И свет нездешний от больших медуз

               
На рейде одинокий сухогруз
стоял неделю.  Стал привычным даже.
Смеясь, девчонка резала арбуз
в кругу подруг на загородном пляже.
С глазами золотистыми она
смотрелась нимфой в месте этом, ибо
шуршала галькой мелкая волна
и изредка выплёскивалась рыба.
С подводной маской я нырнул у свай
причала старого, проверить: мидий нет ли? –
и стая лобанов вразвалку – ай-
я-яй! – прошла в каком-то полуметре.
Смотрел угрюмо краб из-под камней,
такой большой, что я на миг забылся,
подумал: краба подарю я ей,
девчонке той, да в щель он вдруг забился.
Ввергало в изумленье и в испуг
нашествие медуз со всех сторон там,
и напрягалась бухта, словно лук,
звенящей тетивою горизонта…
Я сам себе пытаюсь объяснить,
что быть грешно безудержно счастливым.
Судьбу сшивает на живую нить
из божьей свиты кто-то торопливо.
Не оттого ль за мысом норд подул,
сдувая время наше молодое,
и сейнера натужный ровный гул
отчётливо был слышен под водою?
Я знал, что всё в душе имеет след:
навал медуз, всплеск рыбы, скос Мартьяна,
поэтому на мир я, как поэт,
уже тогда смотреть учился рьяно…
На рейде одинокий сухогруз,
девчонка с золотистыми очами
и свет нездешний от больших медуз
мне до сих пор являются ночами…