Летка-Енька. Часть вторая

Еньку, конечно, не отчислили: она пошла по замдеканам, бухалась в ноги, ныла, канючила, изо всех сил трясла эксгумированной памятью Дани ("Lovely bones", - горько шутила мадам Дорожкина, злобно подписывая Еньке очередную поправку к индивидуальному учебному плану). Трясла отчаянно, как в последний раз, безошибочно чувствуя уже вполне отросшими, вполне оформившимися вибриссами профессионального паразитизма, что эта эмоциональная шахта всё, отработана до шлака, её пора закрывать, забивать, забывать, искать качественно новые каналы выживания и харчевания.

Конденсат жилого тепла растворял величественный, ампирный, сталинский заоконный пейзаж, в подарочной, музыкальной, с нотами "Летки-Еньки" по бокам кружке стыл чай, мирно дремала на узенькой коечке тонкая, нервная, долгорунная Ася, афганская борзая, категорически невозможная в стенах общаги, а потому надрессированная Енькой при малейшем звуке авторитетом отдающих шагов за дверью бесшумно, незаметно прятаться за шубы в шкаф и там притворяться мёртвой до сигнала отбой от хозяйки. Енька деловито потрошила рамочку своей последней совместной с Даней фотографии (ослепительное солнце, скрытые козырьками кепок лица, голые, вытаращеные коленки, каменистая тропа, а за спинами - Казбек, Кавказа страж могучий, в чалме и ризе парчевой), чтобы вставить её среди прочих в альбом и перевернуть этот лист.

Под альбомом форзацем кверху примостилась одна из первых отечественных мягких "Игр в бисер", открытая на середине первой квартили, пронзительно-синяя, с оранжевыми, тонкорукими, телами сплетающимися Кранахами на обложке. "Данька мой Валерьич говорил, что математика - это и есть настоящая Касталия, описанная Гессе. Туда как раз и отбирают талантливых мальчиков со всей страны и учат размышлять, бисерно комбинаторить и в целом наслаждаться играми духа. А чего не хватает кастальским мальчикам? - Больше всего им не хватает девочек! Последнее - уже не от Валерьича, но моё, выстраданное," - подытожила Енька прочитанное и, втиснув таки фотку в тугой альбомный целлофан, удовлетворённо взглянула в казённое стенное зеркало, - "Вот комбидресс себе купила, его можно и как кофточку носить, под юбку, без жакетика, а, как думаешь?" Чёрное сетчатое кружево чулкообразно и нескрытно, то есть как нельзя более уместным для штурма касталийской аскезы образом облегало полновесные, на волю рвущиеся енькины формы, что я незамедлительно и одобрила.


Впрочем, оставался вопрос дислокации. Ко второму курсу уже и самоисключившаяся из бисерных факультетских игр в пользу сугубо вздорного,сугубо случайного, сугубо фельетонного досуга Енька осознала, что не весь натруженный, потный, инкубаторски-многосотенный мехмат есть Касталия. Настоящие избранные таились где-то в общем перегное грязными самородками, неузнанные, неотмеченные. "Вот чёрт! Поди тут разберись, кто чего стоит!" - почти досадуя на собственную академическую лень прогундела Енька, научно взыскуя ясных критериев оценок талантов потенциальных спутников жизни - не размениваться же на шелупонь, в самом деле. "Бери пятидесятисемита, не ошибёшься," - сочувственно посоветовала я. И Енька взяла так взяла.


Для меня так и осталось загадкой, каким тараном ей удалось пробить хвалёный матшкольный монолит тотального огораживания поляны от вторжения чужих, снобизма, помноженного на москвизм, и прочих прелестных атрибутов пятидесятисемитского лицейского братства (вероятно, атаке немало поспособствовал знаменитый комбидресс), но Енька практически с первой попытки выцепила Петра Каналова - едва ли на самого авантажного кандидата в женихи из всего представленного на курсе матшкольного худосочья. Братья-близнецы Каналовы, Пётр и Павел, были смуглы, долговязы, хлыщеваты, заумственны, и старший, Пётр, как водится, по праву первородства был орёл, а младший, Павел, орлу созвучен, но парнокопытен. Кроме того, Петя на фоне девственных и робких одноклассников слыл почти за плейбоя: с восьмого класса он был взаимно любим Соней Спивак, не только социально близкой, но и роскошной, с глазами и фактурой молодой Татьяны Самойловой, а также манерами внутренней стороны Бульварного кольца и семьёй в Америке, девушкой. Сыграла ли Енька на малом конфликте между возлюбленными или просто на сто процентов воспользовалась конкурентными преимуществами собственного отдельного жилья на фоне вечного московского благородносемейственного "негде", сейчас сказать трудно. После традиционно буйно-пьяного празднованияТатьянина Дня она затащила Петю в свой уютный ГЗшный пенальчик попить чайку. Чай они там пили безвылазно все две недели зимних каникул. После этого Петю снова потянуло к социально близкому, и он  тихо сбежал, воспользовавшись отлучкой Еньки за чаем.