Картошка

                (отрывок из повести "Монолог неудачницы")


            Для студентов Лизиного поколения слова «сентябрь» и «картошка» являлись синонимами. Семестр традиционно начинался с поездки в деревню. Первый заезд «на картошку» внёс существенный вклад в Лизину копилку познания жизни. Когда она позднее рассказывала об этом своим детям, те принимали её рассказ за преувеличенную байку:
            - Мам! Ты что? Анекдотов про поручика Ржевского наслушалась, чтоб так привирать?
            Но... тем не менее, было дело. Завезли их в одну из отдалённых от райцентра деревушек. Председатель колхоза сначала произнёс пламенную речь, призывающую к спасению урожая, намекнув на возможные трудности в процессе этого спасения (холод, дожди и т. д.). Долго и торжественно говорил о хлебе, картошке и коммунизме, ростками которого являются и они, студенты, приехавшие помочь колхозу.
            Тамара в это время болтала с Ларисой [Тамара и Лариса - однокурсницы Лизы] и речь председателя не слушала, но опорные слова его выступления всё-таки вклинились в её слух. Эти слова сами собой сложились в её голове, и она с удивлением вслух произнесла:
            - Чего это он несёт?! Картошка с ростками коммунизма...
            Все засмеялись и зааплодировали. Председатель решил, что аплодисменты предназначены ему, и, вдохновлённый ими, восторженно сообщил, что жить молодые труженики будут в местном клубе, который по этой причине для местного населения временно функционировать не будет.
            Председатель вознёс руку и указал на этот самый клуб. Но... в указанном направлении взору приехавших открылся серый приземистый сарай, перед входом в который была огромная, чёрная лужа.
            Пока народ, удивляясь, лицезрел сооружение, председатель исчез. Вместо него появился член правления колхоза. Он пообещал привезти кровати и уехал за ними. Но вместо кроватей привёз солому с местного поля.
            Когда ему «указали на ошибку», он сильно удивился:
            - У нас нет других кроватей! - И приказал уложить солому вдоль стен, оставив проход посередине.
            Достаточно оперативно им же была привезена грубая мешковина, которой, по его распоряжению, накрыли солому. В заключении, ограничив солому досками (чтоб не выезжала на проход), он радостно провозгласил:
            - Вот вам и кровати!
            На дворе был только 1964 год, а Лиза и её сверстники уже на себе познали некоторые черты будущего коммунизма: коллективное проживание, коллективный труд, коллективное питание, коллективный сон и др.
            Целый месяц жизни «по-коммунистически» утомил Лизу. По ночам не давали спать мыши: шуршали, хрустели, попискивали. Создавалось впечатление, что вместе с соломой в клуб представитель правления переселил с поля всё мышиное государство.
            За принудительную миграцию мыши цинично мстили своим естественным образом жизни, давая понять, «кто в поле хозяин» (ведь солома-то с поля). Они семьями ходили друг к другу в гости, воровали печенье со стола, развлекались вознёй или беготнёй. Экзотические места, вроде подушек и простыней, привлекали их, как места для санитарных посещений.
            А одна мышка повадилась спать в Ларисиных тапочках, подвергая себя смертельной опасности, так как Лариса по утрам натыкалась пяткой на спящую экстремалку и своим визгом будила несчастную. Мышке, вероятно, нравился такой будильник,  и она не собиралась расставаться с удобной спаленкой.
            - Ты меня уже до предынфарктного состояния довела, - ругала Ларису Тамара.
            Мышке же предынфарктное состояние не грозило, так как ей было всё «по фиг», как и остальным гражданам мышиной республики.
            Кто-то выследил кота без определённого места жительства и заманил его в клуб куском колбасы. Кот решил зайти в общежитие скорее из любопытства, чем от чувства голода. Девчонки, завидев его, пришли в восторг. Он пошёл по рукам. Его гладили, тискали, закармливали.
            Мыши на какое-то время притихли из осторожности, но, увидев, как кот возлегает на девичьих коленях, лениво помахивая хвостом и балдея от ласковых поглаживаний, успокоились и продолжили свой натуральный ритм жизни. Иногда в унисон мышиной возне кот включал свою «музыкальную шкатулку», создавая в помещении атмосферу гармонии и близости с природой.
            С котом пришлось расстаться, потому что он оказался не простым котом, а котярой, так как, кошки, обнаружив его отсутствие и разведав его местонахождение, сбежались к сараю-клубу и устроили незапланированный кошачий концерт, прославляющий любимого «мачо».
            Насчёт работы клуба (как культурного учреждения) председатель, оказывается, дал два обещания. Одно – приехавшим студентам: клуб, как культурное учреждение, для местного населения работать не будет. Второе (с противоположным значением) - односельчанам.
            И вот, однажды вечером, двери клуба-общежития распахнулись, и в помещение ввалилась толпа сельских тружеников с шутками, с семечками, с беззлобным матерком. Сначала девчонки впали в общий шок, но под напором простодушной бесцеремонности быстро пришли в себя и добровольно ретировались к стене, чтобы не быть размазанными принудительно. Вошедшие селяне быстро рассредоточились по «кроватям» и закричали на разные голоса:
            - Давай, Васяга!
            - Фильму давай!
            - Валяй, запрягай свою бандуру!
            - Свет! Свет уберите!
            Свет погасили. И незримый Васяга, гаркнув для порядка, «запряг» свою бандуру и запустил «фильму».
            Аудитория вела себя непосредственно, искренне и громко комментируя отдельные кадры, успевая проводить сравнение с местными колоритными героями и добавляя красочные и смачные характеристики, как экранным героям, так и местным.
            - Смотри! Смотри! Этот-то... – орал из угла мужской голос. – Етит твою... Ну, точно! Как наш Петька-чума!
            - А в морду не хошь? – возмущался в ответ другой мужской голос из другого угла.
            - Не-е-е! Наш Петька лучше! – протестовал звонкий женский голос. – У этого носяра вон какой! А у Петьки покороче будет.
            - Смотрите! Смотрите! – отвлекал на следующий кадр чей-то охрипший баритон. – Во задницей виляет! Как Нюрка Шлычкина!
            - Стёп! А ты чего хрипишь-то? – заинтересовался кто-то.
            - Под дождь попал. Продрог. Чай, осень на дворе, - ответил хриплый голос.
            - Какой дождь! – перебил женский голос. - Пива он холодного пережрал! Сволота!
            - Какое пиво? Не верь, Гриш!
            - А чё? Нюрки Шлычкиной нет что ли? – прервав семейную разборку, спросил кто-то.
            - Видать, нет. А то насчёт задницы обиделась бы.
            Слушая весёлые, беззлобные реплики селян, сдобренные местными диалектами, Лиза вспомнила своих земляков. И с удивлением заметила разницу в развитии «цивилизаций» двух сёл.
            До этого момента она считала свою деревню очень «необтёсанной». Но сейчас она убедилась, что есть деревня ещё «необтёсанней». А клуб? Здесь – в виде сарая, а у неё в деревне – в виде избы. Лиза также убедилась, что «фонетика» и «морфология» в её крае значительно «мягче и деликатнее» услышанной здесь. Лиза прикинула расстояние до своей деревни. Получилось меньше ста километров. А разница - ощутимая.
            Так она воочию убедилась в неравномерности развития общества.
            После сеанса в «кинозале» осталась прорва шелухи и рассыпанных семечек (к радости мышей, временно попрятавшихся из-за боязни быть раздавленными), а также куча пустых бутылок, огрызки солёных огурцов и т. д. Девушки устали от пережитого нашествия и, быстро выключив свет, легли спать, перенеся уборку на следующий день.
            Среди ночи раздался визг: обнаружили заснувшего зрителя. Им оказался местный тракторист Васька Дубовик, прозванный так за низкий рост и крепкое широкое телосложение. Если бы не его храп, он проспал бы до утра.
            От его рулад первой проснулась Нинка Ермилова. Её спальное место было последним на общей «кровати», и оставался запас ещё для двух-трёх человек. Вот этим-то запасом и воспользовался Васька, удобно примостившись и благополучно заснув на последних кадрах фильма.
            Кроме рулад, Ермилова обнаружила ещё и твёрдую, нежно-тяжёлую руку на своей талии.
            Дубовик категорически не согласился выдворяться вон, и неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы не его жена, обнаружившая среди ночи (ввиду отсутствия храпа) пропажу мужа.
            Она вбежала в клуб с боевым кличем: - Попался, кобелина!
            А затем кинулась на Нину Ермилову со словами: - Ах, ты, сатарейка! Сейчас я тебе косютку-то повыдергаю!
            И повыдергала бы, если бы (опять-таки) не коммунистический принцип: коллективная подмога со стороны подруг.
            Разъярённую жену Дубовик утихомирил сам: сгрёб в охапку и выволок наружу, на ходу подмигнув Ермиловой и ещё двум девчонкам.
            Первая поездка «на картошку» стала одной из приключенческих страниц Лизиной биографии.
            - Мам! Вы что? Дураки были? - удивлялась дочь. – Ну, какой нормальный человек согласится жить в таких условиях?!
            - Нормативы были другие, - ответила мать.
                ...