канцелярия потусторонняя

У меня неконтролируема хандра. Работа. Это слово теперь не мигает яркими красками витринных огней и не высвечивается салютом в ночном морском небе...Может потому что в прошлый понедельник я поняла, что искра к тому, что я делаю погасла, и я разлюбила работу, мою когда-то любимейшую работу. Наверно, между нами так и никогда и не было любви. Мы с моей работой были как новоиспечённая пара, которая через неделю решила пожениться, но вскоре один из нас понял, что вторая половинка совершенно не тот супруг всей нашей жизни, предназначенный судьбой.
До некоторого времени мне казалось, что работать мы будем до пенсии, а там уже умрем, отойдем в мир иной и будет там спокойствие, ну  либо наоборот (смотря куда ты попадешь), пока мне не показали очередной бредовый сон, в котором оказалось, что после смерти я все равно буду работать.
Все началось с того, что я оказалась в больничном кабинете, причем еще и в белом халате. Я выгляжу как врач и чувствую себя врачом. Непонятные люди, ходили туда-сюда, вопили и кричали, не понимали, что происходит и просто были потеряны. Я чувствовала на себе какую-то ответственность за всех этих людей, и это было такое авральное состояние, что я ничего не успевала, и не знала, как правильно все сделать. Мне пришлось встать на стол и громко кричать, чтобы меня все услышали и успокоились: «Делимся  на две очереди: у кого девять дней и  у кого сорок, остальным всем отойти, кто только что пришел, подходим ко мне!» Я немного выдохнула, и увидела, что рядом со мной еще две девушки-коллеги. Я велю им принять эти две очереди,  а сама сижу за столом и жду новеньких, жутко переживая.  Ко мне подходят пятеро мальчиков: двое лет так двенадцати-тринадцати, остальным около шести или семи. Они были в серой одежде, похожей на мешок из-под картошки,  босиком, страшно грязные, будто пробыли в каких-то траншеях в ужасный дождь. Я спрашиваю их имена, сколько им лет, откуда они к нам попали, но мальчики молчат. Просто молча смотрят на меня:  такие светленькие и чумазые, русые мальчишки.  Я говорю им, что не могу принять их всех, потому что можно только по одному, да и тем более детей. Вообще детей принимать против правил у нас. На что одна моя коллега говорит, что их только вместе и по-отдельности они никак не могут, и вообще, что сразу к нам так попали. И тут до меня доходит мысль, что их похоронили в одной могиле. Я спрашиваю  у них, так ли это. На что они показывают свои руки. Они  все в переломах,  даже у тех маленьких, у некоторых кости были просто вывернуты и скручены, как будто кто-то хотел завязать их в узел на спине. Лица покрылись синяками, глаза закатились назад и смотрели белками. Внезапно они начали подпрыгивать, дрыгать сломанными руками и петь какую-то очень знакомую мне детскую песню. Мне стало их очень жалко, и я думала про себя, где же интересно их могила, и кто с ними мог так жестоко поступить. Надо передать дело в другой отдел для разбирательства. И почему там за ними никто не смотрит, совсем там обнаглели и обленились мир контролировать.   В итоге нам пришлось их пропустить, я говорю той коллеге: «Как они центрифугу-то пройдут, это ведь не для них, они ведь не выдержат этого». На что она просто пожала плечами: « Но ты ведь не оставишь их на промежутке, назад им уж точно пути нет. Придется дальше пропускать».
Центрифуга.
«Центрифугой» мы называли процесс, который разделял тело от души. И тут я вспоминаю, как я сама прошла через эту центрифугу. Довольно неприятный процесс. Это похоже на большой океан, куда мы все попадаем, после того, как регистрируемся на  «промежутке».  Твое тело попадает в красный океан, который закручивается воронкой с такой сумасшедшей скоростью, что ты не можешь даже просто открыть рот, чтобы кричать от этой странной боли и паники. Красный океан тебя крутит и крутит как в стиральной машине, а потом ты сливаешься через «трубу», которая находится  на самом дне этого океана-«центрифуги». Ты превращается в бестелесное существо, похожее на светящийся скелет, но только еще тоньше и изящнее, словно ты соткан из мягкой еле заметной материи. Твое прежнее тело, в котором ты прожил ту прекрасную жизнь на Земле, остается в том красном океане, и оно теперь больше не твое тело, а что-то похожее на каракатицу или осьминога из твоего буквально вывернутого тела. Притом, находясь в бестелесном существовании, ты каким-то образом чувствуешь, где именно «плавает» твой «осьминог».
После того, как я перешла в состояние «бестелесного»,  первым делом мне захотелось увидеть родных. Стоило только об этом подумать, как я уже оказалось дома, на кухне. Мама как всегда что-то готовила, кухня была залита светом, и как-будто там стоял какой-то туман или дым, но запаха гари не было слышно. А мама меня не замечала. Я спрашиваю у нее почему я умерла и как они поживают, но мама раскатывала тесто и не слышала моих вопросов, я говорю ей, что хочу вернуться  домой и очень скучаю.  Но она все молча раскатывала тесто…я плачу. Мне грустно и ужасно одиноко, она меня никогда не заметит, и мы никогда больше с ней не сядем за чашечку чая на нашей кухне.
Я проснулась.