Плохое зрение

Одеяло больше не помогало.
Жарко. И тесно, несмотря на то, что одна. Высунуть бы хоть ногу, не боясь, что схватят. Перина забивает легкие. Влажная густота лезет в уши, скапливается в уголках глаз. Люси не плачет – она даже не молится, хотя иконы висят в углу, посеревшие, осунувшиеся от пыли. Люси не протирает их уже очень давно.
Перья забивают горло.
Люси не хочет открывать глаза – так силуэты только четче, когда идешь по памяти или на ощупь. Память – крепкая штука, прочная и сильная, если у тебя не склероз. Склероза у Люси нет, но есть зрение -8. Это – болезнь.
Люси давно не выходит из комнаты. Прошло целых полчаса, а может – всего лишь шестнадцать часов. Мочевой пузырь полон, как глаза – удушающей черноты. Люси держит их закрытыми и жалеет, что у нее не четыре ладони – одной парой она держала бы веки, а остальными двумя – внутренние края одеяла. Перья липнут к стенкам горла, как известь. Изнутри прокушенной подушки что-то сухое и темное. Перья в подушке белого цвета.
Кругом темно и тихо, и этого Люси боится больше всего. Кошмар всегда надвигается беззвучно – из зеркал, из теней, из углов и смазанных мест в конце коридора. Даже под одеялом удушающе тихо. Люси не слышит даже [своего] дыхания.
Сколько минут она уже не дышит?
Оно всегда надвигается из-за углов – у всех на глазах и тогда, когда никто не видит. Преградой служили очки и солнце – скоро они перестанут работать. Ведь солнце отбрасывает тени, а зрение ухудшается все сильнее.
Когда-то у нее было хорошее зрение? Может быть, в девять лет?
Оно всегда появляется из полутьмы – тогда, когда рука сумрака смешивается с унылым ламповым светом. Силуэты отбрасывают тени, тени вмещают в себя силуэты. Черты и контуры размываются, блеклое сияние тускнеет и становится самодостаточной двухмерной пародией, сумрак переходит в иллюзию, а иллюзия порождает реальность. И тогда оно выходит из темноты.
Оно не ищет укрытия и специального места. Оно не подстерегает путника, как сказочный тролль под мостом, оно не ждет полнолуний и полночей, чтобы прогуляться по уэллскому клубу сотканным из лунной темноты. Оно просто есть. Оно – следует.
Впервые это случилось у дверей школьного туалета – вечерняя каникулярная пати идет в самом разгаре. Твердые кружева юбки трутся о гладкие бедра – на коже все еще вспухшие алые бисеринки, реакция чувствительной кожи на эпиляцию. «Люси, а как же очки?» - запоздало кричит кто-то, кто действительно замечает детали, губы растягиваются в улыбке, а плечи беспечно жмутся сами собой. Да ладно. В конце концов, я не совсем уж слепая.
Коридорная лестница выглядит как крупная небрежная фреска, вылепленная из расплывшихся от краски кусков. Люси нет нужды на ощупь считать ступеньки, но спускается она медленно и осторожно – в голове шумит от слишком крикливой музыки, а живот болит от сладких безалкогольных коктейлей, от которых во рту странная сахаристая слякоть.
Туалет не освещен, как и ведущие к нему коридоры, и Люси идет, качаясь на непривычно высоких и жмущих в носке каблуках. Здесь очень темно и пусто, и Люси ежится от холодка, отсчитывающего сантиметры на ее спине. А еще здесь тихо… непозволительно тихо.
Дверь туалета небрежно приоткрыта – уборщица всегда оставляла ее нараспашку. В школьное время суток внутри этой комнатки всегда горел свет, но сейчас там было темно… удушающе, мертво темно.
Люси потянулась к выключателю – колени подгибались и ныли – для этого нужно было подойти ближе, сделать шаг или два, и немного привстать на цыпочки (младшеклассники всегда делали едва ли не сальто-мортале, лишь бы не идти в свой общий «тубзик», где пахло кислой мочой и хлоркой), и тогда темный проем раззявленной, как пасть китовой акулы, двери окажется напротив лица.
Темнота расплывалась. Кругами сужалась в точки, рассыпающиеся яркими, белесо-алыми искрами. Густела и поднималась к зрачкам, заливая их чернотой, той абсолютной чернотой, в которой ты не видишь собственной руки, но видишь дыхание чего-то, что стоит прямо перед тобой по ту сторону двери.
Контуры размывались. Контуры размывались во что-то конкретное.
Лицо Люси было таким белым, что его можно было использовать в качестве путеводного фонаря. Ноги закостенели, и в горле что-то глухо замкнулось – словно где-то внутри нажали на специальную кнопку.
По ногам потекло что-то горячее и мокрое – оно заливалось в узкие туфли и безнадежно испортило кружева аккуратного вечернего платья.
Это заставило ее проснуться.
Она больше никогда не ходила на вечеринки и поклялась, что никогда не снимет очки.
Потом наступала ночь, и очки клались на книжную полку.
Когда ночью ей нужно было встать, она боялась включать свет. Темнота порождает страх, но полумрак, смешиваясь с изломанным яркостью светом, создает тени, которые переходят в иллюзию, и затем…
Тогда на часах было два – двадцать утра.
Очки лежали на полке.
Лампа стояла с выдернутым шнуром.
Дверь в комнату была закрыта.
Дверь в туалет была приоткрыта.
Путь к туалету лежал через коридор.
Путь к туалету лежал сквозь коридор.
Коридор был унизан зеркалами.
Иллюзия.
Темнота.
Удушает. Давит.
Очки остались на верхней полке.
Оно никогда не выходит из темноты, пока ты видишь четко. При плохом зрении тень покажется тенью. Отвратительное превратит ее в силуэт – в силуэт со сглаженным контуром.
Тогда оно вышло из-за угла. Оно вышло из-за угла, размытое и поразительно четкое. Детали очертаний мешались в кружеве линий. Оно никогда не показывалось полностью. Но зеркала отражают. Оно отражалось. Со всех сторон.
В тот день Люси спала на спине – с очками. И дверь в туалет теперь была закрыта.
Оно – в тени. Оно – силуэт. Оно – следует.
Сначала оно появлялось всего лишь поверх очков, когда Люси кидала взгляд, но не поднимала голову – оно появлялось в абсолютной тишине в щелки неплотно придвинутого к стене шкафа либо за дверью классного кабинета. Затем она начало появляться – мерещиться – по углам маленьких светлых очков. Теперь Люси не могла загнать его, как получалось [?] раньше, в слепую зону.
Тени окружают ее даже при солнечном свете.
Тени молчат. Двигаются. Ждут. Трансформируются в нечто. Но Люси все еще не снимает очков – даже ночью.
А потом зрение вновь начинает падать.
Что делать, когда оно дойдет до -12?
Прятаться под одеяло, конечно. Совершенно так же, когда ей было девять. Прятаться под одеяло.
Под ним темно и душно, вокруг запах пота и перья, ткань прощупывается на ощупь, дыхание упирается в матрас. Тени, изгибы, смазанные очертания – они везде, куда ни взгляни, чтобы четко увидеть хотя бы собственный палец, ей придется вонзить его себе в глаз и дойти прямо до сморщенного, тусклого, заплывающего чернотой хрусталика.
Оно приходит. Теперь оно приходит из темноты.
Люси закрывает глаза.