Кома

 Кома.

Спасибо вам всем, кто помогал и помогает мне жить в ясном уме и чистом здравии.


 
Нагой и босой стоял он на каменистом полу то ли в спортзале, то ли в подвале. Вероятнее всего, в подвале. В полумраке проглядывали мрачные стены без намёка на окна, а единственная лампочка свысока освещала лишь тело и поникшую от стыда и холода его гроздь. Руки он держал за головой – таков был приказ. Стулья для зрителей расставлены, но никого ещё нет. Он в томлении ждал. Но вот и началось: возникли и побрели мимо тени, сверху раздался мерный мужской голос:
- Проходите, проходите, садитесь, не стесняйтесь А ты выходи на середину, не прячься, все тебя должны видеть, понимаешь. Чего стоишь, чего упёрся-то? А руки-то держи, не опускай! Вот так, вот так. Пусть все знают, какой ты есть, стоит тоже!
Сон оборвался. Валера ещё долго лежал с закрытыми глазами, думая о том, как судьба благоволит к нему, насылая страдания и пророческие сны. Он не знал, что они пророчат, но тайна их часто занимала воображение Бабушка возилась за занавеской, там стояли печь. кухонный стол, висели на стене полки с посудой, Встал, сходил в уборную и примостился за столом.
Они сидели с бабушкой, пили чай. Поначалу она казалась весёлой, подсмеиваясь, рассказывала о причудах Сони-татарки, о беготне по мужикам Вали снизу, о крикливой и драчливой Катьке, что жила в углу длинного коридора. Работала в магазине и крупу домой себе таскала. Валера не отвечал.
Томили тревога, нетерпение – вечером предстояла встреча с Аллой. Вчера она зашла, пригласила на день рождения к Пеце. Он считал, что его бросили, и смирился – не впервой. С прошлого года как началось, так и по сей день преследовали потери одна за одной. Летом посадили брата, зимой Ябику, ни слова не сказав, ушёл Генка, лучший друг. И явилось неведомое ранее чувство пустоты, словно кто-то выскреб всё доброе из души, и заполнить было нечем. Школа опостылела, повёл себя нарочито вызывающе – и выгнали. Странное злорадство охватило тогда Валеру – лгут, все лгут, притворяются, играют в правду и в честность. И испугался, получается, что потери происходили и раньше, но не с ним, а с другими людьми, и он этого не замечал, не понимал, и вдруг распознал. 
Открытие добило, и если бы не Алла – погиб. Она протянула руку и повела. И умилился тому, как они были схожи во многом.
Оба  прятались от чужих глаз, напоказ не лезли. У неё сидел старший брат. Семьи у обоих с неудачной судьбой, безденежные. На этом схожесть заканчивалась. Алла справлялась со всем, не грустила, не хныкала, подтрунивала над Валеркой, иногда с досадой. А он каждый день спешил к ней и находил отклик и понимание. О другом и не помышлял.
Наслушавшись безобразных и бестыдных рассказов и в школе, и во дворе от парней о их утехах с девчонками, он боялся даже и думать о таком сближении. Кроме, как разочарования, и обиды оно бы не принесло. Бродили по улицам, засиживались допоздна у её друзей, ходили в кино.
           И вдруг она бросила школу, ушла на завод – обозначилась ещё одна потеря. В чём виноват, почему так ведут ссбя люди с ним – нет ответа. А вчера Алла вернулась, и он ждал встречи на дне рождения Пецы. 
Бабушка собралась в магазин, Валера попросил купить водку в подарок Пеце, идёт к нему на день рождения. Та руками всплеснула: по протоптанной тропке решил идти, запить и в тюрьму попасть, не доведёт до добра эта его Аллка, опять явилась. И он тоже закричал: ничего не понимает бабущка, ничего, он должен, он обязан там быть! И ударил по столу кулаком. Старушка поджала губы, поправила платочек на седых волосах и ушла.
Днём погладила брюки, рубашку, наказала остерегаться дурных девчонок, домой приходить вовремя. Валерка буркнул, что не маленький, сам знает, причесался, достал из кастрюли с холодной водой масло, отрезал большой кусок и съел. Бабушка опешила, с досадой пояснил, что масло, съеденное перед спиртным, помогает долго не пьянеть. Посмотрела она на внука и отправила в гости. 
Была середина июля. Вечер. С пляжа тянулись разомлевшие от жары отдыхающие, с озера слышались крики, хохот, отчаянный визг, ровный шум воды. И горечь охватила Валеру: когда-то днями пропадал там с ребятами. Из воды не вылезали, загорали, гурьбой ходили по пляжу, смеясь и задирая девчонок. Казалось, веселье и радость продлятся вечно – закончилось. Что развело, какие разногласия – до сих пор не понимает и сожалеет...
Пеца жил у озера, в собственном доме. Сад, двор, огород, сараи – всё на одного хозяина. А Валера в двухэтажном общем доме среди бараков на тридцать хозяев. У каждого  по комнате, коридор тоже общий, пахнущий кислой капустой, и  сортир тоже общий во дворе на четыре дома. Бабушка, поджав губы, утверждала с обидой, что до войны они с мужем тоже имели свой хутор, и не один, а два. На праздники по два, по три корыта холодца на гостей варила. С болью рассказывала, как раскулачивали, как ночью в окно вылезали по одному, на утро должны были прийти и поубивать всех. Соседи хорошие оказались, пожалели, сообщили вовремя, вот и сумели скрыться с одной подушкой в руках.   
Может быть, так и было, кто его знает, кто подтвердит, деда-то давно убили на заводе, случайно переехала машина.               
Открыл калитку и попал во двор, не видный с улицы. Росли деревья с яблоками, кусты с ягодами, тянулись частые грядки с луком, помидорами, огурцами. На бревне напротив крыльца дома у забора сидела грудастая девушка в красном платье и курила.
- Мальчик, ты к кому?
Валера струхнул.
- Я в гости, меня Алла пригласила.
- Аллка? Ну, проходи.
Из-за духоты в доме двери были настежь распахнуты, доносились смех, весёлые голоса, стук посуды. Вошёл и опешил: такой роскоши и красоты он нигде и никогда не видел, лишь в кино. Огромная комната была заставлена шкафами, комодами, столами, стульями, цветами, бутылками, закусками. На стенах ковры, фото в больших и маленьких рамках. До полу свисали на окнах тяжёлые лиловые гардины. Солнце на улице светило, а в доме горела люстра, переливаясь всеми цветами радуги. Девушки, накрашенные, причёсанные, в ярких модных платьях, явно не из местных, сновали между столами, разнося угощения. Парни стояли у открытого окна, курили и переговаривались. А один, крупный и толстый, с лицом китайского бонзы, дремал на стуле. Валера изумился: «Чингиз-хан, завоеватель!» Чингиз-хан, почуяв неладное, открыл глаза, зевнул: 
- Чё уставился, мудак, по хавальнику хочешь?
Валера струхнул.
- Нет.
- То-то же, смотри мне, - и Чингиз прикрыл глаза.
- О, ты что тут делаешь? - перед ним стоял Карга, один из тех, кто не пропускал ни одной вечеринки, ни одного праздника.      
Валера обиделся:
- Алла пригласила, не видел её?
- Не-е, рано ещё, потерпи, раз пригласила – явится.
- Я вот принёс, в подарок, - подал бутылку.
- А-а, ещё одна, на месяц теперь хватит,  - гоготнул, - не забыл,
как мы с тобой?               
           Валера смутился – разглашения их тайны не желал. Зимой он, удручённый и обозлённый, впервые преодолел сомнения и пошёл на немыслимый ранее для себя поступок. Каргу, как и Валеру, тоже выгнали из школы, и они решили отомстить. Тёмной ночью прищли к школе и расколотили все окна в кабинете директора. Казалось, что звон битого стекла раздавался по всем улицам посёлка. И они неслись по застывшему озеру, словно кто гнался за ними, задыхаясь от смеха и от восторга, скользя и падая на колючий снег. 
Карга исчез с бутылкой. Валерка сел у комода подальше от Чингиза и застыл. Время тянулось мучительно долго: уж и столы накрыли, за окнами потемнело, девушки зевали – истомились все, когда, наконец, появились рыжий Пеца с девушкой, а с ними Цыган. Валера не мог поверить своим глазам.
Весь вечер он будет сидеть рядом с бандитом Цыганом, пить, закусывать, а, может, и беседовать, и, может, и случиться здесь то, о чём он угрюмо мечтал. Знал он его хорошо. Поселился тот недавно в соседнем с ними доме и вызвал неутолимое любопытство жителей. Поджарый, мускулистый, с красивым хищным лицом, за несколько недель сумел сколотить небольшую, но крепкую группу соратников и приобрёл грозную славу как в посёлке, так и в милиции. И смолкли женщины – опасно, бандит, может и убить под горячую руку.
Валера над слухами смеялся, пока никого нигде не убили. И сила обаяния вождя была настолько велика, что он мечтал стать одним из его бойцов. Но Цыган не видел мальчишку, проходил озабоченно мимо, то исчезал, то возникал.
После суматохи и общего смеха чинно расселись, успокоились, и праздник покатился. Тосты шли по кругу, пили только за Пецу, за его родителей, за его красивую девушку Аню. Он вставал, огненно-рыжий, кланялся с почтением гостям и требовал наливать да побольше. Валера не отставал от настоящих мужчин и женщин, отхлёбывал водку из стакана и после каждого глотка жадно набрасывался на жирную селёдку. Не отказался и от котлет с картошкой, от винегрета, надкусил хрустящее яблоко. Было вкусно и необычно, такие блюда подают только в ресторанах. Ему туда дорога заказана, и думать не осмеливался А здесь он был свой. Как давно в своей жизни он не испытывал волнующих чувств счастья, единения. С умилением сматриел на Пецу, на Цыгана, на Чингиза. Не пьянел и радовался – масло помогло, водка в кровь не проникла. Пил, хохотал, со всеми кричал, надрываясь: «За тех, кто в море!» И вновь хохотал. Подлетел вездесущий Карга, подсадил девицу Надю, чтобы не скучал его друг, подмигнув, скрылся.
Валера украдкой оглядел соседку и рассердился на Каргу: Надя была некрасива, очень некрасива Скуластенькая, носик пуговкой, губки сердечком, брови выщипаны. А та с ходу заявила, что любит очкариков, умные они, не  похожи на всяких, налила себе, предложила выпить на «брудер». Он не понял, а она сплела его ругку со своей, выпила, сочно поцеловала прямо в губы, закусила и нежно посмотрела в глаза. Он пьянел, она подливала, Валера отнекивался               
Вокруг веселились, обнимались, целовались. Наевшись и напившись, поднялись, сдвинули столы. Подскочила и Надя:
- Посмотри, как у нас на Кубе девочки ходют! - и прошлась, усиленно вихляя бёдрами, от стола до комода и назад.
Вытащила его на середину комнаты, обхватила, прижалась  и жарко задышала. Обескураженный таким напором, он подчинился и позволил девице повиснуть на себе. Через несколько минут прошептала:
- Пойдём, что-то покажу.
Посадила на бревно у забора, полюбовалась.   
- Ты интересный, и волосы красивые, можно погладить?
Он в испуге отстранился.
- В очках, наверное, очень неудобно или ты привык? Давай снимем!
Валера бурно запротестовал, она, махнув рукой, помолчала и с увлечением повела рассказ о себе. Сбежала из дома в тайгу на стройку, на большие заработки, в Сибирь. Нахлебалась там всего вдоволь, бандитов и убийц полные леса. Чуть её не убили, как вернулась, один Бог знает. Здесь, в городе, подстерегали тоже одни неудачи. Ни дома своего, родители и видеть не хотят, гонят. Ни копейки денег, живёт у подруги. Валерка, одурев от водки, от жирной еды и от рассказа, смотрел на её круглые толстые колени, словно маслом смазанные для вкуса, и ничему не верил, а она не смолкала. Прервалась, всхлипнула и капризно сказала, что недавно вырезали аппендицит, остался шрам, не хочет потрогать, пощупать. Не успел и рот открыть, как взяла его руку и положила под блузку себе на живот.
- Ну, подержи же, подержи!
Чужая кожа оказалась настолько холодной и липкой, что он от брезгливости затрясся, вырвал руку и взмолился:
- Не надо, пожалуйста, оставь!
Двое парней сошли с крыльца, один заметил:
- Давай, пацан, не теряйся, она добрая.
Надя насупилась, заискивающе заглянула Валере в глаза.
- Дураки какие-то, а ты меня «лю»?
- Что?
- Ну, «лю»?
Он страдальчески поморщился и попросил:
- Пойдём отсюда, уже совсем темно.
Незаметно спустилась и ночь, жара спала. Но в доме никто и не спешил на свежий воздух во двор. Потные, встрёпанные, пили, ели, ругалиссь Три пары под музыку топтались посреди столов. Надя потянула Валеру танцевать. Висела на нём, тяжёлая, неуклюжая, и раскачивалась, постанывая.
- Кончай выламываться, пидор!
Валера оглянулся на голос и помертвел – это мимо прошёл Цыган. Не поняв смысл слова, по звучанию, хлёсткому и жёсткому, он догадался, что оно оскорбительно, гнусно. Задохнулся и жалко поглядел вслед Цыгану. Ни оправдаться, ни объясниться Валера не успел – его герой ушёл. Чуть не ревя, он оттолкнув Надю, убежал к столу, сел и в отчаянии огляделся. Мелькнула мысль – а, может, все здесь так плохо о нём думают?! Он не виноват, несправедливость вновь настигла его.
- Девки, в кучу, я вам чу-чу отчебучу!
Откуда-то вырвался белобрысый Карга и остервенело застучал чечётку, да так ладно, так искусно. Длинные ноги били дробь, а он скользил по полу, словно по льду, на месте не стоял, то в одну, то в другую сторону. Хохотал, запрокидывая голову назад. Все вскочили и пустились за ним в пляс по кругу, притопывая и прихлопывая. Особенно старалась та, с бревна в красном платье, пышногрудая. Руки в бока, подбоченясь и ухая, выбрасывала то одну, то другую ногу. Платье задралось, мелькали крупные толстые ляжки, Валера закрыл глаза.
Кончилось и это. Пеца и Цыган, подхватив под руки Каргу, отвели с круга и бережно усадили, налив полный стакан, который он тут же опрокинул в себя. В углу парни окружили Чингиза, что-то возбуждённо ему доказывая. Голоса звучали всё громче и громче. Тот злобно скалился. Отпыхиваясь и обмахиваясь платочками, девушки сели, пришли в себя, попили воды и затянули:
« Бежит река, в тумане тает...»
 Песни сменяли одна за другой. Пели надрывно, подвывая. Надя уселась прямо перед Валерой и, в упор глядя, доказывала ему:
«Но как на свете без любви прожить...»
Искренние обильные слёзы лились у неё из глаз. Раздался дикий вопль в углу, Чингиз вскочил, размахнулся, тут же на него, набросились парни, бонза был сильнее. Подоспевший Цыган схватил Чингиза за руку, завернул за спину, хотел уже вывести. Но девушки затопали, закричали. И  Пеца предложил выпить за верных друзей, за гостей, за лучших девушек в мире и расцеловал Аню.
- Душевные песни, правда? – обратилась Надя к Валере.
- Да, - пробормотал он.
  Как на грех, он уселся прямо перед тарелкой с недоеденным салатом, с винегретом. Кто-то бросил туда недогрызанное яблоко, кто-то воткнул окурки. Валерку решил бежать...
И в открытой двери явилась Алла и неторопливо, легко, словно по воздуху, как могла делать только она, пошла к нему. Светящаяся, улыбающаяся, желанная, как в песне, раньше-то и не замечал. И вспыхнул от радости и упрекнул:
- Где ж ты была так долго, я ждал, ждал!
- Украшалась, для тебя, - и загадочно рассмеялась.
- Правда? Здесь так шумно, я устал!
- Валер, помнишь, как танцевали, давай ещё раз.
И она повела в вальсе, положив голову ему на грудь, смотрела ясно и доверчиво снизу вверх. Их толкали, на них ворчали, их обходили. А они кружились, обнявшись навеки.
- Ну, пойдём, а то ты сейчас упадёшь.
И повела его из дома, с замиранием сердца он последовал за ней. Во дворе на бревне сидел парень, широколицый, лохмотый, в свитере, с тяжёлыми руками.
- Познакомься, это Толик.
По сути дела, они были знакомы. Алла один раз пришла с ним  в морозный вечер спустя несколько дней после суда над Ябикой. Он  удивился тогда, но значения особого не придал. Выпили бутылку водки, закусив конфетами, и плакали долго и безотрадно. Алла проводила домой, по дороге целовала, а парень затерялся где-то во дворах.
- Здравствуй, - сказал Толик и выжидающе взглянул на Аллу.
И она как в воду бросилась:
- Вот, Валер, знаешь, только не пугайся, мы любим друг друга…
- Это как, - вырвалось у него.
- Да так... так получилось, - Толик усмехнулся.
- Ну, а я-то причём?
- Ты же любишь меня! - и она заплакала.
Он спросил:
- А разве ты меня не любишь и не любила?
- Любила, но ты такой странный! Толик, видишь? Опять меня спрашивает о любви, а сам... Всегда ждёт чего-то…
- Валер, надо уметь любить, - посоветовал Толик.
- А я умею!
Толик расхохотался, достал бутылку, выбил пробку и протянул Валере.
- Ладно, хватит кукситься, выпьем за нас, Валер. Начинай, ты первый, мы теперь друзья навсегда и у тебя прощения просим, - и  низко склонил голову, - прости.
Алла умоляюще глядела сквозь слёзы. Как и зимой,  пили из горлышка. Тёплая горькая водка застревала в горле, он задыхался, захлёбывался, но сдаваться не желал.
- Куда? По кругу! - остановил Толик
- Ой, что деется-то, и без меня, - в дверях показалась Надя и вновь исчезла.
А появилась с винегретом в кастрюльке, допивали вчетвером, таская закуску пальцами. Надя всхлипывала, жаловалась, что парни липнут, прохода не дают, устала отбиваться, а этот их друг, очкастый, симпатичный, ничего не хочет, ставит из себя кого-то. Валера молчал.
В доме раздались визги, крики, из дверей вылетел Чингиз, остановился, встряхнулся, свирепо зарычал и двинулся назад. Но от сильного удара рухнул с крыльца на землю. Следом выскочил Цыган и пнул лежащего. От боли и от бессилия тот взвыл, а Цыган бил и бил, с оттяжкой, с наслаждением, с каждым ударом выдыхая: «Ха...ха...ха...»
Высыпали и орущие гости, парни принялись добивать бонзу. Надя завизжала. Толик кинулся разнимать.
- Что ты сидишь, ну, что ты сидишь? - Алла тормошила  Валеру.
- А что мне делать? - пролепетал он.
- Эх ты…
          Она бросилась к Цыгану, и, пытаясь удержать его, обхватила обеими руками. Толик оттаскивал других. Цыган отвёл руки Аллы, поднял врага, похлопал по спине, стряхивая землю. Чингиз заплакал. Они обнялись, и все ушли в дом.
Алла и Толик вернулись к Валерке, сели рядом. Тяжело дыша, закурили. Надю трясло. Алла погладила Валеру по голове и увела в дом. Праздник продолжался, и снова музыка, песни, возлияния. После тортов танец с поцелуями – пары расходились по хлопку и целовались. Потом была «бутылочка» тоже с поцелуями. Валеру тоже кто-то целовал, кого-то он. Воздух тяжелел, сизый угар плыл по комнате и, вероятно, по всему дому.
Пеца поставил рок, все бурно зааплодировали. Подбежала Надя:
- Ну, идём, милый, чего расселся!
И Валера пошёл. Надя вскрикивала:
- Рок, рок, это рок! – и в танце то притягивала с силой к себе, то отталкивала.
Валера не сопротивлялся и вздумал поднять девушку над головой, как в кино, подержать, раскрутить и лихо поставить на ноги. С трудом нащупал талию, обхватил обеими руками, поднял и через секунду обнаружил, что лежит на полу. Надя на нём, он под ней. Открыл глаза, разглядел смутные очертания склонённых над ним смеющихся добрых лиц. Судорожно повёл вокруг себя руками –  очков не нашёл, пропали.
Сбылся утренний сон, его пророческий смысл. Раздели его.
А они поставили на ноги, подали стакан с водкой, похлопали по спине. Стуча зубами по стеклу, он выпил до дна. Алла вывела, посадила на бревно и ударила по щеке.
- Ты что делаешь, ты что делаешь?
- А ты?
- Я?
- Да, ты, что ты делаешь? Где мои очки?
Она подала, он надел, поправил, сплюнул и ушёл от неё в
дом... Оглушили хохот, топот, стоны. Он обмер: на столе танцевал совершенно голый Пеца, подпрыгивал, крутил бёдрами, размахивал руками. Причиндалы украшала чёрная «бабочка», и они мотались из стороны в стороны. Поспешно раздевался Карга и лез на стол, его с бранью стаскивали. Валера перестал что-либо понимать, Алла и Толик оттащили его, бесчувственного, к стенке…               
Кто храпел, кто молчал, кто шептался. Огромные зелёные волны заливали Валеру. Он захлёбывался солёной водой и, поняв, что может погибнуть, очнулся. Задыхаясь, глотал обожённым от водки ртом воздух. Пол накренился, и Валера покатился в бездну. Пытаясь не свалиться в неё, забил судорожно руками и ногами.
- Всё, что ли? - над ним стоял Цыган.
- Да-а-а...
- Что пил-то, пацан, закусывать надо.
- Не помню... масло.
- Что? Масло?
Рывком поставил на ноги, вытащил во двор, подвёл к уборной в углу, распахнул дверь.
- Пальцы в рот, в рот, говорю, не в жопу, шкильдявый!
Валера встал на колени, и мир извергнулся из него в зловонную чёрную дыру со слезами, с соплями, с винегретом, селёдкой, с тортом... Извергался и извергался, Цыган терпеливо курил.
- Готов?
Валера кивнул, чуть не свалившись в дыру уборной.
- Пацан ты, пацан, - Цыган похлопал по плечу и скрылся.   
Притулившись к забору, Валерка мелко дрожал и постанывал. Стрекотали сверчки, земля пахла травой, с озера несло прохладой. Однажды, как это было давно, он пожаловался Алле, что ему плохо. И она, не медля ни секунды, потребовала назвать имя обидчика, словно желала сию же минуту броситься в атаку за него, за Валерку.
Он побрёл к любимому озеру.
Сел на песок.
Чужая луна, чужие звёзды, чёрная вода не принимали его, и куда деться.