К Музе

В приоткрытое окно, шелестя тонкой прозрачной занавеской, залетали из сада белые лепестки цветов черемухи, по всей комнате распространялся нежный аромат свежего весеннего утра. В воздухе чувствовалось приближение лета. Солнце уже поднималось над горизонтом, заливая золотистым светом все вокруг, на молодых
листьях деревьев ярко блестели капли росы.

С небольшого стола прямоугольной формы, примыкающего к окну, от нового порыва ветра соскользнули на пол листы плотной бумаги с набросками, а невесомые лепестки закружились в медленном весеннем вальсе. Мелки бледно-розовой пастели, поломанные на неравные части, скатились с узкой кровати, на которой мирно посапывал мужчина. Его губы по-детски мило улыбались, и весь вид выражал полное спокойствие, счастье и сонную негу. Простыня была сбита комком под его ногами, подушку он прижимал к груди левой рукой, а правая неподвижно свисала с кровати, почти касаясь деревянного пола. Длинные худые пальцы, полностью испачканные пастелью самых разнообразных цветов, иногда подрагивали, когда какой-нибудь лепесток оставлял легкий поцелуй на коже.

Он заснул всего пару часов назад. Муза — молоденькая девушка с длинными русыми волосами, с сине-зелеными выразительными глазами, в кремовом сарафане на тонких лямках, скатывающихся с ее плеч, и с пушистыми великолепными крыльями за спиной — увлекла его снова. Художник не мог оторваться от мольберта, пока она позировала перед ним. Ее улыбка очаровывала, смех, который девушка пыталась сдерживать, был прелестен и сочился трепетными переливами, словно звуки дудочки пастушка, проходившего однажды неподалеку, за речкой, со стадом кудрявых барашков. Те моменты, когда Муза поправляла сарафан, она была особенно красива и естественна: тонкими пальчиками хватала непослушную ткань и отбрасывала резко в сторону; волнами струились волосы, ниспадая с плеч, и художник не отрывал от нее глаз.

Сейчас в комнате царило умиротворение, за окном пели птицы. Послышался шорох огромных крыльев, и около мужчины появилась девушка, точно, из ниоткуда тонкими ниточками сплелась ее миниатюрная фигурка в кремовом платье, волосы были убраны назад и заколоты крошечной невидимкой на затылке. Муза улыбнулась, как только увидела, что мужчина спит, и провела рукой по его щеке. Художник поморщился, зажмурился и услышал знакомый смех. Полусонный, он осмотрелся, тотчас встретился с пронзительным взглядом сине-зеленых глаз и вскочил с кровати. Босые ноги резко опустились на холодный пол и на один из мелков пастели, мужчина не обратил на это внимания и, покачнувшись, чуть не завалил мольберт.

— Ты не выспался, — заключила Муза, опустившись на табурет около стола — больше сесть было некуда в мастерской, — и улыбнулась. Мужчина зевнул и ничего не ответил: все было итак очевидно.

— Я хочу сходить с тобой в горы! — радостно пропела девушка, в очередной раз поправив упавшую лямку сарафана. — Там сегодня волшебно, родной. Знаешь, я давно не видела того, что представилось мне сегодня — да, я уже успела побывать там, пока ты спал! — так красиво, слов нет. Наша речка, словно ручеек струится между деревьями, а на горизонте только-только зарождается огненное светило, месяц исчезает с последними звездами... Они бледнеют, и это немного навивает грусть. Ты же знаешь, как я обожаю звезды? — воодушевленная красавица уловила кивок головы художника и не менее живописно продолжила рассказывать: — А сколько цветов, м-м-м, — она втянула носом и прикрыла блаженно глаза, — и все такие яркие! Мне удалось найти первые колокольчики. Кстати, милый, ты когда-нибудь слышал, как они звенят, когда ветерок качнет их?

— Да, слышал несколько раз, — протянул мечтательно художник, — ты вытягивала губы трубочкой и дула на них, и тихий звон разносился по всему полю. Еще бабочки слетались, когда ты плела венок из цветов.
Муза обрадовалась, засмеялась и захлопала маленькими ладошками. Она обожала, когда художник говорил о ней тем влюбленным тоном, с горящими глазами, полными искренних и мечтательных чувств, и с возбужденным придыханием. С 16 лет девушка не покидала мыслей мужчины, но каждый раз при встрече с ней в нем, как в первый раз, воспламенялось то, что будоражило сознание и разливалось теплом по всему телу.

— Пойдем в горы, — произнесла Муза, подняв мило бровки. — Ты нарисуешь меня.

***

Сирень благоухала, и в воздухе парил нежнейший аромат розоватых цветов. Муза шла впереди художника по аллее, пока он, придерживая этюдник, с кисточками и акварелью в руках, плелся позади нее; иногда какая-нибудь кюветка падала на дорожку, выложенную прелестной плиткой пудрового цвета, и мужчина даже не замечал этого.

Художник не переоделся. Он все так же был в изорванной, в пятнах краски рубашке; одна штанина была подвернута до колен, в то время как другая моталась на худой ноге, волочась по земле. Даже не помнил об обуви: босыми ногами он ступал по нагревшейся от солнца плитке и не отрывал взгляда от Музы, которая не удержалась и сорвала веточку сирени, кружилась с ней и подносила к миниатюрному носику.

Прохладный ветер нес с прозрачной бурливой речки запах водорослей и влаги. Сад закончился высокой аркой с двумя обнаженными каменными девами, которые вперив свои взоры в небо чистой утренней голубизны, с приоткрытыми губами замерли, будто ожидая чего-то. У них не было таких крыльев, как у Музы, однако художник твердил, что сделаны эти статуи по ее подобию. Их каменные отшлифованные тела изгибались, и по ним змейкой струились лозы с темными гроздьями винограда.

Иногда ночью, когда сон никак не окутывал тело, и глаза смотрели ясно, мужчина из окна своей мастерской любовался этой аркой, представляя, что девы оживают и в темноте сходят с постаментов, любуясь звездами, как его Муза. Над аллей никогда не бывало темного мрачного неба, кристаллики так и сверкали вокруг месяца, который очерчивал тени деревьев, искрился светлыми отблесками в водах недалекой речки и, словно фонарь, освещал дорожку с пудровой плиткой.

Пройдя через арку, художник и Муза спустились к берегу неширокой речки. Деревья здесь были массивнее и выше, чем в саду. Плакучие ивы купали свои повисшие ветви в холодной воде, под их тенью можно было спрятаться в знойный летний день или попросту уединиться, наслаждаясь природой. Там обычно прятались русалки и пели, что пробуждало как в художнике, так и в его неизменной Музе только возвышенные чувства. Сквозь вытянутые листья открывался прекрасный вид не только на струящуюся речушку, но и на горы, и на ущелье между ними.

Встретить русалку в этих краях значило для мужчины оказаться очарованным. Но здесь редко появлялись люди, пастушок проходил мимо со стадом барашков не чаще раза в месяц, когда слишком погружался в свои мысли или мечты. Можно сказать, художник жил на отшибе, куда не ступала нога человека. Ближайшая деревенька находилась в двух часах отсюда, а до небольшого городка, за горами, требовалось не менее четырех дней пешком, через ущелье.

Муза присела на камень и опустила ноги к ледяной воде. Подол ее сарафана, соскользнув, намок, однако девушка не заметила этого: она наслаждалась.

— Как хорошо, — прошептала пухлыми губами девушка, и сине-зеленые глаза прикрылись бледными веками с длинными ресницами. Завороженный, художник застыл, любуясь Музой. Она сидела к нему спиной, и перышки на белоснежных крыльях трепетали от ветра.

Как же она прекрасна, подумал художник и поджал губы. Послышался звонкий смех и всплеск воды. Русалка, блестя изумрудной чешуей на спине, вдоль позвоночника, и на хвосте, показалась на поверхности и вылезла на берег.

Откинув мокрые зеленоватые волосы назад, она села на камень, лежащий неподалеку от Музы, и произнесла:

— Сестрица, сегодня чудесная вода. Не хочешь искупаться? — она махнула хвостом, и, переливаясь, рассыпались капельки брызг по траве.
Муза задумалась.

— Мы направляемся в горы. Там художник снова нарисует меня, — воодушевленно сказала девушка, вытащив ноги из воды, — к тому же, не хочу, чтобы перышки промокли. — Она легонько коснулась пальчиками своих крыльев и посмотрела на художника. Он сидел на траве, положив руки на согнутые в коленях ноги, и не отрывал глаз от девушки.

Русалка хихикнула, неожиданно схватила девушку за ногу и утянула в воду. Муза вскрикнула, как только холодные волны обдали ее тело, и, распахнув глаза, увидела сомкнувшуюся над головой пелену. Девушка схватилась за что-то в беспамятстве, и художник вытащил ее из воды. Мокрая насквозь, дрожащая от холода, Муза оказалась на траве, беспорядочно вертя головой из стороны в сторону и невидящими глазами пытаясь разглядеть где она. Крылья приобрели зеленоватый цвет и помялись, несколько перышек выпали, и их унесло течением.
Тонкое кремовое платье прилипло к худенькому содрогающемуся телу, между пальцами запуталась тина.

Художник наклонился к Музе и внимательно посмотрел в ее мутные глаза. В горле девушки клокотала вода, поэтому мужчина повернул ее голову набок, и послышался сдавленный кашель.

— Ты жива, — обрадовался художник и прижал обессилевшую девушку к груди. Муза вся дрожала, и его крепкие объятия дарили тепло. Она подняла на мужчину свои глаза: впервые за столько лет ей не хотелось смеяться, а хотелось только... поцеловать его.  Муза знала, что это невозможно, и обычно, когда художник тянулся к ней, она исчезала. Но ведь сейчас все было совершенно по-другому!

Муза легонько коснулась его щеки губами... Художник посмотрел на нее, и девушка растаяла, успев на прощание улыбнуться. Он знал, что скоро она обязательно вернется. В другом обличии, через день, через два, но вернется! Ибо теперь любовь будет руководить ею.