Не было бы счастья, да ревность одолела

     Новая поселянка гнала самогон, продавала и приговаривала: «Курочка по зёрнышку клюёт и сыта бывает». 

     Прасковья попробовала урезонить соседку:
 
     — Уймись! Соберутся бабы, поколотят тебя, а то и подожгут.
 
     Самогонщица усмехнулась, подбоченилась и пошла объёмной грудью на старуху:
 
     — Кто поколотит, сидеть будет. А кто слово про меня скажет, у той мужа уведу. Будешь трепаться — твоего уведу. Разведётся с тобой, так мне всю свою долю имущества подарит. 
   
      — Ну тебя от греха, — махнула рукой Прасковья и ушла.
 
     А дома полдня сама с собой разговаривала вслух:
 
     — Вот дурёха-то старая! И кто меня за язык тянул! Говорят ведь: «Не тронь, оно и не пахнет».
 
     — Мать! Чаво ворчишь там? — спросил муж, вернувшийся вечером из конюшни.
 
     — Да так. Пустое. Не вникай. Лучше скажи, залёточка Иванушка, тебе супчику или кашки? — ласково обратилась она к мужу.
 
     Дед, увидев жену, удивился. Отвык он от её улыбки. Уже и не помнил, когда она в последний раз улыбалась. А залёточкой Иванушкой, она его никогда не называла.
 
     Решил проверить, не провинилась ли в чём. Пошёл в потайное место, где они с Прасковьей всю жизнь деньги прятали, достал. Пересчитал. Всё цело. Убрал. Пошёл во двор. Осмотрел всё нажитое: тяпки, лопаты и прочее добро. Всё цело. Поглядел на поросёнка. А тот ему весело хрюкнул, вроде как поприветствовал. Дед и кур пересчитал. Все целы.
 
     Вернувшись в хату и подойдя к жене, пытливо заглянул в её глаза:
 
     — Чаво с коровой?
 
     — А чаво с коровой? Чаво? – переполошилась Прасковья.
 
     — Да это я у тебя спрашиваю: с коровой всё в порядке?
 
     — Доила в обед. Весёлая была. А чаво? Чаво? Ходила доить. Молока много. Густое. Чаво, Вань, случилось?
 
     — Да это ты мне, мать, скажи, с чего ты такая ныне ласковая? Признавайся! Чаво опять натворила?
 
     — А ничаво, Ванятка. Ничаво.
 
     — Точно? А ничаво у тебя не болит? Или сон дурной видала?
 
     Обычно, если Прасковья видела плохой сон про Ивана, особенно, если этот сон мог предвещать смерть, вдовство, то очень пугалась и неделю, а то и две, не могла надышаться на своего мужа. Но вот залёткой не называла, Иванушкой тоже. Только Иваном звала, а когда рассердится, то Ванькой.
 
     — Видала, Вань! — закивала головой Прасковья, обрадовавшись подсказке мужа, соображая на ходу, что придумать про сон, который не снился. — Видала! Будто ты, Вань, женился на молодой, а потом помер! — выпалила Прасковья неожиданно для самой себя и сама испугалась произнесённому.
 
     — Ну, мать! Ну, удумала! — рассмеялся довольный дед.
 
     Ему польстило, что жена всё ещё ревнует, а значит, любит и считает его способным понравиться молодой женщине.
 
     — На кой мне молодая? Да ты и сама у меня — совсем ещё молодая! Ай, нет? — дед осторожно приобнял жену, опасаясь, что она может оттолкнуть, раскричаться и с такого приятного радушия перейти на ругань.

     Прасковья не оттолкнула мужа, прильнула к нему всем телом, тоже обняла и жарко зашептала:
 
     — А помнишь, Ванечка, как ты меня в первый раз обнял?
 
     Иван задохнулся от счастья, которое не посещало его уже много лет...
 
     В тот вечер они уснули как молодожёны…