тамвсё, эпизод 5. Коша

Сказка о той, кто, гуляя по набережной, сняла с себя последний спасательный жилет и продала его утопающему

  Пролог

  Эта сказка или быль дошла до наших дней благодаря кошачьим лапам, рисующим удивительной азбукой Мяу, впоследствии отображенной в жалких подобиях глупописи - египетской клинописи, календаре майя и другой ерунде.
 Однако впервые записал сказку, не претендуя на авторство, редкий человек и еще более изысканный негодяй - Николо, впоследствии получивший от веницианских ростовщиков почетное прозвище Дон Жулио. За что? Ну, в общем, было за что...

  Листая, как обычно, за утренним кофе порножурнал, увидел он объявление г-на Поганина, в котором тот высказывал желание приобрести немногоэтажный домишко с видом на лес в районе Земляного вала для отдыха от сизифовых трудов. Николо сделал несколько звонков знакомым жлобам. Затем он оторвал заказчика от многоярдных переговоров и уже вскоре ехал с ним в кортеже в один из элитных уголков Москвы, расположенных где-то между Юго-Южным Бутово и Северо-Северным Серпуховым - словом, в сторону счастья. Уже через считанные минуты, точнее, через четыре часа езды по колдоебинам Поганин отвлекся от телефона, понюхал воздух и с подозрением спросил будущего Дона Жулио:

  - А почему, милейший, мы вдоль каких-то сараев едем?

  - Так соседей вам хочу показать, любезнейший, - откликнулся Николо, - а, так вот мы уже и на месте!

  Николо не первый раз продавал альпийский перевал, расположенный вдали от гор. Связавшись из дома с местными  мерзавцами, он снял на два дня курятник у Мишани Тумбасова и велел аккурат к приезду выпустить птиц перед гостем. Каждому сараю в районе он попросил Мишаню присвоить масляной краской номер, а также прописать оригинальное название улицы. Поэтому желанный особняк Поганина стоял по гордому адресу - Земляной вал, дом один, и было здесь немного скверно. А дом здесь был и впрямь один: сарай с загородкой для кур.
          
  Податель объявления видел последний раз не навощенную к его приезду дорогу без асфальта лет 20 назад, однако сделал вид, что не смутился, провалившись ботинком Armadio в вонючую лужу. Грязный сарай, из которого только что со скандалом вывалились куры, состоял исключительно из дыр, с редкими вкраплениями несущих конструкций. На голову падал мусор, а этажей в особнячке было около 0,75 штуки.

  - Мы за смотрителем дома заехали? - спросил Поганин. - Что ж он, как свинья живет? Представляю себе, что в особняке... Вот же страна! А ведь порядка в ней не хватает, порядка!

  Дон Жулио задумался, закрыл глаза и начал мучительно думать, с чего ему начать входить в транс, и это произошло моментально.

  - Точно такс-с! Нужны фрунт и муштра! Дисциплина нужна. Однако...здесь паутина!!! - заорал он, как сумасшедший, - этот замок окутан мистикой и загадкой!
  Поганин молчал и нервно ёжился в мокром ботинке.

 Но Николо работал, работал, работал... Он говорил, шептал, протягивал руки и вскрикивал - через  час ему уже хотелось убить Поганина и закурить, но сначала нужно было хорошо сыграть - ну, очень хорошо. Два с лишним часа он убеждил себя и клиента, что этот гадюшник - лучшее место для жизни, вечеров у камина, которого здесь не было, для приема высоких гостей при низких потолках и вообще-то в том, что надо быть проще. Разумеется, по его версии фрески на стенах расписывали ученики Ван Гога, но Поганина не очень впечатляло, что Вано и Гога извели на них банку грунтовки. Чего-то не хватало - самую малость, и перелом прошел благодаря случайно увиденным вчера Николо обрывкам новостей - он схватил за ногу курицу, которая бешено отбивалась и воскликнул:

  - Вы видите, какие здесь пекинские павлины? Это не та дешевка, которая вчера была на саммите ШОС и открытии банка БРИКС, и не то подсадное стадо, которое преследует товарища Си! А дизайн сделает по вашему вкусу стилист...

  Этим коварством Николо бил под дых. Вчерашний саммит, банк третьего дня, вонючая курица, гнилой сарай, предстоящее вечернее совещание с двумя чиновниками - это был классический трамплин для прыжка клиента в когнитивный диссонанс. Все смешалось в уставшей голове Поганина, и он тихо спросил:

  - Сколько?

  - Три с половиной миллиона, - быстро ответил Николо. - Вчера мог в евро взять, сегодня - только доллар, но это вы сами понимаете, каковы события... - Он помолчал, поскольку  никаких событий не было, да и жил он в России, где, кроме любви, вообще ничего нет. - За павлинов отдельно не возьму - вам подарок, как надежде российской экономики.

  Побелевший уже Поганин сел в машину и, хотя обычно это делал его сотрудник, выписал несколько листов чековой книжки, с хрустом по очереди оторвал, передал уже точно Дону Жулио и услышал от того:

  - Желаю вам покоя и гармони - отдыхать вам надо. Поздравляю! И возьмите котенка на счастье, - Николо поднял подошедшего к ним маленького, с огромными глазами и розовым языком кошака или кошку и, приласкал, протянул его вновь избранному королю эпатажа недвижимостью ... Как Поганин мог не взять это чудо? Наверное, именно за этим он сюда и ехал.

Он упаковался в автомобиль с провожатыми и уехал по своим неприятным делам, однако уехал с котенком, поэтому дела у него могли теперь развернуться разные. 

  А Дон Жулио, благодаря которому моторы без глушителя российского имморализма приобретали за неплохие деньги редкое счастье и недоумение, записал впоследствии сказку. Впрочем, возможно, это очень даже правдивая история - настоящее и будущее одной прекрасной кошки.

  I. Бастирико

  Для ни разу не процарапанных кошачьими когтями нужно напомнить, что у кошек девять жизней - именно так считают те, кто умеет считать лишь до девяти. На самом же деле эти удивительные создания живут вечно, заполняя ткань меж землей и небом, перевоплощаясь и хорошея. И если вам удавалось видеть третий глаз на буддийском монастыре, то вы обязательно вспомните, что его писали с кошачьего.

  Бастирико была маленькой кошечкой, возродившейся однажды на юге Италии в эпоху императора Наполеона, причем в новой и красивой шерстке. 

  - Мяф! - сказала Бастирико, отряхиваясь от трансформации. Оглядевшись и подумав, коша позволила убедить себя маму в том, что она - именно ее котяка. На этих основаниях она стала лопать мамино молоко, играть с котятами и вообще веселиться и хулиганить. Это, несомненно, способствовало ее развитию в новом мире, хотя она знала, что мир этот ни фига не меняется. Но кошки и люди в нем особенно ценны, и хорошие люди любят кошек, а по-настоящему дорожат "своей". Они думают, что так бывает, но это - их заблуждение, а муряки от него свободны.

  Нравственный путь Бастирико в новой среде сложился несколько необычно: она впала в язычество, почитая от души кошачьего бога (которого, правда, не знала, но уж как-то сразу, издали уважала), а по социальному укладу и весьма вынужденно - заодно и кумиров страны и эпохи. Это недолго терзало душу кошечки, поскольку она поделилась сомнениями с кошкой-бабушкой и услышала от нее ироничное "Пффф!", что в переводе с мурячьего означает приблизительно "Сравнила треску с хеком... Смотри лучше по сторонам - мышей прозеваешь!".
 
  Однако Бастирико ловила мышей замечательно. Еще в ту пору она узнала о том месте, где живут боги и решила когда-нибудь непременно у них узнать, кто из них ей ближе. Боги, правда, жили далеко - в неизвестной России, а бывший артиллерист и итальянец, в ту пору император Франции, весьма кстати решил завоевать эту страну, а вместе с нею - и богов. Такое целеполагание делало затею придурошной, однако знали об этом только кошки, которые знают всё. "А ведь неглупый человек, - удивлялась Бастирико, - и затеял эту мышачью муть, вляпавшись в Ебипте... Сидел бы уже на троне. А, да пойду с ним к богам, там и выясню!".

  В императорской армии недалекие люди попытались обрядить ее в мундир, за что получили столько царапин, что показывали бы их внукам, если вернулись из темной азиатчины, однако повезло не всем.

  - Кошки, они гуляют сами по себе! - возмутилась Бастирико, существенно опережая старика Редьярда, и добавила: - Кошек нельзя приватизировать! - на этот раз она опередила проходимцев, составивших вместо себя портрет Анатолия Борисовича. Впоследствии и они опередили всю страну, но страна сама скучала без приколов.

  Далее непоседа ловко вклинилась в общий косяк олухов, но ехала сама по себе в обозе, слушала глупые беззаботные песни, иногда лопала. Еды здесь было очень много, вина - еще больше, поэтому Бастирико уже тогда знала, чем кончится это сомнительное предприятие императора. Уже в России при первом случае она спрыгнула с подводы. Случайно или нет, уже неизвестно, но первое, что она увидела в этой стране, была кошачья физиономия - местная муряка сидела у какого-то странного домика из дерева, и ее глаза были необычайно добрыми. В тот миг Бастирико поняла, что она будет здесь жить: ей понравилась русская кошка, а людей такие создания всегда делают лучше. Ведь люди очень важны для кошек, просто у кошек не принято говорить об этом, да и заняты они - у них много других важных дел.

  Например, еда. Ее культа кошки не поддерживают, но как совершенные и во всем универсальные создания, любят регулярно и вкусно погрызть, чтобы быть готовыми ко всему - охоте, ласке, созерцанию, нападению и другим сторонам жизни. Русская котяка, с которой встретилась Бастирико, еще некоторое время смотрела на приезжую, считывая ее внутренний кошачий код. Видимо, в нем что-то привлекло, и кошка сказала спокойное "Мррр...", а затем тихонько побрела, озираясь на новую знакомую - так она приглашала гостью за собой глазами и движениями тела. Как выяснилось, они обе направились к дому, причем этот тоже был из дерева. К этому Бастирико совершенно была непривыкшей - в Италии почти все строения были из камня, другие - еще из какой-то шелухи, но все это теперь казалось ей каким-то второсортным и недостойным. Новая страна становилась ей все ближе и приятней. У этого домика русская кошка остановилась, стрельнула глазами Бастирико, указывая на дыру в стене и юркнула в нее.

  В помещении, где пахло сеном и коровами, стояла плошка, и была в ней какая-то странная еда, которую Бастирико долго нюхала, стараясь понять, не вредна ли она для того, чтобы всегда быть готовой к прыжку. Однако русская кошка проворно лизала еду язычком, и Бастирико присоединилась к ней. Еда оказалась непривычной, но приятной, а больше всего беженку удивило то, что ее не царапнули по морде, а приветствовали и привели к столу. "Сказка какая-то, - подумала она. - Страна сказочная. Буду здесь жить. Котёнка даже может захочу".
   
  - Зовут тебя по-дурацки, небось? - спросила русская кошка, когда Бастирико поела.

  Бастирико назвалась.

  - Ничего, хорошее имя, но здесь тебе с ним будет неуютно. Не поймут тебя у нас, давай что-нибудь проще - Басей, что ли, будем называть, Баськой? Один черт французов этих наши мужики на вилы поднимут, а солдаты добавят, и будет иностранщина не в тренде, Бась, сечешь?

  - Секу, - ответила Бастирико в смятении.

  С нею вместе в небольшом замешательстве и автор, который вынужден сделать паузу и объясниться с читателем на кошачьи темы.

  Все дальнейшие жизни кошечки, которые я могу уследить, происходили в России, где она была счастлива рождаться и радоваться. Однако мне сложно самостоятельно наградить ее именем Бася и рассказывать о ней, называя именно так - ведь узнал я ее как Бастирико. Поэтому буду чередовать - ведь в России, кроме любви и лукавства, вообще ничего нет. И природные трансформации Бастирико, наверное, я опущу из смущения, а большее внимание стану уделять иным событиям ее жизни.

  Любовь и лукавство кошек, как полагают специальные ветеребриологи, которые учатся в Академии им. Кота Васьки и даже удостаиваются чести чесать кошкам уши, взрываются в марте. Однако такие утверждения даже чушью назвать лестно, настолько они нелепы. Кошки любят всегда и многих: и очень многие любят их, но персонажи и чувства не всегда совпадают. Бывает у них и совсем наоборот -  автору известно, как однажды именно в марте для удивительной красоты муряки повеяло такими крещенскими холодами, что она с испугу кувыркнулась лбом, едучи в тарантайке. К счастью, позже любовь и жизнь к ней вернулась, но они были уже совсем другими.
 
  Извинившись, продолжаю.

   - А тебя как зовут? - спросила Бастирико.

  - Мура я, - ответила кошка и довольно заурчала, отдыхая после еды, и горделиво добавила: - Русская я кошка, значит, Мура.

  - А французов, значит, точно на вилы? - спросила на всякий случай Бастирико.

  Мура оказалась в расслабленном настроении, будто фрезеровщик после шести стаканов портвейна "Агдам", поэтому Бастирико ждали сюрпризы.

  - А чего ты хотела? - отвечала русская душа. - Не фиг баб слушать, и не будешь с драной задницей. Ему старуха Меркелюха в ухо наколбасила такой чухни, что мама дорогая... А на дворе-то у нас 812 год, и она знала, что с ее баварским алкоголиком здесь сделали, ан нет - еще одного паранойей заразить решила. Ну, понятно - ее обрамгутанг заставил, но кошки никогда мартышек не слушались! - вскипела вдруг Мура. - Страшнее кошки зверя нет! - со страшным бесом в глазах она вдруг собрала вокруг себя все свои мышцы и проверила когти. - Они ж, идиоты, считают евро и своих солдат на железных калькуляторах, и не знают, в чем сила тех, кто здесь живет...

  - А в чем? - заинтересовалась Бастирико, и ее тоже немного разморило - она лежала на теплом сене, и она понимала, что у нее еще никогда не было такого удивительного дома.

  - Мррр... - мигом успокоившись, довольно пророкотала Мура, - от нас, Бась, от кошек, и сила.

  - А это же как? - удивилась Бастирико? - Ведь люди большие, сильные, у них много-много еды, и есть дома... Правда, есть почти не дают... Но нам иногда нравится с ними жить...

  - Нравится, Бась, кто спорит? - сказала Мура. - Когда люди хорошие, с ними жить можно и делать их сильнее. А они, в общем, не так и плохи, если к ним присмотреться и пожить с ними. В смысле, с русскими, конечно. И вот в этом вы, ейропейские кошаки, идиоты полные. У вас там во всем партнерство - у детей, кошек, мужчин, женщин, ЛГБТ, совсем крышак поплыл. Когда обкуренный голландец кошку кормит - собаки митинг устраивают. Причем в связи с несогласием с тарифной политикой на наш газ. Однако немедленно вылезает придурошный бабец и вякает про упавший самолет - это она так митингующих успокаивает. И вся северная Африка в знак поддержки плывет к вам в Италию на надувных лодках поднимать экономику и ловить преступников. А вы их сто лет ждали... Бред какой-то, причем собачий.

  Муру аж передернуло, а Бастирико рассмеялась. Она развалилась на сене, потянулась и продолжала слушать.

  - А у нас, Бась, маленько иначе, - продолжала Мура. - Кошка живет в семье, а если даже нет - ее стараются накормить, найти дом. Честно стараются, потому что нас здесь любят, Бася, не потому, что мы приносим силу, а просто так, и это дает силу. А в семье русская женщина умнее мужчины - она умнеет раньше и тоньше, поэтому помогает мужу стать таким, каким хочет она и он. Просто он об этом пока не знает, но когда узнаёт, то ценит это и, разумеется, источник - женщину. Королеву, Бась, которая из кого угодно может сотворить короля. Ну, почти из кого угодно. А когда уважают и ценят, Бась, то любят вдвойне. Здесь вообще, кроме любви и большой любви, ничего нет. В ней - ни малейшего смысла, кроме нее самой, но от нее рождаются дети и другое, что важно для людей. Детям, Бась, нужней всего кошка - они нас любят больше всего, кормят, играют и становятся ласковыми - отсюда и рождается вся русская любовь. И когда твои красивые до первых вил французы, до Курской дуги немцы, до первой дружины поляки и другие ловцы счастья приходят к нам с наглыми мордами, наступает время кошки.

  Бастирико с удивленной физиономией следила за мыслью Муры.

  - И тогда добрые русские люди берут с собой своё и все, что мы им даем, -  торжественно отметила Мура, - любовь детей, мудрость жен, свое мужество, наше терпение и смекалку. Оставайся, Бась, с нами хорошо - мы всех хороших принимаем и любим, глядишь, и ты полюбишь...

  Настолько проникновенны и спокойны были ее слова, настолько уверенным тон, что сомнений в ее правоте нельзя было допустить, но ошеломление столь странной логикой было велико. А очень неопределенное сватовство, обещанное  Мурой, Бастирико потом вспоминала не раз...

  - Хррр.. - вежливо согласилась Бастирико и слегка задремала от усталости и удовольствия. Вокруг нее была прекрасная русская тишина, и она провела в покое много времени.

  - А где боги живут? - внезапно спросила она, проснувшись и потянувшись всеми лапами.

  Мура тоже дремала, она приоткрыла веки и ответила негромко:

  - Известно где, у Плещеева озера.

  - А кошачий бог там есть? - не унималась Бастирико.

  - Знаешь, душа моя, - уже как-то совсем по-кошачьи ответила Мура, - тут после четверти самогона на каждом углу боги. Подходит один к другому, например, и говорит: "Заткни хлебало, я сам все знаю!". Ну, всевышний, словом. А бог-то все равно кошка...

  - Кошачий бог тоже кошка? Как? - почти подпрыгнула Бастирико от неожиданности.

  - Ох, Бась, давай уже начинай с мозгами дружить, а то так и не обрусеешь. Так и кошка - стоит в Африке Сфинкс, в него этот артиллерист фигов, с которым ты к нам приехала, из пушек стрелял-стрелял, нос богу обломал, значит, теперь здесь сам обломится. Мы тута это..., - голос Муры вновь поплыл, как у похмелившегося члена партии, - мамаев и батыев закатали в трубочку - считать замучаешься... Француз будет русских пугать... Ха!

  - Плещеево озеро, - прошептала Бастирико, - надо запомнить...

  - Ты еще в Тутаев загляни обязательно, - деловито сказала ей Мура, вставая, - но прежде на Варварин ручей. И имена себе еще подбери про запас, русские, разумеется. Всё, Бась, пока - пойду я, у меня делов еще куча: мышей надо ловить. Встретимся, и еще не раз! Глупая ты пока девчонка, но прикольная - давай, обходи Россию, она большая и здоровская...

  II. Время

  Любви, может быть, в России было и много, но со временем здесь творилось бог знает что. Еще точнее - и бог не знал, поскольку правила Русью какая-то огромная сила, в которой бог, несомненно, был, но явно не в одиночестве, а в какой-то странной компании. Например, здесь были слова, которыми говорили люди.

  Язык этого народа соткался то ли сам по себе, то ли из десятков языков народов, которые жили на этой огромной земле, а потом стали все вместе русскими, и сила его была воистину страшной. Красота кошачьего языка - это одно, но русский язык настолько красиво сочетался с любым другим, включая кошачий, что спустя какое-то время Бастирико полюбила его и жить без этих слов ей было неуютно.

  Время тоже валяло откровенного дурака - бывшая гостья, а теперь уже русская коша жила то в Рязанском княжестве, то прыгала в Ярославле, Петербурге, Орде - словом, хулиганила. Ей нравились русские люди, и не только из-за того, что они и впрямь любили кошек, гладили и кормили их, жили с ними - эти русские любили все живое и саму жизнь. Они душевно принимали людей из других стран и жили на всей земле таким образом, что никто их вроде бы особенно до поры не примечал. Их уважали, но ни черта не понимали и уже поэтому побаивались. За что боялись - нет внятного ответа, кроме того, что дала Бастирико Мура. Иноземцы не понимали, как можно дружить в убыток, отдавать за других жизнь и делиться с кошкой последней треской. При этом ни на кого не нападать, не грабить, а параноиков-завоевателей укатывать в грязь смекалкой, голыми руками и убедительными устройствами.

   Все эти десятилетия сумасшедший дом творился в битве за сердце Бастирико. Она всегда была на виду, почитаема и желанна. При этом нужно оговориться, что своих поклонников и возлюбленных (они тоже были) Бастирико разделила, услышав нелепое сочетание слов "разные социальные слои". Многие сражались за благосклонность Бастиони (она получила и такое прозвище за неприступность), и она внезапно шарахалась в страсть, не объяснимую никакими слоями или цветом шерсти.

  Однако страсть это была или не особенно - судить вам. Любовь, допустим, к обаятельному коту, к которому потянулась кошкина природа, - это одно. Однако второе чувство кошки любовью не называют, поскольку оно обращено к людям, с которыми они живут, при этом всех сразу сердце муряки объять не может, да и не хочет. Такая, говоря человеческим способом, "любовь" означает, что свой человек всегда рядом - кошки не любят особых перемен в том, что им дорого, и с особым - кошачьим - недовольством смотрят на спину своего, выходящего из дома. Кроме того, получилось так, что самое пристальное внимание уделяли Бастирико свои люди, которые любили предлагать ей копченого лосося, и хотя она его терпеть не могла, задумалась. Ей пришла в голову забавная мысль: кошки - один социальный слой, люди - другой: кто в пироге был выше этажом, она знать не хотела, но разделяла, но на всякий случай называла людей высокопоставленными лицами. Иное дело, что некоторые из поставленных высоко были затем низко положены, отправлены в казенные дома и невеселые дали, но в эти частности Бастирико вникать не любила. И так длились долгие годы - почти два века.

  Сложно понять кошачьи заботы и переходы из одной фазы в другую, в них происходило, видимо, какое-то качественное изменение, точнее, оно бурлило в самой Бастирико. И к концу XX века, когда ягоды перезревшего социализма стали лопаться, в кошечке произошел прорыв. Нет, она не перестала быть мурякой, но женственность ее, красота и мудрость преобразили Бастирико до неузнаваемости. Она стала женщиной и кошкой одновременно, при этом внешность свою она меняла как хотела, в зависимости от погоды и цен на нефть, с которыми творилось черт знает что.

  Однако Бастирико жила в обычном московском доме, во дворе которого не было пробурено скважины, не текло рекой черное золото, поэтому поначалу ей приходилось туго. Дело ж в том, что работа у кошек считается таким же грехом, как копание колодца в Тель-Авиве в субботу. Поэтому она принялась жульничать, обманывая себя и окружающих - работать, но так, что и работой это можно было не назвать. Хотя мыши с этим были не согласны. Порой ей было очень тяжело, поскольку у нее родился котенок, который нуждался во внимании и заботе мамы.

  А мама... не то чтобы она стала нуждаться в любви - это свойство было в ней всегда, но как-то случилось совершенно непоправимое. Однажды, сидя рядом со своим и мурча, Бастирико вдруг ощутила, насколько пронзила ее любовь к этому человеку, и быть с ним стало для нее большим, огромным счастьем, которое длилось довольно долго. Она знала, что и ему здорово с ней, но со временем кошачьими волосками стала чувствовать какие-то странные движения его души и тела. Так началась их жизнь вместе: они жили вдвоем, и это были самые  замечательные годы, которые создают неуходящую душевную близость. 

  А затем... Началась пора бед, о которой долго говорить нельзя - слишком это было больно для кошечки. Она вынесла всё, лишь бы только быть рядом - это самое важное для муряки: любить и быть желанной. Он уходил, возвращался - по делам или нет, она не знала. Но однажды поняла, что его с ней больше нет, и теперь ей пора остаться одной, хотя хотелось совершенно иначе - с ним. Сидеть и мурчать. И тогда дикая боль пронзила Бастирико.

  - Бастирико, да? - закричала она. Была вам Бастирико, а стала Баста! Не будет никому такой любви, раз у меня это позволено отнимать - запрещаю себе любить и говорить, баста!

  Ее долго трясло, и хотя она пыталась себя успокоить, ничего из этого не получалось. Трясло недели, месяцы, а потом она перестала считать. Боль немного прошла со временем, или она себя в этом отчасти уверила, но ей все равно было плохо. Бастирико стала искать выход, и, как ей казалось, даже нашла, но потом, в растерянности от себя такой, тяпнулась о карету, и он оказался выходом для выздоравливающих. И в общем, она выздоровела, если болела, хотя стоит подозревать ее в совершенном здоровье все это время. Она просто вернулась к себе.

  III. Возвращение

  Ее восприятие мира стало странным, и будь она лишь человеком, непременно выбрала бы крайне придурошный путь: ушла в монастырь, в рюмочную или другой блажной разнос. Есть ли меж ними разница, если везде она оставалась наедине с собой? Огромная, - решила Бастирико, и начала любить весь свет, то есть совершенно никого, кроме прежних близких ей муряк. Ее очень выручала кошачая смекалка, часть которой была передана русскими кошаками, и была передана вдвойне. Она стала одновременно русской и, кроме того, русской кошкой, а ничего удивительнее на свете быть не может.

Ее сердце было занято годами совместного мурчанья, в котором обоим было нестерпимо хорошо - об этом она чаще всего думала, а дальнейшие события не проецировала. Бастирико продолжала ездить к богам на Плещеево озеро, бывала и в Тутаеве, в Оптиной пустини и еще много где, она жила несколько непонятной жизнью, в которой старалась улыбаться. Иногда получалось. Но однажды... просто так... ее потянуло посмотреть на ту самую табуретку, которая обычно была занятой. На то место, где она когда-то чувствовала себя счастливой, то есть рядом с любимым.

  Бастирико собиралась долго, и несколько раз откладывала. Ведь долгое время  она старалась не бывать в этом районе города и даже не спрашивала кошек оттуда, как у них дела. Поэтому направилась в это заповедное место обходными путями, тем более, что по дороге ей встретилась куча мышей. Но, в общем, пришла к дому и с осторожностью, озираясь, поднялась на тот самый этаж. Кошечка, обычно готовая ко всему, оказалась сильно удивлена - дверь в ту квартиру она нашла полуоткрытой, а изнутри лилась мелодия, в которой были слышны дьявольски красивые звуки. Красивые - дело двадцать пятое, но с дьяволом Бастирико предпочитала не шутить, поэтому очень медленно, пригнувшись, подошла к двери и стала нюхачить и прислушиваться. Кто-то в квартире был - кипела вода и были слышны чьи-то странные шаги в такт музыке. Потом эти звуки стихли, осталась лишь мистерия музыки и легкий запах сигареты. В общем все это совершенно не напоминало ту пору и тот дом, в котором она была, и того, кто с ней был. Ну, ни на капельку.

  Это даже немножко приободрило Бастирико: пепел воспоминаний, какими бы сладкими они не были, все равно остается темным. Поэтому она вошла в совершенно незнакомый дом - по-кошачьи, очень осторожно, и увидела незнакомца, который странно двигался в одиночестве, будучи в середине большой комнаты. В ней плыла мелодия - небыстрая, но с очень ощутимым ритмом. Музыка оказалась необычной: играли несколько музыкантов, и каждый инструмент был на редкость уместен и очень хорошо различим своим звучанием.

  Движения незнакомца, хотя он и стоял на двух ногах, были похожи на поведение какого-то невиданного Бастирико животного. Руки его были протянуты то вперед, то выделывали в ритм и мелодику музыки странные петли и возвращались туда, куда он и сам не собирался их помещать, медленно и плавно поворачивалась талия, бедра, ступали ноги - все это было странно, но очень даже неплохо.

  "Дурак какой-то", - сначала подумала Бастирико, а потом поняла, что испугалась непонятного, но безобидного, и ей даже стало немного стыдно.
  Когда закончилась музыка, незнакомец долго смотрел в какую-то точку в вышине, а затем медленно побрел на кухню. Все, что видела кошка, она сочла весьма подозрительным, но место и время здесь отсутствовали напрочь - царил какой-то собственный мир, в котором ей было неплохо. Она потихоньку прошла на кухню и устроилась в том месте, где сидела обычно раньше. Оно было совершенно свободно, но сильно смущало ее то, что табуретки, на которую она хотела посмотреть, не было вовсе, а незнакомец налил себе кофе и пил его стоя. Он чувствовал присутствие Бастирико, но говорить об этом ей прямо не хотел.

  - Вы жили здесь? - наконец спросил он у Бастирико, даже не встретившись с ней взглядом.

  - Да. Я любила здесь, - ответила она, - но он ушел, и я больше не могла его любить.

  - Да что вы говорите? - едко отозвался он, надев на лицо маску директора спичечной фабрики. - Отчего же не могли?

  Этот ощутимый контраст, которого Бастирико не ждала от незнакомца, поначалу смутил ее, а затем она изготовилась к драке, почувствовав полутона и одну волну в понимании.

  - Ну... он ушел, - растерянно начала она.

  - Ах, вы повторяетесь, ах, повторяетесь, - немедленно перебил незнакомец, - а впрочем вам несомненно нужно поесть.

  Он поставил рядом с Бастирико тарелку с рыбкой, и кошечка почувствовала, что проголодалась.

  - Приятного аппетита! - продолжал незнакомец. - Почему же вы прекратили любить, милейшая? - Извините, что интересуюсь, но, право, мне это близко, как и любому живому. 

Рыба оказалась неплохой, однако Бастирико обнюхала ее особенно тщательно - в этом доме все казалось ей подозрительным. Она покушала, но все есть не стала, поскольку поняла, что здесь ее не обидят и еду не отнимут.

  - Спасибо, неплохая рыба, - ответила Бастирико, вытерев губы салфеткой. -  Любовь двух людей предполагает их наличие. Если один из них уходит, то любовь, как светлое прекрасное чувство, искажается, становясь странными ощущениями, причем у двоих они могут быть разными. Им,  наверное, можно дать название, но вам это должно быть понятно.

  Бастирико сочла это первым, предупредительным прыжком и поерзала на месте, устраиваясь поудобнее для того, чтобы услышать жалкий лепет собеседника. Однако тот не торопился.

  - Позвольте я закурю? Вот спасибо, ведь я уже боялся остаться без этого. Вы тоже курите? Очень приятно, поверьте! Давайте закурим. Без сомнений, - продолжал он. - Светлое прекрасное чувство. И от этого света у вас была так темно в глазах, что спустя долгое время вы оказались даже здесь. И прекрасное, да. От перебора красок, которыми вы его нарисовали, и выли. Бывает, пройдет.

  - Нет, - возразила Бастирико, уже шипя и готовясь к возможному прыжку, - это огромная часть жизни, которая без следа не проходит - просто приобретает другие формы отношений.

  - Искаженные, как вы успели заметить, - парировал собеседник, но тут же прервался, заметив злой блеск в глазах Бастирико, - а впрочем, да, - беззаботно ответил он, - огромная часть. Того, что уже было. Посмотрите. Подуремарьте немного со мною - я не стесняюсь, и вы можете, наверное?

С этими словами он снова медленно побрел в комнату, в которой Бастирико увидела его впервые, опять зазвучала та же музыка, но в этот раз незнакомец еще и включил экран, на котором были видны музыканты, которые ее исполняли. В этот раз Бастирико стало очень любопытно: она следила за всеми движениями человека, и они ей казались не только необычными, но и очень интересными. Танцующий не повторялся в своих фокусах, и хотя порой застывал в нужную секунду, он продолжал двигаться непринужденно и без замысла.

  - Может быть, подвигаетесь? - спросил он Бастирико. - Robert Plant - это великолепно!

  Она не ответила, а просто почувствовала в себе волну, которая уже раскачивала ее - движения ее были чуть заметны, но это был определенно танец. Однако музыка кончилась.

 - Вы любите танцевать в одиночестве? - спросила она незнакомца.

  - Ах, боярыня Морозова, я все делаю в одиночестве - танцую, люблю и валяю дурака другими способами.

  - Любовь, на ваш взгляд, - это значит валять дурака? - с большим неудовольствием спросила Бастирико.

  - Не знаю, - ответил незнакомец, - боюсь, что и вы в неведении. Что же касается меня, то здесь сложно.

  - Позволите узнать?

  - Я - кошк, - невозмутимо ответил незнакомец, и Бастирико на время лишилась возможности говорить - она слушала его с открытым ртом. - Видите ли, мы рождаемся постоянно, переходим из одной жизни в другую, чему вы, разумеется, не верили и не поверите. На здоровье, не возьмусь вас убеждать - просто это так задумано. В Россию я попал в 812 году, поскольку попуток было много - я в обозе французской армии доехал и спрыгнул, не расплатившись. У нас, кошков, нет на шкуре карманов, поэтому нам негде хранить денежные средства.

  - Подождите, подождите, я сейчас вернусь, - задыхаясь, прошептала Бастирико и ушла вглубь квартиры. Она простояла несколько минут в одной из комнат, держа пальцы у висков и приводя дыхание в порядок. - Господи, - сказала она себе, и в ней пробежала первая смеховая судорога. Смех продолжал клокотать в ней, набирая силу, и она опрометчиво решила, что он закончился.

  - Рыбу хочу, - нервно крикнула Бастирико незнакомцу и прошла на кухню, где поела в очень необычном состоянии, но с большим аппетитом, а затем вернулась к собеседнику в его танцзал.

  - В полицию звонили? - укоризненно спросил он. - Друга попросили приехать и забрать от психа?

  - Нет-нет-нет-нет-нет!!! - яростно заверила Бастирико и сказала горячо:

  - Продолжайте, умоляю вас!

  - Вы не шутите? - недоверчиво полюбопытствовал собеседник. - А вы готовы к этому?

  Наступила минута язвительных чувств Бастирико, но она с трудом подавила в себе улыбку и ответила:

  - Безусловно!

  Он заговорил. Он говорил долго, в интересных красках передавая то, что ей было невероятно близко. Каково ей было слышать все, что пережила она,  узнавать о тех гранях души, куда не имел доступ никто! Кто еще мог рассказать о заповедных и придурошных мыслях, об эмоциях - страшных и волшебных, о сумасшедшем калейдоскопе, который, как ей казалось, никому не известен!

  И она не выдержала и сорвалась. Смех захватывал ее хлопками, комьями, душил, переходя то в полуплач, то в ехидное шарканье, она отдыхала иногда, но снова начинала смеяться. И когда ее безумие закончилось, Бастирико даже не удивилась, что собеседник еще здесь - курит и спокойно смотрит на нее.

  - Это бесподобно - то, что вы мне рассказали, - молвила она. - В самом деле, поймите меня правильно, я смеялась не над вами.

  - А я знаю, - просто ответил он, - но прошу извинить, мне пора - уже поздно...

  Бастирико не поняла и растерялась - не просит ли он ее оставить квартиру. Оказалось, нет. И квартира эта была не его, и дом тоже, а жил он в двух шагах. Сюда же поднимал тележку на колесах пожилой паре, поскольку узбеки чинили лифт и заглянул в квартиру, услышав знакомую музыку.

  - И вы теперь домой? - спросила Бастирико.

  - Да, - просто ответил он, - приглашаю вас в любой момент, и сейчас тоже.

  В Бастирико сходили с ума черт, архангел и святой дух - они хором рыдали вместе с нею от смеха.

  - Спасибо, непременно, но не сегодня, - ответила она и вышла. Дальше была лестница, улица и уже ночная Москва.

  Черт хохотал в ней, как полоумный, и ее голову раздирали на части те же слова и воспоминания прошлых жизней - от Дворцовой площади до сегодняшнего дня. Всё было страшно интересно, и она давно не хохотала так бешено и искренне. Смеховые судороги рвали голову и тело, очищая их от боли, и уже подобравшись к дому, Бастирико чувствовала себя совершенно иной. Чудовищная свобода позволяла ей творить все, что угодно, и она начала.
 
  - Если я тебя такой придумала, - сказала она себе, - то ею ты и станешь. Бастирико, Бася, Баста - фигу вам всем, на дворе какой год-то! Минимализм - стиль эпохи. Из имени вычитаем Басту, достойную такого смеха, что остается? Ирико? Иришкой буду, получите! Ну, и собственно, жизнь начинается, господа! А этого кошка я послушаю, когда поржать захочется. А чего, рыба у него есть, кофе - тоже, нормально.

  - Широка страна моя родная! - запела новорожденная, поскольку была она от дикого смеха абсолютно пьяной и счастливой...

  Она пела, смеялась и хохотала как сумасшедшая... Стоп. Как красивая молодая женщина, готовая в любой момент влюбиться и утонуть в этом безмерном счастье. Она всегда и была такой.



  Без сил николаша откинулся на кухне с сигаретой и отпил глоток кофе, который налил из джезвы в маленькую и очень тонкого фарфора чашку. Еще через 20 минут он вышел из дома и около получаса гулял по окрестным дворам, вывернув руки за спину, и о чем-то думал с отстраненным взглядом.

  Когда он возвращался, лицо его было торжественно. Женщина около лифта спросила его:

  - У вас все в порядке?

  - Теперь все, благодарю, - ответил николаша.

  Вернувшись, он еще около часа был у монитора: глаза его смотрели вдумчиво, и он не торопясь, выверяя себя, написал:

  Случилось не рано - не поздно,

  В стекле непонятной погоды:

  Уйдешь так обидно и просто,

  Как сладкие детские годы.

  Уйдешь - это мне оставаться,
   
  Искать позабытое слово...

  Нам незачем будет прощаться:

  Мы просто увидимся снова

  В дороге. И будут нам сниться

  Друг дружкины милые лица.

  Теперь, собираясь в дорогу,

  Мы станем искать отраженье
 
  И, в зеркало глядя с тревогой,

  Видеть в нем чье-то движенье.

  И шепотом вымолвив имя,

  С обоим известною болью,

  Мы вспомним: мы просто другие,

  Но только мы рядом. Нас двое.