Голубые цветы

  Мне было 18 лет, когда я оказалась за решёткой.

 И не в просто тюрьме, а в тюрьме усиленного режима. Для особо опасных преступников, в основном, рецидивистов.
 Убийцы, насильники, маньяки.

  Мрачное было это место. Высокие заборы, колючая проволока, овчарки. Но самым страшным мне показалась клетка, комната, где все стены и потолок были сделаны из решеток, причем двойных. Охранниками, как на подбор, были лица кавказской национальности, и от них несло щами и веяло ледяным холодом. Я вздрогнула, когда за моей спиной захлопнулась стальная дверь. Позади был Май, а впереди...


Меня и моих спутников провели по широкому коридору, в конце которого  нас приветствовал молчаливым кивком неулыбчивый мужчина, и провел в свой кабинет. В этой большой, с деревянными панелями комнате, стояли шкафы , в которых тускло мерцали позолоченыными корешками тома классиков Марксизма-ленинизма, а на стенах, как водится, висели и портреты самих авторов, подозрительно глядящие на вошедших из под насупленных бровей.
  В углу комнаты, как ни странно, стояли ударные инструменты.
 
  Это был кабинет воспитателя, или заведующего политическо-просветитильной работой зоны. Сам же хозяин кабинета выглядел несколько смущенно в своей форме офицера МВД УОМЗ МООП ( Управление организацией мест заключения.. Остальное не помню). Раньше мы видели его только в гражданской одежде.
 Ему же принадлежала идея: пригласить коллег по литературному объединению  в тюрьму. Для чтения стихов. Нести в народ  доброе и светлое.

Вот только забыли они  предупредить, как одеться , и поэтому, увидев меня в коротком, выше колен сарафанчике на тонких лямочках, все только присвистнули, но делать уже было нечего.

  В кабинет зашел молодой зэк, по какому-то делу. Литературные сотрудники посмотрели на него с опаской и отвернулись. Он вскоре вышел, а за ним незаметно выскользнула в коридор и я, а оттуда - во двор. И сразу же оказалась в окружении полудесятка других зэков. Они  смотрели на меня с недоверием, каким, мол, чудом?

  -  Светлое видение, прямо ангел с небес, - пошутил один из них.

 Затаив дыхание, они рассматривали меня, как диковинку - от кончиков моих белых босоножек, до слабо загоревших ключиц и легких, как пух одуванчика, волос.
 Я рассматривала их с неменьшим интересом и ничуть не боялась . Как-то совсем не верилось, что эти веснушчатые парни с выцветшими волосами и царапинами на загорелых руках и с такими ясными глазами могут быть рецедивистами.

 Молчание наше нарушилось чим-то сердитым окриком :

  -  Клешню убери! -  Оказывается кто-то из них легонько, так что я даже не почувствовала, пытался дотронуться до края моего розового сарафана.

  -  Так значит вы зэки? - Спросила я. И поняла, как глупо это звучит.

 Старик с редкими зубами покачал головой:

  -  Зэки. Они самые и есть. Как зовут тебя, махонькая?

  Я назвалась Люсей, ( настоящее имя было не велено называть).

  -  Люся. Люсенька... - на все лады мечтательно повторяли они мое имя. Как будто сосали леденец.

Их становилось все больше и каждый пытался завязать со мной разговор, торопливо, как бы боясь, что меня у них сию минуту отнимут. Я помню только отрывки:

  -  Я не виноват, я не хотел её задавить, ей с сердцем плохо стало, я затормозил, да поздно, самосвал-то огромный, - твердил худой парень с выбитыми передними зубами. - Это я об баранку, - смутился он, заметив мой взгляд.

  -  У меня дочка вот такая же, как ты, я её лет семь не видел, - сказал другой.

  -  А у меня сестра...

   В руку мне кто-то сунул огромную конфету " Мишка на севере", каких и на воле-то не найдешь..

  Тут нас обнаружили. Члены литературного объединения быстро заметили мою пропажу и с охранниками бросились мне на выручку. У всех были мертвенно бледные лица - от страху. И хотя само по себе такое происшествие рассматривалось как ЧП, концерт  посвященный майскому празднику, решили все же не отменять. Сзади раздавались свист и крики:

  -  Люсенька, мы тебя любим!..

Мне сурово приказали вести себя примерно, а не то..

" А не то что?", - Мне было смешно, мы и так уже в тюрьме.

 Я выросла на Кольском полуострове, - это как бы одна большая зона - столько там лагерей, не считая знаменитых Соловков. Половина населения нашего города -  бывшие зэки.
 Многие из них, освободившись, оседали тут же, так как возвращаться им было не куда, да и не к кому. Может потому не вызывали они у меня страху.

Помню, ездили мы с семьей на рыбалку, с ночевкой. Иногда к костру подходили беглые. Мать молча отдавала им спички,хлеб, соль, никогда ни о чем ни спрашивала, молча же они  уходили обратно в лес. "Зэки тоже разные.  Бывают и невинно осужденные", - говорила она мне тогда.

 Потом нас повели на экскурсию по зоне. Сначала показали бараки. Стены там были покрашены в серый цвет, шероховатые, обязательный " Красный уголок" с огромным колличеством лозунгов. На столе лежала шахматная доска и газеты.
 Остальное место занимали кровати - железные, поставленные одна на другую. Все кровати были аккуратно заправлены черного цвета одеялами. Простыней не было.
 Один зэк сидел на нижней кровати и штопал носок, другие о чем-то переговаривались, лежа на своих нарах. Нас они встретили оживленно и пообещали, что неприменно придут на концерт, так как поэзию все жутко как любят, особенно Есенина.

 После бараков мы посетили столовую. Наш руководитель повел носом и сказал:

  -  Вас, ребята, неплохо кормят. Я тут русский язык преподавал, года три назад, а после урока меня обычно борщем кормили. Отменный борщ был.  - он причмокнул.

  -  Так это ты , небось, из начальника лагеря котла хлебал. - Сказал кто-то хмуро. - А ты нашей баландочки попробовать не хочешь?

  -  Ну все, надо начинать концерт, - замял разговор воспитатель.

 В зале, где обычно показывают кино народу набралось навалом.

Мы сидели на передней скамейке, а сзади, прямо за спиной, сидели зэки. Так близко, что дышали в шею.

Сначала был концерт художественной самодеятельности,потом оркест сыграл  - не помню что - очень я волновалась. Потом выступили наши мужчины. Они становились в позу, откашливались и читали что-то, юношески-романтическое, о  шхунах в Черном море,о тундре, молодости.. Аудитория их принимала благосклонно и очень хлопала и сопровождала стихи дружелюбными комментариями.
 Потом настал мой черед. Под одобрительные крики зэков : " Давай, Люсенька, не робей!" - Я взошла на сцену.

 Мне все улыбались, и молодые и старые. И я, тоже откашлявшись, начала:

 Голубые цветы.

 Если утром войдешь
 в рощу сонных березок,
 осторожно раздвинешь
 вересковы кусты,
 Изумленно замрешь:
 словно росные слезы
 проливает рассвет
 в голубые цветы.

 Плачут алые зори
 в сонной дымке тумана,
 и осины застыли,
 от счастья пъяны:
 словное синее море
 разлилось на поляне -
 голубые цветы,
 голубые цветы...


 Последние строчки  утонули в бурной овации.

 Мне аплодировали стоя.