Мне было страшно. по-настоящему страшно

 Иногда я слышу фразы «Жертвы политических репрессий», «Гулаг», «НКВД»… Сразу вспоминается та-кое, отчего и сейчас внутренний озноб.

Северо-восток Якутии, геологоразведка. Та весна была для нашей партии урожайной на пожары. За три месяца мы лишились общежития, конторы и производственного здания. К счастью, обошлось без жертв, но жить и работать стало почти негде. Надо было срочно строить новые здания, но вот со стройматериалами – проблема. Они были в базовом поселке, но доставить их до зимы было нечем, не будешь же бревна возить вертолетом, слишком уж дорогой получилась бы стройка. На одном из совещаний и вспомнил кто-то, что где-то рядом есть заброшенный Дальстроевский рудник со всеми жилыми и производственными зданиями. Вот если добраться до него, разобрать те здания, то все проблемы были бы разрешены. Как-то само собой получилось, что искать этот рудник выпало мне – я хорошо ориентировался в тундре и неплохо управлялся с вездеходом.
Через два дня прибыла бригада строителей, шабашников из Украины, возглавляемая крупным коло-ритным, с вислыми запорожскими усами, прорабом. Он передал мне найденную в архивах Управления крупномасштабную карту пятидесятых годов. На ней был обозначен нужный нам рудник и дорога к нему. От нашей партии всего сто тридцать километров, прикинул я, найдем.
Еще через день ранним утром наш ГТТ ворча двигателем спускался с плато, где стояла наша партия, к ручью, который должен был нас привести к речушке, та в свою очередь – к реке, берущей начало у перевала… - ничего сложного, доедем. Отделенный от меня ревущим двигателем сидел Антоныч, тот прораб, а в кузове  под брезентом между мешками и ящиками с продуктами, инструментом, свернутой палаткой, железной печкой и несколькими бочками с соляркой и бензином умудрилась расположиться его бригада. Изредка поглядывая то на свою карту, то на «дальстро-евскую», мысленно отсчитывая сопки и речушки, я заставлял вездеход проламываться сквозь островки тощеньких лиственниц или форсировать безымянные ручейки. Через три часа я остановил машину на перевале. Все высыпали поразмяться, оглядеться, загомонили…
- Далеко еще, Николай? – Антоныч, избавившись от гула в ушах.
- Столько же. Вон там, за парой сопок должна быть дорога, вот видишь, пунктир – тычу в карту пальцем: - Должна сохраниться, строили тогда на совесть. Да и в мерзлоте лиственница век пролежит.
- При чем здесь «лиственница пролежит»? Ты же говоришь дорога.
- Видишь буковки «леж» - лежневка значит. Бревна на земле, сплошным помостом. Летом вроде бы на плаву в болоте, зимой вмерзает.
- Ты там остановись, посмотреть хочу, это надо ж такое…
-Конечно, мне самому надо осмотреться, жива ли она, выдержит ли нас. Все, мужики, по местам, по-ехали!
Вскоре действительно открылась широкая просека, под углом пересекающая наш путь. По оси ее тянулось сооружение из бревен и именовавшееся на карте всего тремя буквами «леж». Выбрал я место, чтобы въезжать на бревна сверху, а не вскарабкиваться  из-под низу, остановился. Пассажиры мои снова повыпрыгивали из кузова и стали с любопытством разглядывать дорогу.  Посмотреть было на что – толстые ровные шестиметровые бревна были уложены рядком, как карандаши. По краям по всей длине – по два бревна потоньше, шкантами скрепленные с нижними. С топором в руках я прошел по лежневке метров сто, делая затесы на некоторых бревнах. Дерево под тонким слоем гнили было свежим и прочным. Вспомнил, что где-то читал о том, что Венеция построена на сваях из российской лиственницы. У вездехода увидел, что мужики столпились на краю настила и двое из них пытаются ломами разъединить бревна. Понаблюдав немного за их безрезультатными попытками, я усмехнулся.
- Если бы это было так просто, дорога после первой же машины развалилась бы, нижние бревна просто снялись бы со шкантов. Отверстия в них сверлились не насквозь, получался этакий стакан, шкант  надпиливался и в него вставлялся клинышек. При забивании он упирался в дно отверстия и расклинивал шкант. Такой же клин вбивался и сверху. – Я зачистил топором место соединения, показывая: - Получалось неразъемное соединение. А теперь, мужики, садитесь поверх брезента по бортам. В случае чего – мигом прыгать.
В кабине я открыл верхние люки над собой и над Антонычем.
- Будем тонуть – свечкой вверх!
- Я не пролезу – Примерился: - Плечи широки. Я в дверцу лучше.
- Перерубит. Только вверх. Жить захочешь – мухой пролетишь.
- Как перерубит?
- Может пополам, может ноги… сколько успеешь высунуть на край ямы. Да ты не бледней, не должны провалиться, дорога нормальная. Это я на всякий случай тебя инструктирую. Можешь тоже наверх сесть.
Поначалу я осторожничал, ехал медленно, настороже, готовый в каждую секунду отреагировать на опасность, но через десяток километров, убедившись, что дорога вполне надежна, прибавил газу. Бревна проседали под тяжелым вездеходом, тонули в болоте и возвращались на место после нас. Похоже, что и вывозить «добычу» по ней можно будет, вполне выдержит. Строили ее действительно на совесть, сколько лет стоит.
Через сорок километров лежневка влилась в при-личную грунтовую дорогу, вырубленную в скальном грунте и открылась большая прогалина. С обеих сто-рон дороги показались здания. Подъехав поближе, мы увидели, что слева вполне цивильный поселок с солидными жилыми и административными зданиями, а справа, чуть в отдалении за несколькими рядами колючей проволоки с вышками по углам – бараки. Свернув налево и подогнав тягач к зданию, которое, похоже, служило раньше конторой рудника, я заглушил двигатель и выбрался из кабины. Огляделся… И вот тут началось…
Какая-то необъяснимая тревога охватила меня, нет, даже не тревога, а страх, совершенно непонятый страх. Меня вообще-то трудно испугать, а тут я стоял и чувствовал как озноб поднимается откуда-то из-под лопаток по спине, шее, в затылок и будто волосы встают дыбом… Следующая волна захватывала плечи, уши, щеки, немеющие от какого-то чувства опасности…  Я оглянулся на мужиков – ничего подобного, похоже, они не испытывали, - шумно разгружали машину, перебрасывались шутками… Странно.
Я достал из кабины свой карабин, вставил обойму с разрывными пулями, еще пару обойм сунул в карман и решил походить осмотреться. Здания неплохо сохранились, я заглянул в некоторые, вот это похоже был клуб, рядом магазин с прилавком и полками, далее шли жилые – двух- и четырехквартирные, ближе к дороге два здания походили на казармы. Обратил внимание, что было выломано и увезено все металлическое – дверцы и вьюшки из печек, дверные навесы, даже гвозди из стен. За зданиями протекал небольшой ручеек, спускавшийся к дороге и уходящий мимо зоны  куда-то дальше. Тревога не исчезала. Поразило одно обстоятельство – нигде не было никакой живности, даже тундровых мышек, которые просто обязаны были заселить пустующие дома, ни одной птицы не мелькнуло в сером небе, даже комаров не было. Как только я это понял, снова волна страха прошла по спине. Какое-то наваждение…
Строители уже стучали топорами, сколачивая по-мост и устанавливая палатку, один из них установил и разжег печку и уже заглядывал в мешки с продуктами. Неужели они ничего не чувствуют, может дело в том, что они вместе, коллективом, я подошел к Антонычу, поговорили с ним о том, какие здания он наметил разбирать, как вывозить стройматериалы. Нет, озноб так и не проходит. Не выпуская из рук карабина я пересек дорогу и пошел к баракам за колючкой, странно почему и ее не сняли, не вывезли.
Шесть бараков с широкими проемами в торце, с маленькими окошками высоко над землей были собраны из тонких бревен почти без мха между ними. Внутри – двухэтажные нары из тонких жердей секциями, в каждой из которых могло разместиться шестнадцать человек. Секций этих справа и слева по восемь, человек двести пятьдесят в каждом бараке, прикинул я. Посередине барака – след от когда-то стоявшей здесь печки, одной на весь барак. Никаких следов от проживавших здесь людей, ни обрывка одежды, ни вырезанной на стене надписи… Я уже дрожал от висевшего в воздухе барака чувства безысходности, обреченности, горя.  В остальные бара-ки заглядывать не стал, только определил, что в од-ном из них была кухня и столовая, в другом еще что-то нежилое. Значит в четырех бараках около тысячи человек.  И тоже никакой живности. Неужели звери чувствуют то же, что и я – ужас бесчеловечности пропитавший всю округу. Пальцы побелели, стискивая карабин, скулы ломило от боли, так я их стискивал, какой-то комок в горле невозможно было сглотнуть.
Какая-то сила повела меня дальше по дороге, я только отмахнулся от криков строителей, звавших обедать, ноги сами в каком-то зуде шагали по каменистой дороге, по которой до меня множество раз прошли эти тысячи бедолаг из бараков. Что это были именно бедолаги, я понял непонятно как, откуда-то я знал, чувствовал, что в этом лагере не было уголовников, что это были все с 58-й статьей – «враги народа», «агенты иностранных разведок», только их можно было содержать в таких условиях. Через пару километров я увидел, то, что и ожидал, каменоломни. Огромные пещеры в скале, остатки помостов, по которым катали тачки с камнями, обломки самих тачек. Здесь в воздухе стоял запах пота, висели стоны и проклятья, боль и усталость, обреченность. Дорога суживалась и уходила дальше, поворачивала вниз и оттуда шла волна того страха, которая доходила до поселка. Я понимал, что я там увижу, меня уже трясло от предчувствия, но не пойти туда я не мог, я уже не подчинялся сознанию, кричавшему «стой! вернись!», но то, что я там увидел..!
За поворотом было хозяйство смерти – огромное кладбище, не кладбище в его обычном, человеческом понимании, нет, тут было именно хозяйство смерти, здесь она была безраздельной владычицей. Чуть в стороне виднелось десятка два обычных могил со столбиками и звездочками на них, видимо конвоиры, кто-то из начальства. Остальная площадь была покрыта ровными каменистыми гребнями, с торчащими из них колышками с табличками из консервных банок, на которых гвоздем были выбиты четырехзначые цифры, разделенные дефисом, вмещавшим в себя полтора-два десятка. Я побоялся даже примерно прикинуть сколько же их лежит под этими табличками, чьих-то отцов, братьев, сыновей… Ужас от увиденного заледенил меня. Не знаю, сколько я там простоял, но этого видимо показалось еще мало тому, кто привел меня сюда. Что-то позвало меня на небольшой, мет-ров в пять обрывчик в стороне над этими рядами братских захоронений.
То, что я там увидел стало самым страшным из всего, виденного мной за всю жизнь. Площадка наверху обрыва была вытоптана, отшлифована ногами побывавших здесь. Самый край обрыва и метрах в двадцати дальше. И около той, второй проплешины зеленели сотни гильз! Вот эти кучки коротеньких – от ППШ, эти, чуть подлиннее – от СКС… Меня уже не трясло, меня било в истерике! В ушах моих грохотали автоматные очереди, резко хлопали карабины, слышались команды, а от края обрыва неслись проклятья, маты, стоны… Все стихло и тут снизу из-под обрыва раздались хрипы и следом хлопки пистолетных выстрелов, хрипы смолкли, послышался какой-то разговор, потянуло папиросным дымком. Я скатился вниз, под обрыв. Да, вот они, гильзы от ТТ, не один десяток разбросаны у подножья…
Пришел в себя я лишь в кабине вездехода, понял, что сижу окаменевший, невидящими глазами уста-вившись в лобовое стекло, что все тело мое из льда, лишь по щекам горячие ручейки слез. Так я просидел всю ночь, не реагируя никак на подходивших звать меня строителей.  Лишь утром я с трудом понял, что Антоныч говорит о том, что надо ехать, возвращаться за тракторами, что мужики дня за три разберут сколько надо домов… Все это так далеко было от меня, но я на автопилоте запустил двигатель, вырулил на дорогу…
Лишь свернув с лежневки и увидев на лобовом стекле комаров, а сбоку от тягача какого-то воробья, я очнулся. Остановился, вышел из машины, сел на камень, закурил. На все вопросы Антоныча я лишь отмахивался и отвечал, что все нормально. В кабине я вспомнил, что брал в дорогу термос, выпил пару колпачков уже чуть теплого кофе, снова закурил и выжал сцепление…