Болдинская осень

   Я набрал номер телефона. Раздался один длинный гудок, потом второй, третий. Обычно, если она была дома, её голос сразу   раздавался в трубке. Видимо, аппарат находился где-то поблизости от её обычного места, скорее всего, возле компьютерного столика. Я никогда не был у неё дома и не мог знать, где и что у неё располагалось. Если на звонки никто не отзывался, значит, её не было дома или она не хотела брать трубку. Может быть, не желала прерывать сиесту. У неё было убеждение, что чем больше человек отдыхает, лучше в положении лёжа, тем это лучше для его здоровья. Раза два, а то и три в день она гуляла с собаками, причём, в любую погоду. Это необходимо для собачьего туалета, а лучшего места, чем улица, не найти.
Я пропустил пять длинных гудков и положил трубку. Может быть, она, и в самом деле, дышала воздухом вместе со своими питомцами, которых у неё было два: кобелёк - помесь овчарки с дворнягой, и сучка неизвестной породы. Кобелька, длинного, поджарого, ласкового и доброжелательного, я несколько раз встречал с ней, даже водил его на поводу. Он бросался ко мне, как к родному. Мне это нравилось. Но тогда он был щенком.  Потом он вырос, и однажды, когда я взялся попасти его на аллее нашего парка, он так рванул с места, что едва не свалил меня с ног. Какой-то сустав или спинной позвонок от этого рывка  сдвинулся с места, и я неделю-другую мучился от боли. На этом наша дружба с поджарым красавцем кончилась.
  Так вот, может быть, она совершала моцион с одной из собак.  Потом с другой. А на это надо время. Ей приходилось чередовать прогулки по очереди, потому что с двумя животными сразу трудно справиться.
  Я подождал полчаса. Потом снова набрал номер старого проводного телефона. И у неё, и у меня были мобильники, но мы редко пользовались этими достижениями новейшей цивилизации. Телефон молчал. Похоже на то, что она просто не хочет отвечать. Почему, бог знает. Во всяком случае, у меня мелькнуло, а потом окрепло такое впечатление. А, может быть, ей было лень протянуть руку. Или она была за что-то обижена на меня и распознавала, что это я пробиваюсь к ней, по тембру сигнала. Может быть, спала. У неё была способность засыпать, когда захочется, в любое время суток, и просыпаться, садиться за компьютер или звонить друзьям, даже если это было в два часа ночи. Всё это было проявлениями свободы, которую она ценила больше всего в жизни, растила и пестовала в себе как высшее достоинство мыслящего современного человек. Да, что там человека - эмансипированной женщины, что, несомненно, выше по рангу.
Наконец, могла быть занята тем, что на современном языке называется заниматься любовью. Но это вряд ли. На её благосклонность, правда, упорно претендовал один тип, лишившийся жилплощади из-за ссоры с женой. Но она не решалась связать свою одинокую долю с его горемычной участью, отчасти из-за подозрения, что его внимание небескорыстно, отчасти по причине застарелой привычки к одиночеству. Больше же потому, что несмотря на отсутствие явных дурных качеств, он всё же был человек не её вкуса.
Я скучал без неё. Мне хотелось слышать её голос, сумбурную, спонтанную, иногда полубессвязно-торопливую речь. Она была поэтом, бардом и, следовательно, эгоцентриком, слушающим, прежде всего, себя. Точно таким же был и я. А когда два самовлюблённых эгоиста встречаются, ладный разговор у них получается редко. Каждый борется за первенство и внимание собеседника и слышит, в основном, себя. Разговор становится похож на битву полуглухих гигантов, кидающих друг в друга камни из пращи. Иногда в паузу кому-либо из них удаётся на время захватить инициативу. Но ненадолго. И, тем не менее, в этом шуме двух противоборствующих сознаний можно было услышать интересные мысли. Наконец, просто высказаться, неважно, слышат тебя или нет.
Впрочем, я, конечно, преувеличиваю. Слова  заводят меня туда, где я и не мыслил оказаться. Нет, в этих сумбурных перестрелках многое удавалось сказать и немало услышать. А, главное, вибрации и теплота голосов делала наше общение осязаемым, что в известной мере заменяло телесную близость. Я говорю не о том, что называют «сексом по телефону», хотя и эти ощущения не исключались. Интонация и тембр многое передают из наших скрытых желаний. Но и платоническая близость тоже кое-что значит, особенно между личностями творческими. Я нуждался в её поддержке, понимании и одобрении. Не так уж много людей, способных понять тебя. Их даже мало.
Это открытие, настигающее некоторых из нас в уже немолодом возрасте, удивило и поразило меня в своё время. Теперь я привык к этой мысли, несу ощущение ментального одиночества как неизбежное жизненное бремя, как расплату за грех многомыслия. Именно за это Адам был изгнан из рая, лишившись свежести чувств и простоты душевной.
Да, я нуждался в её одобрении, она ; в моих суждениях, точных и по-мужски строгих, не лишенных чувственной тонкости. Мой голос волновал её. Говорят, женщины любят ушами. Отчасти это верно.
Так почему же она не берёт трубку?
 
***

- Доктор, что со мной? Я почти ничего не вижу. Плывёт в глазах.
- Всё от головы, моя дорогая. Глаза - часть нашего мозга.
- У меня болит, пухнет нога. Мне больно ходить. Что делать?
- Вам надо пройти обследование, томографию. Я дам вам направление в больницу.
Народу в приёмном покое было много. Туда и сюда мелькали чьи-то ноги, врачи и сёстры в белых халатах. 
 «Вот оно, - думала она, сидя на скамейке для ожидающих. - Началось». Всю жизнь я следила за собой. Делала гимнастику, купалась до самых холодов, пила травы. У меня фигура, как у двадцатилетней девушки. Мне скоро пятьдесят. Нет мужа, бог с ним. Нет детей. Разве я знала тогда, что этого не надо делать? Мужики поглядывают на меня, но как только дело доходит до решительного шага, их и след простыл. Идиоты. Время уходит, уже ушло. Теперь болезни…»
Так, в размышлениях прошло много времени, два часа, определила она, взглянув на табло мобильника. Наконец, на исходе третьего, её вызвали в смотровой кабинет.
- Пока в офтальмологию, - сказал врач, молодой мужик, осмотрев и ощупав её грудь, спину, живот, посмотрев  в глаза.
Всю неделю она провела в палате на шесть человек. Бабьи разговоры, перемежаемые откровенным матом, доводили её до внутреннего кипения. Сор ненужных слов шелестел в голове прошлогодней грязной листвой. Иногда, не в силах больше терпеть, она вставала и выходила в коридор. Длинный пролёт, насквозь  пропитанный казёнными запахами лекарств, человеческих тел, кухни, наводил серую беспросветную скуку. Её навещали подруги, но ему она позвонила только в конце недели перед самой выпиской.
- Не надо приходить, - сказала она, - вам здесь не место. Я позвоню, когда вернусь домой.
Он немного обиделся, но потом решил, что так даже лучше.
- А что сказали врачи? - спросил он.
- Ничего определённого. Накачали уколами, боль в ноге утихла. Но со зрением то же, что и было.
Он был занят. Писалось хорошо и обильно. «Болдинская осень», - пошутила одна из знакомых. Да, и, правда, рассказы, наброски, странички из дневников шли одни за другими. Постепенно складывался корпус новой книги.  О ней он как бы призабыл. Даже номер её телефона вспомнил не сразу. А когда позвонил, снова наткнулся на длинные гудки.
Желание слышать её голос становилось острее.
В девять утра на следующий день он повторил попытку. Она сразу сняла трубку.
- Я уже стал забывать звук вашего голоса, - сказал он.
- Неудивительно.
- Как дела?
- Всё так же. Я зашла на вашу страничку, но читать долго не могла. Как только будет лучше, почитаю всё. Вы много написали за это время.
- Да, знаете, всё неплохо складывается.
- Иду в поликлинику, - сказала она. - Спешу. Я обязательно позвоню. Я Вас помню, люблю…
Он стал ждать. Странное дело, «болдинская осень» как-то сразу закончилась. Музыка слов умолкла. Словно препятствие стало на пути. Прошёл день, другой, третий. Он прислушивался к себе, к молчащему телефону. Садился к письменному столу, но всё в его душе молчало.
Наконец, на своей авторской странице он увидел её сообщение. Как и прежде, умное и тонкое, о каком только может мечтать каждый автор.
И внутри его снова заиграла тихая музыка.