4. Под гипнозом

       Как-то раз Лёшка зашёл в библиотеку при клубе, чтобы взять что-нибудь из Достоевского или Диккенса. Склонив голову набок, он читал на корешках названия книг, переходя от полки к полке, пока взгляд его не наткнулся на учебник по психологии. Взял учебник в руки, а тот раскрылся на статье о гипнозе. Это был знак! Гипноз давно занимал Лёшку. Ещё больше изумился он, когда увидел формулы внушения, неровно подчёркнутые фиолетовыми чернилами, точно кто-то давал подсказку. Внутренняя дрожь охватила его.
— А не рано тебе? — спросила женщина-библиотекарь, выписывая учебник.
— Это не «Декамерон», — отрезал Лёшка.
— Что ты сказал?
— Ничего.
На другой день он выучил формулы назубок и мог перейти от теории к практике. В урочный час он лёг на кровать, закрыл глаза. Кроме него в спальне никого не было. «Голова свободна от мыслей, — повторял он про себя формулу внушения. — Теряется ощущение времени. Веки слипаются, веки тяжелеют всё больше и больше. Приятная дремота обволакивает тебя всё больше и больше…»
Он чувствовал, как падает, всё более уменьшаясь, в чёрную бездну. От скорости занимало дух! Вот уже Лёшка съёжился до размера спичечной головки. Ещё секунда — и он исчезнет, растворится в небытие, как сахар в стакане чая. И вдруг напал страх. Исчезать расхотелось, и тотчас тело его приняло прежние размеры. Прорезался слух.
Он думал повторить свой эксперимент, но издалека послышались голоса, шаги. На сцене вспыхнул свет. Лёшка, прикрыв глаза ладошкой, поднялся на кровати. В спальню вошли Гусевич, Бякин, Новосёлов и Широков. Посыпались шуточки.
— Дрыхнешь, Шатов?
— Копит силы перед танцами!
— Шатов, шнурки погладь!
— А то на танцы не пустят!
Бякин, усевшись на своей кровати, придвинул стол, выложил колоду карт и стал ждать остальных.
— Эх, Шатов, — проговорил с восторгом Гусевич, — каких девочек мы закадрили! Вот с такенными… — Он изобразил груди как два пушечных ядра.
Ребята дружно рассмеялись.
— Гусевич, ты не врёшь только когда спишь, — сказал Лёшка. — Причём врёшь одно и то же. Читал бы книги — для общего развития.
Гусевич обиделся. Но, прочитав название Лёшкиной книги, вспыхнул от радости.
— Чуваки, смотрите! — воскликнул он, вскинув книгу над головой. — Шатов про психов читает!
Ребята обратились к Лёшке. Щёлкнув Гусевича пальцем по лбу, он отобрал книгу и пояснил:
— Психология — наука о душе и сознании.
— Сикология… — процедил Гусевич, берясь за карты. — Давайте-ка лучше в «храп».
— По копеечке, — уточнил Бякин.
Гусевич пальцами дёрнул колоду и приложил ухо. Карты трещали, отделяясь одна от другой и вновь соединяясь в колоду. Гусевич обожал этот звук.
— Шатов, будешь? — спросил он с улыбкой, показывая розовые дёсны и большие, как у кролика, передние зубы.
Лёшка замешкался. Стоит ему начать — и встать из-за карт он уже не сможет. Слаб был! И слабость свою он оправдывал тем, что Достоевский, великий человек, тоже любил игру. Борясь с искушением, Лёшка проговорил:
— Гусевич, ты мне и так рубль должен.
— Отыграюсь.
— Опять? Я пас!
— Широков? — спросил Гусевич.
— Тоже пас, — ответил меланхолично Широков, разлёгшись во весь рост на кровати. — Устал я чего-то сегодня.
Гусевич с отчаянием искал партнёров. Лёшку осенило, как отвлечь всех от игры.
— Минуту внимания! Господа, — высокопарно начал он, — предлагаю сеанс гипноза.
Четыре пары глаз уставились на него. Поклонившись зрителям, Лёшка шагнул к кровати, на которой во весь рот зевал Широков.
— У тебя устойчивая психика, Широков?
— Чего-чего?
— Я буду тебя усыплять.
— Иди-ка! Мне и без тебя спать хочется.
— Это на руку!
— Отвали.
— Широков, послушай. Твой подвиг войдёт в анналы.
— Куда, куда?
— Всё прогрессивное человечество, затаив дыхание…
— Пристал как банный лист, — сердился Широков, поворачиваясь к Лёшке спиной и закрывая ухо подушкой.
— Соглашайся, Широков, умоляю.
— Соглашайся! — закричали мальчики. — Чего ты ломаешься?
Новосёлов сдёрнул с Широкова подушку. Тот приподнялся, затравленно озираясь. Лёшка смекнул: его надо дожимать.
— Молодец, Широков! Давно бы так! Я верил в тебя. Братцы, маленькая просьба: ни звука! Кому хочется чихнуть или покашлять, сделайте это сейчас. Тушите свет!
Щёлкнул выключатель. Установился мрак. Впрочем, слабый свет снаружи падал в окно и очерчивал едва видимые фигуры ребят, рассевшихся на кроватях. Некоторые, впрочем, прилегли. Кто хотел, тот откашлялся. Воцарилась тишина.
— Ты слышишь только мой голос, — начал Лёшка. — Ты находишься в состоянии душевного покоя, тебя одолевает дремота. Расслабляются мышцы ног и рук, лица, шеи, головы. Ты чувствуешь сонливость. Ты слышишь только мой голос. Я буду считать до десяти, и с каждым числом ты всё сильнее погрузишься в сон… Раз… Два… Три… Ты засыпаешь, твой сон становится спокойным и глубоким.
Широков не спал, веки его дрожали. Лёшка снова и снова повторял формулу. Спустя полчаса он произнёс без всякой надежды:
— Пошевели пальцами.
Широков застонал, и пальцы его дрогнули. Лёшка оживился.
— Подними руку.
Широков мычал, пытаясь что-то сделать. Лёшка подсказал:
— Правую.
Он поднял правую руку. Лёшка велел нюхать розу, и ноздри Широкова раздувались, втягивая воздух. Потом Широков заслонялся рукой от внезапного света, плавал, обнимал женщину; ел яблоко, сплёвывая семечки; бегал, дрался с обидчиком. Словом, делал всё, что велел Лёшка, но делал через силу, со стоном. Поначалу Лёшка думал, что Широков притворяется, выжидает момент, чтобы расхохотаться над ним или стукнуть его по уху. Но время шло, а Широков рабски выполнял любую его прихоть. Лёшке было страшно и гадко видеть это, но сеанс, ради чистоты опыта, надо было довести до конца.
— Неведомая сила поднимает тебя… — говорил Лёшка.
Скрипя зубами и мыча, как от боли, Широков сел на постели.
— Ступай прямо!
Подавшись вперёд, он упал с громким стуком на пол. Лёшка зажёг свет. Широков стоял на коленях и, щуря глаза, озирался.
— Помнишь, что сейчас было?
— Отстань,— пробормотал Широков, забираясь в постель, — спать хочу.
— Вспомни: ты ел яблоко, нюхал розу, дрался…
Широков молча подбил подушку под голову, закрыл глаза и уснул. Лёшка оцепенел. В голове была каша. Между тем ребята очнулись.
— Ну, ты бес, Шатов, — произнёс Гусевич. — Усыпил! Я, это, розу твою… нюхал! До сих пор в носу пахнет.
— А я тоже дрыхнул, — сознался Бякин, с глупой улыбкой глядя по сторонам.
— Голос у тебя, Шатов, — сказал Новосёлов, — аж мурашки по коже!
Лёшку хвалили как иллюзиониста за удачный фокус. Губы его дрожали от удовольствия, однако он был выжат как лимон. Не раздеваясь, плюхнулся на свою кровать, пролепетал, как в бреду: «Вторая сигнальная система…» — и уснул. Всю ночь его терзали адские видения. Тайна, которую он открыл, была непосильна. Слово — вот что повелевает людьми. И для этого необязательно опускать их в сон. Найди нужное слово, и люди пойдут за тобой и на жизнь, и на смерть! Главное — быть безжалостным к ним, к людям. Какие-то мерзкие призраки совали ему корону и кровавый скипетр, а он отталкивал их от себя и отчаянно кричал, но крик застревал в горле…
 Утром Лёшка шёл на работу. Плетясь за ребятами, он вспоминал Широкова и стонал, как от боли. Подробности удручали. «Гипноз — это гнусность, — рассуждал он про себя. — Подло помыкать человеком! Пусть кто угодно занимается этим, только не я!»
Неожиданно к нему подлетели Алла и Наташа.
— А правда, ты Широкова усыпил?
Лёшка смутился. Пряча самодовольную улыбку, он согласно кивнул головой. Наташа округлила глаза. Алла взяла его под руку и, тесно прижимаясь грудью, зачастила:
— Меня усыпи, Лёшечка. Хочу, хочу, хочу!
Лёшка поплыл от её близости, но вовремя спохватился, затряс головой.
— Нет, нет, нет.
— Ну, миленький, — упорствовала Алла, нежно поглаживая его. — Чего тебе стоит... Один только разик…
— Ни одного, — сказал он, высвобождаясь из её хватки. — Никогда!