Хрестоматия сельской жизни в России в ХХ веке

                Предисловие

         Не так давно по телевизору я увидел и услышал, как кинорежиссёр Н. Ми-халков ехал в машине и ,очевидно , наблюдая вокруг пустующие и зарастающие травой. поля, произнёс примерно следующее:* Я не могу понять, почему человек  ушёл от земли и т.д.* Вспоминая эти слова, у меня окрепло убеждение: *Являясь непосредственным участником и очевидцем событий и явлений, приведших к исчезновению  нашей  деревни и тысяч  деревень в России в ХХ веке , я должен описать, как всё происходило на деле без прикрас * .Очевидно есть масса людей мыслящих и не могущих понять, почему происходило, да и сейчас происходит вырождение и исчезновение деревень. Поэтому я решил описать, как проходила  сельская жизнь, так как я родился в 1937 году в деревне  Светиловка  Монастырщинского  района Смоленской области . В деревне я окончил 10 классов, родители мои жили в деревне до старости , я ежегодно приезжал в отпуск  и знаю не понаслышке, что происходило в деревне . На примере жизни нашей семьи и нашей деревни , да и не только нашей , а таких же деревень во всей округе , да и во всей центральной и северной России , я намерен раскрыть суть происходившего процесса окончательного обнищания и исчезновения деревень.

 ;


                Вступление

         В этой главе я намерен рассказать о зарождении нашей деревни , о чём я знаю из рассказов моего отца Дениса Ниловича и моей матери Марии Ивановны. Для этого мне придётся коснуться происхождения нашей родословной . Мой дед Нил , которого я не знаю, так как он умер в 1937 году , был родом из деревни Чурилово , которая жива и поныне и находится сейчас в составе  Могилёвской области в Белоруссии .Ранее эта округа входила в состав Западной области с центром в г. Смоленске. В общем , в семье деда было пять братьев, семья считалась зажиточной . Дед выбрал в жёны девушку из бедной семьи , что не понравилось всей семье и его решили отделить. Ему выделили какую – то сумму. А так как время было до революции, когда крестьянам разрешили покупать землю и выходить на хутора, то дед и купил двадцать десятин земли  в тех местах ,где возникла потом наша деревня , то есть примерно  в двадцати километрах от Чурилова. Где он и начал создавать свой хутор. Надо сказать, что в округе  купил землю не он один , а и ещё несколько человек , которые имели родственные связи .Постепенно  вся земля в округе была  застроена  хуторами. Если кто-то не знает, что такое хутор, то я поясню .Это приобретённая земля с постройками, принадлежащая одному хозяину . Хутора располагались один от другого где-то в пределах одного километра.
По рассказам отца ,местность была лесистой , лес рубили , строили дома , сараи , скотные дворы , раскорчёвывали пашни , сажали сады .Сначала  хуторяне строились ,помогая друг другу . Это называлось строить толокой . Потом , когда подросли дети ,всё делали сами. Семья у деда была большая : четыре сына и две дочери.
Таким образом , у деда к началу революции было собственным трудом создано крепкое хозяйство: построены  раскошный  дом, скотный двор, сараи для хранения сена, дров , гумно для молотьбы зерна , распаханы поля , посажен огромный сад ,который давал много прекрасных плодов яблок , груш , слив . Было заведено несколько лошадей , коров , свиней , овец и птицы . Всё это без найма батрацкого труда. Все трудились от зари до темна , не покладая рук . Всё домоводство держалось на бабушке Домне Трофимовне и её дочерях . бабушка была неграмотной , очень работящей и душевной . Так как у неё не было никаких документов , по крайней мере я их никогда не видел , то по некоторым прикидкам она прожила 106 лет и на много пережила деда . Ей я посвятил одно своё стихотворение , которых у меня написано довольно много .

        Дорогой бабушке
Бабулька, бабулька, жила ты не мало,
На трудном крестьянском веку
И холода муки и голод бывало
Тебе навевали тоску.
Детей ты растила, картошку сажала
И сеяла рожь на зерно,
А то спозаранку в потёмках бежала,
Его молотить, на гумно.
Вот выросли дети - жить легче на свете,
Их поросль стройна и сильна,
От хлеба ломились амбары и клети,
Но тут началася война.
Бабулька, бабулька, прости, сказал мало,
Плохой я, как видно, поэт.
Тут надо роман бы о том, что бывало,
Да склонности к этому нет.
Мы любим тебя, как и прежде, родная
И в памяти свято храня,
Всегда ты пред нами стоишь, как живая,
И вся тебя помнит родня.

       Но тут началася война. Сначала война 1914 года, потом гражданская. На гражданской погиб старший сын, а в войне 41-45 годов погиб второй сын. Конечно, хозяйство стало понемногу хиреть, но всё  же в 20-ые годы было ещё крепким.
                А тут грянула коллективизация.
       Всем хуторянам в округе было предложено * добровольно - принуди-тельно* съезжать с хуторов, то есть свозить свои дома в одно место и строить деревню, создавать коллективное хозяйство, а короче – колхоз. Отказаться было нельзя, так как можно было запросто попасть под раскулачивание и загреметь в далёкие края. Сколько продолжался этот  процесс переезда, как выбиралось место под строительство деревни, я не знаю. Но где-то в тридцатые годы хутора были ликвидированы, деревня была построена и названа  Светиловкой. Откуда взялось такое название – неизвестно. Хотя теперь я знаю, что в России существует несколько деревень с таким названием, даже на Дальнем Востоке. Такие процессы происходили, очевидно повсеместно.
Итак, началась новая жизнь.
Новая жизнь.
      Ну, а теперь представьте, что значило для крестьянина – собственника сломать свой, построенный  великими трудами, двор, бросить свои раскорчёванные поля, посаженные сады, и построиться на новом месте. Конечно  кое-что было построено из бывших построек хутора, но всё наспех, так как сроки поджимали, и всё в усечённом виде так сказать. Были поставлены дома и у дома кое-какой сарай для скотины. Вот и всё. Никаких сараев для сена, для дров, для птицы. Земли под двор было выделено по сорок  соток, что хватало под строительство огороды и под картошку. Кое-кто смог посадить по несколько яблонь, у многих и того не было. Домов в деревне насчитывалось около пятидесяти.  Все деревни в округе были где-то чуть больше или чуть меньше.
        Почти всё личное хозяйство было обобществлено, то есть отдано в колхоз : это сельскохозяйственные орудия ( плуги, бороны, телеги, сани  и т.д.) . В личном пользовании были оставлены по одной корове, несколько овец ( 3-5 шт), одна-две  свиньи и птица. Лошади были забраны все, в личном хозяйстве держать их было бы накладно, да и что могли делать ежедневно на участке в  сорок соток.
      Делая отступление, скажу, что когда я уже был мальчишкой, отец показывал мне место, где был хутор деда,  огромный сад, спускавшийся к оврагу.  Глядя на пустое место, это трудно было представить, лишь в сердце смутно отдавалась грусть. Все  сады на хуторах были вырублены на дрова.
      Таким образом, был сломан веками установленный уклад жизни и заложена в подсознание первая крупица  сомнения в целесообразности трудиться на общее благо, как на себя.

                Светиловка
                Есть в Смоленне  деревня,
                Что Светиловкой зовут,
                Здесь я лазал по деревьям,
                Родился и вырос тут.
                До чего же деревушка
                Наша   видом хороша,
                Под горушкой тут речушка,
                Погляжу – поёт душа.
                Под горушкою крыница-
                Ой,  студёная вода.
                Захотел в жару напиться –
                Приходи скорей сюда.
                Неказистые избёнки
                Раскидались в два ряда.
                В поле бродят  коровёнки,
                В огороде – лебеда.
                Мы, горластые  ребята,
                Бултыхались здесь в вирке,
                А степенные гусята
                Строем двигались к реке.
                Летним вечером с ребятами
                Гонял я лошадей,
                И кобылы с жеребятами
                Спускалися к воде.
                А зальётся где гармошка –
                Сердце дрогнуло в груди,
                Застревает в горле ложка,
                Ноги шепчут – выходи.
                Сколько шуток, сколько смеха,
                Сколько удали шальной.
                Это счастье и утеха,
                Это Русь и дом родной.
                Ой, ты Родина родная,
                Без тебя – ни петь, ни жить,
                Сердцем всё воспринимая,
                Счастье голову сложить.
                15.10.1989

 
   Деревня наша располагалась на ровном месте в два ряда домов, то есть улица проходила посередине. Местность, отошедшая к колхозу, была с небольшими пригорками и впадинами, кое-где по низинам были небольшие болотца, обросшие кустарниками. Леса, по рассказам, бывшие чуть ли не дремучими в округе, в войны были все вырублены, так что ближайший лес находился  примерно   в пяти километрах от деревни, что создавало большие трудности  с отоплением. Почвы были подзолистые, поэтому требовали для получения урожая, постоянного внесения удобрений перед посевами. Реки, как таковой, вообще не было. У деревни начинался большой лог с топью, который за деревней переходил в небольшой ручей. Для детворы это создавало немалые трудности для купания. Когда наступала пора купанья, нам приходилось самим делать запруду, которая в половодье ежегодно смывалась. Но мы, мальцы, не унывали  и плавать  умели все.
   В деревне была начальная школа с первого по четвёртый класс. Магазина в деревне не было, электрического освещения не было, радио, естественно, тоже. Магазин появился где-то после пятидесятого года, а свет провели  кажется году в 64-ом. И в это время деревню уже начали понемногу покидать коренные жители. Не видя улучшения условий существования, кто-то уезжал в деревни, где было больше домов, больше давали зерна на трудодни, где была школа и т. п. Молодёжь уезжала из деревни постоянно кто куда, лишь бы сбежать от беспросветной нищеты. Подробнее об этом будет сказано ниже.
 
          Деревня 
Светиловка, Светиловка –
Вновь о тебе пою,
Светиловка, Светиловка –
Люблю тебя, люблю.
Деревня моя милая,
Твоих избушек вид,
В каких краях бы ни был я,
В глазах моих стоит.
Весною голосистою
Купалась ты в цветах,
Зимой – порою мглистою –
Тонула ты в снегах.
Пахала ты и сеяла,
Косила, жала рожь,
Война – змея развеяла
По свету молодёжь.
И я годами юными
Был вынужден уйти,
Теперь ночами лунными
Шепчу тебе: * Прости *.
Своей натурой щедрою
Учила ты добру,
И с той наукой светлою
На свете я живу.
Куда б судьба ни кинула –
Не писан ей закон –
Деревня моя милая
Земной тебе поклон.
                31.01.1994

                Семья. Двор.

        Семья наша по тогдашним меркам была самой обыкновенной, то есть был глава семьи – отец, мама, мать отца бабушка и трое детей. Старшая сестра Шура родилась в 1930 году, я родился в 37-ом году, младшая сестра Валя родилась 25 июня 41-го года. В деревне существовало твёрдое убеждение, что в семье должно быть не менее трёх детей. За редким исключением так оно и было, а во многих семьях детей было больше трёх.
         Дом, наша хата, был построен из материала  хуторских построек, то есть в то время, когда я учился в школе, он был уже не новый. При доме был сарай, в котором содержалась корова и овцы. Уже в пятидесятые годы, приезжая в отпуск, я помог отцу сделать пристройку к сараю для содержания свиней и птицы. Корова  наша была  малопродуктивная, то есть молока в день она давала около 15 литров. Сколько ни пытались завести другую,  ничего не получалось, так как телёнка надо было сдавать на мясо для выполнения госналога. Овец обычно было трое: две овцы и один баран. Приплод от них был два – три ягнёнка. Свиней, как правило, было двое: самец и самка, которая  приносила  6 – 10 поросят. Казалось  бы  много, но дальше вы  увидите, куда  они исчезали. Из птицы были  в основном куры около 10 – 15 штук.  Иногда были гуси. Для того, чтобы кормить скот, отец, а когда подрос и я, косили траву на сено. На корову надо было за лето накосить 9 возов сена, на овец ещё 2 – 3 воза. Косил траву на сено отец, косить он любил, мне тоже нравилась эта работа, но работа эта не из лёгких. Скошенную траву надо было  не менее двух раз перевернуть, чтобы она высохла. Потом сено надо сгрести в копны, перевезти домой, сложить в сарай. Таким образом, заготовка сена продолжалась с июня до августа, а иногда и дольше. Отец умел делать всякую крестьянскую работу. Он мог сплести корзину, отбить  и настроить косу, сделать грабли, свалять валенки,  и  т. д. Всё делал добросовестно как для себя, так и в колхозе. По – другому  работать он не мог.
        Свиней летом  кормили в основном  осотом с огорода. Зимой свиней и птицу кормили картошкой,  которую каждый день варили в двух – трёх огромных чугунах. Кормлением свиней и птицы занимались мама и бабушка, отец  давал сено корове и овцам, чистил сарай от навоза, носил воду и т. п. Для скота требовалось много воды, которую надо было наносить вёдрами ежедневно.  Носить приходилось из крыницы, которая  находилась под горушкой метрах в пятистах от дома. Женщины  занимались прополкой огорода, кормлением  живности, стиркой и т. д. И это ещё малая толика работы, которую надо было делать по дому ежедневно. Так как в колхозе работали почти без выходных, то всю работу по дому приходилось начинать часов с  пяти – шести утра и заканчивать уже в потёмках.  Человеку, отработавшему в колхозе с утра и до заката, придя домой, надо было делать работу для себя, для своего дома. Работы хватало всем. Все дети рано начинали держать в руках лопату, топор, вилы, носить воду и т.п. Для чего я всё это описываю?
        Чтобы хоть как – то содержать семью, двор, отец и мать выбивались из сил, стремясь содержать тот минимум скота, который я перечислил. В семьях без кормильца и того не было. О их жизни можно смело сказать, что они жили не то чтобы на  хлебе с квасом, а на картошке с водой.
        Кроме всего прочего, вечной проблемой была заготовка дров на зиму. Я уже говорил, что лес от нашей деревни находился примерно в пяти километрах. Поэтому надо было выпросить в колхозе коня, съездить в лес, украдкой, можно сказать уворовать  лесины  и привезти их домой. Рубили берёзу, осину, ольху толщиной около 10 сантиметров . Много ли нарубишь второпях в одиночку, боясь попасться леснику. Кроме того, надо было ещё  отпроситься в колхозе, чтобы тебя отпустили съездить по дрова. А ведь одним возом дров не обойдёшься. Детвора тоже заготавливала топливо - ходили с верёвкой рубить кустарник. Много ли  малец  принесёт на себе хворосту. Печь – лежанку, на  которой зимой спали дети, и, которая была в каждом доме, топили утром, один раз в день. Зимой в каждом доме ставили металлическую печку, которую топили на ночь. Топили   хворостом и лопушником.
           Хочу привести отрывок из стихотворения, посвящённого сестре Шуре, который характеризует жизнь деревни зимой. Зимой работы в деревне было меньше,  и трудовой люд отсыпался и отдыхал.
………………………………………..
Зима.Торчат из снега скирды крыш
Мальчишья оголь в облаченьи рваном,
Чтоб печку вечером топить, без лыж
В овраг по – грудки лезет за бурьяном.
До темноты облазишь все кусты,
Ползёшь домой, гузы и лёд срывая.
 
Змеясь, позёмка ткёт свои холсты,
А нам так хочется малинового чая.
Бабулька наша, помнишь, не спеша,
НА печке лёжа, сказки говорила.
Мы слушали, от страха чуть дыша,
А в темноте нечистая витала сила.
И засыпали мы,  кота толкая  бок,
В трубе, беснуясь, вьюга голосила,
У лампы сидя, заданный урок,
В десятый раз наверно ты зубрила.
……………………………и т.д.…………
        Примечание:  гузы – шарики лопуха.

До 1941 – го года, по рассказам отца и матери, жизнь была более – менее терпимой.

                Война. Оккупация.
   
          Так как к началу захвата нашей местности  немцами мне едва исполнилось четыре года , то война запомнилась мне  отдельными эпизодами.  Первое, что запомнилось, это появление немцев в деревне. Был тёплый солнечный день или в конце августа , или  в начале  сентября, когда в деревне около полудня пронёсся слух: « Немцы идут». Надо сказать, что слухи от деревни к деревне  и в деревне , распространялись мгновенно. Как это происходило – загадка. Особенно это досаждало деревенским ловеласам. Их было не много, но они были. Если, скажем какой – нибудь  Костик ( лет 50) пробирался огородами к вдовушке  Дусе , это мгновенно становилось известно всей деревне .
       Конечно все стали прятаться. Мы, то есть мама, бабушка, я ,сестра  Шура и двухмесячная Валя спрятались в погребе, который был метрах в десяти от улицы. Где в это время был отец, я не помню. Кажется на лесозаготовках . Сидим мы в погребе и час, и два, и три, А немцев нет. Душно. Я нет – нет выглядываю из крышки, за что получаю взбучку. Но любопытно же, да  и сидеть надоело. Наконец, часа через четыре, в начале деревни, а наша хата была третьей, появляются телеги. Обода  колёс были окованы железом, что было в диковинку. В телеги были  впряжены по две мощных лошади буланой масти. На телегах нагружены горы ящиков, на них сидели по одному-два немца Некоторые ели , другие играли на губных гармошках. Обоз тянулся через деревню часа два без остановки. Вот так мы в первый раз увидели немцев.
      Так как деревня наша лежала вдали  от более – менее крупных населённых пунктов и проезжих большаков, то на постоянном постое немцев у нас не было. Вот второй эпизод приезда немцев. Очевидно это было тоже в сентябре  41-го года. День был солнечный. Немцы нагрянули на машинах внезапно, так что спрятаться никто не успел. Возле нашего дома остановилась машина, с которой спрыгнуло несколько немцев. Они сразу направились во двор, стали ловить курей, стрелять по ним. Из сарая вытащили поросёнка, закололи его штыком и стали грузить в машину. Бабушка  бросилась к немцу, схватила за одежду с воплем:» Что вы делаете, ироды?». Немец ударил её в грудь прикладом.  Она упала. Мама бросилась  ней с криком: « Остановись, убьют!». То же самое происходило и в других дворах. Наверно  времени у немцев было мало и они, похватав живность, уехали так же быстро, как и появились. Это я видел своими глазами. Какое-то продолжительное время немцы у нас не появлялись. Очевидно они ушли с наступающими дальше к Смоленску. По рассказам отца  в деревне был назначен староста  и немцы наказали  сеять хлеб и держать скот, наверно рассчитывая в дальнейшем на получение про-дукции. Надо сказать, что до снятия оккупации в 43-ем году, жизнь в деревне была более-менее  сносной, без ощущения голодухи.
      Боялись не только появления немцев, но и людей с оружием, которые называли себя партизанами. Как только  в деревне разносился слух: « Партизаны идут», все огни в домах гасились, двери запирались и прятали всё, что можно. Появлялись эти люди ,обычно человека два-три с оружием, в потёмках. Требовали: « Давай  хлеб, сало, сапоги, валенки, полушубки    и  т. п. ».  И забирали. К нам в дом они тоже наведывались. Наверно это были обыкновенные  грабители, так как от леса до нас было далеко.
      Третий эпизод  появления немцев в деревне и у нас в доме.
        Мама наша всегда поддерживала чистоту и порядок в доме. Очевидно это и явилось причиной  организации немцами ужина в нашем доме. А происходило всё так. В один из дней , ближе к вечеру, в нашу деревню прибыли на машинах немцы. Во дворе нашего дома остановилась  походная кухня на колёсах. У кухни кашеварил немец. Что он варил , я не знаю, но запах варева щекотал  ноздри  и я вертелся около. И вот немец суёт мне ведро : ясное дело, что нужна вода. Я , в силу своей детской сообразительности , беру ведро и  вприпрыжку спускаюсь к логу, где  была вырыта яма примерно 4х6 метров. В этой яме замачивали пеньку. Пить воду или готовить на ней конечно было нельзя. Подойдя к логу, я вижу, что немцы купают в яме лошадей. Подойти к яме я боялся, поэтому ждал, когда немцы уйдут . Между тем начинало темнеть. Наконец я набрал с полведра мути и принёс повару. Он, не глядя, бухнул воду в варочный котёл и сунул мне в руку два куска сахара. Несказанно обрадованный такому подарку, я  гордостью понёс его маме, которая разделила  его на всех. А за это время, немцы снесли из деревни столы и скамьи, установили их в нашей хате в форме  буквы « П « по трём стенам. Все столы были уставлены едой, которую отобрали у людей деревни. Маму заставили варить в чугунах картошку, свинину, баранину, курятину. На столах везде  стояли  рамки с мёдом, вытащенные из ульев. Естественно и выпивка. Вечером началось пиршество. Мы, дети с бабушкой, легли спать  на пол у входной двери. Мама обслуживала столы. Когда мы проснулись, немцев не было. Все столы были усеяны обглоданными  костями, высосанными сотами и т. п. Рассчитывая хоть чем-то поживиться , мы начали обследовать столы, но всё было тщетно. Всё было обсосано самым тщательным образом, мы не нашли ни крошки хлеба , ни крупицы ничего, что можно было положить в рот. Вот такова немецкая аккуратность. Когда  мы  спросили у мамы, когда уехали немцы, она  рассказала, что под  утро разжался свисток, немцы всполошились и в момент отъехали.
       Четвёртый эпизод запомнился, когда немцы отступали.
     Снова по деревне разнёсся слух: « Немцы отступают, деревни жгут».  Время опять было тёплое, в сентябре. Так как местность была безлесная, то видны были километров за десять. Что делать,  никто не знал. Поэтому в страхе собралось человек двадцать женщин и детей у первой от дороги хаты и стали ждать появления немцев. Мужчин в деревне не было ни одного. Стоим, ждём. Из-за пригорка  метрах в 300-х появляются две чёрные легковые машины. Хозяйка дома, ещё молодая женщина, мать моего товарища, вдруг кинулась в дом и вынесла икону Богоматери, держа её на груди. Мы сгрудились вокруг неё. Машины остановились на дороге. Вышло несколько человек в чёрной  форме со свастикой на рукавах, подходят к нам . Начали что-то говорить между собой, потом повернулись, сели в машины и уехали. Так благодаря сообразительности нашей жительницы деревня не была сожжена.
       Отцу в 41-ом году было 43 года. Поэтому он и  его сверстники был мобилизован на лесозаготовки и строительство оборонительных сооружений. В армию его призвали в 43-ем  году. И тут, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Он остался жив.  В первом бою под Оршей ему в коленную чашечку попал осколок. И он был направлен  в госпиталь в г. Казань, где и пролежал полгода. Домой вернулся на двух костылях. Через порядочное время один костыль отбросил и долго ходил с  одним. Потом ходил с палочкой. Прошло  много времени и он стал ходить без опоры. Конечно по мере сил, он всегда что-то делал сначала дома, а потом  и в колхозе. Постепенно в колхозе забыли, что он был на костылях, и ему приходилось работать  наравне со всеми. Никто никакой жалобы от него не слышал никогда.
      Врезался в память день окончания войны. Был солнечный майский день. Мы, детвора, сидели в школе на уроке, как вдруг ворвался слух:* Конец войне. Победа!*. Что тут началось!. Все мы выскочили из школы и побежали по улице с криками : * Победа, Победа! *. Было такое ликование, которое невозможно передать словами.
      И было это  9-го мая 1945 года .

                Колхоз. Работа.

      После освобождения нашего края  от оккупации началось восстановление колхоза. Если сказать, что жить было очень трудно, то и это значит, что не сказать ничего. В деревне оставались  одни женщины, старики и дети. Все работы приходилось выполнять  женщинам, да и много ли их было, деревня ведь небольшая. Кое-как пахали, пробовали и на коровах. Кое-как косили. Если до войны в колхозной конюшне было лошадей 30-40 , то осталось около пяти, да и то заезженных кляч. Все лучшие лошади были отданы в армию. Если было стадо коров, то осталось несколько голов. Коровы были сданы на мясо. Об  остальной скотине и говорить нечего. Поэтому сена заготавливали мало и к весне, оставшиеся коровы и лошади сами не могли  встать, и их приходилось поднимать. Был и падёж скота. Съедали всю солому с крыш. А на таких много напашешь?. Естественно, продукции производилось мало, да и ту надо было сдать государству . Минимум оставлялось на семена. В колхозе сеяли рожь, пшеницу, овёс, ячмень, лён. Сажали картофель. Турнепс ( на корм скоту ). Так как мало было скота, то и навоза было мало. Поэтому урожаи были от 3 до 7 центнеров с гектара, то есть нищенскими.
      Рабочий день начинался так: рано утром бригадир обходил дворы и распределял людей на работы. Работали, как я уже говорил, до темноты. За отработанный день в   ведомость в зависимости от тяжести работы ( т. е. на глазок) ставили единицу, как говорили  - палочку, а иногда и  0,5 палочки. Палочка называлась трудоднём. Таким образом, за год набиралось, скажем,  360 палочек, которые условно обозначали рабочие дни. Но 360 палочек это был максимум, обычно их было меньше. На эти палочки из колхоза  выдавалась продукция, в основном это были злаки. В конце страдной поры, где-то в сентябре-октябре, собиралось правление колхоза, на котором, исходя из полученного урожая после сдачи госпоставок, определялось, сколько хлеба будет выдано на одну палочку, то есть на один трудодень. Обычно выходило от 150 до 300 грамм на трудодень. 300 грамм считалось много. А теперь сделаем элементарный подсчёт: скажем, по максимуму человек за год  тяжелейшей работы имеет 360 трудодней, а на один трудодень положили по 200 грамм  зерна, то человек получает
0,2 кг х 360 трд=72 кг зерна. А теперь скажите: * Может семья из шести человек прожить год на 72, даже на 100 кг?. Магазинов ведь не было и хлеба  купить было негде, да и не на что. К тому же выдаваемое зерно было, как говорили, пополам с мякиной. И так из года в год. Человек работал на земле , производил продукты. А за свой тяжёлый ежедневный труд получал жалкую подачку, на которую жить было невозможно. Однажды я был очевидцем,  когда у дома остановилась подвода ,  нам скинули мешок и сказали, что это хлеб, выданный на трудодни. Отец внёс мешок в дом, открыл и мы увидели , что там было нечто вперемежку с зерном. Мама посмотрела, заплакала и спросила: * И это всё? А как же мы будем жить целый год? *. Отец ничего не ответил. Вид его был мрачен. А ведь он был лучшим работягой в колхозе. Что же теперь говорить о тех семьях, где не было кормильца. Если бы не картошка с огорода, все бы поумирали с голода.
       Мы читали, что в давние времена, была барщина, когда  крестьянин работал  на барина  четыре дня в неделю. Да по сравнению с колхозом, это  чуть ли не рай. В колхозе работали без выходных за гроши. Естественно, что работая бесплатно, крестьянин был абсолютно не заинтересован в результате труда. Выход на работу обозначал  трудодень, а не количество сделанного. О качестве уж и говорить нечего. Стимула к работе не было никакого. Постепенно в сознании крестьянина укреплялась мысль, что сколько бы ты ни работал, результат будет тот же. Всё это зарождало мысль бросить всё и уехать куда подальше. На  ум  приходит анекдот на эту тему. Колхоз получил премию по итогам года. Председатель на собрании задаёт вопрос колхозникам: * Что будем с ней делать?*. Один  мужичок  вносит  предложение: * А давайте купим ероплан, да  и  улетим отсюда к бабушке ( чуть похлеще ).
       Работать приходилось даже больным. Если ты ещё живой и можешь ходить, значит ты должен выходить на работу. Никаких отговорок в расчёт не принималось. Если ты занемог, то у руководства возникала мысль: * Может ты просто отлыниваешь*. Докажи, что у тебя болит голова, давление или темнеет в глазах. Попробуй не выйди на работу: тебе не дадут лошадь вспахать и засеять огород  картошкой, съездить за дровами, перевезти сено. Да что угодно. Рычагов заставить было хоть отбавляй. Чем и заставляли отца работать на пенсии и в семьдесят лет.
     Всё это не только убивало у крестьянина мысль и желание работать на земле, но и о самой земле. Если раньше отец иногда говорил: * Эх, нам бы землицы *, то в восьмидесятые годы он сказал: * Вон она земля, бери сколько хочешь, да на кой она мне нужна *. Вот так у крестьянина была начисто вытравлена мысль об отношении к земле. А у их детей она вообще уже не возникала. Народ стал из деревень расползаться. Наверно в южных областях, где  лучше климат, где чернозём, где были большие сёла и много народа, дела в колхозах шли получше. Но в центральных и северных районах России, дела обстояли именно так, как я описал. О колхозной жизни в это время надо бы написать не главу, а роман. Впрочем, роман об этом написан  Ф. Абрамовым, но я пишу не роман, а быль. Такова  была жизнь.

                Налоги.

          Если сказать поточнее, то это были не налоги, а настоящие грабительские поборы. Надо было сдать государству за год:
          - 40 килограмм мяса;
          - 6 килограмм  овечьей шерсти
         - 375 литров молока;
          - 325 штук яиц.
       За точность двух последних цифр не ручаюсь, но они были в этих пределах. Надо  было сдать:
          - сколько-то килограмм картошки;
          - свиную шкуру.
         Кроме этого надо было выплатить 1000 рублей денежного налога. Свиную шкуру обычно не сдавали, так как сало без шкурки не считалось за сало. За шкуру тоже надо было или сдать сколько-то килограмм мяса, или заплатить сколько-то деньгами.
        Всё это требует пояснений.
   Мясо обычно сдавали, забивая поросёнка, или появившегося в феврале-марте телёнка. Поросёнок редко когда достигал за лето 100 килограмм, так кормили свиней только травой и картошкой. Других кормов не было. Телёнок по весу бывал и того меньше. О молоке. Молоко сдавали утром. Должен сказать, что по каким-то нормам, молоко должно было быть 3,9 % жирности. Утром по деревне ехала телега с бочкой, останавливаясь у каждого дома. Обычно мама выносила  в ведре молоко, возчик мерной литровой  кружкой сливал молоко в бочку. В книжку на сдачу молока записывалось  количество сданных литров. И так ежедневно. Так как наша корова давала за сутки 12-15 литров, то сдавалось обычно по 3-4 литра молока . При нехитром подсчёте выходит, что для того, чтобы  выполнить установленную норму, надо было сдавать молоко в течение примерно четырёх месяцев. На самом деле сдавать приходилось весь период дойки коровы. Корова не доилась в период запуска её для воспроизводства потомства. Это было где-то с октября-ноября до марта-апреля месяца. Молоко, сливаемое в одну бочку со всей деревни, конечно, имело разную жирность. Раз в месяц книжки сдачи молока  собирались и возчик отвозил их на молокозавод за 10 километров, где вписывалась жирность сданного молока. Обычно она была от 2,1 до  2,9  %. Поэтому на нехватку жирности добавлялось количество литров, которое надлежало сдать дополнительно. Были и недобросовестные возчики, которые, заехав за пригорок, наливали в бочку воды из речки. Себе же ставили в книжку большее количество сданных литров. В общем,  процесс сдачи молока был бесконечен.
         За сданную  продукцию государство платило  мизерную плату. Те , кто не мог по каким-то причинам сдать мясо, покупали  его на базаре, у знакомых. То  же можно сказать и о шерсти.
          Чтобы выплатить налог в 1000 рублей, а это была огромная сумма, на базар несли последнего поросёнка, телёнка и т. п. Я до сих пор удивляюсь и не могу понять, как нашему семейству удавалось выполнить эти госпоставки. А попробуй не выполнить. Вспоминаю эпизод, когда у нашей соседки за недоимки забрали корову. Крику и слёз было на всю деревню. А ведь женщина жила без мужа с четырьмя детьми мал малым меньше. Как они выжили, остаётся загадкой. Впрочем, для этого была  картошка.
        Такое положение с налогами тянулось до смерти Сталина. Говорят, что в городах люди плакали о кончине вождя. В деревнях не то чтобы плакать, а наоборот втихомолку крестились в надежде на то, что кончилась эта эпоха. Все надеялись, что будут перемены к лучшему. И точно: пришёл к руководству Маленков и отменил все налоги. Все вздохнули с великим облегчением. Но это, как говорится, было краткое мгновенье. Говорят, что за отмену налогов, Маленкова быстренько сняли. Пришёл Хрушёв и ввёл налоги даже на яблони. В результате их стали вырубать. Но это были уже  50- 60 годы, когда семьи уменьшились из-за убытия молодёжи в города, и платить налоги родителям стало легче.
        Старшее поколение городских жителей говорит, что при Сталине жить было легче: в магазинах были все продукты, ежегодно снижались цены и т. д. Да, в городах так и было. Но попробуй в городах посадить рабочих на голодный паёк. Забастовочку ведь могут устроить. И кое-где такое случалось. Так за счёт чего же хорошо жил город?. Горожане  жили за счёт варварского ограбления деревни. В деревнях, где производился продукт, есть было нечего, так как всё надо было сдать государству в виде налогов. Исходя из вышесказанного, следует, что грабительская политика налогов вела к разорению и обнищанию деревни, оттоку молодого трудоспособного населения, что в конечном итоге и привело к их исчезновению.

                Питание.

        Прочитав предыдущую главу, теперь можно яснее представить вопрос питания в деревне.
        Утром  в первую очередь надо было накормить детей-школьников. Для этого варили картошку и жарили пару маленьких ломтиков сала. Сало съедали с картошкой и со сковороды, ей же вымакивали натопившийся жир. Иногда жарили яичницу из одного яйца на человека. Детям давали по стакану молока .  То же ели и взрослые. И это ещё было хорошо. У многих было намного хуже. На  обед варили суп картофельный и суп капустный с мизерной долей мяса, а иногда и без него. Вечером доедали супы, оставшиеся от обеда,  и запивали стаканом  молока. Такой рацион был почти ежедневным. Каш  не варили никаких, потому что не было круп. Подсолнечного масла не было, сливочного – тем более. Иногда удавалось собрать горлач ( глиняный сосуд с широким горлом около  1,5 литра) молока, которое оставляли скисать для образования простокваши. На ужин её выливали в большую миску, подсаливали и съедали с хлебом. Это был ужин. Чай пили только зимой. В качестве заварки использовали малину. Стебли малины разламывали на кусочки и заваривали. К весне стеблей в огороде не оставалось. Когда до весны малины не хватало, ломали ветки вишни и сливы. Сахару конечно не было. Если иногда удавалось купить грамм 200 конфет подушечек, то это был уже праздник. Но праздники были редки, а проза жизни была жестокой обыденностью. Обыденность же была такова. Однажды в июне, не помню в каком году, очевидно это было на следующий год после описанного ранее случая, когда мы получили на трудодни мешок зерна пополам с мякиной. Так вот, в двадцатых числах июня есть стало нечего, и мы уже два дня голодали. Пробовали подкапывать картошку, но она была ещё как горох. Родители отдавали последний кусок (условный кусок)  нам детям, а сами ничего не ели. А ведь им надо было работать в колхозе целый день голодными. На семейном совете было решено, что на следующий день бабушка берёт меня и сестру  и мы  идём в соседнюю деревню « по кускам». И вот надели мы по торбочке через плечо и пошли. День был солнечный. Деревня находилась километрах в пяти от нашей. Начали  обход  с  одного конца. Бабушка оставалась на улице, а нас по-сылала в дома просить. Нам давали кто кусок хлеба, кто пару  картофелин, луковицу и т. п. Мы ужасно боялись собак, но голод заставлял пересиливать страх. Так мы прошли деревню и что-то насобирали. Позже я понял, почему бабушка не ходила сама в дома, а посылала нас, детей. Ведь в деревнях в округе многие знали  друг друга, и ей  было стыдно заниматься побирательством. Того, что мы насобирали, с трудом удалось растянуть на неделю, а тут и картошка подросла до голубиного яйца и мы были спасены.
       Из картошки, натёртой на тёрке, пекли лепёшки. Назывались они драниками и заменяли хлеб. Весной, едва на лопату оттаивала земля, мы шли на огород  искать невыкопанные клубни картошки. Представляли они собой чёрные лепёшки не отличимые от земли. Из этих перемороженных картофелин пекли лепёшки, которые называли тошнотиками. Всё же это было какое-то разнообразие в ежедневном меню.
        Из всего сказанного следует: деревня в военные и послевоенные годы выживала только благодаря  картошке. Она была и для первого и для второго, и вместо хлеба.  Картошке следует поставить памятник.
        Весной рацион детворы улучшался. Ещё  только начинала отрастать трава, как мы уже побежали на луга и взгорки есть щавель. Летом же где-то перехватишь морковку, где-то яблоко, вишню или сливу. Но особую окраску нашей детской жизни придала обыкновенная консервная банка, где-то нами найденная и потом тщательно оберегаемая. А дело вот в чём. Нас, пацанов, собиралось  три-четыре человека. Мы шли к речке, залезали в какой-нибудь вирок размером 3 на 4 метра и глубиной по грудь, взбалтывали воду до густой мути. Взболтав, мы становились в каких-то местах и замирали. Щурята  не могли дышать в такой гуще и высовывали головы к поверхности. Тут уж мы не мешкали и хватали их руками. Поймав три-четыре  щурёнка сантиметров по 10, мы разводили  костёр, закладывали щурят  в банку, разбивали туда яйцо, которое приносили по очереди, и устраивали пир горой. Это было настоящее яство. Жизнь казалась прекрасной. К сожалению, вблизи нашей деревни не было ни хорошего леса, где можно было набрать грибов и запасти на зиму, не было настоящей речки, где можно было бы ловить рыбу. Как-то мой знакомый рассказывал мне о своей жизни в эти же годы. Говорил, что тяжело было жить, не хватало еды. Но так как он жил на берегу Рыбинского водохранилища, то выживали за счёт грибов и рыбы. Я же ему и сейчас завидую – у нас не было ни того, ни другого.
       Далее хочу остановиться на заготовке продуктов. Надо сказать, что заготавливать было  особенно и нечего. В огородах в нашей округе сажали картошку, огурцы, лук, чеснок, капусту. Морковь, укроп, тыкву и свёклу. Не заведено было сажать помидоры, редиску, петрушку. О кабачках, патиссонах и т. п. даже и не слышали. Картошку, морковь, свёклу хранили в погребах. Капусту и огурцы солили в деревянных кадках. Огурцов солили мало, так как их съедали ещё летом. Сало и мясо засаливали также в деревянных кадках. Особенно трудно было сохранять мясо, чтобы оно не испортилось при плюсовой температуре. Перед употреблением его приходилось долго вымачивать, но вкус его был далёк от свежего.
        Чтобы испечь хлеб, из зерна надо было изготовить муку. Это было не лёгким делом. Для этого во многих домах имелись самодельные  ручные мельницы. Изготавливались они  из двух деревянных торцовых кругляков, в которые набивались кусочки от старых чугунков.  В центре верхнего делалось отверстие для засыпки зерна, и ближе к краю забивался стержень, который служил ручкой для вращения. На нижний набивалась по торцу обечайка из жести, чтобы мука не высыпалась с боков. Целыми вечерами, да и днём, всем свободным приходилось часами вращать  жёрнов, чтобы намолоть сколько-то муки. Вращать было тяжело, рука быстро  уставала. Хлеб пекли в печи, и какой же аромат стоял в доме, особенно, если хлеб сажали на капустный лист. Но из-за недостатка зерна это было не частым явлением.
        В заключение главы хочу добавить следующее: послеоккупационные  и 50-ые годы врезались в память постоянной голодухой. Есть хотелось ежедневно и постоянно. Вспоминаются и постоянные поиски чего-либо съестного и сбор колосков, которые тоже надо было сдавать в колхоз, и  любая еда травяного вкуса. Ели всё, что мало мальски считалось съедобным. Это была нищета.
         Оно вообще-то и понятно, так как области, попавшие под оккупацию, прошли четыре фазы обираловки. Отступая, наши войска соблюдали требование: * Ни одного килограмма зерна, ни одной головы скота – врагу *. Это было понятно. Поэтому всё продовольствие эвакуировалось на восток. Потом пришли немцы, которые по праву силы забирали всё, что попадалось. Потом немцы отступали, снова забирали всё, что попадалось. Потом наши наступали, им отдавали последнее. Народ, что мог прятал, даже  зарывая в землю. Поэтому вопрос выживания стоял очень остро.

                Учёба.

        Как я уже говорил, в своей деревне мы учились с первого по четвёртый класс.  С пятого по седьмой класс нам приходилось ходить в соседнюю деревню Куровщину за пять километров. Впрочем, все называемые мной километры довольно условны – кто их там мерил. А с восьмого по десятый класс ходить пришлось за восемь километров    ( условных), где была средняя школа в деревне Бохото. Никакого транспорта конечно не было, ходили пешком и в снег и в дождь. Кроме того, восьмой и девятый классы занимались во вторую смену, поэтому зимой мы приходили домой в двенадцатом часу ночи. Идёшь бывало по морозу, смотришь на звёзды  -  хорошо. Но однажды мне пришлось идти из школы одному. Я был в десятом классе. Дело было зимой. Стоял солнечный морозный день. Я вышел на стёжку, которая шла через поля от одной деревни до другой. Местность была неровной  и деревни, через которую я доходил до своей, не было видно из-за пригорка. Иду, радуюсь солнечному дню и вдруг вижу, что впереди примерно с километр наперерез  моей тропе,  бежит волк. Волк перебежал через тропу и скрылся за бугром. Я остановился и думал, что делать, возвращаться назад или идти вперёд. Я знал, что возвратившись, надо будет где-то ночевать, так как всё равно идти со мной некому. Постояв некоторое время, я пошёл вперёд. Дойдя до бугра, я увидел, что волк отбежал уже на приличное расстояние и возвращаться видимо не собирался. Кроме того, вид вереди лежащей деревни, до которой было километра два, снял нервное напряжение. Надо сказать, что зимой, идя в школу или возвращаясь, мы часто в отдалении видели по несколько волков, видели, как они играли, катаясь по пригоркам и сугробам. Нелегко было ходить по слякоти в темноте осенью. Но никто не роптал. Во-первых, у подав-ляющего  большинства школьников  была огромная тяга к знаниям. Во-вторых, полуголодное существование к восьмому классу вырабатывало твёрдо осознанное убеждение, что только закончив школу, можно кардинально изменить жизнь, уехав в город. Родители уехать не могли, а детям говорили: * Учись, закончишь  школу и уедешь в город, там хоть хлеба наешься *. И мы учились. Несмотря на то, что всегда  хотелось есть, что обувка и одёжка была кое-какой. Во время моей учёбы в школе было аж пять восьмых классов человек до сорока в классе. Заниматься приходилось в полумраке, так как класс освещался одной керосиновой лампой. Зимой занимались не раздеваясь,  так как школа отапливалась печами и дров не  хватало. Чернила в чернильницах замерзали. Но мы учились, и я не помню, чтобы кто-то бросил школу.
       Первой, окончив школу,уехала в Ленинград старшая сестра Шура. Потупила учиться в Полиграфический техникум. Учиться ей приходилось почти на одну стипендию,  потому что родители помочь ей могли лишь изредка, посылая  маленькую посылку. В посылку клали кусочек  сала в несколько грамм, несколько луковиц, пару головок чеснока, гром 200 конфет – подушечек и топлёный жир с остатками обрезанного мяса, который назывался шкварками. Всё это собиралось с трудом какое-то время. Изредка   в посылку вкладывали пять рублей. Сами жили впроголодь. В одном из стихотворений, посвящённых сестре, есть такие строчки:
                ---------------------------------------------
                И вот уж мы остались впятером.
                Кошмарно жили, просто голодали,
                Но, чтоб смогла ты получить диплом,
                Четыре года шкварки посылали.
                ---------------------------------------------    и т. д.
          Четыре долгих года.  Потом сестра рассказывала, что из-за нехватки денег и голодухи, не раз хотела бросить учёбу. Но окружающие помогали, кто-то давал несколько рублей до стипендии, хозяйка, где она жила на квартире, иногда давала тарелку супа. За квартиру, кстати, какую-то часть платил техникум. С превеликим трудом, нищенствуя, техникум она закончила.
          О своей учёбе. Учиться я начал раньше положенного срока. Я родился в июле , и на первое сентября мне ещё не исполнилось восемь лет. Все мои одногодки пошли в школу, а я остался один. Делать мне было нечего, и мама уговорила учительницу, чтобы я просто ходил в школу и сидел так сказать вольнослушателем. Она разрешила. Но я не сидел просто так, а так же писал, решал задачки наравне со всеми.  Прошла зима и к концу первого  класса, я оказался лучшим из всех первоклашек, то есть отличником. Так я стал учиться дальше  уже законно. Поэтому десять классов я закончил, когда мне ещё не исполнилось семнадцать лет. Очень любил читать книги. Во всех школах я перечитал все книги школьных библиотек. Читал и днём и ночью при лучине и лампе. Об этом так сказано в одном моём стихотворении * Мечты *:
                Я при лучине начинать читать,
                Что  много жгу – ругала  меня мама,
                А мне хотелось мир скорей познать,
                И к книгам сызмальства тянулся я упрямо.
                Не за лучину попрекала меня мать,
                А что глаза я в полутьме испорчу,
                Но я ночами продолжать глотать
                За книгой книгу, всё посылая к чёрту.
                ---------------------------------------------------
                В библиотеках школьных не хватать
                Мне стало книг, и это было тяжко.
                Пытливый  разум начал голодать,
                А чем в деревне мне занять бедняжку?
                Но вот закончена нудливая учёба,
                И в город я подался мир познать,
                -----------------------------------------------  и т.д

               В 1954 году, окончив 10 классов , я тоже уехал в Ленинград поступать в институт. Для того, чтобы уехать на учёбу, необходимо было получить паспорт. Порядок получения паспорта был такой:
- сначала надо было отправить письмом в выбранный институт заявление, фото и аттестат об окончании школы;
- из института присылали вызов на приезд для сдачи экзаменов;
- из колхоза взять справку, что колхоз не возражает против отъезда.
             С вызовом из института, справкой из колхоза, фото и свидетельством о рождении надо было ехать в райцентр Монастырщину за тридцать километров, где находился паспортный стол. Из транспорта  были только изредка ходившие попутные машины. Без паспорта уехать было нельзя.
            Приехав в Ленинград, я сдал экзамены в институте, но из-за нехватки одного балла, поступить не смог. Вопрос о возвращении домой  даже не вставал, так как приехав в город, я не мог наесться чёрного хлеба. Я и сейчас почти не употребляю белый хлеб. Пришлось устраиваться на работу. Двадцать дней я искал работу с общежитием.  На завод не брали, так как у меня не было прописки, а не прописывали, потому что я не работал. Это был заколдованный круг, но думаю, что это было придумано специально. Наконец удалось устроиться разнорабочим на стройку. С общежитием.      Зароботок был 500-520 рублей в месяц. На эти деньги я жил так: утром набирал в *Титане* поллитра кипятка ( без заварки ) и выпивал с тремя кусками сахара и сайкой за 65 копеек; в обед на стройке я покупал 150-200 грамм конфет-подушечек и сайку за 65 копеек и съедал их где-нибудь в уголке, чтобы никто не видел. Вечером – поллитра  кипятка, три куска сахара и сайка. Так я жил восемь месяцев. Так как я приехал в город  летом, то на мне был какой-то пиджачок и старенькие ботинки, которые разваливались. Осенью я каким-то чудом сколотил деньги и купил на барахолке фуфайку и бутсы. Так всю зиму  на работу я ходил в фуфайке и бутсах. Почему я купил бутсы ( не новые конечно ) ?. Потому что на подошвах они имели шипы, которые не так быстро изнашивались. По выходным приходилось на Пискарёвке разгружать вагоны. Кроме того в общежитии я ещё участвовал в различных кружках.
        Домой с просьбой о помощи не обращался, потому что знал – денег у родителей нет. Институт я всё же закончил. Но это уже другая история.
        В 1959 году младшая сестра Валя закончила  десять классов и хотела так же уехать. Но в колхозе хватились, что  из молодёжи никого, работать некому и справку на получение  паспорта  не дали. Когда через год я приехал в отпуск, то в деревне осталось две девушки, которые работали доярками. Это были моя сестра и её подруга. И для этого надо было заканчивать десять классов?. Больше молодёжи в деревне  не осталось . Положение в деревнях округи было такое же. Видя её плачевное состояние, я  решил увезти её. И это мне удалось. Мы поехали в райцентр за паспортом. Там я пошёл на приём к секретарю парткома района. Выслушав меня и, очевидно, найдя мои доводы убедительными, он сказал: * Идите в паспортный стол, я позвоню, чтобы сестре  выдали паспорт *. Когда мы получили паспорт, сестра была на седьмом небе от радости. И конечно тоже уехала из деревни. Как  бы потом тяжело не складывалась наша жизнь, в деревню никто не вернулся.
         К чему я описываю это?. Кто этого не знает, должен понять, что как бы тяжело не приходилось приезжим в городах пробивать себе дорогу, из деревни их гнала беспросветная нужда. А главное, что выхода из этой нужды в деревне не было видно никакого. В городе мы жили почти на одном хлебе, но зато хлеб был настоящий. Преодолевая всё, мы зубами вгрызались в новую жизнь.
        Таким образом, в семидесятых годах в деревнях почти не осталось молодого поколения и деревни начали хиреть.

                Культурная жизнь.

         Что можно сказать о культурной жизни в деревне?. В деревне, где не было даже радио. Где не было культурного центра – клуба. Основным культурным   ероприятиием в нашей деревне и в окружающих были вечеринки, то есть танцы под гармошку. Танцы начинались вечером после захода солнца в выходные дни. Но иногда и будние  дни.  Обычно собирались несколько парней и девушек и договаривались о вечере танцев. Сообщали гонцами в соседние деревни, когда танцы были где-то в других деревнях, нам сообщали тоже. Танцы всем были известны, это: вальс, страдание, златые горы, краковяк,  падеспань,  лявониха, лентяй и другие. Зимой танцы были редки из-за учёбы и погоды. В тёплое же время танцы  обычно устраивались на улице. Весной и осенью  танцы устраивались в школе, там где был клуб, в клубе. Помещение освещалось одной керосиновой лампой, поэтому по углам царил полумрак. Но это было в порядке вещей и веселье  продолжалось часов до двух, а то и до трёх. Где – то в 70-ые годы  танцы  были уже под  радиолу, но молодёжи оставалось всё меньше.
          В послевоенное время раз или два в месяц в деревню приезжала передвижная киноустановка. Показывали кинофильмы. Это был праздник. Мы крутились около киномеханика, который писал афиши о фильме. Если удавалось получить афишу, которую надо было отнести в соседнюю деревню, это было удачей. За это  механик  пускал на сеанс бесплатно, а сбегать в соседнюю деревню не составляло проблемы. Плата за вход стоила копейки, но денег не было и пацаны всеми способами  старались прошмыгнуть в помещение и это нам удавалось. Взрослые сидели на скамьях, мы же устраивались впереди на полу. Показывали в основном фильмы на военные темы. Все с восторгом переживали победы наших войск, действия разведчиков и партизан, и страшно ненавидели фашистов. Кинофильмы были сильным средством патриотического воспитания.

                Воспитание.

         О вопросе  воспитания хочется сказать, что не было никакого воспитания. Конечно  родители иногда говорили нам, что надо уважать старших, не брать чужого, не курить. Но никогда не вычитывали нам  часовую мораль, не били ремнём, да и не за что было, не ставили в угол. Нас воспитывала сама жизнь. Мы видели, что родители выбиваются из сил, чтобы содержать семью. Сознание этого вырабатывало привычки беречь одежду и обувь, бережно относиться к  вещам. Мы знали, что разбитое окно создаёт большую проблему. Где взять деньги и где взять стекло?. Несмотря на нищету, взять чужое было невозможным. Конечно, мы могли залезть в чужой сад и нарвать яблок, но  и это было только в ночь на Ивана Купала. С огородных гряд никто никогда ничего не брал. Из парней, а уж тем более из девушек, школьников  никто не курил.    В деревне  была одна старая женщина, которая курила. Так её  считали не совсем нормальной.
        Ругаться матом, как это слышишь сейчас  среди зелёной молодёжи, и представить было невозможно. Ругаться при девушках, а тем более услышать мат от них, не укладывалось в голове. А сейчас, что происходит:
                Ещё сопли висят до пят,
                Ещё молоко на губах не обсохло,
                Идут будущие мамы матерятся, дымят,
                Не думая, что будут рожать детей дохлых.
       И далее хочется добавить:
                Если куришь ты табак,
                Значит круглый ты дурак.
                Курит женская натура –
                То вдвойне опять же дура.
      Грубо, зато бьёт прямо в глаз. Такую бы « рекламу» везде развесить и писать на пачках. А то ещё недавно на пачках стыдливо писали, что курить опасно. Я был в семи странах за границей и не видел, чтобы молодые девушки курили на улице. А у нас это сплошь и рядом. Хочется  спросить, где же родители этих пигалиц и почему они позволяют это своим чадам. Таких родителей надо штрафовать. Ведь курево ведёт к деградации и вырождению населения.

                О пьянстве

          Надо  сказать, что в послевоенные годы вплоть до восьмидесятых, пьянства в деревне не было. После войны с чего бы это пьянствовали, когда есть было нечего. Все думали о насущном куске хлеба. Конечно самогоноварение было, но это были скорее единичные случаи и для насущных нужд. Скажем, едет человек в лес за дровами , и конечно, берёт бутылку самогона на тот случай, если попадётся леснику. Это всегда выручало. Или человеку нужна была в чём – то помощь. Тогда приглашались желающие  помочь за магарыч. В деревне магазина не было. Магазины были только в больших деревнях. Купить водку было негде, да и где взять деньги?. Самогоноварение было запрещено законом. Потихоньку самогон делали, но не на продажу. Делали его из картошки,  и крепость его вряд ли была больше 20 градусов. Самогон употребляли по большим праздникам: на Новый год, Рождество, на Пасху, 1-ое Мая и 7-го Ноября. Во всяком случае никогда не было, чтобы где-то на улице валялся пьяный. Пьяных драк среди молодёжи не было, так как это бы сразу вызвало резкое осуждение. Всё происходящее в деревне моментально становилось известно всем.

                Жизнь на пенсии.

         В шестидесятые годы родители достигли пенсионного возраста, но жизнь их мало изменилась. Всё так же надо было работать по дому, по хозяйству. Но и в колхозе приходилось работать всё так же. А способов заставить выходить на работу,  в колхозе было предостаточно. Я об этом уже писал. Конечно жить им стало легче, потому что они остались втроём. Пенсию маме назначили 8 рублей, отцу – 12 рублей в месяц. Через несколько лет пенсия у мамы  возросла до 12 рублей, у отца до 24-х. Невольно на ум приходят строчки из стихотворения, посвящённого отцу:
                --------------------------------------
                Он сорок лет отдал колхозу,
                Не заработав ни шиша.
                И по жаре и по морозу
                В поту намаялась душа.
                -------------------------------------- и т. д.
             Очевидно, что оставаться в деревне у молодёжи не было никакого ни интереса, ни смысла.
К этому времени в деревнях молодёжи почти не осталось. Работать в колхозах становилось некому. И деревни стали приходить в упадок: где были магазины – закрывались, закрывались школы, разъезжались жители.

                Умирание деревни.

От посещения деревни в 80-ые годы осталось тягостное  впечатление, которое вылилось в стихотворение:

                Родина.
                Я вновь на родину вернулся,
                Где не был много, много лет,
                Друзья поверьте  -  ужаснулся,
                Что деревеньки больше нет.
                Душа кричит в груди от боли:
                Ведь у кладбищенских оград
                Так и не вызнав лучшей доли,
                Здесь наши дедичи лежат.
                И прах их вопиет и внемлет
                И жаждет каждого спросить:
                *Как же случилось, что деревня
                Вдруг приказала долго жить?
                Куда смотрели вы – потомки,
                Где потеряли разум свой?
                Зачем схватив свои котомки,
                Вы покидали край родной?
                Какой же силой демон злобный
                Сорвал с родимых ваших мест?*.
                Здесь край довольно хлебородный,
                Теперь же пусто всё окрест.
                Стоят три жалкие избёнки,
                Стоят без окон, крыш, дверей.
                Нигде не бродят коровёнки,
                Нигде не видно и людей.
                А сколько их уже не стало
                В глуши неведомой Руси?
                Так разве этого нам мало?
                И у кого теперь спросить?
                Какою мерою измерить
                Судьбу России и дела?
                Но не могу тебе не верить –
                Ведь ты татар пережила,
                Пережила проклятых фрицев.
                И эту мреть переживёшь,               
                Сумев из пепла возродиться,
                Дорогой светлою пойдёшь.
                Родимый край, страна родная,
                Сказать об этом не боюсь:
                Люблю без огляда, без края
                Тебя – берёзовая Русь.   
                19.10.89г.

     В деревне  оставался один дом. Хозяин был слепой, но тоже собирался переезжать.
      В 2010 году я и племянник решили посетить родные места, хотя знали, что деревни уже давно нет. Тянуло посмотреть родные места, где прошли детство и юность, племянник хотел почему-то побывать на месте, где стояла хата его бабушки. На машине * Жигули-7 * мы с Невеля свернули на г. Велиж в Смоленской области. Приехав в Смоленск, отыскали родственников, посетили величественный Смоленский собор, крепостную стену и башни, которые сейчас восстанавливаются. Далее путь лежал через наш районный центр Монастырщину к месту расположения нашей деревни, которое находится в трёх километрах от границы с Белоруссией. Не доезжая километров десять, на развилке просёлочных дорог в сторону нашей деревни, мы увидели щит с надписью: * Охотничье угодье *. Не доехав около километра до места расположения деревни, мы оставили машину в поле на едва заметной просёлочной дороге и по бурьяну пошли к месту, где располагалась деревня. Место, где стоял наш дом, я определил по цветам, которые под окном сажала мама. Мы сфотографировались на местах, где стояли дома наших родителей, посетили кладбище. Минут через сорок мы тронулись к границе, так как обратно возвращаться было ближе через Белорус-сию.  Проехав несколько областей, везде мы видели пустующие, зарастающие бурьяном и кустарником поля, по которым бродили аисты. На одном поле я насчитал восемь аистов. Родилось стихотворение.

 ****
Зарастает Россия лесами,
На полях одуванчик, пырей,
Обливается сердце слезами,
А душе тяжелей и больней,
Видеть этих полей запустенье,
Зарастание сорной травой.
Не слыхать тракторов тарахтенье
Поздней осенью, ранней весной,
Не видать в поле пахаря с плугом,
Не видать человека с косой.
Занедужил тяжёлым недугом
Деревенский ты край мой родной.
Эта горькая горе-житуха
Русь терзает который уж год.
Нищета деревень и разруха,
Вымирает сам русский народ.
Эх, Россия, моя ты Россия,
Разорили тебя без войны,
Рвут рвачей эскадроны лихие
Ослабевшее тело страны.
                май 2007

        К 2010 году весь обширный край совершенно обезлюдел. Исчезли деревни во всей округе. Это наша деревня Светиловка и в её окружении  Буда, Старыши, Моксаёво, Любинка, Палулихи, Пузырево, Падерни, Куровщина, где была школа- семилетка, которую я заканчивал. Посещение родимых мест снова всколыхнуло душу. С. Есенин когда-то сказал, что он последний поэт деревни. Наверно последний поэт деревни я.      
                Отчий край.
                Веленьем сердца одержимый
                Я посетил свой край родной,
                Край сиротливый, но любимый,
                Где начинал свой путь земной.
                В округе были деревушки,
                Теперь не видно ни одной.
                Трель соловья  и крик кукушки
                Лишь нарушают здесь покой.
                Кругом осот, бурьян, крапива
                В рост человека поднялись.
                Ничто уж не напомнит живо,
                Что раньше тут шумела жизнь.
                Не узнаю родных пригорков,
                Полей, ложбин не узнаю,
                И тяжело душе и горько
                Увидеть родину свою.
                Я что-то стал припоминать:
                Цветов желтеющих бутоны
                Мне отдают, вижу, поклоны –
                Их под окном сажала мать.
                Они, как роща, все сплотились,
                Сияя чистою красой.
                Глаза невольно увлажнились
                Опять непрошенной слезой.
                А вон вдали, упёршись в небо
                Высокой кроною, стоит
                Седая груша. Что за вид!
                Ну, здравствуй! Сердце говорит,
                Как будто сто годов здесь не был.
                Одна осталась. Нет ни слив,
                Ни яблонь, росших в огороде.
                Опять, непрошенный  мотив
                Мне думы грустные наводит.
                Заброшен край. Зарос травой.
                Дань тяжелейшая свободе.
                И вместо пажити живой
                Теперь * Охотничье угодье *.
                Прощай Смоленщина, прощай.
                Сюда я больше не вернусь
                Смотреть, как умирает Русь.
                Прощай и ты, родимый край.
                6.11.2010.
               Послесловие к стихотворению.
        Стоило нам проехать три километра и въехать на территорию Белоруссии, как граница встретила нас колос к колосу волнующимся полем пшеницы . А к такой же как и, бывшая наша, захолустной деревушке подведена асфальтированная дорога. Проехав через Оршу и Витебск до шоссе на Псков, мы видели везде засеянные поля, которые радовали глаз.
     P. S.      В трёх  километрах  Беларусь  -
                Всё та же, та же, та же Русь,
                Где все поля засеяны пшеницей,
                Где человек своим трудом гордится
                И где земля даёт ему сторицей.
                О Русь! Найди же силы возродиться.
      В заключение главы напрашивается вывод, что бездумная политика в отношении деревни, направленная на выкачивание продукции любой ценой, привела к обезлюдению и исчезновению  деревень в центральной и северной России. Колхозы в послевоенное время дышавшие на ладан, без поддержки государства, еле сводившие концы с концами, без лошадей, без техники, при оттоке молодёжи, не могли наладить сколько-нибудь эффективного производства. Итог оказался печален.

                Состояние сельской жизни в современную эпоху.  2015 г.

      По имеющимся на сегодня отрывочным сведениям землёй распоряжаются так называемые сельские поселения. Что такое сельское поселение, как орган власти?. Это более- менее крупная деревня или посёлок, администрации которых переданы функции управления землями, ранее принадлежавшими окружающим колхозам и совхозам. Во время ваучеризации земля колхоза была отдана оставшимся жителям деревни гипотетическим ваучером. Так как обрабатывать землю было некому и нечем, то основные массивы земли были заброшены. Лишь единицы могли создать какие-то фермы.   По некоторым сведениям сейчас на всю Россию 300 тыс. фермеров, из них 30 тыс. производят сколько-нибудь значащий объём продукции. Остальные варятся в своей скорлупе.
        В газете « А и Ф « № 8 читаем: * Взять земельный  надел из-за дорого-визны межевания и оформления, нерасторопности ( или коррумпированности? ) чиновников на местах, почти невозможно. Госпрограмма по поддержке сельского хозяйства, на реализацию которой в 2015-2020 гг уйдёт 2,1 трлн. Рублей, нацелена на поддержку крупных холдингов, а не фермеров *. Как видно, до простого фермера поддержка не дойдёт.
         Далее из собранных сведений.
    Оформление земли:
    - взять  в аренду землю можно за деньги, срок оформления от одного до трёх месяцев;
    - взять в аренду землю без оплаты за оформление – срок до полугода плюс около десяти справок;
    - получить землю в собственность бесплатно можно только по справке приватизации с кучей документов плюс три объявления в газете.
       Можно купить землю в собственность примерно за 10 тыс. рублей за сотк
     Местное население производством продукции на продажу не занимается, так  как невыгодно. Дешевле и проще купить продукты в магазине.
      В деревнях центральной и северной России пахотная земля заброшена. В колхозах на многих полях была проведена мелиорация: где-то сделано орошение, где-то  уложен дренаж для отвода воды, прорыты канавы и т. д. Государство строго следило, чтобы ни один клок земли не оставался не засеянным. Была введена травопольная система земледелия профессора  Докучаева, которая способствовала восстановлению земель. Сейчас  всё заброшено, громадные затраты зарыты без пользы в землю.
     Фермер не может купить технику из-за её дороговизны и грабительских процентных ставок по кредиту.
     Чтобы только оформить, например, трактор, надо:
- поставить его на учёт;
- застраховать;
- пройти тех. осмотр;
- заплатить транспортный налог.
     Это стоит примерно 6,0 тыс. рублей в год, а ведь его надо ещё содержать, проводить ремонт, закупать топливо, а ещё  эл. энергия, постройки, дороги, вода.
Чтобы  подвести эл. энергию от имеющегося напротив столба к дому, стоит от 10 тыс. рублей. Если надо дополнительно поставить столбы, оплата 10 тыс. рублей за столб.
Чтобы сегодня стать фермером, надо прежде  запастись мешком денег.
     Даже производя продукцию, сбыт её идёт через посредников, из-за чего фермер теряет  почти половинную часть стоимости. Кроме того, сбыть её без кучи справок невозможно.
     При таких условиях разве может зародиться и существовать массовый фермер, который  сможет прокормить Россию?.
     Н. Михалков спрашивает: * Что надо сделать, чтобы человек вернулся в деревню к земле?.
     А ничего уже сделать  нельзя. Те, которые  из деревни уехали, вряд ли захотят туда вернуться. Разве что единицы. Значит надо заселять Россию колонистами, готовыми пахать и сеять. Или ждать нового потопа, когда оставшиеся люди, пойдут на землю добывать пропитание.    
                25.03.2015г.