И так раздумаешься вдруг...

Апрельские шутки.  Вчерашний тёплый солнечный денёк  обрушился ночью небывалым для весны  снегопадом. А уже сегодня тихий меленький дождь торопливо растворяет комочки дотаивающего снежного сахарка. Ощетинившийся, было, ночью зелёный газон, расслабленно подставляет спинку тихой мороси.  Сходят с ума, просто оглушительны воробьи, что плещутся в  лужицах на асфальте дорожки. Устраиваюсь и я под ярким пляжным зонтом, подышать весенней влагой  да поблагодарить Господа за ещё одну весну.

Вот и солнышко! Да такое, неожиданно яркое, что  прикрываю глаза,  и, подставив лицо ласковому, почти незаметному, дуновению ветерка, нечаянно забываюсь  в блаженном покое... Мерный звук капели, чуть слышное журчание крохотного ручейка у  самых ног моих, и далёкое многоголосье петушиного пения.   Ох, уж эти деревенские  петухи! Как сейчас, вижу  бабу Машу, соседку ...
               
                ***
      
Резко сигналит проезжающая машина.  Вздрагиваю от неожиданности.  Не успев отрешиться от  своего видения, ожидаю увидеть мокрые  деревянные, потемневшие от весенней сырости,  старые соседские домишки.  А, вместо них, три одинаковых, как близнецы, строения нынешнего владельца магазина, азербайджанца Валида. Три огромных дома, без  лишних затей – пластик и еврочерепица.  В соседях у меня.  Справа, слева и, через дорогу - напротив.  Для подрастающих детей. Их у него трое. Хозяева магазина к нам лояльны. Мы – покупатели. А дети, особенно старшие,  неприветливы и насторожены. Мусульмане - со своими обычаями и праздниками. Ни в доме, ни даже во дворе, за высоким забором, бывать запросто, по-соседски, не принято. А к армянам, тоже переселенцам, что держат неподалёку СТО, они откровенно враждебны. Те никогда не заходят к ним в магазин.

                ***

Вот тут,  справа,  раньше жила баба  Маша Лёксиха с внучкой Алькой, дочерью сына Кости, убитого в самом начале войны. Мать  Алькина  скоро вышла замуж и «завихрилась на Севера», как говорила  баба Маша, а девчонку «забыла». Разница в возрасте у нас Алькой лет в пять была. Но это не мешало нам шить куклам платья или играть в «ножички» , а то и в карты, в "пьяницу", с бабой Машей.

И ещё... я рассказывала им «Дети капитана Гранта», которых одолела в 3 классе. Возможно, во мне дремал  режиссёр, (так и не проснувшийся),  если на самом интересном месте, к примеру, когда Роберта унёс кондор, я, сославшись на неотложные дела,  ( это у меня-то, неотложные),  убегала, оставляя их в жутком нетерпении, чтобы завтра явиться опять.  Баба Маша будет слушать, хвалить меня и упрекать Альку за то, что она не хочет учиться и уже два раза оставалась на второй год. А потом вытрет глаза кончиком платка, назовёт Альку сироткой и, может быть, затеется испечь нам блинчики.

Мать появилась, когда Алька, с грехом пополам, окончила  семилетку. Удивилась, что дочь совсем взрослая. Нарядила девчонку в  своё шёлковое платье, которое оказалось впору. Вместо расшлёпанных тапок, купила ей матерчатые красные босоножки. Я даже рот разинула  -  какая Алька стала красавица.
 
-  Мы с тобой смотримся, как подруги, -  обрадовалась мать, глядя вместе с Алькой в мутное бабамашино  зеркало, - мужикам  стану называть тебя подругой, - хохотнула она.
Нарядная Алька сияла. А баба Маша заплакала вдруг горько и безутешно.

Увезла мать Альку с собой и та, как в воду канула.  Ни слуху, ни духу!   

А баба Маша затосковала.  Не зная, куда себя деть,  всё чаще посиживала у нас.  Но тут – смех и грех! Невзлюбил её наш петух. Кто угодно, мог заходить во двор, петух был равнодушен и безразличен. Но стоило старушке мирно умоститься на брёвнышке, петух тут -  как тут!    Бесшумно подкрадётся и клюнет в затылок, в белый платок, под которым жидкий узелок  её волос.  Уж, и гоняли, и била даже мама полотенцем его, но каждый вечер – вновь.  Только с началом дождей и зимней порой, невозбранно, сидела баба Маша на кухне, где мама хлопотала возле печки,  и то, время от времени, по привычке, оглядывалась – нет ли поблизости супостата!
 
                ***

Там, где ныне у Валида толпятся дорогие  иномарки, раньше стоял домик тёти Маруси, в котором жила она с дочерью Любой.
Я, было, попыталась называть её тетей Любой, но это было немедленно пресечено ею. Ровесница  моей  мамы,  была она не замужем, толстая, высокая, с громким  голосом и громогласным смехом. Ей было весело всё. Читая  мои детские книжки, она умирала от смеха так, что качалась подвесная керосиновая лампа. Мне было 4 - 5 лет, она ходила со мной в кино. Я заменяла подружку, так как другой не было. Если рядом оказывались потенциальные женихи, она грозно смотрела на меня, когда я, ошибаясь, называла её тетей.  Как альтернатива, позволялось – Любовь.  Так она сама представлялась, какому-нибудь,  нечаянному ухажёру. Но я,  с  сожалением,  замечала, что их становилось всё меньше.

Кстати... один из них жил в крытой камышом хатке, вместо которой возвышается  сегодня магазин Валида.

                ***

- Геть,  до мене!  -  позвала-приказала, увидев меня во дворе, делая приглашающий жест рукой,  новая наша соседка, баба Шура. Помню, я впервые, несмело  зашла к ним в гости.  На улице их называли хохлами.  Баба Шура пекла пирожки. На огромной сковороде их умещалось всего два. Один такой пирог с тыквой был вручён мне с кружкой молока.

Я боролась  с непосильным пирогом, успевая попутно удивляться  невиданному зрелищу. Парень, лет двадцати пяти, сидел на табуретке у окна и усердно вязал шерстяной носок, деловито поправляя спицы и клубок с пряжей, лежащий в  старом решете.
Рядом с дверью стояла большая деревянная кадка, накрытая какой-то тканой ветошкой, издававшая непонятные странные звуки.

- Ну, виходь! – скомандовала баба Шура, -  и над кадушкой показалась распаренная голова мальчишки лет двенадцати. Увидев гостью, голова  тотчас исчезла.
- Видвернися, - повернула мою голову баба Шура,  и мальчишка опрометью выскочил из кадушки, тотчас завернувшись в клетчатую шаль.                - Застудився, лечу, - пояснила она  мне и тут же обратилась к парню с  вязанием:

-  Мишца,  принеси ще дров, Васылю тепло потребно! - незнакомым языком говорила она, но почему-то, я всё понимала.

Никогда в своей пятилетней жизни не видела я столько  диковинного.  Вот к этому – то  Михаилу и пыталась набиться в невесты моя Любовь. Но ничего у неё не вышло.  Он вообще никогда не женился. А с Васькой мы потом подружились. Он ждал меня, первоклассницу, тёмным зимним утром, чтобы вместе идти в неблизкую нашу школу.

                ***

Воспоминания...  Жили- были старушки мои, да отжили. И домишки их снесены, в которые я бывала вхожа, где любили меня. И чужая речь ныне на бывшем их подворье.  Вчера на кладбище могилку бабы Маши отыскать не сумела. Ухаживать некому.  Зарос травой неприметный бугорок и сравнялся  с землёй. И то сказать:  ни мраморных, ни гранитных памятников тогда никто не ставил вечным нашим труженицам российским, что пережили разруху, войну,  лишения, вдовство.

Конечно, в последний путь, каждая себе узелок да святое писание тайком приготовила. А каково оставшимся было похороны наладить. Никакой службы им в помощь в то время не было, чтобы достойно предать земле, да добротную могилу устроить.
               
Помню, как металась в  конце 60-х , обычно весёлая Люба, когда умерла тётя Маруся  в праздничный день, 7 ноября.  Хорошо, доски у соседа нашлись.  Ведь ещё гроб изготовить надо. А народ празднует. Один мастер по этому делу на весь посёлок. И тот - в гостях. Завклубом отыскали, чтобы кумача дал обтянуть домовину. Он же и ленту чёрную золотом надписал. А ведь ещё народ собрать – могилу выкопать. Да, машину добыть в какой-нибудь организации, да шофёра  трезвого в праздничный день.  Да, поминки приготовить!  Нет, нелёгкое дело было в то время человека в последний путь проводить.  Если бы не соседи, не добрые люди!


Это сейчас... Жить - тяжело.  А хоронить - легко. Хоронить - запросто!  По сходной цене, успешно работающие похоронные конторы, примут заказ и всё устроят в лучшем виде. Гробы – на выбор.  Дорогие и дешёвые. Венки – залюбуешься. Катафалк, бригада похоронная - ловкая, трезвая.  Протокол  до минут расписан. Следующие похороны ждут. Могил видимо-невидимо заранее приготовлено. Целое бывшее колхозное поле под новое кладбище отведено и заселяется оно, до отчаяния, быстро.

                ***

Вот и тоскует, в такой погожий весенний денёк,  горюет  сердце моё.  Не  о той ли простоте людской, почти утраченной, что припомнилась ныне?  Простоте, вмещавшей в себя искренность, душевность, открытость, неподдельность чувств,  присущих людям,  которые так естественно и незаметно для себя,  украшали детство моё.

И так раздумаешься вдруг,
И так всему придашь значение,
Что,  вместо радости – испуг,
А, вместо отдыха – мучение.

Тихие строки  Николая Рубцова припомнились вдруг, певца русской  неизъяснимой печали нашей. Однако, вот и небушко отразилось в лужице на асфальте, и она засверкала вдруг весёлыми солнечными  бликами.  Весна!