Время пыльцы

                Нерожденные
   Город был голоден. Тихий лиловый дом посреди городской улицы напоминал пышный кекс закатного города. Янтарный свет витражей смущал проезжающие мимо жестяные ржавые троллейбусы, а также их провода и пассажиров.
     Продолговатые комнаты дома, ажурные салфетки растопились в молоке, добавив  туда пианино цвета тростникового сахара. Лимонной долькой была застекленная беседка на втором этаже, полумесяцем заплетающая косы вечерних разговоров в один сон. Там под отблеском яблоневых листьев пили чай и писали стихи трое.
- Ты прекрасно выглядишь, мама, - смущаясь, сказал один, - может, мы все-так и сбудемся?
- Не уверена. Столько дел. Никак не решусь. Мальчики мои, - она ласково и пронзительно смотрела на них, так, что косточки в сердцевине желтых яблок лопались.
- Мы прочли твою статью, много пишешь, - продолжали они.
- Это меня оправдывает. Куда летали?
- В горы.
- Которые писал Магритт?
- Нет, которые писал Врубель. А ты снова была в Третьяковке и оставила сердце в зале Врубеля. Что видишь ты в лиловом?
- Себя.
 - Поверженной? В тебе есть сила!
- Не все демоны у Врубеля повержены.
- Но был повержен сам Врубель.
   Разливали и переливали чай из одной чашки в другую. Медленно лился свет, янтарем разбивая мандельштамовскую бисквитную хрупкость. Свет невечерний в августовском храме свидания, просвечивающие на солнце чашки,  тянучие засахаренные яблочные дольки, тонкие фарфоровые пальцы.
- Ты хотела назвать меня Осей? Хорошо, что не сбылся, - улыбнулся он, услышав ее мысли.
- Ты снился мне маленьким в белой вязаной кольчуге.
- Снова вяжешь шарфы?
- Вяжу. Этот тебе. Одень его в горах, - она протянула белый шарф.
- Хорошо, что не лиловый. Блок сказал: «В лиловом нет надежды».
- А мне? – второй юноша был бледен и, казалось, просвечивал сквозь солнце, его черты лица только намечались и были похожи на большое светлое облако.
- Тебе белый не нужно, - улыбнулась она, - ты и так один свет. Покой и свет.. Я читала о похоронах Врубеля, да…ну, а как там в горах? 
- Мировой дух летает! А как тебе Александр Николаевич?
- Сокуров? Демоничен.
- Да нет же, Вырубов, с кафедры, приличный, по-моему, человек.
- В театр меня пригласил. На «Каина и Авеля».
Братья засмеялись.
- Так ты не ответила, как Александр Николаевич?
-Да никак. Вы не были бы такими, как сейчас, будь вы александровичи. Тем вы и прекрасны, что без отчества. Чистая потенция, нет, потенциал!
- И все же в горах холодно…Подумай.
   Зазвучало пианино, невпопад, неловко. Сидели в задумчивости рядом и были счастливы. Они от того, что были, она от того, что с ними.
   Она проснулась с улыбкой, белый шарф висел на стуле, книга про М.Врубеля на столе, за окном висели троллейбусные ноты на проводах. Во сне она снова разговаривала с нерожденными сыновьями.

                Вечера на хуторе
  Соседка пришла за молоком. Дверь предательски скрипнула, издав ми бемоль минор. Собака бестактно гавкнула, молока не оказалось.
- А сама коляску пустую из одних ворот в другие перевозит.
- Зачем?
- Как зачем, колдует, наверное, кому.
Молоко свернулось.
- А сама курицей рыжей ходит во дворе, кудахчет.
- Зачем?
- Как зачем, колдует, наверное.
Молоко начали процеживать, перекладывать. Крынку закрыли.
- А сама вороной прилетает на вишню.
 - Зачем?
- Как зачем, ягоды склевывать.
Ветер нагнул облака до трубы бани. Запахло еловыми ветками и свежеспиленным гробом.
- Всё твои глупости, бабушка, смотри, покой совсем потеряла. Давай я огурцы полью.
   Собака взвизгнула и упала кверху лапами и только черная ворона  вылетела из трубы дома напротив. Ночь опустилась тёмная как чёрный уголёк. Соседка пришла за молоком.


                Архип
   Каждую ночь он стряхивал с подушки прежний сон и лунный свет. Ему казалось, что свет предательски сбегает из музейных залов и перламутром и покрывает его седые кудри. Жемчужными бусами обшивает подушку ночь. Старые подушки с рассыпанным жемчугом, пожелтевшим перламутром, лопнувшими снами и тяжелыми думами он выкидывал. Взамен оставлял подушки с малахитовыми снами и ляпистыми березами.
По утрам кормил птиц, приговаривал и стряхивая с кудрей рассвет.
   Один раз окна комнаты распахнулись, птицы вылетали, забрав остатки сна и  праха. 24 июня 1910 года он улетел вместе с ними.
- Как меня звали? – спросил он летящую птицу.
- Архип.
- Как  мне себя узнать?
- Вернись лунной ночью в музей и найди картины с подписью «Куинджи».

                Кот
   Они гуляли по Летнему Саду, выслушивая вздохи, что сад уж не тот, не ахматовский, туристов много, решетки  закрывают  «розетки», лебедей всего два. И даже представление марионеток не оживило их разговора. Стояла мягкая осень.
- У тебя есть кот?
- Да, конечно.
- Какой породы?
- Он странный.
- Иностранный?
- Да, он иной и странный.
- А мой такой ласковый и пушистый, только когти точит. Морда как из мультика.
- А мой черный и глубокий.
- А давай их подружим?
- Боюсь, не получится.
- Драться будут?
- Да нет, мой не играет с другими котами, он их не видел.
   Разговор был неспешный как осенняя река Фонтанка, на набережную которой они  вышли. Бросили пару монет к Чижику, посмеялись, что не попали, пожмурились от блеска воды и монет. Спешить было некуда, разговор журчал.
- А твой мурлыкает? Мой как на голову ляжет, так давай мурчать, будто я ему мама.
- Мой шелестит, - заулыбалась девочка, - иногда волнами так и бьется о плиты.
- И не царапает?
- Что?
 - Плиты-то не царапает?
- Да нет, ластится в тихую погоду.
- В солнечную или непогоду? Они, говорят, чуткие к непогоде.
   Девочки прошли мимо цирка, вспомнили, как в детстве ждали выступлений с пуделями и кошками. Кошки по мере умиления зрителей превосходили даже своих хищных сородичей. Тигры Багдасаровых, конечно, впечатляют, но кошки вызывают кошачий восторг.
- А ты гладишь его?
- Глажу, когда тепло.
- А когда холодно?
- Не получается, но могу потрогать.
- Странные у вас отношения.
- Говорю же, он странный.
   Напротив показался Шереметьевский дворец, величественный как ограда с изображением льва на чугунных воротах. Девочки спустились к реке.
- Сегодня он спокойный и ласковый, - сказала девочка и опустила руку в воду Фонтанки. Было видно, что она счастлива. Вода блестела и отражала мягкое осеннее солнце, лучики побежали по улыбке.
- Ой, мама звонит, я отвечу. Мама, я на Фонтанке. Что значит опять? Если ты забыла, я здесь учусь. Да, глажу. Сегодня он добрый, жмурится.
     Другая девочка разговор слушать не стала, просто сидела и смотрела на воду, ей почудилась улыбка кота. Вот странно. Чеширский кот. И только мама положила трубку, грустно приговаривая, что не надо было рассыпать прах кота в реку.   

                Вечный октябрь
    В этом городе часы без стрелок и колокола без языков. Октябрь остановился в преклонном возрасте с проплешиной из почерневших листьев, с ломотой в суставах, скрипом ветра в голосе и понурым взглядом прибитой травы. Он и не умирал, и не воскресал. 7 месяцев из 12 в этом городе жил старый октябрь. Все ждали снега, сияния, света, блеска, но спасались кофеином.
    Жители города работали взбивателями подушек, вытряхивая из них крупу, веснушки, облака, шишки, слезы, улыбки, овёс, ноты, пралине, хвою и кофейные зёрна.
    Сон как пруд разливался, затапливая дороги и трамвайные пути. По одному из таких путей шел трамвай, раздвигая своим чугунным весом волны потоков цвета корицы.
    Была октябрьская суббота. Народу в трамвае казалось много, но мы с отцом сидели торжественные. На нём был серый костюм и светлая рубашка. Галстуков он не носил. В шкафу висела пара штук, подаренных к 23 февраля. Как много веснушек высыпало на его лице, словно он вернулся в детство и отнял у меня юность. Наверное, кто-то встряхнул подушку с уходящим сном прямо ему на лицо, потому что мне попал только овёс на воротник белого платья.
   Дядя Веня подошел с игольчатыми и морозно холодными астрами. И смотрит, и смотрит на нас по-доброму дядя Веня. Опухшее от многогодовой водки лицо и всегда взъерошенные, словно астры, волосы. Астры посыпались трамвайными билетами прямо к нашим ногам. 
   Дядя Саша пришел молодой. Красивое свежее лицо и завитой электрический шнур висит из кармана. Забыл электрическую бритву выключить. Спешил сорвать упругие гладиолусы. Не люблю гладиолусы. Гордые без повода и амбиций. Впрочем, впереди октябрь. Взглянула на себя, в ситцевом кружевном платье. Не люблю кружева, зачем же так много кружав? Вслушиваюсь в разговоры. Говорят на каком-то птичьем языке, ничего не понимаю. Может, книгу почитать? Передо мной книга девочки, что стоит с красными гвоздиками. Вот гвоздики люблю, они пахнут победой. Что за книга и почему лицо девочки так знакомо? Вера, да, Вера Утюгова, или не Утюгова. А книга какая? Библия. Вера, ты же никогда не читала Библию?!
    Еще одна девочка, с шариками в трамвае. Шарики прыгают по головам. Все недовольны, но не ругаются. «Папа, куда мы едем?» Тоже не слышит. Сколько вопросов я задала тебе за все годы, а ты их не услышал. «Женщина, куда мы едем?» - спрашиваю грустную даму с пышными, как ее бедра, георгинами. «Смотрите, мне показалось, она…нет, показалось», - грустно ответила она другим. Похожа на грустное пирожное, что растеклось в красках и уже не будет съедено.. Как оно называется. «Пап, как оно называется, пирожное?» - снова не ответил, даже головы не повернул. Больше не буду спрашивать.
    А этот толкается, пробивается, протиснулся к нам и смотрит. Так смотреть неприлично. Цветы брось, мы что, из оранжереи едем? Сколько можно смотреть, может, у меня на лице показывают мультфильм? И почему молчат? Какое-то чёрно-белое кино без звука.
    Вдруг трамвай остановился. Все стали выходить.  Я тоже поднялась, сбросила цветы с колен и овес с воротника, вспомнила как называется пирожное и наконец услышала: «Не заколачивайте дверь, она выходит!» И я вышла. Кто-то стряхнул  подушку. Посыпался  белый чеснок, крупный рис и много фотографий с могильных плит. Последние горсти земли брошены на уходящий по воде трамвай с немой фотографией отца. Он ушёл в вечный октябрь.
 
                Поколение всадников
    Он был из сословия всадников, его новое поколение. Цезарю желал почестей, за Помпея был готов умереть, но дороже всего для него было отечество.
    Помпея предательски убили в 48 г.до.н.э. после сражения с Цезарем. Цезаря предательски убили в 44 г.до н.э. перед началом заседания сената. Алгоритм короткого полёта, вертикаль сора и горизонталь мусора в политике развивали эпистолярный и эпиграмный стиль его последующей эпитафии.
   Ему казалось, что он вышивает гранью – золотой пряденой нитью на сердечнике из волнообразно витой нити. Письма, заговоры, сражения, встречи, речи, поражения. Его первое публичное выступление 81 г.до н.э. привело к гонению от диктатора Суллы.
   Ему казалось, что он вышивает канительно-тонкой битью – сплющенной проволокой, завитой в спираль. Его избирают консулом в 63 г.до н.э. в соперничестве с Катилиной.
   Ему казалось, что он вышивает синельно-шелковой или шерстяной нитью, шнуром с бархатным ворсом. Цезарь простил его после поражения Помпея.
   Ему казалось, что он построит храм в честь умершей дочери, саженье жемчугом  по бели  так чисто в намерениях. К власти пришел Октавиан, был оглашен список врагов народа. Его убили в 43 г.до.н.э..
   Язык отрубленной головы Цицерона стал подушкой для булавок и иголок жены Октавиана, Фульвии. Ей казалось, что она вышивает.

                Звезда его Неба
   Звезду его Неба звали Агриппиной. Она давала и отнимала свет. Жена императора Клавдия ценила  мудрость и стоическую философию. Уговорила вернуть его из ссылки.
   Он просыпался со вкусом маковых зёрен на Нёбе. Каждая маковка растворялась неспешно, словно раздеваясь в предвкушении атласного купола Нёба.
   В 49 г.н.э. он приставлен к сыну Агриппины, 12-летнему Клавдию Августу Германику. Занятия проходят самозабвенно и только по ночам он согревается охлажденным фруктовым соком, снег для которого привозят с альпийских ледников.
    В 54 г. его ученик, последний из династии Юлиев-Клавдиев, становится новым римским императором под именем Нерон. Влияние учителя выше влияния матери. А по ночам он прижимает к Нёбу медовую лепешку до тех пор, пока мёд не свернется в соты его желаний.
    В 58 г. Нерон отстраняет мать от власти. Он трижды пытается отравить, заколоть, обрушить потолок комнаты, пока она спит, потопить корабль и в неудачах открыто приказывает устранить.
     Учителю снились медовые фигурки с бубенчиками на головах. Он откусывал мягкие бубенчики, чтобы любовно прижать их в коридорах Нёба, но вместо мёда брызнула кровь.
     Агриппина, увидев прибывающих солдат, просила заколоть её в живот. Чрево было распорото. Нерон сжег мать той же ночью.
     В ту ночь Нёбо отказало ему во вкусах. Нёбо умерло, стало сухим, перестало увлажняться слюной и любовным словом.
До 60 г. Нерон был хозяйственным правителем. Перерезав пуповину, он отнял от себя мать и обратился с сыновьим советом к римскому народу.
В 62 г. Нёбо засохло, Небо свело горизонт в виде моста, по которому ходил серебряный призрак с дырой в животе. Его как бусину, надел Учитель на цепочку, повесил на шею и отстранился от государственных дел.
Нерон музицировал, сочинял пьесы и стихи, участвовал в спортивных состязаниях на колесницах, оргиях и казнях.
    Учитель делал поправки, писал речи, соблюдал стихотворную форму императорских изысканий. Больше ему не снились медовые бубенчики. Он их съел, захлебываясь кровью. От иссохшего Нёба шея стала распухать, серебряная цепочка натянулась в напряжении. Он задыхался.
    Очередной заговор против Нерона был раскрыт. Учителя приговорили к смертной казни через самоубийство. Обратный путь Сенеки к Небу оказался непростым. Там загорелась его звезда с пустым чревом. Там ждала его Агриппина.

                Безусловность
    Она начинала каждое предложение с «безусловно». Безусловность стала для неё принципом, а беспринципность - безусловной реальностью. Никаких условий задач, решения все однозначны. Искали-искали, нашли сумку на троне. Как много в ней конфет! Россыпью леденцы, грильяж, шоколадные. «Безусловно, это беспринципная женщина, какое разнообразие в сумке, безобразие», - подумала она.
    А я наконец буду делать пасху обыкновенную: 7 фунтов мокрого свежего творогу под 12-часовой пресс, стакан свежей сметаны, пол фунта сливочного масла, соль, сахар да всё в деревянную форму, обложить внутри чистою тонкою салфеткою. Добавить цедру лимонную или мелко истолченный миндаль.
    Чудо конфеты, чудо вкус! В сумке много ручек: перьевых, шариковых, гелевых, карандашей цветных и грифельных. «Безусловно, увлекающаяся натура», -  подумала она. Непременно увлекающаяся, а может, в пасху другим манером приготовить? К 3 фунтам творога, 1 фунту сливочного масла добавить пол фунта миндаля, 5 цельных яиц, ваниль, 1 фунт пудры сахарной. Промолоть, взбить до пузырей да под пресс. Может, изюм убрать?
    В сумке много мелких монет, с конфетами смотрятся как летний снег, речные камушки, полированные горошины, деревянные пуговицы, разноцветные скрепки. «Безусловно, дама без вкуса, как можно такое разнотравье в сумке носить?» Надо пасху сливочную сделать: 5 чашек густых сливок, 5 чашек самой свежей сметаны, 2 чашки парного молока, всё смешать и поставить в печку, в вольный дух, часов на 10. Сделать мушкатного цвета или фисташкового.
    Она стала перебирать все варианты, в раздумьях порвала деревянную пуговицу с воротника, рассыпала конфеты, нашла в сумке блокнот. Записи, зачеркнутые картинки, цифры. «Безусловно, неорганизованная дама», - подумала она. Чей блокнот, того и сумка, чья сумка, того и трон. На первой странице было её имя.
    «Безусловно, пасху нужно делать царскую. 5 фунтов свежего, протертого сквозь сито творога, 10 сырых яиц, фунт сливочного масла, 2 фунта сахара, одну палочку  ванили, толченого очищенного сладкого миндаля полстакана, коринки полстакана, сложить в пасочницу, выложить кружевною салфеткою. Безусловно, безупречный вкус».


                История стекла
    Просвещение, воспитание и образование были просветом его жизни и его эпохи. Это история обесценивания ценностей и стекла. В годы его трудного детства ценилось обесцвеченное стекло с вплавленными нитями молочного и синего цвета. Он всю жизнь вплавлял нити благородства. Учился у нотариуса, гравера, работал лакеем, учителем, секретарем, пока в 16 лет не встретил Госпожу, обеспеченную вдову аристократку.
    Это была ваза из халцедонового и авантюринового стекла с ручной алмазной гравировкой. Он был с ней прозрачен, без нитей, прожилок и гравировки. Учился в Туринском монастыре, странствовал, но в поздние свои годы писал, что просвещение вредно, а культура – ложь.
    В 1732 вернулся к вдове из монастыря и странствий. Гравировка гувернера судьи из Лиона, кем он стал, стала более филигранной, но также не алмазной, а грифельной. Он считал, что счастливы и непорочны только первобытные люди.
          В 1745 у него появляется спутница до конца жизни. Казалось бы, ваза наполнилась до краев, но её бока были грубо покрыты однозначными цветными эмалями по мутному стеклу. Спутница его была молодой неграмотной крестьянкой. Тяга к естественному образу жизни, равенству граждан и социальной славе разбивала его как стеклянную лупу, преломляя лучи света на подожженные крестьянами стога сена.
   Появилась новая плавка обесцвеченного и синего стекла с нитями железа. Он написал крупное педагогическое произведение «Эмиль, или о воспитании», где выступал против применения насильственных мер в воспитании, поэтому пятерых своих детей сдал в интернат, не дав им образования и желая им счастья, как любой отец.
   Халцедоновое стекло с серебром и золочением славы и признания манило и притягивало его взгляд. Он сформулировал основы гражданского устройства в произведении «Об общественном договоре» и с 1756 года вел уединенный образ жизни, избегая ареста и равенства граждан, потягивая напитки благородного происхождения из стопки опалового стекла со сценой «Триумф Нептуна». В опале он стал социально привлекателен.
   С 1770 года занялся переписыванием нот, наслаждаясь росписью сложными эмалями с позолотой на молочном богемном стекле.
   Его «Исповедь» привела историю стекла к обесцениванию и демократичности, о которой он писал и которой чурался всю жизнь, отрезав этот удел оставленным детям.Стекло рукотворное, богемное, хрустальное стало предметом повседневного быта. Перестали вставлять разбитые осколки посуды в украшения цены ради.
   Могила Жан-Жака Руссо на острове «Ив» стала местом социального паломничества. Через 20 лет тело Руссо было перенесено в Пантеон, но останки были похищены и брошены в яму с известью. Великая французская революция, идейно подготовленная просветителями, копала глубокие ямы с известью.

                Незнакомец
     Несколько домов при жизни, несколько могил после неё. Прикрытые лесными зонами, они хранят его душу, которая слышит в слове «лесъ» шелест листьев. Много зелёного от холодного темного оттенка осенней травы до тёплого оттенка  вечерней болотной ряски.
Ризу накрест обвязав,
Свечку к палке привязав,
Реет ангел невелик,
Реет лесом, светлолик.
    В доме № 57 на бывшей Офицерской улице Санкт-Петербурга  в его спальне стояла икона Спаса Вседержителя. Не удержал.
Яблони сада вырваны,
Дети у женщины взяты,
Песню – не взять, не вырвать,
Сладостна боль её.
   В 1916 его призывают на службу в инженерную часть. Столовый абажур становится непомерно большим для печали. Столовая белая скатерть непростительно изящна для войны.
От дней войны, от дней свободы –
Кровавый отсвет в лицах есть.
   1917. Революция. Он отказывается от эмиграции. Принят на работу в  Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных действий. Окно из серого дома на серый мост и серую реку стало непроницаемо бетонным для воздуха. Удушье. Окно больше  не пропускало свежего ветра.
Нарастает тревога к ночи!
Тихо, холодно, темно.
Совесть мучит, жизнь хлопочет
На Луну взглянуть нет мочи
Сквозь морозное окно.
    1921. Большие нагрузки в советских учреждениях. Кабинет: зелёное сукно-зелёный абажур. Письменный стол достался от бабушки. На стенах картины Добужинского и Кустодиева. Болезнь. В приступах боли разбил вазу, бюст Аполлона в прихожей, зеркало. Зеркальные осколки визжали его сломанным голосом.
Я ломаю слоистые скалы
В час отлива на илистом дне.
     Спальная комната. Много полоски и ромбиков. Геометрия чувств, тригонометрия сна. В паузах между болью сжигает рукописи.
Испугом схвачена, влекома
В водоворот…
Как эта комната знакома!
И всё навек пройдет?
    Его гроб несли 6 километров на руках от Офицерской до Смоленского. От улицы до кладбища.
Умрешь-начнешь опять сначала,
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
Александр Блок.


                География его полёта
    Он всю жизнь измерял длину шага по небу. География его полёт сводилась к биографии его творчества.  Полёт как свобода, длина крыла, граница горизонта.
1887 – родился в Витебске. Этот город он не оставит никогда. Наброски этюдного характера называл «документами».
«Над Витебском».
1907 – поступил в школу Общества поощрения художеств в Санкт-Петербурге. В его картинах начинали корчиться стулья и столы, люди в нелепых позах и с вывернутыми головами. Дома стоят перевёрнуты,  животные летают, мужчины ходят вниз головами, женщины спят на облаках или устраиваются в букетах цветов.
«Над городом».
1915 - Петроград. Поступил на службу в Военно-промышленный комитет. Топографическая привязанность художника была только к небу. Города и страны менялись со скоростью взмаха крыла кисти.
«Почему они летают?»
1920 – работал в Московском Еврейском камерном театре. Декорации, костюмы, вестибюли, освоение пространства.
«Коровы над Витебском».
1923 – Париж. Французское гражданство.
«Ангел над Витебском».
1933. Его картины были публично сожжены в Мангейме  по приказу министра пропаганды фашистской Германии Геббельса.
«Художник над Витебском».
1941 - художник переезжает в Америку.
1948 – возвращается во Францию.
С 1960 начинается монументальный период его творчества. Он создает мозаики и гобелены, витражи, панно и даже расписывает плафон парижской Гранд-Опера.
1985 – Умирает в полете. 98-летний художник садится в лифт, чтобы подняться на 2 этаж в своем замке Сен-Поль-де-Валс. Во время подъема сердце Марка Шагала остановилось. В Витебске птица взлетела на купола храма.


                День его рождения
   Она жила во дворе, где фонарь обтекал столб. Разночастные, лежачие, пузатые окна с интересом вглядывались в редких пробегающих от дерева к дереву котов. Рыжий кот залез на зонтичное дерево. Каплями свисали с него зонтики в горошек,  с пепельными кружевами, с черными трубами питерских домов на обшлагах, красными маками по экватору, мозаичной клеткой ближе к оси.
    Её спальня залилась светом с пляшущими пылинками в солнечном тоннеле, которые всё ещё подмигивали Демокриту, что атомы существуют. Дисковый тёмно-зелёный телефон в коридоре взорвался невежливым звонком. Трубку взял отец.
- Алло.
- Можно услышать Ксению Иосифовну?
- Она вышла, а что передать? Кто звонил?
- Передайте, что звонил Иосиф Бродский.
- Кто?
   Но на линии уже никого не было. Никого. Отец медленно укладывал трубку на реле, приговаривая: «Непременно передам».
   Ксения Иосифовна проснулась в радостно-потерянном настроении. В комнате было светло и солнечно. «Отец снился, - подумала она, - какой сегодня день?» Ах да, 24 мая, день его рождения, день рождения Иосифа Бродского.
Она выглянула в окно. Зонтичное дерево расцвело. Маленькие и большие, разноцветные зонтики раскрылись как почки деревьев. Рыжий кот жмурился и спал. 24 мая – пора цветения зонтов.

                Модулор и карандаши
   Его звали Шарь Эдуард Жаннере. Его карандаши начертили черно-белое лицо нового города. Малахитовые поля Швейцарии, размеренная жизнь и игра матери на пианино, молчаливая сосредоточенность работы отца – часовщика-эмальера не расположили мальчика к Silentium, а зачали в нем новое имя и угол далеко не равнобедренного взгляда на мир.
   В 13 лет мальчик поступил учиться ремеслу резчика, чеканщика и гравёра часовых корпусов. В 17 спроектировал и построил первый дом.
   В это время мальчик писал серебряными карандашами ХIII века – проволокой, стереть которую из памяти юного сознания было невозможно. Серые штрихи с годами временем становились  коричневыми  как надкусанное яблоко, окисленное кислородом.
    В 18 он путешествовал, чтобы «расшифровать язык камня». Зарисовки Помпей и Акрополя подарили ему первую музу – Колонну.
Серебряные карандаши поменялись на свинцовые, а свинец, как известно, к полёту не зовёт.
   В Париже ему рассказали о двух братьях – чудаках Перре, что закладывали в деревянные ящики бетон с железом. Железобетон стал второй музой мальчика.
Итальянские карандаши ХIV века держали внутри стержень из глинистого черного сланца или из порошка жженой кости, скрепленный растительным клеем. Линия в его набросках становилась насыщеннее и тверже.
   Карандаши стачивались со сменой дней. Кубизм с рассечением и распадом целого не представлялся ему упадком. Пуризм с чистой линией объекта вдохновлял.
   В 1920 году он родился второй раз, дав себе новое имя и свободу творить. Появилась третья муза – «дом-ино» - «дом» и «новшество» - скелет здания с открытым полом, потолком и лестничными пролётами.
   В его жизни появились мягкие линии графитовых  карандашей ХVI века.
Новый человек вырос и окреп. Он сотворил 400 проектов, 75 из которых были реализованы в 12 странах, написал 40 книг. Его карандашу принадлежат здания Текстильной ассоциации, Доминиканского монастыря, Верховного суда, Капеллы Нотр-Дам-дю-О.Роншан. Он дерзил, мечтая построить Проект неограниченного развития.
Его графитные карандаши ХVII века стали оборачиваться в бумагу или в дерево, чтоб не пачкать пальцы.
   Он хотел большего. Мечтал о радикальной реконструкции Москвы под названием «Лучезарный город» с уничтожением исторического центра. На месте Храма Христа задумал проект Дворца Советов в виде машины для циркуляции толпы. Сам он в Советы не входил, к толпе и циркуляции себя не причислял. Дома были продолжением его карандашных набросков, а садовые дорожки – продолжением зданий.
   В ХVIII веке Гвенский мастер смешал пыль графита с глиной, водой и обжег её в печи. Так закалялся характер.
   Наконец он создал Модулор – систему гармоничных пропорций. Он творил из солнца, пространства, воздуха, растительности, стали и бетона. Дома называл «живыми единицами», создав новую клетку городской жизни.
   В это время его любимыми были механические карандаши ХIХ века с графитным стержнем в металлической трубке. Так проявлялась железобетонная выдержка.
У Творца был «тайный замок» на мысе Кап-Мартен – дом-хижина в тени огромного дерева с видом на залив. Там не было железобетонных конструкций и прозрачных стекол. Там были воздух, свобода, природа  и творчество. Низкие потолки в «жилых единицах» спроектировал тоже он. Там мысль не летала. Высоту  мысли в 2, 5 метра  определили точки Модулора: пупок, грудь, голова и вытянутая вверх рука. Подобно кальке и радиации, стандарты демократичного  жилья  распространились во всем демократическом мире. 
   В химический карандаш ХIХ века добавляли водорастворимые краски. Большие города приняли татуировкой на свои серые стены его рисунки, предъявляя память о нём своей прозрачной плотью окон и костяка. Каштановая икона из красного дерева, сделанная им, пошатнулась  в предчувствии, но он не верил предчувствиям и природе.
   Однажды он далеко заплыл в море и море его уже не отпустило.  Море оказалось сильнее города. Так закончилась история великого гения, архитектора и творца Модулора Ле Корбюзье. Его карандаши сточились.


                Время пыльцы
    Он любил убегать далеко от дома. С тех пор, как мать прыгнула с моста в реку и показалась ему холодной русалкой, которую несли в последний путь крестьяне с покрытым газовой тканью лицом, он часто убегал на кладбище. С другой маленькой девочкой они приподнимали железную решетку  и пролазили в склеп. Стоя под сводами храма усопших, мрачной, влажной от слез родственников прохладной каменной клетке, он чувствовал себя ближе к матери. Смотрел на майскую густую изумрудную зелень больших деревьев и не верил тому, что видел.
   Всё плыло за решеткой склепа от теплого солнечного дневного света и пыльцы. Это было время пыльцы. Она плясала в подвенечном платье мазурку, прикрывая лицо фатой и превращая в галюцинацию весь мир после решетки.
   Пыльца как солнечная пыль, как веснушки с овсяных полей, тонкой пленкой, охристой газовой тканью покрывала лицо мира. Она его преломляла и искажала, будто мир прыгнул с моста в воду, и даже водомерки, с легкостью преодолевая водную гладь, цеплялись за узелки нитей и падали в еле уловимую и качающуюся поверхность. Время пыльцы как развевающаяся белая тюль в спальне с открытым окном у берегов моря.
Время пыльцы осыпало сусальным золотом женщин Климта, благословляя их поцелуи, покрывала своим семенем темные пруды, разродившиеся лилиями, кувшинками и ряской. Время пыльцы разрешало зажмуриться наяву и открывать глаза во сне или склепе.
Он вышел из склепа и решил догнать время пыльцы. Он бежал за ним повсюду. Воспевал империю света, изображая ночной пейзаж под голубым дневным небом. Он  искал пыльцу в невидимом и не верил видимому, твердя, что это не яблоко, а это не трубка. И только людей он писал без лиц: фиалки, розы, яблоки, облака, покрывало, затылок, лампочка, но никогда не лицо.
   Охристая пыльца обладала проницательностью. Он писал птицу с модели яйца, пейзажи с потерянным жокеем в роще с деревьями без лица и плоти прожилками нервных окончаний высохших листьев.
   Он не писал предметов, а только образы, ведь в мире платоновских идей зародилась золотая загорняя пыльца. Божья гостиная с солнечным светом под ночным небом создавала пространство его картин в виде шахматной доски или нотной партитуры, которых он так опасался. Сложилась система координат, где точка не желала продлевать себя в луч или отрезок.
    Он почти не выезжал из собственного мира. Однажды женщина его жизни уговорила съездить в Голландию на выставку мастера черного цвета в живописи. У входа в музей он объявил, что его собачка Лулу не жаждет смотреть картины этого художника. Увидев в Гизе пирамиды Хеопса он сказал: «Даа, это примерно то, чего я ожидал».
    Его птицы в виде листьев или листья в виде птиц летали в мире пыльцы, восход луны на фоне серебряных листьев освободитель с чемоданом, в котором много мелких звенящих тонких как струна серебряных кружевных листьев, которыми посыпают  головы людей в котелках  вместо серебряного пепла в знак плача, что те никогда  не попадут в мир пыльцы, а только в Голконду или на сбор винограда.
    Сам он стал голубем из облаков, кораблем из воды, так и не открыв лица мира. На  аскетично серую могильную плиту Схарбекского кладбища с надписью «Rene Magritte (1898-1967) Georgette Berger (1901-1986)» падает золотая пыльца. Он разделил могильную плиту, жизнь, время до и после пыльцы с единственной женщиной, у которой было неприкрытое лицо, сорвав с холста материнскую  материю прыжка с моста в реку.   


                Негатив
    Белый пепел падал на черное кресло.  Черный пепел падал на белое кресло. Наверное, я –негатив, и меня снова засветили. Вспышка белого полного и полого света. Какая непристойность, непрестанность, неприкаянность, непостоянство, нестабильность и несказанность в этой смерти.
    Мы фотографируем. Больше всего цвета в бабочках. Вот эти из семейства белянки, дневные бабочки с белой окраской крыльев и  рисунками из желтых, оранжевых и черных пятен. Такими крыльями моросит на невыспавшиеся лица путешественников туман.
   Кадр-кадр.
   Открываю квартиру детства сачком для ловли бабочек за 75 копеек. Все комнаты в белых крыльях:  застеленные кровати, кухня и газовый цветок на плите. В белой круглой клетке 2 лимонные канарейки. Бабушка с дедушкой снова живы!
   Канарейки рассыпались в люминисцентные крылья бабочек семейства сатурнии. Размах крыльев  в 24 сантиметра складывает угол падения  аптечных снежных хлопьев Блока на улице Офицерской. Клетка снова пуста.
   Кадр-кадр.
   Старый кинотеатр со стенами табачного цвета, краска падает пеплом в пепельницу. Махровый лист и засушенный бархатный цветок со школьной клумбы в главных ролях. В зале сидит один зритель. Это же двоюродный дядя, и он снова жив!
Бабочки семейства парусниковых или хвостоносцы с национальным орнаментом крыльев взлетели в свете прожектора, подымая пыль сушеных каштановых и кофейных листьев. Коньячным цветом вылилась финальная мелодия фильма и зал опустел.
   Кадр-кадр.
   Надо бежать в парк, там живы все друзья детства. Вечные карусели под летним небом. Скрипящие цепочки взлетающих в небо лодок.
Большие бабочки семейства Урании  раскрошили небо на мелкие ирисы и васильки.
Я крыльями чаек бликую в просвете луны и отражаю собственное сознание. Я – негатив, и меня снова засветили.

                Церемониал
   Новые эпохи нуждаются в новых церемониях. В городе революции, на тот момент именованном Петрограде, шел снег. Это город снега. Мелкой крупой бьёт по лицу колко, больно и ревностно. Первый тает как память, потому что с того дня становится постоянным и ничего не помнит. Поземкой страстно утягивает в воронки, из которых без крыльев и компаса не вырваться. Настом с корочкой непробиваемости и непротивляемости. Пластилиновыми хлопьями лепят в городе революции новых героев и снежных баб.
   В день 23 марта 1917 года завывающий ветер со слякотным грозным снегом на улицах выдавали билеты для входа на торжественные похороны на Марсовом поле.
«Воззвание Комитета по похоронам жертв революции к жителям Петрограда: 
Граждане Петрограда. 23 марта наш город, первый поднявший Знамя Великой Революции, передает земле трупы славной и вечной памяти борцов за свободу. Церемониал похорон жертв революции: 1. Место – Марсово поле.
                2. День – 23 марта.
                3. Прекращается всякая езда с 9 утра до 5 дня по линии Васильевский Остров – Петроградская – Выборгская сторона».
   Церемониал свершился в новых именах: жертвы стали героями, Санкт-Петербург _ Петроградом, а Марсово поле, бывшее Потешным в ХVIII веке – Площадью жертв революции, убитых, если верить снегу, финнами-белогвардейцами и правыми эсерами.


                Кружева его жизни
   Он был мягким и глубоким как мыльная вода, называл себя не прохожим и не наблюдателем, а странником. Писал как выговаривал, говорил как нашептывал, шептал как кричал. Невзрачный, среднего роста и высокой мысли. Учительствовал в Брянске и Орловской губернии. Его учениками были С.Булгаков и М.Пришвин. Смотрясь в зеркало, шутил: «Ведь мог бы я быть красив. Так вот нет: учителишка и учителишка». Служил в конторе чиновником VII класса, зарплату, должность и себя «мизерабельными». У него было одно имя и 47 псевдонимов от простого «Р.В.» до «Мнимоупавшего со стула». Он бедствовал всю жизнь, безбедным было только его письмо и две жены, что подобно кружевам, окаймляли его сюртук.
   Фриволите – плетеное узелковое кружево, выполненное с помощью челнока или иглы. «Фривольное» - непринужденное, игривое, встраивающее грубую нить с помощью металлического челнока.
   Такой была его первая и единственная законная жена. Своенравная, со стальным характером и плутливой нитью, женщина. Он влюбился в нее на 3 курсе Университета, как влюбился в творчество Достоевского. Аполлинария Прокофьевна Суслова долгое время была возлюбленное Федора Михайловича, отвергла предложение руки и сердца в промежуток между ушедшей в черные кружева первой женой и пришедшей стенографисткой Анной Сниткиной. Жить с 40-летним прототипом самой Настасьи Филипповны из «Идиота» 24-летнему студенту оказалось тяжело. Умывался после любви и обедов холодной водой и горячими слезами. Сбежал от нее в другой город.
Вторая жена – чисто коклюшечное кружево. Плетет не одной, а сразу несколькими видами нитей, намотанными на коклюшки. Серебряные, цветные  шелковые нити и жемчуг вплетаются в эти кружева.
   Варвара Дмитриевна Бутягина, неграмотная и некрасивая, вдова священника. Женщина религиозных убеждений прожила с ним 9 лет, родила 4-х дочерей и одного сына, - незаконнорожденных детей без права на фамилию отца.  Так велела традиция. Дом держала в бедном порядке и чистоте. Последние несколько лет прожила в параличе.
   Траурные кружева страна начала плести после революции. Бедность и голод оказались на пределе, серебряные нити потускнели, перламутр соскоблили с жемчуга в обмен на хлеб. Его уединенное заставило по-мальчишески стыдиться своих слез М.Горького, его апокалипсис начал сбываться.
   Кружевные скатерти убраны в шкаф с семейными  фотографиями, пылью и нафталином. Аполлинария Прокофьевна скончалась в 1918 в год смерти жены Достоевского. Варвара Дмитриевна похоронила и сына, и незаконного мужа. В конце жизни от бедности он собирал окурки на Ярославском вокзале. При смерти 4 раза причащался, 1 раз соборовался, 3 раза над ним читали отходную.
  Похоронен «странник, только странник, везде странник» Василий Васильевич Розанов, или «Вася кладбищенский», как называли его однокурсники, в Черниговском скиту Троице-Сергиевой Лавры самим о. Павлом Флоренским рядом с К. Леонтьевым под «шапочкой Сергия». Кружева оборвались.


                Зонтик шапито
  Я была на этой площади не раз. Белый иудейский песок рассыпан на ней сферическими кругами. Там весь город семьями готовит яхты к отплытию, я стою у раскинутого цирка шапито дождливым вечером и держу за руку ушедшего с прозрачными жонглерами отца.
  Яхты как в музейном дагерротипе серебряного цвета со вкусом тростникового сахара. Мы музеифицируем наши сны и мумифицируем наши жизни.
Сферы сводятся удаляющейся пропорцией, ведь геометрия Евклида по отношению к геометрии Лобачевского миф. Так две параллельные прямые: на плоскости не пересекаются, но пересекаются в пространстве, поэтому тоска усопшего и тоска живого по усопшему перпендикулярны.
  Отец ушел к просвечивающим жонглерам. Цирк шапито плачет вечерним дождем и аплодисментами. Ему дарят пионы: бордовые и сдержанные, цвета розовой пыли, золотого меда, сливочного масла, рассвета, вулканической лавы, клубничного шарика мороженого, жемчужной россыпи.
  Он кланяется. Яхты отплывают и только цирк шапито складывается зонтиком, опоясывается конвертом от старого письма, застегивается на липучую марку и отправляя в мой сон.


                Завешанные зеркала одного жандарма
   Традиция завешивать зеркала в доме усопшего не имеет летоисчисления. Иначе отразится, иначе вернётся. Такая у зеркал судьба: либо в центре на подмостках жизни, либо в трауре на подмостках смерти. Судьбы бывают у больших поэтов и политиков. Те, кто к ним приближается, обжигается как Икар. Так случилось с одним жандармом, на встречу которому шли большой поэт и большая политика.
   В 1837 году по приказу Бенкендорфа жандарм оказался одним из немногих, кто сопровождал тело Пушкина к вечному пристанищу. Он прожил вместо поэта самые тяжелые дни упокоения духа. Зеркала на Мойке, 12 завесили 29 января в 2 ч.45 минут и приоткрыли 6 февраля в 6 часов. Александра Сергеевича должны были отпевать в Исаакиевском Соборе, а отпели в Конюшенной церкви. Вход был по билетам, студентам в этот день императорским указом запретили пропускать занятия.
После отпевания гроб поэта поставили на погребальную колесницу, на которой  когда-то был привезен из Таганрога покойный Александра 1.
  Ночью 3 февраля тело Пушкина тайно вывезли из Петербурга в Псковскую губернию и похоронили в  Святогорском монастыре рядом с могилой матери. И все это время жандарм был с ним, охраняя его одиночество. Поэт был занавешаным бронзовым зеркалом, которое не сверкает, а светится изнутри.
  Карьера жандарма складывалась на поле русской литературы. В 1864 году он арестовывал Николая Гавриловича Чернышевского за тайную переписку с Герценым и издание антиправительственной прокламации «Барским крестьянам». Жандарм оказался по ту сторону Зазеркалья в борьбе с революционерами и «барскими крестьянами».
Николай Гаврилович был похож на зеркало из обсидиана с претензией на непосредственность и монументальность фигуры. Граммами не взвешаешь, камень не из драгоценных. Это магматическая горная порода, состоящая из вулканического стекла. «Гражданская казнь» Чернышевского на Мытнинской площади в Петербурге привела к первой волне извержения вулкана, лавой  которого начала захлебываться вся Россия.
 19 мая 1864 года Николай Гаврилович стоял у позорного столба, а над его головой преломили шпагу в знак лишения чести и всех прав состояния. Ненастная погода, проливной дождь, 2000 человек публики, брошенный к ногам букет цветов довершил картину разделения собравшихся на борцов с самодержавием и борцов с борцами.
Сам жандарм был похож на каменное зеркало. Его натирают маслом, иначе оно снова становится тяжелым камнем.
  Зеркала Федора Спиридоновича Ракеева завесили в 1879 году. В завещании он написал о своей воле – на все скопленные деньги выстроить в Смоленской губернии Храм. Верхнюю часть Храма освятили в честь Николая Чудотворца, нижнюю в честь Георгия Победоносца.
  После смерти велел он себя забальзамировать и хранить в склепе внутри Храма. Но случилось то, чего он опасался всю жизнь. Над ним надломила шпагу революция.
В 1932 коммунисты устроили в Храме клуб, затем склад удобрений для скота и самого забитого скота. Кости генерала валялись вперемежку с костями животных.
  Стоит Николо-Георгиевский Храм церковь и поныне, как зеркало муранского стекла, куда стеклодувы Венеции решили влить ртуть и олово, балерину и солдатика, получив большое разбитое сердце истории и нравов.

                12 месяцев

  Она всю жизнь что-то искала: себя, любовь, знаки. В январе нашла 5-копеечную монету и была рада новогодним подаркам. Блокнотики, ручки и конфеты сыпались от родителей и друзей!
  В феврале нашла на соляной прыщавой дороге серебряную цепочку с детским крестиком. Не задумываясь, одела на себя судьбу чужого ребенка, оставив свою в отражении лица подростка.
  В дождливый март нашла дохлую крысу. Торжествовали соседские коты, но весенняя любовь распалась как дольки апельсина.
  В пасхальный апрель нашла деревянную пуговицу. Долго держалась за неё, предлагая руку помощи трубочисту, но трубочист оказался без сажи и пепла на голове, поэтому остались дни желаний, много желаний, много дней!
  В мае нашла фольгу от шоколадки. Старую, плотную розовую фольгу, что вместе с бумажными цветами и лопнувшими шариками валялась после демонстраций на дорогах. Жизнь в расцвет майских вишень казалась такой сладкой, что по утрам хотелось нестерпимо пить.
  В июне нашла ленту. Розовую или голубую, гадали долго, но в роддом принесли желтую, с желтыми же цветами и желтыми первыми болезнями.
В жаркий июль – засохшую стрекозу. В середине жизни она высохла от работы. Много работы, всё в прок, всё в карман. В кармане стала позвякивать заработанная мелочь и заработанные морщинки.
  В августе нашла сохраненный родителями пятилистный цветок сирени. Не задумываясь, съела. Появилась устойчивость, весомость взглядов, вес в профессии и на бёдрах.
  В сентябре в теплом бардовом лесу нашла кухонную электроплиту в нераспечатанной коробке. Пора считать года по количеству использованных кухонных прихваток. Дом, семья и большой стол посреди кухни.
  В октябре своей жизни нашла пригретую на уходящем солнце ящерку. Пора затаиться на приходящем времени, жмурить глаза от остывающего солнца, высчитывать алгоритм полета сухих дубовых листьев, вспоминать запахи мая и трудовое лето жизни.
  В ноябре на белой тропинке в санатории она нашла 4 цветных карандаша и раскрасила все блокнотики своей жизни.
  В декабре она ничего не нашла, но, правда, уже и не искала.

                Его звали Лазарь
  «Недалеко от Иерусалима было селение, называемое Вифания. Там жил Лазарь. Лазарь услышал воззвание Иисуса и вышел к нему, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами» .
  Лазарь с еврейского «Бог мне помог». Он родился в 1893 в бедной еврейской семье с 13 детьми. В этот год Храму Христа Спасителя в память о павших в Отечественной войне 1812 года исполнилось 10 лет с освящения.
  Отец его, Моисей, поставлял скот на бойни Киева. Сам он с 14 лет работал сапожником и палачом. В его революционной карьере есть свои рекорды: как-то он подписал список на бойню в 36 000 человек. Он стал одним из богатых и страшных людей страны. Его имя носил московский метрополитен.
  Притча Иисуса: «Один человек жил богато, но неправедно, другой бедно, но праведно» . В праведности своей жизни он не сомневался. Лично взял под контроль процесс уничтожения Храма Христа Спасителя.
  После принятия решения на заседании ВКПб и резолюции Комитета по делам культа с Храма смывали позолоту, раскалывали мраморные горельефы, дробили порфирные колонны, стальными тросами стаскивали при помощи тракторов кресты. Готовили к бойне.
  Взрывом Лазарь руководил лично. 2 мощные волны 5 декабря 1931 и полтора года разборки руин. Он  не услышал воззвания Иисуса, получив имя «железный Лазарь».
На месте Храма Дворец Советов с 75-метровой статуей Ленина не построили. В 1960 в заложенный фундамент залили открытый бассейн «Москва». Дионисийское торжественно наращивало мышцы под волной искусственного хлорного беспамятства.
  В 1961 Лазаря исключили из своей партии, оставшиеся 30 лет он прожил в забвении и затворничестве на Фрунзенской набережной в Москве.
  Раскаяния или покаяния от наркома, члена Политбюро ЦК ВКПб Лазаря Моисеевича Кагановича никто не услышал. Он заложил фундамент Храма Страны Советов в 1917, снося и взрывая на пути другие храмы и жизни, и умер в год взрыва Храма Страны Советов в 1991 году, вместе со своей страной.
  Он прожил 97 лет и был похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. На православных кладбищах сладко пахнет медуницей, ландышами, шиповником, жасмином и земляникой. Папоротники на могилах  взрываются вверх с силой зачатия жизни и воскрешения. Деревянные, металлические и каменные кресты ласково наблюдают за копошащимися птицами и не видят того, обвитого по рукам и ногам погребальными пеленами. Наверное, снова Бог ему помог, ведь его звали Лазарь.


                Деревянная лошадка
   На дворе стояла мягкая красно-желтая осень. Ёжики сложили свои простынки, насушили яблочных семечек на длинные зимние вечера, нагрызли яблочных долек для теплых чаепитий.
   Ветки хрустели в саду, листья шептали бегающим под ними муравьям, чтобы их несли аккуратнее и только старый деревянный дом вздыхал, потому что люди из него выехали и смех не щекотал стекол его окон.  Ребра бревен стали пошатываться,  горло веранды покрыло плесенью как ангиной, а в пальчиках лестницы стал проглядывать ядовито-циничный мох. Дом кряхтел и мечтал о перерождении в тысячи деревянных игрушечных лошадок. Он будет рассыпан как карамельки по карманам смеющихся  детей.
   В этой полудреме  Дом осел еще на четверть бревна, крыша начала рушиться, так как чердачные тайны перекрыли клапаны волнения. Пыльные лёгкие с мешками сухой сладкой лесной малины, избитым  медным тазиком и серебряной стружкой фотографии стали иссыхать. Дом трещал. В нём жили только крысы, но после разговорчивых детей Дом их не любил, потому что много суетились и прыгали.
  Снос дома совпал с днем осеннего равноденствия. В этот равный и полный как стакан компота день дом репетировал цокот лошадки. Народ с ближайших улиц набежал поглазеть на снос. Дом улыбался: лошадки ему снились.
  Как во сне, к нему бежала девочка, которая его любила. Раньше она рисовала и фотографировала его, лазила на чердак и прыгала с крыши, обнимала печку и щекотала  стекла своим смехом. «Купи лошадку или деревянную лопатку», - подмигнул ей Дом, но в этот момент из него стаей побежали крысы. Их бег напоминал ныряние дельфинов  на морских волнах. И только один юный крыс остановился и оглянулся, он так любил спать на чердаке в запахе сладкой малины и сухарей. 
  Кувалда с ядром разогналась и стукнула дом в правый бок. Крыс встретился взглядом с девочкой. Удары рушили Дом. Запахи и сны из него взвились в темное преддождевое облако.
  Девочка и Крыс сидели на лавочке спиной к разрушенному  дому. Клюквенная горечь покрыла их лица. Они слушали падающие звуки, смотрели на красно-желтые листья. Сгорбленные спины и грустный взгляд делал их соратниками. Они мечтали, как на Рождество купят деревянную лошадку или лопатку, все-равно на букву «л».   

                Киевский «Фауст»
   Он смотрел «Фауста» в Киеве 41 раз! В одном из «Фаустов» пел молодой Ф.Шаляпин. Он  с упоением слушал Р.Вагнера «Тангейзер» в Киевском Оперном театре. Однажды слушал «Демона» А.Рубинштейна в одном зрительном зале с М.Врубелем.
Беспросветный рассвет пил из кружки его новые дни. Отец его, Афанасий Иванович, был доктором богословия в Киевской Духовной Академии. Когда вся семья слышала церковный колокол, он знал, что это вбивают сваи в новый котлован.
  Как и многие родственники, он поступил на медицинский факультет Киевского университета. Был врачом Красного Креста, земским врачом, вел частную практику врача-венеролога, но врач остался в Киеве, а в Москву переехал писатель.
Он шел к «Фаусту» мелкой поступью: «Дьяволиада», «Роковые яйца» и, наконец, беспросветный закат стал пить из кружки слепые вечера его жизни.
  Роман «Мастер и Маргарита» с эпиграфом из «Фауста» Гете стал закатным. 12 лет шла борьба за роман при жизни. Слепой и больной, он диктовал и исправлял, завещая сохранить роман, работу над которым окончил за 3 месяца до смерти.
  В 1940 году он умер и был кремирован. Михаил Афанасьевич Булгаков похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. На его могиле установлен камень, названный «Голгофа», который раньше лежал на могиле Гоголя.
  Борьба за роман продолжалась еще 30 лет после его смерти.
 Он смотрел «Фауста» в Киеве 41 раз!

                Сон в квадрате
  Она была как все: каллиграфия походки, готический почерк, вензеля кудрей. Любила виноград «дамские пальчики», читала Шопенгауэра, поэтому повесила в комнате 16 гравюр с изображением собак. Знала территоториальное деление своей ладони, ибо хиромантия для нее превратилась в хирологию, mantos стал logosом, logos toposом. Линия судьбы, жизни и любви поделила ее комнату на 3 части: судьба – письменный стол, жизнь – постель, любовь – гравюры с собаками.
  Сегодня проходили  пробы фильма об известном режиссере. Дом. Низкие потолки, залитые топленым дневным светом. Вся семья пьет мятный чай с горячими блинами. Мама, перекидывая блины на сковородке, вздыхая, говорит дочери: «Как быстро прошла жизнь!»
- Стоп! Дубль снят.
Девочка с хвостиком в красном коротком платьице подходит к режиссеру.
- Вы понимаете характер героини, кого Вы будете играть?
- Вероятно, Вас и Ваш сон.
- Какое у Вас образование?
- Балетная школа.
- Спасибо. Следующая! Как быстро жизнь прошла…
Светлая низкая комната. Дыхание пышных блинов и мяты. Свет июльских окон отражается в блюдцах.
- Мама, мне приснился сон, как про меня снимают фильм, - звонко объявила девочка с хвостиком в коротком красном платье. 

                Яблоня
  В его доме росло дерево. Яблоня. Большие корни выкорчевывали доски пола, ветви упирались и ломали стены, а верхушка поднимала уровень потолка, каждый год приближая небо на 34 сантиметра.
  Весной яблоня цвела, с радостью лопнувших в ночи почек. Раскрывшиеся к завтраку как фантики конфет, бархатные гофрированные листья, россыпью сахарной  пудры превращаясь в белые цветы. Его дом весной становился площадью матового фейерверка. Жизнь салютовала победу над творчеством. Он не мог писать, чернила расплывались в прожилках молодых листьев и дерево становилось черничным, не мог спать от шепота завязи и эха оседающей пыльцы. Весна множила его до появления новой жены, которая веником сгребала в ведро отцветшие кисти.
  Летом яблоня держала тень во всем доме. Он мог много работать, много писать под ветерок, возникающий от мерного покачивания веток беременной яблони. Веник был выброшен в пору месячного затишья до рождения первых яблочек. После Яблочного Спаса дети начинали озорничать: окунались в тазик с бельем, сыпались в кувшин с водой, падали на голову. Бывало, болели оспой и покрывались пятнами, засыхали от тоски по Его Жене, желали, чтобы ее белые крепкие зубы вонзились в их упругие бока. Бывало, были жертвами искусства, позируя перед художниками в натюрморте. Яблочный звон, треск созревших косточек в сердцевине плодов делали Жену и Яблоню подвижницами. Они поднимали яблоки, мыли, вытирали, сушили, убирали в банки с компотом и обе худели к концу лета. Руки и ветви стали длинными и жилистыми, лицо и крона вытянулись, ствол высох. Он еле успевал носить воду из колодца, чтобы поливать корни и наливать в кувшин.
  Осень превращала дом в красно-желтую мозаику. Он снова много писал. Листья яблони, как и рукопись, стали похожи на пергамент. Он складывал сочные рифмы гербарием в книжные страницы, а высушенные и почерневшие выкидывал в угол комнаты. Они оплакивались Женой и Яблоней и собирались в черный мешок. Каждую среду мешки отвозились в крематорий и сжигались наряду с другим мусором.
Зима превращала дом в чертеж, гравюру, трафарет, выкройку будущей жизни. Яблоня жеманно напоминала о грусти и одиночестве мира. Он не мог без боли видеть обнаженное её тело, пытался нарядить гирляндой, но она скидывала золотые шары, мишуру и яркие лампочки. Яблоня не шумела, не шуршала, не шептала и тихо уходила в глубокий сон. Он не мог писать в этой тишине и тоже постепенно уходил в глубокий сон. В новогоднюю ночь жена загадала уйти. Желание сбылось в первые минуты праздничного рассвета. Она прихватила с собой дольки сушеных яблок и пару рифм на дорогу.
  Ему снился Его дом, он должен был его оставить, но не хотел. Сладковатая грусть позволяла ему пройтись по пустым светлым комнатам. Это не вечер и не рассвет, но теплый масляный день, выдержанный в своих мягких тонах как сливки, взбитые на грудном молоке и перистых облаках. На лестнице сидела невеста в фате. Когда он подошел, невеста рассыпалась газовым платком сквозь венчальное кольцо и в руках осталась одна фата. В какой-то момент ему показалось, что имя его теряет эмаль, оно рассыпается и просачивается как песок в стеклянной колбе часов через перешеек. Он проснулся в день весеннего равноденствия накануне новой весны, повязав ствол Яблони газовым платком.   

                История одного фантика
  Он решил покончить с собой. Всё брошено, надежды съедены. Был гладкий и полный с выпуклыми ребрами-орешками, всегда крутился, суетился, перекатывался с боку на бок, валялся в сахарной пудре, на вечеринках поливал себя глазурью и разноцветной вафельной крошкой.
  На свадебную церемонию одел перламутровую пуговицу. Невеста – зефиринка была аппетитной, пухленькой особой. Она взяла его за перламутровую пуговку и повела кататься в какао на молоке.
  Иногда они гуляли в дырявых карманах по вечерним дворам, выглядывая трамвайные рельсы, настолько они были из другой стали. Карамельки - детишки рассыпались по разным вазам и городам. Когда растаяла зефиринка, он потерял себя. Исчезла перламутровая пуговица, осыпалась пудра, раскрошились орешки, потрескалась глазурь, оставив открытой рану в виде сушеного черного изюма.
  Его одели в фантик, но он не грел. Положили в картонную коробку с другими фантиками. Сначала было жарко, потом холодно. После восьмого круга не было света, и он выпал из фантика, который летел за спешащей машиной, обгоняя кленовые жухлые листья.
  Он не успел броситься в мутную лужу, его склевал голубь, поднявшись высоко в небо. После восьмого круга он воспарил.
               
                Кама река
   Кама река до сих пор держит по правую строну христианское послушание, а по левую – языческое усердие. Пармский характер тонет в глубоких водах темной реки. Пермские мужики сами вырезали из дерева христианских святых.
   Деревянные боги из пермских деревень вдохнули в легкие христианства чистый воздух. Николай Можайский из деревни Зеленята, говорят, любил ходить по ночам. Староста часовни самолично сменил деревянному Николаю 8 пар обуви, так как к концу года они оказывались изношенными. Вопрос, почему Николай Можайский уходит, не застал мужиков врасплох: «Ведь ись (есть) хочет». Как в любой в семье, Николай Можайский лечил, успокаивал и ходил за пропитанием.
   Христос в темнице, привезенный из Троицкой церкви деревни Пашии ХVII века в часовню села Канабек ХVIII века. Сидящего деревянного Спасителя одевали всей деревней не только, чтобы отметить важные дни его жизни. В понедельник Страстной недели черные бархатные одежды, в день Воскресения белые парчовые. Остальные дни – одежда в золотую как Солнце или белую как утренний туман тюль, тонкую и призрачную.
   Вот и пойми характер неграмотных мужиков, что парчу золотую не жалели, на хлеб откладывая.

                Таволга
   Таволга покрывает своим цветом  большие влажные поля, не болота и не степь. Он ворвался в его жизнь как утренняя птица в заросли сонной молодой травы, порвал все корни и сплетенные венком узы брака, разворошил гнездо. Он был взъерошенным юным Птенцом с упругими перьями и осипшим от ночных стихов голосом. В клюве у него были только строчки и никаких зёрен. Его глаза – дерзость, губы – вызов,  затылок – искушение,  лоб – противоволновая дамба, ресницы – ожидание, улыбка – томление, брови – вопрос традиции. Он пел и будил, блудил и блуждал. Ему всегда было 17, даже когда наступили последние 37.
   Летом 1871 таволга набрала силы, стебли ее потемнели от переизбытка соков. Птенец пишет письмо Иволге, птице яркой, любящей виноград и черешню, не прочь полакомиться бабочками, необщительной, но обыкновенной. Так этих птиц и зовут: иволга обыкновенная.
   10 сентября 1871 года они встречаются. Это было началом конца, точкой неотвратимости, рассвет и закат поменялись координатами восхода и захода, уровень моря поменялся с уровнем неба. Даже рождение сына Жоржа 30 октября 1871 и обоснованная ревность жены Матильды не удержали Иволгуо от полёта. Высокое содержание аскорбиновой кислоты в таволге приводило Иволгу в восторг, возбуждение и вдохновение.
Июнь! 17 лет! Сильнее крепких вин
Пьянит такая ночь…как будто бы спросонок,
Вы смотрите вокруг, шатаетесь один
И поцелуй у губ трепещет как мышонок.
   Медовый аромат травы красил их месяцы и годы полета. Таволгу, Filipandil-у  во Франции называют царицей лугов добавляют в чай, вино и пиво. «Filum»- «нить», «pendere» -  «висеть», говорило о том, что оба висели на волоске от мира, жизни и смерти.
  «В плену робинзонад» оказались 2 безумные души. Они бились, трепыхались, взмахивали крыльями в силках любви, перелетая из Франции в Бельгию и Англию, забывая о мышах-полёвках, которые летать не могут, но обладают острыми зубами.
В июле 1873 Птенец и Иволга поймали свой полёт в сети. Выстрел из револьвера случился не раз, брюссельский Дворец правосудия приговорил Иволгу к тюремному заключению. Его исповеди писались жизнью, тоской по улетевшему в жаркий мир Птенцу, легальным отречением семьи. В тюрьме он получает известие, что прошение жены Матильды о раздельном владении имущества, принято. Иволга остался один. Без Птенца, гнезда, жены, детей, дома и имени. «Его тюрьмы» сменились «Его больницами» и «Записками вдовца». По ночам ему снились всадники – ученики школы военного искусства в разноцветных формах.
   Птенец отдался безвестности, странной женщине и скоротечной болезни с той же полярной страстью, с которой уводил из гнезда Иволгу, выклевывая из оконной мозаики семейного дома цветные пластины.  Он умер в 1891 году в 37. Его творческий полёт занимал 3 года с 1869 по 1872, и это были годы с Иволгой.
Абсент, меланхолия, кладбищенские кусты ракит и деревянные кони карусели были формулой его лирики:
Среди листвы зелёно-золотой,
Листвы, чей контур зыбок и где спящий
Скрыт поцелуй, - там быстрый и живой
Фавн, разорвавший вдруг узоры чащи.
   Исповедь разорванной Иволги заканчивается фразой: «Но всё пошло вразнос в нашей семье, когда в октябре 1871 г. появился в Париже Артюр Рембо». В жизни Поля Верлена еще четверть века вплоть до 1896 г. всё шло «вразнос»: его имя, жизнь, тюрьма и больницы, скитания и позор. Он лишился жены, детей, матери, дома, но в конце жизни собрал по черновикам и памяти стихи своего юного и капризного Поэта, о которых уже в 16 лет говорили, что они «выше литературы». Благодаря Полю Верлену мы знаем о «проклятом поэте» Артюре Рембо, который как таволга покрыл своим цветом  большие влажные поля, не болота и не степь.


                «Весёелые похороны»
   Она собралась уходить и мечтала как в любимом фильме Куросавы, о весёлых проводах. Она хотела праздника. Ей несколько раз снилось, как везут её на кладбище, смотрит она на лазоревое небо сквозь рыжие кленовые листья и красота наполняет её уход, а потом вдруг поворачивает голову, а за пустым поминальным столом один человек закусывает после рюмочки водки, да и тот, наверное, отец.
  Грустные траурные процессии вызывали у неё сожаление по уходящим. Самым сильным  приливом жалости стал уход Монферрана. Она не хотела как Монферран, поэтому решила оставить завещание и написала: «Завещаю на могиле моей поставить арку».   Любитель архитектуры, она знала что Монферран прожил в России более 40 лет с 1816 по 1858 годы. Лицо Петербурга – морщинки и улыбка архитектора в камне.    Александровская колонна, некогда «Колонна в честь всеобщего мира» и великий Исаакиевский собор забрали его жизнь. Через 40 лет строительства на 28 день после освящения открытого собора, архитектор умер. Так матери рождают дитя и умирают, морские раковины отдают жемчуг и остаются пустыми.
   «Для чего мне арка на могиле? – думала она, - может, колонну или памятник поставить? Нет, арка, красная, яркая, чтобы издалека было видно».
Монферран мечтал быть похороненным в подземных сводах Исаакиевского собора, перепутья которого лучше него никто не знал, в утробе собственной жизни. Александр II отказал ему в этой воле, так как просящий был католиком. Траурный кортеж с телом Монферрана объехал вокруг Исаакия, поздоровался, повидался и попрощался, а потом его  увезли во Францию. Как металась душа этого француза, потерявшая свою могилу на несколько веков!
  У себя на Родине Анри Луи Огюста Рикар де Монферрана не знали, как не знали Августа Августовича или Августа Антоновича, поэтому безвестная могила затерялась.
Один раз сквозь красную арку пробежала девочка и загадала желание, которое сбылось. В другой раз сквозь арку прошла мама и загадала желание, которое сбылось. В третий раз прошла группа паломников во здравие, а потом потянулись туристы и молодожены. Под аркой целовались в обещании верности, кидали монеты, привязывали ленты, оставляли свадебных кукол и цветы. Она радовалась и смотрела, как шумно и весело проводят люди время у её вечного пристанища. Лазоревое небо сквозь рыжие кленовые листья было прекрасным и поминальный стол никогда не пустовал.

                Имя собственное
   Она расщепляла и множила себя в именах и книгах. За жизнь 47 псевдонимов и ни одного ребенка. Её набеленное лицо было схоже с белевской пастилой, в которую крадучись добавлялись кислые ноты безжалостного авторского голоса. Такие яблоки росли в садах Толстого и Тургенева, варились вместе с вареньем из модного тогда померанца, съедались любимым конем Льва Николаевича. Их складывали в плетеные корзины около супружеских спален, чтобы библейский аромат проникал в верхние пузырьки теплой утренней медовой кожи молодоженов.
  Родилась женщина с «зелёными русалочьими глазами» и золотыми волосами в 1869 г. в Белёве Тульской области. Её называли «ведьмой», «дерзкой сатанессой», «белой дьяволицей», «декадентской мадонной» и даже сказочной Грэтхен, если бы не змеиная улыбка и двуполосный как у ящерицы голос.
  В 1889 г. в Церкви Архангела Михаила в Тифлисе она венчалась с мужчиной, о котором писала книгу после 54 лет совместной жизни. Возможно, они действительно были двумя сторонами Луны. Он нежный и утонченный, она же писала от мужского лица, шокировала публику экстравагантными костюмами. Мальчик-паж стал одним из любимых образов кисти Сомова и Бакста.
  Она могла назвать себя Никитой Вечером, Товарищем Германом, Романом Аренским, чаще  Антоном Крайним. Себя считала серединой семьи и пола, яблока и моста. Как-то Мариэтта Шагинян приглашала её на вечер женской поэзии, получила отказ с комментарием: «Простите, но по половому признаку я не объединяюсь». Она не объединялась ни с кем, находясь сверх, транс и межконтинентальной, полярной и очаровательно едкой. Боттичелевскую и демоническую красоту в ней видел Брюсов.
Полярность судьбы проявилась в границах революции, которые с треском расходились по швам, не сумев запеленать в старых нормах новое государство. Абсурд расщепил на атомы структуру повседневности страны. Её дневники наполнились новыми запахами: «Собачину продают на рынке спекулянты из-под полы. Стоит 50 рублей за фунт. Дохлая мышь стоит 2 рубля».
  В историческом переломе собственное зачеркнуло  все 47 псевдонимов. Она критикует  псевдонимы революции: «Ленин, Зиновьев, Стеклов, Троцкий, Каменев – вот псевдонимы вожаков, скрывающие их неблагозвучные фамилии». Она возмущена переименованием Санкт-Петербурга:
Кто посягнул на детище Петрова?
Кто совершенное деянье рук
Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,
Смел изменить хотя б единый звук?
  В Доме Мурузи супруги прожили 23 года. Там она вела «Петербургские дневники»: «Я следила, как умирал старый дворец, я видела, как умирал город». Там она начала называть себя летописцем. Март 1917 описывала как «алые крылья и марсельеза в золотой пурге». Октябрь 1917 как «самый темный, идиотский и грязный переворот». В 1919 она с мужем выехала через Польшу в Париж. До конца жизни она писала, оставив в дореволюционной России символические  жесты и множественные имена. Разноголосье автора создавало увертюру её творчества, но история свершила переворот и в её жизни, обратив все 47 псевдонимов в сольную партию одного имени.
  Зинаида Гиппиус похоронена в 1945 году под одним надгробьем с мужем Д.С. Мережковским во Франции.

                Двадцать первая дуэль
  Двадцать первая дуэль, она же последняя. Его воспитывали как «нового человека». Царскосельский Лицей выдержал 12 выпусков особенных людей, обращаясь к которым в день открытия  19 октября 1811 г. профессор А.П. Куницын сказал: «Вы не захотите слиться с толпой обычных людей, коих поедает забвение». Забвение прошло по окраине их города, имя которому – Честь.
  Они привыкли к полярностям. В большой античной зале упражнялись в фехтовании, а спали в «кельях» при температуре 14-17 градусов. В певческих и рисовальных классах в них воспитывали благородство и достоинство, прививая правила поведения: «ложиться спать благопристойно, без малейшего шума», «за определенным столом пить чай и кушать завтрак со всей благопристойностью и тихостью», «слушать молитву с благовением», «пороки своих товарищей не скрывать».
  Смирение и благородство не позволило им «слиться с толпой». Дипломаты, адмиралы, поэты, получали на выпуске из Лицея чугунные кольца или кусочки колокольчика.
  Колокол призвал к молитве в 1837 году, но был разбит. Его не услышали. «Национальное негодование» и «народное возмущение» в момент трагедии, в пылу агонии, при накале температуры светских отношений между Поэтом и Жоржем де Геккерном, было оглашено постфактум. Где были все друзья Поэта, что могли бы поддержать и отвести от смертельной раны? Оттиск лицейской печати звучит: «Судьба на вечную разлуку, быть может, породнила нас». Они были разлучены  навечно.
Антон Дельвиг к 1837 шесть лет как умер от тифа.
  Вильгельм Кюхельбекер в 1837 был на поселении в Сибири. Его смертную казнь как декабриста заменили каторгой. В Тобольске он и умер спустя 9 лет после Поэта.
Иван Пущин в 1837 тоже жил в Туринске как декабрист, отбывающий каторгу.
Петр Вяземский был управляющим Заёмного банка и жил в Москве, а Иван Козлов, с 1921 разбитый параличом и слепотой, не был поверенным в оттенки света.
  Для Александра Сергеевича Пушкина первая дуэль состоялась в Лицее, а двадцать первая – на Черной речке в Санкт-Петербурге, и Провидение сложилось так, что в роковом 1837 он остался в окружении совсем не «новых», а «обычных людей, коих поедает забвение», которое погубило незабвенных. 

                Перламутровое перо
  Ей снились стихи, состарившиеся и молодые, в антологии и в сравнении. Они звучали, молчали, падали, ранили, ложились на порванные страницы, росли, стреляли в дуэлянтов, погибали в лагерях, вздыхали перед разводными мостами. Любили Петербург, Венецию и деревню.
  Стихи по-детски шалили, приговаривая «Агния», смотрели исподлобья, приговаривая «Борис», дерзили, приговаривая «Владимир», ухаживали за женщинами, приговаривая «Иосиф», кошками появлялись на черепичных крышах, играли в классики и в бисер.
Лауреатных и непроклюнувшихся, их подметали вместе с сухими листьями и фантиками по осени, вытирали платком вместе с хрустальными слезами, промакивали салфетками вместе  с чернильными кляксами. Стихи коротким полетом оседали на стол, пеплом в спрятанные пепельницы, порванными  струнами  на сцены.
  Она проснулась от крика белых птиц. Чайка унесла в клюве стихи как аист приносит ребенка и только перламутровое перо упало к ней на подушку.

                Варенье из померанцев
  Они любили варить варенье из померанцев, собирать мёд с фацелии, называть овраги «верхами», а пирожки «выдохами». Семейный повар флейтист Никола Румянцев надувал начинённые вареньем пирожки воздухом с углов, исполняя очередную музыкальную партию.
  Он жил рядом с екатерининским трактом и железной дорогой. К дому и от дома. Поезда вёрстами алых шарфов накручивали на чугунные колёса его жизнь и судьбы его героев.
  Станция Козлова Засека, 206 км от Москвы. Первый паровоз там гордо появился 5 ноября 1867 года. Свист, змеиное шипение и искры из труб позволили ему сказать, что ведомство путей сообщения принадлежит самому дьяволу. На Козловой Засеке он забирал почту и встречал гостей и царские поезда.
  А дома вместе с Николаем Румянцевым жена Софья, урожденная Берс, готовили к Рождеству Анковский пирог по родительскому рецепту, с начинкой из взбитого с цедрой лимона масла. Они неспешно гуляли в Ореховой аллее, слыша отзвук заведенных от 1867 года часов, спешащих к ужину.
  Станция Лазарево, 237 км от Москвы. Его поездки к брату в Пирогово. Под стрекотание колёс он мечтал побывать на окраине мира, верил, что Южная Америка станет самой прелестной страной, а Северная примет его как уважаемого гостя канадских духоборцев. Мечтал о путешествии через Средиземное и Черное море. Чувство экзистенциальной бездомности подпитывалось крайним постоянством домашнего уклада.
  В 6-7 утра- чай или кофе, в 13 – неизменный на протяжении всей жизни завтрак из овсяной каши, яиц и простокваши, обед и чай при свечах с вареньем. Секрет семейного варенье заключался во вкраплении в крыжовенное или яблочное варенье лимона или ванили. В парке Клины деревья высаживались клинышком.
  Станцию Скуратово, 284 км от Москвы, он проезжал по пути в своё имение Никольское-Вяземское. Блеск рельсов напоминал ему гильотину с красной дорожкой для женщин благородного происхождения, поэтому железную дорогу он назвал «горделивой чугункой». Свист пара напоминал дуэль скрипки и фортепиано в бетховенском опусе №47: сонаты для скрипки №9 («Крейцеровой»).
  В новых странах он жадно поглощал музеи, завтраки, выставки, званые ужины и традиции. Во Франции слушал лекции в Сорбонне, смотрел полотна Рембрандта и Мурильо в Лувре, гулял по резиденции, где Бонапарт отказался от престола.
  В Европе поезда топили углём, а в России дровами, поэтому на обратном пересечении границы, запах затопленной печи возвращал домой. Дома именинный сливочный пудинг обливали ромом, поджигали и вносили в гостинную, запивая самодельной померанцевой настойкой цвета позднего прозрачного августовского листа из «Березового прешпекта». Повар Николай 28 августа в честь дня рождения хозяина напился и снова вымаливал прощения у хозяйки усадьбы, которой пришлось встать за плиту самолично.
  Со станции Щекино, 218 км от Москвы, в 6 утра 28 октября 1910 года вместе с семейным врачом Душаном Петровичем Маковицким он сел в тёмный поезд своей жизни, поезд №9, в котором как в Крейцеровой сонате, боролись скрипичная партия жизни и фортепианная партия смерти. Скрипичная исполнялась им, а фортепианная – свыше.
Когда-то в Германии он влюбился в «Сикстинскую мадонну» Рафаэля, в мраморные рельефы берлинского Пергамского алтаря, веймарские дорожки фахверковых домиков времен Гёте и Шиллера, оперу Моцарта «Волшебная флейта», где дирижировал сам Ференц Лист!
  Дома «волшебной флейтой» дирижировал повар Николай Румянцев: яичница выпускная, с шампиньонами и укропом, яйца в томате и всмятку. В 50 лет он стал сдержанным вегетарианцем и раскованным сладкоежкой. Когда жена с детьми уезжали в московское имение, ему доставался большой запас фиников, овсянки и кофе. Он варил кофе и рассматривал географические карты, хранящиеся дома в большом количестве, вспоминал Рим, раскопки в Помпее, Caf; Greco, где бывал Гоголь и мастерские художников. Втайне он мечтал жить, умереть и быть похороненным как простой странник, без креста, памятника и имени.
  На станции Астапово 31 октября 1910 года он сошёл с поезда больной и через 7 дней умер. 8 ноября 1910 года тело Льва Николаевича Толстого траурный кортеж сопровождал до дома в Ясной Поляне - усадьбе, где так много светлого ясеня. Часы в его комнате остановили в 06.05. Железная дорогая передала его тело дому, в котором так любили варить варенье из померанцев.


                Ворон Кутха
   Ранним утром посреди Марсова поля он стоял, широко расставив лапы и гавкал собакой на редких шатающихся прохожих. 4 утра – не время гуляния и работы. Это время возвращения домой. Майский крупистый туман заставлял людей вздрагивать, потому что собаки поблизости не видно, а резкий лай отскакивал как горох по пустой тарелке от толстого апельсинового стекла фонарей.
  Потом он полетел на Петроградку, у скамейки валялась пачка открытых чипсов. Ворон переворачивал, крошил и высыпал чипсы. Фонарь в виде жемчужины на четырех ножках поэтично светился перламутровым светом.  Барочные пристрастия ворона  в выборе дворов с фонарями становились порочными. Он прилетал во дворы в стиле модерн. Оборот к барокко становился двойным, в квадратной степени, завершенным и перверсивным. Перверсии и обороты он любил.
  Бывало, зимой ворон катался на лобовом стекле машины. Взлетит на обледеневшую крышу и лапами кверху на капот, снова и снова. Эта шалость возвращала к нему телесное бессознательное  стаи. Зимой он летел во двор с фонарем в виде паука и паутинки. Свет сквозь чугунную сетку яичным отблеском  взывал  к ужину. В этих дворах было много высоких машин, а замерзшие окна делали паутинку видом шали, которую женщины надевают на голову в русские зимы, вдохновляя Кустодиева. Вороны тоже вдохновляли Рериха и Сурикова. Их рисовали на войне, кладбищах и в детских сказках.
  По осени он любил таскать желтые листья, проклевывать их тонкую кожуру и смотреть. Он аккуратно складывал их мозаикой на мокрый темный асфальт и улетал во двор с чугунным фонарем,  обтекающим  столб.  Засыпал на верхушке столба и видел сон, что чугун плавится и льется, а ворон в детской сказке, пьет чай то с сорокой, то с лисицей, то с зайчиком и мышкой в теплом янтарном теремке посреди зеленой опушки, и нет в округе холодных городских дворов с домами архитектуры модерна. Зовут его Кутха и он совсем не замечает мусорные баки и перебегающих крыс.
  Проснувшись поздним летом он полетел во двор с фонарями в виде лилии или мака. Надо же было скрестить в одном цветке стыдливую зарделость девственной чистоты и порочную улыбку  сладострастия. Засовывал клюв в банку из-под сметаны, но чувства сытости не появлялось. Бросил банку, погонял молочные желуди.
  Налетели двое, ругались, что залетел в самый центральный двор. В нем 125 лет назад установили невзрачный первый электрический фонарь в виде объемного прозрачного веера с бронзовыми языками пламени, эрмитажный фонарь напоминал перевернутую керосиновую лампу.
   Ему так хотелось попасть внутрь! Он любил запах кофейных зёрен, но  никогда не пил сваренный кофе, любил запах прикуренной сигареты, но никогда не курил, любил старые дворцы, но никогда в них не бывал. В Эрмитаже он засмотрелся через окно в старинный золоченый зал с потемневшими от времени амальгамными зеркалами и вдруг увидел, что перья-то у него белые!


                История имен или имена истории
  История именует, имя становится историческим.
  Жило-было Потешное поле в Петербурге. На Большом лугу в центре императорского города проходили потехи-военные парады. В ХIХ веке Потешное поле или Царицын луг переименовали в честь грозного бога войны,- Марса, придав  характер патетический и мемориальный. Марсово поле уже было в Риме и Париже.
  После долгих внешних и внутренних войн с 1918 г это место стали называть Площадью жертв революции. Военное нападение сменилось жертвенным покоением без покаяния. Площадь стала братским кладбищем советских и партийных работников до 1933 года.
  Так поле выросло в луг, площадь и кладбище. Сейчас Площадь революции снова зовется Марсовым полем, которое больше походит на Потешный луг. Там запускают воздушных змеев и фонарики желания, сидят с детьми на газонах и вдыхают по весне беззаботную сирень.
  В Одессе памятник основательнице города Екатерине II установили в 1900, но уже через 20 лет её правление на площади закончилось. Екатерину сменили на бетонный бюст и полноценную скульптуру  Карла Маркса, который держался у власти недолго. Стихия оказалась сильнее исторического детерминизма: порыв ветра смел памятник. Восстанавливать не стали.
  Пустое место стыдливо прикрыли серпом и молотом, а в 1965г. торжественно открыли памятник восставшим на броненосце «Потемкин». Памятник «потемкинским потомкам» простоял до 2007 года, когда имперские идеи снова овладели сознанием современников. Памятник императрице Екатерине II отлили. Свершили новый символический исторический переворот, в результате которого она в ХVIII в. и пришла к абсолютной власти. Но нет ничего постояннее временного и относительнее абсолютного в истории. В современной Одессе природная стихия снова желает сдуть памятник императрице и восстановить «потемкинцев».
  Вечные повороты истории и противостояние. Известные вопросы:
Чарли Чаплин или Бастер Китон, Платон или Аристотель, идеализм или материализм, Ахматова или Цветаева, Толстой или Достоевский, - терзают людей, которые мечтают о каморке со сверчком, а заведуют кафедрой химической энзимологии и переносят в перерывах стеклянные пробирки в одной руке и зеленые яблоки в другой. У них ностальгия по Богу и собственному имени, которое снесло порывом ветра с постамента своей биографии и раскрошило ржавой крошкой, сменив эпистолярный жанр жизни жанром могильных эпитафий.
  Знал бы Маркс, чей отец Генрих был из рода раввинов и мать Генриетта из семьи раввинов, что он будет сражаться с ветром за право стоять на императорском постаменте и что спустя четверть века после его смерти в 1883 году памятники ему будут установлены во всех городах Восточной Европы и что, возможно, молитвы отца спасли его от времени, когда тела коммунистических лидеров стали бальзамировать. Знал ли Ницше, что в год своей смерти 1900, обречет новый век на страшную гибель новых имен в истории и история обретет новые имена.

                Когда дети и деревья были маленькими
  Это был ад Данте, залитый сюрреалистическим солнцем Средиземноморья.  Белым липовым медом пропитывал он хлебную мякоть дорог и дорийских колонн. Серебряными ложками блестели крестовые перекладины оконных рам. Кружевной пенкой топлёного молока протекали фронтоны и фасады двухэтажных домов. Один из домов был особенно аппетитен. Хотелось вкусить его, впиться в хлебный мякиш и расщепить на атомы снега горячим языком морского пляжа. Стены молочного дома походили на печенье, смазанное взбитыми сливками.
  Раньше, когда дети и деревья были маленькими, здесь покупали для них пирожное и пирожки. Сейчас дом пустой, дети сквозь стены проросли деревьями с прозрачными зелеными листьями. Запах томленого солнца, топленого молока и сдобы вырос, пирожное и пирожки там больше не пекут.
  Пруд возле дома нагрелся до состояния кипения Средиземного моря. Температуру в градусах Цельсия добавляли 15 хоров, которые плыли в гондолах от одного берега к другому.
  На том, другом берегу холодного мокрого города, в семье Ювачевых, накануне новогодних праздников  года первой революции родился мальчик с сильным взглядом. Он жил в Петербурге, Петрограде, Ленинграде.  Фотографии на стенах родительского дома последовательно менялись: с леечкой в 2 года, с сачком в 5 лет, с записной книжкой и курительной трубкой в 21 год. Мальчик закончил Петришуле, реальное училище, работал подручным монтера в Барачной больнице им. С.П. Боткина, поступил в электротехникум.
  Начал писать, имел 30 псевдонимов, восхищался Шерлоком Холмсом, носил коричневый в крапинку пиджак, брюки «гольф», длинные носки и желтые ботинки на высокой подошве. Любил женщин и розыгрыши. Первая жена Эстер Русакова писателя в нем не приметила, вторая Марина Малич, этот фокус раскрыла.
  Из страха мобилизации симулировал психиатрическую болезнь, которая в один час спасла и в мгновение  сгубила его. Вверил окружающим, что мысли остаются открытыми, если голову не перевязывать лентой. Как-то раз сказал: «Я никогда никого не провожаю», и обернул эту фразу эхом к себе. Его никто не проводил.
  В 1931 году был арестован сотрудниками ОГПУ. Благодаря отцу, концлагерь заменили ссылкой, и он вернулся в Ленинград. В 1941 его арестовали сотрудники УНКВД ЛО.
  Заключенным тюрьмы «Кресты» полагались 150 граммов хлеба в день, но только в блокадном Ленинграде их забывали кормить. В один холодный февральский день его тело, погрызенное крысами, нашли на ледяном полу тюремной камеры.
02.02.1942 Даниил Хармс умер. В этот день деревья и дети снова стали маленькими. Гондола, полная детских стихов,  поплыла от берега холодного мокрого города в ад Данте, залитый сюрреалистическим солнцем Средиземноморья.


                Дом с синей оградкой
  Он на 3 года младше Чехова и на 5 старше Горького. Свою автобиографию излагал кратко: «Родился в 1863 в Санкт-Петербурге, этого и довольно». По происхождению из низов: мать-прислуга в доме Агаповых, по образованию и жестам – аристократ. Был учителем русской словесности в «медвежьих уголках»: Крестцы, Великие Луки. К радости своей смог вернуться в Петербург, где литература подарила ему новое имя и признание.
  Самым успешным и счастливым в его жизни стал 1907 год - произведения печатались, а в одинокую жизнь постучалась Анастасия Николаевна Чеботаревская. После продолжительной и напряженной переписки он, человек с каменным лицом, предложил ей лично почитать новую рукопись. С 1908 они живут вместе. Маленькую хрупкую Анастасию Николаевну он называл «Плакса Николаевна». С 1910 году на Резъезжей, 10 молодая жена устраивает литературный и художественный салон. Карнавалы, игра в кино, разговоры. Вместе они пишут статьи, переводят. С лекциями об искусстве он с Игорем Северяниным ездит по стране. Пока не настал роковой 1917.
  Революцию он не принял. Хлесткая на описания Зиннаида Гиппиус писала о нем как о самом замечательном писателе, который не вступил в сговор с коммунистами. Рыбные коридоры, продовольственные пайки, продажа оставшихся вещей привели супругов к решению уехать за границу. 25 сентября 1921 года назначен выезд в Париж, а 23 сентября 1921 Анастасия Николаевна прыгает в холодную воду Малой Невы с Тучкова моста. Река закрывает её тело льдом до 22 мая 1922 года. Он ждал её, велел перестилать постель, не убирать оставленного вязания, ставить столовый прибор на неё к обеду, а 22 мая снял обручальное кольцо с её холодного пальца и одел себе на мизинец. Поэт в нем умер, а гражданин Тетерников прожил еще 5 лет.
  Они встретились в 1927 году и стали жить в городе памяти с улицами Казанская, Гельсинфорская, Кронштадтская, Рождественская и Финляндская. Там много листьев и промокших детских игрушек, фантиков, стёршейся мишуры и искусственных цветов. У них есть свой адрес: по Петроградской улице налево на Троицкую и направо на первом повороте на Евгеньевскую. Улицы Православного Смоленского кладбища в Санкт-Петербурге приведут нас в дом с синей оградкой  Анастасии Николаевны Чеботаревской и писателя Федора Кузьмича Сологуба.

                Трамвай его жизни
  «На поездах и вагонах в поздние вечерние часы я наслаждался обществом Шоу, Честертона, Диккенса. Иногда Олдос Хаксли подсаживался, слепой, но пытливый. Где-то по середине Канзаса в полночь я похоронил Цезаря».
  Его жизнь походила на трамвайные рельсы, он напрямую знал, чего хотел и никогда не сворачивал, как трамвай. С 12 лет знал, что будет писателем. В его жизни никогда не было денег, но он садился за письменный стол и писал каждый день. Не получил образование, но каждый день 12 лет к ряду ходил в библиотеку и читал, читал, даже поговаривая о себе: «Я закончил библиотеку». Он был водителем своего трамвая: «И вот где-то далеко, из-за поворота, на серебряных рельсах появляется трамвай, покачиваясь на четырех маленьких серо-голубых колесах».
  Такой сказочный как юная утренняя снежинка цвета инея трамвай в Санкт-Петербурге называли «ледовым». Он был похож на сон или поэтическую метафору. Начинал ходить в крещенские морозы, а заканчивал в день  весеннего равноденствия. Зима была его дыханием, он скользил по льду Невы как прозрачная карамель. Такие трамваи-призраки снились Петербургу 15 серебряных лет с 1895 по 1910.
  Его мать была шведка, дед и прадед – потомками первопереселенцев англичан, приплывших в Америку в 1630 году. Он помнил первый снегопад и первый поход в кино в 3 года на «Горбуна Собора Парижской богоматери», считал себя правнуком колдуньи, сожженной на Сейлемском процессе над ведьмами в 1692, поэтому умершие в невесомости, режиссеры-демиурги, пылающие люди, карлики и зеркала, мумии и татуировки, идущие в затопленный Лондон разговаривали с ним. Он встречал на одном лугу Уайльда и  Генриха VIII, Рузвельта и Гитлера.
  В Лос-Анджелесе во времена Великой депрессии он пошел на выпускной вечер в костюме убитого дяди Лестера. Дырки от пули аккуратно зашили. После школы работал продавцом газет.
  Самым быстрым в Петербурге транспортом были «конки» - пара-тройка подъемных лошадей, что тащили по рельсам вагоны с людьми. Лошади с одним на всех именем- Сизиф.
  Шведские корни обрекли его на счастливую жизнь с единственной женщиной – Маргарет. Она берегла его и его книги, знала 4 языка, родила 4 детей, разбиралась в вине и любила кошек. Маргарет создала покой Мастеру без сделки с Воландом. Размеренный труд принес успех в 1953 с романом «451 градус по Фаренгейту». На стене кабинета он прибил автомобильный номер «F-541», но сам за руль никогда не садился.
  Трамваи с деревянными лавочками и выдвигающимися подножками несли его в мир литературы. Электрические трамваи появились в Петербурге 16 сентября 1907, а с 1914 года освоили все главные улицы Петрограда. «На нём эполеты мерцающей меди и золотой кант проводов. Цифры на боках трамвая и спереди ярко-золотые, как лимон».
Он жил романами, сценариями, вёл телепередачи и верил, что каждый новый рассказ продлит жизнь. «На бегу трамвай скользит по серебряной паутине, протянутой высоко среди деревьев».
  В 20 годы ХХ века количество пассажиров и трамваев выросло. Трамваи в Ленинграде приходили из САШС и назывались «американками». Он родился 22 августа 1920 в городе Уокиган штата Иллинойс в ту пору лета, когда вино из одуванчиков обретает медовый цвет. А уехал трамвай его жизни в депо «Приют скорбящих душ» 5 июня 2012, начало полета одуванчиков.
  Рэмонд Дуглас Брэдбэри писал: «А что до моего могильного камня? Я хотел бы занять старый фонарный столб на случай, если вы ночью забредете к моей могиле сказать мне: «Привет» А фонарь будет гореть, поворачиваться и сплетать одни тайны с другими. И если вы придете в гости, оставьте яблоко для привидений!»
«И вагон поплывет своим путем все дальше и дальше по своим потаенным, давно схороненным рельсам, к какой-то своей потаенной, давно схороненной цели».   

                Новая Беатриче
  Ветер Ренессанса игриво осыпал родившихся на берегах Темзы в июле 1829 года младенцев золотым пеплом. Девочке с золотыми волосами кисти Рафаэля была открыта книга жизни до прекрасного возраста Христа.
И поразил вблизи его колонн
Того, чье сердце люди сохранили
На Темзе вплоть до нынешних времен
И в золотом ковчеге сохранили.
  Её волосы таили цвет лимонно-желтой меланхолии, соломенного осеннего свидания, спелого кукурузного солнечного полдня, канареечной любовной песни, лаймовой измены, горчичной ревности, карри пряного поцелуя, янтарной утробы с младенцем.
Песочный оттенок золотого был решительно раздроблен в масляную краску художниками Х1Х века, в мастерские которых она уверенно вошла. Красивую модистку в шляпном салоне в 1849 году увидел художник Деверелл, который осмелился предложить ей позировать при посредничестве матери. Эта жемчужина вмиг была закрыта кружком художников, которые называли себя «Братство прерафаэлитов».
  Данте Габриэль Россетти встречал её в мастерской и больше не отпускал свою Беатриче. Поэмы, стихи и картины с обращением к автору «Божественной комедии» не могли обещать счастливую жизнь.
К тебе, поэт, примчалась Беатриче,
Покинувши приют святых теней
И одного тебя на помощь клича.
  Они творили. Искали. Оба писали стихи и картины. Девочку с золотыми волосами поддерживал сам Джон Рёскин.
  Ветер Ренессанса стал пронзительным зимой 1851. Она позировала Джону Эвересту Миллесу. Для сходства с утонувшей Офелией лежала в ванне часами, чтобы художник запечатлел золотые локоны в воде. Вечно остывающая вода коварно забирала красоту и здоровье Девочки. Она стала стареть и вянуть. Миллес писал полевые цветы летом, а венчальный цветок своего полотна лютой зимой. Маргаритки, камыши, маки и плющ дышали на картине воздухом её легких.
  Беатриче много болела. Венчание с Данте Габриэлем Россети состоялось 23 мая 1860 в Церкви святого Клемента. До неё она уже дойти не могла, её привезли. Беатриче ждала дитя. Шила, плела и вязала маленькую одежду, но многодневные роды сгубили младенца в утробе вязкого янтаря.
  Беатриче выбрасывала из окон в Темзу эскизы красивых женщин, в которых влюблялся Данте. Река была покрыта набросками красивых и здоровых женщин, какой была когда-то и она, и Офелия. Оливковые темные воды уносили с собой любовь.   Горчичный вкус жизни стал желчным и тошнотворным. Она покончила жизнь самоубийством, храня во чреве еще одно дитя. Янтарная утроба как паук, заточила в себе жизнь, оставив тельце в бутоне нераскрывшегося цветка. Одна завязь.
И так на Солнце дева засияла,
Что описать не сможет и поэт.
В той сфере, где сейчас она стояла,
Поверьте, цвета не – есть только свет.
  В гробу к ней вернулась красота, а от Данте отвернулось Искусство. Оно, питающееся кровью талантов, разочаровалось в нем. В знак смирения и вины Россети завернул в соломенные волосы сломленной Беатриче рукопись со своими стихами и похоронил их вместе.
Как в Небе, где струится неизменный
И ровный свет. Всё, что я там познал,
Не передаст язык обыкновенный.
В такую глубь мой разум проникал,
Где уязвимы памяти пределы.
  7 лет Россети жил в погоне за своим талантом и своей тенью. Они ушли, но оглядывались и корчили рожи. Этого слабая душа Россети не вынесла. В 1869 году ночью на Хайгетском кладбище он вскрыл могилу, чтобы вернуть стихи. Беатриче купалась в  лунном свете и казалась несорванной кувшинкой. Его рука не дрогнула расплести волосы и вытащить стихи.
  Он их опубликовал. Нового Данте не случилось. Искусство прощает гибель, измену, но не слабость духа.
  В 1869 года Элизабет Сиддал отдала Данте Габриэлю Россетти рукопись, но забрала с собой вдохновение. Он прожил 53 года, без неё тягучие 13 лет: 7 до эксгумации и 6 после. Жизнь после привела его к безумию и затворничеству. Ему все время казалось, что кувшинки смотрят на него с горьким укором. Похоронить себя он велел подальше от Хайгетского кладбища.
Преступив границы зрелых лет,
Я в темный лес забрел и заблудился
И понял, что назад дороги нет.


                Чужая тень
  Он приезжал на закате и уезжал на рассвете. Он как будто жил и не жил здесь. Пропадал и возвращался. Никто не видел его с чемоданом. Никто не видел его.
За ним ходила чужая тень – тень Сутулого стекла. Она стекала с подбородка вопросительным знаком и осыпалась охристыми копейками мелкой акации на асфальт, но ответа не давала.
  В его комнатах висели театральные люстры, которые мерно тускли перед открытием оконных занавесок. В его прихожей была шинельная комната.
  Он ходил в большие музеи искать свою тень в старых зеркалах. Сутулое стекло сливалось в амальгаме ХVIII века и веселилось. Тогда он ходил жалеть перевернутую черепаху в картинах фламандца Франса Снейдерса. Однажды насчитал в его «Птичьем полете» 36 птиц и на летучей мыши уснул.
  Он любил Джорджо де Кирико и считал себя основателем метафизической живописи, потому что по ночам сдувал круглый пенопласт с ладоней и крутил снежной  позёмкой среди игрушек. Его присутствие было в падении, синхронность в диахронности, а неизмеримость меры в безмерной основе пропорции.
  Он любил вдыхать кофейные зерна, но кофе не пил, дым закуренной от спички сигареты, но не курил. Любил вафли прямоугольные, круглые, венские, топленные, подгоревшие, но не ел их. Цвет льняной моли позволял ему оставаться в невысоком полете.
  В какой-то момент он понял, что спираль галактики, оленьих рогов, ДНК,  циклона и домика улитки одинаковы и что у него нет ног, поэтому тень не цепляется к его пяткам, поэтому никто её не видел и только Сутулое стекло по-старчески улыбнулось.

                Шаман бумажных змеев
  Он хотел стать химиком и просил самого Менделеева оценить открытую им теорию газа. Менделеев ответил, что такая теория открыта четверть века назад.
Известно, что на золоте ничего не растет, всё растет на меди. Он был из золотого сословия, но жил в медных трубах. Всю жизнь учился вопреки обстоятельствам. Родился в селе Ижевском Рязанской губернии в семье лесничего в 1857. С 9 лет потерял слух и дружбу одноклассников.
Известно, что кости, дерево и даже металл становятся камнем. Псевдоморфоза.   Он стал краеугольным камнем науки, вымещая из своей жизни аппетит, любовь, страсть и комфорт.
  С 16 лет в Москве от отца получал 10-15 рублей в месяц. Каждые 3 дня ходил в булочную и покупал хлеба на 9 копеек, откладывая деньги на химические реактивы для опытов. Жил в комнате в квартире кухарки. Ежедневно с 10 до 15 изучал науки в единственной бесплатной библиотеке Москвы, - Чертковской. Там познакомился с  нелюдимым помощником библиотекаря, бессеребрянником, раздававшим свои зарплату бездомным. В этом юродивом Науки ради он не узнал друга Л.Толстого,  родоначальника русского космизма Николая Федорова. Они так и ни разу не поговорили о Космосе, но каждый искал путь к нему. Космос их свел.
Известно, что самый большой слиток золота в 37 кг нашел русский крепостной крестьянин. Получил вольную, денег, напился, подрался в кабаке и умер в остроге. Золото унесло его жизнь.
  В читальном зале он выучил дифференциальное и интегральное исчисление, высшую алгебру, аналитическую и сферическую геометрию, астрономию, механику и химию. В Рязани в 1880 году получил свидетельство уездного учителя математики. Служил в Боровском уездном училище Калужской губернии 12 лет. Единственной женщиной и женой его жизни была Варя, с которой они обвенчались в 1880 году. Любовь отдана науке, а Варе верность. На венчание шли пешком, денег не было.
  Он был шаманом бумажных змеев, заговаривающих небо. В его доме гремел гром, сверкала электрическая молния, плясали бумажные куколки. Их высаживали в почтовый ящик или в лодку и пускали по реке. Лодочки были деревянные, а затем цельнометаллические. Он дичился людей, видел во сне дирижабли, из скромности не поехал на встречу с Софьей Ковалевской. Жил только наукой, но его статьи долго не принимались академиками. Рукописи, чертежи и записи горели с домом в 1887, тонули от разлива реки в 1889.
  Шаман мастерил и запускал воздушных змеев с обрыва, не устраивал и не отмечал праздников, в селе его звали Желябкой или чудаком. Однажды он смастерил бумажного ястреба- увеличенную копию складной японской игрушки, ездил по замерзшей реке с помощью зонта-паруса.
  У него было 4 ребенка. Двое сыновей стали бумажными куколками  и уплыли в лодке на другой берег жизни с разбитыми зеркалами, кувшинами и тарелками.
После революции он был арестован и сидел в тюрьме на Лубянке, но после избрания в Коммунистическую академию новая власть поддерживала его до 1935 года.
В этом году шаман умер. Обычно после смерти шамана от его бубна оставляли обод. Обод звенел как струна и зиял как космос, затягиваял в свою черную дыру  всех заглядывающих.
  Создатель математической теории ракетного движения, теории межпланетных сообщений Константина Эдуардовича Циолковского умер от рака желудка. Спустя 31 год Александр Мень свершил над его могилой отпевание. Еще один воздушный змей вырвался в небо.


                На улице Горького
  Это был дом на улице Горького, буквой «г» из кирпича красной кладки, отполированный памятью советских демонстраций, проводов радиоприемников, мочей послеобеденных заводских, выстрелами 90-х.
  На балконах и крышах там росли деревья, в подъездах жили 90-летние старушки, румянившие щеки перед прогулками. Они как зефир растворялись в эфире ревности к другим старушкам с мышиными косичками, подвенечным платьям и погребальным венкам.
  В комнатах с высокими потолками в гробы к ним прыгали трехцветные кошки на счастье и уходили вместе с ними, положив бумажные 10 рублей в карманы синих теплых кофт.
  Это был дом на улице Горького, зеркально отражающий в себе Андреевский спуск со всеми перебегающими черными кошками. Крысы бежали из подвальных банков на крыши поэтов и как революционеры попадали под лезвия гильотин. Дым от сигарет покрывал упавшие с дырявых балконов надувные мячи и мягкие пеленки. В спрятанных комнатах пылились коньки, пахло грустным нафталином без полёта бабочки.
  Там летали из окон морские черепахи и цветные попугаи, во дворе были могилки котят, щенят и шлемоносных василисков. По комнатам ходили голуби, по углам прятались карликовые кролики. Восход и закат солнца объявляли троллейбусные провода, заглядывая в чужие сны. Там росли дети. На улице Горького. В каждом городе, в каждом сне.

                Герой без времени
  Он родился смуглым, был по Платону бронзового сословия, но по назначению золотого, хотя сам больше любил слово «миссия». У него с детства была своя миссия. Сплав воли, меди, силы, олова делали его персонаж лиричным и твердым, язык железным и ручным. Ему дали имя Реут. Братья Медведь и Сысой, сестричка Лебедь. Семейные корни проросли в русской земле до Х века. Дома, в которых они живут, звенят и поют колыбельные и заутренние.
  Он был светленьким на солнце, игривым по воскресеньям, торжественным на Пасху и родительские субботы. Как все дети, любил зиму и крещенские морозы, когда можно было звонко смеяться. Он никуда не убегал, знал только свое подворье, по оттенкам утреннего лилового на восходе определял, ждать ли дождя днем, а по оттенкам серебряного на закате  определял, как много выльется млечного пути из стакана ночи. По дыханию женщины видел возраст младенца в утробе, по дыханию мужчины знал,  сколько месяцев осталось до начала войны. Животных он не любил, птиц отпугивал, особенно ворон. Те нападали на кладбища и выдергивали цветы из венков, ворошили корзины, склевывали оставленные ватрушки и скорлупу от вареных яиц, летали со стаканами водки в клювах. Вороны громко каркали, вторгаясь в лады его музыкального слуха.
  В юности он влюбился. Женщины были для него неясным: либо прекрасны в голубых и бардовых одеждах, либо болтливы наподобие ворон, что не убавляли громкость, но однажды с высоты своего роста и положения он увидел ее: глаза синие, коса русая, взгляд скромный, голос тихий. Он бился, завидев ее на другом краю поля, но отходить было нельзя, так и наблюдал, как войдет, да как выйдет. Один раз она зашла одна, а вышла с мужем. Глядя на нее, он почувствовал, как разольется утроба, напоив цветы, а глядя на него понял, что через 3 месяца начнется война и оба они погибнут до исхода 9-месячного срока. Богатыря назовут в честь отца, а у него вырвут язык. Это страшный сон, который навязчиво являлся в ночи страстных пятниц. Коллективный страх всей семьи.
  В войну он стал героем. В город с «детинцем Кремлем» в утробе, опоясанным пятью ремнями верности, каменными стенами, крайнюю из которых звали «Персия», с захабом-рукавом или кишкой, ворвался враг. Город встречал «Грудью», оберегал «детинец», заливал горячими нечистотами чужеземцев в захабе, но не удержал и пал.
  Его волокли перед народом, оторвали уши, били плетью, заточили в темницу и оторвали язык. Он замолчал и больше не видел снов. Малиновый звон над Псковом перестал покрывать утренним туманом поля и вечерним спокойствием дома. Вечевой Колокол умолк. И та, что родила Богатыря, рассказывала сыну, как красиво, когда поет колокол.

                Полет
  Он научился летать! Видел во сне, читал в сказках, но никогда не решался сам, хозяйство не позволяло. То перенести, то сохранить, то сложить чего. Хозяюшка к нему относилась уважительно, берегла. Женщина устойчивых нравов, ка колонна, не терпела отклонений, ветряных особ, назойливых мух, настойчивый ветер, причем, южный ветер не любила больше северного. Он приносил липкость, обдавая губы влажными прядками золотых волос,  беспорядок и легковесность. Она не любила беспорядок и легковерность, поэтому слово её, как и бедра, были весомы. Детишки ей казались вечными маленькими ежиками, которые тыкались носами в дверь, а попадали в дверной косяк. Он их не любил, но помогал.
  С добропорядочной Хозяйкой их связывало уважение и привычка. Когда-то он привлек ее прозрачностью взглядов, не стараясь прятать внутренний мир. Он легко делился им с другими, мог и чего нового сложить. Потом, говорят, поизносился от жизни, потерся  в некоторых кругах, даже унизительно принимал пару раз в себя по литру пива.
  Сморщенным утренним мятым завтраком он вспоминал о сладком развесном мороженом, бесформенном как пластилин, бесцветном как снег. Его детское время. Себя он корил за беспозвоночность и безволие, готовность принять новые убеждения, потребности и желания. Врожденный нонконформизм и ведомость.
  А во сне он мечтал стать стеклянной гармоникой, издавая потусторонние звуки о мокрые женские пальцы мадонн литографий 18 века, напоминающие морскую песнь, зовущую моллюсков вернуться в утробу раковины. В кухонное окно он видел чаек, они были почти прозрачны в тканях небесной материи, если бы не пронзительный крик и безобразные лапы.
  Однажды он готовился к Пасхе, переносил луквую шелуху для покраски яиц от соседки Хозяйке. Вдруг поднялся сильный южный ветер. Весна еще не набрала свои обороты, но ветер был неокрепший южный. Шелуха рассыпалась пухом его невидимых крыльев по двору дома. Она залетала в щели бревен, трещины оконных рам, стыки досок лавок. Он было бросился догонять шелуху, даже зацепился об одну из досок, но сила снов позволила ему выбросить из себя шелуху, суету и прочую тревогу, разогнаться и полететь!
  Он плыл медузой по небу, иногда теряя равновесие и балансируя на грани электрических проводов, но разряд снов подбрасывал его от опор и ветер поднимал его выше. Он стекал слезой неба на влажные перья рассыпанных тыквенными семечками по озеру уток и овсяными прядками по щекам хозяйки. Она перестала бесцельно подметать шелуху в угол двора. Он летел и пел песнь минестреля ветряной мельнице, о которой мечтал с пивом и квашеной капустой в утробе и стыдом по утрам. Он стал стеклянной гармоникой, чистым прозрачным как в детстве и с легкостью полетел к мельнице.
  Хозяйка с горечью посмотрела на летящий полиэтиленовый пакет, который служил ей в хозяйстве и мог прослужить бы еще, если бы не южный ветер и ветреные особы, которых она так не любила.

                Едоки картофеля
  Последние августовские дни пахли яблоками, теплой землей, скошенной травой, выплеснувшимся коровьим молоком, иссохшими деревянными брусками, кислой ржавчиной железных замков.
  Девочка 7 лет в калошах на голу ногу бежала по теплой тропинке, закрыв большие скрипучие ворота деревянного дома. Рыжий Шарик прошмыгнул в щель под воротами и гордо побежал рядом, виляя хвостом. Мимо взрослых синих ромашек у дома дяди Вени, заросших кустов сирени с черными сердечными листьями, как у вдовы, уже отгоревавшей по ушедшему майскому цвету. Сирень в отличие от черемухи, остается без детей и мая. Мимо дома слепой старухи Стрелковой, огород которой напоминает летнее море, где зелеными волнами по ветру колышется днем трава, мимо склада капусты, которую скоро начнут солить, а пока завозят мешки соли и переворачивают высушенные деревянные бочки, мимо собачьей площадки квадратом выращенных высоких тополей с качелями. Песочница, барьеры, тир, тропа гиль через склон к мусорке, еще дорога, мусульманское кладбище, заброшенный цех мясокомбината и они с Шариком пришли.
  По дороге поздоровались с тетей Раей, ворчливой старухой Николаевной, полаяли на соседского серого Ваську, повиляли хвостом перед собакой Гретой, получили ириску от дяди Коли- папы Аленки, обменяли ее на календарик с бенгальским тигром, покачались на качели, посмотрели, как бегут служивые собаки по бревну, пробежались сами, сорвали 5 лютиков, посмотрели в небо, пойдет ли дождь и наконец добежали до участка с картошкой, где их ждали папа, мама, бабушка и брат.
  Вилы втыкали в сухую землю, выворачивали куст и клубни картошки поднимались на поверхность. Белые и розовые, они наконец поднялись к солнцу. Их разбирали в разные ведра: покрупнее и помельче. Вилы нужно втыкать аккуратно, чтобы не поранить клубни. Пыль поднималась и шекотила ноздри. Все смеялись от того, что Шарик валялся в мягкой земле. Казалось, в этот день что ни пожелай, обязательно сбудется!
   Обратно шли той же дорогой: мясокомбинат, кладбище, помойка, тропа гильз, собачья площадка, склад капусты, промашки дяди Вени, сиреневые кусты бабки Николаевны, тополя и деревянные ворота дома.
  Шарик навалял дождь. По одну сторону дороги лил стеной, а по другую светило вечернее солнце. Теплая вода сквозь мешковину обмывала клубни. Вечером ели жареную хрустящую картошку, запивая холодным молоком из глиняных кружек.
Спустя 30 лет она сидела в вечерней комнате с вышивкой в руках и думала: «Почему в тот августовский вечер я мечтала остаться одна?»

                Депо потерянных 
  В это депо приходили потерянные и забытые перчатки и варежки. К ним судьба всегда требовательнее, ведь они живут парами. Вместе гуляют, играют в снежки, открывают зонтики и вино, прижимаются к щекам, спят в шкафу, прячутся в сумках, уходят на зимовку в полиэтиленовые пакеты с лавандовыми мешочками. И вдруг, когда кто-то из них остается один, то оба они никому не нужны. Шарфик, и тот подберут, унесут, постирают и прижмут к шее. Он обретет новый дом и нового спутника жизни. А вот варежки и перчатки без пары наколют на забор или сук дерева в наказание, что не смогли сохранить другого. Им должно стать прилюдно стыдно за собственную потерянность или заброшенность. Без пары перчатка и варежка ни интереса, ни ценности не представляет.
  В депо собираются трамвайчики и рассказывают на ночь страшилки и сказки.
Жили-были варежки. Добрые, пушистые, белые. Такие дарят послушным девочкам и невестам. Они похожи на пушистых котят.  В снежный новогодний день варежки пошли в кино. Смотрели тихо, не моргая, а после фильма ловили снежинки. Одна из них так разыгралась, что улетела на дорожку парка и долго лежала, смотря в снежное небо, не моргая, как в кино про любовь. В снегу девочка её не увидела и ушла домой. Варежку привезли в депо. Она стала серая и понурая, мокрая и ощипанная. Постарела, хочет летом умирать.
   А вот замшевая лиловая перчатка с руки пианистки, шитая на заказ. Она умела высокомерно смотреть сквозь объективы и мосты. В депо перчатка опустилась до уровня нижней полки, иногда выпивает из лужи, бывает клёвана голубями и не может слушать классическую музыку по радио. Её стежки нервно лопаются.
  Есть в депо широкая черная кожаная перчатка, из простых парней. Таких покупают сразу по несколько пар. Она работала на подхвате у автомеханика. Много дела, мало чувств. Этого паренька, возможно, и заберут, по формату его покрой подойдет ко многим рукам. Он не суетится и не рыдает, иногда пристает к хорошеньким вагоновожатым трамвайчиков, чтобы проникнуть в двигатель, но и этой простой радости не всегда перепадает.
  А вот детская варежка с яркими орнаментами, хлопает глазками. Она мечтала быть пришитой резиночкой к своей сестре, но мама сказала, что резиночек сейчас не пришивают. Она прыгает с полки на полку, падает на пол, мечтает полететь, любит фонарики и яркие фары вечерних трамваев, просит погудеть. А велосипедный звонок ей даже снится.
  Маленькой варежке трамвайчики рассказали историю про то, как пришла раз девочка в депо и забрала детскую варежку. Так и носила: одна родная зеленая, другая из депо синяя. Появилась у варежки сестричка. А еще другая история на ночь, как пришла однажды тетенька и забрала всех потеряшек в свой дом, мастерская называется. Стала из них игрушки делать: кому ушки зайчика пришьет, кому глазки пуговки как у медведя. Так и разошлись игрушки по новым домам, только ночами им снится своя пара, но днем кажется, что это было в той жизни, и хозяева бы их не узнали в новом теле.
  Много в депо потерянных варежек и перчаток: мотоциклетная, женская театральная, охотничья, строительная, горнолыжная и все мечтают, что найдут свою вторую половинку. Шарфику хорошо, его и без пары заберут.



                Послесловие
     В янтарную осеннюю завязь падали медовые капли сна. Мощеная брусчаткой набережная горной реки с неспешным течением и хрустальными стоками.
По ней скользили прозрачные фигуы Гиппиус и Мережковского, Сологуба и Чеботаревской, Сенеки и Агриппины, Цицерона и Фульвии, девочки и крыса, поэта и яблони, Куинджи и стаи птиц, Корбюзье и модулора, Магритта и матери.
На них падала золотая пыльца времени, поднимая рыжие волосы новых муз художников. Это всё повторится в истории, во сне, на каждой улице Горького, в слезе проснувшейся девочки, в упавшем на подушку серебряном пере чайки, в палочке корицы. Это всё повторится. Время пыльцы.