Эвтаназия. Часть 3

     Сейчас - со стороны - может показаться, что моё решение продиктовано ревностью. Но это не так. Я никогда не полагался на эмоции: они не просто отвлекают - они совершенно искажают реальность, а что может быть унизительнее самообмана?
     Я всегда знал, что постараюсь внести в этот мир максимум системы, не думал только, что судьба, даст мне возможность единственного поступка. Ну что ж, большинство не получает и этого. Я отчётливо понимал: главное - не перейти сладкую грань, за которой спекается разум, влияние момента убивает его или, что бывает чаще, уродует до неузнаваемости: страшно - дать страсти ослепить себя, сделать рабом, послушным орудием. Но и другое не было скрыто: сложись всё ИЗНАЧАЛЬНО иначе - и я стал бы для неё идеальным любовником и лучшим другом. Что же касается остального - не имеет значения.
     Теперь, когда история моей жизни близится к финалу, я могу дать некоторую волю запертому во мне, скрытому геометрией моих снов. Я знаю, как легко сойти с ума, прикасаясь губами к светлому теплу её кожи. Мне больно. Моё тело изломано глубоко загнанным внутрь, горячим, безрассудным желанием абсолютного обладания. Я слеп, глох, терял способность мыслить, двигаться, дышать, думая о том, что мог бы дать ей, благодаря прирождённым способностям, приобретённым навыкам, которыми не знаю - гордиться ли; а главное - владеющей мною нежности, так категорично изменившей для меня миры. Моя жизнь принадлежала ей с той самой вспышки во времени, когда в фиолетовых сумерках марта я увидел её тонкий силуэт и почувствовал запах розы. Но, даже вывернувшись наизнанку, не стану ИМ, а, оставаясь собой, не стану ни близким, ни просто полезным, востребованным вернуть в жизнь из коматозного сна, предпочтённого ею. НИКТО НЕ ЗНАЕТ ТЕБЯ ЛУЧШЕ…больше ничего, только это главное. Промахнуться может ненависть, любовь - нет, а то, что выше - не думай… - всего лишь вольность вытесняемой крови, больше не повторится. Наверное, имей я другую сущность, то мучился бы от липкого бессилия, положение представлялось бы мне тупиковым. Возможно, любой другой, окажись он вдруг на моём месте, предпринял бы попытку активно вклиниться в её повседневность, предложить себя вообще или вместо ТОГО, предложить задуматься о будущем, о детях, которых она не хотела, развлечь, взять силой или измором, увезти на тёплое побережье, годами ходить по её следам… Я выбрал другой вариант, бравший в расчёт не мои - только её желания, следовательно, единственно человечный.

     Мои дела находились в порядке, никаких особенных предприятий не требовалось. Оставались две непристроенные вещи - цветы и книга.

     В прошлом году я совершил плановую экскурсию по городскому Ботаническому саду. Специалист по розам, Анастасия, с гордостью показала мне свои владения. Цветы были великолепны. Мы подробно обсудили особенности тепличных роз и полюбовались альпинарием с относительно высокими сортами: страна вечного лета - думалось мне. Выяснилось, что Анастасия выращивает розы и дома, в горшках. Словом, я побывал у неё дома, в хрущёвке Академгородка, и увидел розовое чудо, сотворённое мастером.
     На почве общего увлечения цветами завязалась дружба, которая совершенно устраивала меня, ведь розы были тогда моей радостью.
     За день до Нового года, сидя напротив меня в своей крошечной кухне, Анастасия спросила: «Я тебе нравлюсь?» Я знал о её многолетнем романе с небедным женатым стариком. Без утомительных подробностей. После вопроса я искренне расстроился, сознавая дальнейшее, не отводя взгляда от её решительного и, наверное, красивого лица со светло-оливковой кожей, синими глазами, напряжённым ртом. Что я чувствовал тогда? - Сожаление о потерянном для меня человеке? - Да. А она встала в ограниченном, заполненном цветами пространстве, отгородив меня своим теплом от остального мира, и стала медленно раздеваться. Глядя на неё, я вспомнил Галину, встречи, опустошающие тело, жар чужого дыхания на коже - и ничего во мне не вздрогнуло.
     Я никогда не был коллекционером случайных ночей и достаточно хорошо понимал, что этот доверчивый мир цветов и тёплого шёлка заслуживает не только благодарности. Я сумел совершенно безболезненно избавиться от воспоминаний об Анастасии и по-прежнему навещал Галину в её серой цитадели, не испытывая никаких душевных неудобств.

     Мой звонок был для Анастасии неожиданным. После долгого молчания трубка сказала: «Хорошо, только приезжай прямо сейчас».

     Теперь мои цветы в надёжных руках. Я спокоен.

     Свидание оказалось коротким. Я сообщил, что навсегда уезжаю и дарю ей свои розы. Она приняла их. Я увидел в её глазах слёзы и отвернулся. Уже в спину она сказала мне, что я - злая, бесчувственная свинья, и чтоб не смел объявляться.
     Я шёл от Академгородка через плотину к своему дому пешком по ровному теплу сентября. Я больше не вспомню о ней. Никогда.

     Я не сторонник ритуальных действ и поэтому не люблю массовых гуляний и вообще - публичных жестов. Я сжёг свою книгу МЫСЛЕННО: медленно, лист за листом. Огонь пожирал мои труды, мои дни и ночи, страницы чернели, строчки наливались золотом, потом запекались кровью, потом рассыпались пеплом. Потом не осталось и пепла, как не осталось крови в моём теле и беззвучия в моём сне.

     …Сегодня ночью я летал: подо мною плыл земной шар, неслись облака; надо мною сияло огромное солнце, я растворился в этом сиянии; я слышал музыку, она лилась по моим венам. Наверное, я плакал от счастья.

     Эта вещь должна стать продолжением моей руки. Она сама нашла меня в нужное время, - а я легко узнал её с первого взгляда. Дома, при ярком дневном свете, я долго смотрел на свою винтовку, прежде, чем почувствовать её телом, - нечто большее, чем инструмент. Впервые. И напоследок. Затем я ощупал зарубки на прикладе, чтобы определить, под каким углом  сделаны надрезы - в спешке или на отдыхе. Выяснилось, что прежний хозяин был человеком методичным и аккуратным и оружие своё (судя так же и по стёртости чернения) любил. Пометки были и на рукоятке, что давало возможность проследить проделанный винтовкой путь.
    Я протёр мушку, потом разобрал и осмотрел ствол: мне нужно было приноровиться к ударно-спусковому механизму, но для этого всегда важно понять щелчок (мне потребовалось двое суток). Вынув из затвора ударник, я убедился в сухих стуках, после чего осмотрел патронник, прочистил ствол и газовую камору.
     Внутри ствола переливалось солнце, и я ощутил забытую спокойную радость от предчувствия хорошо сделанной работы.
     После того, как винтовка была смазана и собрана, я отдельно взял прицел, протянул все шурупы, проверил горизонт и вертикальные поправки, привёл в порядок стекло, вставил ватные пробки, затем присоединил прицел к винтовке так, чтобы он не болтался на приливе. Пять дней я выезжал в лес, пристреливая оружие.
     Миром владел сентябрь с его великолепным синим небом, сладким ветром и райской тишиной. Лежащему в жухнущих травах, засыпаемому яркими листьями, мне было легко. В день я делал до пятнадцати выстрелов.
     Какое-то время я мучился вопросом КУДА?, и профессионализм победил вполне понятное нежелание обезобразить твоё лицо. Прости меня.

ПММЛ - ОНА СПОЁТ ЭТО ПОЗЖЕ, МЫ УЖЕ НЕ УСЛЫШИМ, ВЕЧНОСТЬ ОТДЕЛИТ НАС С ТОБОЮ ОТ СТРАШНОГО МИРА.

В ГЛУБИНЕ КОМНАТЫ СТОИТ СТОЛ, НА НЁМ - НАБИТАЯ ДОРОЖНАЯ СУМКА. Я СИЖУ НА ПОЛУ - СПИНОЙ К СТЕНЕ -  И СМОТРЮ НА ЧАСЫ. Я СИЖУ ТАК УЖЕ ОКОЛО ВОСЬМИ ЧАСОВ. МОЯ ЖИЗНЬ ПРОЧИТАНА. ОКНО ОТКРЫТО, И ОРАНЖЕВЫЙ СВЕТ ЗАКАТА НАЧИНАЕТ НАПОЛНЯТЬ СОБОЮ ЗАМКНУТОЕ БЕЛЫМИ ПЛОСКОСТЯМИ ПРОСТРАНСТВО. Я УВИЖУ ТЕБЯ ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МИНУТ. МНЕ НУЖНО ЗАНЯТЬ ПОЗИЦИЮ.
ТЫ ПОЯВЛЯЕШЬСЯ В СВОЁ ОБЫЧНОЕ ВРЕМЯ, ИЗ-ЗА УГЛА СОСЕДНЕГО ДОМА, И ИДЁШЬ ПО УЗКОЙ ПОЛОСЕ АСФАЛЬТА ПРЯМО НА МЕНЯ. Я ВЕДУ ТЕБЯ В ПРИЦЕЛЕ: БЕЛОЕ ПЛАТЬЕ И БЕЛОЕ ЗОЛОТО ВОЛОС, ГЛАЗА ЦВЕТА ДОЖДЛИВОГО УТРА. НЕ БОЙСЯ, ЛЮБОВЬ НЕ ДАЁТ ПРОМАХА, ТЕБЕ НЕ БУДЕТ БОЛЬНО, ТЕБЕ НЕ БУДЕТ СТРАШНО - Я ПОМОГУ. БОГ ПРЕДОСТАВЛЯЕТ ЛЁГКИЙ ПЕРЕХОД НЕМНОГИМ, НО ТЕБЯ ЭТО ТРЕВОЖИТЬ НЕ ДОЛЖНО - Я ВСЁ СДЕЛАЮ САМ, Я НА ТВОЕЙ СТОРОНЕ, ТЕБЕ НЕ БУДЕТ СТРАШНО, НЕ БУДЕТ БОЛЬНО.
НЕ СЧИТАЙ ЭТО ЖЕРТВОЙ: КОГДА  ЗА МНОЙ ПРИДУТ, Я БУДУ ДАЛЕКО. Я БУДУ НЕДОСЯГАЕМ. И ЗНАЙ ЕЩЁ: ТЫ БЛИЗКА МНЕ, ХОТЯ НИКОГДА МЕНЯ НЕ ЛЮБИЛА.

В промежуток между ударами сердца я нажимаю на спуск…