Необычный груз

      Однообразные пейзажи средней полосы, чуть тронутые осенним тленом, пролетали за окном. Солнце скрылось за ближайшей лесополосой и давало о себе знать лишь вспышками между деревьями и столбами, стоявшими вдоль железной дороги.
В вагоне запахло вареной курицей и свежими огурцами. Однообразие перестука вагонных колес гармонично дополнил звон чайных ложек о граненые стаканы, одетые в «реликтовые» металлические подстаканники. Жизнь путешественников, часом ранее перешедших «Рубикон», разделяющий платформу и поезд, протекает здесь и сейчас: степень влажности простыней и вкус вагонного чая гораздо более значимы, чем все, что происходит за границами нашего дома на колесах.
Я довольно быстро понял, что не совпадаю с попутчиками по темпераменту и жажде общения. Извинившись, выхожу из купе.

    Ветер из нескольких открытых окон в коридоре вагона нещадно колышет занавески. Предаюсь старинной забаве путешественника – разглядыванию пейзажей за окном. В который раз задаюсь наивным вопросом из детства: почему деревья, стоящие ближе к железной дороге убегают назад гораздо быстрее, чем те, что стоят поодаль? Знакомая картинка рождает немудреную аналогию: мы почти никогда не можем рассмотреть и оценить день сегодняшний, стремительно улетающий в прошлое, тогда как давно минувшие события представляются нам наполненными очевидными смыслами.
Удивительно, но нам казалось тогда, что и в стремительно пролетающем за окном 1991 году нет ничего особенно примечательного. Страна, вышедшая на последнюю десятилетку второго тысячелетия нашей эры, напоминала рыхлую льдину в весеннее половодье. В год официального окончания «холодной войны», несмотря на референдум о будущем союзного государства, некогда «союз нерушимый» распался на независимые (как казалось) друг от друга государства. Эйфория второй половины 80-х сменилось растерянностью и неверием. За холстом с нарисованным демократическим очагом не нашлось дверцы, ведущей в страну счастья!
Армия, привычная отражать агрессию и уничтожать врага внешнего, оказалась беззащитной перед врагом внутренним, как танк в узких городских улочках. Пребывающее в растерянности руководство страны, расписавшись в собственном бессилии, издает указ о совместном патрулировании МВД и армии в крупных городах, делая Вооруженные силы инструментом внутренней политики. Авторитет человека в погонах стремительно падает. Командир атомного ракетоносного подводного крейсера получает денежное довольствие меньшее, чем продавец киоска, торгующего ширпотребом. Офицеры вооруженных сил, победивших фашизм, по ночам работают грузчиками, охраняют склады и казино. На улицах городов и поселков появляется невиданный доселе персонаж – солдат, просящий милостыню.
В Праге официально расторгнут Варшавский договор. Прекратила свое существование Южная группа войск: последний русский военный, командующий войсками группы генерал-лейтенант Виктор Шилов, пересёк советско-венгерскую границу ровно через минуту после трёх часов дня 19-го июня 1991-го года…

                * * *

    Из соседнего купе выходит молодой человек с короткой стрижкой. Мой «профессиональный» взгляд определяет: передо мной –командировочный офицер. Черты его лица напряжены. Он не похож на отпускника. Под его «олимпийкой» на правом боку я отчетливо вижу очертания пистолетной кобуры. Это признак почти всех молодых командировочных офицеров: с одной стороны, необходимо скрыть признаки владения оружием, как предписывает инструкция; с другой – показать всем, особенно молодым женщинам, что только таким, как он, доверена тайная, сопряженная со смертельной опасностью, миссия.
Мой попутчик вынимает сигарету и направляется в тамбур. Я, также достав сигарету из кармана, направляюсь за ним.
В прокуренном тамбуре мы стоим на максимально возможном расстоянии, как два дуэлянта, у противоположных дверей, пытаясь сделать вид, что нас интересует исключительно то, происходит за пределами поезда…
– В командировку надолго? – повернувшись к моему молодому попутчику, вполголоса произношу я.
Вижу, как, слегка вздрогнув (и не от того, что мой вопрос был для него неожиданным, а как раз от того, что он его ждал!), офицер в олимпийке резко поворачивается в мою сторону. Колючие глаза изучающе смотрят исподлобья, руки, чуть согнутые в локтях, как на занятиях по рукопашному бою, слегка вынесены вперед… За те несколько секунд, что мы смотрим друг на друга, не произнесено ни слова. Но я отчетливо вижу, что напряжение моего попутчика исчезает, а любопытство вытесняет агрессию из его взгляда.
    
    Между нами завязывается диалог, который, подобно авиационной системе распознавания «свой – чужой», благодаря маленьким деталям, неразличимым на первый взгляд интонациям и тому, что вообще невозможно описать словами, приводит к однозначному выводу: свой!
    Дальнейший разговор выявляет много общих и не очень веселых тем. Денис (так звали старшего лейтенанта) за четыре года, прошедших после окончания общевойскового командного училища, уже дважды успел отведать горьких плодов миролюбивой политики советского руководства. Первый раз – когда его мотострелковый полк, как многие другие воинские части, в знак мира с «великим южным соседом» был отведен из благоустроенного военного городка на берегу Амура за двести километров, в выжженную солнцем степь. Командование ежедневно вещало о высокой миссии полка, о том, что потерпеть нужно совсем чуть-чуть. Так, под эти увещевания, под получение Верховным Главнокомандующим разнообразных международных премий за борьбу за мир и против своей армии, под громкие рукоплескания и тихие подхихикивания всего прогрессивного человечества полевое временное расположение гвардейского полка превратилось в постоянное. Тем временем местные бомжи претворяли в жизнь в военном городке «постоянной дислокации» новомодное понятие «приватизация»: были сданы в скупку все цветные металлы, разграблены местная котельная и электрическая подстанция, разобраны на дрова караульные вышки и детский городок. Квартиры, которые не успели за бесценок продать офицеры и прапорщики, на волне ренессанса революционных пролетарских настроений вскоре заняла местная «гопота».
    Через год Денису, как казалось, повезло. Он получил назначение в Западную группу войск (до недавнего времени именовавшуюся Группой Советских войск в Германии), в прославленную танковую армию! После года мытарств, истосковавшись по любимому делу, со страстью неофита с головой погрузился он в дела службы. Через четыре месяца взвод, которым он командовал, стал лучшим в полку по итогам проверки. На доске почета части, обветренное полигонными ветрами, похудевшее лицо старшего лейтенанта излучало сдержанное спокойствие победителя, а в штабе полка готовилось представление его на должность командира роты.
Но армейская мудрость, утверждающая, что снаряд дважды в одну воронку не падает, дала сбой! Приехавший из штаба ЗГВ генерал перед офицерами, собранными в клубе, хорошо поставленным голосом объявил, что в рамках объявленного все тем же Верховным главнокомандующим одностороннего сокращения Вооруженных Сил СССР планируется вывод с территории Германии двух танковых дивизий, двух отдельных танковых полков и восьми отдельных батальонов. После театральной паузы генерал добавил, что именно гвардейскому полку выпала честь одному из первых на практике продемонстрировать «миролюбивый характер нашей внешней политики»!
    Через три недели «демонстраторы», стыдливо зачехлив боевое знамя и замазав краской номера на башнях боевых машин, меняя под покровом темноты маршруты с поспешностью человека, обремененного нечистой совестью, выдвинулись на станцию погрузки. Почему «демонстрация миролюбивого характера» политики великой державы должна была выглядеть именно так, для всех осталось загадкой.
Почти через две недели пути, после бесконечного стояния в железнодорожных тупиках, эшелон разгрузился в маленьком городке левобережной Украины. Здесь и было объявлено, что полк подлежит расформированию, оружие и техника – сдаче на базы хранения, а офицерам надлежит явиться в штаб для получения предписаний для убытия к новым местам службы.
    В управлении кадров прибывшим офицерам намекнули, что есть несколько теплых местечек, но для этого надо… Он видел, как некоторые его коллеги «вдруг» выходили из «судьбоносного» кабинета с видом тайных триумфаторов, снисходительно-пренебрежительно поглядывая на него и ему подобных.
Через несколько дней, когда кадровики поняли, что Денис не согласен играть по их правилам, к нему потеряли интерес и «между делом», бесстрастно, как кассовый чек в продуктовом магазине, вручили предписание в один из внутренних военных округов.
    Прибыв к новому месту службы, Денис с немалым удивлением встретил несколько сослуживцев из той самой когорты «триумфаторов» и, прислушавшись к своему внутреннему состоянию, похвалил себя за то, что не ощутил никакого злорадства по этому поводу.
    Многие офицеры в те годы увольнялись, не выдержав скорее нагрузок морального свойства: смотреть телевизор, слушать радио, читать газеты и журналы человеку в форме было нелегко, впрочем, как и появляться на людях в этой самой форме. Запредельное количество нечистот, изливаемых на головы «защитников Родины», наводило на мысль о том, что цистерны этих самых нечистот были немалой частью гуманитарной помощи Запада «молодой российской демократии». Как ни странно, мысль об увольнении ни разу не посетила Дениса. Задаваясь бесконечной чередой «почему», как и в любой умозрительной конструкции, человек часто приходит от разума к вере, от рационального к иррациональному, к практически необъяснимым средствами простой логики вещам таким как душа, долг, дух. В этом ряду, видимо, стоит и такое понятие, как воинская честь – простое и необъяснимое одновременно.
Часть, куда попал мой попутчик, была одной из немногих, которая по-настоящему занималась боевой подготовкой. В отличие от опустевших продовольственных складов, склады боеприпасов по первому требованию исправно обеспечивали подразделения всем необходимым для стрельб и учений. Командир полка на все стенания по поводу обстановки в стране говорил, что порядок в государстве – это когда каждый добросовестно с полной отдачей выполняет свою работу: и металлург, и военный, и политик….  И, несмотря на августовский путч, дальнейший развал страны, которой давали присягу, перебои в продовольственном и денежном обеспечении, постоянно занятые боевой работой офицеры полка выглядели чуточку счастливее, чем их коллеги из других частей.

                * * *

    Будучи человеком холостым, Денис не отказал своему женатому товарищу в просьбе – съездить вместо него в командировку для сопровождения какого-то груза.
Прибыв с двумя солдатами в штаб округа, он узнал, что ему предстоит отвезти в подмосковный архив четырнадцать боевых знамен расформированных воинских частей и соединений.
По толстому слою пыли на валиках брезентовых чехлов цвета хаки Денис понял, что знамена пролежали на складе очень долго. Горловины чехлов были затянуты шнурами, похожими на удавки, а концы шнуров были намертво вплавлены в сургучные печати на деревянных плашках.
  – Хронику Парада победы сорок пятого доводилось видеть? – закончив инструктаж, чуть дрогнувшим голосом спросил подполковник с нашивкой за ранение и двумя планками орденов Красной Звезды на кителе.
Денис кивнул.
  – Аккуратнее с грузом, это… все-таки… наши… знамена, – растерянно напутствовал старший офицер.
    Получив проездные документы и реестр на сопровождаемый груз, караул отбыл на железнодорожный вокзал. Вскоре груз и сопровождающие расположились в отдельном купе, в которое по инструкции вход запрещался посторонним лицам…
Я слушал молодого офицера и все больше проникался симпатией к нему. В его рассказе не было и намека на обиду и малодушие. Наоборот, в моем собеседнике ощущался недюжинный запас духовной прочности, надежности – главного, на мой взгляд, мужского качества «всех времен и народов».
    Через некоторое время, прихватив с собой домашних пирожков и бутылку конька, стучусь в дверь и захожу в купе, где едет караул, сопровождающий необычный груз.
На багажных полках по-военному аккуратно были сложены тугие валики в брезентовых чехлах-саркофагах. Деревянные плашки с сургучными гербовыми печатями синхронно покачивались в такт движению поезда.
Замечаю, что шнуры на некоторых знаменах ослаблены и через образовавшие отверстия проглядывают алый бархат и золотое шитье. Странное чувство, сотканное из гордости и траурной грусти, охватывает меня, о чем я спешу поделиться с Денисом. И удивительным образом оказывается, что и здесь наши ощущения совпадают.
– Стоит прикрыть глаза, – говорит мне он, – вновь и вновь крутятся кадры хроники, о которой говорил подполковник в штабе… где советские солдаты бросают к Мавзолею знамена и штандарты разбитых в боях фашистских частей.
Не чокаясь, выпиваем из граненых стаканов теплый коньяк.
Мы долго молчим. Ведь дорога – как раз то место, где без суеты и торопливости, под звук колесного метронома, нарезающего время на части, человек может обратить взор внутрь своей души.
    Я прошу моего попутчика показать  документ на сопровождаемый груз. Денис протягивает мне лист бумаги. Пытаясь обуздать участившееся дыхание, беру в руки реестр с  номерами полевой почты полков и дивизий разбитых на полях перестройки.
Увидев знакомые пять цифр, удивляюсь своему спокойствию. Никакого сомнения: номер полевой почты гвардейского мотострелкового трижды орденоносного полка , в котором я когда-то начинал свою офицерскую службу, я помню так же отчетливо, как дату своего рождения.
С недоумением прикасаюсь к тугому валику. Не могу отделаться от мысли, что наблюдаю нелепый фокус, когда факир из своего цилиндра на глазах удивленной публики достает ворох лент, букеты цветов и огромного белого кролика! И почти физически ощущаю, как к удивлению и восторгу подмешивается досада на то, что тебя прилюдно обманули....