Пуля дура-7 с предисловием ко всем Пулям

                Внимание.

           Следуя рекомендации рецензента «Прозы.ру» и члена белорусского Союза писателей Тамары Залесской, сплошной текст автором разбит на легко читаемые глАвы объёмом в двадцать (примерно) страниц каждая. Пять глав, то есть сто страниц – будет одна часть.

                Вместо предисловия ко всем "Пулям".

               «Пуля дура» - это продолжение Романа 1: «Уступи дорогу бешеной собаке».
 
                Возможно, что в свете прошедших не так давно выборов в Приморье, потом - хабаровских событий, тема «илюхинского мятежа» 2002 года в Поволжье снова актуальна.
(Под впечатлениями от этих событий, случившихся тогда в Пензе, был написан «Роман 1»).
 
Правда, депутат Госдумы Виктор Илюхин в реальности проиграл Василию Кузьмичу Бочкарёву (в тексте – «губер» Фомич»). А в предлагаемом в «Романе 1» сюжете происходит свержение «губера», что был от «партии власти», радикальными национал-коммунистами «Красного Прокурора».
Как и было реально в Приморье, у нас имелись тоже тогда «помощники депутата» с «корочками» (в романе – «тонтон-макуты»).
Действовала старая агентура от давнего "заговора генералов": в «нулевые» годы на Дальнем востоке это были генерал Пуликовский и «справороссы».
А у нас - генерал Рохлин (в романе – «адмирал Рахлович» и местные «нибелунги»).
И был даже «подпольный Обком» в Москве. Заговор коснулся не только Пензы. Илюхина принимал демократ Титов - губернатор Самары:
«Как я  мог отказать главе Комитета по безопасности Госдумы?», - оправдывался он перед «другом Васей» в ответ на его горький вопрос: «Как же так?».
Стоял навытяжку перед, - это все знали, - «следующим Президентом» мордовский Глава: Меркушкин.
Избирательную кампанию «Красного Прокурора» спонсировали опутавшие Поволжье структуры «старейших акционеров» ЮКОСА Ходорковского (в тексте это - несчастный Григорий Хедеровский, глава бензиновой «Компании»).
В романе данные кукловоды - это двое «гениальных политтехнологов»: «Витя Кандагарский» (или «Витя-афганец») и Геннадий Муравьин («Гена-чекист»). В реальности – член ЦК Компартии РФ отставной генерал КГБ Кандауров и сын видного советского газовика (в честь него назван город на Ямале)  Муравленко.
Помните, как Путин рассказывал о  своём последнем диалоге с Ходорковским:
«Сам посуди, какой из тебя президент? Ты кто – отставной майор? А тут – генералы! – Ну, посмотрим…».
Против «Васи» был весь городской отел МВД. Его даже хотели арестовать – он сам среди ночи пешком пошёл к ним из здания бывшего Обкома разбираться – и убедил. Все почтовые ящики домов, где жили военные и отставники, были завалены трудом Илюхина: «Заочный трибунал над Путиным» о том, что Президент – «агент ЦРУ и враг Армии». Всё это – отличного полиграфического исполнения, в твёрдых глянцевых обложках.
Все стены и заборы и в центре, и на окраинах, и в самых глухих закоулках, и в сельских районах были исписаны нецензурщиной: «Бочкарёва – на…», аршинными печатными буквами. А ведь был апрель: светало уже рано, везде – вахтёры, милиция ездила, охрана курила на крылечках с утра, собачники… А у тех заборов по колено ещё сугробы – не подойти.  Но свидетелей не находилось. Родители даже стеснялись  гулять по городу с детьми. Газеты выходили под «шапками» ежедневного обратного отсчёта времени: «До конца правления воровской клики осталось столько-то суток…». Высмеивали «дикого Кузьму» за то, что тот обещал «разводить в области страусов и бизонов» (на самом деле индеек (так и вышло) и зубров), привозил детям кенгуру. За Бочкарёва были только ФСБ, сельская местность и друг Аяцков – глава Саратова. В тексте «Фомич» проиграл.

         Обо всём этом – Глава1 «Рёв льва», глава «Алая заря» и соседние с ней  глАвы «Романа 1».
          А у нас наутро после выборов с пунктов подсчёта голосов в подъезды, куда носили брошюры, ползли краснолицые седые «солидные люди», те самые «кураторы»: «номеклатурные» меховые фуражки и очки в золочёной оправе набекрень, галстук на плече, бесчиленные лихие «адьютанты-дуэлянты» невесть куда разбежались. А без них «нибелунги и меченосцы» теперь – ходячее убожество: слюни текут, пьяные вдупель, матерящиеся, злые, как собаки… Но «Вася» всех простил. Другое дело, что со «своими» поступил не всегда благодарно. Но это уже совсем другая история. А живописные сцены того апрельского утра с опечаленными кураторами и кукловодами вдохновили на создание многих глав. Причина проста.
   
              Идея в том, что «империя зла» - она не наверху, она в нас. Мы, однокашники и «одноклассники» вместо мечты о том, что «дальше действовать будем мы», сами легли под тех, над кем сами смеялись, - что «они» нам ещё в «детстве», в «восьмидесятые», - кстати, и обещали. Так и вышло.
Раньше мы задавались вопросом: «Что с нами происходит?», теперь же –
«Что с нами произошло?».
Некоторые от неразрешимости этого вопроса совсем обезумели: например, Андрей Макаревич – в тексте часто упоминаемый. И его можно понять. Ведь сверстники подвели. А «действовать» пришлось совсем другим людям.
              «Собаки из гнилых оврагов», где они по ночам «воют, лают», а теперь в романе вылезли посреди дня на белый свет – это проданные души многих из нас, тоскующие по своим здравствующим на земле телесным оболочкам. И тут пуля, конечно же – дура, а молодец – осиновый кол. Или - крушащая рёбра ладонь мстителя.
                Слава богу, что на них, собак из прошлого, - хороша нынешняя власть «нижних чинов в погонах» и чуднЫх «случайных людей» или нет, - всё-таки нашёлся окорот. Иначе бы мы, «одноклассники» сами друг друга поели до всякой «пенсии», не будь рядом помянута.

А то, что «нынешние» со своими «амбициями» довели до войны со своими же (пусть они и редкостные козлы, но не так же надо бы!..), так кто, кроме нас, виноват?  Ведь это мы, а не кто-то, вчера сами пели, что война – «дурная тётка, стерва она», а вовсе не вершина духовности.
Солдат ли, лётчик действует только по правилам военного искусства и не думает об ином: ему уставом не положено. Отвлечёшься - убьют. Коль надо заслониться, чтобы выполнить боевую задачу, пусть даже своим или «союзником» – солдат в бою так и сделает.
На один случай героизма, когда «ярость благородная вскипает, как волна» и «всё, что было не со мной, помню (что-то с памятью моей стало)» и герой закрывает грудью товарища – девять таких, когда он подставит другого.
Просто потому, что он в трансе и не рассуждает. Разве в войну не кидали взвода и роты на погибель, чтобы вызвать на них огонь отвлекающим манёвром: любимая тактика, кстати, Жукова! Обычный стратегический манёвр! Читайте «Батальоны просят огня» Бондарева, совсем не «демократа», а наоборот. И завтра тот же боец  ценой жизни спасёт соседа по окопу. Но запоминаются первые, стыдные, случаи: потому настоящие фронтовики и не любили вспоминать войну. Это касается всех военных: что наших, что израильских и дурных арабских, которые палят, сами не зная куда. Тема указанных военных – и тех, и других, и третьих, также есть в романе.
Представлена в тексте и Украина, и Одесса с «Русским миром» и его апологетами. Но главное - при всём уважении к «военной инициативе»: что нашей, что «ихней», ясно, что сегодня нужна, как сдержка и противовес, также «Гражданская альтернатива» данной инициативе.
Помните «Партию Ксюши», что набрала не так давно на выборах полтора процента, но всё равно больше всех других непарламентских партий вместе взятых, включая рохлинскую «Родину» и сталинистов? Кстати, и Сергей Бабурин (в романе - думский депутат-нацпатриот «имперец» Дедуров, «водимый в 93-м на стадион «Красная Пресня» на расстрел и обратно с перерывом на обед»), в тексте имеется.
А «Ксюша» и все мальчишки-девчонки, с которыми в романе произошла «весёлая»  история в счастливом советском «городе на Волге», что драматически продолжилась в «нулевые» годы в том числе и с их детьми - это и есть мы, ровесники – «одноклассники».
Ксения и тема «питерских» в тексте также есть.

В главе: «В Ленинграде-городе» они, «одноклассники», спросят друг друга на могиле застреленного на Невском в 97-м одного из соратников нынешних небожителей: «Что же с нами, сверстниками тех лет, произошло».
Почему мы позволили перетащить военные правила и хитрости: сдавать своих, заслоняться ближним, в нашу мирную жизнь: и в 90-е при Собчаке, и сегодня. И не в нашей ли юности, а вовсе не только в кознях начальства и политиканов, истоки всего.

Мы видели тогда только солнечное мирное утро нашей жизни: с песнями Макаревича и «итальянцев», плясками, музыкой из каждой розетки, весёлыми драками из-за девчонок, и питались одним лишь небесным нектаром с градусами. А на деле война уже шла. И девчонок – использовали. Мальчишки становились «барабанщиками», стукачами то есть.
 Вот каков был наш тогдашний «Мир Полудня».

Конечно, многие наши сверстники предпочитают не вспоминать то дивное время счастья и сытости. Время, когда кто-то из них вопреки прежним убеждениям и клятвам «уступил дорогу» и даже стал тем «собакам» служить, а кто-то не поддался. Но именно у него нашёлся сильный союзник.
 Не из своих, к сожалению.
 
Русская и израильская писательница Дина Рубина в интервью по поводу своего юбилея (а про военный и гражданский Израиль в тексте – много) сказала, что мечтала бы теперь написать роман о судьбах маленьких людей из провинциального российского городка.
 
Писатель противоположной идеологической ориентации «Захар Прилепин» (псевдоним) во время визита в наш город на книжную ярмарку велел отыскать в Пензе сочинителя, что «ловко и увлекательно сможет живописать жизнь своего города».

  Шеф нашего литературного журнала «Сура», бывший заведующий музыкальной редакцией пензенского радио, ныне – бард, сказал, что его журнал «занимается литературой», а «это», моё творение то есть, – не «высокая литература» вовсе, не Пушкин и не Куприн (наш земляк), нет!
Таким он не интересуется: «всякими разборками».
А только – вечным и классическим. Хотя написано «бойко» и даже «грамотно».
И Проза.ру ему – не авторитет. Вот что делать?


                ОТДЕЛЬНЫЙ ТЕКСТ

                ПУЛЯ ДУРА-7


  Старый быстрый автомобиль летел по трассе среди бессарабской степи, как мустанг по техасским прериям, в сторону морского порта большого южного города, куда вскоре должен был прибыть иностранный теплоход из соседней страны – Румынии. Ещё буквально пару дней назад несколько имеющих мало общего между собой во взглядах на прошлое и на будущее путешественников плотной кучкой стояли на вершине монументальной лестницы у подножия памятнику основателю города Одессы и её порта и смотрели на пристань Морского порта.
 
         - Вот оно, окно к вратам Царьграда. Отсель грозить мы будем грекам, - гордо произнёс облегчившийся у колонны державного Воронцовского дворца "нибелунг" Васюхин словами своего кумира: политтехнолога великой Победы в Городе на Волге москвича «Гены-чекиста», верного «гвардейца кардиналов».

Тут, на юге, Васюхин по его поручению выполнял помимо всего ещё и тайную миссию. Гену очень беспокоила одна конкурирующая особа. Это была известная в «Городе на горе», на Днестре и много где ещё некая «королева гетер». Её офис в румынском портовом городе, в котором «Мадам» бросила постоянный якорь, скрывал много тайн. Там даже хранился череп: опасный компромат на «волжских победителей». Но ниточка ктемеё «огням притона» имелась. В Одессу накануне её скорого прибытия сюда, прямо из Города на Волге, нанесёт визит не только их группа, но должен явиться также земляк и хороший знакомый «Мадам» ещё по их общим школьным годам в Приднестровье. Глыба, а не человек, «Михаил Первач» этот был известен в среде сторонников великой «Империи от Моря до Моря», как автор «Поваренной книги русского патриота», запрещённой «по причине присутствия» в ней «признаков экстремизма». На которой взрастил победившего на Волге: восточном крае Новороссии , современного Стеньку Разина, став его адъютантом. И – сторонником Вождя: адмирала Каспийской флотилии, подло убитого инородцами.

Только вот слегка мешала неугомонная Ксюха, также прибывшая с их группой, причём из того же Города на Волге: от тамошней сферы общепита, вместе с надоевшим Васюхину, как шило в заду, проклятущим «чёртом – москвичом» Лёхой, для встречи на банкете в Бендерах-городе с той же Мадам Соней. Вот и теперь он, словно опять угадав его тайные мысли, подначил Васюхина глупой в его «рагульских» устах репликой:

    - Одним, - кивнул он на Васюхина, - Константинополь нужен. – Другим, поглядел Лёха в сторону Ксюхи, и завершил:
 
- Констанца.

Но пока перед ними распахнулись в морскую ширь южные ворота единого пока Русского мира. Которого кое-кому было мало.

     «Одесский порт. Лучи простёр. Дальний берег Пересыпью светится.
      Тебе и мне, и при луне, в том порту предстоит снова встретиться».

     Эта бодрая песня Утёсова, процитированная искажённо, издавна считалась негласным гимном Одессы.

И теперь тут, среди приднестровских степей, тот недавний разговор на фоне моря и портовой пристани стал предметом обмена репликами и рассуждениями.
Для двух оседлавших места в салоне «ковбоев» близился «Момент истины» и час «икс», ради которого они и прибыли из Москвы в эти благодатные края. У одного из них, того, что был за рулём – известного нам «Ягуара», имелось при себе и оружие. Второй, «Татарин», вольготно расположился на заднем сиденье, подставив лицо потокам пронизывающего салон сквозняка.
И, втягивая большим розовым носом, что торчал на фоне укрывавшей худое, с впалыми щеками, лицо, пегой щетины, предавался тем самым мысленным воспоминаниям, иногда отпуская в вольный простор реплики, суть которых его соратнику была известна и понятна.
 
- Мне очень жаль, но думаю, что нас всех впереди ждут очень тяжёлые и опасные времена, - говорил, словно бы в никуда, бородатый человек. Как бы вообще не дошло до войны.

- С твоей родной Украиной? – обернулся к нему тот, что был за рулём. – Знаешь, там самые опасные – не буйные хлопцы с Запада. Это всё агентура. Их специально пестовали на крайний случай: если «нефть кончится» и советская власть зашатается. Как и наших «нациков». Большие люди были готовы к фашизму. Помнишь, как говорили они тогда: «Ну, почему сразу, как в Германии? Были же иные варианты: Муссолини…».

- Те, кто на меня напал – это как раз был совсем не «итальянский вариант», а тот самый, с кем воевали в сороковые, - сказал «Татарин».

- Тебя-то я понимаю. Однако всегда самые опасные – это «тихушники». Сегодня они сидят в Киеве, вроде, вполне лояльные, «системные».
- Слышал. «Коллега  Васюхин» даже имена называл, «пароли-явки» после Ксюхиной опохмелки его «сывороткой правды»:

«Мы правы, всё будет – наше».

- Если не помешает безумный на всю голову днепропетровский обком комсомола. А он – помешает. И плюс к нему другие «молдавские», конкурирующие с «имперцами». Они всегда с брежневских времён борзые были. Ничего не боялись. Особенно, если «мажор» и физической силы немерено.

- Ясно, о ком это, – засмеялся водитель. - «Мажорчик», тот, что ли, что схлестнулся на армейском призывном пункте с четырьмя прапорщиками? Его «спецотдел» отмазал. И это невзирая на то, что отца посадили уже. Папа был шишка, директор, «цеховик», весь в орденах ещё с войны. Хоть по возрасту во фронтовики никак не подходил. Потом возглавлял хитрое местное якобы НИИ, через которое начальские деньги проходили. Исынок  такой: типа «Слава героям, Бендерам слава!».Был очень силён.  По Бендерам  гоголем ходил, то есть сам и не с Украины вовсе. Хотя родился в южной Бессарабии – это клочок Одесской области. Отца по партийной линии в Молдавию направили на «спецзадание». Там сынок и стал фартовым парнем. Его все Бендеры помнят – как в школьные годы «стенка на стенку» дрался:даром,что был советский богатенький сынок из директорской семьи. Анкетные данные сменил, вроде даже фамилию, ха-ха. Прозвище «Порох». Сказал как-то уже в наши дни: «И гетманом стану». Но мы его уломаем.

- Опять на военных задачу повесите? Но военные не решают задач. Они лишь выполняют приказы. А те, кто приказывает, они сейчас в Городе на Волге, готовят бросок на Москву. Вот они бы до войны не довели. При них даже не пикнул бы никто, все бы в любом зарубежье, хоть в ближнем, хоть в дальнем, на полусогнутых бы ходили. Я помню свой собственный страх и ужас там, в пещере. У «них» - такая дубина! А у нас пока лишь «продукт «поколения Пи»: рекламщиков и пиарщиков», а не начальство. Хотя разве не о жизни без начальства, самостоятельно, мы мечтали? Сбылась мечта патриотов? Ведь мы всегда были уверены, что так лучше для Родины, - проговорил бородатый пассажир.
 
- Соскучился по «небожителям»? – усмехнулся «Ягуар». – Я много наслушался за эти дни тут, на Днестре, подобных откровений. Вчера приезжал «патриотический писатель советской ориентации» Семён Пришпилин. Это псевдоним. Известен романом в полтысячи страниц про гулаговский лагерь . Там две идеи: тех, кто сидел совсем ни за что - не было, и – лихой, да удалой парень везде прорвётся к солнцу и счастью, да ещё и любовницу у начальника лагеря уведёт. Так что не всё так страшно, если ты прав и сам молодец-огурец. Так вот, тут, на Днестре, он читал питерцам лекцию как раз про начальство:

      - «Мы смеялись над нашим родным поздним советским руководством. Они казались нам странными, едва шепелявящими по бумажке какую-то хрень, с плохой дикцией, дряхлымичудаками в каких-то дурацких шапках. А издалека сегодняшнего дня с его беспомощными персонажами вдруг открылось, что это были – Римские Патриции».

- «Ага. А мы, значит, обслуживающие плебеи»? – удивилась одна не слишком, видно, проспавшаяся, представительница Департамента культуры.

     Но писатель не растерялся:

      - «Нет. Центурионы!», - сказал он.
 
  Суровый водитель, сообщив об этом забавном диалоге обернулся к пассажиру и проговорил, обращаясь к нему:

- И я - готов согласиться. Ну, в самом деле, кто есть мы и кто - они? Они – Боги, создавшие среди хаоса, что был сначала, свой индустриальный мир. И целого Мира им было мало.  И кто были в том их мире мы? Низшие чины, изгнанные вскоре со скромных должностей той их «античной» цивилизации, теперь - «бродячие артисты», что «в дороге день за днём».
«Арлекины» и «пираты».
- Акробаты и шуты, - отозвался пассажир.
- Такое вот «хреновое», как говорится в анекдоте про «русское лето», «Гражданское общество», что в конце концов норовит спрятаться за военными, - продолжил водитель. - А то общество само было «военным», где армия была лишь последним инструментом. Который стал применяться лишь по мере одряхления, а до того они и пикнуть не могли. Зачем? Нас и так все боялись – «снаружи и изнутри». Сам знаешь. И Васюхинские соратники – из тех же, недобитых, «степенных людей». И уж им многое удалось бы лучше, чем вышло у нас. Никакие «мажорчики», наши и иностранные авантюристыпри них бы не обнаглели. Но у них ничего не получится. Их беда, что на примере победителей выборов из затхлых оврагов, где журчат замусоренные ручьи, в твоём любимом Городе на Волге, мы их слишком хорошо знаем: несмотря на все организаторские и волевые способности, их  триумф воли и их силу, мощь и неутомимый напор, нежить они и упыри. И больше никто. Как и ты тоже помнишь их, ещё живых и весёлых, по истории твоей жизни и судьбы. Так что, при всех начальственныхдостоинствах и командирских способностях солидных людей – не надо! И не будет их больше. Даже московский «мэр в кепке» более приемлем, их конкурент. Но уж мы как-нибудь сами. И без тех - и без этих.
- Бедная страна, - засмеялся бородатый человек. Сколько ещё времени ей следить за вашими взаимными «спецоперациями» и «многоходовками». За удалыми приключениями старой и новой агентуры с обеих сторон? Которая почему-то ничего не может без девчонок из «Империи досуга и общепита» ожидаемой нами и лично Ксенией «Мадам Софи». Вот почему «жемчужины дивного дна» с тех ещё давних пор так и остаются главными в нашей общей «ракушке» жизни? До сих пор не знаю, какую роль вся эта «индустрия «развода» и «охмурёжа» сыграла со мной в тех давних событиях? Я ни в ком не уверен – кто кем тогда был на самом деле. И именно этого, а не страх перед «дубиной», не готов простить тем «богам» и их победившим там опять чертям-прислужникам, что выползли из сырых оврагов.

        Он на некоторое время задумался и продолжил:

- Ты знаешь, - а ведь в те годы мы в нашей общаге и были той самой «гражданской альтернативой». Там все жили сами по себе: без начальства. А апологеты «военной инициативы» гоняли нас, как волк зайца. И там, в пещере, действительно, было наглядное «Ну, погоди!». Волки гонялись, и догнали-таки бедных кроликов. Приволжский военкомат находился прямо наискосок через перекрёсток от Катькиной квартиры. Параллельно с нашими приключениями шли сборы резервистов. Кто-то готовился к грядущим боям уже тогда. Но пока эта «инициатива» воевала - с нами. А мы – с нею. Любовь - и та кипела у нас в находившимся в одном микрорайоне с «общагой»  Доме Офицеров. Он даже частично обрушился от бурных страстей. Так что мне не на что жаловаться.  Там, в «пещере», просто как бы мне «прилетела ответка»,- смеясь, говорил бородатый пассажир автомобиля с тонированными стёклами суровому водителю, что уверенно гнал свой видавший виды «мустанг» по ровной степной дороге через украинский клочок южной Бессарабии от молдавской границы обратно в Одессу.

      Назавтра в тамошний порт по морю из Румынии как раз и должна была прибыть на встречу с работниками общепита и Питерского департамента культуры «Мадам», и перед её появлением в Бендерах встреча соратников с Ярославом была необходима. Лёха с Ксенией уже отбыли к «жемчужине у моря» на другой машине, оставив опекать и развлекать разгульную компанию из Северной столицы на попечение журналистки Дарьи: ей это было психологически интересно.

- Да,она, эта самая «инициатива» воевала – с тобой. И таки почти «догнала» лично тебя в той «пещере», - ответил «Татарину» «Ягуар».

- Странное дело, но сначала именно наши гонители и создали у нас в Городе на горе эти зачатки гражданского общества. Сам знаешь: даже в первое десятилетие после Отечественной войны на бескрайних восточных просторах страны не было городов, как таковых. Когда родоначальник и родной отец тамошней индустриальной цивилизации Лев прибыл в те края, там был Первозданный Хаос, и не было ничего: «лишь свистели степные ветра, да какие-то дикие люди гнали в гору на пастьбу своих диких коров, а местные «индейцы» выращивали на огородах подсолнухи и огурцы: свою еду». И жили с тех огородов, и - с рынка. В этих безнадёжных местах Боги, а может –черти,  силами зеков и стройбатов на месте былых военных опорных пунктов: а это был обычно гарнизон на горе, пара тюрем и временных и постоянных лагерей при кирпичных заводах и песчаных - глиняных карьерах, обширный базар под горой и бескрайние слободки из частных хибар с теми самыми огородами вокруг, - создали новые «Города на холмах», и новых людей. Там-то со временем им на погибель и взросли те ростки. Это произошло уже тогда…

- …Когда вчерашние селяне, которые, получив в 60-е паспорта, рванули на заводы в сытые города… Тогда они, а также эвакуированные от немецкой оккупации переселенцы из западных областей, освобождённые зеки, и все-все счастливчики, что ещё вчера были рады фабричной пайке, «общажной» койке и тёплой фуфайке с шапкой и ботами на меху со склада, почуяли волю и вкус к гражданской жизни, - крутанув руль на вираже, усмехнулся водитель.
 
       Пассажир поддержал эти его рассуждения:

- Потом и вовсе разрешили сдельные, «аккордные» заработки – гораздо бОльшие, чем оклад: фактически, легальный «калым». И они решили, что смогут теперь не «служить начальству», а зарабатывать сами, своим ремеслом, без этого начальства. Не обязательно «на базаре спекулировать» или что-то ремонтировать со стыбренными на родном заводе деталями. Ведь если артисты могут, то почему не сможет водитель, плотник, компьютерщик? Если у каждого гастролирующего клоуна «артистический директор» - это его подчинённый, то почему у прочих директорА не могут быть «наёмными работниками», а не командовать? А тут и начальство тоже захотело стать «хозяевами», а не крепостными обкомовских «патрициев».  Надоело за оклад в сто двадцать рублей и оскорбления типа:
«А будешь «вякать» - отправишься «топтуном»: во «внешнее наблюдение» то есть, под дождём и снегом нарезать по ночам круги вокруг Большого Дома», обслуживать одряхлевших советских феодалов и «органам». Так произошло крушение основ, - засмеялся бородатый «Татарин».

 - Конечно, и производственники, спевшиеся с преследуемыми ещё вчера «цеховиками», что стали теперь их «кошельками», и «силовики», в холодном поту вспоминавшие в постелях любовниц о судьбе Берии, страшно боялись. А потому вели свои конспиративные игры, в жернова которых попал и ты. Была задействована бесчисленная старая и новая агентура различных конкурирующих друг с другом ведомств и директоров с их службами охраны и «Первыми», режимными, отделами. Артисты всех мастей, и, конечно, бескрайняя Империя Треста ресторанов и кафе, по части «наводки», «разводки» и вербовки переплюнувшая любой «гулаг». Официанты, музыканты, метрдотели, дежурные на этажах гостиниц – все были под «подпиской о сотрудничестве». Психологи и врачи спортивных команд. Самый известный пример: Кашпировский, он в качестве врача-психолога сопровождал на спортивных сборах команду Советской Украины по тяжёлой атлетике. Это потом пошли всякие самозванные «чумаки»: их даже использовать в оперативной работе брезговали. Половина киношников. А девчонки! Куда ж без них? – рассказал водитель известное ему не понаслышке.

- Я ведь даже про роль Томы до сих пор толком не уверен. Не была ли и она как-то использована? Вольно или невольно, осознанно – или «втёмную», сама того не ведая. Всё изгадили – и вот именно это я не могу простить им. Неужели нельзя было хотя бы явных детей не трогать! Хотя бы девчонок ни в чём не повинных в самом деле? Что у них – своих «девушек надоверии» профессиональных не хватало? Молодых «дембелей», жаждавших поперёд всех получить комнату в общежитии? «Панов-спортсменов» этих, с  московским олимпийским прошлым: «Солнце в небесах горделиво горит, словно медаль»? «Стародубов» всяких? Ты уж разберись там с ними!
- Ярослав разберётся. Но перед грядущими приднестровско-одесскими приключениями я хочу рассказать тебе одну историю. Она касается и тебя. И, боюсь, тебе ещё предстоит на этих берегах неожиданная встреча. «Иногда «они» возвращаются, заинтриговал своего пассажира человек за рулём.

       И продолжил:

-Сейчас появилось такое выражение: «политический гурман». Мол, действия наших и ненаших властей – это захватывающая зрителей, посвящённых в некие тайны больших людей, «шахматная многоходовка», недоступная пониманию «простонародья». И только в Одессе «за это» знают таки всё.

 Место встречи с Ярославом, которое изменить нельзя, была назначена у обоих на сегодня в пивном ресторане «Гамбринус». О чём суровый водитель договорился со Смирновым вчера у него на Молдаванке перед тем, как отправиться за бородатым соратником на берег Днестра.

Теперь же он, вертя руль, со смехом живописал произошедшую накануне в «Воронцовском губернаторском Имперском Дворце» во время вчерашнего «Шахматного турнира Новороссии» забавную дискуссию. Дискуссию двух гигантов мысли и апологетов русской Державы. Имперская общественность «русского юга», разинув рты, взирала на великую телезвезду и первого Знатока, уроженца «жемчужины у моря»: бородатого, в жилетке со многими отсеками, набитыми всякой смешной ерундой, умника и артиста старину Кацнельсона. И лишь один, похожий на него, только ещё более толстый и чернявый, потный увалень с седеющей клочковатой бородой лопатой и пузом-мешком, молча пыхтел в углу. С бывшим одесситом, а теперь – московским гостем «российского Марселя» и ветераном «Клуба Знатоков» он встретится наедине через пару часов на конспиративной квартире в дебрях ведущего к пляжу «Отрада» Спуска Адмирала Азарова под присмотром специально обученных людей. Которые искренне полагали, что нынешний собеседник помощника столичного депутата от Санкт-Петербурга «Ягуар» прибыл из Москвы инспектировать лично их. И встретились оба «гроссмейстера» тоже за шахматной доской. Спор их о том, как превратить священную южную Новороссию от Измаила до Сталинграда, с Одессой и с Новороссийском, в будущие имперские «нью-васюки» едва не дошёл до кровопролитья.

- Ваш «Лужок» хренов со своим «ползучим Крымским планом» только всё портит, - грозно размахивая массивной оранжевой «турой» в поисках, куда бы её втрундырить в миттельшпиле, гудел себе под нос соперник «знатока». Так пятьдесят лет дело мурыжить можно. А следует действовать - нестандартно, но жёстко и смело. Надо готовить политическое блюдо по законам высокой кулинарии.

 - Конечно, полуостров – вкусный кусок, кто спорит. Но надо же - к месту! Со смыслом. А не так, как вы хотите! Ваша «нестандартная высокая кулинария» -это взять кусок торта, пусть даже «Киевского», и - водрузить его.., - задумчиво и добродушно бормотал в расчёсанную сивую бороду  корифей.

 - Вам испанский шах, реб Кацнельсон! – заржал и задрожал всем своим пузом гость великого всезнайки, грохнув ладьёй посреди доски так, что подпрыгнули и сместились все лёгкие фигуры.
        - Заткнись! – разозлился, наконец, тот.
        - Гы! – обрадовался его реакции гость. Но корифей, совладав с собой, продолжил, как ни в чём ни бывало:
 - … И поместить этот кусок торта посреди сковородки с жареной картошкой:  «Торт наш!». При этом пояснив, что, мол, он «вкусный же»!  Вот только на это и способны ваши «кремлёвские повара»! Ха.
- Пошёл ты со своими КВН-овскими репризами, - вскипел на «Артиста»: это был первоначальный оперативный псевдоним «Знатока», потный толстяк. На что тот резонно возразил:
            - Я служу не в КВН. А в «Что-Где-Когда». Но это шутка. А если всерьёз, то ещё вчера «нашей» была фактически вся «украинская сковорода» этой картошки с салом. Да, там кое-что с краю пригорело немного. Попалась пара «зеленушек»: выкинуть надо. Но в целом украинская сковорода была вся – наша. Все денежные потоки валютного безнала из «оффшоров», товары, контрабанда, люди туда-сюда. Всё шло через эти пространства. А выляпнули в готовую картошку с салом свой тортик, испортили и то, и это – «потому, что вкусный»! И это называется – «государственный» уровень мышления! Это уровень «Вовочки из детсада». Да и «вкусный» тот кусок только для малых детей и юных блондинок без мозгов: брюнетки предпочитают шашлык. И урюк. О пользе уж не говорю. А на кон поставили всю тщательно разработанную не вами шахматную партию.

     Лицо его побагровело.

- У вас.., - начал закипать одесско-московский «корифей». - У васс вашими «новороссийскими нью-васюками» - вообще в головах  только два приёма.Первый: «Гроссмейстер знал совершенно точно только одно - что дебют пешкой «е2 - е4» ему ничем не грозит», - процитировал он классику. – И второй приём: «Лошадью ходи!». Ну, и козырный «ход конём»: доской по башке. Мол, «Стол – наш!». Конечно, от таких «новичков» будут шарахаться, как от «ясной холеры», во всех «лучших домах ЛондОна»: вдруг короля отравите, - со злостью поглядел он на притулившегося в углу комнаты товарища. Одного из тех, кто проводил «инспекцию по Ближнему Зарубежью» и здесь сейчас внимательно наблюдал за партией. Но сам играть не садился. «Цэ не наш!».
- В Лондоне – королева, - поправил «инспектор».
        - Грамотеи хреновы, - пробурчал корифей, на что гость Одессы  обрадованно взвился, кинувшись на защиту «питерца»:
        - Ну, ты не наглей, не наглей. Клоун… Недолго вашему «Лужку» осталось… Так что собирайся-ка уже в землю предков к  родственнику.
        - Я-то соберусь. А ты что без меня тут делать будешь? – съязвил кумир почитателей «знатоков».
        - По-своему, наш знаменитый знаток и шахматист прав, - прокомментировал собственные воспоминания водитель. Что «молдавским гетьманам», что волжским «нибелунгам» с их «нашим-ненашим» куском пичего не светит: всё это слишком топорно. По сравнению с ними днепровское «Белое братство» с их фурией – просто виртуозы стратегии.

 Теперь, не отрываясь от руля на всём пути от берегов Днестра, «Ягуар» весело рассказывал бородатому «Татарину» про это увиденное им на «конспиративной квартире» на Спуске Азарова чудное зрелище. Пояснил и последнюю фразу прибывшего издалека «нибелунга» про некоего «родственника» шахматного корифея – уроженца города у моря. Когда-то, добрые полвека назад, в городе Бендеры на Днестре случилось следующее.  Некий, приехавший туда из Одессы к папе с мамой по случаю рождения у них младшего его брата, ласково прозванного ими «Перчиком», молодой, и, кстати, женатый и даже имевший в Одессе сына – юного шахматиста, снабженец со звучной, но нередкой в этих краях фамилией Канцельсон, в дебрях ресторана родного города попал, как кур в ощип, в любовные сети опытной местной чаровницы: известной в округе мастерицы парикмахерского ремесла Риммы Асмоловой, бездетной разведёнки. По причине старых грехов её бурной молодости глупые врачи уверили бедняжку в невозможности для неё иметь детей никогда. Но для лихого повесы не было невозможного, и доктора были посрамлены: у счастливой пары родилась дочурка Соня. Забыв про семью, жену и сына, тот предался новому чувству, оставшись на берегу Днестра. Благо, родители-геологи пропадали в экспедициях в нефтяных северных краях, куда увезли и Перчика, и родная квартира оставалась в полном распоряжении молодых. Но… Сердце красавицы – склонно к измене. Римма нашла более перспективного кавалера из империи Треста ресторанов и кафе. А неудачливый «донжуан» с разбитым сердцем уехал в Землю Обетованную, осев в религиозном городе Цфат, где жители были настолько уверены, что долгожданный Мессия начнёт своё возвращение именно с их города, что местные женщины каждое утро пекли лепёшки для проголодавшегося в пути «Царя Израилева». Его вернувшийся из Сибири младший брат «Перчик» тоже прославился впоследствии делами, мало приемлемыми для Советской власти. Ну и как, скажите на милость, с такой анкетой и родословной юному одесскому перворазряднику по шахматам среди юниоров было делать свою дальнейшую жизнь и карьеру? Какой такой может быть для него физмат? Но он поступил, согласившись сначала на «сотрудничество», а затем – и на «легенду с неудачным обрезанием» и «обетом безбрачия», став известным всему никуда пока не девшимся Союзному пространству «Артистом». Но до карьеры сводной его сестры Сони из молдавского городка было ему далеко. Зато у него появился нежданный приятель Моня-парикмахер из того же города Бендеры, что учился когда-то с Соней в одной школе. Чем этот «поц» был озабочен – без смеха не расскажешь. Уж во всяком случае, не коммунистической революцией на постсоветском пространстве. Но это почти что другая история. Хотя и не совсем другая. Вот о чём рассказал по пути из Приднестровья в Одессу суровый водитель своему бородатому спутнику.
- Отчего же сегодня на коне эти клоуны и прочая агентура «кураторов»? – задал риторический вопрос сам себе тот. – Почему из наших весёлых приключений с нашими девчонками те «повара» сумели скулинарить всю эту свою гадскую «консумацию»? Если гражданская альтернатива этим деятелям была готова уже тогда безо всяких «кулинаров»!

        Водитель обернулся к нему:

  - До «гражданской альтернативы» ещё надо дорасти, - сказал он. - Ведь это только домашние мальчики из благополучных семей,насмотревшиеся в детстве мерзостей «буржуазного счастья» своих пап и мам, испытывают ко всему этому отвращение, это понятно. Потому они не патриоты своей среды с её лицемерным и паразитическим укладом. «Уж мы-то никогда не будем такими», – говорят они себе. «Кто не был в юности нигилистом – то подлец». Но кто остался таковым в старшие свои годы – «тот глупец». К тому же и юноша, «реальныйпацан» - он как раз не против формы, парадов, приказов.Не против того, чтобы слушать командира, тренера, «сенсея», лидера, вождя, чтобы потом самому стать командиром. А уж повзрослев, он и вовсе, «как нормальный человек», хочет находить во всём хорошее, жить мирно и смирно. И не «шакалить на рынке», ежедневно с приключениями и боями добывая своего «мамонта», а служить в большом коллективе, «сидеть за столом», ходить в «хорошем костюме», а не в боевой кожаной куртке. Получать жалованье и делать карьеру. А потом этим публично гордиться, а над «лузерами» с «базара-вокзала» - насмехаться. Лучше всего делать это – за счёт госзаказа от военных промышленников. Это и есть «военная инициатива» нормального обывателя. Советская жизнь этому, вроде бы, вполне соответствовала. И она вовсе не была плохой.
 Конечно, жить, как живёт нормальный мелкобуржуазный обыватель, там было нельзя – этот стиль был доступен только начальникам. Туда все и стремились – если не стать таким начальником, то просто «ходить на работу», служить их: начальников, семьям. Бунтарство остаётся в пошлом: мальчик вовсе не мечтает подольше пожить подростком – это извращение. А хочет скорее стать взрослым, то есть солидным, приобрести «статус» - это норма. Служить! А не бренчать на гитаре, как какой-нибудь Макаревич: «Мне форму новую дадут, научат бить из автомата, а как по городу пройду – умрут от зависти ребята», - как издевался он над всем этим.

- Да, - продолжил вместо него бородатый человек. Мы обсудили данную тему с Ксенией Анатольевной в Ленинграде-городе. У семи углов. И я с ней согласен.Поколение рок-н-ролла – это пара пацанов в каждом дворе, десяток на школу. Их было не так много. Другое дело, что все девчонки были их, а даже не курсантов – в этом и корни сегодняшней неприязни к ним ровесников и «одноклассников в сети». Да и теперь их женщины куда во всех отношениях интереснее. И самих их не берут ни годы, ни водка. И вкус жизни знают, и удовльствие они умеют получать от любой ерунды и в любых условиях, а болезни - как-то нет. А возжелавший служить «сынкам-зятькам» умный «удачник» лишь в сильно взрослой жизни поймёт, что тем сынкам и зятькам он на хрен не нужен: зачем им конкуренция у кормушки и лишний рот. А во-вторых, сожрать кого-то, тем более залётного чужака или слабака, куда вкуснее и легче, чем «создавать Первый, Советский, Интернет». А «еврей-нееврей»- дело десятое, это лишь предлог для сжирания. Обозвать так можно любого – поди докажи обратное.История с несчастным «индейцем-газетчиком», схрямканным без соли и перца на победном банкете в ночь после выборов в Городе на горе «триумфаторами-нибелунгами» забавы ради, о чём рассказал в Дашиной газете Натулькин сын Денис – тому подтверждение. Тот тоже думал, что «настоящему индейцу завсегда везде ништяк». Да в суп попал.
За этой содержательной беседой они не заметили, как, оставив позади вольную украинскую степь, вкатили на Тираспольское шоссе. И, миновав промелькнувшие слева по курсу сначала Слободку, а потом – Молдаванку, снова оказались в центре Одессы. Водитель притормозил у старого Городского парка, оставшись с машине. А его пассажир отправился в дальнейший недолгий путь самостоятельно.

Лёха в рубашке-поло цвета морской волны сидел под навесом уличного кафешантана в тени разросшейся липы и обозревал перспективу Дерибасовской улицы бесстрастно и зорко. Он поджидал «Татарина» уже давно, выпил два бокала апельсинового сока и съел сэндвич. Лужёный его желудок не знал никаких изжог.

А потому, завидев издали визитёра, шагавшего от Садовой улицы со стороны почтамта, Лёха бодро вскочил навстречу соратнику – и вот они уже стояли у стойки бара, где их встречал знакомый уже обоим рыжий Артур.

Было видно, что активным общением в эти дни с их неутомимой боевой подругой из приволжского городка даже его южный темперамент был неожиданно для него утомлён и изумлён.

Сама Ксюха сейчас отсутствовала – в эти пару дней у неё были дела поважнее: уже назавтра намечалось прибытие её «начальницы»: великой и ужасной повелительницы общепита и эскорта «Мадам». Для сопровождения которой на слёт представителей подведомственных ей «точек» в родной Сонин городок Ксюха и прибыла сюда. Она и Лёха представляли город на Волге, где прошли лучшие деньки Сониной юности. А сегодня бушевали страсти, сердце которых находилось в кафе-баре «Ракушка», где былые традиции блюлись и по сей день неукоснительно. Так что обеим жрицам страстей было о чём между собой поговорить. Однако, в отсутствие Ксении в пивном ресторане что-то явно пошло на самотёк.

Утомлённый Артурчик проглядел очевидное нарушение порядка, да и Лёха дал маху. Не успел скрипач, доигравший виртуозную «фугу» с последним взвизгом струны опустить смычок, как предсказание сурового водителя «мустанга», что доставил сюда гостя, о неожиданной встрече, стало неумолимо сбываться наяву. Его давешний бородатый собеседник даже отступил в тень, потому что на входе в пивной зал неожиданно материализовалась буйная кучка незваных гостей. И возглавлял её явный чужак – любящие пофорсить одесситы так не выглядят.

Потный расхристанный толстяк в выбившейся из безразмерных штанов рубахе, с безумным взглядом выпученных чёрных глаз и некогда чёрной, а теперь наполовину седой бородой ввалился в дымное пространство «Гамбринуса» в компании известных обоим гостям по «шахматному» скверу «козаков», которые сразу устроили маленький «кипеш».

Возглавлял ту буйную кучку всё тот же знакомый обоим гостям заведения неутомимый и вездесущий «козак»  Сидоров с погонами на этот раз почему-то уже атамана и в папахе. Несмотря на такое «повышение» в звании, он, тем не менее, явно лебезил передсамозванным«начальником». Который изображал, будто явился сюда с «инспекцией»: недовольно отхлебнув предложенного пива, брезгливо отставил кружку, заявив: «Не пью – диабет. Однако кислит. Надо бы к вам «Потребнадзор» подослать».
Толстяк косо поглядел на исполнявшего роль «Сашки-музыканта» «скрыпаля» с дрожащим смычком, желчно произнеся под нос:

 - Куда ушли евреи, в какие города. Скажите же скорее, как нам попасть туда.

    Сидоров юмор оценил, подобострастно заржав: неясного возраста русоволосый «хлопчик с хутора» никак не походил на героя известного рассказа. Он снова издал смычком по скрипке истошный взвизг, но «инспектор», скривившись, прервал его исполнение суровым приказом:

         - Сыграй «Одесский порт»!

 Он знал, что вышестоящие «степенные люди» разных исполнителей терпеть не могли. Ведь от данных музыкантов всё зло. Именно эти волосатики с гитарами всё и устроили когда-то. Альтернатива!  Из «новой музыки» начальники признавали максимум Утёсова:
«Но метро, сверкнув перилами дубовыми…».

А «песня про порт» и вовсе считалась местным гимном.
 
- Я вас умоляю, - упёрся скрипач. – Наша дурная мэрия таки запретила  несогласованное исполнение любых текстов вне репертуара, что вы от меня хочете! Заладили, как те попугаи:
«А то повадились заказывать, мол, «Владимирский централ»! Шо это за «Владимир»? У нас в Одессе свой «Централ» есть!». И что за дела! Я знаю?
 
       - Играй, говорю! – побагровел пузан.
 
А бородатый спутник Лёхи, уже увидевший в углу за пальмой сидевшего под декоративным корабельным спасательным кругом в тени нависшей сверху болотного цвета рыболовной сети, словно Штирлиц в берлинском кафе «Элефант», Ярослава Смирнова, понял, что их встреча именно тут теперь нежелательна.
 
        - Тебе этот жирный знаком? – догадавшись, удивился Лёха и поглядел в сторону потного толстяка.
 - Имел счастье видеть, - усмехнулся тот и добавил:
- Правда, это было очень давно. Я тогда по-другому выглядел.
Но, как только рыжий Артур «представил» человеку у пальмы «казанца»,  последний поглядел на рыжего и попросил:
       - Организуй нам отдельный кабинет.
 А затем усмехнулся, отвечая Лёхе на его вопрос про толстяка:
        -А вот Ксения его должна знать. Хотя она и видела его совсем на других берегах, нежели я.
    В тиши «отдельного кабинета» за блюдом маслин, отхлёбывая терпкий напиток, который ими надлежало закусывать, он со смехом поинтересовался у Ярослава:
        - Почему не финики? Если уж намечается бенефис нашей «Мадам»? Я слышал, что именно их она использовала для известных утех. Мало того – видел! И неужели без трудов таких, как она, агентурные сети уже ни на что не годились. К чему докатились! И этого я когда-то боялся? Мы на всём протяжении нашего пути из Питера, и тут, у Днестра, много рассуждали о тех, «из оврагов». Обслуге «кураторов», что поедали людей. И об артистическом сопровождении процесса продажи человеческих душ.
        - Те, о которых ты говоришь, хорошо известны, - говорил Ярослав. – С них брали «подписку о сотрудничестве». Но дело заключалось в том, что старые агенты кураторов были людьми малограмотными, спившимися и робкими, мало что смыслили, говорить красиво не умели и лично «работать с клиентом» не могли. Потому-то и требовались им для дела охмурежа, как воздух легким, грамотные помощники, «воспитанные» и «культурные». Такие: из числа самодеятельных талантов — любители–артисты, музыканты, сочинители, даже изобретатели и туристы–спортсмены, ловкие на язык, песни и танцы, спокойные в дружбе с рюмкой, не маньяки и не психи, всегда имелись в городской среде. Вот их-то души и скупались.

     Работая такими помощниками, агенты того, более раннего призыва, становились теперь не холуями при шефах, а сами как бы кураторами, заставляя своих подопечных тоже давать подписку. Только другую, попроще: «О неразглашении». Подобные «артисты» при начальниках, причём не только из госбезопасности и МВД, а и у разных штатских тоже, были всегда: не самим же им, язвенникам и зашитым алкоголикам, водить по кабакам, скажем, ГАИшников, с которыми требовалось дружить. Снабженцев там, других нужных людей.

— Исполнять перед ними «танец с жезлом»! — засмеялся собеседник Смирнова. — Как же, помню! И как я не понял тогда… И, задумавшись на миг, добавил:
— Неужели Натулька в те годы этим занималась!
— А, может быть, и твоя пассия тоже? — насмешливо поглядел на него Смирнов.
— Что ты! Томочка была невиннейшим из созданий, — возмутился его собеседник и приятель.
— Молчу, молчу…, — Смирнов опять усмехнулся.
— У нас с ней была только одна по-настоящему эротическая сцена. Там, в «пещере», на речной спасательной станции, где я прятался перед моим бегством из города на волжские острова. Я уже почти овладел ею, и помню, как это было: прямо попрание невинности. Да и то не довел до конца: ворвались, как мне в ужасе показалось, «эти», враги, — разъяснил бородатый собеседник Смирнова.
— Тонтон-макуты.
— Ага! «Выследили»! — это единственное, что я подумал тогда, не успев надеть штанов. Так напугали, что я их даже почти замочил, едва не поразив самопроизвольным выбросом «сгустка жизни», прямо в хари. Но, к счастью, гостем оказался всего лишь прибившийся на станцию к водным спасателям цыганенок. Зато «они» словно чуяли. В отместку поразили спустя двадцать лет Юрчика, послав ему сгусток смерти из свинца. Только вот, пуля, действительно, — дура.
- Они ещё дурее.
  - Но Натулька какова! — не унимался собеседник Смирнова.
  - Эта тема должна заинтересовать Дашу, нашу скандальную журналистку московской газеты, которая  приехала с вами в ближнее зарубежье. Им, думаю, было о чем поговорить с Натали в Питере. С ней Дашу познакомил ещё в Москве ваш Ленчик, ведь он теперь — тоже журналист.
   - Я знаю.
   -Натулька просила его помочь в личных делах, о которых тебе также известно, - промолвил тот и добавил:
      - Ведь их с Чубаровым сын работает в местном отделении Дашиной газеты. А как раз в Городе на Горе прежние порядки всё так же цветут махровым цветом. Без «бригад» мадам Сони – никуда. Тема консумации — что может быть для Даши интересней! Всегда соперничавшие за влияние в Городе на горе две банды: охранка Гены и Вити, и — «вагон-ресторан» Мадам, слились, наконец, в едином экстазе для дальнейшей совместной борьбы. Дело ныне осевшей в румынском портовом городе Констанце маркитанки-гетеры в серебристых русалочьих нарядах живет и побеждает, и я по прибытии в Город внедрюсь в него непременно.

— Ты уж внедрись!

— Внедрюсь. И тогда наш «гвардеец кардиналов» в шляпе и примерный семьянин Муравьин споет последнююД’Артаньяновскую, - помнишь: про Констанцию, его любовь, — арию. Он споёт её, сбегая от любимой семьи и из опасной страны вослед за былой соперницей туда же, куда в своё время убыла на постоянное место жительства и она. Помнишь ту арию?

       «В Констанцу», ё! В Констанцу-ё, в Констанцу-ё!»…

 Только в Румынии он и сможет сховаться. И - попытаться уничтожить один «артефакт».Впрочем, я достану «Гену» и там. По нашим сведениям, именно в Констанце, в офисе фирмы Мадам Сони, «имиджмейкер» триумфатора выборов на Волге Жора Верховенцев прячет в сейфесвою боевую добычу и «ритуальный трофей», который он долгие годы использовал, как пепельницу:мёртвую голову с дырой в темени. Это череп убитого в вашем «колхозе» «на свеклЕ», в те давние времена , лично бедовым Жориком соседа Зайцева по комнате в общаге. Помнишь - несчастного Елькова.Компромат на всех них, важную улику. И мы её добудем — что может быть лучше плохой погоды и хорошего скалолаза из вьетнамских джунглей! Пусть оправдывается тогда. А виноват будет во всем он — Гена. Там он и допоёт свою песню.

— Хорошая ария. Но пока мы даже не в России. И не осуждай Натульку.
— Это я осуждаю или ты? — возразил Смирнов. — И развил мысль.
— В наши дни такие занятия девушек, как консумация, служат не только для ублажения гаишников. «Эти», победители, готовы растащить в свои дочерние фирмы весь Стабилизационный фонд. Дни и ночи толпы командировочных товарищей с полномочиями бороздят города и «почтовые ящики». Всё случается в ходе культурной программы, которой их необходимо всюду занять. Как то: «Показать ночной город». «Прогулка по злачным местам»!.. Помнишь, как все делается: «на коленках посидеть, на столе потанцевать, в лысину поцеловать — контракт подписан»! Какие там фомичевские «мясо–молоко», строительство дорог и глупые диагностические центры для больниц! Кого надо — и так вылечат. Главное — «оборонка», и чем затратнее — тем лучше. Знаешь, как поется про это в Городе на горе: «Заказы, откаты, шальные кредиты: мы ж патриоты, а не бандиты». Бандит, мол, был Фомич.
— Дорвались. А девчонки? Ну, принесут они с тех оргий апельсинчиков для детей, пару пива глупому мужу и блок дорогих сигарет «Парламент» для себя: разве можно их за это осуждать! Да, их используют тупыепапики-кураторы — а где тем ещё искать «грамотных и культурных» агентов на доверии, девчонку же долго ли соблазнить? Ведь «хорошие девочки» воспитаны со школы в духе «патриотизма» тоже, а тут — люди как бы в погонах. Как не поверить! Их методы вербовки девчонок все те же, они вечны: лесть, штампы, взятые из рекламных слоганов и книг для юношей вроде «Маугли».

— «Знаешь, почему я тебя выбрал — ты настоящая!», «Мы с тобой одной крови», «Как я тебя понимаю» и, в завершение: «Давай мстить вместе» — всем этим «козлам», «врагам», «предателям», бросающим жен и Родину, которым «так и надо». И неважно, что «разводить» для нужд и выгодпапиков друзей детства, к примеру, — ничуть не лучше, чем «бросить жену» — рассказал про ситуацию в Городе Смирнов.
— Согласись и с тем, что нельзя обвинять женщину в том, что она поступает не по-мужски, — пожал плечами бородатый. — Мы-то бойцы, и — сами разберемся… Другое дело, если так поступает не женщина, а кто-то из нас. Продаёт душу, становясь провокатором, наводчиком, стукачом.
— Вот тогда покраю глухого сырого оврага, а потом вниз по круче, в заросли, к замусоренным ручьям, которые текут где-то во тьме, под Тропой здоровья, что вьётся лентой по крутым террасам Ботанического сада, — где и происходила обычно «вербовка», — и побежит, воя, лая, очередная бешенная собака. А в обратную сторону, сквозь аллеи прозрачным зомби побредет навстречу призрачному своему успеху и достатку новый манкурт: то состоялся очередной акт продажи души, без которой тоже можно жить.

— Дорогая цена.

Вой и лай стаи безысходен в осознаньи потери: словно собаки те — проданные души стукачей, что хотят снова слиться с былыми хозяевами, еще вчера — тихими инженерами, художниками, спортсменами, которые, получив «навар» от продажи, бродят где-то по земле живыми призраками, но нет им покоя, ведь что за жизнь без души? Одна тоска, злость, да скука. Проклятьем заклейменные, которые уже не встанут.Вот кто они.

— Восстали ведь? С алой зарей.
— На Жорин кладбищенский призыв: «Приди, приди!»? На то будет им осиновый кол — и они знают это, — доложил Смирнов.
— И все-таки я до сих пор им удивляюсь, — вздохнул бородатый. — Ведь знали же, что «западло» это делать, так зачем соглашались?
— Да. Как известно было и другое: кто отказывался – тем ничего не было, от таких отставали навсегда, так как стажер-«вербовщик» более всего боялся, что про его позор узнают свои же, конкуренты-карьеристы в отделе: заклюют, засмеют и тогда — крест на продвижении по службе: у нас ведь в «конторе» все к коллегам были очень «добры». Это общеизвестно. «Заклятые друзья» в погонах — уж я-то знаю, — сказал Смирнов. Поэтому такой позор, как «провал» в вербовке, старались только забыть и скрыть.

Бородатый приятель его рассмеялся:

— Бедный Пиндзюлькин…Пиньдяйкин! Тогда, в восемьдесят четвертом, он добился уже феноменального успеха, почти разоблачил «заговор», который сам же и организовал. И вдруг какой-то отмороженный урод, дерзкий мальчишка из НИИ, спутал его людям все карты. А профессор Левин жив–здоров и сейчас и наглеет все сильнее!
—Но Гену-то можно понять! Служба охраны от времен опричнины до Коржакова всегда мечтала править сама, лишь царь умрет, это — нормально. И завхоз, барский «управляющий имением», тоже хотел — что тут странного? Имеют право. И сынки-зятьки бывших обкомовцев, и «цеховики» вроде Моти, только выжившие, мечтали стать, - и стали, - новыми барами. Просто «силовики» из охраны всех перебороли. А почему, знаешь?

- Знаю, - ответил собеседник Смирнова. – В Питере мы много говорили на  эту тему с Ксенией Анатольевной. И пришли к одному общему выводу насчёт того, почему у поколения рок-н-ролла не вышел их «Дом восходящего Солнца». Что поделаешь, если «гражданские», наши же сверстники, вместо своей гражданской альтернативы военным инициативам опричников и «нибелунгов» сами с радостью легли под апологетов той самой «военной инициативы». И не только под них, но и под«сынков и зятьков» и их прислужников! И детей своих тридцатилетних научили. Тут уж ничего не поделаешь. И никто не виноват. В том числе и они сами. Гражданские интеллигентные хлюпики сами знают только один способ не уступить дорогу бешеным собакам из бывшей агентуры, души которой вылезли из оврагов в тоске по своим ещё как бы «живым» телесным оболочкам. Этот метод противостояния «безумным псам»: Транстристрии ли, или – Поволжья, – завести собственных, бойцовых, без мозгов. «Апологетов разных инициатив». Здесь, на юге: не только на Украине, но и на Кубани, и в Ставрополье это – «нацики». А на севере – силовики. Они хитро служат и «гражданскому обществу», и – опричникам. А на Волге такие «псы» – вечно живые «вчерашние», статуями  Командора шагнувшие со своих «пьедесталов Героев» на широкий проспект навстречу Алой заре. Иногда они возвращаются… Кто ж его победит – он же памятник!
 
- И чего это твой «Пиндюлькин» бедный? Еще вчера они, «кураторы», кем были? Слышал ведь: «Подались в сутенеры и банщики. Кто был нужен всем — стал ничей. Отставные козЫ барабанщики, предводители стукачей».Это — о них, - проговорил стреляный нелегал Смирнов.
- А теперь они получили то, чего не смог добиться и Берия?
- Во многих регионах – да. Где-то они пока служат «лужковцам». Где-то национал-коммунистам. А у вас в Городе на Горе и сами взяли верх. И планируют теперь поход под Вечевой колокол на Москву.

— И вы, благородные разведчики, смогли допустить, что к власти пришла какая-то охранка? — с горькой усмешкой спросил бородатый человек.

— Никогда! – опрокинул в себя стопку стреляный нелегал.

               И закусил маслиной, не поглядев на собеседника.

— Верю слову офицера, — усмехнулся тот.

— Причем «предводители»-то их «Красной Зари на Волге» жируют, не просыхая, со дня своей победы на выборах, а сами «стукачи» и вправду не получили ничего. Как не получали никогда: ни должностей, ни денег особых. Разводить друзей и коллег на их будущее «кидалово» — вот их удел, а дальше — «мы тебя знать не знаем». Вот кто «бедные». А почему с ними так поступают? Потому, что они потом попрошайничать начинают: «устрой», «заплати, что обещал», «защити». А он, куратор, что — родственник? Как это ему — деньги отдавать? У «отцов родных» — свои дети есть, у них что ли отнимать? Легче «сдать» попрошайку тому, на кого тот стучал через других «своих людей» — это легко.
— Хороши у ваших силовиков нравы! Но ведь так теряется агентура!
— Представь — такой опять приползет. Половая тряпка затем и нужна, чтобы об нее ноги вытирать. А нет — новые желающие найдутся. Их тьма.
— А я в те годы, в солнечном городе на синем том побережье верил, что попал в край «где зла и горя нет». И не думал о том, не подозревал даже, и не сортировал друзей. Ведь все было так весело и хорошо. Жаль. Испоганили всю юность.
Представить сейчас, что кто-то из тех твоих друзей, воспоминания о которых тебе дороги, был просто стукачом, специально к тебе приставленным — тяжело. И дело не в реальном вреде: чего-то уж такого, особо опасного, могло от их действий и не быть. Подобный доносчик мог даже как-то помогать тебе — ведь и в этой среде были хорошие сами по себе люди. Да и не могли они даже при желании принести особый ущерб.
Во-первых, были достаточно малограмотны: так что не очень-то даже и соображали, в чем вообще суть, и не запоминали, что от них требуется, повторяя штампы и лозунги.
Во-вторых, в советское время в любом деле, даже в технике, говорили и делали, не то, что надо, а то, что приятно начальству, на том всё и проиграли…
Бородатый человек, также чиркнув огнём, затянулся сигаретой и подытожил:
— Так что дело не в ущербе друзьям. Да и вообще, взрослый человек в любом случае, да выкрутился, так что какой уж тут вред! А — в самих стукачах. Ведь их жизненная масть становилась теперь — «опущенные». Все, пропали! Кураторы их хотя бы порезвились вволю, получили свое: победу, и только ждут своего осинового кола. А эти деятели ведь и не заимели для себя ничего, опять их доля — участь провокаторов, подставных лиц в судах и подсадных уток за рюмкой, в постелях, в кредитных аферах, квартирных махинациях и финансовых «пирамидах». Статисты на митингах за сотню в час, активисты движений, что там еще!
Он скинул остатки пепла с сигареты и, погасив окурок, предположил:
— Зато работать с такими вам, наверное — одно удовольствие. Чего тем «кураторам» — Вите, Гене, прочим «отставникам горячего резерва», еще надо было? Зачем им власть? Ведь знают же, с кем связались — с вами. А они и с таким, как я, справиться не смогли. Смелые такие? Самим ведь ясно, что плохо кончат. Ведь они – всего лишь те, кто гонял Ленчика, распивавшего вино на территории диппредставительства ГДР, кто охранял калоши маразматика Суслова на брусчатке Кремля. Кто вы, и кто они?
— Блок их депутатский «За нашу Родину» — филиал московского. Он создан только для того, чтобы расколоть коммунистов, и завтра его прихлопнут. — Я знаю, — сказал Смирнов. — И они это знают.
— Так зачем им тогда это?
— Они хотят вернуть все, — ответил Смирнов. — Всерьез надеются на успех своей «разноцветной революции».
— Зачем? У них и так есть бескрайняя империя из числа своих бывших подручных. С их помощью они доят собственный электорат, как муравьи тлю. И потеряют — многое! Так к чему весь риск?
— Они не хотят быть доярами, бытовыми аферистами. И у них целая идеология. Они хотят быть «белыми и чистыми», это долго рассказывать, — сказал Смирнов.
— Мне как раз это понятно, — ответил его собеседник.
- А сами без «девчачьих бригад» по разводу и охмурёжу «клиентов» ни на что не способны. Дело мадам Сони живёт и процветает. Она лично прибывает завтра на банкет в честь встречи вашей делегации «первым пароходом» из портовой румынской Констанцы.
 
      Бородатый человек знал это. Лёха ещё сутки назад отправился на машине  из Приднестровья  обратно сюда, в Одессу: повёз Ксению навстречу с её высокой начальницей. Тут, у  пляжа Ланжерон,Ксюха и встретилась снова со своиммилым дружком – рыжим Артурчиком, что обеспечил их встречу  в данном месте.
- Ты его видел, - рассказал он Смирнову. - Навытяжку передо мной стоял. Представь, полтора десятка лет прошло, в мирной давно Казани уже и дух тех удалых «бригад» давно простыл, а даже здесь, в вольнолюбивой Одессе, до сих пор с замиранием дыхания помнят про легендарных «хади-такташевских». Так Лёха отрекомендовал Артуру «татарина» - то есть меня. Теперь Алексею предстоит встретить тут, у моря, также своего шефа Симона из Города на горе. Оперативный псевдоним «Мангуст», якобы «простой вышибала» из Ксюхиной «Ракушки», которой верховодит на расстоянии наша «мадам».
- И которой немного времени осталось  править своей весёлой «империей». Её уже поджидает небо в клеточку в кишинёвской тюрьме: думаю, приднестровские власти не станут препятствовать выдаче дамы,обвиняемой всего лишь в простой  «уголовке». Ведь «заказ» опостылевшего любовника – это банальная «бытовуха», стоит ли заморачиваться! И Юрчик будет отмщён. А «ВованСидорычу» предстоит принять долгожданную власть над городским рынком эскорта и интима. И там при нём будет опять наш человек: тоже Артур, - продолжил Смирнов.
- И он мне известен, - засмеялся его собеседник.- Поставляет девочек нашему «старому барабанщику»…
- Твоему однокашнику. Теперь он у них, в городе взошедшей над Волгой победной Алой зари, - «учёный социалистической ориентации» профессор Стародубков.
- Знаем мы его ориентацию: малолетки!
- Пока, слава богу, только девчонки: в отличие от некоторых вроде «краснопрокурорского» «Сынка - дракончика», что разгулялся со своим «другом» - «Малютой» при Драконе-отце. К малолеткампрофессора приучил соратник Гены-чекиста Витя. Второй вместе с Геной «старейший акционер» бензиновой империи Григория Хедеровского, лично завербовавший когда-то «Гришана, барда из Автограда» после всей той вашей истории и твоего бегства из Города.И первый у них педофил – это у него ещё с Афгана, за что Союз афганцев его и погнал подальше. Тем более, что и «афганец» он липовый: тыловой деляга из местных мажорчиков советских лет. Обнаглел совсем – позарился на совсем маленькую дочку одной новенькой из Ксюхиной команды. Играет им обеим пока на гитаре, песни поёт – он ведь тоже как бы «бард», «смотрящий» за ними ещё по«столице Автопрома»: «В Афганистане! В «чёрном тюльпане»… С водкой в стакане…мы тихо плывём над землёй… Скорбная птица… Че-рр-рез границу…». А у самого – одно на уме. Этим мы и воспользуемся. У нас есть компромат на вашего «профессора»: его единственная дочь сама увлеклась гулянками с «папиками». Отец не знает – вот мы их вместе и сведём. Инфаркта не будет – ваш «Стародуб» тот ещё крепкий пень! Зато за штаны его возьмём, а он – очень влиятелен в «Политсовете» победителей. Тут для нас и ниточка для выхода на «зиндан»с губернаторской дочкой. Это во-первых. А второе – потребуем, как бы от «братвы», ввести в состав правления бензиновой корпорации одного нашего парня.  По легенде он – обычный «центровой бригадир» с рынка. На самом деле - помощник Мангуста. Костя. Была «Компания» Григория Хедеровского – станет фирма КоКос: «Компани энд Костюня». Я уже тебе рассказывал про это в Москве: операция «КоКос почти не виден». Этот Костюня суровый боец, а та «новенькая» разведёнка из Ксюхиной команды, у неё кроме дочки есть ещё младший сын, - его подруга. И он им покажет, как обижать семью своей женщины. Вот каков у нас план после встречи у трапа теплохода «Мадам» тут, в Одессе. Но, как видишь, встречать её тут вознамерились не только мы. Откуда тебе известен этот тип? Он – личный помощник Красного прокурора и верный его адъютант в Городе на горе ещё со времён депутатства того в Госдуме от родного ему волжского края. Возглавлял тамошнее отделение «Союза советских офицеров», когда шеф его Финюхин триумфально побеждал на всех выборах: и по одномандатному округу от региона, и по спискам Компартии. И был в отчем краю ещё тогда царь и бог. 
       - Детские воспоминания, - пояснил бородатый человек.
       - Вы земляки?
       - Не совсем.


               

                Глава  2


         Чёрный, грузный, с клочковатой седеющей бородой, с безразмерным животом, что бесформенным мешком вываливался из форменных, защитного цвета, штанищ неуставного размера, с погонами майора и петлицами неведомого никому рода войск на кителе, первый в Городе на горе антисемит, «гвардии майор Советской Армии» Михаил Первач не всегда был таким. В своих родных молдавских Бендерах его знали под именем Моня. Может – «Мануил», или кто другой он был по паспорту. И фамилию он имел Парвас, а прозвище среди местных мальчишек из-за своего вечно простуженного глухого голоса приобрёл «Сиплый». Семейство Парвас владело своим большим домом с виноградником и абрикосовыми деревьями в самом центре города  наискосок от места жительства тёти бородатого Смирновского собеседника, у которой тот частенько гостил с матерью в дни школьных каникул, а позже «ребёнка за южными витаминами» отправляли и в одиночку. Сосед его тёти, «Сиплый Моня», зажиточное семейство которого проживало в капитальном особняке на их улице через дорогу наискосок, был уже не ребёнок, из «больших мальчишек». Отец его значился большим человеком в сфере хозяйственного снабжения, складов и лабазов, и денег семья не считала. И всякую приезжую «мелкоту» из соседской родни Моня этот в упор не видел. Тем более, что всё внимание созревшего увальня и баловня судьбы и богатеньких родителей занимал совсем иной «предмет».

Предмет этот был содержанием сплетен всех окрестных «кумушек».

Соня Асмолова, урождённая Кацнельсон, была первой красавицей квартала. Как победительница конкурса «Мисс Бендеры-80», она даже ездила по комсомольской линии на Фестиваль Демократической Молодёжи в восточный Берлин, где, по слухам, и обрела своего «спонсора» и любовь всей её жизни «Вилли-Атиллу». Необычайно влиятельный шестидесятилетний полковник Народной Армии ГДР, тот был известен участием в подавлении взбунтовавшейся в 68-м году Праги. Где побывал за свою жизнь дважды и очень удачно. Первый раз – в составе зондер-команды вермахта. Вторично – от объединённой группы войск стран Варшавского Договора, когда запугал мятежных чехов живописанием своего боевого опыта. Он не уговаривал никого и не убеждал, как советские, а просто чертил обломком кирпича красную линию на асфальте и ласково пояснял митингующим: «Яволь! Я был у вас в городе в сороковые годы, мне тут понравилось, и я – пришёл к вам через двадцать пять лет опять. «Нохайнмаль». Дасист линия. Кто попробует переступить – повторю то, что было тогда». Желающих не находилось, «папашу Вилли» мягкотелые русские звали на помощь всякий раз, когда видели неподчинение. А восторженные легенды о его славных делах расходились по всем их высшим военным учебным заведениям, где грызли гранит ратной науки курсанты из ГДР. И куда часто наезжал к ним с грозными инспекционными поездками Вилли-Атилла.

«Нем и мрачен, как могила, едет гуннов царь… Атилла!», - восхищённо шептались в штабах политотделах огромной страны.

Свою пассию и наложницу из солнечной винной Молдавии полковник частенько возил на эти инспекционные «Игрища нибелунгов» с собой.
Слухи о тех оргиях расходились по миру широко, как круги по воде, и достигали берегов Днестра, куда Соня неизменно возвращалась к родителям. Они ей гордились, прочие – косились.
А Моня – он был её одноклассником. И ничего такого между ними не было, хотя колечки и серьги он ей дарил, а однажды они с нею даже целовались, но не более.

 Как добропорядочный сын, он первыми уведомил о своём решении сделать ей предложение уважаемых родителей. И что же!
 Крику было на весь квартал:

«Как можно приличному молодому человеку из хорошей семьи желать такое так рано. А если даже и так – то ведь же не с ЭТОЙ! Этой!!!

«С которой переспали все Бендеры»!«И половина Тирасполя…».

 Именно тогда Моня Парвас расплевался со своими родными навсегда и решил добровольно уйти в Суворовское училище.
Там, чтобы его не гнобили, ловко нашёл тёплое место, быстро обучившись парикмахерскому мастерству. И вскоре уже виртуозно стриг всю роту и командиров.

 Приписанный к полковым политотделам, он за годы непыльной службы поколесил по стране. А в «девяностые», оставшись не у дел, ушёл в отставку в низком звании и осел навсегда в Городе на Горе. К этому времени «Миша» уже, сменив военные документы, обзавёлся смачной «исконно расейской» фамилией «Первач», и сменил проклятую пятую графу на «болгарина».

                В солнечной Одессе в эти дни он тоже оказался не просто так.

                «Ветер с моря дул...»!
В жизни каждой настоящей женщины есть свой сумасшедший. Все последние годы пылкий школьный воздыхатель Софочки Моня шел по жизни, словно за путеводной звездой, параллельным своей «рыбке» курсом. Не прилипалой, но борцом. Только для того, чтобы быть рядом, уже седеющий и пузатый, обремененный семьей, прибился он в помощники депутату Комитета Госдумы по безопасности, нынешнему триумфатору выборов в Городе на Волге. Когда-то, едва сняв погоны и уйдя в запас, он лично стриг его подрастающего сына — это дело Прокурор доверял только военным, потому что гражданские оказывали на сынка плохое влияние. Настолько плохое, что и говорить неприлично. А тут — исполнительный парикмахер, болгарин из Молдавии, свой в доску, отставной офицер. Он-то много позже и убедил бывшего областного прокурора Финюхина, и без того сыто устроившегося было в Москве вежливого и робкого коммерсанта от адвокатуры, консалтинга и аудита, имеющего сеть «фирм по оказанию юридических услуг» и в столице, и здесь, в Городе, от которого был избран в депутаты по одномандатному, козырявшего везде и всюду своим «Комитетом безопасности» и тоже стригшего с этого дела купоны вовсю, встать и идти. В «нибелунги», в фюреры, в боги. Ох, как тот не хотел! Но ему сказали: «Иди!». «Тебя ждут»! И сказал это он, бывший «Моня Сиплый», а отныне — Миша Первач.

Первый! Головой работать надо!
Ведь если честно, он никогда не интересовался политикой. Даже тогда, в юности: единственный раз в жизни посетив странное сборище дурных его единокровных соплеменников, он сделал это из-за нее, своей пассии. Это было в родной Молдавии. Там, на берегу Днестра в камышовых зарослях душным летом года примерно, ну неважно какого, происходило чудное и дикое: дюжина местных «шлимазлов», чокнутых то есть еврейских придурков, изучали духовное наследие Зеева Жаботинского. Был один такой «поц»: «хрен» по-простому, в Одессе в начале века, воодушевлял своими статьями бригады сопротивления погромам сначала в своём родном городе, а потом — в подмандатной Палестине. И вот теперь у них, в городке на Днестре, его идеи вздумал проповедовать тот самый, вернувшийся из Румынии, где все это было можно, баламут Перчик.

То ли имя это его такое было, то ли прозвище, но приходился он Софочке-певунье родным дядей. Такие девушки, как звезды, что светят в небе до утра, такие девушки, как звезды, такие звезды, как она! Но если ты обычный парень…
Когда Моня Парвас узнал, что родня его Сони, посчитав, что дочь позорит их своим вольным поведением, фактически отреклась от нее, он, как рыцарь, решил за нее отомстить. И тайно сдал всю камышовую ватагу участковому. Потом, придя домой, он честно сказал своим папе и маме, что стал теперь «внештатником» и у него впереди ух какие перспективы роста!

Не тут, дома, а бери выше: в Тирасполе и Кишиневе, ведь оттуда в Москву перебралась к Брежневу уже тьма молдавских «удачников» судьбы. Один Цвигун-генерал чего стоит! И даже Черненко. «Если хочешь стать «первачом» - надо быть с Левого, издавна советского, а не румынского, берега Днестра».
Это все знали.

 Турецкая крепость Бендеры располагалась на правом берегу: последний западный европейский форпост янычар на самом краю Османской империи – через реку уже был «суворовский» Тирасполь. Но и в Бендерах были всё те же молдавские, брежневские края. Все баловни советских карьер вышли отсюда. К тому же это было привилегированное Приднестровье.
Трамплин для прыжка!

Вот какие перспективы предложит он Софочке, о чём прямо и рассказал дома своим. Есть цель и смысл, он увезет Соню, свою мечту и любовь, сначала в республиканскую столицу… Вот что сказал он дома родным.

Хрен! Уроды, уроды его родители, и больше никто, жидовское отродье. Заладили прежнее: «Не пара, не пара она», и все тут. «Клейма, мол, ставить некуда». Вот что услышал он дома от своих, и знать их больше не хотел.
Яхна малограмотная!

Тогда-то он и решил расплеваться с семьей навек и стать военным. И это была удача: иначе не повстречался бы на его пути аналитик и генеральский зять Гена Муравьин-«Пиндзяйкин», он же «Цыбулко». Ему-то удачливый новый парикмахер и в то время уже год, как отставник, рано уволенный в запас подчистую по здоровью, Миша Парвас и посоветовал лет двадцать назад знакомое и перспективное дельце, знакомое ему по его собственному опыту. Через своих, проверенных людей в далеком волжском Обкоме сначала разрешить, а затем самим же и прихлопнуть в Городе на Горе, где Гена частенько бывал с инспекциями в режимных НИИ, такой вот «кружок по изучению национальной культуры», какой сдал сам Моня милиции в родном городке в ранней своей юности.

И в результате удачно проведенной операции, опрокинув андроповцев, чей шеф был уж год, как мертв, прийти к рулю самим. Ради этой стратегической цели ездил в то лето в Город на Волге лично Муравьин, а затем засылался от Генеральной прокуратуры смешной Финюхин с неистребимым своим запашком, дерзкий, еще глупый, но знавший там всех и всё, имевший связи. А запах? Для устранения этой проблемы как раз и появился у него в дальнейшем личный парикмахер, «болгарин из Бессарабии» Миша Первач, рекомендованный Геной, зятем генерала. Но он-то и не стал ничего устранять и менять, превратив недостаток нового шефа в достоинство: вскоре «святой аромат» Вождя стал идеологическим козырем.

Моня знал свое парфюмерное дело: и усилить, и ослабить «нутряной дух земли», что исходил от шефа все годы, в которые они были вместе, умел лишь он.
Соратники придавали исходящему от вождя «святому духу», если начистоту, вовсе не ритуальный, или, как говорили они с трибун, «сакральный», а чисто практический смысл, точно отделяя, судя по первой гримасе всякого, кто подходил близко, союзников от врагов. Чуть скривился — значит, чужак. А этот, ему понравилось, — наш. Наш! Потому дух должен был быть неистребим, и обеспечивали его регулировку, храня военную тайну победителей, только два человека: верный адъютант-«визажист», ну и еще «идеолог», «вонючий Жора» Верховенцев, конечно. Тот был вообще знаток подобных дел.

Ведь, следуя за шефом, уроженцем тех волжских мест, Миша Первач также мог посещать с визитами Город. И случалось это всякий раз, когда туда же, с новым своим любовником из Молдвинпрома , наезжала с гастролями мадемуазель Соня в своих любимых с юности перламутровых «русалочьих» платьях в тугую облипку на сочных изгибах  и округлостях роскошного тела. За что и получила от воздыхателя ласковое прозвище «майне фишхен». «Рыбка», то есть, на общем для них обоих языке детства.  А наш парикмахер, сопровождая видного юриста, имел возможность поглядеть на нее хотя бы издали.

Потом крестный отец винных поставок в Город на Горе сгинул в пучине гражданской войны в Приднестровье, найдя перед этим для своих боевых походов в камышах маркитанток помоложе, а старую любовь сплавил на хранение бригадиру своих телохранителей, которого не брали ни спирт, ни годы. Теперь тот «просто одетый парень» — вечно молодой, вечно трезвый, прославился по всей разбитой на доли стране, как известный киллер, серийный убийца, засветившийся страшными делами своими и в Питере, и в Одессе. Этим летом у него было дело и в Москве — требовалось «произвести отстрел технического персонала», имевшего отношение к компьютерной базе свергнутого губернатора Фомича, где было много компромата на издавна промышлявших в тех краях «молдавских», и устранить недоделанные им ранее шероховатости: приказ! Говорят, получилось не очень: помешали некие подосланные специально обученные люди. Киллер был страшно зол: как бешеная собака, нервируя свою «супругу» невероятно.
Но Моня Парвас ничуть не боялся «соперника» — ведь теперь он и сам занял такое положение, не дотянешься!

По протекции Жоры отставной майор Первач ближе к выборам окончательно осел в Городе на горе — ведь местные, люди дикие и робкие, в ожидании спасителя-Прокурора, самолично не могли создать у себя ничего: ни партячейки, ни Союза Офицеров. Красный Прокурор был к тому времени уже депутатом Госдумы и председателем Комитета по безопасности.

 А он, бывший Моня Сиплый, а теперь — личный адъютант и парфюмер, благодаря которому нынешняя революция обещала стать не только красивой по цвету, но и душистой, заделался попервоначалу его депутатским помощником по региону. Верный оруженосец, встречавший шефа с военным эскортом во время посещений на перроне и обеспечивающий ему, причём не единожды, триумфальные перевыборы по одномандатному округу в Думу: по партсписку от коммунистов тот и так всегда проходил однозначно под номером три.
А также Моня накануне областных выборов лично таскал от поезда вослед за Прокурорской процессией к кавалькаде лимузинов с тонированными стеклами сундуки защитного цвета с аппаратурой спецсвязи и документами, руководил оркестром и походным туалетом для старейших товарищей и усмирял группу народной поддержки: чтобы не плевали из-за оцепления в представителей не свергнутого пока «кровавого режима» и в «писак от прессы» прямо тут, у вокзала.
Вот так!

Ведь если ты обычный парень — пробьешься в жизни все равно. Коль светит тебе и живет в сердце звезда твоей любви, твоя Дульсинея!

Вот какую историю любви, главной героиней которой была королева нынешнего рынка городских интим-услуг и досуга несравненная мадам Софи или попросту Соня, могли поведать в банях подопечные девчонки Вован Сидорыча, причём не только ему.

 История та, можно сказать, имела конец: «маман», хотя и царствовала в своём секторе рынка по-прежнему, но жила в зарубежье и Город почти не посещала, её непризнанный воздыхатель же осел тут надолго и прочно. А ведь ещё вчера как раз он-то и бывал в Городе лишь наездами, с шефом, и подглядывал из-за угла, а она гостила тут то и дело, налаживая безотказный механизм «развода» и охмурёжа: всё для выборов! Недаром в прежние годы, давным-давно, сама «зажигала» тут со своей единственной и последней любовью всей жизни Вилли вовсю.

Шпионские игры «кураторов», их обслуги и их жертв, эти маленькие трагедии одних и пирровы победы других и в пору социализма-то касались жизни немногих — тех самых десяти процентов «детей Арбата», научных и военных городков, «домов на набережных», райских уголков: городских ли, сельских ли «Санта-Барбар», а прочие граждане и знать ничего не знали. Так, вызывали порой кого-то куда-то, после чего вчерашний весельчак тух, гас, вешал нос и куда-то исчезал от друзей, а иногда вдруг оказывался, напротив, наверху.
Вот и всё тут, подумаешь, какие дела!

Также и теперь, после прошедших выборов, никаких особо видимых изменений в области, казалось бы, не произошло: молочные погромы и раскулачивания происходили где-то по медвежьим углам да ночами. А днём в областном центре пока всё было мирно — зарплаты, вон, на заводах так и вовсе повысили. Ведь компьютерная база на «молдавских» находилась по-прежнему у сбежавшего в Москву Фомича, хотя дочку его и удалось схватить. Из-за чего тот и молчал. Но только до времени. Потому пока следовало не высовываться. То, что происходило в среде победителей: их делишки, афёры, - а они были и прежде, и будут всегда, - всё-таки иногда долетало до глаз и ушей широкой публики, в основном — после праздников, - и казалось этой публике весёлым водевилем.

Зато — творческим раем для любого графомана-сочинителя историй, окажись он вдруг в такие праздничные дни в гуще событий.
Тут он нашёл бы сюжеты драм и комедий, женских любовных романов и криминальных триллеров, детективов и коротких анекдотов.

Здесь нашёл приют и бедовый Моня. Свой родной городок он посетил только после кончины постылых родителей: оформлять в собственность родовое «имение». Это уж – дело святое. Так что ему было, где остановиться на время визита «Мадам Сони» из Румынии в край их юности.

Всё это дрезденский нелегал знал и сам. Но подробности, которые поведал ему его боевой товарищ, оказались новы даже для него и совсем не лишни.

- Что касается меня, то во время своего присутствия там в детстве у тёти я тоже побывал в компании того баламута Перчика, - сказал собеседник Смирнова и пояснил:
- Ведь и моём городе одно время был подобный самодеятельный «кружок». Его организатор, мой, кстати, тёзка, жил в соседнем подъезде. Так что мучитель мой, «Иван-капитан», в сущности, был прав, утверждая о моих коварных планах на просторах родного отечества: Я, можно сказать, действительно, «налаживал связи», - засмеялся он. – И этот Моня Парвас меня там, конечно, видел. Откуда и были сведения у «нибелунгов» о моём «досье». Было кому донести когда-то Гене, вдохновителю таких «контрашек»: подотделов контрпропаганды имени Георга Кагорова под командованием капитана Ивана и его подручного. Потому я так шарахнулся от него тут, увидев его тут, в «Гамбринусе». Конечно, я был в те годы ещё без бороды, совсем пацан, и за это время изменился.
Но…

- Такой шнобель ни с чем не перепутаешь. «Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу», - поддержал весёлый тон «дрезденский нелегал». Так же и Гена узнал бы меня наверняка. И тебя тоже.
- Да. Нос не спрячешь, - сказал его собеседник. – Потому лучше мне в Бендеры не возвращаться. Можно попасться на глаза. И тогда…
- К  российскому «помощнику депутата» возникнут вопросы. Ты хоть своих родных там видел?
- Родители давно умерли: не вынесли того, что со мной произошло. Что меня больше не стало. А в Бендерах я долго никогда не жил.  Только гостил у тётки в школьные каникулы, мама отправляла: «ребёнку нужны фрукты». Во время приднестровской войны в их участок попал снаряд: выстрел из танка. Разворотил часть дома. Так что там почти никого не осталось. Нокое с кем из тёткиной родни я встретился. А большинство - уехало. Как нет прежнего и меня.Вместо того, кто был, появился «Вася-татарин»: ведь если что-то где-то убывает, то другое где-нибудь прибывает. Это всегда так.
- Так появился и «Бессарабец», - доложил Смирнов. – И новый начальник городского УВД Пильгеватов искренне до сих пор уверен, что я опекаю и курирую его от «органов», как некогда в Приднестровье.

                ПРОПУСК  ТЕКСТА
Тут будет специальный кусок про подготовку банкета, где замочат в сортире киллера, но до этого...





Жемчужины дивного дна.


1. В этот вечерок ясного, тёплого сентября в бригаде состоялись теоретические занятия.
Отдохнувшая за время своего познавательного южного вояжа на море Ксения, в белых брюках и неизменном своём красном приталенном пиджачке, с длинной указкой наперевес, которой тыкала точно и всегда - в нужные, даже труднодоступные места, и с видом строгой школьной учительницы, стояла перед рядком рассевшимися напротив неё за импровизированными партами зевающими своими подопечными на фоне чудесным образом обретённого с участием спонсоров силиконового наглядного пособия: экспоната китайского производства: "Мужик в разрезе", - очень подробного и реального, добытого буквально в боях, - и вела урок.

Девчонки были после ночной смены, но старались внимать Ксюхиной лекции внимательно.

- Наши клиенты идут к нам от своих жён потому, что мужчинам, сплошь и рядом склонным верить всему, что им наплели доктора или пресса, внушили, что проблема в них самих. Но проблема - она в их женщинах. Дело в том, что многие женщины просто не любят мужчин. Ну, не нравятся им мужчины в принципе. Нет, конечно, теоретически они когда-то мечтали о некоем "прынце" на белом коне, они и сейчас не против. Но эти, реальные мужики, - с их любимыми железками, рыбалками, футболами, общениями в гараже под пиво с друганами - как будто они всё ещё дети малые не нагулявшиеся... И это - вместо того, чтобы просто послушно и неслышно сидеть в углу, а когда надо чётко выполнять функции согласно опциям, после чего - марш под лавку без звука,...
В общем, - "фу их на фиг"!
Потные, вонючие туши, навалятся - не продохнёшь, ещё и стиснут со всей дурной силой больно, часто и пьяные... Или, наоборот, красавчики накачанные, только собой любуются, им женщина и не нужна - пусть их гомики любят: те это в них оценят! Но не жена.
Наше отличие от тех жён в том, что мы любим мужчин: реальных и - целиком.  Со всеми их брутальными забавами, забавными причудами, чудной и чудесной их анатомией, которую мы не устаём упоённо изучать. Мы ценим и принимаем им любыми: пьяными, потными, дурковатыми, без различия по внешнему ли виду, возрасту или "особенностям развития", нас не отталкивает, но только бодрит острый и завораживающий запах тел этих бойцов и бродяг, что недоступно всяким чистюлям, - добавила она, точно попадая длинной указкой учебному экспонату "Мужик в разрезе" не в бровь, но в глаз.   

- Добрая ты, Ксюша, - саркастически съязвила с заднего ряда перманентно пребывающая после развода с мужем в состоянии мрачного нервического веселья и возбуждения новенькая, вырванная лично Ксенией из загребущих лап роскошного "Вован Сидорыча".

- Потому наша профессия - это профессия любви, - вдохновенно завершила свой "спич" Ксюха.

- Любовь придумали, чтобы денег не платить, - широко зевая и подперев большой мягкой ладонью скулу, так как опасалась ненароком уронить голову на стол, заявила не отошедшая ещё от выпитого на  ночном свидании коньяка путана Жанна с передней парты, специально усевшаяся там, чтобы не уснуть после поздних бдений.

Но уснуть бы ей всё равно не дали. В коридоре послышался дробный топот кованых подмёток "берцов", и в распахнутом проёме дверей возник взмыленный Симончик.

- Бригада, на выезд! - швыряя на стол с наглядными пособиями нунчаки, с порога заорал он. - Поступил заказ. Жанна, покушай, Зюзик там уже приготовил плов, три часа тебе на сон, чаю с лимоном, и чтобы была мне, как огурец!
Сегодня важная встреча на "стрелке" с московским адвокатом "этих". Он прибывает из столицы "вечерней лошадью". Встретишь на вокзале с нашими у фирменного поезда. В Самаре тот адвокат лично ведёт дела "Компании" Гриши Хедеровского": "Большого Босса". Оба они с Вячиком Кочкарёвым: региональным представителем, родом отсюда, с Боевой горы. Какой-то тот Грише тут типа родственник вроде. Вообще там мутно, пожал плечами незванный гость.

- Симон, ты разве не видишь, у нас семинар, подготовка к реферату, - осадила его Ксения. - Возьми дублирующий состав.

Тот сразу сник. И недаром.
По приезду Ксении из Молдавии, где она присутствовала по линии работников общепита и ресторанно-развлекательного сервиса на международной конференции стран "Русского мира" постсоветского пространства, что была устроена на берегах Днестра под эгидой Департамента Культуры Северной Столицы, неутомимая труженица развода и охмурёжа клиентов Ксения имела в Городе неограниченные полномочия. А именно сегодня той самой "вечерней лошадью", то есть фирменным московским поездом, прибывает известный адвокат Макаревский: доверенное лицо регионального представителя подмявшего здесь всё бензинового спрута: "Компании" олигарха Григория Хедеровского, - кучерявого местного выскочки и политика либерального толка Вячеслава Кочкарёва. Сам он обычно почти и не появлялся в Городе, проводя время в столице и за границей. Как вдруг!

- А нам оно надо? - нарушив субординацию, дерзко спросила новенькая.

Как и все свежие разведёнки, подобраннные Вованом "в поле", она пока была совершенно безбашенна: ей ещё предстояло пройти курс Молодого Бойца под патронажем заботливой Ксюхи.

- Надо, - терпеливо пояснил Симон, знавший её контингент и никогда не встревавший в научно выверенный воспитательный процесс. - Наш Вован хочет забрать весь бизнес под себя. Пора потеснить тут "молдавских" с их Мадамочкой. Пора ей на пенсион. Заслужила.

Ставки были высоки. Питерские товарищи "с претензиями" после здешних скандальных выборов, оплаченных также и самарскими бензиновыми тузами, решили подмять бензозаправки на Волге под себя.

Местные показали зубы. И приезжал из Санкт-Петербурга Страшный человек - зимой, когда в Городе шла вся эта предвыборная гульба и пальбы. По слухам, договорились. Братва вознамерилась забрать у уважаемых людей Мадамочки рынок эскорта, на что и рассчитывал набирающий силу и вес Вован Сидорыч - некогда скромный военный экспедитор Вовчик, поставлявший на конспиративные банкеты, что с участием юной ещё Мадам проводились в местном Артиллерийском училище, съестной дефицит - сёмгу там, помидоры и знавший её с тех ещё, советских пор. И имел к Мадам счёты. Как ему удалось найти консенсунс в той схватке бульдога с носорогом - неведомо. Но взамен примирения с питерцами местные согласилась ввести в Совет директоров "Компании" Костюню. Обычного центрового бригадира, простого, как башмак.

И только Симончик знал, кто это на самом деле. Потому, что встречался с тем там, в прошлой своей жизни - в стреляющих горах...

Летний вояж бригады в Край розовых абрикосов внушал большие надежды. Яркие рассказы Ксении, посланной встретить и приветить в порту прибывшую из румынской Констанцы, где та обосновалась, бессменную их начальницу и вдохновительницу, впечатляли. Ведь их таланты были незаменимы. А роль легендарной Мадам Сони бесценна.

 Спрос на подобное ремесло в Городе всегда был. Вот в этом-то деле и преуспела когда-то «мадам Соня», создав тут целую «фабрику звёзд» для бизнеса в сфере эскорта. Сама южанка, она вдохновила расцвет в Городе музыкальных развлечений в стиле латино. «Ла винила-текила»: по крутым барам и по ночным клубам. Хотя с приходом новой строгой власти всё это тут для широкой публики не приветствовалось, только — своим. Впрочем, к строгости ей было не привыкать: уж на что строг был её немецкий бойфренд Вилли, первая и единственная любовь! Настоящий, ещё с той, военной поры, полковник армии ГДР, с которым она познакомилась на фестивале молодёжной коммунистической песни в Дрездене, проливший прежде немало крови, но при этом — для неё романтичный и жалобный. Нежный, оставшийся большим ребёнком, который плакал у неё на мягкой голой груди по поводу своей угасавшей с возрастом потенции, из-за чего шалел, лютуя, - вот он был каков. Не чета её нынешнему постылому любовнику, прыщавому киллеру, занудному, почти импотенту, что, словно автомат, отстреливал направо и налево «технический персонал», имевший когда-либо отношение к компьютерной базе данных убитого по заказу в Питере помощника Собчака по внешнеэкономическим связям. Появился он в её жизни так. Этому уроду, некогда — шефу своей службы охраны, немодно одетому, скучному и вялому, как глист, спихнул Соню её прежний, следудющий после немца, молдавский спонсор. Винный король всего Приднестровья, а по совместительству — директор местного, в Городе на Волге, филиала завода Молдвинпрома, он поставлял в советскую пору свою продукцию на гульбища тогдашней здешней элиты:

           «Белый Аист летит над Полесьем. Песни Партии громко поёт!».

А Соня была при этих его делах до той поры, пока новый милый папик не скинул её, как надоевшую вещь, своему холую. А тому, прыщавому зануде, было — без разницы. Надоел! «Замочил» бы его кто-нибудь, что ли! Чтобы отвлечься от дурных мыслей, а вовсе не из-за денег, которых было у неё и так полно, Соня и рулила тут своей звёздной фабрикой эскорт-услуг, как в лучшие года! Организуя в Городе приключений своей юности «досуг», она отдыхала душой, развернув мастер-классы танцев и игрищ вовсю. Возникли даже детские коллективы, пока, правда, только для девочек. Мальчиками занимался тут прокурорский сынок со своим френдом-шефом их службы охраны, но это уж было их обоюдное интимное дело. А девчоночью юную поросль опекает бравый один «афганец» по имени Виктор, тёзка будущего президентского преемника, тоже Виктора, Красного Прокурора. Виктор-победитель! Сама же Соня занялась этим всем делом неспроста, а потому что лично зажигала в том городе по молодости.
«Зажигай, покуда небо ясно, зажигай, коль пламя не погасло, танцуй, пока молодой». Ведь когда ещё и веселиться, как не в молодости. Потом — не повеселишься. Хотя как сказать.

Воспоминания "Вован Сидорыча", тогда вовсе не великого и ужасного, а простого экспедитора Артиллерийской Академии были известны Симону по службе. Вован, а тогда просто Вовчик, поставлял во время инспекционных делегаций начальства продукты - сёмгу там, помидоры.А Симончик, стажёр определённой организации, курировал его. В те годы ресторанно-гостиничная империя супруги Областного Прокурора Рюрика Кузнецова Лилии уже была под колпаком. Весёлые Андроповские времена! А тут прибыл не кто-то, а сам Полковник - гроза и благодетель обучавшихся в Академии восточногерманских курсантов. Вовчик с водителем с утра прибыли кормить богов войны. Машину тормознули — и водитель ушел звонить на КПП.


 Почему-то тем летним утром их впервые долго не пропускали с машиной на территорию артучилища: продуктов было на этот раз в кузове особенно много, а курсанты-грузчики и подносильщики — отдыхали на каникулах. Но и когда ворота со скрежетом разверзлись, за проходной движение Вовчикова «пикапа» сразу застопорилось: перед поворотом к офицерской столовой от Главного корпуса училища, — нынешней то есть Академии, — по центральному асфальтовому шоссе, навстречу им двигалась процессия «меченосцев». Сразу было ясно: в этот тихий и жаркий, пыльный, июльский, — была пора отпусков и каникул, — день тут опять состоялся «приём». Он знаменовался незабываемой, неописуемо душераздирающей по своему великолепию картиной со знакомым всем тут названием:

«Нем и мрачен, как могила, едет гуннов царь Атилла».

Однако на этот раз роль коня выполнял сам рыцарь. Он шагал в окружении свиты мощно, поступью Командора, что-то пьяно вопя, прямо по середине главной дороги, — того шоссе, что делило военный городок надвое: на верх и низ, — по направлению к КПП от главного учебного корпуса. Возле которого торчала из постамента низко над землей, словно ужасный идол, черная громадная ленинская Голова, удивительно похожая на его собственную — лысую, крупную лбом, круглую, как ядро, и вообще, точь-в-точь. Только лицо Вилли было бритое, при этом — тот же прищур, что смотрел ему вослед совершенно безглазо, но, казалось бы — с удивлённой укоризной и одновременно — восторгом. Кругом не было, кроме «пикапа» снабженцев, больше ни единой машины, ничто не мешало напористому движению новоявленного царя, ставшего конём, потому что корона его в этот миг была живая. На своей грандиозной плешивой, будто глобус, голове пьяный полковник Вилли катал в жаркое утро того дня свою тогдашнюю любовницу — «Рыбку», и белозубая улыбка ее лучезарно озаряла окрестности, ослепив водителя замершего встречного «пикапа».

Со времен фестиваля песни в Берлине в периоды инспекционных визитов Атиллы в Город его подруга всегда приезжала сюда с делегациями «Молдвинпрома», и по неделе ждала в ресторане у фонтана своего меченосца, штатно числясь его переводчицей и заодно налаживая связи. Но теперь тут, за «колючкой» воинской части, где за ним не было пригляда идеологических органов, Вилли явно распустил вожжи. Он был страшно пьян, как и его наездница. Та явила себя всем, правда, без своего обычного перламутрового русалочьего наряда, одетая в такой зной в простой белоснежный костюмчик: пиджачок и юбчонку, столь незаметную, что казалось, будто ее и не было вовсе. Будущая «мадам Соня» плыла высоко над дорогой, в синей небесной вышине вот так: вся в белом, оседлав башку любимого крепко и прочно, раскинув красивые незагорелые ножки и раскачиваясь грациозно — изящным упругим тельцем своим скорее не в стороны, а вверх-вниз и вцепившись при этом «коню», как в седло, в пухлые уши. Постороннему не сразу было понятно, в чем дело, но только — по первоначалу.

А потом — захватывало дух.

 2. Потому, что это было настояшее Шествие Нибелунгов...

Вилли шёл почти что вслепую: по ходу богатырского марша лысина его погружалась под юбку наездницы столь глубоко, что и глаз не было видно, они лишь изредка появлялись, сверяя дорогу, и опять исчезали. Так что любому становилось ясно: под миниатюрной той юбочкой на девушке не было ничего — трусики не выдержали бы такого напора никак. В мерном колыхании шагов и возникших таким образом при ходьбе поступательно-возвратных движений лысая башка, со слышимым даже на расстоянии ровным хлюпаньем, раз за разом ныряла во тьму все глубже. Новоявленная амазонка натягивала ее на себя за уши сильней и сильней, ещё и ещё, щурясь и жмурясь от восторга, озаренная с ног до головы жарким летним солнцем, багровое от напряга лицо Вилли-Атиллы сверху донизу заливал пот, он тек струями, а возможно, это был уже и не пот. Потому что пик сладострастного восторга там, наверху, над покоренным земным раем, был явно достигнут. В подобные мгновения, - а они повторялись,- наездница пришпоривала своего «коня» резвыми, куда попало, тычками крепких, изгвазданных на асфальте, босых пяток бурого цвета: туфельки подруги полковник держал в руках. Сам он шагал в расстёгнутом нараспашку форменном кителе офицера народной армии ГДР: в точности таком, что был на нём в Праге, когда Вилли явился туда в первый раз. Только теперь китель его был не чёрного, как тогда, а серого окраса. И пахучая влага жизни, стекая сверху по нежной, белой-белой, точно сметана, коже раскиданных в стороны нетронутых загаром ножек наездницы, соком страсти капала на витые серебряные погоны. Это было настоящим шествием нибелунгов, мерным и чётким.

«Там, в солнечной долине, за метром метр, идут по Украине солдаты группы «Центр».

При виде такой картины в изумлении замерли, разинув рты, литые мускулистые кубинцы, что с бейсбольными битами и оранжевыми крагами-ловушками для «пелоты», — так на Кубе называли тяжелый бейсбольный мячик, как и саму эту американскую игру — возвращались в общагу со стадиона. Где у них, — у тех, кто не уехал на каникулы домой, — была утренняя зарядка. Тут же задорно верещали скромные обычно вьетнамцы с футбольным мячом.
Всем им после скорого выпуска предстояло пройти практику в тренировочном центре под Дрезденом, чтобы потом в борьбе за справедливую жизнь понудить к земному раю весь мир — к такому, какой был тут. О каком рассказывали строгие преподаватели, победители черной чумы фашизма, на политзанятиях. И вот он — земной Эдем! «Бананы, кокосы. Апельсиновый рай». Стоит только захотеть… Можно и звезды. С неба содрать!

«О мучо, мучо мас»! — кричали вослед удалявшейся к проходной училища процессии, кубинцы. — Держись, мол, крепче. «Еще, еще крепче»! Но подскочивший к ним, словно из-под земли, сухощавый серый мулат с незаметным значком и старушьим лицом, что-то сказал им, и упругие ловкие силачи: и черный, как уголь, негр, и другой — шоколадного цвета, и загорелые креолы, мигом притихли. Всё, проехали! Не ваше дело.

«Головой работать надо»! — об этом и так знали пассажиры «пикапа». А не то — дело швах. «Не болтай» — и будешь наверху. Хотя…

— Куда уж крепче, — невозмутимо заметил тогда водитель «пикапа», их новый сотрудник, назначенный вслед за стажёром-Симоном новым куратором тогдашнего экспедитора райских уголков Вовчика, ставшего много позднее Вованом. — Голова — это ведь кость. Она не болит.

Это шествие и стало началом воцарения их Королевы  древнейшего и нужнейшего ремесла. Давно не было уже ни ГДР, ни полковника Вилли, но дело жило и процветало. Причём с теми же персонажами. Как-никак тут был край традиций и консерватизма. Ватных военных бушлатов и строгих пиджаков.
Остальное - дозировано и не для всех.

И вот наступил день и час легендарной встречи с легендарной их Королевой. О которой доложила ответственная за спецоперацию Ксения.

3. Белоснежный трёхпалубный теплоход международных морских  пассажирских линий из румынского порта Констанца, оставив вдали за собой другие, застывшие на рейде, корабли, издал пронзительный гудок, неспешно причаливая к пирсу Морвокзала города-героя Одессы. На самой вершине ниспадавшей к нему широкими ступенями величественной лестницы, у самого подножия памятника Дюку Ришелье стоял Лёха в белом костюме, неотличимый от здешних праздношатающихся вдоль набережной и бульваров городских пижонов - бездельников. Он наблюдал за сосредоточенно замершей внизу у чугунного «пенька со шляпкой», к которому некогда крепились петли корабельных канатов, что был намертво вбит в набережную, Ксенией. Зевак рядом с ней находилось немного, хотя полюбоваться было чем. В полнеба полыхал морской закат, а с противоположной ему стороны где-то на горизонте уже загорелись прибрежной гирляндой далёкие огни.

- Это уже – Турция? – изумлённо спросил некий отбившийся от дневной экскурсии не местный турист у своей спутницы.

- Это ещё Пересыпь, - пояснил гостям Одессы осведомлённый оборванец в хороших кроссовках, стоявший поодаль в ожидании, наверное, какого-то своего хитрого фарта.

И дежурившая тут же милиция не обратила на него внимания. Зато косматый толстый человек с одышкой и мешкообразным животом отошёл за постовых, словно что-то высматривая и одновременно опасаясь.

Лёха недовольно поморщился – он со времён своих командировок в горы не любил нарушений дисциплины. Хотя с такого расстояния не то, что услышать, но и увидеть что-то было малореально: люди внизу были, как муравьи. Но он каким-то непостижимым образом таки угадал.
 
Тем временем подали трап, и по нему в гордом одиночестве, дыша духами и туманами, проследовала точно навстречу Ксении, прекрасная дама изысканного возраста и манер, без головного убора и багажа, в деловом приталенном костюме цвета беж. Оставивший свой автомобиль под аркой одного из исторических «полуциркулярных» домов, что венчали сверху: со стороны города, подход к подножию постамента и ступеням, Лёха направился к эскалатору. И ранним туманным рассветом, миновав таможенные посты и не вызвав никаких подозрений ни у украинских «погранцов», ни у людей в камуфляже с противоположной стороны, его лихой трехцилиндровый «мустанг», миновав мост через Днестр и оставив позади стены турецкой крепости, устало вкатил в огороженное увитой виноградными лозами изящной изгородью пространство теремка из розового камня. Хозяйка осталась там совершенно одна.  Приняв ванну и совершенно ничего не опасаясь, оставив на секретере початую бутылку шампанского и недопитый бокал, она задумчиво стояла теперь у распахнутого окна. Перед нею до самого горизонта простирались зелёные возвышенности и холмы заднестровского края, клубились кудрявые рощи, и в этом зрелище было что-то эротическое, словно кто-то томно и страстно возлежал посреди долины, поджидая любовника. Вдали виднелись редкие селенья, торчал в небе ажурный крест церкви. Но она не верила в сверхъестественное.

Ухватив изящной кистью левой руки с перламутровыми ногтями обнажённый локоток, она курила тонкую лёгкую болгарскую сигарету, пуская к облакам струйку дыма и бесстрастно взирая в бессарабскую степь.
 
          Её обросший накачанными мускулами, постылый и надоевший ей до смерти чистюля – муженёк, тошнотворный на вид и на ощупь, с совершенно безволосым телом, бледнокожий и холодный, как слизняк: скользкий, гладкий, настоящий глист и почти импотент, дрых на кушетке за её спиной, отвратно храпя. Он даже не встретил её в порту: у него, видите ли, режим, и алкоголя в доме не терпел в принципе. Но сейчас она уже не опасалась, что её «дорогой» проснётся. Навязанный ей силком в качестве «гражданского мужа» скучный и плоский, как картонный манекен, молчаливый спортсмен-любитель, только и способный, что палить во все стороны по живым людям почём зря – вот и недавно он опять подстрелил кого-то в Москве, говорят, не слишком удачно, - как он был ей омерзителен!

«Шлёпнул бы кто его, что ли…», - вчера, перебрав с русскими подругами накануне путешествия в родные края румынского вина «Мурфатлар», призналась она им в сердцах там, за Дунаем.

        Она задумчиво включила приглушённую музыку, и с первыми звуками виниловой ретро-пластинки, что поплыли в распахнутое окно, хозяйка имения поняла, что таким образом восприняла бы любого «другого» представителя мужского рода. Потому что…Эта дивная мелодия всколыхнула в ней былое, именно с ней ассоциировалась у неё её единственная и последняя роковая любовь всей жизни:

       «Бесаме… Бесаме мучо…
                Комо си фуЭра эст нОче ла Ультима вэс.
       Бесаме, бесаме мучо.
                Кэ тЭнго мьЕдо  тенЕтре  и пердъЕрте дескуЭс».   

  Она никогда не исполняла эту песню своему Полковнику. И вообще услышала её после их расставания, когда и поняла про них двоих всё. Весь ужас потери.
 Бесаме мучо…

«Целуй меня крепче».

Её мужчина! Первый и последний настоящий мужчина в её судьбе, их отношения были весёлой игрой, так он был с ней забавен и неутомим. Впервые он, полковник Народной армии ГДР, заприметил юную певунью на фестивале в Берлине. Там от неё, присланной на «Фестиваль демократической молодёжи» по комсомольской линии, он слышал другую песню.
 
- «Куда уходит детство, в какие города, и где найти то средство, чтоб нам попасть туда… Оно уйдёт неслышно, пока весь город спит, и писем не напишет, и вряд ли позвонит», - волшебным девичьим голосочком выводила худенькая брюнетка песню, которую исполняла ещё в родном городке на школьном утреннике. Чем и покорила раз и навсегда когда-то безответно влюбившегося в неё земляка по Бендерам и приятеля по школьным забавам «Сиплого» Моню: он-то со своим хриплым свистящим басом  так не мог.

От Сони детство ушло много раньше, да и было ли оно у неё? Там, в столице Восточной Германии, будучи уже вполне житейски зрелой оторвой, она «забацала» также и  самый убойный свой артистический этюд: «Танец саламандры».  Который исполнила лично для Вилли.
 
Под песню «Шисгара», вприсядку на полусогнутых ногах изящно и хищно скользя по паркету, она виртуозно извивалась вокруг него ящеркой в «чешуйчатом», как шкура русалки, с переливами, платье в обтяжку, что буквально трещало по швам, в этом своём танце «готовящейся к прыжку саламандры».

И он, богатырь с лысой головой – пивным чаном, с седой косматой грудью, ей, девчонке, подыграл, тоже сплясав перед ней твист.

Они вместе сделали это  прямо на сцене Берлинского Молодёжного центра, при гостях, которые задорно хлопали им в потные ладоши.
 Вау!

Как он был роскошен! На этот раз будучи  не в мундире, а в белой рубахе, с этой своей влажной от пота мохнатой седой грудью, ух, в стального оттенка костюме, пиджак от которого с тугим бумажником висел на спинке её стула, а брюки с отливом едва не лопались на великолепных ягодицах.

Потом, как прелюдию для задорных обоюдных оргий, они танцевали этот свой танец внезапной страсти постоянно:

"Быть негром в Штатах нелегко"...

      "Шисгара!"
 
Хрупкая черноволосая бестия, она вернулась в родной город уже шикарной сочной блондинкой: ведь «мачо» предпочитают таковых.

Очарованный умелой юной гейшей, он отдался ей полностью и стал её рабом и господином беззаветно.
Ведь только рядом с ним она, перебравшая уже в юные свои годы немеряное число парней, узнала запах мужчины.   

 Так военная инициатива опять догнала свою извечную «альтернативу», словно волк. И – слилась с нею в экстазе страстного вожделения.

Именно «Вилли-Атилла» и занёс в давнюю пору моду начальства на «нимфеток» в Город у Волги на горбатой горе, куда наезжал с грозными инспекциями обучавшихся там ГДР-овских курсантов, наводя священный ужас на руководство местного артиллерийского училища легендами об усмирении им бунтующей Праги. Где побывал с карательными экспедициями дважды: в сороковых и в шестидесятых годах двадцатого века.
Сама История!

 История легенд нибелунгов.

От Вилли Атиллы местные его почитатели и переняли многие неизвестные им прежде привычки и пристрастия. А Витя Кузнецов стал тут лишь прилежным учеником. И даже создал в наше время там детский ансамбль песни и танца «Недотроги» специально для малолетней дочки одной новенькой из Ксюхиной бригады: подопечной Вована, с которой подружился. Играя для неё и её мамы на гитаре бардовские и битловские песни – ведь и он тоже был бард. Парень той Ксюхиной ученицы, Костян: быдлогопник с базара, «центровой бригадир», был Виктору-победителю просто смешон. Особенно после выборов в Городе на горе, где Витя имел теперь неограниченные полномочия и набрал силу немеряную. Но это уже следующая история. Но «танец саламандры» стал коронным номером в школе эскорта в Городе на горе, это знали в «Ракушке» все Ксюхины питомицы. По пути к Днестру из одесского порта Соне было о чём увлечённо поговорить с Ксенией, и Лёха, тоже «рыцарь общепита», послушал их обмен мнениями и опытом с удовольствием.

И вправду, что бы эти потные лысые бугаи, рассуждала Ксения, делали без её «жемчужин дивного дна»! Только важничать и умеют. А все их смешные проделки и «кулинарные блюда», что они подсовывают «целому миру», которого «им вечно мало», – они работают только под таким вот острым «соусом»: ду-ду-ду, я тебя везде найду.
          «Если станешь рыбкой в море – ихтиандром я к тебе приплыву»!
                Ду-ду-ду!

    Она не знала, исторгал ли этот вопль души сопровождающий её в вольных странствиях через границы и преграды смешной её и безответный воздыхатель школьной поры Моня Парвас, готовый ради неё на всё, да и вряд ли вспоминала о нём даже ради смеха хотя бы сейчас, в городе их детства, которое ушло неведомо куда. И не было того средства, чтоб им попасть туда.

    А в реальности - спал на кушетке этот налитый мышечной массой, от которой не было толку, мозгляк.
Пока дорогой суженый не проснулся: он даже духа  спиртного рядом с собой не выносил, - она налила себе ещё шампанского и, отойдя снова к окну, брезгливо покосилась на храпевшего за её спиной «супруга».

Да, с этим чёртовым «киллером» надо что-то делать!

Обязательно.

Внизу в тени платана стояла, нервно переминаясь с ноги на ногу, Ксения. Завтра же Ягуар умчит её в Одесский Аэропорт. И прощай, Край розовых абрикосов.Остальное соратники сделают сами.







 
 А в это время здесь, в Городе на двуглавой горе, всё шло по плану.               


Осталось утрясти юридические нюансы. В Жанне Симон был уверен. Он едва не ошибся на этот раз.

Никогда Жанна не была так близка к провалу.

И был вечер, и будет утро.

4. Опять встанет над Городом, что раскинулся по склонам местной двугорбой Горы, в зените синего безоблачного неба, испепеляюще жаркое Солнце очередного из прекрасных дней второй половины этого удивительно тёплого, - словно затянувшийся до бесконечности сухой и знойный июль из южных нездешних краёв, - сентября, а затем засияет ярким диском всепожирающая Луна, царица прозрачных от сияния городских огней ночей.
О, эти лунные ночи, что ясных дней короче - созданы они для любви! Правда, ночи эти становились уже всё длиннее, но заморозками заблудившейся где-то осени и не пахло. Хотя на укрытый исусственным газоном пол открытой танцверанды, что примостилась у торца известного центрового ресторана на Главной улице напротив Фонтана, уже падали жёлтые листья лип и тополей, которые росли прямо между столиками для гостей, а дневная небесная высь стала прозрачной и как бы хрустальной, и после заката листва ясеней за оградой серебрилась во тьме в отсветах фонарей, но лучезарными вечерами с первыми аккордами на пункте ди-джеев на сцене день за днём снова начинали отплясывать девушки из Ксюхиной бригады. Прямо лето, жара-жара!
 И это при том, что над Чёрными татарскими лесами: там - вдали на востоке после полуночи уже взошло зимнее созвездие Орион.
 
Путана Жанна, лишь недавно появившаяся в их танцевальной бригаде строго для специальных поручений, считала это созвездие, похожее на песочные часы, своим рабочим талисманом. Сколько раз, работая лишь недавно, до своего ухода под крыло Вован Сидорыча, в бригаде конкурирующей бандерши: "Мамы Оли", подчинявшейся лично Мадам, она из окна очередного "Чёрного Бумера" или такси, мчавшегося в неизвестность бандитских съёмных квартир навстречу неведомо чему в компании пьяно гогочущих страшных парней, молилась на это созвездие за тонированным окном, чтобы её песочные часы не иссякли к утру своей тоненькой нежной струйкой животных страстей. Какая уж тут любовь лунных ночей! Нет её, а есть фортуна вольной воли и простора.
 Мимо на бешеной скорости с дичайшим рёвом, что взрывал в ночи покой спальных районов, пугая мирных семьянинов и одиноких дамочек, живущих с котами, проносились по Окружной улице, обгоняя иномарки, на своих сверхмощных мотоциклетах, полуночные байкеры, по улочкам в пелене чуть брезжущего рассвета, ползли, орошая асфальт брызгами водяных струй, поливальные машины, что трудились тут ночами со средних веков, какая бы власть ни была в данный момент, фары дальнего света выхватывали из тьмы клубящиеся желтеющие уже кусты у обочин, а Жанна не знала, встретит ли она живой и целёхонькой это очередное утро.
Звёзды на утреннем небе - вот кем были они, труженицы команды опытной Мамы Оли, съевшей на своём многотрудном деле всех собак.

Теперь была осень, последняя звезда: планета Венера всходила над домами ярчайшей из небесных искр почему-то не утром, а вечером, а к утру через почти что зенит доползала до противоположного южного края неба, где к рассвету угасала. Не погаснуть бы вместе с ней... Конечно, охранник Симончик подстраховывал девчат, посылая вослед Костюню на его иномарке, но всё же, всё же...
 "Злая седая ночь - и только ей доверяю я, злая седая ночь...", - врубал Костик свою любимую песенку, обгоняя самые удалые джихад-мобили, и клиентура Жанны знала, кто это и для чего: шалить не надо! Под эту мелодию, служа где-то в Органах, до "дембеля", друзья Костика преследовали пацанов самой страшной банды "Хади Такташ" из города Казани, когда она распространила своё влияние, затмив даже тамбовских, на всю страну и даже на Ближнее зарубежье, а Костя гонялся за ними вдоль черноморского побережья по Дороге Котовского в весёлом городе у моря. Отсюда у него и связи с Бессарабией, из тех же краёв происходила и всесильная Мадам, засевшая с давних пор за границей, но не оставлявшая город на Горе своим вниманием и сейчас, контролируя эскорт и Маму Олю с Вован Сидорычем лично.

 Костя-то и переманил Жанну сбежать от её благодетельницы в бригаду Ксении, больше специализировавшейся на служебном эскорте. Но и специалистки для особых поручений там тоже были нужны. До Жанны Костя поместил в Ксюхину бригаду даже свою собственную бедствующую после развода пассию, вместе с Ксюхой буквально выдрав её из загребущих лап Вована Сидорыча, который для контраста хотел определить ту к своим блондинкам. Но Костик решил опекать подругу и двух её малолетних детишек - Анютку и Алёшу сам. Без ансамбля.

Тем временем политическая обстановка в Городе на Горе менялась всё жёстче.

5.  Люмпенизированный сочинитель рекламных слоганов Мотька, перешедший своими творениями дорогу коммерческим интересам новой областной власти Победителей, избранной этой весной, вот уж полгода успешно скрывался от "тонтон-макутов" протеже нового Губернатора региона: назначенного им прямо в день их великой Победы начальника УВД Пильгеватова по кличке Пильга, знакомого тут многим с давних времён. Когда-то тот и сам заправлял в том же здании, что и сейчас, бандой таких же самозванцев - некоей "Контрашкой", созданной на закате советской поры в качестве силового добровольного подразделения при Подотделе Контрпропаганды Идеологического отдела тогдашнего всесильного Обкома. Но был посрамлён и унижен неким залётным, по слухам, еврейским парнишкой. После чего был изгнан в никуда недобитыми андроповцами, не желавшими терпеть конкурентов. А теперь оказался призван победившим на выборах местных крутых с Главного рынка Красным Прокурором на службу вновь. Ведь он якобы воевал в девяностые годы в Приднестровье вместе с тем Страшным Человеком из Питера, что в предвыборную пору этой зимой орудовал тут и кинул братву на представительские расходы, тех и других, взяв всю кассу. А также был ещё по Северной Столице на дружеской ноге с Жутко Сказать Кем.

Привезённые Прокурором с собой из Москвы вечно поддатые охломоны в соломенных шляпах и с креольским загаром, приобретённом ими в солярии, где те нежились дни напролёт, словно они жили на Карибских островах, были грозою ночных котов, за которыми натурально и безуспешно охотились. Однако днём, они также порою патрулировали Фонтанную площадь, опохмеляясь пивом в тамошних палаточных балаганах, где раньше вечерами были музыка и танцы, но с приходом новой строгой власти всё отменили. Причём, когда у шатров появлялся Костюня в своих шортах-бермудах, новоявленные опричники спешно ретировались в свой штаб, что располагался у старинного кирпичного особняка в здании бывших мастерских местных художников на крутом, со ступенями тротуара, подъёме улицы Красной. Улица эта, параллельгая Главной, взбиралась в гору неподалёку. В штабе том они пьянствовали, а иногда и дрались ночи напролёт, попутно задирая, а порой и обирая случайных неосведомлённых прохожих. Побаивались новоявленные опричники не только Костю. В верхнюю часть Главной улицы, где напротив строящегося нового элитного дома расположил свои заведения заведения Санёк Русанов, бунтарь-депутат и местный олигарх, не такой, конечно, как господин Погосянский, но всё же, а по ночам из подвальных кафе и баров выносили стулья и пировали за столиками бандиты и коммерсы, гонители котов тоже старались не появляться - курившая на крылечках под звёздами русановская охрана его "точек" была строга. В этих закоулках верхних дворов кошки с Главной улицы и окрестностей, как раз и находили себе убежище и защиту. Потому ни одна из хитрых бестий пока не пострадала. Вот почему Мотька старался пробираться к себе домой в район Боевой горы - застроенную разнокалиберными домишками ложбину между двумя вершинами обоих городских холмов - большого и малого, по примеру котов, именно тут.

Но в это лучезарное утро он таки решился спуститься к фонтану. Ведь вчера в городе произошло грандиозное событие - вечерней лошадью, то есть фирменным местным курьерским экспрессом из столицы в подведомственные края изволили прибыть лично Адвокат всесильного Вячеслава Кочкарёва - главы регионального представительства коммерческой империи здешнего уроженца Григория Хедеровского: непобедимого бензинового спрута, что опутал своим щупальцами весь Федеральный Округ, бросив вызов самому президентскому полпреду в этом округе Кириенко, - а также стал спонсором всей выборной кампании нового Губернатора.

 Московского адвоката звали Антон Макаревский - именно о нём говорил, встряв во вчерашний научный семинар у Ксении, Симончик, именно его собирался он встречать со всем эскортом на вокзале, чтобы везти на отдых и вечерний банкет в загородный Кемпинг у Волги. Ясное дело, что и контролирующие всё и вся, а тем более юристов, обслуживающих дела главного спонсора их Шефа, опричники должны были всю ночь быть начеку, трезвы и свежи, как огурцы. А потому, наклюкавшись лишь под утро, когда девчонки развели подотчётных по "нумерам", сейчас наверняка отсыпались, чтобы неуместно не уйти в гиблый "мокрый штопор". То есть такой, из которого самим, без капельницы, не выйти. Этого Прокурор даже от них бы не потерпел.

6. У Фонтана Мотька обнаружил "картину маслом".

В уголке сквера, где недавно воздвигли статую Кентавра, глядящего на закат, на скромной лавочке сидела одинокая путана Жанна. И она была совершенно никакая. Мало того, в руках Жанна держала шар от боулинга. Было такое впечатление, что она не проспалась ещё с позавчерашнего ночного мероприятия, несмотря на преподнесённый ей Зюзиком чай с лимоном и обещанный Симоном плов с изюмом.

Провалила задание?

Этого Антона бедовым блондинкам роскошного Вован Сидорыча Симончик доверить не решился, а потому и надумал подключить бригаду безотказной Ксении, использовав богатый служебный багаж опытной, казалось бы, Жанны, прошедшей и отпетых бандюков, и лауреатов конференций. Говорят, с нею имел контакт даже лысый, а, значит, брутальный писатель Захар Прилепин. Не понравился.

- Что ещё за запой? - спросил Мотька удивлённо. - А это ты где спёрла?

И он указал взглядом на шар.

- Я играла.

- Выиграла что?

- Да, - подтвердила Жанна.

Краткие фразы из двух слов она пока ещё могла произносить.

Из этих коротких фраз Мотка понял одно: спецзадание Жанна не провалила, адвокат поутру отбыл решать дела довольным и отдохнувшим, откушав смузи с соком киви и круассан с кофе - он берёг стройность фигуры. Но расставание далось Жанне нелегко. Что-то случилось там, в номерах, такое, что ранее ей, телу её и мятущейся душе, было неведомо. И она до рассвета играла в этот незнакомый ей прежде боулинг в ночном клубе "Аврора" тут, неподалёку, где под гул музыкальных колонок и вопли танцпола вгоняла эти шары точно в лузу, сопровождая эти действия всякий раз стопкой текилы с фиником на закуску и последующими откровениями
 в компании знакомого ей в доску парнишки-бармена: местного мулата Васи, незаконно рожденного от ангольского курсанта. Косточку она неизменно сплёвывала в смуглую ладошку ангольско-подданного. Откуда она переняла эту традицию - неизвестно. Об этом знала только разве что предводительница конкурирующей ватаги блондинок Мама Оля, заставшая в своей мятежной юности в этом городе ещё легендарную Мадам.

Так, за барной стойкой и за откровениями с дружком-барменом, и провела она время до рассвета, доведя себя до такого вот состояния полного изумления и душевного разброда, в котором и застал её Мотька. Да ещё и стащив в качестве приза казённый инвентарь: шар цвета кости бивня слона из той самой Анголы. А, может, мамонта.

Мотька не без усилий, - она сопротивлялась, - перетащил её от греха подальше с Фонтанной площади через пешеходную часть Главной улицы на противоположную сторону - точно к ресторану, в торце которого, с выходом на другую, перпендикулярную улице, с которой был виден за парком спальный микрорайон на Липовой горе, находился куриный Гриль-бар, а рядом с ним и заведение, куда надлежало доставить страдалицу.

Это было обиталище всех них - жемчужин дивного дна: ночной бар "Ракушка".

Где как раз сегодня, прямо с утра, как и было заявлено Ксенией на вчерашнем семинаре, состоялась конференция по рефератам. Дверь в аудиторию оказалась приоткрыта, и было видно, как там внутри расхаживает на фоне силиконового китайского учебного экспоната "Мужик в разрезе" сама Ксюша в неизменном красном пиджачке и с указкой в руке. Её звонкий, но строгий голос проникал в коридор, к тёплой стенке которого Мотька и прислонил затихшую Жанну.

И неведомо было, какие созвездия предутренних небес роились сейчас в её забубённой голове - песочные ли часы зимнего Ориона, или летнее, опрокинутое латинской буквой "дубль-вэ" созвездие Кассиопея... А может, Большая Медведица, что зимой и летом, всегда одна, бродит, как в песне, по небу, в поисках своего Медведя.
Сидевшая на первой парте новенькая, та самая, которую Костюня недавно определил в бригаду по просьбе Симончика, - он, вполне свежий, как-никак ночью был за рулём, тоже присутствовал здесь, - не могла пожаловаться на одиночество после развода. Помимо нового её бой-френда Костюни, что сначала, до определения в коллектив Ксюши, буквально выдрал её из загребущих лап Вован Сидорыча, у неё имелось двое детей от неудачного брака: Анютка и Алёшка. Костик их по-отечески опекал.

 Новенькая сидела рядом с блондинками наискосок от Симона прямо напротив входа и сквозь дверной проём сразу увидела новоприбывших, особенно Жанну.

- Что это с ней? - округлила глаза она.

Заметил гостей и Симон.

- Влюбилась, - пояснил он.

 Именно он отвозил Жанну под утро из кемпинга и некоторое время поначалу даже катал с нею шары: в отеле тоже был свой боулинг, там и начали, - и она наверняка наоткровенничалась с ним за это время.

7. Краем глаза Мотька тем временем всё же заметил, что в аудитории на этот раз присутствовали и Вовчиковы блондинки, сразу три. Им что - они ночью не работали. Но самое главное - вместе со своими подопечными то ли приглашённой, а, скорее всего, незванной гостьей на мероприятие явилась предводительница конкурирующей с Ксюхиной бригадой группировки Мама Оля.

Крутая бандерша родом из девяностых, прошедшая в собственном своём бедовом и боевом прошлом огни и воды: притоны с самыми гиблыми отморозками, жестоких кавказцев, побывавшая даже в Китае, где когда-то скупала для палаток на "Центраке": Главном рынке, товар, Мама Оля давно отошла от тех дел, и теперь была наставницей и воспитательницей нового молодого призыва жриц любви, их царицей Клеопатрой. Внешний суровый образ её словно явился из известного анекдота. Анекдот был таков.  Все девочки до одной по очереди отказываются обслуживать клиента: и укротительница всех уголовных "малин", и покорительница несметного числа кавказцев, и любимица солидных, носителей безразмерных животов, начальников в годах, и даже пылкая Гюльчатай, сбежавшая из своей Бухары. И вот они все они по списку заходят в номер к клиенту и через полминуты выбегают с одной фразой, обращённой к сердитой "мамочке": "Нет, не могу: там - ужас-ужас!".

И тогда мамка, со скрипом поправив амуницию и одёрнув платье, отправляется в номер к загадочному клиенту сама. Пять минут её нет, десять, через полчаса мамка выходит, долго в упор смотри на девочек, и выдаёт на одном дыхании единственную фразу: "Ну - ужас! Но не "ужас-ужас"!!!".

Наконец, учуяв нежданный "кипиш" за дверью в коридоре, оценила ситуацию и Ксюша, которая до сей поры не видела и не слышала вокруг ничего, увлечённая дискуссией с оппонентками. Потому и отреагировала на изменения не сразу.

Направляясь на странные звуки, шуршащие снаружи в коридоре, но ещё не видя и не слыша, в чём дело, она продолжала вести начатый, очевидно, уже давно, жаркий и принципиальный научный спор с атаманшей "конкурирующей фирмы".
 
 - Мужчин надо любить и уважать. И не опускаться до этого вашего... Петтинга, - продолжала спорить она с явившейся без приглашения конкурирующей гостьей, которая вослед за ней из любопытства - что там? - тоже направилась к коридору.
 - С лаской да смазкой где не надо всякий может. С таким вашим подходом бабы делают своих мужей из завоевателей и воинов - импотентами. Некоторые жёны, прожив в браке десятилетия, даже не знают, что можно без рук. Мол, сам по себе нефритовый жезл крепок и мироточит нектаром жизни у мужиков разве что по молодости, когда эти соки жизни переполняют и распирают его юного в труднодоступных его местах всегда и везде. А взрослого зрелого мужчину, мол, надо стимулировать, без этого он никак. Коварной заблуждение!

- Что!? Как вы не правы, коллега! - язвительным тоном изрекла, словно на комсомольском собрании, её оппонентка. - Да настоящая, знающая себе цену, женщина, - она  и должна держать своего мужика, - покосилась Мама Оля на макет, возле которого не без изумления вдруг чуть задержалась, - за этот... За "УЗ" семейный. Это не я, это Лев Толстой изрёк - А он-то знал!  Укрепление семейных уз! Это старинное слово такое было: "уз". "Срамной уз".

- Ты уверена? - Спросила её новенькая.

- Ну, как-то так.. "Уз", "Уд", неважно. Ну ладно, пусть будет "уд". "Жена крепко держит мужа своего за это самое". Лев Толстой. "Записки".

До первой своей карьеры: она начинала челночницей, по слухам, Ксюхина конкурентка успела кончить педагогический и даже преподавала какое-то время в школе литературу.

Но что-то там с нею в её школе случилось, и она ушла в бизнес.

Но и новенькая оказалась "шибко грамотной".

- Может, "за гуж"? - вспыхнула она выбросом возбуждения, так как её ни на минуту не покидало депрессивное состояние нервического веселья, обычное у разведёнок. - "Взялась за гуж - пусть не говорит, что не дюж...".

- Может быть, - согласилась с её шуткой Мама Оля. - Но ведь нам такой клиент и нужен, кто сам не может. Жена рано или поздно теряет и форму, и навык, а с другой он уже сам не сможет и поневоле идёт к нам, а не к подружке, пополняя нашу клиентуру. Ему теперь для здоровья надо сами знаете почему. Типа "фитнес".  И нам прибыток, и жёнам хорош такой муж на привязи. А ваши "завоеватели" до войны доведут, они давно хотят. Не только у нас - они все заодно, петушатся для вида, деньги делят, а так - дружат и ржут надо всеми: и наши, и не наши, и америкосы с немцами. Военщина эта всемирная. Уже лет двадцать собираются, тогда с Польшей. Теперь с кем придётся. Теперь вон Майдан этот, "Кучму геть!", слышали, по телеку только это и показывают. Девчонки ведь наши всех таких и обслуживают только. И авторитеты, и коммерсы с рынка, и автосервис, и депутаты - у всех погоны. Оперативный резерв. Взять коттеджи в Дачном посёлке, там и Фомич-губернатор проживал. Мои ведь не вылезают оттуда, там и бани, вон - твоя певунья тоже знает... Развлекала. Без интима пока.

- Если бы мне там жить предложили - я бы сразу согласилась. Вот прямо сразу! - высказала откровение новенькая, о которой и шла речь. - Только там же, сами знаете, все - и авторитеты типа криминальные, и коммерсы, и из банков которые - на самом деле все они при погонах все. Нет там разных штатских только вот этот "оперативный резерв". А они все при жёнах. А то бы я с радостью. И стала бы на участке выращивать только цветы.

- Вот, поразилась такой откровенности Ксения. - Агент ты наш Ноль-Ноль Семь.

- А как же Костя? - встряла бедовая малолетняя пигалица Зинка, одна из блондинок: это её по сведениям Мотьки взяли наутро после подсчёта голосов на выходе из ночного клуба ОМОН-овцы вместе с губернаторской дочкой и ещё одной, кудрявой, о которой ходили слухи, что она очень похожа на представителя бензиновой Компании Григория Хедеровского по региону Вячеслава Кочкарёва. И нашли у них откуда-то порцию экстази, за что дочка бывшего "губера" и сидит пока в "зиндане". Зинку же сразу отпустили. Но это не Мама Оля сработала - просто у той папа - крупный профессор и соратник победителя-прокурора. Причём, старый хрыч, у него и фамилия-то Стародубков, сам тот ещё "ходок", ему не до похождений дочки, вот встретятся ещё однажды! Ну, не бойцы ли?

- Ну, Костя ведь - он же не навсегда, и он тоже в горячем резерве. - вздохнула та, и вдруг подтвердила:

 - Я знаю, и девчонки рассказывали - все разговоры у них, даже в постели - только о том, как бы кого "нагнуть" или кому врезать... Как барыг девяностых с рынка выгнали, силовики их там своими торгашами заменили, так у каждого, девки не соврут, в шкафу со шмотками брендовыми - камуфляж наготове, берцы, рюкзак с поклажей. Всё готово, вот он - мобилизационный резерв. Готовят!

 - Не разглашай, усмехнулся Симончик.

Хотя тут и так все всё знали.

- Мы не стремимся к лёгкому успеху и прибытку, - продолжала открытый урок Ксюша. И не унижаем мужчину рукоблудством. Должен сам! Конечно, это сложнее, но он будет благодарен и придёт снова именно к моим девчонкам.
Ведь импотент - это не тот, кто не может. Могут все, некоторые не хотят.

- Сволочи называются, - проявила познания в классике: теперь уже в сфере народного фольклора, мятежная малолетка Зинка, профессорская дочка.

- Импотенты - это те, кто не могут именно САМИ.

- Послушать тебя, Ксюха, у тебя все мужики или импотенты, или сволочи, - усмехнулась под одобрительное подхихикование подопечных блондинок их атаманша.

- Наоборот! - выставила та впереди себя указку, словно шпагу та. - С руками, что в постели, что по жизни, можно вырастить не победителей этого мира и самого себя, взрослых людей, а полу-детей, полу-зверюшек каких-то. У начальства есть выражение: "кормить с рук, мы их с рук тут кормили...". Это они про питомцев каких-то домашних, что-ли? Про собачек? Пулудети, полузверьки...

- А вот данная мысль уже из Киплинга, - заявил Симончик, разглядывая нунчаки:

"Смотрите на меня, бандерлоги".

- Ага "Мы с тобой одной крови...". Так соблазнители в барах говорят глупышкам - научил кто-то, - подтвердила новенькая.

- Мягко стелят, а потом этих же, кого с рук кормили, на убой пошлют. Ведь кто ваш клиент? - согласилась с ней Ксюха. - Сытые, благополучные, при деньгах, семьях и квартирах бездельники. Они все приверженцы здорового образа жизни, не пьют и не курят, ещё молоды, не то, что победившие на наших выборах кровопивцы советского разлива. Не пьют, не курят, занимаются физкультурой. Но пройдёт десяток лет, и им обрыдлет диванное геройствование, сидение в карьерных офисах, веганская диета и выгул вечерами собачек на газоне у дома. При этом они здоровые, сильные, чуть стареющие к тому времени мужики. Волосатые, мускулистые... Гормон всё ещё играет. А сами не могут! Вот именно они-то, а вовсе не свободные люди и победители и доведут до кровопролития, а то и до войны. Половая энергия, не находя применения: уже неохота, только разве что для здоровья для ублажения вспухшей "председательской железы", переходит в агрессию. Молодая пока старческая злоба: ведь и у старости есть своя юность, вскормленная мыслью, что всё - ничего больше не будет, а у других все радости впереди. И желание хлопнуть дверью, наказать отомстить. Кого-то нагнуть, врезать. Не ради денег: зачем они теперь, а из чёрной злобы, святой злобы. Так рождаются маньяки.

Но самим - кишка тонка.

Они и в интиме такие. Сами, "без рук", не могут, вот и бесятся. А жены-мамки рядом нет - кончилась. С такими любая или сбежит, или испортится до состояния полной половой некондиции.

Тут и сгодятся девчонки-разведёнки, тоже томящиеся тоской и разочарованием.

 "Мы с тобой одной крови. Давай мстить вместе", - девчонки слышали это не раз.

Сейчас они с нашей помощью лохов охмуряют, сами сплошь - алкаши закодированные и реальные, ещё не кодированные, с их разбойничьим: "Гойда!". Все умрём... Всех убьём. Но сначала таблетку согласно режиму надо принять. Режим - это порядок. "Орднунг"!

Потом в ЗОЖ свой подадутся и во всякие военные реконструкции. Вот они-то потом до войны и доведут, ботаны драчливые. Не сильные от природы и свободные, какими и должен быть каждый мужчина. Сильным и уверенным война не нужна: им и так хорошо, они и так по жизни победители.
Войну если и накликают, то ваши Оль, взлелеянные вами импотенты. Которые сами не могут, но хотят. Чего-то такого, им недоступного. Побед, радости, удовольствий, которых после завязки с алкоголем, нет. А гормоны, страсть и здоровье пока есть. Не хватает чьих-то рук шаловливых, кулачков - без них никак. Лучше военных, красивых здоровенных. Вот их-то и начальство наивное и охмурят. И сами пойдут добровольцами. И эту войну проиграют, повторюсь. Потому, что нечего взять с жёнушкиных импотентов. Которые "без рук" не могут. А инструментом они попытаются сделать для себя армию и наших наивных руководителей. Как обзывают "питерских" большие люди советского помола. И наш Финюхин - первый. Готовый для них вождь и Отец родной. А люди - примут.

- Да там у них и во главе - те же КВН-щики, только службистские, цирк с конями для делегаций из Центра организовывали, эскорт, банкеты, приёмы с развлечениями и песнЯми. А на подхвате кто? Лекторы, доценты, интеллигентики, Кириенки всякие, адвокатишки вон, которые в услужение его фирмачам пошли, как миленькие. Их же Прокурор на выборах одной левой здесь победил и на Москву идти собрался. Как Мальбрук. Уж эти-то войны не допустят, там у них все свои, что в республиках, как наша легендарная Мадам, что в НАТО всяких, - возразила ей оппонентша.
 
- И диванные кровопивцы-импотенты к ним с радостью переметнутся.  Для них и определение есть - "удаленькие", - завершила лекцию Ксения.

- Это уже из Достоевского, - заявила грамотная новенькая. "Бесы". Так он обозвал бунтарей- разночинцев.

- Интеллигенция хренова, - засмеялся Симончик.

Он знал, что говорил. Была такая шутливая бардовская песня алкоголика времён "сухого закона": "Если сломается аппарат": самогонный в смысле - "стану пиратом и буду рад...".

Все они, неудачливые или завязавшие алкоголики, видели себя в душе пиратами... Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Ведя внешнее наблюдение по долгу службы за митингом национал-патриотических оппозиционеров, в недавнем прошлом, он запомнил сочинение поэта-очкарика в камуфляжном ватнике:
"...Не погубит меня простатит, потому, что я с севера, - или с сервера, что-ли. Это вам и жена подтвердит: вольный сокол я в небе и в поле. Достаю я зазубренный нож. Он фартовый для ближнего боя. Жизнь, ты знаешь, что это такое. Называйте меня Йохохош. Потму, что ещё йо-хо-хо я".

Потом, в Приднестровье, он и в самом деле имел такой позывной - жена, мол, так называла. "Ты у меня ещё ого-го!". Гаврош, Кибальчиш. Мстители и призраки.

Хотя лучше бы подошло ему: "Выпендрёж".

"Вы нам только шепните - мы на помощь придём...". Выжил, вернулся. Правда, развёлся. Сейчас активист в Одессе.

- Прокурор наш Финюхин - как раз победитель и завоеватель. И войны при нём, советском кадре, не будет, ему это не надо. Погромы могут быть, и то вряд ли. Но не война - оно им надо? Они же не дураки. Он за порядок. Но у этих другое увлечение - они людей просто жрут без соли и перца, а не "разводят", не заманивают с помощью девчонок и не посылают на погибель. Они воины. Всё сами. И военные у них по струнке будут ходить. А не авантюры проворачивать и деньги делить. Вон как лысый Гена-чекист в шляпе сожрал же когда-то Кочкарёва, и он с давних пор у него в кармане. Да и адвокат этот Макаревский такой же. Завербовал Гена Славу когда-то в каком-то НИИ зачуханном. Но и сам погорел на неком упрямце. Гена тогда на еврейской теме специализировался, а тот его опустил и карьеру испортил. Нарвался наш Гена на него, что твой "голиаф" на этого. Как он после этого на службу в загранице попал, непонятно, - на расслабоне пустилась в откровения мама Оля.

Ведь все тут были свои.

8. Шорох и звуки икоты за дверью всё более интриговали Ксению, но лекцию теперь уже конкурирующей гостьи было не остановить, это Ксюшу утомило - и вот только тут отвлёкшаяся Ксения и увидела воочию пополнение рядов новоприбывшими.
 
Жанна слегка сползла уже по стенке, Мотька, будучи начеку, это дело пресёк, издав шум и кряхтение. Та была тяжеловата в нижней части. Что и привлёкло внимание Ксении.

- Где ты её нашёл? - спросила Ксюша.

- Тут, неподалёку, - ответил Мотька.

- Перемена! - нажав пальчиком пищалку звонка, - объявила она. Но не тут-то было. Покинуть аудиторию ей не позволила витийствующая, словно Фидель Кастро на трибуне, гостья, которая требовала продолжения банкета - то есть прерванной научной дискуссии, в которой она явно взяла в свою власть бразды, не давая прочим сказать и слова.

Мама Оля продолжала и в дверях выдавать свои тирады, от которых исполненная возмущения Жанна трезвела на глазах. Впрочем, привыкшая со своим блондинками поутру ко всему, та её состояние нестояния на ногах даже не заметила.

- Мужчин не следует унижать такой "помощью", их не жалеть надо, а слушать и понимать, - тем временем вразумляла её Ксюша. - Не приучать бояться всего - водки, водопроводной воды, вирусов обычных, от которых "все умрут", кустов, где "кто-то сидит": размечтались, киргизских дворников, строителей, старых деревьев и новых самокатов. Что это за мужчина, который мечтает, чтобы у него был кто-то "сверху" и "кормил с рук"? Который хочет понравиться и угодить. Это чисто женское.

- Так нет ещё самокатов, - удивилась новенькая.

- Будут.

Ксения снова обратила внимание на конкурентку:

Значит, равновесие, говоришь... Теперь это так называется?

- Система сдержек и противовесов, вдруг выдала совершенно чётко, хотя и по слогам Жанна у стенки.
Стенка была противовесом надёжным и сдерживала сползание.

- Вот и Жаннет подтвердит: она-то поняла, - сказал бесстрастно Симончик.

- Ещё одна! - напустилась гостья на былую соратницу. - Да ты - предательница! Променяла нас на этих эскортниц... На какого-то силиконового "мужика в разрезе"! - орала она Жанне в лицо, явно будучи под впечатлением от диковинного учебного экспоната. Ничего подобного она не видела даже в Китае, но совладала с удивлением и завершила:

- Была бы ты мужчиной - за предательство твоё тебя давно посадили бы на штырь.

- Знаешь, Оля, я тебя уважаю. Я помню и никогда не забуду, как ты меня, совсем малУю, спасла тогда на оптовой базе в Чуньджене. Но, Оля, как соратницу и подругу, я не могу не предупредить тебя. Вы со своим "петтингом" создаёте импотентов, которые рано или поздно и доведут до войны. И эту войну проиграют, - сорвалась на эмоции Ксюша.

Уважаемая в городе всеми деловыми и авторитетными бандерша мама Оля не всегда была столь влиятельным человеком. Начинала она с того, что в древние времена, как и многие, потеряв работу, она начала ездить в Китай за товаром. В чём преуспела.

 Это потом она стала крутой "деловой вумен" на ниве важнейшего в этом городе со сталинских времён, и со времён прежнего Треста Ресторанов и Кафе, бизнеса: служебного и не служебного эскорта, кормившего своими живительными соками и смазками любимый край, его мощь и крепь, всегда. То есть все полвека существования в здешних пампасах цивилизации повелителей кур и электроники.

А сначала у неё были три точки на Главном рынке и "тёрки" с рекетом, от которого её защитил посланный Симоном Костя.

Об этих весёлых и удалых временах у Мотьки имелся даже стишок собственного сочинения. Жалостливая "песнь попрошайки" в электричке:

  "Зачат был парнишка в палатке на тюке с китайским тряпьём. С папаши его взятки гладки - забыл о сынишке своём. тот вырос в убогой квартире, не зная ваще ничего о тёмном безрадостном мире, где сгинула мама его. Папаша банкиром стал важным, китайский забыв ширпотреб. Сынок же бандитом отважным скитался по воле судЕб. и вот как то раз в ресторане банкир тот справлял юбилей. Жене своей новой оксане дарил всё на тыщи рублей. И тут подлетел "Запорожец". торчал из него - миномёт! Что мерзкие гнусные рожи на свет отправлял все на тот. Был вызван мильонщик в подсобку - живёшь, мол, братан, хорошо... Банкир же боец был не робкий - и лично на "стрелку" пошёл. Узнал СЕБЯ в парне красивом! Поверив в судьбы чудеса, все вексели-деривативы в слезах он ему отписал! Чтоб не был тот больше в бандитах! А стал, наконец - богачём. Но... Банк прогорел на кредитах, а шеф-то, ха-ха, ни при чём! Так дайте же на поллитровку - в других поездах не дадут. А то сгинет вся маскировка - сынуля отыщет и тут...".

Однако местный литературный журнал "Приволжье" публиковать ЭТО не стал. Он с приходом новой народной власти больше специализировался на прозе, из номера в номер публикуя роман новоявленного здешнего гения о заговоре и попытке реванша ссыльного и опального Наполеона на острове Святой Елены. Причём в главном герое, его внешности и повадках, всяк узнавал облик одного из двоих, наряду с Витей-афганцем, гениальных политтехнологов Победы на выборах нынешнего губернатора Финюхина: лысого Гены-чекиста в шляпе на круглом черепе.

С той лишь разницей, что у Гены его дело получилось, он-таки всё смог.

А этот лох с острова - нет.

Мотька был об этом осведомлён лично.
За время бурных деклараций обеих пиратских капитанш он, проголодавшийся с утра, успел сбегать на кухню ресторана за табуреткой и за покушать. Благо, Зюзик бдел с ночи на посту. Зюзик был бывший муж новенькой, и Костя из жалости устроил бедствующего бедолагу в бригаду поваром и официантом одновременно, чтобы не умер с голода.

- Ну, эти-то, победители наши во главе с Прокурором, войны не допустят: они степенные люди, при их власти эти нибелунги по психушкам сидели. И у них, в самом деле, другое занятие было - своих жрать, а не мечтать кого-то другого убить. А вот победи Кириенко - приволжский полпред, кто знает, не поддался бы. С этими питерскими ботанами. Интеллигенция. Прокурор их в грош не ставит - считает, что при Советах им разве что лекторами быть светило, пусть и в политотделах каких-нибудь. И сбить их с пути и с понталыку могут, знаете кто? Вот эти мамочкины сынки и муженьки, - впервые согласилась с предводительницей конкурирующей ватаги Ксения.

- Да, наши прокурорские победители - это, в сущности, бешеные собаки, - буднично согласилась сама с собой Мама Оля. - Пользуются тем, что Тот, Кого Ждут воевал в Приднестровье с нашим новым главным областным ментом, Пильгеватовым... Тот потом прятался у гагаузов, даже по психушкам, а Жуткий человек к питерским подался. Казалось бы, должны быть в контрах, те были за Фомича. Но тот верит.
Помните, зимой до выборов, статья в газете была: "Товарищ из Санкт-Петербурга с претензиями", как этот бессарабец взял всю кассу. У тех, у других, и у братвы. Теперь Пильга считает, что тот ему должен и будет благодарен за прикрытие. Девчонки в бане ржали на этот счёт.

- Что же делать с такой собакой? - спросил Симончик.

- Уступить дорогу.

- Щас! Если уж какой-то лох не уступил и победил...

Поставленный новым Губернаторым начальник областного УВД очень гордился той давней боевой связью. Хотя Мотька слышал про шедевр некой "военной поэзии" из тех краёв, сочинённый ещё одним отродясь нигде не служившим диванным бойцом словно бы про их нового главного мента Пильгеватова по кличке Пильга:

"Лежи, отдыхай под сливами, макай мамалыгу в лобио. Что тебе, чмо ссыкливое до моего сквернословия? От моего дурновкусия: ватника, кирзачей, тебя бережёт Гагаузия тьмою своих ночей. Что ж, отдыхай под пледом, нюхай свои цветы. Только нашей Победы... Доли. Лишишься. Ты!!! ".

- И вы таких обслуживаете? - возмутилась Ксюха, словно угадав мысли дворового дружка их общего детства, Ксюха.

- Да!- гордо заявила Мама Оля с видом спасительницы мира. - Потому, что нужно равновесие разных сил. Кремлёвских они не победят всё равно.

- Фомич тоже так думал. Да в щи попал. К каннибалам.

 

Мотька же всю эту "политинформацию" мог бы прочитать кому угодно и сам.
Страстное желание степенных людей вернуть прежний порядок: без никому не нужных дурацких войн и разборок, а просто с исполненным тихого чавканья поеданием ни в чём не виноватых низших по статусу и рангу отразилось даже в молодом, рождённом при содействии кого надо, "панк-роке": "Там, где торчали заводские трубы, у нас уже прорезались молодые зубы...".

А так: в солидном и правильном обществе, по мнению создателей тех панк-групп и фильмов, их герой - "народный Брат-2", и такие, как он, на заводах бригадирствовали бы? 

 Эти рыцари и нибелунги считали себя возродившимися дворянами, белой костью и белой расой. "Благородными Донами", призванными повелевать и управлять самостоятельно ни на что не способными простолюдинами: Фросями Бурлаковыми и Лёнями Голубковыми, что покупал жене сапоги. плюс к ним Лёнин патриотический старший братец-два в тельняшке, обзывавший Лёню халявщиком. А он - партнёр. Вот таких подданных рыцари и Доны бы привечали и терпели.

В патриотическом панк-роке была даже песня с таким пафосным названием "Благородный Дон".

Знали бы эти бунтари у микрофона патриотического панк-рока и "братья народные" из фильмов новой волны, что инфенально бродили по родным просторам любимых краёв, паля во всех без разбора из детских самопалов-поджигов, что под те "заводские трубы", что, фаллически взметались в долине под кручей, влажно дымя дни и ночи над Соцгородом, хитрыми способами сгоняли вчерашних селян - чтобы использовать их на самых непосильных, грязных, вредных и опасных работах, от которых те Доны сбегали сами.
Да, денег на заводах платили много. А толку? На что шли те деньги?
Использовать до упора - а потом и вовсе угробить где-нибудь. В Чернобыле. В Афгане, на дальних станциях и в туннелях великих строек. Или ещё где. Без всякой войны.
И были те счастливцы правильного времени и общественного строя в тридцать лет вовсе без зубов, к сорока имели полдюжины болезней, месяцами полёживая в больницах. А к пятидесяти умирали седыми, лысыми-сморщенными, метр с кепкой стариками, не дожив до пенсии. Надо же было квартиры детям оставить - других не было.

 Вот потому Мотька и старался всегда держаться подальше от прожорливого и безжалостного начальства, был бы там, в верховных хоть кто, хоть немцов. Всё равно сожрут и охмурят. Мотька был за чудное слово "самозанятость". И легализуй Путин его, как пресекает инфляцию - был бы предан ему до конца и во всём. Выжил бы как-нибудь. Вон тот же Макаревский заработал ведь своими "одностишьями" себе и славу, и деньги до того, как податься в адвокаты. Правда, не без покровительства Лужкова, "присоединителя Крыма". Там рубль ходит!

Но в тут, в родном крае на двугорбой горе,  у былых отцов родных, воспрядших этой весной из небытия бешеными собаками, что лунными ночами воют, лают, под чими-то окнами в элитных жилых башнях, недоступные ни пуле, ни крепким подошвам милицейских берцов, была совсем другая история.

Конечно, при них в результате был построен прекрасный город-сад с мостами, эстакадами и заведениями общепита, и мобилизовывать мелких и низших благородным рыцарям было надо. и они были спасителями. Неважно, что от чего спасали - сами же и создали. Важен результат. И разве был бы он возможен, разве мобилизовали бы народ без девчачьих бригад ведомственного эскорта? Блондинки, конечно, тоже имелись. Но их опекало другое ведомство. Причём поедание индивидов было приятным для них самих.
Не то, что в былые года. Когда правили, да ещё как, и вовсе каннибалы. Знавшие удовольствие только для себя, не то, что нынешнее племя. Сами, "без рук", не могут - вот и бесятся. А "мамка-жена" - кончилась.

Вот и страдают они, с тоской вспоминая время тех самых, первоначальных, каннибалов.

Которых, только уже новых, и привёл с собой в Город Победитель Красный прокурор. Ведь все его соратники - смех один. Некрофилы, педофилы, просто садисты... Что идеолог их Революции красивого цвета Грязный Жора Верховенцев, что второй, конкурирующий с Геной в шляпе, "великий политтехнолог" Победы Витя Кандагарский: сынок родоначальницы местного ведомственного эскорта, бывшей артистки Саратовского Оперного театра, а затем всесильной начальницы здешнего Треста Ресторанов и кафе времён прекрасной советской эпохи Лилии Кузнецовой и городского Прокурора тех лет Рюрика Генриховича Виктора Романовича Кузнецова, под началом которого в Следственном отделе рос и зрел до должности начальника этого отдела нынешний триумфатор губернаторских выборов Финюхин. Что они, что новый начальник УВД Пильгеватов - все одним миром мазаны. Плюс к ним главный "пиарщик" всей предвыборной кампании прокурора Финюхина Олег Залманов. Старый провокатор, это он написал донос, на того несостоявшегося "Давида", который опустил когда-то Гену-чекиста.

Да и было с кого брать пример. Товарищ Сталин - и тот мутил в ссылке с тринадцатилетней селянкой и даже судился по этому поводу с её братом. Впрочем, там и все другие былис маньячинкой.  Расстрелянный Вождём его соратник и земляк Енукидзе привечал девочек ещё моложе, всесоюзный староста дедушка Калинин, "Старый козёл" со слов Вождя, не пропускал ни одной юной балеринки, а нарком Чичерин и вовсе был открытым геем, из-за чего над ним потешалось всё Политбюро. Что не помешало ему иметь правнучку, которая стала звездой того самого панк-рока новой волны. И, худая донельзя, стриженая в "ноль" на гастролях в их крае орала, сотрясая стадион, на фоне заката, пьяно, но высокохудожественно:

- Жара, жара!!!

Её ждало большое будущее...

Жареное солнце больших городов...

Всё это Мотька отлично знал и без всяких лекций уважаемых синьорит полусвета. 

- А потом единолично воцарился Отец Народов - и всё наладилось. Вот и у нас Финюхин - при таких не забалуешь, - словно угадав его мысль, декларировала где-то за спиной Мотьки Мама Оля. - Эти войны не допустят.

- Так он же бешеная собака, - засмеялся Симончик.

- И, значит, надо с ней сцепиться? Знаешь, что с такими бывает? Диагноз такой есть в психушках "Синдром Дон Кихота". Этот рехнувшийся покалечил кучу ни в чём не виноватого народа и домашних животных, порушил всё...

- А твои клиенты сожрали губернаторскую дочку. За что? И ты, Оля, на них работаешь! Лишь бы не было войны, пусть своих гнобят? - спросила Ксения.

- Система сдержек и противовесов, - совершенно отчётливо, хотя пока и по слогам, подала вдруг из коридора Жанна. - А ваши ботаны, "благородные Доны" - спасители "стоящих на коленях", всякие Кириенки, доценты-лекторы, - они,прямо, "сами смогут"? Без сдержек? Что они "смогут"? Повторить молодоу-удалое? Или всё-таки тоже найдут подмогу? Да только она - те же КВН-щики. Только ведомственные. Аники-воины.

- Про это тебе твой Макаревский понарассказывал? - изумилась Маман пафосной Жаниной тираде.

- Ага, - хихикнула беспутная Зинка. - В момент экстаза перед рассветом. И что же он сдерживал?

Но Маман уже закипала праведным гневом:

- Ты не всех перечислила: лекторы, КВН-щики от разных Органов... Плюс к ним и адвокатишки вроде твоего Макаревского... Нет, что ли? Да тебя Костик подсунул ему лишь потому, что эти "бунтари из Гордумы", которые против Прокурора восстали,  захотели внедриться юридическую службу Компании Хедеровского, которая тут всё и всех купила, и Губера нашего нового тоже, - завершила в сердцах Мама Оля, не поняв в пылу научной дискуссии юмора.

И добавила:

 - А не для того, чтобы ты "влюбилась"!

- Он как раз благородный. У него сила фантазии, он поэт. Он даже с матрасом может. Сам, без рук. Я ведь хотела с ним, как обычно, а он: "Руками не трогай!". Знаете, мужчина - он каждый день должен заново завоёвывать этот мир, а каждую ночь заново завоёвывать свою женщину. А это пространство и эта женщина - чтобы сопротивлялись. Только с такими страстями он встречает очередное утро, только от этого получает удовлетворение и своё удовольствие. Сам, безо всяких солдат и безо всякой обслуги. Ему не нужны ни войны, ни этот петтинг. Он приехал завоёвывать этот город. И ему не нужны в помощники и покровители ни ваш хвалёный этот Виктор-победитель Финюхин, ни овца кучерявая Кочкарёв, ни даже Григорий Хедеровский с его всесильной Компанией, который тут всё купил - и Гену, и Кандагарского, и Финюхина тоже...

О подвигах и похождениях этого Антона судачила половина Москвы. Адвокат заместителя шефа Компании Григория Хедеровского по региону Антон Макаревский был не из местных. Москвич, и, как накануне, являлся в Город на горбатой Горе наездами. Ещё совсем недавно он значился вовсе не юристом, а литератором-юмористом, автором презабавнейших "одностиший", что охотно печатала на последней сатирической своей странице крупнейшая литературная газета столицы, опекаемая лично московским мэром в кепке на ленинской грандиозной лысине. В самом конце девяностых годов, окончив экстерном неведомые частные адвокатские курсы и получив соответствующий диплом, данный юморист вдруг прославился, как борец со всяческим авторитаризмом и одновременно любимец Лужкова. Причём любовь эта была взаимной.

- Стукач, - язвительно заявила новенькая: свежая разведёнка, до сих пор не вышедшая из состояния возбуждённой депрессии и нервического веселья. Что принималось глупой и пьяной командировочной клиентурой бригады за удивительную живость и непосредственность, а потому дало возможность Ксении рискнуть и поручить новенькой всю танцевально-музыкальную часть работы. С чем та справлялась, но с соратницами была строга, а к мужчинам не привыкла и порой, находясь в состоянии постоянного нервически-депрессивного веселья, выкидывала коленца. Но и это у Ксении шло, когда надо, в дело. Теперь опекаемая ею новенькая не пожалела и бедную Жанну.

- Неправда! - пылко воскликнула та. - Он не как другие, которых только обслужи...

- Бросьте, девчата, - вставила лыко в строку Мама Оля. - Все они одинаковы...

- Им и жена-то - как в туалет сходить, когда что-то переполнится и зудит, - снова съязвила новенькая. - Даже мой Костюня - не слишком-то исключение.

- Только о своём удовлетворении думают, - устало крякнула мама Оля.
 
- Представьте - он тоже! - воскликнула Жанна, она была уже трезва, неожиданно согласившись. Но мне это почему-то понравилось! Впервые! Я никогда не видела таких мужчин...

Все деликатно и ошарашенно замолчали, даже Симончик.

- Это-любовь, - после долгой паузы сделала вывод Ксюха.

- А я что говорил, - подтвердил из коридорчика доедавший там на коленке разогретый в электропечке Зюзиков плов их миски Мотька.

- Я открыла для себя новый дивный мир, устремив просветлевший взгляд в потолок, высказала откровение Жанна. Но он - улетел..., - объяснила она свои сумбурные поступки после расставания.

- Тяжёлый случай, - поставила диагноз Ксения, отбирая у неё шар.

- Может, принести ей бокальчик? Там осталось, - предложил Симон.

- Не надо, - отказалась гордая Жанна. - С меня на сегодня хватит.

9. Это лёгкое итальянское вино с альпийских предгорий "Вальпочинелла" дегустировали девчонки во время завтрака, собираясь на «утренние свои планерки» за одним из столиков «под чинарой»: то есть под раскидистыми, как шатёр, ветвями деревьев на летней танцевальной веранде здешнего ресторана рядом с уютным двориком напротив центрального городского фонтана на Главной улице. Столики находились на огороженной заборчиком сбоку от того старинного ресторана и протяжённой во глубину ресторанного двора открытой тенистой площадке при данном заведении общепита, в недавнем прошлом — вотчине бывшего Орготдела обкома.

Там девчата «зажигали» по вечерам, а поутру, сбежав с основной работы, отдыхали и проводили «разбор полетов».
Сквозь зелень живого шатра, - среди которой ближе к ночи, когда начинались основные танцы, зажигались разноцветные фонарики, - в утренние часы проглядывало над ними синее небо или белые облака. Вином с Аппенинских предгорий они запивали орешки, а парни — плов с куриными грудками и изюмом, чтоб сила была.
Плов этот им специально готовил и подавал бармен Зюзик, отставной, — бывший то есть, — муж самой новенькой из девчонок, недавно взятой Ксюхой в бригаду — не в ту, что для бань, а в ту, что была по линии консумации: то есть «развода клиента», явившегося без «дам сопровождения», на заказ танцев и выпивки.

Несостоявшаяся жена Зюзика, находящаяся теперь в перманентном драйве послеразводной буйно-беспечной депрессии и «мрачного веселья», все ж таки пристроила из жалости никчемного своего мужа на блатную работу в ресторан. Там на первых порах Зюзиковой деятельности коллеги выталкивали его в зал пинком, и если бы не она и не удачный плов, выгнали бы вообще.
Это и был как раз тот самый «апельсиновый рай». Только в отличие от учрежденческих сотрудниц-любительниц, всего лишь понуро зарабатывавших тут «на эскорте» апельсинчики для детей, новая подопечная Ксюхи, как и её подруги, «зажигала» в зале вовсю и от души. Работала бригада лихо.

«Владимирский централ!», — с выражением, пусть и не в точности дословно: вторые пол-таблетки под пиво — действовали, — повторяла то одна из «разводящих» девушек, то другая, глядя немигающим распахнутым взором в глаза очередному партнеру по медленному танцу, слова песни. — «Вообще-то из Твери…».

Сразу было ясно, что «клиент созрел».
И тут, точно по разработанной Ильфом с Петровым команде: «Запускайте Берлагу», в зале появлялся Зюзик в белоснежной рубашке и траурных, с безупречными стрелками, брюках. Толстой золоченой иглой в Зюзика был воткнут «бейджик» — табличка с именем. Тогда-то и начинался основной «развод»: приём ли заказа, вручение ли меню и, наконец — счёта. А поутру опять был плов. Поедая его, Симончик уяснил от девчонок про их клиентов точно: люди-таки гибнут за металл. А уж за «квартиру для внуков», пусть «корысть — и мерзейший из пороков», но тут они не то, что Губернатору — чёрту горло перегрызут. Детей не трожь!
Иначе будет тебе: «Этапом из Твери».









Белоснежный трёхпалубный теплоход международных морских  пассажирских линий из румынского порта Констанца, оставив вдали за собой другие, застывшие на рейде, корабли, издал пронзительный гудок, неспешно причаливая к пирсу Морвокзала города-героя Одессы. На самой вершине ниспадавшей к нему широкими ступенями величественной лестницы, у самого подножия памятника Дюку Ришелье стоял Лёха в белом костюме, неотличимый от здешних праздношатающихся вдоль набережной и бульваров городских пижонов - бездельников. Он наблюдал за сосредоточенно замершей внизу у чугунного «пенька со шляпкой», к которому некогда крепились петли корабельных канатов, что был намертво вбит в набережную, Ксенией. Зевак рядом с ней находилось немного, хотя полюбоваться было чем. В полнеба полыхал морской закат, а с противоположной ему стороны где-то на горизонте уже загорелись прибрежной гирляндой далёкие огни.

- Это уже – Турция? – изумлённо спросил некий отбившийся от дневной экскурсии не местный турист у своей спутницы.

- Это ещё Пересыпь, - пояснил гостям Одессы осведомлённый оборванец в хороших кроссовках, стоявший поодаль в ожидании, наверное, какого-то своего хитрого фарта.

И дежурившая тут же милиция не обратила на него внимания. Зато косматый толстый человек с одышкой и мешкообразным животом отошёл за постовых, словно что-то высматривая и одновременно опасаясь.

Лёха недовольно поморщился – он со времён своих командировок в горы не любил нарушений дисциплины. Хотя с такого расстояния не то, что услышать, но и увидеть что-то было малореально: люди внизу были, как муравьи. Но он каким-то непостижимым образом таки угадал.
 
Тем временем подали трап, и по нему в гордом одиночестве, дыша духами и туманами, проследовала точно навстречу Ксении, прекрасная дама изысканного возраста и манер, без головного убора и багажа, в деловом приталенном костюме цвета беж. Оставивший свой автомобиль под аркой одного из исторических «полуциркулярных» домов, что венчали сверху: со стороны города, подход к подножию постамента и ступеням, Лёха направился к эскалатору. И ранним туманным рассветом, миновав таможенные посты и не вызвав никаких подозрений ни у украинских «погранцов», ни у людей в камуфляже с противоположной стороны, его лихой трехцилиндровый «мустанг», миновав мост через Днестр и оставив позади стены турецкой крепости, устало вкатил в огороженное увитой виноградными лозами изящной изгородью пространство теремка из розового камня. Хозяйка осталась там совершенно одна.  Приняв ванну и совершенно ничего не опасаясь, оставив на секретере початую бутылку шампанского и недопитый бокал, она задумчиво стояла теперь у распахнутого окна. Перед нею до самого горизонта простирались зелёные возвышенности и холмы заднестровского края, клубились кудрявые рощи, и в этом зрелище было что-то эротическое, словно кто-то томно и страстно возлежал посреди долины, поджидая любовника. Вдали виднелись редкие селенья, торчал в небе ажурный крест церкви. Но она не верила в сверхъестественное.

Ухватив изящной кистью левой руки с перламутровыми ногтями обнажённый локоток, она курила тонкую лёгкую болгарскую сигарету, пуская к облакам струйку дыма и бесстрастно взирая в бессарабскую степь.
 
          Её обросший накачанными мускулами, постылый и надоевший ей до смерти чистюля – муженёк, тошнотворный на вид и на ощупь, с совершенно безволосым телом, бледнокожий и холодный, как слизняк: скользкий, гладкий, настоящий глист и почти импотент, дрых на кушетке за её спиной, отвратно храпя. Он даже не встретил её в порту: у него, видите ли, режим, и алкоголя в доме не терпел в принципе. Но сейчас она уже не опасалась, что её «дорогой» проснётся. Навязанный ей силком в качестве «гражданского мужа» скучный и плоский, как картонный манекен, молчаливый спортсмен-любитель, только и способный, что палить во все стороны по живым людям почём зря – вот и недавно он опять подстрелил кого-то в Москве, говорят, не слишком удачно, - как он был ей омерзителен!

«Шлёпнул бы кто его, что ли…», - вчера, перебрав с русскими подругами накануне путешествия в родные края румынского вина «Мурфатлар», призналась она им в сердцах там, за Дунаем.

        Она задумчиво включила приглушённую музыку, и с первыми звуками виниловой ретро-пластинки, что поплыли в распахнутое окно, хозяйка имения поняла, что таким образом восприняла бы любого «другого» представителя мужского рода. Потому что…Эта дивная мелодия всколыхнула в ней былое, именно с ней ассоциировалась у неё её единственная и последняя роковая любовь всей жизни:

       «Бесаме… Бесаме мучо… Комо си фуЭра эст нОче ла Ультима вэс.
Бесаме, бесаме мучо.
Кэ тЭнго мьЕдо  тенЕтре  и пердерте дескуЭс».   

               

            Она никогда не исполняла эту песню своему Полковнику. И вообще услышала её после их расставания, когда и поняла про них двоих всё. Весь ужас потери.
 Бесаме мучо…

«Целуй меня крепче».

Её мужчина! Первый и последний настоящий мужчина в её судьбе, их отношения были весёлой игрой, так он был с ней забавен и неутомим. Впервые он, полковник Народной армии ГДР, заприметил юную певунью на фестивале в Берлине. Там от неё, присланной на «Фестиваль демократической молодёжи» по комсомольской линии, он слышал другую песню.
 
- «Куда уходит детство, в какие города, и где найти то средство, чтоб нам попасть туда… Оно уйдёт неслышно, пока весь город спит, и писем не напишет, и вряд ли позвонит», - волшебным девичьим голосочком выводила худенькая брюнетка песню, которую исполняла ещё в родном городке на школьном утреннике. Чем и покорила раз и навсегда когда-то безответно влюбившегося в неё земляка по Бендерам и приятеля по школьным забавам «Сиплого» Моню: он-то со своим хриплым свистящим басом  так не мог.

От Сони детство ушло много раньше, да и было ли оно у неё? Там, в столице Восточной Германии, будучи уже вполне житейски зрелой оторвой, она «забацала» также и  самый убойный свой артистический этюд: «Танец саламандры».  Который исполнила лично для Вилли.
 
Под песню «Шисгара», вприсядку на полусогнутых ногах изящно и хищно скользя по паркету, она виртуозно извивалась вокруг него ящеркой в «чешуйчатом», как шкура русалки, с переливами, платье в обтяжку, что буквально трещало по швам, в этом своём танце «готовящейся к прыжку саламандры».

И он, богатырь с лысой головой – пивным чаном, с седой косматой грудью, ей, девчонке, подыграл, тоже сплясав перед ней твист.

Они вместе сделали это  прямо на сцене Берлинского Молодёжного центра, при гостях, которые задорно хлопали им в потные ладоши.
 Вау!

Как он был роскошен! На этот раз будучи  не в мундире, а в белой рубахе, с этой своей влажной от пота мохнатой седой грудью, ух, в стального оттенка костюме, пиджак от которого с тугим бумажником висел на спинке её стула, а брюки с отливом едва не лопались на великолепных ягодицах.

Потом, как прелюдию для задорных обоюдных оргий, они танцевали этот свой танец внезапной страсти постоянно:

"Быть негром в Штатах нелегко"...

      "Шисгара!"
 
Хрупкая черноволосая бестия, она вернулась в родной город уже шикарной сочной блондинкой: ведь «мачо» предпочитают таковых.

Очарованный умелой юной гейшей, он отдался ей полностью и стал её рабом и господином беззаветно.
Ведь только рядом с ним она, перебравшая уже в юные свои годы немеряное число парней, узнала запах мужчины.   

 Так военная инициатива опять догнала свою извечную «альтернативу», словно волк. И – слилась с нею в экстазе страстного вожделения.

Именно «Вилли-Атилла» и занёс в давнюю пору моду начальства на «нимфеток» в Город у Волги на горбатой горе, куда наезжал с грозными инспекциями обучавшихся там ГДР-овских курсантов, наводя священный ужас на руководство местного артиллерийского училища легендами об усмирении им бунтующей Праги. Где побывал с карательными экспедициями дважды: в сороковых и в шестидесятых годах двадцатого века.
Сама История!

 История легенд нибелунгов.

От Вилли Атиллы местные его почитатели и переняли многие неизвестные им прежде привычки и пристрастия. А Витя Кузнецов стал тут лишь прилежным учеником. И даже создал в наше время там детский ансамбль песни и танца «Недотроги» специально для малолетней дочки одной новенькой из Ксюхиной бригады: подопечной Вована, с которой подружился. Играя для неё и её мамы на гитаре бардовские и битловские песни – ведь и он тоже был бард. Парень той Ксюхиной ученицы, Костян: быдлогопник с базара, «центровой бригадир», был Виктору-победителю просто смешон. Особенно после выборов в Городе на горе, где Витя имел теперь неограниченные полномочия и набрал силу немеряную. Но это уже следующая история. Но «танец саламандры» стал коронным номером в школе эскорта в Городе на горе, это знали в «Ракушке» все Ксюхины питомицы. По пути к Днестру из одесского порта Соне было о чём увлечённо поговорить с Ксенией, и Лёха, тоже «рыцарь общепита», послушал их обмен мнениями и опытом с удовольствием.

И вправду, что бы эти потные лысые бугаи, рассуждала Ксения, делали без её «жемчужин дивного дна»! Только важничать и умеют. А все их смешные проделки и «кулинарные блюда», что они подсовывают «целому миру», которого «им вечно мало», – они работают только под таким вот острым «соусом»: ду-ду-ду, я тебя везде найду.
          «Если станешь рыбкой в море – ихтиандром я к тебе приплыву»!
                Ду-ду-ду!

    Она не знала, исторгал ли этот вопль души сопровождающий её в вольных странствиях через границы и преграды смешной её и безответный воздыхатель школьной поры Моня Парвас, готовый ради неё на всё, да и вряд ли вспоминала о нём даже ради смеха хотя бы сейчас, в городе их детства, которое ушло неведомо куда. И не было того средства, чтоб им попасть туда.

    А в реальности - спал на кушетке этот налитый мышечной массой, от которой не было толку, мозгляк.
Пока дорогой суженый не проснулся: он даже духа  спиртного рядом с собой не выносил, - она налила себе ещё шампанского и, отойдя снова к окну, брезгливо покосилась на храпевшего за её спиной «супруга».

Да, с этим чёртовым «киллером» надо что-то делать!

Обязательно.

                СЛЕДУЮЩИЕ ТЕКСТЫ:



                «Жемчужины дивного дна»

 Жемчужины дивного дна.


В этот вечерок ясного, тёплого сентября в бригаде состоялись теоретические занятия.
Отдохнувшая за время своего познавательного южного вояжа на море Ксения, в белых брюках и неизменном своём красном приталенном пиджачке, с длинной указкой наперевес, которой тыкала точно и всегда - в нужные, даже труднодоступные места, и с видом строгой школьной учительницы, стояла перед рядком рассевшимися напротив неё за импровизированными партами зевающими своими подопечными на фоне чудесным образом обретённого с участием спонсоров силиконового наглядного пособия: экспоната китайского производства: "Мужик в разрезе", - очень подробного и реального, добытого буквально в боях, - и вела урок.

Девчонки были после ночной смены, но старались внимать Ксюхиной лекции внимательно.

- Наши клиенты идут к нам от своих жён потому, что мужчинам, сплошь и рядом склонным верить всему, что им наплели доктора или пресса, внушили, что проблема в них самих. Но проблема - она в их женщинах. Дело в том, что многие женщины просто не любят мужчин. Ну, не нравятся им мужчины в принципе. Нет, конечно, теоретически они когда-то мечтали о некоем "прынце" на белом коне, они и сейчас не против. Но эти, реальные мужики, - с их любимыми железками, рыбалками, футболами, общениями в гараже под пиво с друганами - как будто они всё ещё дети малые не нагулявшиеся... И это - вместо того, чтобы просто послушно и неслышно сидеть в углу, а когда надо чётко выполнять функции согласно опциям, после чего - марш под лавку без звука,...
В общем, - "фу их на фиг"!
Потные, вонючие туши, навалятся - не продохнёшь, ещё и стиснут со всей дурной силой больно, часто и пьяные... Или, наоборот, красавчики накачанные, только собой любуются, им женщина и не нужна - пусть их гомики любят: те это в них оценят! Но не жена.
Наше отличие от тех жён в том, что мы любим мужчин: реальных и - целиком.  Со всеми их брутальными забавами, забавными причудами, чудной и чудесной их анатомией, которую мы не устаём упоённо изучать. Мы ценим и принимаем им любыми: пьяными, потными, дурковатыми, без различия по внешнему ли виду, возрасту или "особенностям развития", нас не отталкивает, но только бодрит острый и завораживающий запах тел этих бойцов и бродяг, что недоступно всяким чистюлям, - добавила она, точно попадая длинной указкой учебному экспонату "Мужик в разрезе" не в бровь, но в глаз.   

- Добрая ты, Ксюша, - саркастически съязвила с заднего ряда перманентно пребывающая после развода с мужем в состоянии мрачного нервического веселья и возбуждения новенькая, вырванная лично Ксенией из загребущих лап роскошного "Вован Сидорыча".

- Потому наша профессия - это профессия любви, - вдохновенно завершила свой "спич" Ксюха.

- Любовь придумали, чтобы денег не платить, - широко зевая и подперев большой мягкой ладонью скулу, так как опасалась ненароком уронить голову на стол, заявила не отошедшая ещё от выпитого на  ночном свидании коньяка путана Жанна с передней парты, специально усевшаяся там, чтобы не уснуть после поздних бдений.

Но уснуть бы ей всё равно не дали. В коридоре послышался дробный топот кованых подмёток "берцов", и в распахнутом проёме дверей возник взмыленный Симончик.

- Бригада, на выезд! - швыряя на стол с наглядными пособиями нунчаки, с порога заорал он. - Поступил заказ. Жанна, покушай, Зюзик там уже приготовил плов, три часа тебе на сон, чаю с лимоном, и чтобы была мне, как огурец!
Сегодня важная встреча на "стрелке" с московским адвокатом "этих". Он прибывает из столицы "вечерней лошадью". Встретишь на вокзале с нашими у фирменного поезда. В Самаре тот адвокат лично ведёт дела "Компании" Гриши Хедеровского": "Большого Босса". Оба они с Вячиком Кочкарёвым: региональным представителем, родом отсюда, с Боевой горы. Какой-то тот Грише тут типа родственник вроде. Вообще там мутно, пожал плечами незванный гость.

- Симон, ты разве не видишь, у нас семинар, подготовка к реферату, - осадила его Ксения. - Возьми дублирующий состав.

Тот сразу сник. И недаром.
По приезду Ксении из Молдавии, где она присутствовала по линии работников общепита и ресторанно-развлекательного сервиса на международной конференции стран "Русского мира" постсоветского пространства, что была устроена на берегах Днестра под эгидой Департамента Культуры Северной Столицы, неутомимая труженица развода и охмурёжа клиентов Ксения имела в Городе неограниченные полномочия. А именно сегодня той самой "вечерней лошадью", то есть фирменным московским поездом, прибывает известный адвокат Макаревский: доверенное лицо регионального представителя подмявшего здесь всё бензинового спрута: "Компании" олигарха Григория Хедеровского, - кучерявого местного выскочки и политика либерального толка Вячеслава Кочкарёва. Сам он обычно почти и не появлялся в Городе, проводя время в столице и за границей. Как вдруг!

- А нам оно надо? - нарушив субординацию, дерзко спросила новенькая.

Как и все свежие разведёнки, подобраннные Вованом "в поле", она пока была совершенно безбашенна: ей ещё предстояло пройти курс Молодого Бойца под патронажем заботливой Ксюхи.

- Надо, - терпеливо пояснил Симон, знавший её контингент и никогда не встревавший в научно выверенный воспитательный процесс. - Наш Вован хочет забрать весь бизнес под себя. Пора потеснить тут "молдавских" с их Мадамочкой. Пора ей на пенсион. Заслужила.

Ставки были высоки. Питерские товарищи "с претензиями" после здешних скандальных выборов, оплаченных также и самарскими бензиновыми тузами, решили подмять бензозаправки на Волге под себя.

Местные показали зубы. И приезжал из Санкт-Петербурга Страшный человек - зимой, когда в Городе шла вся эта предвыборная гульба и пальбы. По слухам, договорились. Братва вознамерилась забрать у уважаемых людей Мадамочки рынок эскорта, на что и рассчитывал набирающий силу и вес Вован Сидорыч - некогда скромный военный экспедитор Вовчик, поставлявший на конспиративные банкеты, что с участием юной ещё Мадам проводились в местном Артиллерийском училище, съестной дефицит - сёмгу там, помидоры и знавший её с тех ещё, советских пор. И имел к Мадам счёты. Как ему удалось найти консенсунс в той схватке бульдога с носорогом - неведомо. Но взамен примирения с питерцами местные согласилась ввести в Совет директоров "Компании" Костюню. Обычного центрового бригадира, простого, как башмак.

И только Симончик знал, кто это на самом деле. Потому, что встречался с тем там, в прошлой своей жизни - в стреляющих горах...

Осталось утрясти юридические нюансы.










И был вечер, и будет утро.

Опять встанет над Городом, что раскинулся по склонам местной двугорбой Горы, в зените синего безоблачного неба, испепеляюще жаркое Солнце очередного из прекрасных дней второй половины этого удивительно тёплого, - словно затянувшийся до бесконечности сухой и знойный июль из южных нездешних краёв, - сентября, а затем засияет ярким диском всепожирающая Луна, царица прозрачных от сияния городских огней ночей.
О, эти лунные ночи, что ясных дней короче - созданы они для любви! Правда, ночи эти становились уже всё длиннее, но заморозками заблудившейся где-то осени и не пахло. Хотя на укрытый исусственным газоном пол открытой танцверанды, что примостилась у торца известного центрового ресторана на Главной улице напротив Фонтана, уже падали жёлтые листья лип и тополей, которые росли прямо между столиками для гостей, а дневная небесная высь стала прозрачной и как бы хрустальной, и после заката листва ясеней за оградой серебрилась во тьме в отсветах фонарей, но лучезарными вечерами с первыми аккордами на пункте ди-джеев на сцене день за днём снова начинали отплясывать девушки из Ксюхиной бригады. Прямо лето, жара-жара!
 И это при том, что над Чёрными татарскими лесами: там - вдали на востоке после полуночи уже взошло зимнее созвездие Орион.
 
Путана Жанна, лишь недавно появившаяся в их танцевальной бригаде строго для специальных поручений, считала это созвездие, похожее на песочные часы, своим рабочим талисманом. Сколько раз, работая лишь недавно, до своего ухода под крыло Вован Сидорыча, в бригаде конкурирующей бандерши: "Мамы Оли", подчинявшейся лично Мадам, она из окна очередного "Чёрного Бумера" или такси, мчавшегося в неизвестность бандитских съёмных квартир навстречу неведомо чему в компании пьяно гогочущих страшных парней, молилась на это созвездие за тонированным окном, чтобы её песочные часы не иссякли к утру своей тоненькой нежной струйкой животных страстей. Какая уж тут любовь лунных ночей! Нет её, а есть фортуна вольной воли и простора.
 Мимо на бешеной скорости с дичайшим рёвом, что взрывал в ночи покой спальных районов, пугая мирных семьянинов и одиноких дамочек, живущих с котами, проносились по Окружной улице, обгоняя иномарки, на своих сверхмощных мотоциклетах, полуночные байкеры, по улочкам в пелене чуть брезжущего рассвета, ползли, орошая асфальт брызгами водяных струй, поливальные машины, что трудились тут ночами со средних веков, какая бы власть ни была в данный момент, фары дальнего света выхватывали из тьмы клубящиеся желтеющие уже кусты у обочин, а Жанна не знала, встретит ли она живой и целёхонькой это очередное утро.
Звёзды на утреннем небе - вот кем были они, труженицы команды опытной Мамы Оли, съевшей на своём многотрудном деле всех собак.

Теперь была осень, последняя звезда: планета Венера всходила над домами ярчайшей из небесных искр почему-то не утром, а вечером, а к утру через почти что зенит доползала до противоположного южного края неба, где к рассвету угасала. Не погаснуть бы вместе с ней... Конечно, охранник Симончик подстраховывал девчат, посылая вослед Костюню на его иномарке, но всё же, всё же...
 "Злая седая ночь - и только ей доверяю я, злая седая ночь...", - врубал Костик свою любимую песенку, обгоняя самые удалые джихад-мобили, и клиентура Жанны знала, кто это и для чего: шалить не надо! Под эту мелодию, служа где-то в Органах, до "дембеля", друзья Костика преследовали пацанов самой страшной банды "Хади Такташ" из города Казани, когда она распространила своё влияние, затмив даже тамбовских, на всю страну и даже на Ближнее зарубежье, а Костя гонялся за ними вдоль черноморского побережья по Дороге Котовского в весёлом городе у моря. Отсюда у него и связи с Бессарабией, из тех же краёв происходила и всесильная Мадам, засевшая с давних пор за границей, но не оставлявшая город на Горе своим вниманием и сейчас, контролируя эскорт и Маму Олю с Вован Сидорычем лично.

 Костя-то и переманил Жанну сбежать от её благодетельницы в бригаду Ксении, больше специализировавшейся на служебном эскорте. Но и специалистки для особых поручений там тоже были нужны. До Жанны Костя поместил в Ксюхину бригаду даже свою собственную бедствующую после развода пассию, буквально выдрав её из загребущих лап Вована Сидорыча, который для контраста хотел определить ту к своим блондинкам. Но Костик решил опекать подругу и двух её малолетних детишек - Анютку и Алёшу сам. Без ансамбля.

Тем временем политическая обстановка в Городе на Горе менялась всё жёстче.

  Люмпенизированный сочинитель рекламных слоганов Мотька, перешедший своими творениями дорогу коммерческим интересам новой областной власти Победителей, избранной этой весной, вот уж полгода успешно скрывался от "тонтон-макутов" протеже нового Губернатора региона: назначенного им прямо в день их великой Победы начальника УВД Пильгеватова по кличке Пильга, знакомого тут многим с давних времён. Когда-то тот и сам заправлял в том же здании, что и сейчас, бандой таких же самозванцев - некоей "Контрашкой", созданной на закате советской поры в качестве силового добровольного подразделения при Подотделе Контрпропаганды Идеологического отдела тогдашнего всесильного Обкома. Но был посрамлён и унижен неким залётным, по слухам, еврейским парнишкой. После чего был изгнан в никуда недобитыми андроповцами, не желавшими терпеть конкурентов. А теперь оказался призван победившим на выборах местных крутых с Главного рынка Красным Прокурором на службу вновь. Ведь он якобы воевал в девяностые годы в Приднестровье вместе с тем Страшным Человеком из Питера, что в предвыборную пору этой зимой орудовал тут и кинул братву на представительские расходы, тех и других, взяв всю кассу. А также был ещё по Северной Столице на дружеской ноге с Жутко Сказать Кем.

Привезённые Прокурором с собой из Москвы вечно поддатые охломоны в соломенных шляпах и с креольским загаром, приобретённом ими в солярии, где те нежились дни напролёт, словно они жили на Карибских островах, были грозою ночных котов, за которыми натурально и безуспешно охотились. Однако днём, они также порою патрулировали Фонтанную площадь, опохмеляясь пивом в тамошних палаточных балаганах, где раньше вечерами были музыка и танцы, но с приходом новой строгой власти всё отменили. Причём, когда у шатров появлялся Костюня в своих шортах-бермудах, новоявленные опричники спешно ретировались в свой штаб, что располагался у старинного кирпичного особняка в здании бывших мастерских местных художников на крутом, со ступенями тротуара, подъёме улицы Красной. Улица эта, параллельгая Главной, взбиралась в гору неподалёку. В штабе том они пьянствовали, а иногда и дрались ночи напролёт, попутно задирая, а порой и обирая случайных неосведомлённых прохожих. Побаивались новоявленные опричники не только Костю. В верхнюю часть Главной улицы, где напротив строящегося нового элитного дома расположил свои заведения заведения Санёк Русанов, бунтарь-депутат и местный олигарх, не такой, конечно, как господин Погосянский, но всё же, а по ночам из подвальных кафе и баров выносили стулья и пировали за столиками бандиты и коммерсы, гонители котов тоже старались не появляться - курившая на крылечках под звёздами русановская охрана его "точек" была строга. В этих закоулках верхних дворов кошки с Главной улицы и окрестностей, как раз и находили себе убежище и защиту. Потому ни одна из хитрых бестий пока не пострадала. Вот почему Мотька старался пробираться к себе домой в район Боевой горы - застроенную разнокалиберными домишками ложбину между двумя вершинами обоих городских холмов - большого и малого, по примеру котов, именно тут.

Но в это лучезарное утро он таки решился спуститься к фонтану. Ведь вчера в городе произошло грандиозное событие - вечерней лошадью, то есть фирменным местным курьерским экспрессом из столицы в подведомственные края изволили прибыть лично Адвокат всесильного Вячеслава Кочкарёва - главы регионального представительства коммерческой империи здешнего уроженца Григория Хедеровского: непобедимого бензинового спрута, что опутал своим щупальцами весь Федеральный Округ, бросив вызов самому президентскому полпреду в этом округе Кириенко, - а также стал спонсором всей выборной кампании нового Губернатора.

 Московского адвоката звали Антон Макаревский - именно о нём говорил, встряв во вчерашний научный семинар у Ксении, Симончик, именно его собирался он встречать со всем эскортом на вокзале, чтобы везти на отдых и вечерний банкет в загородный Кемпинг у Волги. Ясное дело, что и контролирующие всё и вся, а тем более юристов, обслуживающих дела главного спонсора их Шефа, опричники должны были всю ночь быть начеку, трезвы и свежи, как огурцы. А потому, наклюкавшись лишь под утро, когда девчонки развели подотчётных по "нумерам", сейчас наверняка отсыпались, чтобы неуместно не уйти в гиблый "мокрый штопор". То есть такой, из которого самим, без капельницы, не выйти. Этого Прокурор даже от них бы не потерпел.

У Фонтана Мотька обнаружил "картину маслом". В уголке сквера, где недавно воздвигли статую Кентавра, глядящего на закат, на скромной лавочке сидела одинокая путана Жанна. И она была совершенно никакая. Мало того, в руках Жанна держала шар от боулинга. Было такое впечатление, что она не проспалась ещё с позавчерашнего ночного мероприятия, несмотря на преподнесённый ей Зюзиком чай с лимоном и обещанный Симоном плов с изюмом.

Провалила задание?

Этого Антона бедовым блондинкам роскошного Вован Сидорыча Симончик доверить не решился, а потому и надумал подключить бригаду безотказной Ксении, использовав богатый служебный багаж опытной, казалось бы, Жанны, прошедшей и отпетых бандюков, и лауреатов конференций. Говорят, с нею имел контакт даже лысый, а, значит, брутальный писатель Захар Прилепин. Не понравился.

- Что ещё за запой? - спросил Мотька удивлённо. - А это ты где спёрла?

И он указал взглядом на шар.

- Я играла.

- Выиграла что?

- Да, - подтвердила Жанна.

Краткие фразы из двух слов она пока ещё могла произносить.

Из этих коротких фраз Мотка понял одно: спецзадание Жанна не провалила, адвокат поутру отбыл решать дела довольным и отдохнувшим, откушав смузи с соком киви и круассан с кофе - он берёг стройность фигуры. Но расставание далось Жанне нелегко. Что-то случилось там, в номерах, такое, что ранее ей, телу её и мятущейся душе, было неведомо. И она до рассвета играла в этот незнакомый ей прежде боулинг в ночном клубе "Аврора" тут, неподалёку, где под гул музыкальных колонок и вопли танцпола вгоняла эти шары точно в лузу, сопровождая эти действия всякий раз стопкой текилы с фиником на закуску и последующими откровениями
 в компании знакомого ей в доску парнишки-бармена: местного мулата Васи, незаконно рожденного от ангольского курсанта. Косточку она неизменно сплёвывала в смуглую ладошку ангольско-подданного. Откуда она переняла эту традицию - неизвестно. Об этом знала только разве что предводительница конкурирующей ватаги блондинок Мама Оля, заставшая в своей мятежной юности в этом городе ещё легендарную Мадам.

Так, за барной стойкой и за откровениями с дружком-барменом, и провела она время до рассвета, доведя себя до такого вот состояния полного изумления и душевного разброда, в котором и застал её Мотька. Да ещё и стащив в качестве приза казённый инвентарь: шар цвета кости бивня слона из той самой Анголы. А, может, мамонта.

Мотька не без усилий, - она сопротивлялась, - перетащил её от греха подальше с Фонтанной площади через пешеходную часть Главной улицы на противоположную сторону - точно к ресторану, в торце которого, с выходом на другую, перпендикулярную улице, с которой был виден за парком спальный микрорайон на Липовой горе, находился куриный Гриль-бар, а рядом с ним и заведение, куда надлежало доставить страдалицу.

Это было обиталище всех них - жемчужин дивного дна: ночной бар "Ракушка".

Где как раз сегодня, прямо с утра, как и было заявлено Ксенией на вчерашнем семинаре, состоялась конференция по рефератам. Дверь в аудиторию оказалась приоткрыта, и было видно, как там внутри расхаживает на фоне силиконового китайского учебного экспоната "Мужик в разрезе" сама Ксюша в неизменном красном пиджачке и с указкой в руке. Её звонкий, но строгий голос проникал в коридор, к тёплой стенке которого Мотька и прислонил затихшую Жанну.

И неведомо было, какие созвездия предутренних небес роились сейчас в её забубённой голове - песочные ли часы зимнего Ориона, или летнее, опрокинутое латинской буквой "дубль-вэ" созвездие Кассиопея... А может, Большая Медведица, что зимой и летом, всегда одна, бродит, как в песне, по небу, в поисках своего Медведя.
Сидевшая на первой парте новенькая, та самая, которую Костюня недавно определил в бригаду по просьбе Симончика, - он, вполне свежий, как-никак ночью был за рулём, тоже присутствовал здесь, - не могла пожаловаться на одиночество после развода. Помимо нового её бой-френда Костюни, что сначала, до определения в коллектив Ксюши, буквально выдрал её из загребущих лап Вован Сидорыча, у неё имелось двое детей от неудачного брака: Анютка и Алёшка. Костик их по-отечески опекал.

 Новенькая сидела рядом с блондинками наискосок от Симона прямо напротив входа и сквозь дверной проём сразу увидела новоприбывших, особенно Жанну.

- Что это с ней? - округлила глаза она.

Заметил гостей и Симон.

- Влюбилась, - пояснил он.

 Именно он отвозил Жанну под утро из кемпинга и некоторое время поначалу даже катал с нею шары: в отеле тоже был свой боулинг, там и начали, - и она наверняка наоткровенничалась с ним за это время.

Краем глаза Мотька тем временем всё же заметил, что в аудитории на этот раз присутствовали и Вовчиковы блондинки, сразу три. Им что - они ночью не работали. Но самое главное - вместе со своими подопечными то ли приглашённой, а, скорее всего, незванной гостьей на мероприятие явилась предводительница конкурирующей с Ксюхиной бригадой группировки Мама Оля.

Крутая бандерша родом из девяностых, прошедшая в собственном своём бедовом и боевом прошлом огни и воды: притоны с самыми гиблыми отморозками, жестоких кавказцев, побывавшая даже в Китае, где когда-то скупала для палаток на "Центраке": Главном рынке, товар, Мама Оля давно отошла от тех дел, и теперь была наставницей и воспитательницей нового молодого призыва жриц любви, их царицей Клеопатрой. Внешний суровый образ её словно явился из известного анекдота. Анекдот был таков.  Все девочки до одной по очереди отказываются обслуживать клиента: и укротительница всех уголовных "малин", и покорительница несметного числа кавказцев, и любимица солидных, носителей безразмерных животов, начальников в годах, и даже пылкая Гюльчатай, сбежавшая из своей Бухары. И вот они все они по списку заходят в номер к клиенту и через полминуты выбегают с одной фразой, обращённой к сердитой "мамочке": "Нет, не могу: там - ужас-ужас!".

И тогда мамка, со скрипом поправив амуницию и одёрнув платье, отправляется в номер к загадочному клиенту сама. Пять минут её нет, десять, через полчаса мамка выходит, долго в упор смотри на девочек, и выдаёт на одном дыхании единственную фразу: "Ну - ужас! Но не "ужас-ужас"!!!".

Наконец, учуяв нежданный "кипиш" за дверью в коридоре, оценила ситуацию и Ксюша, которая до сей поры не видела и не слышала вокруг ничего, увлечённая дискуссией с оппонентками. Потому и отреагировала на изменения не сразу.

Направляясь на странные звуки, шуршащие снаружи в коридоре, но ещё не видя и не слыша, в чём дело, она продолжала вести начатый, очевидно, уже давно, жаркий и принципиальный научный спор с атаманшей "конкурирующей фирмы".
 
 - Мужчин надо любить и уважать. И не опускаться до этого вашего... Петтинга, - продолжала спорить она с явившейся без приглашения конкурирующей гостьей, которая вослед за ней из любопытства - что там? - тоже направилась к коридору.
 - С лаской да смазкой где не надо всякий может. С таким вашим подходом бабы делают своих мужей из завоевателей и воинов - импотентами. Некоторые жёны, прожив в браке десятилетия, даже не знают, что можно без рук. Мол, сам по себе нефритовый жезл крепок и мироточит нектаром жизни у мужиков разве что по молодости, когда эти соки жизни переполняют и распирают его юного в труднодоступных его местах всегда и везде. А взрослого зрелого мужчину, мол, надо стимулировать, без этого он никак. Коварной заблуждение!

- Что!? Как вы не правы, коллега! - язвительным тоном изрекла, словно на комсомольском собрании, её оппонентка. - Да настоящая, знающая себе цену, женщина, - она  и должна держать своего мужика, - покосилась Мама Оля на макет, возле которого не без изумления вдруг чуть задержалась, - за этот... За "УЗ" семейный. Это не я, это Лев Толстой изрёк - А он-то знал!  Укрепление семейных уз! Это старинное слово такое было: "уз". "Срамной уз".

- Ты уверена? - Спросила её новенькая.

- Ну, как-то так.. "Уз", "Уд", неважно. Ну ладно, пусть будет "уд". "Жена крепко держит мужа своего за это самое". Лев Толстой. "Записки".

До первой своей карьеры: она начинала челночницей, по слухам, Ксюхина конкурентка успела кончить педагогический и даже преподавала какое-то время в школе литературу.

Но что-то там с нею в её школе случилось, и она ушла в бизнес.

Но и новенькая оказалась "шибко грамотной".

- Может, "за гуж"? - вспыхнула она выбросом возбуждения, так как её ни на минуту не покидало депрессивное состояние нервического веселья, обычное у разведёнок. - "Взялась за гуж - пусть не говорит, что не дюж...".

- Может быть, - согласилась с её шуткой Мама Оля. - Но ведь нам такой клиент и нужен, кто сам не может. Жена рано или поздно теряет и форму, и навык, а с другой он уже сам не сможет и поневоле идёт к нам, а не к подружке, пополняя нашу клиентуру. Ему теперь для здоровья надо сами знаете почему. Типа "фитнес".  И нам прибыток, и жёнам хорош такой муж на привязи. А ваши "завоеватели" до войны доведут, они давно хотят. Не только у нас - они все заодно, петушатся для вида, деньги делят, а так - дружат и ржут надо всеми: и наши, и не наши, и америкосы с немцами. Военщина эта всемирная. Уже лет двадцать собираются, тогда с Польшей. Теперь с кем придётся. Теперь вон Майдан этот, "Кучму геть!", слышали, по телеку только это и показывают. Девчонки ведь наши всех таких и обслуживают только. И авторитеты, и коммерсы с рынка, и автосервис, и депутаты - у всех погоны. Оперативный резерв. Взять коттеджи в Дачном посёлке, там и Фомич-губернатор проживал. Мои ведь не вылезают оттуда, там и бани, вон - твоя певунья тоже знает... Развлекала. Без интима пока.

- Если бы мне там жить предложили - я бы сразу согласилась. Вот прямо сразу! - высказала откровение новенькая, о которой и шла речь. - Только там же, сами знаете, все - и авторитеты типа криминальные, и коммерсы, и из банков которые - на самом деле все они при погонах все. Нет там разных штатских только вот этот "оперативный резерв". А они все при жёнах. А то бы я с радостью. И стала бы на участке выращивать только цветы.

- Вот, поразилась такой откровенности Ксения. - Агент ты наш Ноль-Ноль Семь.

- А как же Костя? - встряла бедовая малолетняя пигалица Зинка, одна из блондинок: это её по сведениям Мотьки взяли наутро после подсчёта голосов на выходе из ночного клуба ОМОН-овцы вместе с губернаторской дочкой и ещё одной, кудрявой, о которой ходили слухи, что она очень похожа на представителя бензиновой Компании Григория Хедеровского по региону Вячеслава Кочкарёва. И нашли у них откуда-то порцию экстази, за что дочка бывшего "губера" и сидит пока в "зиндане". Зинку же сразу отпустили. Но это не Мама Оля сработала - просто у той папа - крупный профессор и соратник победителя-прокурора. Причём, старый хрыч, у него и фамилия-то Стародубков, сам тот ещё "ходок", ему не до похождений дочки, вот встретятся ещё однажды! Ну, не бойцы ли?

- Ну, Костя ведь - он же не навсегда, и он тоже в горячем резерве. - вздохнула та, и вдруг подтвердила:

 - Я знаю, и девчонки рассказывали - все разговоры у них, даже в постели - только о том, как бы кого "нагнуть" или кому врезать... Как барыг девяностых с рынка выгнали, силовики их там своими торгашами заменили, так у каждого, девки не соврут, в шкафу со шмотками брендовыми - камуфляж наготове, берцы, рюкзак с поклажей. Всё готово, вот он - мобилизационный резерв. Готовят!

 - Не разглашай, усмехнулся Симончик.

Хотя тут и так все всё знали.

- Мы не стремимся к лёгкому успеху и прибытку, - продолжала открытый урок Ксюша. И не унижаем мужчину рукоблудством. Должен сам! Конечно, это сложнее, но он будет благодарен и придёт снова именно к моим девчонкам.
Ведь импотент - это не тот, кто не может. Могут все, некоторые не хотят.

- Сволочи называются, - проявила познания в классике: теперь уже в сфере народного фольклора, мятежная малолетка Зинка, профессорская дочка.

- Импотенты - это те, кто не могут именно САМИ.

- Послушать тебя, Ксюха, у тебя все мужики или импотенты, или сволочи, - усмехнулась под одобрительное подхихикование подопечных блондинок их атаманша.

- Наоборот! - выставила та впереди себя указку, словно шпагу та. - С руками, что в постели, что по жизни, можно вырастить не победителей этого мира и самого себя, взрослых людей, а полу-детей, полу-зверюшек каких-то. У начальства есть выражение: "кормить с рук, мы их с рук тут кормили...". Это они про питомцев каких-то домашних, что-ли? Про собачек? Пулудети, полузверьки...

- А вот данная мысль уже из Киплинга, - заявил Симончик, разглядывая нунчаки:

"Смотрите на меня, бандерлоги".

- Ага "Мы с тобой одной крови...". Так соблазнители в барах говорят глупышкам - научил кто-то, - подтвердила новенькая.

- Мягко стелят, а потом этих же, кого с рук кормили, на убой пошлют. Ведь кто ваш клиент? - согласилась с ней Ксюха. - Сытые, благополучные, при деньгах, семьях и квартирах бездельники. Они все приверженцы здорового образа жизни, не пьют и не курят, ещё молоды, не то, что победившие на наших выборах кровопивцы советского разлива. Не пьют, не курят, занимаются физкультурой. Но пройдёт десяток лет, и им обрыдлет диванное геройствование, сидение в карьерных офисах, веганская диета и выгул вечерами собачек на газоне у дома. При этом они здоровые, сильные, чуть стареющие к тому времени мужики. Волосатые, мускулистые... Гормон всё ещё играет. А сами не могут! Вот именно они-то, а вовсе не свободные люди и победители и доведут до кровопролития, а то и до войны. Половая энергия, не находя применения: уже неохота, только разве что для здоровья для ублажения вспухшей "председательской железы", переходит в агрессию. Молодая пока старческая злоба: ведь и у старости есть своя юность, вскормленная мыслью, что всё - ничего больше не будет, а у других все радости впереди. И желание хлопнуть дверью, наказать отомстить. Кого-то нагнуть, врезать. Не ради денег: зачем они теперь, а из чёрной злобы, святой злобы. Так рождаются маньяки.

Но самим - кишка тонка.

Они и в интиме такие. Сами, "без рук", не могут, вот и бесятся. А жены-мамки рядом нет - кончилась. С такими любая или сбежит, или испортится до состояния полной половой некондиции.

Тут и сгодятся девчонки-разведёнки, тоже томящиеся тоской и разочарованием.

 "Мы с тобой одной крови. Давай мстить вместе", - девчонки слышали это не раз.

Сейчас они с нашей помощью лохов охмуряют, сами сплошь - алкаши закодированные и реальные, ещё не кодированные, с их разбойничьим: "Гойда!". Все умрём... Всех убьём. Но сначала таблетку согласно режиму надо принять. Режим - это порядок. "Орднунг"!

Потом в ЗОЖ свой подадутся и во всякие военные реконструкции. Вот они-то потом до войны и доведут, ботаны драчливые. Не сильные от природы и свободные, какими и должен быть каждый мужчина. Сильным и уверенным война не нужна: им и так хорошо, они и так по жизни победители.
Войну если и накликают, то ваши Оль, взлелеянные вами импотенты. Которые сами не могут, но хотят. Чего-то такого, им недоступного. Побед, радости, удовольствий, которых после завязки с алкоголем, нет. А гормоны, страсть и здоровье пока есть. Не хватает чьих-то рук шаловливых, кулачков - без них никак. Лучше военных, красивых здоровенных. Вот их-то и начальство наивное и охмурят. И сами пойдут добровольцами. И эту войну проиграют, повторюсь. Потому, что нечего взять с жёнушкиных импотентов. Которые "без рук" не могут. А инструментом они попытаются сделать для себя армию и наших наивных руководителей. Как обзывают "питерских" большие люди советского помола. И наш Финюхин - первый. Готовый для них вождь и Отец родной. А люди - примут.

- Да там у них и во главе - те же КВН-щики, только службистские, цирк с конями для делегаций из Центра организовывали, эскорт, банкеты, приёмы с развлечениями и песнЯми. А на подхвате кто? Лекторы, доценты, интеллигентики, Кириенки всякие, адвокатишки вон, которые в услужение его фирмачам пошли, как миленькие. Их же Прокурор на выборах одной левой здесь победил и на Москву идти собрался. Как Мальбрук. Уж эти-то войны не допустят, там у них все свои, что в республиках, как наша легендарная Мадам, что в НАТО всяких, - возразила ей оппонентша.
 
- И диванные кровопивцы-импотенты к ним с радостью переметнутся.  Для них и определение есть - "удаленькие", - завершила лекцию Ксения.

- Это уже из Достоевского, - заявила грамотная новенькая. "Бесы". Так он обозвал бунтарей- разночинцев.

- Интеллигенция хренова, - засмеялся Симончик.

Он знал, что говорил. Была такая шутливая бардовская песня алкоголика времён "сухого закона": "Если сломается аппарат": самогонный в смысле - "стану пиратом и буду рад...".

Все они, неудачливые или завязавшие алкоголики, видели себя в душе пиратами... Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Ведя внешнее наблюдение по долгу службы за митингом национал-патриотических оппозиционеров, в недавнем прошлом, он запомнил сочинение поэта-очкарика в камуфляжном ватнике:
"...Не погубит меня простатит, потому, что я с севера, - или с сервера, что-ли. Это вам и жена подтвердит: вольный сокол я в небе и в поле. Достаю я зазубренный нож. Он фартовый для ближнего боя. Жизнь, ты знаешь, что это такое. Называйте меня Йохохош. Потму, что ещё йо-хо-хо я".

Потом, в Приднестровье, он и в самом деле имел такой позывной - жена, мол, так называла. "Ты у меня ещё ого-го!". Гаврош, Кибальчиш. Мстители и призраки.

Хотя лучше бы подошло ему: "Выпендрёж".

"Вы нам только шепните - мы на помощь придём...". Выжил, вернулся. Правда, развёлся. Сейчас активист в Одессе.

- Прокурор наш Финюхин - как раз победитель и завоеватель. И войны при нём, советском кадре, не будет, ему это не надо. Погромы могут быть, и то вряд ли. Но не война - оно им надо? Они же не дураки. Он за порядок. Но у этих другое увлечение - они людей просто жрут без соли и перца, а не "разводят", не заманивают с помощью девчонок и не посылают на погибель. Они воины. Всё сами. И военные у них по струнке будут ходить. А не авантюры проворачивать и деньги делить. Вон как лысый Гена-чекист в шляпе сожрал же когда-то Кочкарёва, и он с давних пор у него в кармане. Да и адвокат этот Макаревский такой же. Завербовал Гена Славу когда-то в каком-то НИИ зачуханном. Но и сам погорел на неком упрямце. Гена тогда на еврейской теме специализировался, а тот его опустил и карьеру испортил. Нарвался наш Гена на него, что твой "голиаф" на этого. Как он после этого на службу в загранице попал, непонятно, - на расслабоне пустилась в откровения мама Оля.

Ведь все тут были свои.

Шорох и звуки икоты за дверью всё более интриговали Ксению, но лекцию теперь уже конкурирующей гостьи было не остановить, это Ксюшу утомило - и вот только тут отвлёкшаяся Ксения и увидела воочию пополнение рядов новоприбывшими.
 
Жанна слегка сползла уже по стенке, Мотька, будучи начеку, это дело пресёк, издав шум и кряхтение. Та была тяжеловата в нижней части. Что и привлёкло внимание Ксении.

- Где ты её нашёл? - спросила Ксюша.

- Тут, неподалёку, - ответил Мотька.

- Перемена! - нажав пальчиком пищалку звонка, - объявила она. Но не тут-то было. Покинуть аудиторию ей не позволила витийствующая, словно Фидель Кастро на трибуне, гостья, которая требовала продолжения банкета - то есть прерванной научной дискуссии, в которой она явно взяла в свою власть бразды, не давая прочим сказать и слова.

Мама Оля продолжала и в дверях выдавать свои тирады, от которых исполненная возмущения Жанна трезвела на глазах. Впрочем, привыкшая со своим блондинками поутру ко всему, та её состояние нестояния на ногах даже не заметила.

- Мужчин не следует унижать такой "помощью", их не жалеть надо, а слушать и понимать, - тем временем вразумляла её Ксюша. - Не приучать бояться всего - водки, водопроводной воды, вирусов обычных, от которых "все умрут", кустов, где "кто-то сидит": размечтались, киргизских дворников, строителей, старых деревьев и новых самокатов. Что это за мужчина, который мечтает, чтобы у него был кто-то "сверху" и "кормил с рук"? Который хочет понравиться и угодить. Это чисто женское.

- Так нет ещё самокатов, - удивилась новенькая.

- Будут.

Ксения снова обратила внимание на конкурентку:

Значит, равновесие, говоришь... Теперь это так называется?

- Система сдержек и противовесов, вдруг выдала совершенно чётко, хотя и по слогам Жанна у стенки.
Стенка была противовесом надёжным и сдерживала сползание.

- Вот и Жаннет подтвердит: она-то поняла, - сказал бесстрастно Симончик.

- Ещё одна! - напустилась гостья на былую соратницу. - Да ты - предательница! Променяла нас на этих эскортниц... На какого-то силиконового "мужика в разрезе"! - орала она Жанне в лицо, явно будучи под впечатлением от диковинного учебного экспоната. Ничего подобного она не видела даже в Китае, но совладала с удивлением и завершила:

- Была бы ты мужчиной - за предательство твоё тебя давно посадили бы на штырь.

- Знаешь, Оля, я тебя уважаю. Я помню и никогда не забуду, как ты меня, совсем малУю, спасла тогда на оптовой базе в Чуньджене. Но, Оля, как соратницу и подругу, я не могу не предупредить тебя. Вы со своим "петтингом" создаёте импотентов, которые рано или поздно и доведут до войны. И эту войну проиграют, - сорвалась на эмоции Ксюша.

Уважаемая в городе всеми деловыми и авторитетными бандерша мама Оля не всегда была столь влиятельным человеком. Начинала она с того, что в древние времена, как и многие, потеряв работу, она начала ездить в Китай за товаром. В чём преуспела.

 Это потом она стала крутой "деловой вумен" на ниве важнейшего в этом городе со сталинских времён, и со времён прежнего Треста Ресторанов и Кафе, бизнеса: служебного и не служебного эскорта, кормившего своими живительными соками и смазками любимый край, его мощь и крепь, всегда. То есть все полвека существования в здешних пампасах цивилизации повелителей кур и электроники.

А сначала у неё были три точки на Главном рынке и "тёрки" с рекетом, от которого её защитил посланный Симоном Костя.

Об этих весёлых и удалых временах у Мотьки имелся даже стишок собственного сочинения. Жалостливая "песнь попрошайки" в электричке:

  "Зачат был парнишка в палатке на тюке с китайским тряпьём. С папаши его взятки гладки - забыл о сынишке своём. тот вырос в убогой квартире, не зная ваще ничего о тёмном безрадостном мире, где сгинула мама его. Папаша банкиром стал важным, китайский забыв ширпотреб. Сынок же бандитом отважным скитался по воле судЕб. и вот как то раз в ресторане банкир тот справлял юбилей. Жене своей новой оксане дарил всё на тыщи рублей. И тут подлетел "Запорожец". торчал из него - миномёт! Что мерзкие гнусные рожи на свет отправлял все на тот. Был вызван мильонщик в подсобку - живёшь, мол, братан, хорошо... Банкир же боец был не робкий - и лично на "стрелку" пошёл. Узнал СЕБЯ в парне красивом! Поверив в судьбы чудеса, все вексели-деривативы в слезах он ему отписал! Чтоб не был тот больше в бандитах! А стал, наконец - богачём. Но... Банк прогорел на кредитах, а шеф-то, ха-ха, ни при чём! Так дайте же на поллитровку - в других поездах не дадут. А то сгинет вся маскировка - сынуля отыщет и тут...".

Однако местный литературный журнал "Приволжье" публиковать ЭТО не стал. Он с приходом новой народной власти больше специализировался на прозе, из номера в номер публикуя роман новоявленного здешнего гения о заговоре и попытке реванша ссыльного и опального Наполеона на острове Святой Елены. Причём в главном герое, его внешности и повадках, всяк узнавал облик одного из двоих, наряду с Витей-афганцем, гениальных политтехнологов Победы на выборах нынешнего губернатора Финюхина: лысого Гены-чекиста в шляпе на круглом черепе.

С той лишь разницей, что у Гены его дело получилось, он-таки всё смог.

А этот лох с острова - нет.

Мотька был об этом осведомлён лично.
За время бурных деклараций обеих пиратских капитанш он, проголодавшийся с утра, успел сбегать на кухню ресторана за табуреткой и за покушать. Благо, Зюзик бдел с ночи на посту. Зюзик был бывший муж новенькой, и Костя из жалости устроил бедствующего бедолагу в бригаду поваром и официантом одновременно, чтобы не умер с голода.

- Ну, эти-то, победители наши во главе с Прокурором, войны не допустят: они степенные люди, при их власти эти нибелунги по психушкам сидели. И у них, в самом деле, другое занятие было - своих жрать, а не мечтать кого-то другого убить. А вот победи Кириенко - приволжский полпред, кто знает, не поддался бы. С этими питерскими ботанами. Интеллигенция. Прокурор их в грош не ставит - считает, что при Советах им разве что лекторами быть светило, пусть и в политотделах каких-нибудь. И сбить их с пути и с понталыку могут, знаете кто? Вот эти мамочкины сынки и муженьки, - впервые согласилась с предводительницей конкурирующей ватаги Ксения.

- Да, наши прокурорские победители - это, в сущности, бешеные собаки, - буднично согласилась сама с собой Мама Оля. - Пользуются тем, что Тот, Кого Ждут воевал в Приднестровье с нашим новым главным областным ментом, Пильгеватовым... Тот потом прятался у гагаузов, даже по психушкам, а Жуткий человек к питерским подался. Казалось бы, должны быть в контрах, те были за Фомича. Но тот верит.
Помните, зимой до выборов, статья в газете была: "Товарищ из Санкт-Петербурга с претензиями", как этот бессарабец взял всю кассу. У тех, у других, и у братвы. Теперь Пильга считает, что тот ему должен и будет благодарен за прикрытие. Девчонки в бане ржали на этот счёт.

- Что же делать с такой собакой? - спросил Симончик.

- Уступить дорогу.

- Щас! Если уж какой-то лох не уступил и победил...

Поставленный новым Губернаторым начальник областного УВД очень гордился той давней боевой связью. Хотя Мотька слышал про шедевр некой "военной поэзии" из тех краёв, сочинённый ещё одним отродясь нигде не служившим диванным бойцом словно бы про их нового главного мента Пильгеватова по кличке Пильга:

"Лежи, отдыхай под сливами, макай мамалыгу в лобио. Что тебе, чмо ссыкливое до моего сквернословия? От моего дурновкусия: ватника, кирзачей, тебя бережёт Гагаузия тьмою своих ночей. Что ж, отдыхай под пледом, нюхай свои цветы. Только нашей Победы... Доли. Лишишься. Ты!!! ".

- И вы таких обслуживаете? - возмутилась Ксюха, словно угадав мысли дворового дружка их общего детства, Ксюха.

- Да!- гордо заявила Мама Оля с видом спасительницы мира. - Потому, что нужно равновесие разных сил. Кремлёвских они не победят всё равно.

- Фомич тоже так думал. Да в щи попал. К каннибалам.

 

Мотька же всю эту "политинформацию" мог бы прочитать кому угодно и сам.
Страстное желание степенных людей вернуть прежний порядок: без никому не нужных дурацких войн и разборок, а просто с исполненным тихого чавканья поеданием ни в чём не виноватых низших по статусу и рангу отразилось даже в молодом, рождённом при содействии кого надо, "панк-роке": "Там, где торчали заводские трубы, у нас уже прорезались молодые зубы...".

А так: в солидном и правильном обществе, по мнению создателей тех панк-групп и фильмов, их герой - "народный Брат-2", и такие, как он, на заводах бригадирствовали бы? 

 Эти рыцари и нибелунги считали себя возродившимися дворянами, белой костью и белой расой. "Благородными Донами", призванными повелевать и управлять самостоятельно ни на что не способными простолюдинами: Фросями Бурлаковыми и Лёнями Голубковыми, что покупал жене сапоги. плюс к ним Лёнин патриотический старший братец-два в тельняшке, обзывавший Лёню халявщиком. А он - партнёр. Вот таких подданных рыцари и Доны бы привечали и терпели.

В патриотическом панк-роке была даже песня с таким пафосным названием "Благородный Дон".

Знали бы эти бунтари у микрофона патриотического панк-рока и "братья народные" из фильмов новой волны, что инфенально бродили по родным просторам любимых краёв, паля во всех без разбора из детских самопалов-поджигов, что под те "заводские трубы", что, фаллически взметались в долине под кручей, влажно дымя дни и ночи над Соцгородом, хитрыми способами сгоняли вчерашних селян - чтобы использовать их на самых непосильных, грязных, вредных и опасных работах, от которых те Доны сбегали сами.
Да, денег на заводах платили много. А толку? На что шли те деньги?
Использовать до упора - а потом и вовсе угробить где-нибудь. В Чернобыле. В Афгане, на дальних станциях и в туннелях великих строек. Или ещё где. Без всякой войны.
И были те счастливцы правильного времени и общественного строя в тридцать лет вовсе без зубов, к сорока имели полдюжины болезней, месяцами полёживая в больницах. А к пятидесяти умирали седыми, лысыми-сморщенными, метр с кепкой стариками, не дожив до пенсии. Надо же было квартиры детям оставить - других не было.

 Вот потому Мотька и старался всегда держаться подальше от прожорливого и безжалостного начальства, был бы там, в верховных хоть кто, хоть немцов. Всё равно сожрут и охмурят. Мотька был за чудное слово "самозанятость". И легализуй Путин его, как пресекает инфляцию - был бы предан ему до конца и во всём. Выжил бы как-нибудь. Вон тот же Макаревский заработал ведь своими "одностишьями" себе и славу, и деньги до того, как податься в адвокаты. Правда, не без покровительства Лужкова, "присоединителя Крыма". Там рубль ходит!

Но в тут, в родном крае на двугорбой горе,  у былых отцов родных, воспрядших этой весной из небытия бешеными собаками, что лунными ночами воют, лают, под чими-то окнами в элитных жилых башнях, недоступные ни пуле, ни крепким подошвам милицейских берцов, была совсем другая история.

Конечно, при них в результате был построен прекрасный город-сад с мостами, эстакадами и заведениями общепита, и мобилизовывать мелких и низших благородным рыцарям было надо. и они были спасителями. Неважно, что от чего спасали - сами же и создали. Важен результат. И разве был бы он возможен, разве мобилизовали бы народ без девчачьих бригад ведомственного эскорта? Блондинки, конечно, тоже имелись. Но их опекало другое ведомство. Причём поедание индивидов было приятным для них самих.
Не то, что в былые года. Когда правили, да ещё как, и вовсе каннибалы. Знавшие удовольствие только для себя, не то, что нынешнее племя. Сами, "без рук", не могут - вот и бесятся. А "мамка-жена" - кончилась.

Вот и страдают они, с тоской вспоминая время тех самых, первоначальных, каннибалов.

Которых, только уже новых, и привёл с собой в Город Победитель Красный прокурор. Ведь все его соратники - смех один. Некрофилы, педофилы, просто садисты... Что идеолог их Революции красивого цвета Грязный Жора Верховенцев, что второй, конкурирующий с Геной в шляпе, "великий политтехнолог" Победы Витя Кандагарский: сынок родоначальницы местного ведомственного эскорта, бывшей артистки Саратовского Оперного театра, а затем всесильной начальницы здешнего Треста Ресторанов и кафе времён прекрасной советской эпохи Лилии Кузнецовой и городского Прокурора тех лет Рюрика Генриховича Виктора Романовича Кузнецова, под началом которого в Следственном отделе рос и зрел до должности начальника этого отдела нынешний триумфатор губернаторских выборов Финюхин. Что они, что новый начальник УВД Пильгеватов - все одним миром мазаны. Плюс к ним главный "пиарщик" всей предвыборной кампании прокурора Финюхина Олег Залманов. Старый провокатор, это он написал донос, на того несостоявшегося "Давида", который опустил когда-то Гену-чекиста.

Да и было с кого брать пример. Товарищ Сталин - и тот мутил в ссылке с тринадцатилетней селянкой и даже судился по этому поводу с её братом. Впрочем, там и все другие былис маньячинкой.  Расстрелянный Вождём его соратник и земляк Енукидзе привечал девочек ещё моложе, всесоюзный староста дедушка Калинин, "Старый козёл" со слов Вождя, не пропускал ни одной юной балеринки, а нарком Чичерин и вовсе был открытым геем, из-за чего над ним потешалось всё Политбюро. Что не помешало ему иметь правнучку, которая стала звездой того самого панк-рока новой волны. И, худая донельзя, стриженая в "ноль" на гастролях в их крае орала, сотрясая стадион, на фоне заката, пьяно, но высокохудожественно:

- Жара, жара!!!

Её ждало большое будущее...

Жареное солнце больших городов...

Всё это Мотька отлично знал и без всяких лекций уважаемых синьорит полусвета. 

- А потом единолично воцарился Отец Народов - и всё наладилось. Вот и у нас Финюхин - при таких не забалуешь, - словно угадав его мысль, декларировала где-то за спиной Мотьки Мама Оля. - Эти войны не допустят.

- Так он же бешеная собака, - засмеялся Симончик.

- И, значит, надо с ней сцепиться? Знаешь, что с такими бывает? Диагноз такой есть в психушках "Синдром Дон Кихота". Этот рехнувшийся покалечил кучу ни в чём не виноватого народа и домашних животных, порушил всё...

- А твои клиенты сожрали губернаторскую дочку. За что? И ты, Оля, на них работаешь! Лишь бы не было войны, пусть своих гнобят? - спросила Ксения.

- Система сдержек и противовесов, - совершенно отчётливо, хотя пока и по слогам, подала вдруг из коридора Жанна. - А ваши ботаны, "благородные Доны" - спасители "стоящих на коленях", всякие Кириенки, доценты-лекторы, - они,прямо, "сами смогут"? Без сдержек? Что они "смогут"? Повторить молодоу-удалое? Или всё-таки тоже найдут подмогу? Да только она - те же КВН-щики. Только ведомственные. Аники-воины.

- Про это тебе твой Макаревский понарассказывал? - изумилась Маман пафосной Жаниной тираде.

- Ага, - хихикнула беспутная Зинка. - В момент экстаза перед рассветом. И что же он сдерживал?

Но Маман уже закипала праведным гневом:

- Ты не всех перечислила: лекторы, КВН-щики от разных Органов... Плюс к ним и адвокатишки вроде твоего Макаревского... Нет, что ли? Да тебя Костик подсунул ему лишь потому, что эти "бунтари из Гордумы", которые против Прокурора восстали,  захотели внедриться юридическую службу Компании Хедеровского, которая тут всё и всех купила, и Губера нашего нового тоже, - завершила в сердцах Мама Оля, не поняв в пылу научной дискуссии юмора.

И добавила:

 - А не для того, чтобы ты "влюбилась"!

- Он как раз благородный. У него сила фантазии, он поэт. Он даже с матрасом может. Сам, без рук. Я ведь хотела с ним, как обычно, а он: "Руками не трогай!". Знаете, мужчина - он каждый день должен заново завоёвывать этот мир, а каждую ночь заново завоёвывать свою женщину. А это пространство и эта женщина - чтобы сопротивлялись. Только с такими страстями он встречает очередное утро, только от этого получает удовлетворение и своё удовольствие. Сам, безо всяких солдат и безо всякой обслуги. Ему не нужны ни войны, ни этот петтинг. Он приехал завоёвывать этот город. И ему не нужны в помощники и покровители ни ваш хвалёный этот Виктор-победитель Финюхин, ни овца кучерявая Кочкарёв, ни даже Григорий Хедеровский с его всесильной Компанией, который тут всё купил - и Гену, и Кандагарского, и Финюхина тоже...

О подвигах и похождениях этого Антона судачила половина Москвы. Адвокат заместителя шефа Компании Григория Хедеровского по региону Антон Макаревский был не из местных. Москвич, и, как накануне, являлся в Город на горбатой Горе наездами. Ещё совсем недавно он значился вовсе не юристом, а литератором-юмористом, автором презабавнейших "одностиший", что охотно печатала на последней сатирической своей странице крупнейшая литературная газета столицы, опекаемая лично московским мэром в кепке на ленинской грандиозной лысине. В самом конце девяностых годов, окончив экстерном неведомые частные адвокатские курсы и получив соответствующий диплом, данный юморист вдруг прославился, как борец со всяческим авторитаризмом и одновременно любимец Лужкова. Причём любовь эта была взаимной.

- Стукач, - язвительно заявила новенькая: свежая разведёнка, до сих пор не вышедшая из состояния возбуждённой депрессии и нервического веселья. Что принималось глупой и пьяной командировочной клиентурой бригады за удивительную живость и непосредственность, а потому дало возможность Ксении рискнуть и поручить новенькой всю танцевально-музыкальную часть работы. С чем та справлялась, но с соратницами была строга, а к мужчинам не привыкла и порой, находясь в состоянии постоянного нервически-депрессивного веселья, выкидывала коленца. Но и это у Ксении шло, когда надо, в дело. Теперь опекаемая ею новенькая не пожалела и бедную Жанну.

- Неправда! - пылко воскликнула та. - Он не как другие, которых только обслужи...

- Бросьте, девчата, - вставила лыко в строку Мама Оля. - Все они одинаковы...

- Им и жена-то - как в туалет сходить, когда что-то переполнится и зудит, - снова съязвила новенькая. - Даже мой Костюня - не слишком-то исключение.

- Только о своём удовлетворении думают, - устало крякнула мама Оля.
 
- Представьте - он тоже! - воскликнула Жанна, она была уже трезва, неожиданно согласившись. Но мне это почему-то понравилось! Впервые! Я никогда не видела таких мужчин...

Все деликатно и ошарашенно замолчали, даже Симончик.

- Это-любовь, - после долгой паузы сделала вывод Ксюха.

- А я что говорил, - подтвердил из коридорчика доедавший там на коленке разогретый в электропечке Зюзиков плов их миски Мотька.

- Я открыла для себя новый дивный мир, устремив просветлевший взгляд в потолок, высказала откровение Жанна. Но он - улетел..., - объяснила она свои сумбурные поступки после расставания.

- Тяжёлый случай, - поставила диагноз Ксения, отбирая у неё шар.

- Может, принести ей бокальчик? Там осталось, - предложил Симон.

- Не надо, - отказалась гордая Жанна. - С меня на сегодня хватит.

Это лёгкое итальянское вино с альпийских предгорий "Вальпочинелла" дегустировали девчонки во время завтрака, собираясь на «утренние свои планерки» за одним из столиков «под чинарой»: то есть под раскидистыми, как шатёр, ветвями деревьев на летней танцевальной веранде здешнего ресторана рядом с уютным двориком напротив центрального городского фонтана на Главной улице. Столики находились на огороженной заборчиком сбоку от того старинного ресторана и протяжённой во глубину ресторанного двора открытой тенистой площадке при данном заведении общепита, в недавнем прошлом — вотчине бывшего Орготдела обкома.

Там девчата «зажигали» по вечерам, а поутру, сбежав с основной работы, отдыхали и проводили «разбор полетов».
Сквозь зелень живого шатра, - среди которой ближе к ночи, когда начинались основные танцы, зажигались разноцветные фонарики, - в утренние часы проглядывало над ними синее небо или белые облака. Вином с Аппенинских предгорий они запивали орешки, а парни — плов с куриными грудками и изюмом, чтоб сила была.
Плов этот им специально готовил и подавал бармен Зюзик, отставной, — бывший то есть, — муж самой новенькой из девчонок, недавно взятой Ксюхой в бригаду — не в ту, что для бань, а в ту, что была по линии консумации: то есть «развода клиента», явившегося без «дам сопровождения», на заказ танцев и выпивки.

Несостоявшаяся жена Зюзика, находящаяся теперь в перманентном драйве послеразводной буйно-беспечной депрессии и «мрачного веселья», все ж таки пристроила из жалости никчемного своего мужа на блатную работу в ресторан. Там на первых порах Зюзиковой деятельности коллеги выталкивали его в зал пинком, и если бы не она и не удачный плов, выгнали бы вообще.
Это и был как раз тот самый «апельсиновый рай». Только в отличие от учрежденческих сотрудниц-любительниц, всего лишь понуро зарабатывавших тут «на эскорте» апельсинчики для детей, новая подопечная Ксюхи, как и её подруги, «зажигала» в зале вовсю и от души. Работала бригада лихо.

«Владимирский централ!», — с выражением, пусть и не в точности дословно: вторые пол-таблетки под пиво — действовали, — повторяла то одна из «разводящих» девушек, то другая, глядя немигающим распахнутым взором в глаза очередному партнеру по медленному танцу, слова песни. — «Вообще-то из Твери…».

Сразу было ясно, что «клиент созрел».
И тут, точно по разработанной Ильфом с Петровым команде: «Запускайте Берлагу», в зале появлялся Зюзик в белоснежной рубашке и траурных, с безупречными стрелками, брюках. Толстой золоченой иглой в Зюзика был воткнут «бейджик» — табличка с именем. Тогда-то и начинался основной «развод»: приём ли заказа, вручение ли меню и, наконец — счёта. А поутру опять был плов. Поедая его, Симончик уяснил от девчонок про их клиентов точно: люди-таки гибнут за металл. А уж за «квартиру для внуков», пусть «корысть — и мерзейший из пороков», но тут они не то, что Губернатору — чёрту горло перегрызут. Детей не трожь!
Иначе будет тебе: «Этапом из Твери».

— «Буйная депрессия» — это круто, — заметил собеседник Смирнова.
— Зато они, познавшие горечь развода с мужем, создают своим клиентам хотя бы на вечер, то, что не способны дать жрицы интимных услуг. Дарят снова утраченный с возрастом «весёлый мир», где, как в песне Айгуль про детство — «чудо-озеро искрится, там зла и горя нет». А есть то, что отсутствует во взрослом мире: благодушие, беззаботность, доброжелательность и ожидание того же от других. Типа — все снова пацаны и подружки. И можно просто общаться, веселиться, не опасаясь, что тебя «разводят» и хотят попользоваться или — торопятся от тебя отвязаться. Беспечность, как в детстве — это же кайф и дорогого стоит. И выпивка только усиливает эту радость жизни. А то ведь без неё, этой радости, в зрелые годы и выпивать многие перестают любить: усиливать-то нечего, не злость же. Я знаю, видел такое недавно, — сказал Смирнов. — Так что спрос на подобное ремесло в Городе всегда был. Вот в этом-то деле и преуспела когда-то «мадам Соня», создав тут целую «фабрику звёзд» для бизнеса в сфере эскорта. Сама южанка, она вдохновила расцвет в Городе музыкальных развлечений в стиле латино. «Ла винила-текила»: по крутым барам и по ночным клубам. Хотя с приходом новой строгой власти всё это тут для широкой публики не приветствовалось, только — своим. Впрочем, к строгости ей было не привыкать: уж на что строг был её немецкий бойфренд Вилли, первая и единственная любовь! Настоящий, ещё с той, военной поры, полковник армии ГДР, с которым она познакомилась на фестивале молодёжной коммунистической песни в Дрездене, проливший прежде немало крови, но при этом — для неё романтичный и жалобный. Нежный, оставшийся большим ребёнком, который плакал у неё на мягкой голой груди по поводу своей угасавшей с возрастом потенции, из-за чего шалел, лютуя, - вот он был каков. Не чета её нынешнему постылому любовнику, прыщавому киллеру, занудному, почти импотенту, что, словно автомат, отстреливал направо и налево «технический персонал», имевший когда-либо отношение к компьютерной базе данных убитого по заказу в Питере помощника Собчака по внешнеэкономическим связям. Появился он в её жизни так. Этому уроду, некогда — шефу своей службы охраны, немодно одетому, скучному и вялому, как глист, спихнул Соню её прежний, следудющий после немца, молдавский спонсор. Винный король всего Приднестровья, а по совместительству — директор местного, в Городе на Волге, филиала завода Молдвинпрома, он поставлял в советскую пору свою продукцию на гульбища тогдашней здешней элиты:

           «Белый Аист летит над Полесьем. Песни Партии громко поёт!».

А Соня была при этих его делах до той поры, пока новый милый папик не скинул её, как надоевшую вещь, своему холую. А тому, прыщавому зануде, было — без разницы. Надоел! «Замочил» бы его кто-нибудь, что ли! Чтобы отвлечься от дурных мыслей, а вовсе не из-за денег, которых было у неё и так полно, Соня и рулила тут своей звёздной фабрикой эскорт-услуг, как в лучшие года! Организуя в Городе приключений своей юности «досуг», она отдыхала душой, развернув мастер-классы танцев и игрищ вовсю. Возникли даже детские коллективы, пока, правда, только для девочек. Мальчиками занимался тут прокурорский сынок со своим френдом-шефом их службы охраны, но это уж было их обоюдное интимное дело. А девчоночью юную поросль опекает бравый один «афганец» по имени Виктор, тёзка будущего президентского преемника, тоже Виктора, Красного Прокурора. Виктор-победитель! Сама же Соня занялась этим всем делом неспроста, а потому что лично зажигала в том городе по молодости.
«Зажигай, покуда небо ясно, зажигай, коль пламя не погасло, танцуй, пока молодой». Ведь когда ещё и веселиться, как не в молодости. Потом — не повеселишься. Хотя как сказать.

Давним тем летним утром их впервые пропустили с машиной на территорию артучилища: продуктов было на этот раз в кузове особенно много, а курсанты-грузчики и подносильщики — отдыхали на каникулах. Но за проходной движение Вовчикова «пикапа» сразу застопорилось: перед поворотом к офицерской столовой от Главного корпуса училища, — нынешней то есть Академии, — по центральному асфальтовому шоссе, навстречу им двигалась процессия «меченосцев». Сразу было ясно: в этот тихий и жаркий, пыльный, июльский, — была пора отпусков и каникул, — день тут опять состоялся «приём». Он знаменовался незабываемой, неописуемо душераздирающей по своему великолепию картиной со знакомым всем тут названием:
«Нем и мрачен, как могила, едет гуннов царь Атилла».

Однако на этот раз роль коня выполнял сам рыцарь. Он шагал в окружении свиты мощно, поступью Командора, что-то пьяно вопя, прямо по середине главной дороги, — того шоссе, что делило военный городок надвое: на верх и низ, — по направлению к КПП от главного учебного корпуса. Возле которого торчала из постамента низко над землей, словно ужасный идол, черная громадная ленинская Голова, удивительно похожая на его собственную — лысую, крупную лбом, круглую, как ядро, и вообще, точь-в-точь. Только лицо Вилли было бритое, при этом — тот же прищур, что смотрел ему вослед совершенно безглазо, но, казалось бы — с удивлённой укоризной и одновременно — восторгом. Кругом не было, кроме «пикапа» снабженцев, больше ни единой машины, ничто не мешало напористому движению новоявленного царя, ставшего конём, потому что корона его в этот миг была живая. На своей грандиозной плешивой, будто глобус, голове пьяный полковник Вилли катал в жаркое утро того дня свою тогдашнюю любовницу — «Рыбку», и белозубая улыбка ее лучезарно озаряла окрестности, ослепив водителя замершего встречного «пикапа».

Со времен фестиваля песни в Берлине в периоды инспекционных визитов Атиллы в Город его подруга всегда приезжала сюда с делегациями «Молдвинпрома», и по неделе ждала в ресторане у фонтана своего меченосца, штатно числясь его переводчицей и заодно налаживая связи. Но теперь тут, за «колючкой» воинской части, где за ним не было пригляда идеологических органов, Вилли явно распустил вожжи. Он был страшно пьян, как и его наездница. Та явила себя всем, правда, без своего обычного перламутрового русалочьего наряда, одетая в такой зной в простой белоснежный костюмчик: пиджачок и юбчонку, столь незаметную, что казалось, будто ее и не было вовсе. Будущая «мадам Соня» плыла высоко над дорогой, в синей небесной вышине вот так: вся в белом, оседлав башку любимого крепко и прочно, раскинув красивые незагорелые ножки и раскачиваясь грациозно — изящным упругим тельцем своим скорее не в стороны, а вверх-вниз и вцепившись при этом «коню», как в седло, в пухлые уши. Постороннему не сразу было понятно, в чем дело, но только — по первоначалу.

А потом — захватывало дух.

5. Вилли шёл почти что вслепую: по ходу богатырского марша лысина его погружалась под юбку наездницы столь глубоко, что и глаз не было видно, они лишь изредка появлялись, сверяя дорогу, и опять исчезали. Так что любому становилось ясно: под миниатюрной той юбочкой на девушке не было ничего — трусики не выдержали бы такого напора никак. В мерном колыхании шагов и возникших таким образом при ходьбе поступательно-возвратных движений лысая башка, со слышимым даже на расстоянии ровным хлюпаньем, раз за разом ныряла во тьму все глубже. Новоявленная амазонка натягивала ее на себя за уши сильней и сильней, ещё и ещё, щурясь и жмурясь от восторга, озаренная с ног до головы жарким летним солнцем, багровое от напряга лицо Вилли-Атиллы сверху донизу заливал пот, он тек струями, а возможно, это был уже и не пот. Потому что пик сладострастного восторга там, наверху, над покоренным земным раем, был явно достигнут. В подобные мгновения, - а они повторялись,- наездница пришпоривала своего «коня» резвыми, куда попало, тычками крепких, изгвазданных на асфальте, босых пяток бурого цвета: туфельки подруги полковник держал в руках. Сам он шагал в расстёгнутом нараспашку форменном кителе офицера народной армии ГДР: в точности таком, что был на нём в Праге, когда Вилли явился туда в первый раз. Только теперь китель его был не чёрного, как тогда, а серого окраса. И пахучая влага жизни, стекая сверху по нежной, белой-белой, точно сметана, коже раскиданных в стороны нетронутых загаром ножек наездницы, соком страсти капала на витые серебряные погоны. Это было настоящим шествием нибелунгов, мерным и чётким.

«Там, в солнечной долине, за метром метр, идут по Украине солдаты группы «Центр».

При виде такой картины в изумлении замерли, разинув рты, литые мускулистые кубинцы, что с бейсбольными битами и оранжевыми крагами-ловушками для «пелоты», — так на Кубе называли тяжелый бейсбольный мячик, как и саму эту американскую игру — возвращались в общагу со стадиона. Где у них, — у тех, кто не уехал на каникулы домой, — была утренняя зарядка. Тут же задорно верещали скромные обычно вьетнамцы с футбольным мячом.
Всем им после скорого выпуска предстояло пройти практику в тренировочном центре под Дрезденом, чтобы потом в борьбе за справедливую жизнь понудить к земному раю весь мир — к такому, какой был тут. О каком рассказывали строгие преподаватели, победители черной чумы фашизма, на политзанятиях. И вот он — земной Эдем! «Бананы, кокосы. Апельсиновый рай». Стоит только захотеть… Можно и звезды. С неба содрать!

«О мучо, мучо мас»! — кричали вослед удалявшейся к проходной училища процессии, кубинцы. — Держись, мол, крепче. «Еще, еще крепче»! Но подскочивший к ним, словно из-под земли, сухощавый серый мулат с незаметным значком и старушьим лицом, что-то сказал им, и упругие ловкие силачи: и черный, как уголь, негр, и другой — шоколадного цвета, и загорелые креолы, мигом притихли. Всё, проехали! Не ваше дело.

«Головой работать надо»! — об этом и так знали пассажиры «пикапа». А не то — дело швах. «Не болтай» — и будешь наверху. Хотя…

— Куда уж крепче, — невозмутимо заметил тогда водитель «пикапа», их новый сотрудник, назначенный вслед за стажёром-Симоном новым куратором тогдашнего экспедитора райских уголков Вовчика, ставшего много позднее Вованом. — Голова — это ведь кость. Она не болит.

Белоснежный трёхпалубный теплоход международных морских  пассажирских линий из румынского порта Констанца, оставив вдали за собой другие, застывшие на рейде, корабли, издал пронзительный гудок, неспешно причаливая к пирсу Морвокзала города-героя Одессы. На самой вершине ниспадавшей к нему широкими ступенями величественной лестницы, у самого подножия памятника Дюку Ришелье стоял Лёха в белом костюме, неотличимый от здешних праздношатающихся вдоль набережной и бульваров городских пижонов - бездельников. Он наблюдал за сосредоточенно замершей внизу у чугунного «пенька со шляпкой», к которому некогда крепились петли корабельных канатов, что был намертво вбит в набережную, Ксенией. Зевак рядом с ней находилось немного, хотя полюбоваться было чем. В полнеба полыхал морской закат, а с противоположной ему стороны где-то на горизонте уже загорелись прибрежной гирляндой далёкие огни.

- Это уже – Турция? – изумлённо спросил некий отбившийся от дневной экскурсии не местный турист у своей спутницы.

- Это ещё Пересыпь, - пояснил гостям Одессы осведомлённый оборванец в хороших кроссовках, стоявший поодаль в ожидании, наверное, какого-то своего хитрого фарта.

И дежурившая тут же милиция не обратила на него внимания. Зато косматый толстый человек с одышкой и мешкообразным животом отошёл за постовых, словно что-то высматривая и одновременно опасаясь.

Лёха недовольно поморщился – он со времён своих командировок в горы не любил нарушений дисциплины. Хотя с такого расстояния не то, что услышать, но и увидеть что-то было малореально: люди внизу были, как муравьи. Но он каким-то непостижимым образом таки угадал.
 
Тем временем подали трап, и по нему в гордом одиночестве, дыша духами и туманами, проследовала точно навстречу Ксении, прекрасная дама изысканного возраста и манер, без головного убора и багажа, в деловом приталенном костюме цвета беж. Оставивший свой автомобиль под аркой одного из исторических «полуциркулярных» домов, что венчали сверху: со стороны города, подход к подножию постамента и ступеням, Лёха направился к эскалатору. И ранним туманным рассветом, миновав таможенные посты и не вызвав никаких подозрений ни у украинских «погранцов», ни у людей в камуфляже с противоположной стороны, его лихой трехцилиндровый «мустанг», миновав мост через Днестр и оставив позади стены турецкой крепости, устало вкатил в огороженное увитой виноградными лозами изящной изгородью пространство теремка из розового камня. Хозяйка осталась там совершенно одна.  Приняв ванну и совершенно ничего не опасаясь, оставив на секретере початую бутылку шампанского и недопитый бокал, она задумчиво стояла теперь у распахнутого окна. Перед нею до самого горизонта простирались зелёные возвышенности и холмы заднестровского края, клубились кудрявые рощи, и в этом зрелище было что-то эротическое, словно кто-то томно и страстно возлежал посреди долины, поджидая любовника. Вдали виднелись редкие селенья, торчал в небе ажурный крест церкви. Но она не верила в сверхъестественное.

Ухватив изящной кистью левой руки с перламутровыми ногтями обнажённый локоток, она курила тонкую лёгкую болгарскую сигарету, пуская к облакам струйку дыма и бесстрастно взирая в бессарабскую степь.
 
          Её обросший накачанными мускулами, постылый и надоевший ей до смерти чистюля – муженёк, тошнотворный на вид и на ощупь, с совершенно безволосым телом, бледнокожий и холодный, как слизняк: скользкий, гладкий, настоящий глист и почти импотент, дрых на кушетке за её спиной, отвратно храпя. Он даже не встретил её в порту: у него, видите ли, режим, и алкоголя в доме не терпел в принципе. Но сейчас она уже не опасалась, что её «дорогой» проснётся. Навязанный ей силком в качестве «гражданского мужа» скучный и плоский, как картонный манекен, молчаливый спортсмен-любитель, только и способный, что палить во все стороны по живым людям почём зря – вот и недавно он опять подстрелил кого-то в Москве, говорят, не слишком удачно, - как он был ей омерзителен!

«Шлёпнул бы кто его, что ли…», - вчера, перебрав с русскими подругами накануне путешествия в родные края румынского вина «Мурфатлар», призналась она им в сердцах там, за Дунаем.

        Она задумчиво включила приглушённую музыку, и с первыми звуками виниловой ретро-пластинки, что поплыли в распахнутое окно, хозяйка имения поняла, что таким образом восприняла бы любого «другого» представителя мужского рода. Потому что…Эта дивная мелодия всколыхнула в ней былое, именно с ней ассоциировалась у неё её единственная и последняя роковая любовь всей жизни:

       «Бесаме… Бесаме мучо…
                Комо си фуЭра эст нОче ла Ультима вэс.
       Бесаме, бесаме мучо.
                Кэ тЭнго мьЕдо  тенЕтре  и пердъЕрте дескуЭс».   

  Она никогда не исполняла эту песню своему Полковнику. И вообще услышала её после их расставания, когда и поняла про них двоих всё. Весь ужас потери.
 Бесаме мучо…

«Целуй меня крепче».

Её мужчина! Первый и последний настоящий мужчина в её судьбе, их отношения были весёлой игрой, так он был с ней забавен и неутомим. Впервые он, полковник Народной армии ГДР, заприметил юную певунью на фестивале в Берлине. Там от неё, присланной на «Фестиваль демократической молодёжи» по комсомольской линии, он слышал другую песню.
 
- «Куда уходит детство, в какие города, и где найти то средство, чтоб нам попасть туда… Оно уйдёт неслышно, пока весь город спит, и писем не напишет, и вряд ли позвонит», - волшебным девичьим голосочком выводила худенькая брюнетка песню, которую исполняла ещё в родном городке на школьном утреннике. Чем и покорила раз и навсегда когда-то безответно влюбившегося в неё земляка по Бендерам и приятеля по школьным забавам «Сиплого» Моню: он-то со своим хриплым свистящим басом  так не мог.

От Сони детство ушло много раньше, да и было ли оно у неё? Там, в столице Восточной Германии, будучи уже вполне житейски зрелой оторвой, она «забацала» также и  самый убойный свой артистический этюд: «Танец саламандры».  Который исполнила лично для Вилли.
 
Под песню «Шисгара», вприсядку на полусогнутых ногах изящно и хищно скользя по паркету, она виртуозно извивалась вокруг него ящеркой в «чешуйчатом», как шкура русалки, с переливами, платье в обтяжку, что буквально трещало по швам, в этом своём танце «готовящейся к прыжку саламандры».

И он, богатырь с лысой головой – пивным чаном, с седой косматой грудью, ей, девчонке, подыграл, тоже сплясав перед ней твист.

Они вместе сделали это  прямо на сцене Берлинского Молодёжного центра, при гостях, которые задорно хлопали им в потные ладоши.
 Вау!

Как он был роскошен! На этот раз будучи  не в мундире, а в белой рубахе, с этой своей влажной от пота мохнатой седой грудью, ух, в стального оттенка костюме, пиджак от которого с тугим бумажником висел на спинке её стула, а брюки с отливом едва не лопались на великолепных ягодицах.

Потом, как прелюдию для задорных обоюдных оргий, они танцевали этот свой танец внезапной страсти постоянно:

"Быть негром в Штатах нелегко"...

      "Шисгара!"
 
Хрупкая черноволосая бестия, она вернулась в родной город уже шикарной сочной блондинкой: ведь «мачо» предпочитают таковых.

Очарованный умелой юной гейшей, он отдался ей полностью и стал её рабом и господином беззаветно.
Ведь только рядом с ним она, перебравшая уже в юные свои годы немеряное число парней, узнала запах мужчины.   

 Так военная инициатива опять догнала свою извечную «альтернативу», словно волк. И – слилась с нею в экстазе страстного вожделения.

Именно «Вилли-Атилла» и занёс в давнюю пору моду начальства на «нимфеток» в Город у Волги на горбатой горе, куда наезжал с грозными инспекциями обучавшихся там ГДР-овских курсантов, наводя священный ужас на руководство местного артиллерийского училища легендами об усмирении им бунтующей Праги. Где побывал с карательными экспедициями дважды: в сороковых и в шестидесятых годах двадцатого века.
Сама История!

 История легенд нибелунгов.

От Вилли Атиллы местные его почитатели и переняли многие неизвестные им прежде привычки и пристрастия. А Витя Кузнецов стал тут лишь прилежным учеником. И даже создал в наше время там детский ансамбль песни и танца «Недотроги» специально для малолетней дочки одной новенькой из Ксюхиной бригады: подопечной Вована, с которой подружился. Играя для неё и её мамы на гитаре бардовские и битловские песни – ведь и он тоже был бард. Парень той Ксюхиной ученицы, Костян: быдлогопник с базара, «центровой бригадир», был Виктору-победителю просто смешон. Особенно после выборов в Городе на горе, где Витя имел теперь неограниченные полномочия и набрал силу немеряную. Но это уже следующая история. Но «танец саламандры» стал коронным номером в школе эскорта в Городе на горе, это знали в «Ракушке» все Ксюхины питомицы. По пути к Днестру из одесского порта Соне было о чём увлечённо поговорить с Ксенией, и Лёха, тоже «рыцарь общепита», послушал их обмен мнениями и опытом с удовольствием.

И вправду, что бы эти потные лысые бугаи, рассуждала Ксения, делали без её «жемчужин дивного дна»! Только важничать и умеют. А все их смешные проделки и «кулинарные блюда», что они подсовывают «целому миру», которого «им вечно мало», – они работают только под таким вот острым «соусом»: ду-ду-ду, я тебя везде найду.
          «Если станешь рыбкой в море – ихтиандром я к тебе приплыву»!
                Ду-ду-ду!

    Она не знала, исторгал ли этот вопль души сопровождающий её в вольных странствиях через границы и преграды смешной её и безответный воздыхатель школьной поры Моня Парвас, готовый ради неё на всё, да и вряд ли вспоминала о нём даже ради смеха хотя бы сейчас, в городе их детства, которое ушло неведомо куда. И не было того средства, чтоб им попасть туда.

    А в реальности - спал на кушетке этот налитый мышечной массой, от которой не было толку, мозгляк.
Пока дорогой суженый не проснулся: он даже духа  спиртного рядом с собой не выносил, - она налила себе ещё шампанского и, отойдя снова к окну, брезгливо покосилась на храпевшего за её спиной «супруга».

Да, с этим чёртовым «киллером» надо что-то делать!

Обязательно.
 
                «Детский сад»

                «Где-то в России»


                Это - потом .

© Copyright: Сергей Ульянов 5, 2016
Свидетельство о публикации №216040602065