Взгляд с потолка

15 января 2015 год


Взгляд с потолка

Бессмертному наследию Антуана Де Сент-Экзюпери посвящается.



Глава первая



           Взгляд с потолка скользил по предметам в комнате, выдвижные ящики и дверцы шкафа ему не помеха потому, как известно, что там. Комод со статуэтками белого фарфора покойной жены обошёл стороной. Заглянул в щель меж штор на окне с замусоленными краями, увидел загаженный голубиным помётом подоконник. Изменил траекторию и запечатлел кровать. Кровать до боли знакомую, в облаке терпкого запаха старости. Кровать была беременной собственным хозяином большим животом посередине. Живот возвышался и, кажется, дышал, смятый несвежий пододеяльник шевелился. Кровать держала на себе болезнь и немощь старого человека, сам хозяин весит мало, костяк один. Взгляд с потолка метнулся к кухонной двери, заметив боковым зрением движение возле неё. Крошечная человеческая кисть легла на дверной косяк, странно низко от пола, и была липкой от леденца. Просвечивающаяся сквозь редкие белёсые волосы макушка ребёнка забавная и манящая. Макушка раскачивалась в такт шаткой походки ребёнка и наполнила взгляд с потолка сладко щемящей нежностью. Не дай Бог шатнёт и головкой о косяк приложится внучок. Внучок нарушает центр тяжести и роняет себя на пол, смачно чмокнув пол попкой в мокрых, уже просыхающих ползунках.
           — Не спишь, дед? —
           Дед с закрытыми глазами, под одеялом, ставшим его второй кожей, размышлял над вопросом. Больно голос взрослый у внучка. Открыть глаза, что бы определится, не хочется. Свет! Дневной свет тому причина. Старческим глазам к нему привыкать надо каждый день и на день по сто раз.
           — Так ты спишь, или не спишь? —
           Сознание в голове старика кувыркнулось и разместилось в настоящем. Веки позволили глазам взглянуть на действительность сквозь узкие щёлки, перетерпели световое раздражение и раскрылись шире, но не совсем. Осмотрели комнату через мутную пелену глаз, только что виденную взглядом с потолка. Всё-то же самое, только внучок перевоплотился в сонно ленивого сорокалетнего дядьку с редеющей макушкой на голове. Внук сидел на скрипучем стуле, положив ноги на круглый стол, в руках тонкая книжечка в мягком переплёте. Сознание старика забеспокоилось, так и скатерть связанную руками покойной жены надорвать можно. Дюже красивая скатерть, любо дорого смотреть на неё до сих пор.
           — Скатерть порвёшь. —
           Прошелестели губы деда.
Сорокалетний дядька скосил глаза на кружево. Вроде не первый раз скатерть видит, а красота рисунка с выпуклыми шариками только сейчас проступила. Приподнял ноги над столешницей, и разглядывает забитую пылью красоту старины глубокой, не убирая их.
           — Сядь по-людски. —
           Стул отчаянно заскрипел под телом внука, тот убрал ноги со стола.
           — Давно пришёл? —
           — Сорок лет тому назад. —
           Съехидничал «внучок».
           — Чего в потолок смотришь дед? —
           — Э, нет… К-хе, к-хе… Я с потолка смотрю, как при клинической смерти. —
           — Никак умереть собрался, а я мешаю? —
           — Да умер я уже. Во мне только прошлое и ничего больше. Нафарширован им весь. —
           — Вот мне бы так! И не надо думать, что завтра, через час будет, и как прожить этот час и до завтра прожить по-человечески. А тут… Сорок лет, ничего нет. —
           Сорокалетний дядька тяжело и зло опёрся руками о стол, положил на них лысеющую и седеющую голову, говорил на полном серьёзе, душевно, со слезой в голосе. Спинка стула казалась узкой для его мужской мощной спины.
           — Скатерть бабка твоя связала, красоты то не было, надо было делать красоту то. Стул и стол я сам тесал, сбивал и клеил. Шкаф посудный вон… —
           — Кому он нужен. —
           — Так нет же у тебя ничего. —
           — Такого добра на каждой помойке найти можно. —
           — Пойди, принеси. —
           Донеслось с кровати.
Старческие глаза не желают смотреть на внука. Усталость прикрыла их. Гнев давно перестал посещать старика. Только усталость, только она проклятая и спасительная одновременно. Это она отключала сознание старого человека и погружала в сон, не давая сердцу лопнуть, а проснувшись разговаривать с «внучком» в трезвом уме и твёрдой памяти. Внук повернулся всем телом в сторону деда с гневными словами и замер. Дед снова спал. Об этом говорило его лицо, становившемся похожим на гипсовую маску.

           Взгляд с потолка покинул комнату и рассматривал лесную поляну не глубоко в лесу через дорогу, покрытую рыжим пухом тёплой пыли. Заходящее солнце как ткань на пяльцах пронзало золотыми иголками воздух на поляне, высвечивая и облагораживая пыль. Пыль поднимала крохотная девочка посередине её стоящая. Задрав остренький подбородок, она разглядывала солнечные лучи через резной зонд из листьев на макушках деревьев, кружась и пританцовывая. Её глаза не жмурятся. В это время суток и в этом возрасте на солнце можно смотреть сколько угодно. Далёким и горячим оно не, кажется. Девочка воздушна и грациозна. Она впервые понимает это и переполнена вся этим открытием. Сердечко колотится в крохотной груди, обещая много сладкого и неизведанного. Только не знает пока сердечко девочки, что сладкое чередуется горьким и что горькое порой бывает самым сладким.

           Не знает этого и мальчик, присевший в густом разнотравье подлеска. То, что найденная им танцующая девочка и увиденная картинка сказочной поляны наполнила всего его такими же сладкими томящими ощущениями очевидно взгляду с потолка, и взгляд на это сердится. Девочку ищут все жители близ лежащей деревеньки, служащие воинской и пожарной частей. Заколдованный лесом, меркнущим небесным светом и ещё чем-то мальчик должен оповестить всех о находке, донести радость известия, что девочка жива, а тот не спешит этого делать, не может и не хочет прервать себя абсолютно нового, многообещающего. Новое, многообещающее прямо перед ним, без названия. Взгляд с потолка начинает не только видеть, но и ощущать то, что испытывает мальчик, присевший в густом разнотравье подлеска, ведь это он сам в семилетнем возрасте. Взгляд смущается самого себя и покидает заколдованную поляну.

           Другой свет, пахнущим им самим снова проник сквозь веки и как старый человек не жмурил их, глаза открылись. Стол, скатерть на нём, стул, шкаф.… Всё на месте. Внука нет. Внучка тоже.
           — И где же я? —
           Подумал взгляд.
Замусоленные края занавесок говорили о настоящем времени. В прошлом накрахмаленные занавески на окнах хрустели чистотой. С кухни донеслись звуки говорящие, что старый человек не один в квартире. Вышел сорокалетний внучок. Глаза деда и внука встретились.
           — Принёс? —
           — Дед, ты ничего не просил. —
           — Я нет. Тебе чего-то не хватало. —
           Великовозрастный детина отмахнулся от слов деда как от мухи, сел на стул, взял со стола книжицу, повертел в руках и бросил в сердцах на скатерть.
           — Неинтересная? —
           Внук молчал.
           — Тоненькая такая. Что в ней уместится! —
           Голос деда из кровати шелестел и стремился к внуку, прислонялся к его несвежему свитеру и осыпался на такой же пол. Внук молчал. Обиделся, что дед послал его на помойку. Образно конечно, но обидно. Не ответит деду, тот снова впадёт в сон и сиди опять в полном молчании. Телевизора нет, унес внучок его в свою комнату в родительской квартире. Сидит с дедом в течение дня за его пенсию, с вычетом квартирной платы. Ночь спит у себя, потому как дед не беспокойный днём, и ночью ни в ком не нуждается. Дед спрашивал внука о книжке, а тот разглядывал её. Лицо у внука, сидящего на стуле за столом отрешённо скучное.
           — Это Антуан Де Сант — Экзюпери. Маленький принц называется. —
           — Ну и имечко. Путный хоть? —
           Дед раздражал внука. Что тут скрывать! Но внук кивнул головой в ответ.
           — Почитай. —
           Внук ужаснулся и переваривал просьбу, водя глазами по стенам комнаты.
           — Зачем? —
           — Путная же. —
           — Вслух? —
           Дед не ответил. Ждал.
Внук тоже ждал, когда уйдёт внутреннее отторжение дедовской просьбы. Оно уходило медленно, сушило рот, язык и горло, видимо весь организм внука сопротивлялся предстоящему испытанию читке вслух.
           — Ну не знаю… Дед, ты как маленький. —
           И вспомнил высохшее крохотное тело деда под одеялом в подгузнике для взрослых.
Тиканье часов на стене стало неслышным, когда внук, собравшись с духом, прочитал первые строки первой главы и понял, что разучился читать, проговаривать слова и буквы их составляющие вслух. Запинался, терял строку, снова возвращался к её началу. Сопел в вынужденных паузах и потел. Внуку не нравилось всё это. Он и предположить не мог, что так плохо читает. Строка за строкой, страница за страницей, голос окреп, язык распустился и начал выговаривать слова. Смысл текста дошёл до сознания внука. Сознание стало его анализировать.
           Книжечка в мягкой помятой обложке найдена внуком в скоростном подземном трамвае. В то раннее утро внук нервничал, крутил книжицу в руках, так и принёс её в квартиру деда скрученной в трубочку. Книжка и сейчас была с завёрнутыми листами. Внук прервал чтение, обернулся.
           — Дед, спишь? —
           — Ты баобаб с астероида. Вырвать тебя ростком из земли надо было. Вымахал и вытеснил от себя всех вокруг. —
           Внук, не переключившийся от читки с пониманием текста, не сразу понял, что говорят о нём и говорят плохо. Прошла минута. Пошла вторая.
          — И дом номер шесть и квартира двенадцать и улица на букву «В» начинается. Как раз, В-612. —
           Внук опешил. Дед стал переворачивать себя в кровати на бок. Запах болезни и старости вокруг кровати пахнул с новой силой.
           — Форточку открой, чтоб нос не воротить. Планету убирать надо каждое утро. —
           Внук встал и открыл форточку. Так и остался стоять с книжкой в руках у окна, внимательно разглядывая деда и вслушиваясь в происходящее самим с собой. Захотелось внуку прояснить ситуацию, без агрессии, как ни странно не пришла она на этот раз. Поинтересовался:
           — Я баобаб, а ты кто ж? —
           — Барашек в ящике. —
           Запутался дед в одеяле, озлился.
           — Ты внук, ни одного цветка не понюхал. И на закат не смотрел ни разу, и никогда никого не любил. Всё дела серьёзные делал…. —
           Передохнул старый человек и продолжил.
           — Слава Богу, что я свой цветок докормил, допоил, от сквозняков прятал. Пусть теперь ждёт меня на своём астероиде. Прав этот Антуан, важно, любить единственный цветок из миллиона цветов. —
           Голос деда, несмотря на гневную интонацию, звучал тихо, слабел и совсем ослаб на последнем слове. Старик уснул. Книжечка в мягкой обложке полетела из рук внука и брякнулась о стол, собрав на скатерти складочки. На лбу внука собрались такие же складочки. Понёс их внук в ванную комнату к зеркалу разглядывать. С силой треснул дверью о косяк, та открылась вновь. Шуршала штукатурка, сыпавшаяся под отклеившимися обоями на пол. Шуршали, а не скакали как прежде мысли, шуршали и прояснялись в голове внука забытые истины. Их разглядывал в зеркале сорокалетний детина, внук деда.

           Взгляд с потолка сердито проследил за действиями внука и покинул комнату. Ему понравились путешествия во времени и возможность видеть в прошлом всех и себя со стороны. На этот раз взгляд рассматривал домик с соломенной крышей покрытой снегом, из трубы дымок голубой вьёт завитушки. Завитушки растягиваются к небу. Стены домика белёны и сливаются со снегом вокруг него. От того кажется, что на белом куске земли, очерченной изгородью, лежит почерневшая от времени соломенная крыша.

           Земли вокруг домика много и вся она заросла тростником, потому как озеро есть небольшое. Озеро едва проглядывает, поблёскивает замёрзшей водой местами. Сарайчик бревенчатый. Конь вороной полу весит на широких кожаных ремнях, перекинутых через балки под крышей. Порой встанет на дрожащие ноги, почувствует себя, выдохнет паркий воздух из ноздрей и снова позволит ремням тихо покачивать своё тело. Со скрипом открывается дверь сарайчика, морозный воздух прикинулся паром, что бы ввалится без спроса в помещение. Тулуп в шапке военных лет в валенках перешагивает порог, делает два шага, и обнимает коня за шею. Голова коня, покоившаяся в яслях с сеном, как шея лебедя полукругом ложится на тулуп, шумно вздыхает. Человек и животное замирают в объятьях любви. Взгляд с потолка покрылся мурашками той любви. Не хочет дед деда расставаться с постаревшим конём и на бойню вести не хочет. Всё село потешается. Только думается, у каждого от такой потехи мурашки по спине бегут, да помалкивают люди об этом. Смех он жизнь продлевает. А вдруг и, правда!

           Дверь скрипит снова. В сарайчик заходит бабушка, в полушубке с внуком на руках завёрнутым поверх одежды пуховым платком. Конь слизывает кусочек сахар с детской ладошки, а взгляду с потолка щекотно от прикосновения замшевых губ к ладошке. Внук взлетает в воздух, взгляд шарахается в сторону и оказывается на спине коня. Конь собирается с силой и встаёт на ноги. Большое и тёплое тело шевелится под внуком. Взгляд с потолка наполняется слезой умиления. Одна слеза падает вниз. Шкура коня тут же реагирует на прикосновение любви свыше. Он вскидывает голову, негромкое ржание коня радует мальчика. Мальчик запрокидывает личико и смеётся. Смейся! Смех жизнь продлевает.

           Внук стоит у кровати и разглядывает лицо маску спящего деда. Маска улыбнулась во сне. Из уголка правого глаза выскользнула слеза. Неожиданно для взрослого мужчины. Мужчина отошёл от кровати, думая, что дед подглядывает за ним. Пол под ногами дышал свежестью и влагой. Окна покрылись испариной. Внук, испугавшись вдруг возникших в себе желаний, быстро перемыл всё, вынес и стряхнул скатерть у подъезда. Заходившая в подъезд женщина посторонилась, наблюдая за его действиями.
           — Стирать этакую красоту надумаете, то в тёплой воде, мылом и руками непременно. —
           Внук оглянулся, и прилип к женщине глазами, хотя и не хотел этого делать. Она ринулась в темноту подъезда и оторвала его глаза от себя.

           Скатерть посвежела, стол выглядел как-то иначе. Руки зачесались и вымыли пол в прихожей. Перемыли обувь у порога и спрятали за ненадобностью в ящик. Чай в чашке сам запросился в комнату на посвежевшую скатерть. И пилось человеку в этот раз как-то иначе. Что бы разгадать эти ощущения, вернулся на кухню и рассмотрел пачку с разовым чаем. Та же пачка, странно. Тик, так в ухе. Это часы согласились с мыслями человека. Он поглядел на часы, те засмущались. Люди забыли про них. Разовой влажной салфеткой мужчина протёр засиженный мухами циферблат. Ужаснулся пуху из пыли. Снял часы со стены и протёр весь корпус. Салфетками мать внука обтирала деда в местах пролежней, смачивая их лекарством. Вернулся к чаю и поглощал его сидя за столом небольшими глотками, кусая воздушную ром бабу за бока в кружевной бумажной салфетке. Как печь научились! Лишь бы купили. Деду ром бабы тоже нравятся. Последнее время организм старика ни мяса, ни прочих продуктов из него не принимает. Бывает яичко в всмятку, да огурчик маринованный попросит и всё.



Продолжение: http://www.proza.ru/2016/06/12/1953

Глава вторая



           Веки пропустили первую порцию света комнаты. Не хочет дед расставаться с дедом, бабушкой и конём, старательно жмурит глаза. Но веки дрожат и отгоняют сон. Пришлось раскрыть. Комната стала светлее, скатерть на столе ярче. Окна запотевшие. Не иначе жена бельё кипятит. Внук за столом. И снова привет, настоящее!
           — Проснулся дед? —
           — А то чего же…. Видеть, будто стал лучше. Домой ходил? —
           — С чего ты взял? —
           — Рубаха на тебе прямо с магазина. —
           Внук огладил себя руками. Рубашка и в вправду немного топорщилась новизной, и шеей ощущался ворот каменный.
           — Обувь убирал в шкаф, гляжу, лежит в целлофане. Чего ей лежать, взял и надел. —
           — Надел он…. Ишь…. В чём я лежать в гробу буду? —
           Внук опешил. Вскочил, расстегивая пуговицы на рубашке. Не знал, не думал даже! Громыхнул стулом. На столе жалобно звякнула ложечка в чашке.
           — Ни кому от тебя покою нет. —
           Приговорил внука дед.
           — А зачем он? Придёт время, успокоюсь в кровати, как ты. —
           — Как я…. —
           Передразнил внука дед и добавил:
           — Не как я. Тебе родить надо баобаба, такого как ты, что бы сидел возле тебя сиднем. —
           Внук слушал и не отвечал. Он переодевался в свой свитер.
           — Закат надо смотреть. У нас его в окно видно. —
           — Зачем? —
           Буркнул внук.
           — Цвета разглядывать. —
           — Зачем? —
           — Тогда свой цветок увидишь, среди других. —
           — Ты что дед привязался к этой книжке? Там всё образно. —
           — Там всё ясно, дурень. —
           — Была у меня роза. —
           Покачал миролюбиво головой внук.
Глаза его утонули в прошлом. Дед заметил это и смягчился.
           — У тебя кактус был зелёный, неопытный. Так и он бы зацвёл красотой невиданной, если бы ты баобабом не был. Самые лучшие годы на малолеток потратил. —
           Внук отмахнулся и отошёл к просохшему уже окошку. Заметил серость стёкол и решил завтра помыть их да протереть газетой, как мать делает. И кого он вытеснил и откуда?!
           — Я живу, никого не трогаю. —
           — А то не знаю я. А ты трогай, двигай, с пути убирай, соломку стели. —
           Дед выпростал руку, медленно пронёс её над собой и бережно положил на грудь. Подумал, распрямил и положил вдоль тела. Щёки в гармошку его порозовели, глаза блестели из-под лохматых бровей.
           — Такое впечатление, что это ты, а не я напился чаю. —
           — Если остывший есть, то и я попью с бабой. —
           Дед имел в виду ром-бабу из кулинарии.
Дальше было чаепитие. Кусочек Ром-бабы отламывался и заносился в открытый беззубый рот деда рукой внука и запивался тёплым чаем со столовой ложки. И делал это внук не как всегда, как-то особенно, сердечно. Сам за собой это заметил, и то, что кормление прошло без внутреннего напряжения. А дед почувствовал сердечную теплоту, с которой внук кормил его и душа его согрелась.
           — Чай он бодрит…. Спать не хочется. Почитай. —
           На этот раз, внук читал внятно и даже с выражением. Дед слушал, слушал как дитё малое, блуждая глазами по комнате. Часы на стене весело поблёскивали стеклом и старой позолотой. Встретившись глазами с часами, старик им улыбался. Их тиканья слышно не было, видимо часы тоже слушали. Устали от тишины.
           — Ещё не спишь? —
           Прервал чтение внук, и повернулся к деду лицом совсем новым, добрым, как отец к малому сыну.
           — Опять всё про тебя было написано. —
           — Так уж? —
           Улыбался внук.
           — Сам посуди. Король, это про тебя. Как ты жил? Всё, по-твоему, должно было быть. Молодых девчонок подле себя держал, что раскрывши рот тебя, слушали и во всём слушались. А спросить с каждого можно только то, что он может дать, так и в книжке написано. Нельзя приказать варить кисели девчонке в шестнадцать лет, когда ей платья менять надо, да вас парней. Ты молод, а они ещё моложе. Молодость честолюбива, глуха, глупа и тщеславна, ей кажется, что она всех красивее, наряднее и всех умней. Как точно сказано! —
           Дед даже голову приподнял, и внуку пришлось вскочить, свернуть подушку, что бы его голове было повыше. Никакой злости на деда нет. Внук согласен с выводами деда о нём. Мягкая печаль нашла себе место в его сознанье.
           — И пил ты, сколько после всех передряг. Помнишь? Просто так пил, что бы пить. —
           Теперь внук пустился в странствия по своему прошлому. Голова повёрнута к окну, от того профиль очерчен светом, и свет заслоняет в глаза старику не бьёт, есть возможность разглядеть внука. Смотрит старик, любуется, радуется, впитывает боком тепло внука, как батарейка заряжается. Так тепло и уютно ему в кровати стало, и зудящая боль пролежней тело покинула. Заснул старик. И внук в прошлом. Часы на стене заскучали, их тиканье заполнило пространство комнаты, потому как люди её покинули.

           Взгляд с потолка чуть задержался на лысеющей макушке давно повзрослевшего внука, улыбнулся часам на стене, нырнул за окошко и…. Ослеп, оглох от взрывов снарядов. Страшная сила ударила, подняла в воздух и выбросила его тело из окопа прямо на дрожащую от взрывов землю. Снаряды рвались рядом, повсюду. Комья земли сыпались с небес на землю. Жестоко били его тело и саму землю. Он чувствовал живой слой земли на себе и верил, что слой земли закроет его щитом силы своей. Больше не на что было надеется. Атака закончилась. Ещё шелестела и сыпалась на тело пехотинца земля матушка с небес, а тишина заслонила уши немой ватой. Солдат обнимал землю, вжимался в неё, внимал её гулу и содроганию, баюкал, благодарил за спасение и свято верил в своё спасение именно ей, землёй. Пошевелил каской, разрушил слой земли, упёрся подбородком в землю и открыл глаза. Взгляд параллелен израненной земле. Рана на ране. К самой ближней ране прижался белоснежный котёнок. Глазами больно пронзил глаза и сердце пехотинца, боль испугала его.
           — Я ранен! —
           Понёсся крик солдата в небо, но сам солдат крика своего не слышал.
Пошевелился, осыпая с себя землю. Котёнок не исчез. Трясся всем тельцем и не сводил с пехотинца глаз. Не на небе же солдат! Выпростал руку из живой земли одновременно с нарастающим свистом. Схватил белоснежный комочек шерсти грязной рукой и вместе с ударом снаряда о землю прижал к щеке, накрыв краем каски. Замер, ожидая следующего взрыва. Его не последовало.

           Лежат на чёрной израненной ладони земли двое. Человек и белоснежный кошачий детёныш. Солдат мотнул головой, каска сдвинулась на правый бок. Перед глазами, глаза котёнка.
           — Ты чей? —
           Шепчет юный солдат.
           — Я твой. —
           Отвечает гулом нового взрыва земля за котёнка.
По каске постучали. Еще одни по-кошачьи зелёные глаза заглянули под неё.
           — Живой? —
           Тело санитарки рогаткой распласталось рядом с пехотинцем. Голова к голове.
           — Ой! Он твой? —
           Две каски, два подбородка на израненной земле, промеж них белоснежный комочек. Три пары глаз. Снаряды перестали падать. Земля не могла ответить на вопрос бесстрашной санитарки. Пехотинцы меж собой называли её ласково шалавой безмозглой, непременно улыбаясь при этом, собирая щетину в гармошку. Лица санитарки было не разглядеть никогда. Каску поддерживал курносый носик над остреньким подбородочком. Губ тоже не видать, вечно поджаты они. Сейчас девичий рот рядом, розовый как у котёнка и шевелится.
           — Отдай мне котёнка. Ты его не прокормишь, а у меня пипетка есть и молоко сухое. —
           — Поцелуй, будет твой. —
           Ответил пехотинец.
           — Значит, не ранен. Это хорошо. —
           Изловчившись, женские губы прижались к мужским губам. Оба чувствуют вкус земли. Две пары губ оторвались друг от друга и чмокнули белоснежную шерсть котёнка с двух сторон.
           — Ты мой-й-й…. —
           Потянула восторженным голоском пацанка санитарка.
           — Он твой. —
           Подтвердила гулом снова раненая земля под ними.
Котёнок исчез с поля зрения пехотинца, зарылся в женской груди что-то ему напоминавшей. Взгляд с потолка последовал за котёнком, но был ошарашен следующим поцелуем, более длительным, более мягким, дрожащим и бесконечным. Даже закончив целоваться, губы их не разжались и дышали, дотрагиваясь друг до друга. Какой тёплой, даже горячей стала земля под ними!

           Взгляд с потолка пронёсся слепым и глухим сквозь гарь над степью и деревенькой, в которой вместо домов торчали печные трубы, ворвался в свою комнату и зарылся в душную теплоту подушки. Какое-то время спал. Спал тяжёлым сном, так устал от путешествия во времени.
           — Мне идти надо. Проснись дед! Подгузник поменяем. —
           Плохо, ой как плохо возвращаться в войну. Что б она сгинула проклятая, как сгинула в небыль медсестра пацанка вместе с тёплым комочком белоснежной шерсти за пазухой, стоило только взгляду с небес унестись с поля битвы.

           Дед с радостью открыл глаза. Голос внука позволил деду понять своё местонахождение - не на войне он. Сестричку жалко, котёнка жалко. Зато они вместе теперь навсегда.
           — А ты не уходи. Почитаешь. —
           — Негде мне спать. —
           Диван после смерти бабушки, вытащили к подъезду. Его должны были продать и купить новый. Ожидая машину диван благополучно, исчез.
           — В стену торкни. —
           — Чего сделать? —
           — Постучи в стену. Соседка придёт, скажешь, она раскладушку даст. Забыл? —
           Внук вспомнил, всегда, когда он был сильно пьян, шёл ночевать к бабушке, кто-то всегда одалживал ей приятно пахнущую раскладушку. И прибывал он на раскладушке редко, но вечно пьяным. В стену стучать не стал. Вышел в подъезд и постучал в соседскую дверь. Стук услышали, за дверью коротко протопали чьи-то ноги. Видимо человек разглядывал его в глазок. На всякий случай, внук подобрал живот на вдохе. Подождал. Ещё раз постучал. Подождал. Не открыли. Развернулся, зашёл в свою квартиру и от порога:
           — Дед! Мне не отрыли. —
           — Нет никого? —
           — Кажется, был кто-то. —
           — Роза за стенкой живёт, точно такая, как в книжке. —
           — Дед! В книжке картинок нет. Описывается цветок, а не женщина. —
           — Женщина цветок. За стенкой, точно такой живёт. —
           Упрямство деда удивляет внука. С дедом явно произошли перемены и в лучшую сторону.
           — Фантазёрка, поди? —
           Внук имел в виду соседку.
           — Она. И маленького принца ждёт. —
           — Почему маленького? —
           — А большой на что? —
           — Дед! Ты как не мужик! —
           Рассмеялся внук. Первый раз не хотелось внуку идти в сумрак и тишину своей комнаты в родительской квартире.
           — Мужик розе не надобен. —
           — И долго ждёт? —
           — Так всю жизнь. —
           — И никого не было? —
           — Являлись всякие…. —
           — И что? —
           — Всё не то. Роза, похоже, маленького принца ждёт. —
           Так переговариваясь с дедом, внук привычными уже движениями ловко ворочал деда, освобождая его сопревшее тело от подгузника. Внуку показалось, что старость деда заговаривается под впечатлением книжки.
           — На всех принцев не хватит дед, мало их. —
           — Роз ещё меньше. —
           Голос деда еле слышен. Духу нет, а на своём стоит. Внук качает головой и улыбается своим мыслям, закончил пеленание, спрятал использованный подгузник в целлофановый пакет, завязал крепко и бросил через всю комнату в прихожую. Пакет шмякнулся о входную дверь влажной тяжестью и упал на пол.

           Женщина, стоящая на площадке с прижатым ухом к соседской двери вздрогнула, сорвалась с места и заскочила в открытую рядом дверь своей квартиры. Что это могло быть! Испуг собрал жилы у горла в комок, липкими стали подмышки. Чуть дыша, еле добралась до кресла, откинула плед и села. Тут же вскакивает и бросается к двери как на амбразуру, проворачивает ключ в замке, прислоняется лбом, к двери тяжело дыша. Смотрит в глазок. Никого на площадке. Делает шаг в сторону кресла и замирает на месте, спиной к двери, лицом к комнате. У соседей явно открылась и закрылась дверь, женщина слышит, как проворачивается ключ в ней. Кто этот мужчина, выходящий сейчас, и вытряхивающий на улице умопомрачительной красоты скатерть покойной соседки? Губы кривятся в усмешке над собственным любопытством.

           Внук был у соседей, жаловались пьющий он, а раз так, пьющие мужчины женщине неинтересны. Только тело само разворачивается, возвращается к двери, а голова глазом и горячей щекой прилипает к глазку. Глаз на глаз, с обратной стороны двери прямо в женский глаз смотрит глаз мужчины, то отдаляя, то приближая небритое лицо. Руки женщины мгновенно прошлись по вельветовому халатику, поправили воротник, проверили карманы, заправили выбившуюся прядь за ушко. Действия происходят, без отрыва глаза от дверного глазка. Мужчина взял и прижался ухом к двери. У женщины дыхание зашлось, сердце тоже. Рукой нащупала выключатель, потушила свет в прихожей, присела и поползла от двери. Только бы не загреметь чем ни-будь…. Но так не бывает. Опускаясь на пол, женщина зацепилась карманом халата за ключи с брелком. Брелок звонко оповестил о своём присутствии в жизни человека звонким ударом о дверь. Мужчина резко выпрямился, развернулся и поспешил выйти из подъезда. Женщина распласталась на полу, свернув голову на бок, ухо слушало удаляющиеся шаги в подъезде тише и тише. Сердце в груди стучит реже и реже. Не хочется вставать, хочется накрыться, чем ни-будь и остаться лежать на полу в прихожей. Всё равно её никто не видит, а любым своим желаниям женщина потакает.

           О женщине. Волосы рыжие. Ужасный цвет, но она так не считает. Каре прямое как по линейке выше ушей, под Ахматову любимую поэтессу. Прямая чёлка надоела, да не по возрасту уже, да и не модно. Отпускает чёлку. Ну и пусть бы себе отрастала, так нет, её не должно быть здесь и сейчас, потому чёлка собрана тонкой резинкой надо лбом пальмочкой. Так женщине легче представить её отсутствие, собрала резинкой, как отрезала. Шея тонкая и длинная, напоминает моделей в каталогах элитной бижутерии. От того считает себя женщина дорогой, элитной, штучной даже, в силу небольшого роста и такого же веса, да женской гордости. Кожа тонкая, прозрачная, чуть-чуть тронутая возрастными морщинками. Глубоких морщин пока нет. Есть собственные брови красоты от журнала «Вог» и злые зелёные глаза под ними на саму себя за допущенную оплошность у двери, да на холодный пол в прихожей.

           Встаёт женщина. Тело болезненно сковано. Распрямляется с трудом. Грызёт заусенец на пальце, что успокаивает немного, приваливается к вещам на вешалке и заливается смехом, радостным и освобождающим от укоров совести в свой адрес. И вовсе она не дура, она просто исполнила то, что хотела, а ключи, это изюминка во всем произошедшем с ней у двери. Пусть знает соседский мужчина, что подслушивать не красиво. Заусенец отгрызла, наконец и проглотила. Стоп! Зачем звонят мужчины в дверь одиноких женщин! Одинокая, не значит доступная. Длинная шея поднимает голову, голова подбородок, злые зелёные глаза уже не такие злые, они наполняются гордостью. Гордо ступая, женщина с напускным равнодушием к событиям у двери, направляется к своему «трону» в комнате. Садится в кресло с гордо поднятой головой, и сидит в нем в таком положении всегда, этим объясняется отсутствие дряблой кожи на шее. Выглядит моложаво, лопатки на спине почти что сходятся, ключицы от того как по линейке.

           Взгляд с потолка как кино посмотрел смешное, наблюдая за причудами соседки через стену. Роза! Капризная роза с шипами! Охо-хо, хо-хо…. Высохнет скоро, ежели одна жить будет. Взгляд с потолка отлип от смешной соседки и буквально слился с другими глазами напротив своих глаз. Задохнулось душа в воспоминаниях и ощущениях таковых. Дыхание зацепилось за кадык, губы буквально разрывали смеющийся рот молодой женщины продавца пива. Руки цепко держались за несопротивляющееся тело. Когда уходил на войну, владелица сего рта торговала газированной водой с сиропом и без него, вот ведь, как разность товара меняет личность человека! Если за сладкой девушкой, отмахивающейся от пчёл на привокзальной площади, подглядывал сквозь кусты до войны, сидя на лавочке, то продавца пива мял, кусал, подминал под себя прямо на площади у пивной уже с наклоном бочки в послевоенное время. И его не отталкивали, не сердились на щетину, только смеялись рассыпчатым смехом, без видимого волнения, без охов и ахов. И желание обладать не желающим его объектом, становилось перечным злым и зудящим до изнеможения. Совсем, совсем не таким! А каким должно быть то желание, вернувшийся с войны парень никогда не узнает. Раз ухабистая послевоенная жизнь вдов светилась ярким примером, на который равнялась молодёжь того же послевоенного время. Летели как мотыльки на огонь и сгорали. Легкодоступное исполнение желаемого не приносило полного удовлетворения древнего инстинкта, как заведённые мужчины и женщины искали его, меняя партнёров, и не находили.

           Напряжение послевоенных лет одним совокуплением снять невозможно, культурно массового досуга было крайне мало, красивый вещей и одежды тоже. А они могли заставить людей выпрямить спины, изменить наигранную походку моряка на естественный уверенный шаг освободившегося от войны человека. Вино для женщин, водка для мужчин, сахарные подушечки для детей, семечки для всех.

           Взгляд с потолка боковым зрением скользнул в настоящем вдоль улицы, по которой шагал его великовозрастный внук, и устремился было вновь в прошлое, да силы иссякли у пивной бочки на привокзальной площади. Плавно притулилась голова деда лбом в подушку на кровати, ворча на старость и немощь, и продолжился сон уже без сновидений. Часы на стене радовались чистоте позолоты и возможности слышать себя.

           Дверь сыну открыла мать. Молча, повернулась спиной и пошла в глубину квартиры. Она так привыкла. У них так повелось с незапамятных времён, когда сын пил и не желал, чтобы его видели и слышали в нетрезвом состоянии, да и таковым себя не считал.
           — Мам, завтра телевизор назад к деду отнесу. —
           — Зачем забирал? —
           — Кто его знает. Нашло. —
           — Как он? —
           — Бодренький. —
           — С чего? —
           — Так кто ж его знает. —
           — Говорят перед смертью, легчает. —
           Сын не ответил. С грустью рассматривал собственное лицо в зеркале над раковиной. Не нравился себе. Решил утром зайти в парикмахерскую и подстричься. На старика стал похож неухоженного. Вспомнил про деда. Решил и ему вызвать парикмахера на дом.
           — Не надо сын. Так перед смертью делают. —
           Отговаривает сына мать.
           — То есть? —
           Вскидывает на мать возмущённый взгляд сыночек.
           — Видят, что скоро уже…. И вызывают мастера. —
           — Я такого ничего не вижу. Дед как всегда, даже лучше ему вроде. —
           Мать попросила сына не подумать чего плохого о ней. То всё приметы народные. Сын заявил, мол, пусть живёт дед, сколько хочет, он только рад будет этому.
           — А ты сиделкой подле него жить будешь, да? Молодой ещё…. Тебе жениться надо. —
           — На розе. —
           — У неё имя такое? —
           Обрадовалась мать и села напротив сына и щёку подперла рукой, слушать собралась.
           — Буду искать женщину цветок, с колючими шипами. —
           — Ты выпил? —
           — Абсолютно трезв. —
           — Чего несёшь тогда? —
           — Вот в выходные пойдёшь к деду, он тебе всё и порасскажет. —
           Мать махнула рукой с досады и вернулась к мужу в комнату, отец не выходил навстречу сыну последнее время. В ссоре они, с месяц уже. Бесцельное прожигание жизни сына тому вина. Солнышко давно село за горизонтом. Внук деда так и не посмотрел на закат.



Продолжение: http://www.proza.ru/2016/06/12/1957

Глава третья



           — Подстригся? —
           Дед как мог, помогал внуку снять с себя ночной подгузник и надеть новый. Ещё один пакет влажной тяжестью ударился о дверь и упал на пол прихожей.
           — Когда тебя на свет Божий сродили, такого добра не было. —
           Кряхтит старик, переворачивается на бок.
           — Воняет? —
           Внук отрицательно качает головой.
           — Подстричься тебе дед надо, оброс весь. —
           — Пора думаешь? —
           Дед пытливо заглядывает внуку в глаза. Внук вспомнил о предвестниках смерти, смутился.
           — Значит пора. Торкни в стенку, соседка наша парикмахер, всех в подъезде стрижёт, и в ушках и за ушками. Внимательная. —
           — За деньги? —
           — А то, как же. Всегда с куском хлеба. —
           — Бабам не это нужно. —
           Внук скривил лицо в ухмылке.
           — То бабам…. —
           Дед проваливался в сладкий сон с улыбкой на лице.
           Летит в небе, облака пронзает, вниз смотреть боится, вдруг там война, проклятая в игры свои играет. А что в облаках кроме облаков можно увидеть! Всё равно хорошо летать во сне, как и в детстве, потому не будет на этот раз смотреть вниз на землю, просто полетает.

           Внук поднял пакет с пола у двери в прихожей, открыл дверь и шагнул за порог. Дверь за собой запирать на замок не стал. Спустился на три ступеньки вниз и остановился. Спину, плечи, затылок сковал взгляд соседки через дверной глазок. Повернул голову, так и есть, дверной глазок мигнул светом. Внук вышел из подъезда, закинул пакет в мусорный бак и снова зашёл. Поднимался по лестнице степенно, подобрав живот и распрямив плечи лицом к соседской двери. Ненормальная это соседка, ведёт себя странно, а если разобраться, никак она себя не ведёт. Это он к ней в дверь стучался. Почему не открыла? Тёрлась о дверь с обратной стороны и его разглядывала. Тогда и он, в таком случае, терся о её дверь и пытался услышать, если кто за дверью.

           Глазок на соседской двери снова моргнул светом. Взгляд с потолка возвращался с полёта, застопорился у своей двери, с ехидством понаблюдал за внуком, заглянул в прихожую к соседке, где онемевшая женщина, затаив дыхание, прижималась щекой к двери. Две потные ладошки оставляли следы на ней и тут же высыхали. Взгляд с потолка обследовал чужую квартиру на предмет нужной внуку раскладушки и нашёл её стоящей зачехлённой на балконе. Зацепился за пальмочку из волос на голове женщины. Та словно почувствовала прикосновение, подняла руку, затянула резинку. Внук в то время с серьёзным выражением на лице прошествовал мимо соседской двери в свою квартиру, ступил одной ногой через порог, резко развернулся и оказался лицом напротив дверного глазка соседки. Дама за дверью пулей отскочила от неё, охнула и прижалась к стене прихожей. Всем скелетом пропечаталась к ней.
           — День добрый… Деда подстричь надо, не согласитесь? —
           Мужской голос с бравой настройкой всколыхнул тишину общественного подъезда. Взял женщину за горло, подержал чуток и отпустил. Заколыхалась паутина в правом верхнем углу соседской двери. Мужчина ждал ответа, закатив глаза, кверху рассматривал шевеление паутины. Ждала неизвестно чего и дама за дверью.
           — Вы глухая? —
           Дама отрицательно покачала головой и посмотрела на потолок своей прихожей. По темечку, словно букашка пробежала. Чесать не стала. Вдруг снова чем — то нечаянно издаст звук и окажет себя. Вместо неё внук почесал свой затылок, пристально посмотрел в глазок, вздохнул, махнул рукой и зашёл к себе. Дама за дверью задышала полной грудью, даже закашлялась. Во рту пересохло. Не слышано биения сердца, оно тикало и закатывалось в глубину рёбер. Так значит, этот любопытный дядя и есть внук покойной соседки. Господи! Он же просил подстричь дедушку. Что же она не ответила ему! Ладошки женские прижаты к щекам, над ними глаза буравят собственное отражение в зеркале ванной комнаты, единственно прохладное место в квартире в летнее время. Что бы остудить жар на щеках смочила их холодной водой. В это время, ровно на том месте, через кирпичную кладку стоит внук в своей ванной комнате и разглядывает себя в зеркало. Его зеркало висит чуть выше зеркала соседки на смежной стене. То есть два раздосадованных друг на друга человека, фактически стоят друг против друга, разделяет их кладка из красного кирпича со штукатуркой и двойной слой кафеля. Написанная здесь и сейчас мысль возникла в голове мужчины, ведь ванные комнаты квартир всегда совмещены одной стеной. Или что-то почувствовав, или с целью проверить свои догадки, мужчина постучал по голубому кафелю на своей стене. С силой постучал, понимая, что кафель гасит звук, костяшки пальцев побелели. Он осмотрел их и смочил водой.

           Лицо дамы и отражение в зеркале одновременно стали вытягиваться. Рот полуоткрыт. Что значит этот стук? Маньяк? Случайность? Силы вместе со стекающей водой в раковину, покинули женщину. Она скрючилась, с осторожностью приземлилась на холодную крышку унитаза. Стук повторился. Дама стаскивает под халатом с себя трусики и писает, так как держать в себе эту потребность не в силах. Звук процедуры невыносимо громок в предложенных обстоятельствах. Сжимая и разжимая тазовые мышцы, дама пытается звук нормализовать. Всё равно громко, ну и пусть слышит! Естественная нужда. Ему же захотелось постучать по стене! А ей захотелось пописать! И дама расслабилась и закончила процедуру. Встала с унитаза, специально со стуком опустила крышку, умышленно резко сдвинула кольца занавески, ещё раз и ещё раз. Пустила воду в ванну. А внук за стенкой размышлял, слушая доносящиеся звуки от соседей. Вдруг это вовсе не соседка. Она только что была у дверного глазка, и в ванную мог зайти кто угодно. Кто угодно это кто? Брат, сват, муж, любовник, друг, подруга. Выходит соседка над ним издевается с кем — то? И чего они прячутся? Мозг выдал ответ – варят самогон. Версия рассмешила внука и была она вполне приемлемой, в стране кризис, а в такие времена самогоноварение процветает, особенно в квартирах на первых этажах старых престарых домах.
           — Ты тут? —
           Донёсся до внука вопрос деда из комнаты.
           — Тут я дед. Соседка твоя случаем не варит самогон? —
           — Выпить хочешь? —
           — Хочу тебя подстричь, а она дверь не открывает. —
           У деда радостно заблестел глаз. Один. Второй ещё не проснулся, а когда проснулся, неизвестно откуда взявшиеся силы подняли руку деда и постучали ею о стену. Внук опешил. Дед расцвёл в улыбке.
           — Я ей уже стучал и в дверь и в…. —
           Внук споткнулся на слове стена. В стену стучать не прилично.

           Звонок в дверь огласил дедовскую квартиру ровно через десять минут. У внука за грудиной ёкнуло. Человек мгновенно вспомнил, что не брит, и свитер вытянулся от долгой носки почти до колен, катышки на животе делают ткань рельефной, если смотреть на неё, как смотрит сейчас внук.
           — Иди, открой. —
           Дед старательно расправил одеяло на груди.
           — Сам иди. —
           На автомате огрызнулся внук.
           В дверь настойчиво постучали. Глянь, какая настырная! Как ему дверь не открыла, а по зову деда тут как тут. Внук убрал с лица растерянность, слепил, как мог из себя «мачо» и с напускным равнодушием распахнул дверь, за которой стояла его мать.
           — Чего затаились? —
           Мать перешагнула порог квартиры и что-то вспомнив, обернулась, протянула руку и громко пробарабанила в соседскую дверь. Внук вздрогнул и снова опешил. Сделал шаг в прихожей назад, что бы его ни было видно тому, кто сейчас откроет соседскую дверь. А самому посмотреть, очень хотелось. Ну, хоть голос услышит. Соседская дверь открылась.
           — Привет! Это я. —
           Мать раздевалась и разговаривала с соседкой одновременно.
           — Здравствуйте! Давно вас было не видно. —
           — Сын меня сменил, пока не работает. —
           Сына покоробило.
           — Раскладушку одолжишь? Сын ночевать с дедом собрался. —
           — Пожалуйста. Дедушка так плох? —
           — В одной поре. Высох как мумия. Лежит, никому не мешает. —
           И сыну:
           — Иди, давай, с балкона раскладушку забери. —
           И посторонилась мать, освобождая сыну дорогу.

           И сын пошёл, ступая ватными ногами в бездну, мимо матери, мимо женского расплывчатого силуэта в сторону света от большого окна с распахнутой дверью на балкон. Потом он нёс зачехлённую раскладушку мимо женского силуэта. Силуэт остановил его ледяной лапкой. Внук встал у раскрытой спасительной двери и провалился сам в себя. Холодные лапки стащили чехол с раскладушки, обозвали чехол пыльным.
           — Берите. —
           Услышал он и взял и шагнул в свободу мужского замкнутого пространства с великим облегчением.
           — Сын! Ты чего? —
           Голос матери пискнул. Она откашлялась и повторила вопрос привычной интонацией.
           — Тебе плохо? —
           — Нет. —
           — Ты белый весь. —
           — Холодно в подъезде и у соседки балкон настежь. —
           — Так лето на дворе. —
           — Имею право. —
           Рявкнул сын и скрылся на кухне.
           — Дед! Чего это с ним? —
           — Засмущался. —
           Отозвалась беременная хозяином кровать.
           — Чего несёшь дед, я мать. —
           — То-то и оно…. Мать своих детей до конца никогда не знает. —
           — Не про меня. —
           Мать сжала и разжала ладонь, вперив в неё уверенный в своей правоте взгляд.
           — Как яйцо, облупленное, так я его знаю. —
           — Чего вопросы задаёшь? —
           — Так он у тебя штаны протирает. —
           — Внук мне жизнь скрашивает. —
           Мать зашлась в истерическом смехе, вспомнив заросшее лицо внука и деда,
замусоленный вид обоих. Смех стал походить на плач. Наконец женщина успокоилась, отдышалась, огляделась, отслонилась от стены в прихожей, провела по лицу ладонями. Лицо как по волшебству стало прежним сурово осунувшимся, как у женщин с военных чёрно белых фотографий.
           — Ежели так и сей феномен имеется, пусть и мне мою жизнь скрасит. —
           — Я никому ничего не должен. —
           Заявила на весь мир кухня голосом сына. Мать собралась поскандалить с сыном, дед перебил.
           — Скрасит. Вот соседка меня подстрижёт, его подстрижёт под себя и всё у него наладится.—
           Мать думала. Сурово так, будто задачку решала.
           — А раскладушка на что ему тогда? —
           — Ить быстрая какая! Ещё никто никого не стриг. —
           Голос у деда прорезался, непривычно звенел в ушах матери.
           — И что тогда? —
           — А то сама не знаешь. —
           — Я - то знаю, а вот сын забыл давно про всё это. А соседка мохом поросла, сто летошним.—
           И красноречиво указала рукой на кухню, и головой в сторону входной двери зло мотнула.

           Истерично звонит дверной звонок. Звонит ровно столько, сколько длилась последняя фраза матери. Закончилась фраза, закончилась трель звонка. В коридоре застыла мать. В кухне сын кипел от ярости. Часы на стене гордо и внятно озвучили своё существование среди людей. Тик            — так. Тик-так.
           — Открыто. —
           Подал голос дед с кровати и конечно его не услышали за дверью и позвонили снова.
Мать с большой надеждой, что соседка не слышала последнюю не лестную фразу в свой адрес, приоткрыла дверь.
           — Чего звонишь дорогая? Знаешь ведь, я за дверью стою. —
           — Дедушка стучал в стенку недавно. —
           Ответила соседка.
           — Дед! Ты стучал? —
           Заорала мать на деда из прихожей и на весь подъезд.
           — Стучал я, стучал. —
           Разволновалась кровать и заходила ходуном.
           — Он что-то хотел? —
           Мать снова накрыл истерический смех.
           — А то чего же, конечно хотел. Мужики и в старости хотят. —
           — Будет вам над дедушкой шутить. —
           — Так я на полном серьёзе. —
           — Мне уйти? —
           — Ей уйти? —
           Снова заорала мать на деда из прихожей.
           — Пусть идёт. Как ты уйдёшь, так постучу. —
           — Как захочет, так постучит. —
           Захихала мать, словно с подружкой разговаривала.
           — Что с вами такое сегодня? —
           Голос соседки стал подрагивать.
           — Сегодня? У нас так всегда. —
           Мать явно играла голосом, пытаясь достать сына на кухне.
           — Я не замечала. —
           Голос соседки сник совсем.
           — А замечать надо. Ты деваха одна. Сыночка моя одна тоже. Развороши его, и он тебе поворошит, где надо. —
           Хлопнула соседская дверь. Хлопнула своей дверью мать.
           — Хамка, будто не за этим приходила. —
           Женщина постояла оглядываясь.
           — И я за чем-то приходила. —
           Наморщила лоб. В памяти всплыла раскладушка и вечерний разговор с сыном.
           — Ах, да! Раскладушку принесли, пакеты разгрузишь сам. Дед! Как себя чувствуешь? —
           — Хорошо. —
           — Ну и ладненько. —
           Женщина надела на себя трикотажный кардиган.
           — Я пошла, кавалеры! —
           Дверь за ней закрылась, в квартире повисла тишина.

           На площадке взгляд матери заострился на соседской двери, и носик заострился в том же направление, глаза и губы сузились, мысли в голове тоньше лезвия. Ишь, как складывается, не успела она ещё получить наследство дедовское, а за стеной на него раскрыла рот соседка с огромным аппетитом. Мысль злая, мысль скверная. Другая догадка мягкой тканью протёрла сознание матери. У соседки своя квартира, сыночек в неё может уйти. Какая прелесть!

           А за соседской дверью, за изменениями в лице матери внука дедова наблюдает соседка, обмирая от страха. За что к ней такое отношение? Если одинокая, значит гулящая! И с кем? Со стариком больным? На пол капнула тёплая слеза обиды. Ещё одна и ещё одна. Человек плакал в одиночестве своей квартиры у двери. Стук в дверь заставил снова отскочить одинокую даму в сторону. Смотреть в глазок не смела. Снова внучок деда? Господи! Он точно маньяк.
           — Я чего сказать хочу. —
           Раздался отдалённый дверью голос соседки с подъезда.
           — Ушла я. Деда подстриги, когда время будет. Деньги, как всегда с пенсии. —
           Мать прислушалась к эху собственного голоса в подъезде и добавила:
           — Договорились, значит. И научись шутки понимать. Одичала совсем. —

           Шмыгнула носом, поправила лифчик, выдернула ткань зажатую «ладонями» попы наотлёт, и зашагала вниз по лестнице, раскачивая тело вправо, влево. За раскачиванием наблюдала в дверной глазок соседка и возмущалась про себя, как деда стричь, если в квартире внук маньяк находится. Вопрос конечно интересный. Пошла женщина на кухню его решать. Ой! Так получается, что внук маньяк сегодня у деда будет ночевать, она и раскладушку дала. Длинная шея склонила голову на бок. Пальмочка из волос на лбу качнулась, соглашаясь с женщиной. Когда уже она отрастёт! Вскочила, с досадой рванула на себя форточку, пусть воздух зайдёт свежий. Ой, что-то его не хватает! Ринулась на балкон, распахнула халатик, подставила свежему воздуху тело. Тело заволновалось, отвечая на прикосновение воздуха. Вот зараза! Женщина запахнула халатик и так, как балкон был балкончиком и на первом этаже, буквально вывалилась с него, что бы обозреть соседский балкончик деда. Навстречу её любопытствующему лицу, буквально вывалилось лицо предполагаемого внука маньяка.
           — Маньяк! —
           Взвизгнул цветок, захлопнулись лепестки женской души перед необъяснимым поступком соседа. С силой захлопнулась балконная дверь и от того тут же отрылась.
           — Боже! Он лез ко мне на балкон…. Зачем? —
           Неизвестно кому доложила женщина севшим голосом. И тут же кинулась закрыть балконную дверь на шпингалет. Не вышло. В проёме, очерченный светом, как карандашом на белой бумаге, чернел мужской силуэт. Чей? Конечно маньяка.
           — Не лез я…. два шага по земле, дверь открыта, я и зашёл. Балкон от земли на полметра всего. Кричали вы, вдруг вам плохо? —
           Чёрный мужской силуэт разговаривал и не шевелился, будто приклеенный.
           — Я не одета…. Я одна…. Мне действительно не хорошо. Уйдите. —
           Женщина буквально свалилась в кресло, подобрала под себя ноги. Когда она брила ноги в последний раз? Наверное, заросли, как щеки у маньяка.
           — Вы одеты. Я тоже один. Мне тоже не хорошо. Не уйду. Пока вам хорошо не станет. —
           — От того что вы здесь, мне не станет хорошо. Уйдите. —
           Мужской силуэт переместился по комнате и сел на диван. Дневной свет мгновенно представил его женщине.
           — Уже побрился. —
           Удивительно безликим голосом проговорила для себя женщина, перешла на «ты» и не смутилась, видимо просто не заметила.
           — Да. —
           — Совсем другим стал. —
           — Наверное. —
           — Я же вижу. —
           — А до этого, каким был? —
           У женщины замелькали картинки перед глазами. Вот сосед с силой выбивает скатерть редкой красоты, как коврик коридорный. Вот маньяк прижимается к её дверному глазку. Вот стоит перед ней с отсутствующим взглядом, удерживая у ног раскладушку в пыльном чехле. Надо будет чехол выбить!
           — Не очень…. —
           — Совсем, совсем? —
           Женщина поправляет края халатика на коленях.
           — Не очень совсем. —

           Тут дама на троне вспомнила о пальмочке из волос на лбу. Кажется, пальмочка в этот момент вспыхнула огнём. Дама закатила глаза под брови, ладошкой как шапочкой накрыла связанную резинкой чёлку.
           — Не смотрите на меня. —
           Маньяк смотрел на неё. Женщина продолжала сидеть в нелепой позе, с поджатыми ногами и руками, покрывавшими её голову. Нет! Она не решала, что делать ей дальше, она умирала. Хотите, верьте, хотите, нет. Маньяк обеспокоенный странным её поведением встал и шагнул к женскому трону.
           — Тебе резинка стянула волосы, вот ты и мучаешься. —
           Руками развёл её руки и очень больно почему-то стянул резинку с волосяного кустика. Наступило облегчение в женской головке. Кустик остался стоять, как по стойке смирно с болезненным ощущением у основания.
           — Легче? —
           — Легче. —
           — Ты помочи его водой, он распустится. —
           — Он стоит? —
           Женские глаза снова закатились под брови.
           — Стоит. —
           В женскую ладонь упёрся остолбеневший край чёлки.
           — Отращиваешь? —
           — Отпускаю. —

           Мышкой скользнула мимо гостья дама в ванную комнату, смочила чёлку водой. Та покорно легла на бок. Как вроде и неплохо. Вышла из ванной. Маньяк встал ей на встречу.
           — Пойду я. Дед проснулся, наверное. Кормить буду. Вы голодная? —
           Женщина прислушалась к своему желудку. Тот сжался в нервный комок и не подавал признаков жизни.
           — Нет. Не знаю. —
           — Я пошёл, я ещё приду. —
           — Через дверь, пожалуйста. —
           — Уйти? Или придти. —
           — Да делайте что хотите. —
           Взвизгнула женщина, не зная ответа.
           — Ты опять кричишь. Я не уйду. —
           — Как мне не кричать! Я не одета. Я одна. Я вас не знаю. —
           — Не правда. Вы одеты. Ваша раскладушка у меня. Я на ней спать буду. —
           — Вы на что намекаете? —
           — Спать буду на вашей раскладушке, так прямо и говорю. —
           Мужчина и женщина перешли на «вы».
           — Ну и спите. —
           — Ну и буду. —
           Маньяк легко перешагнул, перелила, спрыгнул на землю с небольшой высоты. Женщина подскочила к балкону и закрыла дверь, задвинула шторы, разбежалась по комнате и запрыгнула на диван с ногами, сгребая вокруг себя подушечки, натягивая на голову, плечи и туловище покрывало. Спрятала себя под ним, и что бы вы думали? Она заснула. Крепко, крепко.

           — Дед, ты спишь? —
Внук подпрыгнул и перевалился через перила балкона в комнату.
           — Ты как кот, он тоже через балкон являлся. Чего она там? —
           — Кто? —
           Сделал удивлённое лицо внук.
Дед сверкал глазками, ждал ответа.
           — Всполошилась вся. —
           Получил ответ дед и с хитрым выражением на лице потёр руки, выпростал их из-под одеяла.
           — Давай чай пить. Мать твоя бабу ромовую принесла? —
           Внук убежал на кухню. Вскоре вынес и поставил на стол всё, что необходимо для чаепития.
           — Дед! Может, рискнем и сядем. Простыню сменю. —
           Не ответил дед. Раздумывал. Ногой пошевелил, согнул в коленке. Второй пошевелил, согнул в коленке. Махнул рукой.
           — Давай. —
           Внук помогал, как мог. Тяжело не было. Старик высох телом.



Продолжение: http://www.proza.ru/2016/06/12/1960

Глава четвёртая



           Потом внук кормил деда, присев на край кровати застелённой свежей простыней. Раньше садился на стул возле неё. Дед и внук теперь чувствовали тепло друг друга и это их не смущало.
           — Соседка странная. Никуда не выходит. Подглядывает в дверной глазок. —
           — За тобой?! —
           Обрадовался дед. Внук пожал плечами и задумался об этом.
Его размышления прервал стук в стену. Дед отбивал позывную морзянку соседке.
           — Ну что ты снова творишь дед? —
           Озлился внук и тут же успокоился, соседка всё равно не придёт, об этом говорит странное, если не ненормальное её поведение. Но. Квартиру наполнила трель звонка. Мать вернулась, наверное. Сын встал и пошёл открывать. За дверью стояла соседка. В спортивном сереньком костюме, в чёрном фартуке в розовый горох, в мягких мокасинах на крохотных лапках, в руках сумка, волосы на рядок и заколоты вместе с чёлкой красивым скромным цветком из розовой замши. Не говоря ни слова, скользнула в прихожую со словами:
           — Дедушка здравствуйте! Я к вам. —
           И чинно прошествовала мимо внука.

           Внук животом почувствовал тепло женского тела, ноздрями собрал чудно пахнущий воздух, вместе с соседкой проникший в квартиру и остался стоять в прихожей, поглощая новый аромат огромными порциями. Как разнится воздух в квартире со старым немощным человеком и в квартире молодой дамы можно представить.

           Внук стоял бы так вечность, но его строго позвали профессиональным голосом, помочь поднять дедушку. Да, да конечно, он поднимет и будет его поддерживать и сверлить глазами изящного парикмахера с красивым из замши цветком в волосах.

           Что значит уметь что-то делать своими руками! Дама чувствовала себя уверенно, и совсем не была похожа на скрюченное чучело в кресле. Мягкие мокасины притягивали мужской взгляд. Какие они крошечные! Жужжит машинка в руках мастера, жужжит в мужском животе. Тусклые пряди волос падают на пол. Дед на глазах молодеет. Тусклые пряди волос неприглядны и не задерживают на себе человеческий взгляд. Их судьба предрешена. У внука руки чешутся убрать волосы с пола. Забота внука слилась с состраданьем мастера. Внук повторял жесты мастера. Если та стряхнула со лба деда волосы и подула, что бы убрать самые мелкие, внук тут же вторил ей.
           — Под руку не лезь. —
           Сделал замечание дед.
           — Он не мешает. —
           Мастер взглянула на внука.
           — Как скажешь. —
           Отозвался дед и залюбовался молодыми людьми. Они буквально утюжили друг друга глазами. Первым отвела глаза мастерица, и это понятно, человек работает. А внук глядел и глядел, не мог наглядеться. Дама чувствовала мужской взгляд, он шлифовал её фигуру, делал руки невесомыми, жесты размеренными и точными, глаза лаковыми (не ласковыми). Дама дышала присутствием мужчины, наполнялась энергией, как батарейка. Мужчина надышался женщиной ещё в прихожей и батарейкой стал там же.
           — Вот и всё. —
           Мастер аккуратно сняла с деда неживое покрывало. Внук отобрал его, вытряс с балкона, и вернул. Тут же снова отобрал, свернул его и снова вернул.
           — Спасибо. —
           Дама опустила глаза в пол.
           — Я уберу волосы сам. —
           Женщина собрала инструменты, сняла фартук, позволила внуку рассмотреть себя без фартука. Секунда! Пять секунд! Достаточно.
           — Пойду я. Приносить деньги с пенсии не надо, это будем вам подарком от меня. —
           — Пусть будет. Внук бабу купит вкусную и занесёт. —
           Старик от переизбытка впечатлений оседал в руках внука, прикрывал глаза, валился боком на кровать. Голове легко, мыслям в ней тоже, только устали мысли, хотят мирного полёта во сне.
           — Заснул как младенец после купания. —
           Внук укрыл деда одеялом.
           — У вас есть дети? —
           Дзинькнула голосом дама.
           — Дед как дитё. Дохожу, докормлю, потом о детях подумаю. А у вас? —
           — Я тоже потом подумаю. —
           Соседка развернулась и шмыгнула в полумрак прихожей.
           — А баба? —
           — Я думала, один дедушка заговаривается. —
           — Он не заговаривается. Он ром — бабу любит, и вам пообещал. —
           Мастер открыла дверь, вышла из квартиры и открывала ключом свою дверь. Ждала продолжения беседы, уход соседки разорвал что-то невидимое, связывающее мужчину и женщину. Темнота прихожей поглощала силуэт внука. Но он там, почти рядом с ней. Раз, два, три…. И он заговорит с ней! Ещё раз. Раз - два, три…. Вращение туда - сюда ключа в двери не может быть вечным. Ключ в женских руках стал тёплым.
           — Любите ром-бабу? Тогда я куплю её для вас. —
           Отчеканила женщина в полумрак чужой прихожей.
           — Вы? Мне? А что мне купить для вас? —
           Баобаб пришёл в восторг, захлебнулся смелым приглашением дамы в гости.
           — Клубничный джем. —
           Дверь соседней квартиры закрылась.
           — Дед! У нас есть клубничный джем? —
           Внук стремительно вошёл в комнату, увидел спящего деда, дед смотрел на внука с потолка.

           Клубничный джем? Конечно, внук удивится, но есть клубничный джем, не магазинный, а протёртый и сваренный руками покойной жены. Стоит в баночках в подполе. Есть ещё такие дома, где жильцы первых этажей, что бы прекратить хищения из кладовок в подвалах, когда — то замуровали входы в них и стали спускаться в кладовки через люки с дверцами в полу своих квартир.

           Внук совсем разволновался, почувствовал тяжесть в ногах, было такое впечатление, что он копал картошку полдня. Взгляд с потолка повёл внука к раскладушке. Тот в мгновение ока её разложил, взял одну из подушек деда и упал на раскладушку, обнимая её. Раскладушка крякнула в испуге, но жаловаться дальше не стала. Мужское тело замерло и больше не шевелилось. Тело держало в себе лёгкое жужжание машинки в руках мастера.

           Взгляд с потолка стал нежным и тут же омрачился. Он увидел гроб на табуретах посреди той же комнаты и жену покойную в нём со сложенными на груди руками, послушную, словно она провинившаяся школьница. Взгляд с потолка устремился к ней с великой жалостью и нежностью сердечной, пусть простит его любимая, за нечаянно причинившую ей боль когда-то, и он зла не помнит и не таит. Цветочек она его сердечный, капризная роза с шипами, когда как…. Взгляд с потолка плачет, так плачет, что слёзы распахивают глаза. Часы на стене побледнели, слились со стеной, не разглядеть циферблат, расплывается. Воздух нашёл щёлку и протиснулся в грудную клетку старика. Задышала та, захрипели лёгкие. Ушла синева и припухлость лица. Чуть позже зарозовеют дряблые щёки, рот так и останется синюшным.
           — Дед! Ты замёрз? —
           Раскладушка стонала и кряхтела под телом внука, тот приподымался, разглядывая деда.
           — Мёртвое не мёрзнет. —
           — Не надо так дед. Я живой и слышать мне это неприятно. —
           — Почитай. —
           Внук, не раздумывая, взял книжку со стола, снова разозлил раскладушку, подняв изголовье повыше, закинул руку за голову и стал читать. Часы внимали тексту, изредка рыдала раскладушка под телом внука, шелестела страница, слушал сказку для взрослых дед.
           — Тебе кажется, что я умираю, но это неправда. Я напился, я наполнился жизнью, больше нет места для неё во мне. —
           Цитату из текста внук прочитал почти что вдохновенно.
           — Это про меня внук. —
           — Это про всех нас в своё время. —
           — Как же человек смог за всех нас о нас рассказывать такими простыми словами! —
           — Смог как видишь. —
           — Положь книжку мне в гроб. Обязательно положь. Цветочку своему, бабушке твоей почитаю. —
           — Ладно. Тогда и очки тоже положу. —
           Пробурчал внук.
           — Положи. Молодец, какой, вспомнил. —
           — Назначь соседке время и приходи к ней каждый день в этот час. Попривыкнет баба, и ждать тебя будет каждый день и всю жизнь. —
           Дед засипел грудью, закашлялся.
           — И джем у нас есть клубничный. Слазь в подпол, там найдёшь, бабка твоя собственной рукой подписывала. —
           Внук рад новости. Сидит с дедом, ни денег у него, ни выходов по магазинам, мать всё необходимое сама приносит. Скоро хлопнет крышка подпола, и довольное лицо внука предстанет перед дедом с пыльной баночкой в руках.
           — Угодила бабуля внуку. Ой, угодила! —
           Внук собрался открыть баночку.
           — Нельзя начатую нести. Помой банку и неси. —
           Внук нырнул в кухонную дверь. Послышался звук льющейся воды. Дед слушал и улыбался.
           — Дверь не закрываю. —
           Сказала прихожая.
           — А кому я нужен. —
           Вздохнула кровать. Внук тут же вернулся в комнату.
           — Мне. —
           Три буквы сказаны им чётко, твёрдо. Внук смотрит в глаза деду, не просто смотрит, он чувствует то, о чём говорит. Деда пробивает на слезу, солёную, горячую. Слизывает её незваную, машет рукой. Устал дед снова, от счастья нахлынувшего, нежданного счастья устал. Взгляд с потолка проводил внука к соседке и вылетел из комнаты, заведомо зная куда. К гробу с любимой спешит, в землю спускаться ещё не научился, но действие это уже не страшит.



Продолжение: http://www.proza.ru/2016/06/12/1961

Глава пятая



           — Кто там? —
           Соседка присела т волнения, трясёт с досады кистями рук. Зачем она спросила, будто не знает, будто не видит кто за дверью её стоит. Открывает дверь.
           — Это вы? —
           Что она творит! Как попугай говорящий. Надо молчать, надо молчать.
           — Вот. —
           Внук протягивает женщине баночку клубничного джема, вместе с ней перешагивает порог соседской квартиры, оказывается в прихожей, собой заслоняет свет подъездного окна. Женщина берёт баночку, молчит. Рассматривает баночку, молчит. Она только что решила молчать. И, наверное, зря она это делает. Слова замещают действия. Тем более, что и он, и она заряжены друг другом так, лишь искры не летят. Встав на носочки, дама коротко прикладывает губы к щеке гостя. Внук мысленно корит себя за щетину, хотя он брился вчера, и душа его плавится в сладкой неге удовольствия. Проходят в комнату. Она впереди, он следом за ней как утёнок за уткой, наступая на пятки. На что женщина оборачивается, вся такая необыкновенная, красивая лицом и осанкой, с пылающими щеками и губами, улыбающаяся. Невероятно, но факт! Внуку улыбается женщина. Беззащитно так. От этого внук чувствует себя мужчиной. Берёт себя в руки, ситуацию тоже. Нечего лесть к женщине сразу же, как на буфет с тремя копейками, так он решил, мужчина.
           — Вот я баобаб! Ром бабу забыл. —
           Женщина трясёт замшевым цветком в волосах. Она же решила молчать.
           — Мы идём к нам. —
           Замшевый цветок поклонился мужчине, в знак согласия. Как приятно мужчине женское согласие, как приятно женщине приглашение мужчины.

           Взгляд, с потолка привыкший гулять далеко и глубоко в своём прошлом, раздосадован быстрым своим возвращением в настоящее. Этому есть объяснение. Тяжело существовать у гроба с любимым человеком. Веки дрожат и пропускают дневной свет. Как он устал каждый раз привыкать к дневному свету! Странная тишина в квартире, нарушенная чем — то новым тишина. Но ни голоса, ни звука не слышно. Дед точно знает, внук в квартире не один.
           — Дед! Ты проснулся? А я не один. —
           Заговорила кухня новым до неузнаваемости голосом внука.
           — А с кем же ты? —
           Дед включается в игру мгновенно. Он подстрижен, на свежих простынях лежит, со свежими мыслями и добрыми делами.
           — Догадайся. —
           Воркует на кухне голос внука. Перебор. Так решил дед и поморщился.
           — Не тяни кота за хвост. —
           На пороге кухни появляется соседка с чайными чашками в руках, за ней внук с ром бабой и джемом клубничным. Скатерть на столе зовёт людей сложить на себя ими несущее, и люди ставят на стол вместе с кухонной утварью ещё не озвученные мечты и планы на совместное будущее. Вырисовывается узор семейного уюта, так давно покинувший эту квартиру.
           — А мама придёт? —
           Замшевый цветок на длинной шее с тревогой смотрит на деда, хотя вопрос задан внуку.
           — А то, как же, придёт. Так вы к себе уйдёте. —
           Внук поворачивается к деду. Всем видом показывая своё возмущение бесцеремонным ответом деда, горячая лапка соседки ложится на грудь внука.
           — Конечно, уйдём, а сейчас давайте есть ром бабу с клубничным джемом. —
           Лёгкий щелчок крышки на банке оповестил людей о своём вскрытие потными от волнения руками внука.
           — Готова. —
           Громко сказал внук.
           — Кто бы сомневался. —
           Негромко отозвался дед.


11 февраля 2015 год.


Прочитать с начала: http://www.proza.ru/2016/06/12/1951