7. 7. Мандатная комиссия

Из сборника «Страна, которую мы забыли»

Глава 7. Как я принимал в МГИМО (1977-1985)

7.7. Мандатная комиссия

     Ежегодно через пару дней после окончания приемных экзаменов наступал апофеоз (апофигей, как модно было говорить в молодежной среде) всей приемной кампании – мандатная комиссия.
     Но перед этим еще проходило распределение иностранных языков, которые предстояло изучать счастливым уже не абитуриентам, но еще не студентам. Этим занимались факультетские комиссии в соответствии с разнарядкой министерства иностранных дел. Именно отдел кадров вышестоящей организации определял, сколько и каких специалистов потребуется в пятилетней перспективе. Наверное, сегодня это можно было бы назвать госзаказом.
     В распределении-назначении языков я не участвовал, поэтому могу рассказать об этой процедуре только в общих чертах. В отличие от времен моего поступления в институт она выглядела на удивление демократичной. Каждый абитуриент, набравший проходной балл, должен был явиться в секретариат приемной комиссии, где по результатам личной беседы за ним закрепляли тот или иной иностранный язык. Медалисты имели право сдавать только два экзамена из четырех и, если получали две «пятерки», набирали максимальный проходной балл, то есть могли считаться поступившими. Соответственно, у них появлялась возможность раньше всех «выбрать» язык. Очевидно, значительная часть указаний поступала сверху, от ректора. По мере заполнения списка возможность выбора неумолимо скукоживалась.
     Понимая, что с английским, французским и т.д. проблем не будет, ответственные на факультетах придерживали их до последнего, оставляли про запас. Сначала следовало решить неподъемные задачи по распределению монгольского, корейского, вьетнамского.  Кто-то должен был изучать румынский, польский, чешский. Как-то раз я наткнулся в коридоре на своего ученика, которого готовил по географии. Вид у него был, мягко говоря, потерянный. Ему предложили монгольский язык и выставили в коридор подумать: отказаться от монгольского и учебы в институте, или согласиться. Я поинтересовался у факультетского ответственного Валеры Часового, насколько серьезна ситуация и нельзя ли чем-то помочь моему протеже. Буквально через минуту счастливый молодой человек вновь вылетел в коридор с немецким языком в клюве.
     Одна девушка самостоятельно выбрала тайский язык. Она жила в мидовском кооперативе возле американского посольства. Беседуя с ее мамой у них на квартире, я углядел на книжной полке «1984» Оруэлла на английском языке. Несмотря на сей отрадный факт, заниматься с дочерью географией я отказался, следуя своему твердому правилу. Дело в том, что мама девушки, Людмила Владимировна Ларионова, преподавала тайский язык на соответствующей кафедре МГИМО. Естественно, на добросовестную консультацию и подробнейшую инструкцию я времени не пожалел. Но не более того. На мандатной комиссии ректор с гордостью обратил внимание присутствующих на формирование в МГИМО династии специалистов-востоковедов.
     Далеко не всегда языковая эпопея завершалась столь благостно. Прекрасно зная нравы во вверенном ему институте, ректор иногда весьма грубо вмешивался в процесс. Возмущенный тем фактом, что чаду мидовского работника назначили английский язык, а медалисту из провинции – корейский, он прямо на заседании мандатной комиссии распоряжался немедленно произвести жестокую «рокировочку», как говаривал много лет спустя наш второй президент. Позже мы сможем убедиться, что демократизм Николая Ивановича Лебедева этим не ограничивался.
     После распределения языков ничто не мешало приступить к подготовке материалов для мандатной комиссии. Официально такого термина не существовало. Но был многолюдный секретариат приемной комиссии, где на дверях висела табличка «Приемная комиссия». Он выполнял всю техническую работу. И была всесильная приемная комиссия во главе с ректором, которая вершила судьбами абитуриентов. Чтобы их различать и, конечно, для пущей важности финальные заседания настоящей приемной комиссии по традиции иначе как мандатной комиссией никто не называл.
     Каждый год ее состав утверждался приказом по министерству иностранных дел и был весьма представительным. Кроме проректоров (по учебной работе – он же председатель экзаменационной комиссии, по кадрам, по науке), деканов всех шести факультетов, инструктора международного отдела ЦК КПСС, чиновников из отдела кадров МИДа и МВТ, чиновника из министерства высшего и среднего специального образования, была широко представлена прогрессивная общественность в лице руководящих партийных, профсоюзных и комсомольских деятелей (на институтском, районном и городском уровне). Получалось около 25 человек. Для каждого готовился список абитуриентов, приглашенных на заседание мандатной комиссии.
     Список содержал всю необходимую информацию (анкетные данные, сведения о родителях, результаты экзаменов, назначенный иностранный язык). Чтобы уместить это на одной странице, машинистки использовали листы нестандартного размера (понятия «формат А3» тогда не существовало). Один экземпляр приходилось печатать на машинке со специальной широкой кареткой. Потом размножали на ротапринте под контролем первого отдела. Увесистую пачку бумаги складывали пополам и облекали в картонную обложку скоросшивателя с гордым словом «Дело», под которым красовалась фамилия предполагаемого обладателя списка. По молодости я весьма легкомысленно относился к историческим документам. А ведь вполне мог бы сохранить свои экземпляры за все годы работы.
     Абитуриенты были разбиты по категориям в соответствии с набранными баллами, а внутри категорий - по алфавиту. Первыми шли медалисты, набравшие десять баллов по результатам двух экзаменов. За ними - набравшие 25 баллов, включая средний балл аттестата. И далее по нисходящей. Последними оказывались так называемые производственники, для которых проходной балл устанавливался ниже, чем для школьников. Таким  образом, списки набравших проходной балл были построены по тем же принципам, что и промежуточные списки абитуриентов, которые когда-то в авральном порядке печатались лично для ректора и от которых удалось счастливым образом отказаться благодаря ноу-хау с карточками.
     Найти в новом здании на проспекте Вернадского подходящую аудиторию для заседаний мандатной комиссии оказалось не просто. В итоге остановились на фойе над главным входом в институт. На каждом этаже к такому фойе вели две лестницы. Границами служили стеклянные двери. Вдоль окна устанавливался длинный ряд столов, по одну сторону которых рассаживались члены комиссии. Напротив, по другую сторону, и практически в центре фойе ставился стул для абитуриента. Прошагав от одной стеклянной двери до стула надо было по окончании знакомства продолжить движение вдоль столов и выйти через противоположную дверь.
     Главной задачей ребят из оперотряда было наладить бесперебойный прогон от двери до двери. Как только абитуриент поднимался со стула, следующий запускался в фойе. Благодаря одинаковому расстоянию, которое надо было преодолеть при входе и выходе, получалось нечто вроде конвейера.
     Конечно, по такому судьбоносному случаю каждый кандидат в студенты старался одеться в лучшую праздничную одежду. Однако представления о парадной форме у молодежи и восседающих по другую сторону стола дяденек совпадали далеко не всегда. Поначалу оперотрядники, опасавшиеся, и небезосновательно, что до них тоже может дотянуться тень начальственного неудовольствия, одалживали недогадливым абитуриентам свои галстуки. Но потом кто-то притащил из дома запасной, и они наладили безвозмездный прокат этого необходимого с точки зрения мидовских кадровиков аксессуара. Чаще всего страдали девушки, поступавшие на Вечерний факультет. Орел, изображенный на модной кофточке (тогда это еще не называлось футболкой и тем более T-shirt) вызывал неподдельную бурю возмущения. Иезуитские вопросы относительно того, что обозначает сия птица, и каково это носить герб вражеского государства на своей груди, доводили несчастных до слез. Но до крутых мер все же не доходило. Просто дозволяли поехать домой переодеться. Пару раз кого-то из молодых людей отправили в парикмахерскую. После каждого подобного случая оперотрядники вносили коррективы в свои обязанности. Но состав оперотряда ежегодно полностью обновлялся. Даже при всем желании предшественники не могли передать свой опыт в полном объеме. Посему, каждый год кто-нибудь обязательно попадал под карающий меч блюстителей нравственности.
     Считалось, что именно мандатная комиссия принимает окончательное решение о приеме в МГИМО. На практике это была всего лишь очередная формальность, исполнив которую можно было печатать приказ о зачислении на первый курс. После чего этаж, который занимал секретариат, в полной мере соответствовал определению «пейзаж после битвы». Все стремились как можно скорее сдать личные дела студентов в отдел кадров и отправиться в отпуск. Но многочисленным лаборанткам, секретаршам и оперотряду приходилось соблюдать дисциплину до конца. Конец же наступал только после того, как я подписывал список на благодарности и отгулы.
     Благодарности волновали только оперотряд. Поскольку он, насколько я понял, набирался по принципу штрафной роты, ребятам было необходимо реабилитироваться за какие-то допущенные ранее провинности. Мое предложение объявить им благодарность, означало отпущение грехов.
     Отгулы полагались за переработки. Главная секретарша, официального названия должности я не помню, вела соответствующий журнал. Стандартный срок фактически дополнительного отпуска, на который распространялись мои полномочия, составлял 12 рабочих дней. Для главной я мог «выбить» три недели. Что отнюдь не означает, будто эти две недели доставались всем сотрудницам автоматически. Кто-то получал и два, и три дня, кто-то – неделю. Строго в соответствии с социалистическим принципом:  «по труду». Думаю, не надо особо объяснять, что имея такой мощный рычаг, я никогда не имел проблем с «исполнительской дисциплиной».
     В соответствии с законами жанра, пока я подсчитывал отгулы, в соседней аудитории накрывали столы. Завершающий банкет был обязательной частью программы. Устраивался он вскладчину и заканчивался танцами на широченных подоконниках в проемах огромных окон, выходящих во внутренний двор-колодец. С улицы нас не было видно, а по вечерам в конце июля в гулких коридорах института не было ни души.
     Однако для меня работа в приемной комиссии на этом вовсе не заканчивалась. Предстоял самый ответственный и противный эпизод – составление отчета. Текст должен был уместиться на одной машинописной странице. За основу брался, естественно, отчет за предыдущий год. Но одновременно это должен был быть совершенно новый отчет. Я всегда вспоминал муки отца, ежегодно писавшего дежурный доклад по одному и тому же поводу - к годовщине со дня рождения Ленина.
     Оставив при себе самую профессиональную машинистку, я приступал к творчеству. В который раз можно посетовать на собственное легкомыслие. Ну что мне стоило оставить на память копию-другую этих отчетов. Для потомства. Не пришлось бы сейчас натужно вспоминать цифры и выводы, которые из них следовали. Цифры, кстати сказать, впечатляющие. Уверен, что ни один другой вуз не мог похвастаться такими показателями. Если бы еще не знать, каким образом они достигались…
     Скажем, из 250-300 человек, зачисленных на первый курс дневных факультетов, человек 60 - медалисты. Эта категория составляла предмет особой гордости ректора. При этом школьники со средним баллом ниже 4,5 были просто-таки экзотикой. Около 50 процентов стабильно составляли «производственники» и члены КПСС (включая кандидатов в члены КПСС). Правда, этот процент достигался главным образом за счет студентов Подготовительного факультета, набранных годом ранее. Но ведь и в ходе текущей кампании на подфак набирали соответствующий состав слушателей, задел под будущий отчет. Категория «дети рабочих» была представлена столь же основательно. Забавно, что детей космонавтов было велено включать именно сюда.
     В соответствии с требованиями кадровых служб москвичи доминировали, число иногородних студентов было незначительно, но избранные тем не менее присутствовали.
     Девушек больше всего было на экономическом факультете, но и здесь, думаю, не больше 25%. На более престижных и менее крупных факультетах (правовой факультет, факультет журналистики, факультет международных отношений, в просторечии «дипломатический») их буквально единицы. Кстати, на подготовительный факультет лица женского пола не зачислялись вовсе.(1)
     В соответствии с анекдотом, национальный состав никаких неожиданностей не обещал. У армянского радио спросили, как называть еврея, вернувшегося из Израиля обратно в СССР? Ответ: «Нео-жиданность». За пять лет критическая нация значилась в отчете один раз в лице сына мидовца довольно высокого ранга. Помню, какое оживление среди кадровиков вызвало на заседании мандатной комиссии слово «еврей» в графе национальность.
     Ну и, конечно же, надо было подсчитать число студентов первого курса, родители которых работали в МИДе, МВТ, КГБ, партийных органах. Следует признать, их суммарное количество тоже впечатляло.
     Таким образом, когда я утверждал, что результаты приемной кампании соответствовали руководящим указаниям партии и правительства, даже намека на иронию не подразумевалось. Об этом убедительно свидетельствовали цифры итогового отчета. Вряд ли можно поставить в вину ректору, что он не позволил превратить приемные экзамены в междусобойчик лаборанток и преподавателей. Единолично решая, кого принимать, а кого не принимать в МГИМО, он следовал ясно сформулированным критериям, не забывая, конечно, о своих личных интересах.
     Очевидно, гораздо проще было бы обойтись вообще без приемных экзаменов. Но как в те годы, так и сейчас внешний антураж положено строго соблюдать. Поэтому Николай Иванович Лебедев последовательно придерживался буквы закона, требуя того же от подчиненных. Соответственно, в приемную эпопею вовлекалось множество формальных участников. Именно их бесчисленные меркантильные интересы и стремился, прежде всего, ограничить ректор, когда брал бразды правления в свои руки.
     Но вернемся к отчету, поскольку это единственное, из-за чего я не мог уйти, наконец, в отпуск. Составить его было еще полдела. Главное, чтобы ректор одобрил и подписал. Сегодня трудно понять, что означала любая правка в тексте, если из-за нее все предстояло заново перепечатать на пишущей машинке. А в тех условиях любая забытая запятая воспринималась как трагедия. Несмотря на рутинный характер работы, мне ни разу не удалось подписать отчет с первого раза. С болью и трепетом я наблюдал, как Николай Иванович жирно, авторучкой, заправленной черными чернилами, вносит вполне бессмысленную правку в идеально чисто напечатанный текст. Это могло означать потерю еще одного, а то и нескольких дней августа.
     Отчет следовало направить как минимум в две высокие инстанции: заведующему международным отделом ЦК КПСС и заместителю министра иностранных дел. Оба экземпляра должны были быть идентичными оригиналами. Печатались они на номерных бланках, которые я получал под расписку у кагэбэшника в первом отделе. Лишние и испорченные экземпляры следовало вернуть обратно. Первое время я дисциплинированно это требование соблюдал. Но в итоге несколько чистых бланков у меня все же завалялось. Время показало, что никто о них так и не вспомнил.
     Пока машинистка в очередной раз перепечатывала отчет, я пытался разведать планы ректора у его помощника или у секретарши. Однако, быстро добиться повторной аудиенции у начальника удавалось не всегда. А подписывал отчет он только в моем присутствии. Это было как бы совместное творчество. В результате, случалось, что Николай Иванович возвращался к первоначальному варианту, что не избавляло от необходимости в очередной раз перепечатывать отчет, так как черные чернила по нему уже прошлись. Естественно, я ни разу ни намеком не показал, что именно такой текст уже предлагался с самого начала.
     Но вот отчет подписан, сдан в канцелярию для отправки адресатам, и я, почти как капитан корабля, покидаю здание института.
     Правда, один раз все же произошла непредвиденная задержка. Вместо прощальных пожеланий хорошего отдыха Николай Иванович протянул мне лист бумаги, испещренный множеством резолюций. Это оказалась жалоба, адресованная на имя генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева, которую спускали по инстанциям, пока она не дошла до окончательного адресата, то есть ректора института. Основное содержание заключалось в перечислении регалий и заслуг автора перед партией и государством. Затем констатировалось, что, несмотря на все изложенное, внук заявителя не был зачислен в МГИМО. Ну, и в заключение, назывался виновный - ответственный секретарь приемной комиссии (далее следовали мои имя, отчество и фамилия), который не захотел принять во внимание те самые регалии и заслуги деда.
     «Раз на тебя написали, ты и отвечай», – коротко бросил ректор. В полном соответствии с существовавшей и неистребимой практикой, но уже без письменной резолюции. Вспоминаю, и гордость вновь переполняет мое сердце. Во-первых, на меня пожаловались не кому-нибудь, а первому лицу в государстве. Во-вторых, это был единственный подобный случай за все годы работы.
     Ректор подписал подготовленный мной ответ. Напечатанный на все том же номерном бланке, он был адресован заведующему международным отделом ЦК КПСС.

Москва, октябрь 2015

     (1) В качестве примера могу привести пропорции относительно демократичного (с точки зрения гендерного равенства) выпуска 1974 года, когда я оканчивал МГИМО: на факультете Международных отношений из 143 выпускников 26 девушек; на факультете Международного права из 68 выпускников 18 девушек; на факультете Международной журналистики из 50 выпускников 16 девушек; на факультете Международных экономических отношений из 274 выпускников 104 девушки. Впоследствии, по мере сокращения набора, перевес мужского пола стал ещё солиднее.