Старая тетрадь Роман Глава 22

Глава 22.    «Море волнуется…раз…»  (из детской считалочки)
В Охотское море мы входили уже ночью, когда я спал, а вот утром оно меня удивило.
Воду такого цвета ещё не доводилось видеть за весь перегон. Люди старшего возраста должны хорошо помнить цвет той жидкости, что наливали нам из бачков в стаканы, во всех точках советского общепита. Что-то бледно-рыже-коричневое под названием - «кофе с молоком». Вот и тогда за бортом судна, море подобного цвета, тихо перекатывало невысокие волны, плескалось у бортов.
- Так вот почему ты назвал его поганым, - обратился я к боцману, указывая рукой за борт.
Саныч встал раньше меня и уже докуривал первую сигарету в курилке. Хмурясь, он поднялся, затушил окурок и только потом, ответил:
- Не по этому. – Осенью и зимой их у нас в России два таких: Охотское и Чёрное, а цвет…видно, дожди прошли, вот глина с берегов и окрасила воду.
Заметив на моём лице недоумение, начал пояснять.
- Что на юге, что здесь, они такое могут завернуть на ровном месте – мало не покажется.
Хотел ещё что-то добавить и осёкся, раздражаясь то ли на меня, или на себя, махнул рукой, пробурчал, уже держась за ручку двери.
- Да иди ты со своими расспросами, а то … сейчас накаркаю, - и, ушёл.
Я тогда не понял, не придал значения, что могло так заставить Саныча взвиться, но одну странность, как мне тогда показалось, запомнил. Он говорил о морях, как о капризных, взбалмошных, живых существах.
Ещё вчера вечером за ужином у всей команды было приподнятое настроение, ребята шутили, подначивая друг друга. На общем фоне только лица капитана и боцмана резко отличались от всех, правда, они и пришли на ужин последними. Сидели с хмурыми лицами, о чём-то тихо переговаривались. Это было вчера.
Первый день в Охотском море пролетел быстро. Поздно вечером, уставший, но довольный тем, что напёк хлеба на целых два дня, надеясь, что его хватит до самого берега, я завалился спать. Погружаясь в сон, улыбнулся, вспомнив флотскую поговорку о сне и приближающемся дембеле. В нашем случае дембелем был берег и дорога домой. Наверно, так и уснул улыбаясь.

Удар был такой силы, что я врезался головой в переборку. Подушка слегка смягчила удар, но звёздочки в тёмной каюте перед глазами всё же заискрились. Сел на кровати  лихорадочно нащупывая выключатель маленького плафона ночного освещения. Только включил свет, как новый удар волны в борт, поволок меня вместе с матрасом в противоположную сторону. Успел подхватить падающий со стола будильник. Бросил его на кровать, в туалете со звоном что-то посыпалось на пол. Схватив вещи, я начал лихорадочно одеваться.
Услышал, как с грохотом распахнулась дверь каюты напротив, где жили Санька с Лёхой и тут же послышался голос первого, с матом через слово.
- Какого…что он там творит?!  Совсем охренели, мать вашу?!
- Кончай горло драть, одевайся быстро и на мостик! - Мастер ждёт, меняй Лёху. - Мы с ним пойдём проверять крепление плотиков. – Шевелись!
Опять хлопнула дверь Санькиной каюты, а моя, без стука отворилась. Я уже был почти одет, когда в дверях появилась фигура  боцмана в брезентовом длинном плаще и резиновых сапогах.
- Уже оделся? – Хорошо, проверь документы.
Я похлопал себя по нагрудным карманам рубашки и открыл шкафчик, собираясь  достать сапоги, он остановил меня.
- Не надо, так удобней будет.
Когда удобно, почему, я спрашивать не стал и вышел в коридор. Расставив руки в стороны, мы шли по коридору, правда, таких сильных ударов в борт, уже не было. Саныч коротко пересказал распоряжение капитана на мой счёт. Перед трапом пропустили вперёд себя, мчавшегося на мостик Саньку. Уже на трапе я сказал боцману:
- Теперь понятно, почему ты так окрестил Охотское море, а ведь метеосводка была хорошей и, целый день всё нормально было.
- Ничего ты ещё не понял, вот когда поднимешься, посмотришь, вот тогда, возможно, что-то до тебя и дойдёт. – А на Метео мы с Аронычем чхать хотели, знаем это море. Сводкам пусть молодые штурманцы доверяют, а у нас свой вещунчик имеется. – Не подводил ещё, - и мы с боцманом разошлись.
Он на выгибающуюся под ногами палубу - в ветер и дождь, я на камбуз, выполнять распоряжение Ароныча. Задание вроде бы простое, но при такой болтанке, выполнить его не так просто. Предстояло вскипятить воду и заварить крепкий чай. Никакого приготовления пищи. Только сухой паёк в виде хлеба, масла, сахара, печенья и остатков рыбных консервов. В такой шторм мало, кто способен кушать, а чтобы заглушить голод, этого вполне достаточно. Пока всё сделал, чуть не обварился кипятком и, пару раз шарахнулся бедром об плиту. Запихнув в карманы две пачки печенья и, держа в руке большой термос с чаем, балансируя в коридорах и на трапе, я направился на мостик.
Пока я был в одиночестве на камбузе, впервые за перегон появилось и не пропадало до того моменты, когда выбрался к людям, чувства тревоги, неудобства. И дело было не в болтанке – судно вело себя по-иному. Кругом всё потрескивало и скрипело, так и казалось, что сухогруз устало постанывает. Ты понимаешь, что эти звуки идут от внутренней обшивки судна, мебели, от всевозможных креплений, но от этого понимания тревога не пропадает, она холодным камнем перемещается вниз желудка и не рассасывается там, пока ты не оказываешься среди людей.
Прожектор на носу, прожектора с надстройки сухогруза, резали лучами темноту ночи, прорываясь сквозь сетку крупных капель дождя на несколько десятков метров далее носа судна. Капли барабанили, хлестали при порывах ветра по стеклу. «Дворники» метались, еле успевая сбрасывать потоки воды со стекла перед глазами рулевого. Санька на руле, капитан у пульта управления судном, старпом перед отсвечивающим бледно-зелёным светом экраном локатора. Когда я вошёл, Ароныч быстро обернулся. Во взгляде вопрос. Говорить, даже кричать не имело смысла и, я просто кивнул. Сбросив мокрые плащи в коридоре, следом за мной вошли Саныч с Лёхой и, всё повторилось: на немой вопрос капитана боцман ответил утвердительным кивком, в дополнение, поднял вверх большой палец.
В тёмных боковых иллюминаторах изредка мелькал тусклый луч прожектора, постепенно слабея. Караван давно уже потерял кильватерный строй, суда рассыпались по морю. Шипел, трещал помехами динамик. Изредка, глухо доносись обрывки фраз из переговоров рыболовецких траулеров, направлявшихся к Магадану. Столб света от прожекторов прямо по курсу, а по сторонам темнота и рёв волн. Когда не видишь, что творится вокруг, чувство тревоги постепенно нарастает, кажется, что время остановилось, и этот кошмар никогда не закончится. Это сейчас я понимаю про кошмар, а тогда, просто было тревожно.
В какой-то момент Санька неудачно вошёл в очередной вал, и судно получило пусть и вскользь, но удар в борт. Капитан поморщился и что-то сказал рулевому, Санька кивнул. Ароныч повернулся в нашу сторону. Лёха стоявший рядом со мной уже шагнул, чтобы подменить рулевого, но капитан жестом подозвал к себе Саныча. Они перебросились парой фраз, и боцман сменил у штурвала Саньку.
- Глаза устали, рябит всё, - Санька вначале встал на место боцмана у переборки, а затем, прикрыв ладонями глаза, сел на палубу, разбросав ноги циркулем, для большей устойчивости.
Свободные от вахты моряки не могли долго усидеть в каютах и бродили по судну, то поднимаясь на мостик, то сидели в кают-компании, возвращались в каюты, а уснуть ни у кого не получалось. И это объяснимо, какое здоровье надо иметь, чтобы спать, когда от качки кишки к горлу подкатывают. Да и нервы не стальные, все отлично понимали, в какой ситуации оказались. Речной сухогруз длиной более ста метров в шести-семи бальный шторм находился в центре Охотского моря.
Дождь и ветер стихли одновременно, будто всемогущий резко поменял положение вентиля огромного душа. Ошмётки рваных чёрных туч медленно проплывали над нами, открывая по-осеннему серый, но уже подсвеченный встающим солнцем небосвод. Часы показывали начало пятого.
По крайней мере, теперь можно было видеть, что творится кругом. Есть такое выражение – на душе отлегло и, я хотел поделиться им с матросом, сидевшим рядом, но столкнувшись с его хмурым взглядом, не решился.
- Всё только начинается. – Сейчас оно начнёт раскачиваться и надо продержаться пару часов. – Потом пойдёт на спад, - успокоил меня Санька и попытался улыбнуться.
Получилось у него плохо.
Да, были штормы в северных морях, прихватил он нас и в Тихом океане, но там всё было привычно, всё как бы по правилам. Ветер, волны, перерастающие в валы с пенной верхушкой. Они росли, накатывались один за другим упорядоченно, предсказуемо. Здесь же всё было не так..
Мутные валы в шапках пены, накатываясь, вдруг в каком-то месте лопались, превращаясь в заячью губу. Одна часть вала рушилась, бурля грязной пеной, а другая вздымалась, вознося гребень, как молотобоец огромный молот.
Нос судна то зарывался в кипенье пены, которая оседая водой, прокатывалась до второго трюма, то судно как бы замирало, дожидаясь, когда многотонный водный молот, рухнет перед самым носом, вздымай тучу брызг и пены. Обрушившиеся  валы шипели, вновь набухали, метались и бились о борт уже в районе надстройки судна, отстреливая брызги и пену выше иллюминаторов ходового мостика.
Рулевой и капитан как бы вросли в палубу. Саньку подменял боцман, изредка Лёха, а вот Ароныч передавал пульт управления старпому всего пару раз, только для того, чтобы сделать глоток чая. Как им удавалось в этой свистопляске огромных волн выбрать момент для принятия мгновенного, правильного решения, куда направлять нос судна, для меня так и осталось загадкой.
- Напоминает кипение воды в большой ёмкости, там тоже не понятно, где и когда со дна поднимется бурун, вспухнет пузырь, - сказал я Санычу, указывая на месиво волн за бортом.
- А что, похоже. – Правильно, ничего предсказуемого. – Этим они и отличаются в это время года. – Сильный, «неправильный» шторм с хаотичной волной, возникает  внезапно, ниоткуда. – Вот за это и получили они от моряков такое название – поганые. 
Снизу, ближе к корме, раздались звуки ударов. Все прислушались.
- Это у тебя на камбузе?! – Что там может болтаться?
- Ничего, всё закреплено.
Капитан обернулся в нашу сторону, перевёл взгляд на дверь и, мы с боцманом бросились к выходу.
Гайки, крепившие  большой холодильник к переборке, срезали с болтов резьбу, одну за другой. Мы подпёрли агрегат плечами.
- И, что дальше? – натужно прохрипел Саныч. – Брусья есть в машинном отделении, это ближе всего.
Выбрав момент, я подпёр  холодильник спиной, упёрся  ногами в электроплиту.
- Давай Саныч, я подержу.
- Удержишь?!
- Постараюсь.
Вернулся он вместе с вахтенным механиком. Используя минимум инструментов, уповая на  подмогу главной помощницы русских мужиков в таких ситуациях - «богоматери», мы быстро установили распорки.
- Вовремя подсуетились, - боцман удовлетворённо  похлопал по брусу.

«Команде надеть спасательные жилеты», - разнёсся голос капитана по судовой трансляции. Второй раз за три месяца я услышал такую команду. Переглянувшись с Санычем, мы бросились к трапу, не вверх, как собирались, а вниз, на свою палубу.
Хлопали двери кают, моряки выскакивали в коридор, набегу надевали жилеты и, успевали прихватить оранжевое одеяние для тех ребят, кто стоял в этот момент на вахте. То одна переборка коридора кренилась, то другая. Раскинув руки в стороны, все устремились к трапу. Хоровая нецензурная брань, адресованная многочасовому шторму, витала в воздухе.
Цепляясь за поручни трапа, держа в другой руке жилет для Саньки, боцман, тяжело дыша за моей спиной, всё же успевал инструктировать.
- Если что, к мотоботу не лезь…при такой качке, спускать не будем. – Разобьёт, только людей покалечим, … держись ближе к плотикам. – Прыгай в воду и цепляйся за него, только смотри, чтобы он не дал тебе по голове.
Никогда не читал и не слышал от других моряков, чтобы в критические моменты весь экипаж судна собирался в одном месте, но у нас было так. Два механика и моторист у дизелей, радист на своём месте, а все остальные собрались на мостике. Расставив ноги, опираясь спиной о переборку и повторяя вместе с ней все наклоны судна, люди стояли шеренгой плечом к плечу.
Да, это газетно-репортажный штамп, где ещё может быть добавлено про чувство локтя. Но, когда ты на своей шкуре испытываешь, что это такое, то в дальнейшем пропадает всякое желание ухмыляться, когда слышишь или читаешь подобные выражения.
В отсутствие ветра шторм достиг своего пика и, раскачивая волны, устроил качели в разных плоскостях, как бы играя с судном. А главным судьёй в своей игре  назначил обычную стрелку. Стрелку креномера.
Судно тяжело переваливалось с борта на борт, она замирала у критического деления и, всё же в последний момент сухогруз успевал выровняться, встречая очередную волну. Несколько мгновений стрелка дрожала в обычном положении и вновь начинала стремительное падение то влево, то вправо, устремляясь к красной черте, за которой, жизнь судну не отводилась. Ляжет на борт, зачерпнёт воды, не успеет выровняться и, очередная волна добьёт его.
Десять пар глаз неотрывно смотрели на эту заострённую железячку. По еле заметному шевелению губ моряков трудно было понять, молится человек, или беззвучно матерится. А если молится, то кому, за кого? Богу, или за капитана с Санькой? Надеются, просят, чтобы выигрыш в этой игре с океаном оказался на их стороне.
Сколько длились эти ужасные качели, сейчас трудно вспомнить. В такие моменты время уже не имеет значения, оно как бы останавливается, зависает перед тобой в раскачивающемся пространстве. Всё зыбко и неопределённо.
Но, всё когда-то заканчивается, так или иначе. Вот и шторм потихоньку начал затихать терять силу. Стало меньше шорохов и тресков в эфире. Можно было разобрать обрывки фраз из переговоров судов, находившихся в этот момент в море. Прорезался сквозь помехи и голос нашего флагмана, он начинал запрашивать суда рассыпавшегося каравана. Один «Омский» ответил, другой, а о нас - молчок. Я удивлённо посмотрел на боцмана.
- Чего ты смотришь, он же не дурак, понимает, что дёргать сейчас Ароныча нельзя, иначе можно услышать в эфире такое, о чём ещё долго будут вспоминать  не только в нашей конторе.
Заменив рулевого, капитан передал управление судном вахтенному штурману. Отдав ему какие-то распоряжения, повернулся к нам.
- Ну, и что стоим здесь?! – Разошлись, нечего под ногами у вахты путаться, - и направился в каюту.
Когда дверь за ним закрылась, растирая затёкшую поясницу и ухмыляясь, Санька громко добавил:
- Состязания по прыжкам в воду и массовый заплыв экипажа в естественных условиях, на сегодня отменяется и переносится на неопределённое время. – Всем спасибо за сочувствие и внимание. – Расходимся товарищи по койкам, в дверях и на трапах просьба не толкаться и смотреть под ноги.
- Вот зараза языкастая! – бросил кто-то из моряков ему и все потянулись к выходу с мостика.
Вновь ожил эфир. Теперь уже запрашивали нас, но не флагман, а капитан с другого «Омского». Мы задержались у открытых дверей, прислушиваясь. Выслушав запрос, штурман ответил:
- Капитан отдыхает, просил его не беспокоить. – Утром должны входить в Амур.
В эфире повисла пауза. Кто-то там был в растерянности и не нашёлся что ответить, кроме, как:
- Ясно, конец связи.
Уже в коридоре, злорадствуя и торжествуя, Саныч сжал кулак, а другой рукой откатил рукав куртки к плечу, демонстрируя международный жест, хрипло рявкнул:
- На-ка вот, выкуси! – Сделал тебя Ароныч! – Рекордсмен хренов, мы будем первыми в Николаевске.
Шли по коридору, спускались по трапам, обмениваясь репликами, вспоминали пережитое за эти долгие часы на мостике.
- А водичка-то за бортом всего плюс четыре…
- Минут двадцать можно было продержаться…
- До неё ещё долететь надо, санитары этих мест – касатки, так и шли заразы рядом с нами.
- Так говорят, что они вроде на людей не нападают?
- Это они тебе сказали, или прочитал где?!
Нервное напряжение спало. Люди смеялись, шутили, предвкушая близость финиша.
- Очередной раз выкрутились. – О господи, когда же это закончится?! – пробормотал пожилой моторист.
- От тебя зависит, отдел кадров вроде бы не сокращают, - ответил ему Санька, открывая дверь соседней каюты.
Самое мерзкое во время многочасового шторма – это бортовая качка. Состояние сравнимое только с глубоким похмельем после сильной попойки, когда смешиваешь водку с вином, а «полируешь» всё пивком. После такого, остаётся только рухнуть в кровать, зарыться лицом в подушку и постараться как можно быстрее уснуть. Что я и сделал.
Утром, умываясь, «любовался» своим отражением в зеркале. Всклокоченная, отросшая за два с половиной месяца пегая борода, тёмные круги под глазами. Есть в народе такое выражение: «Выглядит, как снятый с креста». Когда команда пришла на завтрак, понял, что «крест» не обошёл стороной никого.
Капитан объявил, что после обеда будем в Николаевске-на-Амуре. Наш сухогруз остаётся там, а остальные суда утром следующего дня уйдут вверх по реке в Хабаровск. Если старпом после швартовки успеет получить в банке деньги, то вечером будем с авансом на обратную дорогу и, утром можем быть свободны. И заканчивая, сказал:
- Есть два варианта: выбираетесь из Николаевска самостоятельно, или на остальных судах идёте до Хабаровска и, улетаете уже оттуда. - Выбирайте, мне надо знать, кто пойдёт до краевого центра и подать список людей флагману.
После завтрака Саныч заглянул ко мне на камбуз, кивнул в сторону кормы.
- Пошли, перекурим, вопрос есть к тебе.
В курилке уже ждали Санька с Лёхой.
- Как думаешь выбираться домой? – До Хабаровска пойдёшь? – спросил меня боцман.
- Сколько туда ходу?
- Приёмщики торопиться не будут, судно для них новое, не обкатанное, пару дней будут шлёпать.
Скривив физиономию, я спросил:
- Есть другие варианты?
- Есть, только мне надо созвониться кое с кем уже в городе. – Можем оказаться в Хабаровске в тот же день, раньше всех.
- Конечно я с вами, чего тут думать.
- Вот и лады, так и скажу Аронычу, что мы списываемся с судна в Николаевске.
Они разошлись по каютам отсыпаться, а я остался в курилке, любоваться окружающими красотами.
Ох и красива же, воистину, золотая осень на Дальнем Востоке! 
Амур бросает свои воды под нос судна, слегка вспениваясь, они журчат, проносясь вдоль бортов. Небо чистое, голубое, без единого облачка. Солнце по-летнему ярко, чтобы рассмотреть берега, приходится ставить ладонь козырьком над глазами.
В лесах береговых сопок царит осень. В своей необузданной фантазии, она превращает их  в своеобразные палитры с набором множества красок.
Жёлтым золотом трехсотой пробы горят в лучах солнца смешанные леса. Сочным малахитовым цветом оттенены хвойные рощи. Рассыпавшимися красными коралловыми бусинами, ближе к берегам и, наоборот, на округлых вершинах сопок, пламенеют вкрапления клёнов. Просто какое-то буйство красок проплывает перед глазами. То слева, то справа по борту наплывают такие же пёстрые островки с камышовыми зарослями по берегам. Появляются моторные лодки с рыбаками, явный признак того, что до города не так далеко.
К причалам Николаевска-на-Амуре мы подходили уже после обеда. На своей контурной карте я прочертил последнюю линию маршрута, а под кружком, обозначающим город, поставил жирную точку и, проставил  дату – шестнадцатое октября восемьдесят четвёртого года.
За кормой остались два океана, или восемь северных морей, не считая прочих мелочей. Кому, что больше нравится.
Стоя со швартовым у борта, Санька вглядывался в большую группу встречающих на причале.
- Людей много пришло, женщины есть, но вот приветственных чепчиков в воздухе не вижу и, самое главное – отсутствует красная дорожка, духовой оркестр. – Это уже большое упущение местной публики! – не удержался от комментария  наш зубоскал.
- Перебьёшься, тоже мне, первооткрыватель нашёлся, - в тон матросу, ответил Саныч.
- Может быть и не первооткрыватель, но и далеко не последний в этой славной шеренге, - и, швартовый конец полетел на причал.
Приёмщицей моего камбузного хозяйства оказалась женщина лет пятидесяти с гаком. Познакомившись, она поспешила меня обрадовать:
- Ваш-то капитан попросил меня освободить тебя от сегодняшнего ужина, сказал, что замордовали они тебя.
- Прямо  вот так и сказал?
- Ну, что-то в этом духе. – Так что иди, отдыхай, отоспись. - Я всё посмотрю, передаточную ведомость нарисую и подпишу.
И повторила:
- Иди, отдыхай, а то на тебя страшно смотреть. – Заявишься в таком виде домой, тебя жена в следующий рейс уже и не пустит. – Я бы, на её месте, так и сделала.
Она начала открыла холодильник, морозильную камеру, заглянула в кладовку и удивилась:
- Господи, чем же ты такую ораву мужиков кормил?! – У тебя же кроме рыбы, яичного порошка, вермишели и макарон, ничего нет.
- Вот тем и кормил в последнюю неделю.
- Ладно, у нашего боцмана в Николаевске сестра заведует продуктовым, придумаем что-нибудь на ужин.
Спускаясь по трапу на свою палубу, я столкнулся с Санькой и боцманом.
- Мы со старпомом в город, крикнул мне Саныч, - и они убежали.
Моя сменщица действительно ужин «придумала», на столе были магазинные пельмени со сметаной. Устроила нашему экипажу – «праздник живота». В курилке после ужина Саныч, потирая руки, сказал нам:
- Повезло, мой старый приятель оказался на месте  - Завтра в половине десятого будет ждать нас в скверике возле аэропорта. – Улетим военно-транспортным бортом в Хабаровск, а уж там, проще будет достать билеты на четверых, чем через пару дней, когда вся наша перегонная орава окажется в аэропорту.
Докурили и поднялись к каюте старпома, получать свои двести пятьдесят рублей командировочных на дорогу домой.
Утром я собрал свои вещички в сумку и поднялся в кают-компанию, откуда доносился смех. Гладко выбритый до синевы на щеках Санька, отбивался от шуток бородатого большинства.
- Что б вы в этом понимали?! – доносился его голос. – Сейчас, как же, буду я вам тут всем объяснять. – Размечтались!
О чём шёл разговор, и сыпались подколки, я узнаю чуть позже, не пройдёт и часа. Позавтракав, вставали из-за стола.
- Чтобы в девять все были на причале. – Упаковки с рыбой мы с Лёхой уже перенесли на палубу к трапу, - дал нам указание Саныч.
Распрощавшись с остающимися на судне моряками, я зашёл в каюту за сумкой. И, только тут вспомнил про свою контурную карту, висевшую на стене камбуза. Да и женщину надо поблагодарить за всё. Поднялся в своё, а теперь уже в её хозяйство.
Распрощался со сменщицей и начал уже отклеивать пластырь, крепивший уголки карты к перегородке. За спиной раздалось тихое:
- Не трогай её сынок. – Оставь, пусть весит. – Ты себе в Ленинграде ещё нарисуешь. – Пусть люди смотрят и понимают, откуда вы его пригнали и через что прошли. – Я вот смотрю, глаза видят, а не верится, это ж страх Господень!
И напоследок привела последний довод, против которого, мне было не устоять.
- Когда вас в море штормом трепало и портовые говорили нам, что связи с вами нет, мы с женщинами в местный храм бегали, свечки матери-заступнице ставили. – Может быть, и помогло.
Что тут сказать?! Я убрал руку от карты, тем более, что тетрадь с дневниковыми записями уже  лежала в сумке. Когда я уже шёл к выходу, она крикнула мне вдогонку:
- Я боцмана нашего попрошу, он её в рамочку вставит и застеклит. – Пусть весит, сынок.
Пусть.
Взвалив на плечо упаковку с рыбинами, я шагнул на причал, где меня уже поджидали.
Прошли по территории порта и прежде чем свернуть за угол последнего здания, Саныч остановился, повернулся лицом к нашему сухогрузу и перекрестил его.
- Какой он у тебя по счёту? – тихо спросил Санька.
- Первые четыре года считал, а потом сбился, да и какая разница. – Все они мои крестники.
- А у тебя какой?
- Двенадцатый и последний. – Суеверный я, не люблю число тринадцать.
Вот так, пока добирались мы до нужного места, и узнал я то, над чем шутили моряки в кают-компании во время завтрака.
Это был последний Санькин перегон. Парень решил жениться и, мало того, восстановиться в институте, ради чего и решил «завязать» с морями. Оказалось, что из Тикси и уже из Николаевска-на-Амуре, он созванивался не только с Диксоном, но и с домом, где уже родители знали, что сын домой возвращается с невестой. По Санькиным расчётам, его в аэропорту Ленинграда будут встречать его отец и Люба. Это, если нам удастся улететь с Дальнего Востока без приключений.
- А капитан в курсе, - спросил Лёха.
- Так мы вместе с Санычем к нему заходили попрощаться. – Тогда и сказал ему.
- И, что он?
- Сказал, что правильно всё делает, - ответил за матроса боцман и продолжил.
- Жалко конечно мол, но всё правильно. – Сказал ещё, что мог бы из нашего Саньки получиться хороший капитан, да возраст, уже не тот у него, чтобы поступать в мореходку.
- Да не в этом дело, - перебил боцмана Санька, - Ты же помнишь, как он сказал: « Мог бы получиться, но вряд ли - капитан. Так и проходишь всю жизнь в штурманах из-за своего языка. Не умеешь ты его держать за зубами. А так, всё правильно - учись».
- Да, было такое, - согласился Саныч.
Пришли в скверик недалеко от аэродрома. Сюда явственно доносились звуки ревущих турбин самолётов, толи заруливающих  на стоянку, толи просто прогревающих двигатели.
- Так мужики, давайте скидываться по пятнашке, - завидев в конце аллейки человека направляющегося в нашу сторону, сказал боцман.
Мы передали ему деньги. Коренастый мужчина в видавшей виды, потёртой кожаной куртке, держа в руке офицерскую фуражку, подошёл к нам. Со всеми поздоровался за руку, а с Санычем обнялся, как со старым знакомым. Боцман передал ему деньги. Он разделил их, часть сунул в карман куртки и хлопнув по нему пояснил:
- Это для прапора на КПП.
- Водку взяли в дорогу. - Мне обычно дают эшелон в пять, шесть тысяч метров, холодрыга будет в «утробе». - Могу привезти вас в Хабаровск в виде сосулек, а так хоть согреетесь.
- Вот чёрт, забыл совсем, это моя промашка, тут недалеко за углом есть магазинчик. - Лёха давай бегом. - Прихвати пару пузырей, - указывая рукой направление, послал «гонца» Саныч.
- Давай свою контрабанду, - и лётчик протянул руку в сторону сумки боцмана, куда были упакованы шкурки, выменянные Санычем на Вайгаче. - Минут через двадцать выдвигайтесь к КПП, - и, повесив сумку на плечо, пилот зашагал в сторону лётного поля.
Когда мы подошли к проходной, к ней уже подходил и офицер, держа в руке бумагу. Вернулся он из дежурки вместе с высоким и худым прапорщиком, форма на котором, висела как на вешалке. Увидев наши живописно заросшие физиономии, прапор напрягся и с сомнением в голосе, спросил лётчика:
- Товарищ майор, а паспорта у них хоть есть?
- Не сомневайся, всё есть.
Мы протянули стражу проходной наши документы. Личность Саньки он сверил быстро, а вот в наши заросшие лица, вглядывался очень внимательно.

В центре «утробы», как назвал грузовой отсек самолёта майор, лежали ящики и какие-то железяки, видно, запасные части. Всё это хозяйство было закреплено растяжками. Мы расположились рядком на дюралевых лавках, на которых обычно сидят десантники.
Взревели по нарастающей двигатели и, всё в грузовом отсеке зазвенело, забренчало, перекричать эту какофонию было невозможно. Взлетели. Минут через сорок холод пробрал нас до костей и бутылки с водкой пошли по рукам. Пили прямо с горла, закуску Лёха не догадался взять, а разрывать упаковку на рыбе не хотелось. Занюхивали спиртное «рукавом». Навестил нас и командир, увидев в наших руках откупоренные бутылки, одобрительно поднял палец вверх. Стараясь перекричать шум в грузовом отсеке, что-то кричал нам, а потом, более доходчиво объяснил всё жестами и растопыренными пальцами ладоней. Мы поняли, что всё нормально и через десять минут самолёт пойдёт на посадку.
На бетон дальней стоянки хабаровского аэропорта мы вышли не в качестве сосулек, но в очень близком к этому состоянию. Боле-менее отогрелись только, пока армейский «Уазик» вёз экипаж самолёта и нас до здания аэровокзала.
Уже в павильоне, оглядев нас, Санька изрёк:
- Ну и рожи у вас, да и попахивает не «Шипром». – Давайте документы и деньги, а сами встаньте в какой-нибудь уголок и не мозольте людям глаза. – А я в кассы.
Так и сделали. Санька ввинтился в очередь у билетных касс и. минут через двадцать его спина уже маячила у одного из заветных окошек. И, в этот же момент, нас вычислили и очень заинтересовались нами, старший лейтенант и сержантик милиции. Подошли, представились и потребовали документы. Пока мы объяснялись, показывали на спину приятеля возле касс, Санька успел вернуться, держа в руках наши паспорта и два билета. Когда всё уладилось, он по-дружески взял старшего лейтенанта под ручку, и они отошли в сторону. Минут пять тихо, но оживлённо побеседовали и матрос вернулся. Обращаясь к нам с Лёхой, сказал:
- Билетов в кассах на наш рей было только два, но старлей обещал добыть для вас две брони.
Увидев кислое выражение наших лиц, заверил:
- Старлей гарантировал, так что, гоните по червонцу на всякий случай.
Доблестный сотрудник милиции не подвёл и часа через два мы уже сидели в мягких креслах лайнера, начинавшего разбег по хабаровской бетонке, направляясь в столицу. Достать билет на прямой рейс до Питера, как сказал Санька, было совсем нереально в тот день.
Тепло салона, размеренный гул самолёта, выпитая водка, сделали своё дело и, мы дружно вырубились.
- Ребята, просыпайтесь! – Ну, и горазды же вы спать, весь полёт проспали, - стоя в проходе, стюардесса усиленно трясла нас Лёхой за плечи.
- Есть такое дело, - сладко потягиваясь, ответил ей Санька и добавил. – Вот если бы ты ещё дала нам водицы испить, трубы-то горят.
Пассажиры уже начали вставать со своих мест, заполонили весь проход.
- Скажу своим девчонкам, будете выходить, откроют вам пару бутылок, а то действительно, выхлоп от вас не очень ароматный.
Потушив костёр в пустых желудках, мы последними вскочили в отъезжающий от самолёта автобус. Есть хотелось ужасно и, получив багаж, мы первым делом бросились к ближайшему буфету. Жевали бутерброды с твёрдым, как подошва сапога сыром, запивая всё лимонадом. Санька промычал набитым ртом:
- Вы тут стойте, а я быстренько в переговорный, - и, умчался.
Вернулся, сияя, как надраенный пятак.
- Всё отлично, созвонился с мамой. – Любаша моя прилетела тоже через Москву пару часов назад. Отец уехал встречать её. Потом созвонится с домом и будут встречать нас  в Пулково.
- Молодец, всё рассчитал, осталось только чуть-чуть – до Пулково добраться, - ставя пустой стакан на столик, прокомментировал радостную информацию от Саньки, боцман.
На поездку от Домодедово до Шереметьево сторговались с таксистом за одну рыбину и по трояку с носа. В аэропорту опять доставали билеты на Ленинград  способом,  проверенным в Хабаровске – через милицию.  К цене билетов добавились ещё две красные рыбки. Оставалась не распакованной только моя рыба, но Саныч меня «успокоил»:
- Саньку будут встречать, а нам придётся втроём до дома добираться, вот тогда и она пойдёт в дело.
Прилетели в Ленинград. Только ступил на верхнюю лестничную площадку в зоне прилёта и встречи пассажиров, как радостный девичий визг и вопль: «Саня!» - разнёсся по толпе встречающих и, пробившись сквозь ряды людей, Люба бросилась к Саньке. Повисла у него на шее. Потом к нам подошёл высокий, седой, но ещё крепкий с виду мужчина – Санькин отец.
Первое такси, увозившее Саньку, уже готовилось отъезжать, когда Саныч крикнул своему бывшему матросу:
- На свадьбу-то, не забудешь пригласить, баламут!
- Боцман, вот вечно ты меня норовишь обидеть. – Приглашу, всех приглашу!  - дверца машины захлопнулась и они уехали.
Наш таксист удовлетворился точно таким же расчётом, как и его коллега в Москве.

Дверь квартиры я открывал своим ключом. Меня ждали. В прихожей стояла радостно улыбаясь жена и, прижимаясь к её ноге, четырёхлетний сынишка. После объятий и поцелуев с женой, я присел и протянул к нему руки.
- Господи, как же ты вырос за это время, иди быстрей ко мне!
Ребёнок испуганно попятился, стараясь спрятаться за мам, готовясь зареветь.
«Марш в ванную, мойся и сбрей эту гадость, - и. жена провела ладонью по моей бороде, - видишь, ребёнок не узнаёт тебя?!»
Всё, я дома.

Через два дня мы вновь встретились на Васильевском острове в нашей конторе. Получали деньги за весь перегон, а я получил и расчётную книжку. Внимательно изучая её, отошёл от кассы в сторонку. Общая сумма была неплохой, если не учитывать, что за три месяца моего отсутствия, жена была вынуждена набрать долгов на двести рублей.
Поразила только одна запись. Поразила и возмутила настолько, что от злости и возмущения, аж горло перехватило.
- Что шеф, столько получил, что домой донести не можешь, - раздался за моей спиной голос боцмана.
Я молча протянул ему свою расчётную книжку, указывая на строчку, где согласно тарифу, повару причиталось за выпечку – три рубля в месяц.
- Сволочи! – Какой урод такие тарифы разрабатывал? – Засунуть бы ему в пасть этот трояк! – еле выдавил я из себя.
- Ты у нас кем числишься, поваром? – Так чего ты удивляешься?! Государство заранее всех поваров «несунами» и жуликами считает, исходя из этого, и все тарифы для вас состряпаны. – Они же не понимают, или не хотят понимать, что тебе в проливе Велькитского, некому мясо с камбуза нести.
- Как это некому, а мишкам белым, чтобы позировали лучше, - щуря глаз, встрял в разговор, появившийся рядом Санька.
- Крохоборы, хоть бы червонец премиальных за перегон и рекорд чёртов подбросили.
- Вот, и ещё один недовольный объявился, - сказал Санька, оборачиваясь к Лёхе.
- А что, не так что ли? – Ему рекорд, глядишь, медальку на грудь повесят, а мы страха натерпелись в Охотском и, даже поганого червонца не заслужили?!
Вот так, матеря начальство, мы и разошлись по домам.
А ещё через день на второй странице газеты «Известия», появилась маленькая заметка в четыре строки. В ней говорилось о том, что впервые, более чем за пятьдесят лет, Экспедиция спецморпроводки речных судов, провела на Дальний Восток караван без зимовки.
Примерно так, даже менее  четырёх строчек.
Прочитал заметку, и невольно вспомнились слова капитана: «Мы не космонавты, чтобы о нас трубили газеты, просто делаем свою работу». «Может быть, потому и не трубят, что прикрывают огромную, государственную авантюру», - подумалось мне в тот момент.
Были у меня потом ещё перегоны, но запомнился этот – первый.
Когда через несколько лет встал вопрос – море, или семья? Я, конечно, выбрал семью. Тем более, что чистая характеристика уже была заработана.
«Лягушка» оттолкнулась не от кусочка масла, а от льдинки и, выпрыгнула на свободу.
Но это - уже другая история. 

Почти как у Дюма-отца, только на один год больше
Середина мая две тысячи пятого года.
День был солнечным и по-летнему тёплым, но сдавая сумку в камеру хранения Московского вокзала, зная капризную погоду Питера, я вытащил из неё складной зонтик.
До регистрации вылета на Берлин времени достаточно и пару часов можно посвятить прогулке по центру моего любимого города.
Никуда не торопясь, я шёл по левой, затенённой стороне Невского проспекта. Когда-то я мог здесь идти с закрытыми глазами, вспоминая и рассказывая, какое здание на этой стороне, какое напротив, где и какой магазин, кафе. Сейчас же я бы на это не решился. Здания на месте, одни обновлены и ухожены, до других, руки у властей и новых хозяев ещё не дошли, или денег не хватило. Про магазины и кафе и говорить нет смысла, вывески, и витрины на проспекте меняются почти каждый год. Засилье всего иностранного поражает. Но, это мой город, который упорно сопротивляется чужеродному, и просто обязан победить в этом противостоянии. Иначе и быть не может.
Молодая, по-весеннему яркая и в тоже время почти прозрачная зелень деревьев за оградой Дворца пионеров. Ещё метров сто и видишь, как свежая зелень, окутывая деревья и кусты, берёт в полукольцо, как бы охраняя тылы, постамента величавой царицы, возвышающейся над своими соратниками и проспектом
Вот именно здесь, у так называемого горожанами Катькиного садика, я и обнаружил, что остался без сигарет. На дальнем углу Гостиного двора есть табачный киоск. К нему я и направился.
Был совсем близок к киоску, когда от него отошёл пожилой мужчина в серой куртке. Прошло более двадцати лет, но я узнал его и крикнул:
- Саныч, боцман!
Он поднял голову, повернулся. Солнце било ему в глаза, и. он прикрыл их козырьком ладони. Шаг, ещё шаг к нему и он узнал меня.
- Шеф, твою душу! Ты что ли?!
- Узнал, значит, похож ещё. – Похож, да уж больно седина тебя пометила.
- Ну, по сравнению с твоей, поменьше будет.
- Мне положено, я же старше как-никак
Мы обнялись.
- Как ты, что, где? - засыпал он меня обычными в таких случаях вопросами.
- Саныч, но не здесь же стоять?! – Расскажу и, тебя буду пытать вопросами. - Давай, сядем, как бывало, там и поговорим толком.
Пока шли подземным переходом на другую сторону проспекта, он успел мне сказать, что времени у него сегодня навалом, а мне пришлось огорчить его, что у меня всего пара часов и затем надо мчаться в Пулково.
- Пара так пара, если не размазывать, то уложимся.
В кафе сели за дальний столик в углу, чтобы мы никому, но и нам никто не мешал. Я заказал графинчик хорошего коньяка  и что-то из закуски. Девушка принесла всё очень быстро. Когда официантка отошла, боцман тихо спросил, щёлкнув ногтём по стеклу графина:
- И на кой чёрт ты его заказал, взял бы водки? - Тоже разбогател что ли?
- Да нет вроде, но и не бедствую. – А почему тоже? – Давай, рассказывай, кто у нас в богатеи выбился.
Налили, выпили первую рюмку, как и полагается – за встречу. Он настоял, чтобы я вначале рассказал о себе. Пришлось коротко поведать ему обо всех поворотных  моментах моей жизни, за последние двадцать лет. Саныч притронулся к своей рюмке. Я понял и стал наливать.
- Чуть-чуть, не будем частить. – Правильно ты всё сделал. – Семья и жизнь - что ещё может быть дороже? – Было прежде ещё кое-что, не менее важное, но сейчас не будем об этом.
Закусили и боцман, улыбнувшись, посмотрел на меня и начал свой рассказ.
- А ведь я, считай целый год, тоже за бугром, в Америке прожил. – Дочка моя окончила институт и быстренько вышла замуж за своего однокурсника. – Хороший парень, башковитый. – Пару лет жили у нас, а потом его по какой-то программе пригласили в Америку. – В те годы уже проще с этим делом было, «перестройка», чёрт бы её побрал, по стране гуляла. - Кругом бардак, в конторе развал, судов для перегона нет, не строят и не покупают – не за что. – Люди побежали, кто куда, а кому я нужен? – Два года до пенсии оставалось.
Тяжело вздохнув, Саныч полез в карман за сигаретами, я тоже достал. Заметив это, официантка принесла и поставила на стол пепельницу. После глубокой затяжки, бросив взгляд на часы, боцман продолжил:
- Затянул я, а время-то идёт, пробегусь по самому главному. – Хлебнули мы с женой в те годы безденежья по полной программе, если бы не помощь дочки с зятем, то и не знаю…
Затушил сигарету и продолжил:
- Потом и жена слегла. - В больнице её не стали долго держать, выписали домой, сказали, что неоперабельная. – Год я от неё не отходил. – На похороны дочка прилетела, она тогда только родила сынишку, а когда вернулась в Америку, месяца через два прислала мне приглашение и деньги. – Я тянул до последнего, а потом чувствую, что могу свихнуться от одиночества, или запью по-чёрному, – Оформил визу и улетел к ним.
Я потянулся к графину со словами:
- Так давай, за внука твоего.
- Не спеши, успеем ещё пяточки ему обмыть. – Или тебя уже время поджимает?
- Ещё нет.
- Вот и хорошо! - Я быстренько, правда, и выговориться хочется.
- В штатах я больше года не выдержал, хоть и был вариант продлить визу. - Всё хорошо у дочки. – Дом-полная чаша, работают оба, деньги есть, внучок у меня отличный, а как выйду на улицу – так меня с души воротит. – Ну, ни моё это! – Им – американцам, нас не понять, а нам их, и вряд ли когда это изменится. – Каждый должен жить у себя. - Вот и вернулся я через год в Питер.
- Плесни половинку, - боцман подтолкнул свою рюмку ближе к графину. – Теперь можно и за внука выпить. -  К рассказу о Саньке-богатее, буду переходить.
- Вот как! – Давай.
Выпили и, поковырявшись вилкой в закуске, Саныч спросил:
- Про наши девяностые, рядом с которыми, двадцатые американские, и рядом не валялись, я рассказывать не буду? – Тебе они, как я понял, боком вышли.
Я кивнул, соглашаясь и, он продолжил:
- Иду я как-то по Садовой, бренчу медью в кармане, просчитываю, как  с ней последние дни до пенсии протянуть, а с другой стороны улицы мне орут: - Саныч, боцман! Жив зараза!
- Представляешь?! – Белым днём, в центре города, чуть ли не матом ко мне обращаются. – Присмотрелся. – Стоит хорошая иномарка, стекло водителя приспущено.  – Подхожу ближе, - а он мне ещё хлеще выдаёт:
- Я уж тебя, почти похоронил! – Заезжал к тебе трижды, стучал, звонил в дверь, тебя нет и соседи, даже носа не высунули. – А я помню, что хата у тебя приличная, вот я подумал, что из-за неё, тебя запросто могли сделать подлёдным водолазом. – Сейчас такая практика в моде.
- Ну, что с него взять?! – как был балаболом, так и остался. – Только поправился слегка, холёным стал, но в этом его заслуг мало,  к этому Любаша руки приложила. – Деньги - это да, его заслуга.
- Откуда они у него, с чего начинал?
- За три года домучил он вечернее отделение института. Получил диплом. – За это же время Люба ему двух сыновей родила. - Родители Санькины, конечно, сильно им помогали в те годы. – А потом времена настали с брокерами-шмокерами всякими, биржи появились. – Голова, хватка, умение всё рассчитать и просчитать на шаг вперёд, это у Саньки всегда было. – Вот в этих биржевых делах, он первые крупные деньги и заработал.
– Сейчас у него солидная фирма, коттеджные посёлки в пригородах строят. - Всё у него хорошо и дома, и по работе, а главное, не зажрался Санька, нос не задрал. – Мне платит хорошо, грех жаловаться, да он и раньше жадным не был.
- А ты чем у него занимаешься?
- Я у него на повышение пошёл.
Он засмеялся, увидев, мою мимику.
- Да, я теперь капитан, а Санька, хоть и хозяин яхты, но так рулевым и остался.
- Во дела-то! - я совершенно искренне удивился.
- В том году он её и купил, когда мы с ним встретились. – Дизель приличный, парус, каюты на шесть человек, вся начинка с камбузом и прочими прибамбасами.
Когда я разливал остатки коньяка по рюмкам, он не возражал, а только сказал:
- Выпьем за Саньку и его семейство, молодцы они, хорошая семья получилась и, под эту же рюмку коротко расскажу о Лёхе.
- Он давно уже живёт в Норвегии, ещё в горбачёвские годы, нашёл его  норвежский преподаватель, о котором он нам рассказывал. – Вначале Лёха к нему перебрался один, а через год и семью всю вывез. - За эти годы трижды бывал в Питере вместе с женой. - Последний раз проездом, из Керчи. – Хоронили они родителей, квартиры продавали, короче, рубили все нити. -  Одни могилы только у них в России остались.  - Лёха работал водолазом, потом инструктором водолазного дела на норвежских нефтяных платформах. – Сейчас сменил своего наставника и преподаёт в центре подготовки водолазов-глубоководников. – Показывали фотографии, всё у них тоже «в шоколаде», хорошие дом, машина, и прочее. – Дети выросли, самостоятельные уже.
- Вот такие дела шеф! – Всё нормально у нас. – Да и у тебя, похоже, не хуже. – Так что – живём дальше!
– Давай закругляться, как бы на самолёт ты не опоздал.
- Всё нормально, успеваю, - ответил я Санычу, посмотрев на часы.
Оплатил счёт и когда мы уже шли к выходу, я спохватился:
- Слушай, я не спросил, и ты ничего не сказал о Ароныче. – Что с ним-то, что знаешь?
- Ничего толком и сказать не могу, слышал только, что в начале девяностых, целая группа капитанов из нашей конторы, перебралась по контрактам в Канаду. – Таких капитанов, как наш, пальцев на одной руке хватит, если считать. – Его вся Арктика знала, а в Канаде своих льдов хватает, так что…
Вот и всё, надо прощаться. Обнялись.
Он, сунув руки в карманы куртки и слегка горбясь, направился к троллейбусной остановке, а мне надо на противоположную сторону проспекта.
Я спустился в переход и, поднимаясь уже к Гостиному остановился на ступени. Замер в растерянности.
Навстречу, быстро сбегал по ступенькам парень. Высокий, тёмные, слегка волнистые волосы почти до плеч, спортивная сумка в руке. «Господи, как же похож», - мелькнула мысль. Прежде, чем скрыться в тени перехода, он оглянулся и поднял руку, толи в приветствии, толи, прощаясь с кем-то. Я невольно ответил ему, нерешительно поднимая руку. Он скрылся – за моей спиной никого не было.
Раздался звук подъезжающего к остановке троллейбуса и мне пришлось пробежаться.
Стоя на задней площадке, мучился вопросом: «Кого я видел?» И вдруг, пришла шальная мысль: «Да это же твоя молодость попрощалась с тобой».
Троллейбус ускорялся, отодвигая от меня всё дальше и дальше шпиль Адмиралтейства, темневший на фоне майского неба, пока он совсем не превратился в чёрточку на голубом.
«Всё правильно, так и должно быть. Живём дальше», - невольно вырвалось  вслух.
Девушка, стоявшая рядом, улыбнулась, и я улыбнулся в ответ.
                31.01 2016 года.