Роман с комсомолкой 1 часть

Александр МЕШКОВ


ИСПЫТАНО НА СЕБЕ

РОМАН С «КОМСОМОЛКОЙ»

Откровенный, эротичный, неприличный, автобиографичный, драматичный, триллер о работе в легендарной газете, с непечатными выражениями и неприличными фотографиями, основанный на дневниках, статьях, рассказах, былинах, воспоминаниях, глюках и, утренних, философских размышлениях автора. «Комсомолка», или как ее называют коллеги из других изданий - «Комса», у всех нас, ее детей, разная. Кто-то был верстальщиком, кто-то охранял покой, стоял на страже ее границ, проверял пропуска у входа, кто-то готовил фармшак на кухне уютной столовой, кто-то верстал материалы, кто-то фотографировал, кто-то сидел под обстрелом в горячих точках, а кто-то всем этим руководил!!!
Воспоминания и статьи Александра Мешкова, приведенные в романе, дополнены эпизодами, не вошедшими ранее в канонические газетные  версии, по этическим соображениям. Ведь газета «Комсомольская правда» всегда позиционировалась, как семейная газета.
«Пусть кто хочет,
Тот хохочет,
Я и рад;
А развратен,
Неприятен —
Пусть бранят.
Кто ж иное
здесь за злое
Хочет принимать,
Кто разносит
И доносит, —
Тот и ****ь!»

(Александр Полежаев, «Сашка»)

«Все в этой жизни поздно или рано, однажды превращается в гуано. А это самое смердящее гуано, даст жизнь чему-то поздно или рано»
(Александр Мешков)

Сашка Мешков, отчаянный, безбашенный, безденежный, бескорыстный, беспардонный, беззлобный, беззаботный, но не безнадежный, прогрессивный журналист, спецкор газеты «Комсомольская правда» на протяжении 15 лет был ведущим рубрики «Испытано на себе». Он примерял на себе одежды, профессии и судьбы различных типажей Землян. Он преображал себя в бездомного гастербайтера в Великобритании, пахал барменом в Москве, вкалывал уличным музыкантом в Греции, вкушал просрочку в подсобке, будучи грузчиком в Мытищах, облегчал свои чресла с блудницами, в пору своей бытности порноактером в Барселоне и Петербурге, мытарствовал по киностудиям в качестве сценариста в Голливуде, лицедействовал актером в Болливуде, пересекал бушующий Индийский океан с Федором Конюховым на ветхой шхуне, организовывал бордель в Ивановской области, снимался в российских сериалах и полнометражных фильмах, встречал Конец Света в племени майя, и все это время методично и бескорыстно писал юмористические рассказы, за что однажды вечером был удостоен звания лауреата премии «Золотой теленок».  В своем новом эпосе «РОМАН С «КОМСОМОЛКОЙ» он, с присущей ему откровенностью, приправив свое повествование острым соусом юмора, сарказма, иронии, здоровой эротики, рассказывает о самоотверженной работе, любви, сексе, и отдыхе в самой известной газете России.


Да! Ой! Чуть не забыл! Некоторые имена и фамилии в новом эпическом произведении «РОМАН С «КОМСОМОЛКОЙ», заменены на клички, из соображений конспирации и нравственности, и чтобы не обидеть действующих лиц.


ЧАСТЬ 1

ПРОЛОГ.
1.

2010 год.

- В Российской Федерации введён новый, умилительный, вид уголовного наказания — «домашний арест». Певица и художница, фигурантка дела Оборонсервиса нормально так отсидела больше половины небольшого срока за хищение бюджетных миллионов.
- На Гаити произошло землетрясение, которое унесло жизни более 100000 людей. Страна и без этого многострадальная. Жалко их.
- В Киеве состоялась инаугурация президента Украины Виктора Януковича.
- Открытие XXI зимних олимпийских игр в Ванкувере
- Начало крупной наступательной операции в Афганистане, крупнейшей с начала войны в 2001 году
- Произошла самая крупная железнодорожная катастрофа в истории Бельгии
- Российский прогрессивный журналист, Александр Мешков пересек Индийский океан на старой, яхте, вместе с путешенственником, отцом Федором Конюховым и остался жив.


БРЮГГЕ (БЕЛЬГИЯ)

Я лежу, на спине, раскинув руки, в бирюзовой, прозрачной воде бассейна, окруженном пальмами. В чаше пурпурных дерев, надо мной, поют диковинные, жареные колибри, без голов и без перьев. Я открываю толстую книгу в кожаном переплете. Страницы книги этой созданы из толстой, ветхой, серой, сырой, бумаги, пахнущей стариной. Мои пальцы проваливаются в пустоту, когда я перелистываю книгу. Я не помню ее названия, но когда я начал читать, то не смог оторваться. Я никогда не видел этой книги ране. Диковинная, абсурдная, странная, непостижимая, история любви, описанная неведомым автором, захватила меня полностью! Любовь, страдания, разлука, секс, еще раз – разлука, еще раз секс, одиночество, групповуха, страсть, измена, смерть, предательство, слезы, драки, смех, выстрелы, голод, шторм, акулы, взрывы, еще раз секс, два раза. Передо мной проходит Любовь, страшная голая девка с лохматым стегном, за ней строем марширует Страдание – толпа голых девок, замыкает шествие - Одиночество, голая строгая Дама, в сиреневом шлафроке. Она уныло плетется, волоча ноги, словно чужие, и у нее мое лицо! О! Ужас! Я точно знаю, что мне надо срочно торопиться на планерку в «Комсомолку». Я сегодня «Свежая голова».
Мне нужно бегло, как каторжник с Сахалина, прочитать все сегодняшние газеты, посмотреть телевидение, послушать радио, посмотреть Интернет, и сравнить: кто лучше «Комсомолки», осветил состояние Вселенной. Но я – пьян, как внезапно раскодировавшийся алкоголик! Как быть? Не идти? Но у нас, в «Комсомолке» святой закон: тот, кто не пришел, по какой-то причине, «свежачить», ну, там, заболел, или умер - тот полный подлец, и подвергается штрафу размером в сто тысяч рублей.
- Сегодня «свежая голова» у нас не совсем свежая! – говорит, смеясь, после первых моих фраз, произнесенных заплетающимся языком, шеф-редактор, Владимир Мамонтов укоризненно. – Давайте, отпустим «свежую голову»? – обращается он уже к собравшимся журналистам. Я, склонив голову, покидаю пристыжено «Голубой зал». И, к своему ужасу, только сейчас замечаю, что я гол, наг, как сокол, что на мне нет, даже простых, семейных, просторных труселей! Я закрываю руками пах. Ах! Мой пах! Ну, нах! Как хорошо, что я не женщина, и мне, не надо прикрывать еще и перси! Я бегу по длинному коридору шестого этажа, шлепая босыми ногами по мокрому, после дождя, полу, а из обгоревших дверей на меня смотрят полусонные музы и полуголые мужи...
Я проснулся в поту и в панике. О! Ува! Епть! Где я? Кто я? Я не в редакции! Скажу больше: я не в Москве! И это прекрасно! Скажу еще больше: Я – не «свежая голова»! Через жалюзи просачивались живые полоски света. За окном была слышна негромкая фламандская музыка, и была видна узкая улочка, уложенная булыжником, дом из красного кирпича, и старинная, католическая церковь. Все! Вспомнил! Я знаю, где я! Я проснулся в Брюгге! Да, да! В том самом сказочном, средневековом, Брюгге, с многочисленными аккуратными, венецианскими каналами с лебедями, который гениальной волею режиссера Мартина Макдонаха, стал самым популярным городком Европы. Жители Брюгге гордятся своим кинематографическим триумфом не меньше, чем историей, каналами и памятниками. Кстати, после фильма «Залечь на дно в Брюгге» стало хорошей традицией переносить героев своих произведений в этот городок. Герой романа Дэвида Митчелла «Облачный атлас» остроумный и одаренный педрилка Роберт Фробишер, в своих письмах к любовнику Сиксмиту, время от времени отправляет нас, зачарованных читателей в эту невероятно красивую, северную Венецию. Я тут живу со своей любимой крошкой, баррелями пью замечательное бельгийское пиво, гуляю по брусчатке старинных улиц, кормлю лебедей, а ранними утрами, когда Брюгге спит, тихо и безвонно попердывая солодом, я тихо, чтобы не разбудить город, и свою любимую крошку, пишу роман о «Комсомолке» в маленькой комнатке, увешанной причудливыми картинами, в доме своего друга, художника Винсента Маттелаера. Замечательный, добрый, славный, талантливый Винсент утром приносит нам кофе и бутерброды. Винсент Маттелаер – художник особенный, неповторимый, хотя бы потому, что он еще и владелец кафе. Он рисует свои картины с помощью аэрозолей особенной секретной техникой.
- Я эту технику сам придумал! Видишь, какие ровные линии? Но я не использую линеек! А как я это делаю, не скажу тебе, агент социализма! - смеется он. Надо отметить, что работы Винсента выставлялись в галереях Бельгии и Австралии. Их покупают намного чаще, чем мои! Но у меня все впереди!
До меня, в этом доме на короткой, как память алкаша, улочке Двеерстраат, где расположена галерея Винсента «GoMa», где сейчас я и пишу эти строчки, жил и работал самый известный бельгийский художник-акварелист Роджер Гоброн. «GoMa» расшифровывается как «Гоброн и Маттелаер». Дом этот принадлежит сыну Роджера Гоброна. Винсенту стоило большого труда уговорить его сдать этот дом ему в аренду.
 
Позавчера, мы с моей крошкой ездили в Брюссель (это пару часов на электричке) креативно отпраздновать мой день рождения и к ночи вернуться назад, в тишину и покой Брюгге. На Гранд Пляс, самой красивой площади мира, задорно играют музыканты: аккордеон, кларнет и труба. Пиво, вафли, шоколад. Вафли - крошке, пиво – мне. Завибрировал нервно в кармане тесных джинсов мобильник. Долго не могу его освободить. Наконец слышу эротичный женский голос.
- Александр?
- Да. Это Александр. (душа моя встрепенулась в районе паха, пойманной в силки птицей, как обычно она трепещет, при звуке женского голоса. Неужели, это будущая Новая Любовь?)
- Приемная Сунгоркина. С вами будет говорить Владимир Николаевич. Переключаю!

Справка:
Владимир Николаевич Сунгоркин. Родился в Хабаровске в 1954 году. Главный редактор газеты «Комсомольская правда» и генеральный директор ЗАО «Комсомольская правда». В 2003 году вошел в пятерку самых влиятельных медиаменеджеров России по версии журнала «Карьера».

Щелчок. Ё! Твою мать! Неужели я опять где-то накосячил? Кто-то настучал про Венесеэлу? А, может быть, порнофильм, со мной в главной роли, кто-то обнаружил на каком-нибудь вульгарном вражеском порносайте? Скажу, что надо было для расследования….
- Алло! Саша! Это – Сунгоркин. Ты в редакции?
Нервы сжались в комок, в районе сфинктера. Мурашки побежали по всему телу. Кровь отхлынула от головы в зад. Источник опасности был неопределенным и оттого еще более страшным. В голове все перемешалось, как в мусорном баке, перевернутым безжалостной уборочной, помойной машиной. Бегство от неведомого было исключено. Самоубийство – тоже. Оставалось ждать. Крошка смотрит на меня с тревогой. Я бледен. Что ж мы такие бздливые в этой жизни? А ну-ка, взбодрись! Семь смертям не бывать, а выговора не миновать!
- Я – в Брюсселе!
В конце концов, самое большое наказание, которое я могу понести за свои проказы – это увольнение. Но жизнь на этом не заканчится! Не надо бздеть! Нет ничего страшнее Боли и смерти близких….
- Хорошо живешь! – удивленно и радостно говорит Сунгоркин, - Рад за тебя. С днем Рождения, Саш, тебя!
Уф! Вах! Ни х.. себе, подарок! Помнит! О, Боги! Юпитер! Зевс! Иегова! Ахура Мазда, Будда, Гермес, Рама, Кришна, Глагол, Моисей, Иисус! Он помнит меня!
- Спасибо, Владимир Николаевич! Право, такая неожиданность…
- Удачи тебе. Твори больше! Ждем от тебя новых интересных приключений.
- Спасибо! И вам того же… приключений всяких…
- Ты в Брюсселе по делу или как?
- Картины свои продаю я тут, - отвечаю я серьезно.
- Стало быть, обогатишься. Рогозин сейчас в Брюсселе. Если встретишь – предложи ему свои картины.
(«Если встретишь Рогозина не убивай – он мой!» почему-то подумал я). Да, для журналиста «Комсомолки» это обычное дело, встретить в Брюсселе Дмитрия Рогозина и поговорить.
 

Гранитный камень с грохотом упал с моих плеч на мостовую Гранд Пляс, распугав туристов. Я, облегченный и свободный, немного потанцевал искрометный джайв, матаню, казачок, жок и сарабанду, покружил свою крошку в вальсе и галопе на радость окружающим иноземцам. Ну, вот: теперь только поздравление Президента может меня удивить. Вот таким простым, человечным образом шеф меня мотивирует к трудовым подвигам. Нам, писакам, ведь совсем немного надо для счастья. Немного денег, бухла, женщин, любви и внимания, и мы готовы мир перевернуть, как пивную кружку, предварительно осушив ее до дна.

Я привез в Просвещенную Европу из немытой России пять своих картин. Одну из них я подарил моему другу, японцу Томато Хатано, парижскому музыканту, виртуозному гитаристу, другую художнику Винсенту, третью выставил на продажу в галерее города Кнокке, четрветую - в галерее Винсента, а пятую продал в Париже, на Монмартре, за пятьдесят евро.
- Когда продашь мою картину, деньги мне не высылай, а лучше выкупи на все эти деньги галерею Роджера Гоброна, - напутствовал я Винсента.
- А можно я весь дом на эти деньги выкуплю? - робко спрашивает Винсент. Я соглашаюсь, с условием, что  буду приезжать сюда отдыхать от московской суеты. Ударили по рукам.

2.
«КОМСОМОЛКА» ДАЕТ ОРИЕНТИР

«Если не хочешь огорчить свою задницу, никогда не подтирай ее утренней газетой!»
(Шарль Оливер Шайзеншнапс, бельгийский издатель).


1970 год.

А. Твардовский изгнан из редакции журнала «Новый мир». Был ликвидирован последний оплот либеральной интеллигенции.
На экраны вышел фильм Владимира Мотыля «Белое солнце пустыни», ставший культовым
Пол Маккартни издал первый сольный альбом, названный просто и скромно:  «Маккартни»
На главном конвейере Волжского автомобильного завода собран первый ВАЗ-2101, который в народе прозвали «копейкой»
Вышел диск «Let It Be» группы The Beatles.
Простой советский мальчик Саша Мешков заканчивает учебу в школе-итернате №4 города Воронежа.

 
Воронеж. Школа-интернат №4. Весна. Солнышко. Ручьи. Грачи
Скромный, застенчивый, сопливый мальчонка, пока еще краснеющий при слове «жопа», в сером, потертом, казенном школьном пальтишке, в стоптанных ботинках, задумчиво бродит по сосновой чаще, за учебным корпусом ненавистного, надоевшего ему за долгие годы учебы, интерната, где молодые сосенки, стоят ровными рядами, словно дисциплинированные, наказанные, ученики исправительного учреждения, на строевом смотре, а мать сыра земля, с редкими островками бурого, агонизирующего снега, усыпана шишками, сосновыми иголками, бычками «Примы», «Беломора» и «Стюардессы», зловонными минами юношеского, школьного говна, рядом с которыми, строгим предупреждением лежат измятые, оскверненные новым, санитарным предназначением, исписанные странички ученических тетрадей в клеточку и в линеечку. Этот задумчивый, загадочный и одинокий мальчик, я - Мешков Сашка, или просто, «Мешок», как кличут меня нерадивые ученики интерната.  Словно опытный сапер, обходя зловонные мины, брожу по этой роще не бесцельно я. Ведь только здесь могу побыть я в одиночестве, без шумной, орущей, горластой толпы, своих неугомонных шалунов, непосед, одноклассников. Мучительно размышляю о своем туманном будущем, пытаясь представить себе, кем я буду через лет эдак пять, десять. Через месяц, другой, наконец-то окончу ненавистную школу, и избавлюсь от мучительного, томительного и бесконечного детства. У меня растут года! Но как мне дальше жить? Кем быть? Чем заниматься? Мне надо срочно определяться в этой жизни. Жизнь ставит меня перед сменой парадигмы. Через пару месяцев я вынужден буду измениться, стать самостоятельной единицей Вселенной. Моя страна детства, не была сказочной, она была строгой, выверенной, правильной, тоталитарной тюрьмой. Я начал ходить строем с трех лет, еще в круглосуточном детском саду.
 
С первого класса, в школе интернате нас приучали носить одинаковую одежду, одинаковую стрижку «под чубчик», одинаково ходить строем под барабан, на уроки, на обед, на прогулку, думать только о Родине, петь одни и те же песни: «Моряк вразвалочку сошел на берег», «Веселый барабанщик с барабаном вдоль по улице идет», «Взвейтесь кострами, синие ночи. Мы пионеры, дети рабочих!». Я не любил эту песню. Она была не про меня. Моя мама пела в оперном хоре, а папа – работал в НКВД. Ну, какие они рабочие? Правда, с мамой я тогда встречался, примерно, раз в месяц, а папа ушел в другую семью, когда мне было 3 года.
Я научился маршировать раньше, чем материться и бухать (мы, мальчишки, в интернате бухали примерно с третьего класса).  Мне иногда кажется, что я и родился в строю. В шеренге. Я с ужасом вспоминаю ежегодный День Пионерии. Мы начинали готовиться к нему за два месяца. Вместо игр и отдыха, мы часами маршировали под духовой оркестр. Потому что старший пионерский вожатый, фанат пионерского движения, во что бы то ни стало, хотел, чтобы наша дружина имени Володи Дубинина, Керченского пионера-героя, заняла первое место на строевом смотре пионерских дружин. Интернат был жестокой и суровой школой жизни. В традиции этого закрытого учебного заведения, в котором мотали срок сироты, и дети из неблагополучных семей, были, так назывемые, «темные». Каждому новичку устраивали такое праздничное шоу, посвящение. После отбоя, когда воспитатель выключал в палате свет, и отправлялся на покой, пацаны, безотцовщина, очаровательные несмышленыши, по команде «Темная!», вскакивали с кроваток, накрывали одеялом с головой очередного бенефицианта и мутузили его своими костлявыми кулачками и худыми ножками. Иногда эта мера применялась и к ветеранам, которые чем-то не угодили «Паханам», лидеру, по кличке «Китаец».  Иногда «Китайцу» просто заказывали кого-то из обидчиков свои же одноклассники. Поссорился, к примеру, Вася Ссыкун с Борей Жидом. Вася пожаловался Китайцу и дал ему вечернюю пайку масла. И Китаец давал добро на «темную» для Бори. Никто из избитых никогда не жаловался.
Но как бы могущественно не ложились впечатления окружающего, жестокого и мрачного мира на светлую мою, детскую душу, они бледнели перед высшей истиной открывшегося передо мной внутреннего Мира. Мне очень рано открылась космологическая истина. Без Учителей, без книг, без проповедей. Эта Истина раскрывалась внутри меня от одиночества, словно светозарный цветок, неведомый ботанике. И весь мир передо мной становился прозрачным в своей интимной сущности. Я уже в детстве разговаривал с Небом. Я не знал о существовании Бога и Церкви, поскольку нас воспитывали в интернате в строгих рамках воинствующего Атеизма, в октябрятских звездочках, и пионерских отрядах. Но я предпочитал верить в существование Великой Непознаваемой Силы Неба, склонившегося надо мной. Я, десятилетний малыш, вслух рассказывал Небу о своих невзгодах и печалях и просил у него лишь одного: Друга! Мне сейчас это настолько странно, что мурашки бегут по телу от непостижимости этого явления. Я, выбирал на Небе, в качестве персонифицированного объекта, Старшего Брата, самую крупную Звезду (Полярную) говорил примерно такие слова:
- Звезда! Милая моя! Любимая Звездочка! Дай мне, пожалуйста, Друга, доброго и сильного, верного и веселого, чтобы я был не один!
И что вы думаете? Звезда однажды подарила мне Настоящего Друга. Так я убедился в безграничной силе Неба, а конкретно, этой Звезды. Сегодня я называю ее Богом и приблизился к постижению Истины Небесного, Божественного Закона. Чудные видения посещали меня во сне и становились между Непостижимой Истиной и Жестокой Реальностью интернатовских Застенков. Я уже тогда, не зная Заповедей, точно знал, как правильно надо жить. Я и сейчас знаю. Да только не могу себя заставить стать Праведником.
Но тогда предо мной открывалась Новая Истина, неизведанная страна - Сказочная Страна взрослой жизни, без нудных уроков, без «темных», без строевых походов в столовую,  без хорового пения, но зато, с распутными, развратными, порочными чаровницами, с пьяными танцами, сиськами, ляжками и жаркими поцелуями. Я стоял, как витязь на распутье в ожидании подсказки Неба. Передо мной не было священного камня, с указателями: налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – табун лошадей обретешь. А откуда мне знать наверняка? К этому времени я ведал одно, что жизнь моя будет связана со спортом. Четыре года назад, мой одноклассник Сашка Свиридов затащил меня в секцию бокса. Каким-то невероятным, недетским чутьем, я понял, что это есть мой единственный шанс вырваться из цепких объятий серой, казенной, зловонной, интернатовской обыденности. Это был шанс провинциала выйти в Большую Светлую жизнь. Я вцепился в этот шанс, как мандавошка в лобок. Небо подсказало мне, что другого шанса может не быть. Кроме неясной олимпийской перспективы, была еще одна мотивация. Нас, спортсменов, воспитатели, три раза в неделю отпускали из интерната на тренировки. И мы могли, хотя бы на несколько часов почувствовать себя свободными, взрослыми людьми. Я отдавался боксу с неистовой страстью. Какая-то неведомая сила заставляла худенького мальца, Мешка, вставать за час до подъема и нарезать бегом, задыхаясь, круги вокруг интерната. «Я должен! Я должен!» шептал бегущий пацан, уговаривая себя, не сойти с дистанции. Я прибегал в мыле, потный, усталый. На меня с удивлением смотрел мой сосед по палате, «писающий мальчик» «Мирон», Сережка Миронов. Он страдал энурезом и оттого в нашей палате стоял невыносимый дух Мочи. Мирон реально думал, что я ****улся, раз отказываю себе в радости сладкого утреннего сна. Никто ведь меня не заставлял бегать по утрам десять километров. Но я на уровне подсознания точно знал: что я бегаю для своего Будущего. Это потом я узнаю, что Будущего не существует. А существует лишь гипотетическое представление о расширенном в нашем сознании Настоящем. Я был упертый Скорпион, и уже через год стал чемпионом города среди юношей. Через два победил на чемпионате Воронежской области и был включен в юношескую сборную Воронежской области. Потом были различные чемпионаты и турниры, призы, фанфары, ленты. Воронеж был боксерский город. В каждом районе города была своя боксерская школа. И они, как в гонконгском боевике, «враждовали» между собой. Это была здоровая конкуренция. Каждая школа имела свой почерк: одни были агрессивны, другие техничны и тактически хитры. С таким активом меня взяли бы в любое учебное заведение страны. Спортсменам во все времена давали зеленый свет. Но куда идти? До моего выхода из каменной тюрьмы интерната оставалось три месяца.
С такими мыслями Я дошел до бетонного забора, отделявшего страну «Интернат» от внешнего мира и вдруг почувствовал Большую нужду. Недаром в нас в интернате говорят: «Нужда нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь». Я грозно воссел орлом возле бетонного забора, достал из кармана школьного суконного пиджака смятую газетку, случайно взятую в Пионерской комнате. Я всегда случайно, предусмотрительно  и дальновидно ношу с собой газетку. Мало ли, где нужда тебя нечаянно прихватит! Пока, суть да дело, можно почитать. «Комсомольская правда». Ага. Хорошая газета. Я ее время от времени экспроприирую из подшивки, которая лежит на столе в Пионерской комнате. Ага! «Алый парус». Иногда бывает интересно. И еще тут всякие расследования про убийства. Вот на последней страничке: «Куда пойти учиться». Очень кстати! Это то, что мне надо. О! Хорошо! Фекалия пошла! МГИМО? Нет, это слишком! Даже не думай! О! Как прекрасно! Пропела где-то неподалеку петух. Крякнула сойка. Отозвался сой. Московский полиграфический институт. Тоска! Типография. Тетки в синих халатах. Институт стали и сплавов! Ужас! Мартен! Плавка! Жара! Ночная смена. Ага! Вот! Одесское мореходное училище технического флота объявляет набор…. Это то, что надо! Океаны, шторма, паруса, якоря, бочки рома, пьяные креолки, боцман Джонни, шкипер, триппер, Кацман, полубак, форштевень, Кейптаун… Яркий огнь Определенности и Уверенности осветил мое сознание. Этот измятый, серый клочок бумаги указал мне Путь! Спасибо, Серый Клочок! Спасибо, Большая Нужда! Вот она Игра Счастливого Случая! В Пространстве и во Времени соединились три составляющие Судьбы: одинокий мальчик Мешок, Большая Нужда и клочок «Комсомольской правды». Я бережно, словно реставратор, по краешку рамочки, пальчиками «вырезал» это объявление, и спрятал в карман. Теперь я знаю свое Будущее! Я завтра напишу письмо в Одесское мореходное училище! К черту сталь и сплавы! На *** полиграфию и международные отношения! Я буду моряком! Я буду сходить  вразвалочку на берег, как будто я открыл шестьсот Америк. Я скину с себя серую, шерстяную, невыразительную школьную форму, словно заколдованный царевич-лягух и предстану перед очами изумленных блудниц – красавцем-принцем. Брюки клеш! Ботинки «Нариман». Бескозырка белая, в полоску воротник. Карманы топорщатся от тугих пачек динаров, тугриков и песет. Я увижу дальние страны! Я буду ходить по борделям и тавернам Кейптаунского порта. Йо-хо-хо! Я буду пить виски, ром и темный эль, а занюхивать рукавом бушлата! Спасибо тебе «Комсомольская правда»! Эх! В тот прекрасный момент Высшего Озарения, восседая орлом и удобряя почву соснового урочища отходами своей жизнедеятельности, возле бетонной стены, отделяющей Зону строгого режима Интерната от внешнего мира Свободы, Труда и Блуда, я и представить, не мог, что именно «Комсомолка», обрывок которой я держал в, пока еще не натруженных, руках, и станет моей Судьбой останется со мной, на всю оставшуюся Жизнь.

3.
УТРО: СРОЧНО СОВЕРШИТЬ ПОДВИГ!

2001 год.

- Юлия Тимошенко освобождена от должности вице-премьера Украины в связи с привлечением её к уголовной ответственности.
- 43-м президентом США стал Джордж Буш младшенький.
- На станции московского метро «Белорусская-кольцевая» сработало взрывное устройство
- Александр Мешков уже год работает в Московском отделе самой популярной российской газеты «Комсомольская правда»
В Сиднее открылись XXVII летние Олимпийские игры.
От рака скончался великий музыкант легендарной группы The Beatles Джордж Харрисон. 


ДРУГ МОЙ, ВИТЯ….

Москва. Московское время – 11 часов. Редакция газеты «Комсомольская правда». Московский отдел. Кабинет редактора,  Виктора Шуткевича.

Я представляю себя несносным ритором на трибуне Гаагского трибунала:
«Господа! Я решительно против упразднения зимних каникул. Кому не нравится – может игнорировать посленовогодие и работать. Но нам, повесам, празднолюбцам, бездельникам и сибаритам, они просто жизненно необходимы!»
Пивко! С утра! Что может быть приятнее для такого отъявленного, прожженного, неисправимого эпикурейца, как я? Мы сидим с редактором Московского отдела Витей Шуткевичем в его кабинете (он тоже латентный, эскамотированный, дискретный эпикуреец), и пьем раннее, утреннее пиво.

Справка:
Виктор Николаевич Шуткевич. Родился в деревне Чахец Брестской области. В 1978 году окончил факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. С июня 1976 по июнь 2003 года - в редакции газеты «Комсомольская правда». Прошел путь от стажера отдела сельской молодежи до заместителя главного редактора. Был собственным корреспондентом «Комсомолки» в Польше (1988-91). Поэт. Романтик. Влюбчивый, восторженный и добрый.
В последние годы – заместитель главного редактора «Российской газеты». Лауреат премии Правительства Москвы в области журналистики (2002). Автор поэтических книг на белорусском и польском языках.
 

Двухметровый, кудрявый, статный исполин, Витя был большим, восторженным мальчишкой. Он был моложе меня на два года, но в комсомолке работал уже больше двадцати лет, имел награды, и, к тому же, у него на родине, в небольшой белоруской деревеньке, уже при жизни земляками был создан его музей. Он единственный из моих знакомых, кто знает свою родословную до восьмого колена.
Когда я пришел в «Комсомольскую правду» меня сразу, как новенького, салагу, определили к Шуткевичу в Московский отдел. Туда всех новичков определяют на первое время, как в чистилище. Чтобы потом забрать: кого в рай, кого – в ад. Шутя никогда не психовал, не кричал, не топал ногами, не махал руками, при мне никого не бил сильно, до крови, даже когда московский отдел подвергался резкой критике высокого начальства. Никогда не бил нас своею рукою тяжелой под дых, нашкодивших своих сорванцов: Андрюшку Моисеенко, Володьку Ворсобина, Анечку Селиванову, Лешку Синельникова, Яську Танькову, Серегу Черных, Лешку Лазарева, Анечку Орлову, Сашку Мешка. Жили мы дружно и не бранилися. Все праздники, красные даты календаря, дни рождения, и просто – окончание очередного дня,  празднуем в редакции, с песнями и плясками. Шутя меня бережет, как зеницу ока. И ежели кто-то трунит надо мной беззлобно, он говорит:
- Не обижайте гения! Вы будете гордиться, что жили с Мешком в одну эпоху!
Краска смущения бросалась мне в лицо после таких слов.
Тогда еще в кабинетах можно было курить, есть, пить, совокупляться и влюбляться.
Девочка Дуся, сидит за столом, напротив меня, грызет авторучку и пристально смотрит на меня. Я делаю вид, что не замечаю, но вскоре меня начинает не на шутку волновать ее взгляд. А вдруг, это любовь?
- У меня коза в носу? – спрашиваю я, наконец.
- Да нет. Просто ты классный.
- Отчего же мы до сих пор не вместе?
- Вы глазки будете друг другу строить, или будете работать? – слышу грозовые раскаты голоса Шути над головой.
Иногда, в летние дни, он забирает весь отдел на выходные к себе на дачу. Дача у него большая, многоэтажная, навороченная. Мы размещались на постой командой человек двадцать. Там даже биллиардная была. И тогда начиналось такая прекрасная мистерия, юношескае вакханалия, сатурналия, буйство страстей и эмоциональных красок! Песни, цыганские пляски, языческие костры, шашлыки, вино льется рекой. Шутя был не чужд шумному, языческому веселью. Ох, не чужд! Да мы и все были не чужды! Да я и сейчас, не чужд.
К дню рождения Шути мы готовились скрупулезно и коллегиально. Что подарить человеку, у которого все есть? Ну, купили ему полное собрание дисков его любимых «Песняров». Но это же мало.
- А давайте ему стриптиз устроим? – легкомысленно предлагает Леха Лазарев.
- Ты что ли, ему его устроишь? – смеемся мы.
- Да нет, натуральную стриптизершу закажем!
Идея показалось нам срашно смешной и удачной.Заказали. Выписали пропуск. Она пришла, крупная такая, деревенская, особь, килограмм восемьдесят. Кудрявая, конопатая, грудастая, задастая: кровь с молоком.
- Лазарев, - с легким укором заметил я, - Это не стриптизерша, а проститутка!
- А стриптизерши не поехали. Но эта, говорит: танцевать умеет. – успокоил Лазарев.
- Поздравляем! Поздравляем! – скандировали мы, преподнося ему наш скромный подарок, грудастую стриптизершу: Плиз! Стриптиз! Стриптиз!
- Вы с ума сошли! – воскликнул Шутя, и, как мне показалось, страшно покраснел. Он взволнованно схватил со стола какие-то бумаги, выскочил в коридор, походя, укоризненно бросив мне:
- Ты это придумал? У тебя полчаса, чтобы ликвидировать этот бардак. Дураки!
И ушел стремглав, вдаль, по коридору. Надо же, в его возрасте и положении он еще не разучился краснеть!
Полчаса я ликвидировал этот бардак, с деревенской красавицей, доставшейся мне неожиданно, как нечаянный чужой подарок, это целая вечность! Мы заперлись с ней в кабинете Шути, я поставил «Песняров», и она, споро раздевшись до трусов, сделала мне долгий, нервный стриптиз. Не пропадать же деньгам! Простите «Песняры»!
- Не одевайся пока, - сказал я, выходя из кабинета, - Вот так и лежи!
Пошел, позвал на угощение организатора этой нежданной оргии, Лешку Ларазева. Отказался. Оказывается, я один там был такой разнузданный и безнравственный. Свершил, как, бонус - феллацио, чтоб не пропадало семя всуе. Да и неизвестно, когда такая халява выпадет? Я ее за эти покорные стриптизы оставил на наш банкет, чему она была неслыханно рада: поела деликатесов, выпила хорошего вина, посмотрела на прогрессивных журналистов Великой Газеты и покинула наш чертог (через еще одно мое долгое надругательство в кабинете именинника Шути) довольная и совершенно бухая.
Через пару лет, уже будучи в больнице, Витя Шуткевич, Шутя, передал мне через ребят свою последнюю книжку «Деревня Париж». Он подписал ее так: «Брат мой, Саша, мы много смеялись над этой жизнью – посмеемся и над старухою Смертью. Твой Витя Шуткевич. 28. 12. 2006 г.» Через три месяца он ушел от нас с этой Планеты.

 А сейчас пока, мы, веселые, расслабленно сидим в кабинете Шути, молодые, сильные, задорные, полные планов и пива.
- У меня складывается такое ощущение, - говорю я непринужденно, продолжая нашу неспешную беседу, - что я занимаюсь никому не нужной ерундой.
Витя работает в «Комсомолке» уже двадцать с лишним лет (почему «с лишним-то? Зачем так говорят, «лишним»?), и мои умственные спекуляции ему кажутся смешными.
- Раз тебя Суня взял, без испытательного срока, значит это кому-то нужно - туманно отвечает он. Это уже не первая наша дискуссия на эту, волнующую меня, тему.
- Чем я занимаюсь, Витя? В среду я ходил на презентацию нового коньяка «Миллениум»…
- Твою мать! – хлопает он себя по коленке, - Это что – жалоба? Ты мне жалуешься? Да ты … Я завидую тебе… Нормальный, кстати, коньяк? Отчего мне не принес?
- Вчера ты отправил меня на выставку детского рисунка. Я описывал, как прекрасно рисуют дети….
- Очень полезная, позитивная информация…
- А на прошлой неделе я был на выставке женского нижнего белья! – мягко рявкнул тенором в отчаянии я.
- Твоя тема! Женщины России тебе благодарны. Ты хорошо, со знанием дела, описал женское белье. К тому же Джабраилова встретил, Малахова. С девушкой армянской познакомился… Все у вас срослось? Что ты не похвалишься? Чем ты недоволен?
Стук в дверь. Появляется Андрюша Моисеенко. Кивает мне.
- Виктор Николаевич! Таки мне ехать в Нарофоминск?
- Конечно. Бери фотографа и езжай.
Андрюша исчезает.
- А в четверг я был вынужден три часа сидеть на чемпионате по женскому Сумо, - продолжаю «ныть» я, наполняя свою переполненную ауру, словно картошкой, грехом уныния.
- Епрст! Какая у тебя яркая, насыщенная жизнь! Да многие мечтают хотя бы одним глазком посмотреть, как дерутся дамы! А я тут, в кабинете задыхаюсь….
- А мне ведь 45 лет! – с горечью восклицаю я, - Для этого я приехал в Москву из далекого Воронежа?
- А позавчера ты ходил в интимсалон и делал креативную, интимную стрижку на лобке, - напомнил Шуткевич, - За счет «Комсомолки», между прочим. Где бы ты, Саня, в Воронеже сделал интимную стрижку на халяву?
- Это смешно, - сказал я, краснея от стыда, и оттого отпивая в отчаянии сразу полбутылки.
- А что? Написал ты об этом смешно. На пять. Я смеялся до слез. А завтра пойдешь на юбилей журнала «Playboy». Там очень красивые девушки….
- Но это все – несерьезно! Мне нужен подвиг! Витя! – воскликнул я в отчаянии, - Ты не понимаешь! Мне сейчас нужен подвиг. Потом будет поздно. У меня растут года! Мне на пенсию через 15 лет. Мне перед сыном стыдно, чем я занимаюсь…  Делаю тюнинг лобка….
- Здравствуйте! – воскликнул Шуткевич в изумлении, - А кто тебе мешает совершать подвиг? Давай! Вперед! Придумай тему и совершай подвиг…
- Я давно придумал.
- Говори!
- В России полно псевдо туристических агентств, которые за большие бабки отправляют россиян за границу, обещая им трудоустройство, – стал я излагать давно созревшую в моем сознании идею, - На самом деле, там у них забирают документы, и люди попадают в настоящее рабство. Давай я поеду в Великобританию, и попаду в рабство? Там сейчас как раз эпидемия коровьего бешенства….
- Прекрасно! – воскликнул Шуткевич, - А что ты молчал? Давай, садись, пиши быстро заявление, не забудь экономическое обоснование. Цена вопроса. Суня без этого не будет рассматривать.  Вот, ты плачешься: худо тебе у нас! А кто б тебя послал в коровье рабство, в Англию, в твоем Воронеже?
- Да… - задумчиво согласился я, - В Воронеже меня бы точно в Англию бы не послали. В другое место меня бы послали….
4.
КАК ЗАНЕСЛО МЕНЯ В «КОМСОМОЛКУ»?

«D’o; venons nous? Que sommes nous? O; allons nous?»
 («Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?» Поль Гоген)

1999 год.
- Взрыв жилого дома в Москве (район Печатников). Обрушились две секции дома. Погибло более 90 человек. В стране началось круглосуточное добровольное патрулирование гражданами территории вокруг своих домов.
- В России за голову чеченского боевика Шамиля БАСАЕВА назначается награда в миллион долларов.
- На аукционе в Нью-Йорке платье Мерилин МОНРО продается за рекордную для одежды цену - 1 млн. 267,5 тыс. долларов.
- Президент России Борис Николаевич ЕЛЬЦИН уходит в отставку. С 12:00 исполняющим обязанности президента становится премьер-министр Владимир Владимирович ПУТИН.
- Александр Мешков влачит скудное существование безработного в городе Воронеж, перебиваясь случайными писательскими заработками, написанием сценариев для местного телевидения и радио, игрой на гитаре на свадьбах, корпоративах, сбором и сдачей порожней стеклотары.


1999 год. Поселок Придонской (пригород Воронежа).

- Ты! Ты убил его! – кричал он мне, брызгая слюной, - Я сейчас блять посажу тебя к уголовникам у меня как раз двое сидят они тебя от****ят отпетушат во все дыры и ты во всем сознаешься ты сука приползешь ко мне и будешь умолять меня дать тебе бумагу для чистосердечного признания!

Это был «злой следователь». Кстати от него по-прежнему, как и в первую нашу встречу, пахло перегаром. Ни за что не поверю, что за два дня не выветрилось! «Добрый следователь» стоял и безучастно смотрел в зарешеченное окно. «Злой» был одет в невыразительный серый пиджак. Зато «добрый» был в яркой рубашке, на которой по ядовито зеленому фону были разбросаны неведомые современной ботанике цветы. Такое ощущение, что он пришел на работу сразу после исполнения пасадобля и джайва  на районном конкурсе бальных танцев.
- Да не убивал я его! – сотый раз повторял я, - Он мой друг…
- Друг? Я охуеваю!!!! Друг! Да моя профессиональная практика показывает, что убивают, как раз близкие друзья. Вы ведь бухали целый вечер? – скорее констатировал, чем спрашивал «злой». Я понурил голову. Хотя она и так была понурена.
- Да, мы бухали, - не стал я отрицать. А про себя подумал: «А сам-то ты не бухой? На работе, тем более! Фемида бухая!»
- Потом сцепились из-за девки. Так? – пристально глядя мне в глаза умоляюще вопрошал он. Сильно хотелось ему дело закрыть и меня посадить. Мы не могли сцепиться из-за девки, потому что не могли. Влад был счастливо женат. Он любил свою жену. А мы относились к ней, как к своей младшей сестричке. Она была для нас святая. А то, что ко мне приходят святые девочки, с лохматой вульвой, это никого не касалось!
- Да что вы… Дина, вообще-то моя девушка. А Влад был, как вы знаете, женат. И жена его, Лада, была беременна. Не срастается ваша теория, – сказал я, умело пряча ехидные интонации. А тут еще вспомнил армянскую лохматушку и возбудился. А тут еще другие лохматушки возникли в сознании.
- Успокойся, Володя. Угомонись! Видишь: он испуган! Закуришь, Саш? – спросил, поворачиваясь, нежно второй, «добрый» следователь, протягивая мне пачку сигарет. О! Боги! Как примитивно они это делают! Насмотрелись сериалов! Но от «закурить» я не отказался. Я бы и выпил. Но не предлагали. Хотя, по моим наблюдениям, судя по состоянию «сурового следователя», «у них с собою было». Не такой уж он и «добрый»  этот второй.
- Тогда помоги нам, подскажи, как объяснить то, что выйдя из твоей квартиры, Влад оказался мертвым, лежащим на подъездном козырьке? – спросил «добрый». – И почему ты не сказал, что кроме тебя, Влада, Василия, и Дины, была еще одна девушка?
- Потому что та, еще одна, пришла только на следующий день. После того, как я от вас вернулся!
- Но Василий сказал, что она была в вечер убийства.
Если честно, то и я не все помнил. В этот вечер ко мне много приходило разных друзей. Мелькают лица! Но, кто? Я пытаюсь разобраться в открытках воспоминаний. Дева из маршрутки, брат ее. Кто-то выдул целый пузырек дорогого одеколона! Он стоял на полочке, в туалете. И теперь там пустая баночка. Кто выдул? Я бы мог этим одеколоном целый месяц мазаться и благоухать. 
- У Василия – стресс! Пьяный стресс! – ору в панике я, - Если бы ваш друг погиб, вы бы и имя свое забыли. Мы хоть имена свои помнили.
- Ну, что ж, спросим у нее. Кто она? Фамилия? Имя? Адрес? – «добрый», как сок, следователь, взял авторучку и придвинул к себе большую тетрадь.
- Я не могу сказать: она замужем, - потупился я. Эта девушка, сказала, что она замужем. Мы замужних не сдаем!
- Што-о-а-а? Да ты, еб твою мать, сейчас в камеру пойдешь, к ворам, - напомнил громко мне на ухо «злой» следователь. Я напрягся, пытаясь вспомнить имя той, которой не было в квартире моей, в момент гибели Влада.
- Но я, правда, не знаю, как ее фамилия. Мы с ней только пару раз встречались.
Если не для следствия, а для читателя: она сняла меня в маршрутке. Она там, деньги собирала, кондукторила. Но сошла со мной на моей остановке, бросив свою работу («Стой! Ты куда, блять!» - услышал я вдогонку слова, шофера маршрутки) и улеглась через пару стаканов в мою постель, скинув труселя: настолько я ей стал внезапно мил. Не поверите: я даже документы у нее не проверил.
- Людой зовут ее. – «вспомнил» я, - Она кондуктор в маршрутке. (О! Боги! И какие только не ходят ко мне девчата! И коварные проститутки, и честные студентки, и кондуктора, и кассиры, и продавцы женского белья, и санитарки, и овощеводы! Вот  балерины и оперные певицы, почему-то меня избегают. Боятся, что я изобличу их в фальши и подвергну наказанию)
- Найдем! – пообещал «исполнитель джайва».
- Иди пока! – поджав в обиде губы, сказал «невыразительный, немодный пиджак», - Свободен. Пока свободен, журналист ***в… Я тебя наскрозь вижу! До скорого свидания. Кстати, сколько лет девчонке, которую я сегодня застал у тебя дома на диване?
- Девятнадцать! – нагло соврал я и густо покраснел.
- Смотри, Мешков! Я проверю! Ты у меня еще за совращение несовершеннолетних сядешь!

***
Я вернулся домой. Наташка, как самка Купидона, беззаботно лежала на диване, обнажив свои пухлые прелести, в той же развратной позе, в которой я покинул ее, когда за мной пришли менты, и манипулировала пультом телевизора. Мгновение словно остановилось, хотя прекрасным его не назовешь, хоть ты лопни.
- Они били тебя? – не глядя на меня, спросила Наташка, без интонации заботы и участия.
- Да нет. Только изнасиловали немножко, - ответил я безрадостно.
- Че, правда? – подскочила она в каком-то первобытном восторге.
- Успокойся. Ступай домой. Мне надо отдохнуть… - я и, правда, страшно устал. Нервы были на пределе. К тому же, она – несовершеннолетняя. А «этот» гад, и, вправду, может проверить.
- Ой, да пожалуйста! – надула она и без того надутые, амарантовые губы. В мутное окно мое заглянула Вечность, уставшая от Жизни, и хмурый день, обезображенный омерзительным, тяжким общением, обидой и тоской, стал вдруг Прекрасен и Светел… 

***
 
 

Мы существуем в нашем Прошлом. Там есть наши следы, продукты нашей жизнедеятельности, сперма, фекалии, деревья и травы, возросшие на них, добрые дела, последствия злых поступков. А в будущем нас нет. Есть только наши мысли устремленные туда. Но Я вижу себя и в Прошлом и в Будущем. Однажды, возвратясь в сонный Воронеж, из праздничной Турции, где я работал кабацким лабухом, я сел писать фантастический роман «Жопа», о Вселенной, о Земном Бытие, о себе любимом, о друзьях и подругах, о любви и блуде, о чувствах и событиях, которые произошли или должны были произойти. И сегодня я вдруг с удивлением и ужасом отмечаю, что все, о чем я писал в этом романе 20 лет назад: в той или иной мере сегодня сбылось! Я чувствую себя Пришельцем, Посвященным, Жрецом, обладающим даром Предвидения и способным влиять на Земную, а может быть, и Вселенскую жизнь.

Но это сейчас. А тогда, в далеком прошлом, мой друг, поэт, певец, раздолбай и, просто, добрый и классный малый, Влад, в тот страшный вечер пришел ко мне мириться. Мы до этого поругались из-за пустяка, (он залез в мое отсутствие, без моей санкции с какой-то крошкой в мою квартиру и устроил там погром, выпив бутылку моей водки, осквернив пороком мою кровать и разбросав имущество по квартире, да при этом, зачем-то,  разобрав на части мой пистолет «Вальтер») Нет! Ну как вам это: превратить мой дом, этот храм  разнузданной духовности, в развратный притон?! Мы целый месяц не разговаривали. Кстати, в качестве «мировухи» Влад принес «бухла» столько, что хватило бы на небольшую деревенскую свадьбу. Нет, тут я немного преувеличил: при нашем уровне потребления, хватило бы лишь на небольшую свадьбу на хуторе. А в моем серале к тому часу, уже присутствовали мой друг Василий и моя девушка Дана. Ну, как «моя»: наша общая. Это она раньше была только моей. Но чувство собственности мне чуждо. Я воспитывался в интернате для трудных детишек. Там все было общее. Мы в тот вечер с Василием по традиции наметили прекрасную, целомудренную групповую оргию с одной из моих сговорчивых и покладистых «крошек» Даной. Дана была одержима сексом. Такая у нее была сексуальная конституция. Поскольку, у меня было несколько «крошек», то я, экономно и разумно, расходовал свою сексуальную энергию, благородно деля ее на всех. Поэтому, меня Дане явно не хватало. И мне хотелось по дружески «угостить» ею и моего друга, благодарного, первого читателя, моих опусов, Ваську, депутата райнного совета депутатов. На групповой секс я ее разводил два долгих месяца. Сначала просто спросил: как она к этому относится. Забросил «зерно», как говорится. Зерно зрело, наливалось силой. Время от времени я методично спрашивал: не созрела ли она? Наконец она сказала «Хрен с тобою, Санек! Зови своего Василия!» Влад знал об этом факте. И вообще Дана ему давно нравилась. Но мы на него не рассчитывали. Он обиделся в тот вечер. Ну, и выпили, к тому же, мы изрядно. Видя, что мы на него не рассчитываем, он психанул и со словами «Ну и е...сь тут…!» покинул нас.
- Проводи его! – сказал мне Василий.
Я догнал Влада возле лифта. Он стоял, покачиваясь, держась за стенку. Я нажал кнопку вызова.
- Не надо меня провожать! Я вам не ****юк! – произнес старательно, пытаясь говорить четко, Влад, - Я дойду и сам.
Я, пожал плечами, и вернулся к ожидавшим группового секса гостям. Обида на Влада еще не прошла, хотя мы выпили изрядную «мировуху», но мне нужно было время, чтобы забыть погром. Мы еще немного выпили, поболтали и потом предались веселому, сладкому, групповому пороку. Хотя тогда для нас секс был добродетелью. Ведь он нес радость всем нам поровну. Утром, едва только первые лучи солнца ворвались в окно, в мою дверь постучали (звонок никогда в моем доме не работал! Тунеядец! Ленивый был, ужас!) Стучали громко и требовательно. Так стучат немецкие захватчики, когда ищут партизан. Я подумал с теплотой: это Влад вернулся похмелиться. Открыл, не спрашивая: кто там и зачем? Два хмурых, незнакомых мужика стояли передо мной, сурово глядя на меня: одутловатого, помятого, излучающего порок.
- Одевайся! Пойдешь с нами. – скомандовал один их них.
- Э! Да их там много! – сказал другой, услышав паническую возню на одре моего сераля. – Все собирайтесь!
Я подумал: наверное, сосед сверху, бывший комсомольский вожак, как обычно, пожаловался на шум и громкую музыку. Ко мне по этому поводу уже приходили не раз. Пять раз приходили ко мне по этому поводу.

***
Иногда меня плющит и таращит от свалившихся на меня бед. Я хожу по краю этой реальности. Небо общается с нами языком Смерти. Смерть – единственное средство способное сообщить нам о том, что существует Величина во Вселенной, от которой мы полностью зависим. Не Время, не Пространство, а Смерть!
«Он оказался не в том месте не в тот час»…. Это нам так кажется. А на самом деле: там и вовремя. Это еще раз доказывает объективный характер Времени и Пространства, зависимость Человеческой Жизни от этих категорий и материи, а не от априорных форм Сознания. В том, что Пространство и Время порождают слепой Случай, никто уже не сомневается. Значит – они ЖИВЫЕ! Случай бывает Добрый и Злой, как следователи. Пространство и Время неотделимы от материи, от меня, от Человека, как от формы существования материи, в этом проявляется их универсальность, всеобщность и, порой, несправедливая случайная жестокость. Пространство проявляется в случайном, хаотичном расположении объектов. Время же – материально – это доказано. Оно явит себя же в беспорядочной последовательности  сменяющих друг друга явлений, иногда прекрасных, а сегодня - катастрофических. Всякий материальный процесс, от которого нас порой прет, от которого нас порой тошнит и поносит, развивается в одном направлении. Время вспять не идет, я пробовал его повернуть пару раз. Не идет, бляха-муха! Только от Прошлого к Будущему. Только в сознании мы в силах вернуться в Прошлое. Ну, это, как поставить старый ужастик, который ты уже смотрел, но все равно страшно.

***
Нас троих, полусонных, похмельных, недоуменных привели в местное отделение милиции.
- Зайди ко мне в кабинет, - сказал мне вышедший навстречу из кабинета одинокий, одутловатый мужик (впоследствии - «злой» следователь). Я покорно зашел. Кабинет следователя, скудностью интерьера, напоминал палату буйно помешанных: стол, два стула, сейф. Все. А, нет! Есть еще мебель: два граненых стакана.
- Во сколько вчера от вас Влад ушел? – спросил следователь (я еще не знал, что он «злой»)
- В первом часу.
Мужик достал из-под стола бутылку водки и разлил зелье по стаканам. Мне налил почти полный. Себе чуть поменьше. На работе все-таки…
- Его сегодня утром нашли мертвым на козырьке вашего подъезда. Разбился твой друг.
Что? Влад? Как так? Я буквально ох…л, если это слово уместно в данном контексте. В голове все смешалось, в глазах потемнело. Нет! Да, ну! Мой друг, Влад? Весельчак, энерджайзер, жизнелюб, жуир, бабник и бретер! В конце концов, соведущий моей телевизионной программы... Да что же это за хрень какая-то? Такое могло случиться с кем угодно, но не с нами. Хотя Влад в последнее время часто и беспричинно ходил по краю. Лез в драки, гонял пьяный на машине…. Не знаю, почему так бывает. Ведь в личной жизни у него все было в порядке. Красавица жена дома сидит тяжелая, бизнес налаживался, здоров, красив, молод… Машину недавно купил. Битую…
- Выпей! – строго приказал следователь, при этом дружески положа мне руку на плечо, - Влад упал с  общего балкона 13 этажа. Ты ведь на 13 этаже живешь? Так то… Ты не заметил: он был чем-то расстроен, когда уходил?

Я махом выпил. Некоторое время подышал, закусывая спертым воздухом. Так! Давай разберемся! Джойс не всегда писал одинаково талантливо. Были и провальные вещи. «Портрет художника в юности» скучнейшая вещь. Он там философствует, учит уроки, размышляет о смысле жизни, о женщинах. Ну и нах? Учеба в Протестантском Вузе: кому это из нас интересно? Я учился в светском ВУЗе и был успешно оттуда исключен за прелюбодеяние! Вот это интересно!
- Нет. Он был в порядке, - наконец сказал я, прогнав прочь приступ обнаглевшей утренней рвоты, попытавшейся взбодрить меня в эту трудную минуту. Или тот же Райнер Мария Рильке. В своих «Записках Мальте Лауридиса Бригге» грузит читателя унылыми воспоминаниями мальчика об скучной учебе. Зачем вообще писать такие скучные книги? Книги должны быть веселыми, эротичными, остроумными и захватывающими!
- Тогда вообще непонятно, – следователь тоже молодецки махнул свою дозу водки, крякнул, занюхал рукавом, - Хотя содержание в крови алкоголя было критическим… 3,2 промиле. Но для молодого, крепкого организма это ***ня… - сказал он изменившимся голосом, будто кто-то держал его за горло.
Мы с Василием вышли из участка ошеломленные, раздавленные, убитые. То есть, получается, когда мы порочно веселились, он уже был в другом измерении, и мог наблюдать со стороны, с высоты, из другого мира наблюдать за нашей безумной мистерией….

***
Я мою посуду в огромной мойке. Посуды много, как после свадьбы. Фужеры, тарелки, вилки, ложки. Среди посуды бегают тараканы. Один из тараканов мне кажется страшно знакомым. В полосатой тельняшке, волосы соломенного цвета. Постой, постой! Да это же… Не может быть! Это же  старшина первой статьи Кривошеев.
- Старшина! Вы? Здесь? В раковине? – восклицаю я в удивлении.
- У меня на следующей неделе свадьба, Саша. – говорит печально Кривошеев, - Ты не смог бы там поиграть, спеть свои чудные песни? Степанова возьми, Байдукова. Весь ансамбль возьми. Я – заплачу.
Заплатит? Мне? До что он такое о себе возомнил, этот злобный тиран? Он никогда доселе не называл меня по имени. Он называл меня «курсант Мешков». А однажды, на первом курсе, он избил меня, когда я вернулся из самоволки в 4 часа утра пьяный. Для первокурсника это, конечно, была борзость. А для старшины радость: я ведь никому не пожалуюсь, поскольку и он не доложит капитану. Но мне не нравилось, когда меня руками по лицу…. И после этого он просит меня поиграть у него на свадьбе?
- Нет! – твердо ответил я.
- Я тебя прошу! Саша…
- Пошел ты на ***! – говорю я ему смело. А что он мне сделает? Я уже закончил мореходное училище! А он – в раковине. Я взял ложку и раздавил Кривошеева в раковине. Он хрустнул и брызнул кишками в стороны. Я включил воду и смыл кишки…. Голова Кривошеева, отделенная от туловища ложкой,  закричала. Но вместо крика изо рта таракана раздавался только телефонным звонком. Я проснулся. На часах 04 утра. Звонил Сашка Чувардин, мой приятель, партнер по случайной работе, актер театра кукол. Мы с ним, время от времени, делаем юмористическую программу на телевидении, и еще какие-то шоу в Доме актера и в филармонии. Поэтому, он полагает, что в 4 часа утра, я с нетерпением жду его звонка у телефона.
- Санек! Спишь? – как-то слишком весело для 4 часов утра спрашивает он.
- Теперь уже нет. – отвечаю печально я.
- Не один? – спрашивает он, и отвечает, - О! Слышу, не один. Ну, привет ей передай! Я тоже не один! Хочешь поговорить с моей? О! Она не хочет с тобой разговаривать! Ой, ой, ой! Какие мы…. Мне, Санек, нужна запись нашего выступления в филармонии. Я хочу ее очаровать…
Заснуть больше не могу, поэтому завариваю себе чай, и сажусь за компьютер и продолжаю писать свой любимый детективный, эротический, лирический, научно-фантастический роман «Жопа». Я пишу его уже полгода. Пишу с радостью и затаенной печалью. Это роман обо мне и о моей безрассудной, рас****яйской и одинокой жизни. Пишу долго и медленно, как всегда, как будто впереди у меня целая вечность.
Потом позвонил пьяный Вовочка Андреев, мой партнер по телевизионной программе «Отбой». Сказал, что меня разыскивает какая-то безумная женщина, хочет рассказать мне правду о конце Света. И такие зрители встречаются в моей жизни. Такие же безумные, как и наша программа «Отбой». Моя жизнь застыла в каком-то непонятном однообразии. Нет драматургии, нет яркого финала. Я пишу песню. Я сочиняю музыку. Я пою, один, сам для себя. Я не верю, что Мир запоет мои песни. Но Я не хочу провалиться в пустоту унылой пропасти Безвременья.
 
5.
СТРАНИЧКИ ВОРОНЕЖСКОГО ДНЕВНИКА 1999 г.

 

(К счастью, я всегда вел дневники. Я знал, что они пригодятся мне для самоанализа и воспоминаний. Воспоминания иногда побуждают к действию, к новому импульсу по дороге к совершенству. Я иногда сравниваю себя прошлого, с собой настоящим. Какие мы разные! Какие мелкие у меня были все-таки заботы и чаяния. Я, практически, никогда не думал о Родине, о судьбе русского народа!).

***
Позвонил писатель сатирик Владимир Котенко. Выразил свое негодование по поводу моего рассказа, опубликованного в какой-то Новосибирской газете. Я все свои рассказы уже и не помню. Я веером во все газеты рассылаю свои рассказы. Иногда в разных газетах выходит один и тот же рассказ. А иногда по нескольку раз.
- Это ужас! – чуть ли не кричал писатель, - Ведь герой там у тебя дрочит в конце рассказа!
- Возможно, кто-то в каком-то моем рассказе и дрочит! – резонно возразил я, - так ведь это же рассказ, вымысел, фантастика. Мы же знаем, что в жизни такого не бывает!
- Ты написал рецензию на мою книгу? Я же тебя просил. Мы разные люди по эстетическому принципу, но уважать друг друга должны.
А я, в суматохе дней, забыл про эту книгу. Это плохо. Уважать друг друга мы все должны.
- Сейчас напишу, - пообещал я.

***
Приходила для совершения целомудренной оргии Танюшка, администратор ресторана. Унылый секс. Она унылая. В сексе она закрепощенная. Ей 35. Поздно запустила разрушительную, словно цунами, сметающую нравственные и моральные принципы, сексуальную программу. Она не скрывает, что ее главная цель – выгодно выйти замуж. 
- Меня уже задолбали родичи. Ну, когда, когда ты замуж выйдешь! Каждый день! – печально говорит она.
- Ты должна больше тусоваться, - советую я ей, как старший товарищ, - Чаще бывать в свете.
- Да я, вообще-то в ресторане работаю! – говорит она, - Куда еще чаще?
- Ты должна проявлять инициативу. Сама подойти к понравившемуся объекту, - сыпал я рекомендациями, - Действовать надо, а не жаловаться. Из десяти объектов, один непременно женится на тебе.
Страшно подумать, но мы вместе уже пять лет. Она рассчитывала, что когда-нибудь, все у нас решится.
- Давай попробуем жить вместе, - настойчиво предлагает она, - Чего ты боишься? Не получится – разбежимся! Я же тебя в брак не на век зову.
Я, к тому времени переживший неземную радость уже двух браков, остаюсь непреклонен. Она уже давно хочет порвать со мной отношения. Да все как-то не получается. Иногда у нее случаются интриги на стороне. Она обо всем докладывает мне. Я у нее – подружка со срамным удом. Недавно она познакомилась по интернету с одним чуваком.
- Представляешь, повел меня в ресторан, - рассказывает она, смеясь, - А у него денег не хватило. Если бы ты видел, как он волновался, когда я меню читала….
Мне не смешно. У меня тоже нет денег. Унижать нас, бедняков, я не позволю! Иногда она бывает удивительно цинична.
- Знаешь, так хочется выйти замуж, чтобы сесть мужу на шею и не работать!
Или так:
- Может, мне без брака родить? Поможешь мне родить без брака?
Ага! Сейчас! Меня же совесть замучает.


***
Игорь Иртеньев прислал 160 рублей из Москвы. Круто! Он редактор журнал «Магазин» Михаила Жванецкого. Ох, и загуляю! Куплю чаю и гречи! Нажрусь от пуза!

***
Не  СПИД, не триппер, ни простуда
Не отвратят народ от блуда!

***
Я зимую в своем прекрасном доме. За окном – пурга. А мне тепло и уютно. Я нарисовал на двери картину, по мотивам Эдаурда Мане «Завтрак на траве». Только там сидим и завтракаем на траве мы с Лениным и голая телочка рядом с нами. Ленин мне что-то рассказывает. Возможно – Апрельские тезисы. Сидящая рядом телочка иронически улыбается. Сегодня заставил себя закончить рассказ о Пророке Моисее и еще добавил четыре юморески. Пожал себе с уважением руку. Я заработал себе право заниматься любимым делом: сидеть дома и сочинять то, что тебе приятно и понятно. Я слишком долго был рабом идеологии.
Я наслаждаюсь земной музыкой, и всем своим существом осознаю, что это последняя моя жизнь на этой планете. Череда земных перевоплощений заканчивается на мне, Мешкове Санечке. Почему? Потому что Создатель любит и бережет меня для какого-то Большого Дела. Для того, чтобы я оставил на Земле Память о себе. Что это будет? Наверное, духовное наследие. Зачем Он заставляет меня просыпаться рано утром и усаживает за компьютер, нежно заставляет писать, да так, что мне самому это в кайф. Он даровал мне главное – радость творчества. Он транслирует через меня людям свои мысли. И это такое счастье, что транслятором он выбрал именно меня. Я – транслятор Бога.

***
Мне 45 лет. Я имею счастье пребывать в чудном здравии и в светлом разуме. Я бегаю по утрам по пять километров, подтягиваюсь 10 раз. У меня три постоянных подружки. Аида, Танюшка и студентка Людка. Но случаются и внебрачные половые связи. Время от времени я забухиваю на три дня. Я беден, как церковная крыса, но я чувствую себя абсолютно счастливым человеком. Наверное, оттого, что свободен от обязательств. Через пять лет мне будет 50!!!! Ужас! Я буду старикашкой! Старым пердуном! Интересно, как чувствуют себя старые пердуны в 50 лет? Так же бегают и подтягиваются или ходят с палочкой? Дождусь ли я контакта с инопланетянами? Вот здесь оставляю место – напиши через 5 лет, в 50 лет – какой ты? Где ты работаешь? Как твой сын? Поступил ли в Университет? Счастлив ли ты?

***
(2005 год. Запись неровным почерком через пять лет. Тут же). Мне 50 лет. Я имею счастье пребывать в чудном здравии и светлом разуме. Я работаю (О!Чудо! В «Комсомольской правде»!) Но теперь я бегаю по 10 километров, но, однако подтягиваюсь, по-прежнему, всего 10 раз. У меня теперь и в Москве три постоянных подружки, но случаются и внебрачные, греховные половые контакты. Наверное, я панические боюсь дряхлой старости, оттого и увеличил физическую нагрузку. Качаю пресс, потому что страшно боюсь живота. Иногда забухиваю, но теперь запой длится уже не три дня, как раньше, а неделю или больше. Потом неделю выхожу из запоя, отпаиваюсь чаями, травами, а потом неделю тренируюсь, бегаю, плаваю, таскаю «железо», боксирую в спортзале фитнес центра. Странный образ жизни, однако.  Я, наконец-то, вкусил миног, трюфеля, устриц, фуа-гра, лобстера, о которых раньше только читал. Я пью изысканные вина. Я хожу на какие-то светские тусовки, а порой работаю в зарубежных странах. Интересный поворот моей жизни. Сын поступил в Университет на философский факультет. Не скрою, я приложил к этому свою руку, мошну и калиту. Но через год сын университет – бросил. «Философия это бред, - пояснил он, - одно и то же в каждом учении, в каждой теории, у каждого философа». Ну, что ж. Не нравится – ищи себя сам! Что будет дальше? Единственно, о чем я сегодня мечтаю – это о Любви. Я всегда о ней мечтаю.
***
На острове Родос есть каменная скамейка Императора Тиберия. Тиберий, император Древней Греции, отправился на Родос в добровольное изгнание из-за несчастной любви, а все свое время проводил на каменной скамье, любуясь красотой тысяч бабочек, слушая шум маленьких водопадов и вдыхая сладкий воздух. Говорят, что, если сидя на этой скамейке загадать единственное, самое главное желание, оно непременно сбудется…  Говорят, на этой скамье сидел Абрамович! И судя по его состоянию, его желание сбылось. Когда я достиг этой скамьи, я сел на нее и загадал единственное желание: встретить, наконец-то, настоящую, великую любовь, чтобы просыпаться каждое утро с именем любимой на устах. Но любовь – это высший дар. Его можно заслужить лишь праведностью и добром по отношению к людям. Мне, по-видимому, любви не дождаться в этой жизни по причине плохого поведения. Я веду себя на твердую двойку. Но я встретил Любовь в «КП»! Два раза. И был необыкновенно счастлив.

***
Злые языки утверждают, что я ебу всех подряд. Это не так. Я ебу только тех, кто дает!

***
Журнал «ФАС» Михаила Леонтьева публикует мои рассказы в каждом номере. Каждый рассказ – 100 дролларов. Это же непостижимая сумма! Я каждый неделю зарабатываю по 100 долларов! Такого не было лет пять! Я богат! Я сказочно богат!

***
Какова целесообразность существования глиста? Существует ли она? Да! Несомненно! Мы, ощутив в жопе движение жизни глиста, должны задуматься о гигиене! Мыть руки перед едой и после! Должны задуматься: а то ли мы едим? А, может, вообще, уморить глиста голодом? А какова целесособразность экзистенции мандавошек, или, как их называют ханжи: лобковых вшей? А цель экзистенции мандавошек предупреждение: Человек! Будь разборчивее в половых контактах. А каков смысл жизни тараканов? Он тоже очевиден. Человек! Соблюдай санитарию! Не оставляй остатков пищи своей на кухне! Таракан не сможет жить в идеально чистом пространстве. Вот и все! Будь чистюлей в жизни и душе.

6.

УНЫЛЫЕ БУДНИ ВОРОНЕЖА

Ранним утром, едва только пичужки начинают свой дивертисмент, кто-то бестактный, снова стал стучать в дверь мою, многострадальную. Но как-то стеснительно и скромно. Так стучат к себе домой загулявшие мужья, возвращаясь после недельного загула. Я подумал, что, наверное, это из милиции пришли извиняться. Укутался в одеяло и открыл двери. Предо мной помятым привидением стоял смуглый кудрявец Мухаммед, студент отделения журналистики, уроженец далекого Йемена.
- Я тут недалеко ночеваль, - извиняющимся тоном пояснил он, - Можно у тебя душ принять?
- Принимай! – великодушно сказал я. Мухаммед мой заказчик. Я – исполнитель. Дело в том, что, в свободное от блуда время, я пишу не только романы, которые никто не публикует, но и статьи для жернала кришнаитов, юморески, тексты выступлений разным людям, дипломные и курсовые работы арабским, афганским и монгольским студентам. Был даже один заказчик из Катманду. Еще я пишу за них статьи в газеты. Постоянно работы у меня нет, и я вот таким нехитрым способом, обеспечиваю себе мой скудный хлеб насущный днесь.  Я никогда не договариваюсь об оплате. Сколько подадут, и на том спасибо. Последний клиент расплатился кожаной курткой. Технология написания диплома проста. Я, основываясь на готовых текстах многочисленных статей, пишу теоретическую часть о средствах массовой информации той или иной страны нарочито корявым языком (чтобы руководитель дипломного проекта раз и навсегда осознал: писал иностранец!). Потом мы вместе с подопечным делаем перевод нескольких статей из газет его страны, иллюстрируя теоретическую часть. Все работы типовые.
Мухаммед ушел плескаться в ванной, а я стал, по-хозяйски, думать, чем потчевати гостя заморского. Холодильник мой был пуст, как, впрочем, и карманы. (Кошелька у меня сроду не водилось. Зачем?) Но я нашел на сусеках пакет пшенной крупы и какие-то специи. Дело в том, что, когда я прихожу в гости к Мухаммеду, он устраивает Лукуллово пиршество. Сразу находит у земляков кусок барана и делает национальные блюда. Водка льется рекой. Миф о том, что мусульмане не бухают, давно уже разрушен в моей душе ураганом пьянок с моими клиентами и друзьями. Со мной бухают все. Даже неспаиваемые кришнаиты, падре, корфюсты, ламы, аббаты, левиты, шаманы, ксендзы, прелаты,  апостолы, мученики, схимники, аббатисы, капелланы,  клирики, папы, цадики, раввины, послушницы и невозмутимые буддисты со мной уходят в недельный запой. Однажды я написал курсовую работу одному студенту, буддийскому монаху. Мы так нажрались после сдачи, что я еле его откачал.
В общем, я сварил пшенную кашу и забросил в нее все специи, что были под крышей дома моего. Мухаммед ел это варево, причмокивая, прикрыв от удовольствия глаза.
- Ничего себе?! Это чудо! Мирикал!!!!! Прямо, как дома! Еще бы выпить! – мечтательно сказал он. Пришлось доставать стратегический запас. Потом Мухаммед финансировал еще два моих похода в магазин. Да!!! На Руси они пьют и блудят, как русские, и совсем не боятся возмездия.

***
Мое утро начинается с чая, медитации и размышлений о мироздании и моем месте во Вселенной. Я включаю любимую музыку и начинаю мыслить. Кого из дам сегодня пригласить для вечернего блуда? У меня есть список знакомых и малознакомых дам, который я называю русским словом «****уница». Я сам придумал это древнерусское обозначение списка ****ей. Полагаю, раньше его делали на бересте. Сегодня археологи иногда находят списки женщин на бересте и думают, что это староста деревни переписью женского населения занимался. Нет, нет и нет! Такие поправки в историю общественных отношений на Руси вношу я порой. Но есть у меня строгое правило: пока не напишу рассказ или главу романа, никаких дам, никакой эротики! А если творческий процесс не попер, то спи один, Санек! Такой я был строгий к себе и непреклонный, в ущерб своему либидо. Пишу я долго и мучительно. Ведь язык мой ведет начало от инфантильно-прегенитальной эротической избыточности и является либидональным гиперкатексисом.
Звонит Юра Щ. Доктор медицинских наук. Преподаватель медицинской академии. Юра – известный писатель-фантаст, психолог, автор множества книг.
- Надо срочно встретиться! – сурово говорит он. Я, словно новобранец, без слов одеваюсь за 45 секунд. Каска, джинсы, автомат, бронежилет, жилет, презервативы, фляжка с водкой. Раз он говорит, значит действительно это срочно.
Встречаемся на остановке Рабочий проспект. Садимся на лавочку.
- Ты зачем Чекшина убил? – спрашивает он, в некотором, легком раздражении.
- Чекшина? – задумываюсь я. Чекшин, Чекшин. Постой! Кто это? Ах, да! Вспомнил! Был такой! А, в самом деле: зачем я его убил?
– Юра! – успокаиваю я доктора медицинских наук, - Он просто оказался не в том месте и не в то время. А зачем он нужен? Он свое дело сделал. Он доложил в министерство обороны о том, что кем-то создана летательная платформа. Что он еще может сделать?
- Но он мне был нужен, – сопит обиженно профессор кафедры гистологии, Юрка, - Ты, перед тем, как убить кого-то, все-таки со мной согласовывай. Ладно? Чекшин же мой! Так? Я-то, твоих не трогаю! Так? И ты моих не трогай! Хорошо?  – просит Юрка.
- Хорошо, Чекшин твой.  - соглашаюсь я.
Сидящая рядом толстая тетушка с кошелкой, осторожно, чтобы не разозлить меня, поднимается и поспешно покидает остановку.
А все дело в том, что мы с Юркой пишем фантастический детективный роман. Я впервые пишу роман вдвоем. Мы распределили героев и пишем, потом Юрка все соединяет. Я там, в романе, случайно в перестрелке убил одного из его людей. А он обиделся. Там, в шедевре этом, стремительным каскадом текут горные потоки крови, драки, погони, пытки, перестрелки. И все это в любимой Отчизне, в срединной России. Тарантино отдыхает. Еще там есть любовь опять же, все пятьсот пятьдесят пять оттенков серого, Тинто Брасс тоже отдыхает. В общем, все отдыхают. Юрка полностью безвозмездно отдал эротику мне и моему помешанному на эротике и сексе, космическому чувственному разуму. Я возлагаю большие надежды на этот роман. Может, мое материальное положение изменится, наконец-то, в сторону резкого повышения и я смогу купить себе зимнюю куртку. А то все как-то не в ту сторону оно изменяется. А я хожу в старом, китайском пуховике, из которого вылез уже весь пух, и в коих ходят сейчас бедовые, маразматичные старички.

***
- Саня! Я тебя не разбудил? – звучит в трубке бодрый, как утро, голос директора кинотеатра «Пролетарий» Володи Селезнева.
- Уже нет…
- Ты хочешь заработать? У нас в среду премьера фильма «Люди в черном». Ты же хочешь заработать? (Многие люди убеждены, что я хочу заработать! И зачастую они не ошибаются!)
- Сколько? (Я даже не спрашиваю, что делать. Может, окна помыть, двор подмести или убить кого-то из конкурентов: директора кинотеатра «Спартак» или «Юность»?)
- Ну, тысячу, к примеру. Надо в клоунском колпаке, с красным носом, детишек развлечь перед сеансом. Конкурсы какие-нибудь, песни, загадки… Ты же в прошлый раз чудно поработал.
- Типа, аниматор?
- Да. Только непременно, чтобы это было в теме фильма…
- Без вопросов!
- И чтобы без жопы и какашки..
- Это труднее, но постараюсь.
- Тогда к 10 подходи! Я тебе красный нос и рыжий парик выдам
- Да нос у меня и так всегда красный…

 
Я возлежу в своем чертоге, на диване и восхищаюсь скудным комфортом, окружающим меня, восхищаюсь собой, своим полуголодным независимым сибаритством, далеким от социума и суеты. Я обклеил стены своей комнаты черными листами бумаги и осенними листьями. У меня есть пианино «Ласточка», я его выиграл в подкидного дурачка, и теперь терзаю время от времени блюзами, чтобы не забыть ощущение праздника беззаботного и безработного музыканта. Раз в месяц я делаю юмористическую программу «Все о, кей!» на Воронежском телевидении. Два раза в месяц делаю музыкальную программу «Хит-базар» на радио. Я пишу дипломные работы иностранным студентам. Я пишу роман и рассказы. Из десяти написанных рассказов, один получается прекрасным, и его публикуют в каком-нибудь журнале. Платят чудовищно мало. Но зато я не должен идти на работу к восьми и возвращаться к шести! Я, как бы расплачиваюсь своей нищетой за свободу. Ко мне время от времени приходят прекрасные женщины! Прекрасные, уже тем, что приходят ко мне, нищему художнику, музыканту, сочинителю. Никто мне не скажет: «Где ты шлялся, гад?». Молчать! Я свободен!
Позвонил Лешка Синельников, собкор «Комсомольской правды» по Черноземью и сказал:
- Пляши! «Комсомолка» опубликовала твой рассказ «Гийом Оранжский»!
- Пляшут, когда письмо получают, - напомнил я.
- Считай, что я тебе его доставил.
Я пляшу. Ну, что ж! Это прекрасно! У меня теперь будет еще 3 тысячи рублей! Теперь я, сказочно богат, и смогу отдать сына на подготовительные курсы в Университет!
 


Я на радостях позвонил Наташеньке, администратору ресторана, и пригласил ее вечор на чашку растворимого кофе. Но Наташенька, безотказная, покорная Наташенька, отказала мне, объяснив этот факт тем, что уже договорилась с подругой посидеть в кафе. Она променяла меня на подругу?! Такая гендерная оказия не сильно огорчила меня. Я тут же позвонил другой чаровнице и затейнице Аиде, пианистке, преподавательнице музыки в муз училище, и ангажировал ее отужинать у меня, чем Бог послал. И она дала свое согласие. Какая прелесть! Может быть, она любит меня? Она такая затейница! Мы только с ней всегда играем в ролевые игры. В прошлый раз, мы играли в партизан, попавших в плен к фашистским извергам. Мы лежим в сарае связанные, (якобы) омраченные грядущим расстрелом. Завтра, на рассвете, нас расстреляют.
- Тебя за что взяли фашистские захватчики проклятые? – спрашиваю я ее серьезно. Ржет кудрявая Аида.
- Давай серьезно! – осаживаю я ее, - Ты это… Нарушаешь сценарий. Кто ж в сарае ржет перед расстрелом? Ну? За что тебя арестовали? Превысила скорость? Нарушила паспортный режим? Дойчмарками фальшивыми торговала?
- А тебя за что, москаль, взял проклятый фашист?
- За что меня взял проклятый фашист? Да он меня взял прямо за это вот… - отвечаю я. Опять ржет пленная еврейка. Словно в театре, а не в сарае.
- Да я мост железнодорожный взорвал вместе с поездом. Случайно. Играл со спичками. Завтра нас расстреляют на рассвете, Аида. Может, давайте, напоследок….
- Что? – заинтересованно спрашивает Аида.
- Ну, это…. Мне неловко говорить…
- Мне с тобой, приятель, нельзя. Ты – гой!
- Ну, так не гей же! Я гой, еси! Я – гой - добрый молодец! Я никому не скажу! Честное комсомольское!
- Естественно, не скажешь! Нас на рассвете расстреляют!
Променял бы я, нынешний сорокапятилетний кутила, шалый бездуховный, аморальный, малый, нынешний духовный комфорт, спокойное русло зрелости, на мутный, стремительный, полный неизвестности, горный поток юности? Ни за что! Сама по себе юность никакая не ценность. Юностью гордиться неправильно. Гордиться можно лишь достижениями. Возраст - весьма сомнительный предмет для гордости. Ровно, как и национальность….
Вот какой я был умный провинциальный паренек к своему сорокапятилетию.

7.
БЕРИ ШИНЕЛЬ – СТУПАЙ В МОСКВУ!

2000 год.

- Владимир Путин избран президентом России на первый срок
- Англичанин Пол Ханн установил мировой рекорд громкости отрыжки — 118,1 децибел
- В Индии родилась миллиардная жительница этого государства — Аста Арора
- В Лондоне прошёл «парад гордости» лесбиянок и гомосексуалистов и  открыт памятник Джону Леннону.
- Пожар на Останкинской телебашне в Москве.
- В Сиднее состоялось открытие XXVII Летних Олимпийских игр.
- В Австрии опубликован доклад учёного из Лондонского университета Сары-Джейн Блэйкмор, посвящённый щекотке.
- Мавзолей Ленина закрыт для посетителей.


Воронеж. Поселок Придонской.
Легкая гроза. Начало мая. 12 часов, 15 минут пополудни. В зеленых кущах беззлобный щебет птах. И рокот грозный самолетов в небесах.

Я проснулся в своем уютном серале на 13 этаже с легкого трехдневного бодуна от телефонного звонка. Кто это посмел меня так бесцеремонно потревожить в столь ранний час: в 12 часов по полудню? Телефонный звонок? Вот щас мы ему! Вчера у меня загостилась одна прекрасная, но порочная дама из Ельца, директор страховой компании, и поэтому я чувствовал себя как бы разбитым, отрешенным и слегка опустошенным. Звонил неугомонный собкор «Комсомолки», Лешка Синельников. Он сказал весело и задорно:
- Все! Пляши! Собирай вещи и пляши! Трусы, носки, зубную щетку. Ты едешь в Москву! Тебя Сунгоркин вызывает. Будешь работать в «Комсомолке».

Это было неожиданное сообщение. Это было, как пыльным мешком из-за угла, как для немца – харакири, как для еврея сало! Как для африканца новость про Эболу. Как для Гитлера весть о беременности. У меня были другие планы на жизнь. Вернее, их не было вообще. Я уже 4 года жил без постоянной работы, и как-то уже привык к независимой и голодной жизни.
- Не, - ответил я, рассеянно, еще не осознав смысл сообщения, - это никак нельзя. Что мне делать в Москве? Где жить? Тут у меня хоромы с санузлом, телек с пультом, девчата любимые, музыкальный центр, опять же. Я тут живу в неге и радости. А там где мне в Москве жить в неге? Как я буду там, на чужбине без санузла и без девчат любимых? 
- Ты что, совсем дурачок? – ошалел Лешка. – Люди по году работают в «Комсомолке» только за гонорар, лишь бы в штат зачислили. Ты же хотел новый диван купить, книжный шкаф, ночной горшок, в конце концов…. Ты же сам говорил.
- Диван, диван, горшок, горшок… да, диван хотел… - вспомнил я. Моему нынешнему дивану было лет сто. На нем, похоже, еще Берия попирал невинных дам. Он весь был совсем продавленный, какой-то обтруханный. Диван. Я его с помойки принес. Кто-то легкомысленно и непочтительно к истории нашей страны, его выбросил. А я его использовал почти что, как Берия. И хранил, как реликт.
- Ну, если, ты не хочешь остаток жизни в «Комсомолке» работать, поезжай в Москву просто на годик, на заработки, - продолжал почему-то уговаривать Лешка, - Вроде, как в командировку!

 
***
А случилась эта утренняя майская беседа вот почему. Мой сын, мальчуган Алешка, от первого брака с дочерью партийного функционера, заканчивал в этом, памятном году 11 классов. И надо было выполнить родительский долг и дать ему путевку в жизнь, инвестировать в него какие-то средства: нанять репетиторов, устроить на подготовительные курсы, дать взятки преподавателям-педагогам и устроить в университет.

 Но я был безработным и перебивался случайными заработками. Весьма условными. Ни одна Воронежская газета упорно не брала меня в штат. Я писал сценарии рекламных роликов для Воронежского телевидения, какие-то невнятные документы для различных компаний, сценарии юмористической программы «Все – О, кэй!» Воронежского телевидения, и сам же играл в ней большинство ролей. Платили мне копейки, а потому хлеб мой насущный был весьма скуден, как у заключенного строгого режима. Как, впрочем, такой же скудный, как и стул насущный. Я питал свою плоть кашами. Ими же и срал. Прекрасная иудейка, укоряла меня, после соития:
- Твоя сперма пахнет старой посудной тряпкой! Какой гадостью ты питаешься?
- Это не гадость. Это старые посудные тряпки, - отвечал я необоснованно гордо. Потому что я, в отличие от некоторых, не питался спермой.
Правда, к чести этой девушки, она иногда, из иудейской жалости к русскому народу, приносила мне настоящую, еврейскую еду: мацебрай, фаршмак, хоменташен, козленка в молоке матери его, ну и там по мелочам: водку на маце, пейсаховку, и служила мне телом своим. По какой-то всемирной, неведомой мне программе, всех евреев снабжали продуктами. Я был голоден до всего. Я ел впрок, на всякий случай, и совершал покрытия жен человеческих иногда впрок. Потому что не знал наверняка, а будут ли они завтра?
Я был таким полуголодным сибаритом. Правда, я в те времена  писал много рассказов и методично рассылал по разным изданиям. Я был уверен, что мое упорство будет вознаграждено. Любое упорство будет вознаграждено, если оно во благо человечеству. Я писал рассказы. И мое творчество было безвредно. На сегодняшний день я написал штук десять книг. Шесть из них увидели белый свет, были изданы. Они никому не навредили. А некоторые даже говорят, что они замечательны, хотя местами и скабрезны. Я был лягушкой из известной басни. Когда она попала в молоко, и билась там до тех пор, пока молоко не стало сливками. И она, лягушка выбралась на поверхность целой и не утонувшей. А главная, некомсомольская правда в том, что платили за эти рассказы до смешного мало. Иногда я получал такие смешные гонорары, что долго смеялся.
- Ты чего смеешься? – спрашивали меня прохожие.
- Да вот, посмотрите на гонорар! – и я показывал гонорар. И смеялись люди.
Но зато это были «Русское слово» Канады, «Балаган» Израиля, «Красная Бурда», «Крокодил», «Литературная газета». Они как бы считали, что сам факт публикации на их страницах уже, сам по себе, хороший гонорар. Но мне нечего было больше делать в этом прекрасном и яростном мире, кроме как писать, сталь варить я не умел: и я тупо писал. Автографов у меня на улицах не брали. Да! Меня узнавали на улицах! Мне пожимали руку. Но это были всего лишь десяток моих лучших друзей. Это были мои фанаты. «Ну что? Написал что-нибудь новенькое?» - спрашивали они при встрече. Но я все равно тупо писал. У меня был закон: мне было запрещено мной приглашать в мой сераль дам для плотских утех, для сладкого надругательства, до тех пор, пока не напишу рассказ, или главу романа. Я в то время писал свой великий роман «ЖОПА». Кто-то скажет: не знаем такого романа. Ну и пусть! Вам же хуже! С утра я просыпался, делал пробежку по лесу (я жил на окраине леса). Потом пил чай и предавался медитации и размышлениями о судьбе Вселенной. После этого я садился за компьютер и начинал писать. В вечор покупал бухло и вызывал дам. Я честно старался распределять себя между них поровну, потому что любил их всех одинаково безумно. У меня был ежедневник, где со скрупулезностью совхозного счетовода я отмечал: «Наташа, 21 июня – 3 раза», «Оля  26 июня – 2 раза», «Люда вечером 26 июня – один раз. Не забыть завтра добавить. Потому что она обойдена моим половым влиянием». Потом я кому-то добавлял, чтобы у всех было по пять. И с радостью думал о себе: вот какой, я справедливый, как Иов! Таким образом, я следил, чтобы у всех было поровну. Нельзя никого было обижать. Каждая из них была, по своему, прекрасна, как Елена Прекрасная. Одна была прекрасна своей юностью (за нее и срок могли впаять), другая – своими длинными ногами, а третья – своей грудью, волосатым лоном, (и даже на груди росли волосы) и полным отсутствием интеллекта, хотя закончила педагогический институт. Я был с ними развратным, жестоким, непредсказуемым. Я мог принудить к феллацио (Ну, почти, как к миру) на пляже, в машине или в парке, прикрыв феллационирующую персону голову газетой. Это им, похоже, нравилось такая трагическая, непредсказуемая, жесткая, драматургия.

7.
Так вот, возвращаясь, к истории моего вхождения в «КП»: однажды позвонил Лешка Синельников (что говорить, Лешка сыграл в моей судьбе значимую роль. Даже одной фразой! Санек! Отсылай свои рассказы в «Комсомолку»!!!! Эх! Мне бы хотелось, сыграть значимую роль в чьей-то судьбе!) и сказал такие слова:
- Вот ты сидишь и плачешься: денег у него нет на репетиторов. А «Комсомолка» объявила конкурс на лучший фантастический рассказ! Давай! Участвуй!
- Но я не пишу фантастических рассказов! – с присущей мне логикой возразил я.
- Так напиши! – ответил Леха. И я сел писать фантастические рассказы. Я брал свои ранние, нефантастические, и переделывал их в фантастические. Допустим: сюжет нефантастического рассказа таков: приходит мужик с работы домой, ложится на диван, включает телек и газеты читает. А я дописывал, в сюжет фантастического рассказа, что мужик этот, оказывается инопланетянином и там у них, на другой планете, все мужики так живут: приходят с работы, ложатся на диван, телек смотрят, дрочат и дергадируют. Таким образом, заслав своих агентов, они хотят их размножить, и погубить планету Земля. Все так просто.
***

Я написал штук пять-семь фантастических рассказов и отправил их в Московский отдел «Комсомольской правды», под разными псевдонимами. И что вы думаете? Все рассказы были опубликованы! Скажу больше: по итогам я стал победителем этого замечательного конкурса горе сочинителей-фантастов, который проводило известное московское книжное издательство и «КП». Мне позвонил человек, назвавшийся заместителем редактора московского отдела, и сказал, что я могу приезжать за призом. Главным призом был, конечно, гонорар, достаточно большой, чтобы оплатить с десяток репетиторов для десятка сыновей, и дать взятки двум десяткам провинциальных педагогов. А второстепенный приз – это упаковка книг научной фантастики. Вот уж чего мне меньше всего хотелось читать. Я ведь и сам незаметно стал фантастом. С тех пор фантастический реализм стал для меня определяющим литературным направлением. «Ничего, - подумал я, - я выгодно продам все эти книги, куплю водки и устрою небывалый праздник любви для любимых своих крошек»
И вот я приезжаю в Москву, на улицу Правды. Улица, практически, лишенная дерев. Непривычно. Я-то жил, практически, в лесу. Милиционер у входа. Строг. Бдителен. Паспорт. Пропуск. И поднимаюсь я на шестой этаж. Этаж, как этаж. Люди ходят по этажу, с задумчивыми, озабоченными, но приветливыми лицами. «Привет!» говорят они мне, как знакомому. «Привет!» отвечаю я. Наверное, спутали с кем-нибудь.
- Ну, раз ты приехал, может, что-нибудь напишешь для газеты? – спросил меня Серега Черных, заместитель начальника московского отдела. (В кабинете Сереги сидела чудная, долговолосая девушка с чарующими персями и черными очами. И звали ее Яська Танькова!)
- Конечно, напишу! – сказал я, втайне надеясь, что у нас с этой девушкой вскоре произойдет флирт. Ну, не сразу, а, хотя бы, к вечеру.
- Сегодня открытие памятника Венечке Ерофееву. Ты читал Ерофеева?
- Читал… Я ведь еще и читатель.
- Вот поезжай и напиши хороший репортаж. Фотографа возьми…
И поехал я. Там встретил народного поэта Игоря Иртеньева, с которым давно деловито переписывались. Он был редактором журнала «Магазин», который издавал Михаил Жванецкий, и в котором щедро публиковались мои рассказы. А еще был тогда такой журнал «Фас», который издавал (по-моему, Березовский, а редактором был Михаил Леонтьев) в котором тоже изрядно публиковались мои рассказы. Спасибо вам, журналы! Я тогда не сдох от голода, благодаря Вам! Там был еще ведущий программы «Сам себе режиссер» Алексей…. Я перебросился с медийными персонами парой фраз о творчестве Венички, и поспешил в редакцию, репортаж писать в номер, не особо рассчитывая на триумф. Но, пути Господни неисповедимы. В «Комсомолке» есть такая добрая традиция, каждый день отмечать лучшие материалы. И мой первый материал был отмечен, как невероятно прекрасный. И люди, которые шли навстречу, улыбались и говорили: «Очень смешно! Здорово. Я смеялась до слез!». В тех редакциях, где я пахал до этого, такой традиции не было…. Ну, написал и написал. Ну – смешно и смешно. Потом я, вдогонку, написал еще пару репортажей. И все они были отмечены, как лучшие. И этот факт определил мою судьбу. Я уже уехал в свой Воронеж и стал жить там прежней беззаботной жизнью, припеваючи, гонорар свой непешно проедаючи и пропиваючи. А в это время, в далекой Москве, в редакции «Комсомолки», на шестом этаже, на планерке главный редактор Владимир Сунгоркин спросил:
- А что это у нас за новый мальчик какой-то объявился? По фамилии Мешков?
- Этому мальчику 45 лет, - заметил кто-то, - и он живет в Воронеже.
- Вызывайте. Мы берем его, - сказал Суня. Так называли его в народе за глаза. Ну, не конкретно, только за глаза, но и за другие органы.

***

Итак, я приехал в столицу нашего многострадального государства, потому что меня вызвали. Я журналист по вызову! В голубом зале «Комсомольской правды» сели втроем: «Мешок» (Александр Мешков), «Шутя» (Виктор Шуткевич, глава Московского отдела и «Суня», Владимир Сунгоркин, главный редактор «КП».
- Сколько ты там, в своем Воронеже зарабатываешь? – спросил деловито Суня.
- Десять тысяч! – гордо солгал я. Мне показалось, что мое ложное признание вызвало некоторую усмешку на лицах этих благородных людей. (По честности: если 3 тысячи в месяц когда-то, в кои-то веки, и получалось, я считал себе сказочно богатым! В среднем – 300 рублей в месяц получал я. Покупка ботинок, допустим, считалось экономическим событием года, как, к примеру, в масштабе страны, пуск завода-гиганта, саммит большой семерки)
- Дашь ему вон сколько…. – сказал Суня Шуте, - В Воронеже квартира есть? (это уже ко мне)
- Есть.
- Продай ее, заработаешь, добавишь и купишь здесь. Все так делают. Сначала живут на съемной квартире, потом покупают, - сказал он, обозначив мою жизненную жилищную программу, встал и вышел. Все! Такая лапидарная концепция меня устраивала. Вопрос решился. Теперь у меня будет новый диван и новые ботинки!
ПРИЕМНЫЙ СЫН МОСКВЫ
1.
Я снял проходную комнату у одинокой бабушки на Стромынке. Бабушка была коренная москвичка. Она в войну тушила зажигалки на крышах московских. Дети навещали ее не часто, и оттого она была, на редкость говорливая, словно исправный транзисторный приемник. Ей не нужен был даже собеседник, для серьезных разговоров. Она говорила, как дышала.
- Сейчас пойду на кухню, сварю себе щи. А что? Щи – это самая хорошая еда. Я  в войну всегда щи ела из лебеды. И сытно и вкусно. Сейчас капусты нарежу. Кортошечки начищу. Лучок брошу! Солюшкой посолю. И буду три дня сытая ходить. А потом, как щи кончатся, приготовлю себе кашки пшенной. Кашка пшенная очень полезная еда. Она очищает кишечник. Ты щщец-то отведаешь моих? Пальчики оближешь.
Собственно, ее рацион, не шибко отличался от моего. После спокойного, провинциального Воронежа, я чувствовал себя в Москве, как беженец из сибирской тайги с тощим сидром, на переполненном столичном вокзале, во время эвакуации. Я ходил на работу пешком, неспешно наблюдая жизнь этого нового в моей жизни, места жительства. Собак в Москве мало, зато нищих много. Как-то раз оказался на Казанском вокзале ночью. Ощущение будто попал в ад. Заросшие, грязные, зловонные люди, с искаженными пороком ликами, прокаженные в струпьях. Пьяные, обоссанные. Бухают из горла прямо на улице. Глядя на них, с ужасом вспоминаешь о том, что от сумы и от тюрьмы нельзя зарекаться, и невольно, с содроганием представляешь себя на их месте. Нищие сидят на улицах, скверах, площадях, в кривых переулках, Садоваая, Вишневая, Грушевая, Айвовая, и на Тенистой улочке сидят, в переходах метро, ходят по электричкам, безмятежно спят прямо на местах для пассажиров, уложив свои ноги на диван. Некоторые фальшиво поют песни, другие рассказывают душещипательные истории о крушении своей благополучной жизни. "Дом сгорел. Документы и деньги украли. Сами мы не местные…" Как будто именно этот аргумент должен довести непробиваемого москвича до слез. А некоторые, чересчур ленивые нищие, просто так сидят. Молча. Смотрят с укором, вызывающе. И им подают. Согласно официальным данным этот бизнес в Москве до сих пор считается одним из самых доходных после политики. Они такие же, как мы! У них две руки и две ноги. Они ходят рядом с нами и дурно пахнут. Мы стараемся держаться от них подальше, но не получается. Они повсюду. Они смотрят на нас с ненавистью и винят в своих бедах нас. Но мы жалеем их и подаем милостыню. Бомжи. Они спят в вагонах электричек, в метро, на вокзалах, сидят на газонах, бухают прямо из горла водку неизвестного происхождения, радуются солнцу и теплу, случайному куску ветчины и поспешному соитию с прекрасной, пьяной, незнакомкой в кустах, и многим, другим, своим маленьким радостям. Это другая страна, другой мир. Бомж это не социальный статус, это образ жизни и образ мысли. Попробуйте определить бомжа в социальный приют, и он убежит оттуда на следующий день. Он жалок, голоден, пьян, но всегда свободен. Редкий бомж планирует начать жизнь сначала: строить дом, работать в поле, вставать с петухами, ложиться с закатом. Это скучно. Тогда, в первые дни работы в «Комсомолке», я и предположить не мог, что стану чуть ли не певцом жизни этого странного, удивительного, грязного и порочного мира. Я погружусь в него по самые помидоры, я буду ночевать в ночлежках, на вокзалах, в притонах и приютах разных стран.
 
Я буду курить с ними безмазовую шмаль и пить дешевую бормотуху! Я буду жить с ними одной жизнью, с ее заботами, радостями и даже болезнями (я подхватил во время одного из таких перевоплощений, «стригущий лишай» и «рожу») Но зато это будет не только в России, но и в Америке, в Греции, в Великобритании, в Испании! Это будет и весело, и опасно, и грустно.  Но в отличии от настоящих бомжей, я почти всегда знал наверняка: что в любой момент смогу прекратить этот мрачный, голодный спектакль, уехать в Россию, искупаться в теплой ванне, надеть белую рубашку, черный костюм и с милой крошкой заказать в ресторане устриц и бутылочку Chateau Cheval Blanc.
***
На своем новом рабочем месте, в Московском отделе «Комсомольской правды», я самый старший по возрасту, но самый младший (крайний) в иерархической лестнице. Мой шеф, Витя Шуткевич (моложе меня года на два) с каким-то непостижимым постоянством посылает меня на самые сложные и архиважные задания. Где чуть, какой праздник, тусовка или фуршет: я собираюсь туда. Так уж повелось. Кто, если не я? Есть такая профессия — вино на фуршетах пить и рябчиком закусывать. Увы! Такова моя незавидная участь. Я становлюсь эдаким летописцем московского фуршета. "Наш фуршетный писатель!" гордо называют меня за глаза одутловатые завсегдатаи фуршетов. Да я и сам замечаю, что становлюсь по утрам тоже им под стать несколько одутловатым. Что-что, а фуршетить тут умеют! Журналистов уважают и угощают изрядно, чтоб писали сладко о гостеприимстве рестораторов. Столы ломятся от яств. Икорка красная, паэлья, балычок-с, коньячок-с, вина французския "Романе Конти Гран Кри", "Шато Кардюс Мэдок», марципаны, маринованные каре ягненка с майораном, телячьи почки соте, чураска, карпаччо с шалфеем и трюфелями, грибочки. Я, недавний постоянный потребитель каши, просто ошалел от гастрономической роскоши московской потребительской корзины, в то время, как для гордого и сытого столичного журналиста все это кажется скудной, жлобской подачкой. Но уминают они всю эту нехитрую снедь с превеликим удовольствием и сноровкой.
"Прессухи" (пресс-конференции) дело для московских журналистов столь же регулярное, сколь и приятное. После них всегда случается фуршет. Собирают по самым разным поводам. Но непременно тогда, когда нуждаются в пиаре. Выпустили новый коньяк - собирают журналистов, угощают, кормят, рассказывают об острой необходимости для экономики страны и для российского народа нового сорта коньяка. Сытый и пьяный журналист после угощения плохо о коньяке уже не напишет. Тонко продумали, чертенята! Правда, я, свинья неблагодарная, умудрился, даже угостившись коньячком, написать заметочку о том, что все это говеное предприятие работает только на удовлетворение нужды богачей, а бедняк никогда не попробует этого зелья.
Журналисты на "прессухах" друг перед другом выбражают, выделываются зачем-то, задают такие вопросы, чтобы продемонстрировать свой интеллектуальный уровень, почерпнутый наспех перед конференцией, из энциклопедического словаря и "срезать" устроителя. Упражняются в красноречии. Ну, а какой интеллект у журналиста, мы-то с вами отлично знаем: сами журналисты, сами по интернету шустрим! Оттого весь этот спектакль кажется смешным, а журналисты — потешными Петрушками. Журналист готовится дома, вникает в тему предстоящей прессконференции.  А настоящих знатоков, специалистов очень мало. Впрочем, и я — туда же! "Скажите, пожалуйста, а вот словарь Ожегова классифицирует это явление как… А вот Морис Меттерлинк говорил, что…" А если ты такой умный — скажи, что такое: "Бахтырман-пурана"? То-то же! В вопросах чаще всего превалирует сам журналист, а суть ответа не важна. А потом все загадочно ходят с бокалами и с тарелочками по залу, как на каком-то светском приеме, как, в кино часто показывают. А дамы эмансипированные закуривают длинные сигареты. И все это получается куртуазно весьма и картинно. Журналистка без сигареты — это нонсенс! Это уже и не журналистка вовсе. А кто? Да просто — женщина. Мужики, кстати, курят меньше.
***
А еще в Москве оказалось много неуемных коммунистов. В провинции они как-то менее заметны и безобидны. Сидят у себя по кухням, да тихо коммунизм вспоминают. А тут, в Москве, они газеты выпускают коммунистические и любят время от времени что-нибудь пикетировать. Мне их немного жалко. Они по большей части – старички. У него больше в этой жизни нет забот. А пикет для него, это как для молодого балбеса, поход в ночной клуб. Кстати, замечено, что пикетом лучше всего заниматься в теплую сухую погоду. В дождь пикетировать скверно. Хуже всего заниматься пикетом в пургу, в Заполярье. Как-то раз я был на одной такой тусовке. Московские коммунисты, вышедшие немного попикетировать здание суда на Зоологоческой улице, по сравнению с заполярными коммунистами находились поросто-таки в тепличных условиях. Шел, всего навсего, обыкновенный проливной дождь. На самописных плакатах, выполненных неровными почерками на мятых картонках: лозунги: «Руки прочь от Ленина!" Кто сегодня может себе позволить пару часиков под дождем попикетиривать? Конечно же самая политически-активная категория наших граждан — пенсионеры, не занятые в воспитании внуков, не задействованные в сельскохозяйственных работах. Одинокие и, в сущности, обездоленные люди. Они тусуются: переходят от одной кучки к другой и самовыражаются в трактовке политических событий, в выражении собственных точек зрения на политику правящей верхушки. Как пикейные жилеты у Ильфа и Петрова. Попутно пытаются втянуть в дискуссию всех, кто находится рядом. Вообще это очень общительные и простые люди.
    — Что здесь такое? — спрашивает проходящий мимо старичок.
    — Киселя судить будем! — отвечает ему согбенная старушка в кокетливом малиновом берете.
    Старичок удовлетворенно кивает головой и уже не идет мимо, а остается. Судить Киселя — это несомненно гораздо интереснее, чем ходить мимо, не принимая участия в политической жизни страны. Жалко этих старичков, для которых, такие пикеты и митинги, являются единственной возможностью общаться. Жалко, что неуемную энергию этих, в сущности, добрых старичков используют для удовлетворения своих низменных политических амбиций энергичные политики. А сколько лука и редиски они могли бы вырастить! А сколько стран посетить! Но, увы! Не на что! Российская пенсия гарантирует старичка от захватывающих путешествий.

***
   Счастье — понятие относительное. В этом я каждый раз убеждаюсь вновь и вновь, когда ранним утром, не спеша, иду на работу. По пути я всегда выбрасываю пакетик с мусором в мусорный контейнер. Длинная очередь опухших, взъерошенных после сна пенсионеров выстраивается за разливным молоком. Глядя на проносящиеся мимо меня со скоростью десять километров "Понтиаки", «Лады», "Ягуары", «Оки» и "Ролс-Ройсы", я вздыхаю и спускаюсь в гремящее, шумное и тесное метро. А в это время оживленная стайка утренних бомжей уже увлеченно роется в мусорных бачках, выискивая разные вкусности. Они не ссорятся, не пихаются, не кричат на новеньких. Не на фуршете. Они спокойно и методично разворачивают пакетики, которые мы выбрасываем по утрам и тут же, неторопливо съедают их содержимое. Кто-то лижет упаковку из-под йогурта, кто-то жует куриную косточку остатками гнилых, не знающих щетки, зубов, кто-то обсасывает спинку омара. На лицах их написано неописуемое блаженство. Теперь я уже проявляю милосердие и некоторые блюда не доедаю до конца, если это возможно. И формирую мусорную корзину более аккуратно и эстетично. Люди! Ешьте аккуратно и не до конца! После вас еще другим доедать!


ТРИУМФ ПОДКРАЛСЯ НЕ ЗАМЕТНО
Москва. Апрель. 2001 год.
«Где хорошо, там и Родина» (Аристофан)
«Где ху…во – там чужбина!» (А. Мешков).
Сунгоркин, без всяких колебаний, подписал мою заявку на командировку в Великобританию, где я должен был преобразиться в нелегального мигранта. Я облегченно вздохнул. Наконец-то у меня будет настоящее, серьезное задание, а не какие-то там сиськи-пиписьки, будет прекрасная тема, интересная жизнь, необычное приключение, деньги, Beatles, телки, виски, эль, Темза-речка, Тауэр, Тетчер…
1.
Я, если честно, давно хотел уехать из нашей великой и противоречивой страны. Пожить где-нибудь некоторое время, окунуться с головой в жизнь заморской страны, стать ее частью. Я уже пытался сделать это в третьем классе. Мы сбежали из Интерната перед Новым годом в Турцию с другом Леней Каменским, смелым сорванцом-заикой. Но нас сняли с поезда на Украине, на станции Лихая. Пассажиры настучали проводнику, что два мальчика едут в общем вагоне без родителей. Второй раз я пытался покинуть Родину уже в половозрелом состоянии, будучи опальным, бывшим студентом Университета, исключенным за аморальное поведение с факультета Журналистики. Мы решили пожениться с кудрявой евреечкой Кристиной, стажеркой филологического факультета из Швейцарии. Мы даже подали заявление жениха и невесты в Швейцарском посольстве, которое располагалось в переулке Стопани, рядом с Чистыми Прудами. Но бдительные органы не допустили утечки моих мозгов. Меня вызвали в серый дом и пригрозили пальчиком. Дело в том, что моя матушка работала инструктором культмассовой работы в политотделе Военного Авиационного училища. А я там два года учился, пока не отчислили! О! Ведь я мог выдать страшную военную тайну! Я знал по фамилиям всех офицеров, так как нас ставили в наряд дневальными по штаб. Мы разносили на подпись приказы о заступлении в дежурства и наряды.
После перестройки, когда рухнул «железная занавеска», я некоторое время жил и работал (музицировал) в Турции и Египте. Но этого мне было мало. И не я один мечтал свалить из России. Многим до сих пор кажется: там хорошо, где нас нет. Да там и хорошо-то, потому что нас там нет!
2.
Взгляните! Газеты и журналы до сих пор пестрят объявлениями "Неквалифицированная работа за рубежом: Англия, Португалия, США, Греция, Испания, Италия!" . А где-то, в провинциальном городишке возлежит на диване такой же, как я, мечтательный российский паренек, без работы, без денег, с похмелья, и, читая эти объявления, рисует в уме живописные картинки своего безоблачного заокеанского существования. Велик соблазн для простого российского рабочего паренька — посмотреть мир, усовершенствовать свой несовершенный иностранный язык, да еще и денег заработать. Сегодня это стало возможным и доступным для каждого! Эх! Такую бы возможность мне в юности! Я пару раз пытался сменить свою холодную и голодную страну на более теплую и демократичную, но мне перекрывали пути вездесущие спецслужбы.
А сегодня – пожалуйста! Выбирай страну на вкус и цвет и поезжай, работай себе, куй свое счастье, да рябчиков жуй. Много ходит противоречивых слухов вокруг закордонной жизни российских трудящихся. Одни говорят, что обман все это и мистификация, другие… Других я не встречал. Как то чаще попадаются преуспевающие программисты, бизнесмены, переводчики. Дипломаты неплохо живут за границей. Олигархи наши в Лондоне отлично живую Шарапова, опять же….. Они-то не жалуются, а вот как рабочие? Страсть как хотелось поговорить с каким-нибудь вернувшимся оттуда рабочим, но они, как сквозь землю провалились. Оставались там и становились англичанами. Поэтому решил ехать с инспекцией. Отчего они там остаются? Я решил побывать в шкуре того парня, который, бросив семью, друзей, отчий дом, пустился во все тяжкие на чужбине, где миром правит чистоган.

2.
У меня был выбор, куда поехать гастробайтером: Италия, Португалия, Испания, Греция, США. Но из всех чужбин предпочел я старую, добрую Англию. Музыку Британии я боготворю. Если меня «кинут», то хоть музыку живую английскую послушаю, посмотрю на собор святого Павла, поброжу по Трафальгарской площади, да посижу где-нибудь на лавочке в Гайд-парке. Сказано — сделано. Я отправился по различным агентствам, обещающим трудоустройство меня за рубежом. Я их обошел с десяток. Условия у всех почти одинаковые. Необходимо собрать один и тот же пакет документов: гражданский и загран-паспорта, свидетельство о браке, о рождении детей. Если вы решили-таки ехать — будьте готовы к тому, что вам придется нарушить уголовный кодекс по статье 327 УК РФ (арест от 4 до 6 месяцев, лишение свободы до 2 лет) — подделка документов. Кроме документов от вас на отправку потребуется самое главное — около 2000 долларов.
    Если вы думаете, что нелегальным трудоустройством занимаются какие-то подпольные организации, то вы жестоко ошибаетесь. Все многочисленные фирмы и туристические агентства, которые я обошел, имеют государственный сертификат на осуществление своей деятельности. Так что все законно. Или почти все!     Фишка в том, что вы изначально мы будем стараться обмануть англичан, а англичане — будут пытаться помешать нам в этом. Я еду в Англию, как простой российский турист и, соответственно, оплачиваю билет туда и обратно, чтобы они ничего не заподозрили. А туристы — народ богатый и я должен соответствовать этому имиджу! Необходима справка с места работы, в которой должен быть указан оклад не менее 500 долларов США. Такая справка обойдется в провинции от 300 до 500 рублей, а в Москве от 100 долларов. Почему так дорого? За конспирацию! Потому что, именно в эту организацию будут звонить из посольства для подтверждения правдивости сведений, указанных в справке. Вы должны сразу оговорить с руководителем этот немаловажный вопрос. В трудовой книжке должна стоять запись с этого места работы. Кроме этого вам придется потратиться на сотворение нескольких справок о том, то вы являетесь владельцем целого ряда недвижимости: дома, машины, квартиры. Кроме этого вам нужна сберегательная книжка, на которой должно что-то лежать. На всякий случай у вас еще должна быть при себе справка из обменного пункта о покупке не менее 1000 долларов. В посольстве Великобритании с почтением относятся к людям, имеющим счет в банке. Вот с таким нехитрым пакетом документов вы и должны явиться в агентство по трудоустройству. Там вы платите первоначальный взнос 50 долларов, подписываете договор об оформлении выездных документов и потом, лежа на диване с сигарой в зубах и бокалом шампанского в объятиях какой-нибудь крошки, пару недель ожидаете

3.
 В посольство, ребята, надо одеваться презентабельно. Если у вас есть немятый, не сильно залитый соусом фрак и чистые носки — это та самая одежда, которая дходит для встречи с сотрудниками английских спецслужб. Я взял напрокат у соседа галстук, свежую рубашку, пиджак с искрой, помылся, побрился, и, вскоре, отсидев каких-то пару часов в зале ожидания, был вызван к окошку. Там сидела такая проницательная английская старушенция в очках и молодчик-переводчик. Старушенция сразу заподозрила во мне засланного казачка и засыпала каверзными вопросами, способными загнать в угол кадрового разведчика. Почему я еду именно в Англию, а не в Габон или Месопотамию? Почему без жены и без детей? Где они? Что с ними? А мама? Где она? Кто такой Шекспир, Бенджамин Бриттен, Тони Блейер? Что я хочу увидеть в Лондоне? Каких я знаю английских художников и писателей? А что такое Конвент-гарден? Кто будет вас водить по Лондону? Кто главный в Англии? Где вы остановитесь? (на это случай агентство предоставило мне фальшивый документ о том, что место в гостинице забронировано!). Под градом старушкиных вопросов я стушевался, растерялся, как школьник, побледнел, стал отвечать невпопад, не в дугу, зачастую путая русские, французские и английские слова. Старушка все мои ответы заносила в компьютер и, в конце концов, тихо торжествуя, на чем-то меня поймала и, извинившись, с улыбкой сообщила мне, что я должен буду прийти на повторное собеседование. Как я понял, такие пройдохи, как я Англии не нужны. Однако, у меня был еще один шанс. Я по такому случаю проштудировал энциклопедию и справочник по Англии.     На повторном собеседовании со мной уже беседовал мужчина лет пятидесяти. Он тоже гонял меня по вопросам Британской истории и культурны, по вопросам моей семьи и брака, чередуя свои собственные вопросы с вопросами прошлого допроса. Но я на этот раз был очень внимателен и сосредоточен, как Рихард Зорге. И когда английский мужчина сказал: "Все в порядке! Идите, получайте вашу визу!", я не мог сдержать торжествующей ухмылки.     После этого я вернулся в агентство, заплатил 1000 за авиабилеты туда и обратно, и заполнил еще один договор об устройстве меня на работу в Англии, на сельскохозяйственной ферме. Там, в договоре был один пункт, который мне с самого начала не понравился. Он выглядил так: "Агентство оставляет за собой право вносить изменения в порядок трудоустройства и оплаты услуг по объективным причинам, исходящим от работодателя". Этому пункту еще предстоит сыграть свою зловещую роль в моей рабочей английской судьбе.
4.
Я собрал нехитрые пожитки гастарбайтера в рюкзак: презервативы, зубная щетка, трусы, носки, авторучка, блокнот, две бутылки коньяка. Зачем  коньяк путешественнику, гастарбайтеру, спросит читатель? А вот – зачем! Я мудро пригласил домой на прощальную вечеринку, простую русскую девицу, пусть не совсем модель, даже совсем не модель, но зато талантливого организатора художественных выставок Ирину Серьезную. Мы познакомились на выставке, какого-то русского американца, у которого я пришел брать интервью. Обменялись телефонами, (с ней) и, на следующий день, как всегда, едва накатив первый стакан,  я заманил ее в свой сераль. Встречались мы редко, но метко. И вот опять наступила ее пора. Пора!
- Я де могу к тебе приехать. У бедя темпедатуда. Лучше ты пдиезжай! – сказала она, без помощи носа.
Трезвый я бы никогда не поехал бы к простуженной женщине, да еще накануне отъезда в Великобританию, а вот пьяный – я готов войти даже в реанимированную красавицу, пусть даже со скальпелем в кишке, лежащую на операционном столе. Я мчусь в район Таганки, ястребом, вороном, дятлом  взлетаю к ней в квартиру и обрушиваю на нее, лежащую в жару, весь свой нерастраченный юношеский пыл. Почему юношеский? Мне в юности мало перепадало секса. Я учился в режимном мореходном училище. Потом в закрытом военно-авиационном училище. Потом в армии. Спорадические свидания с девчатами зачастую заканчивались постыдной поллюцией. И таким образом, я сохранил себя, как объект утех девичьего одиночества до глубокой зрелости. Ирочка тоже не была избалована сексом, в силу своей заурядной внешности, оттого и вызвала меня к себе, будучи смертельно больна гриппом. Но я продезинфицировал себя изрядной порцией водки и был готов к козням гриппа.
- А давай дебедка сдедаем? – сказала она неожиданно. – Пока ты будешь таб, в Адглии дабодать од будед дасти.
Ее можно было понять. 30 лет, а она еще не замужем и не родила. Мама с папой в тревоге. Подружки жалеют, сочувствуют. Ирочка уже пять лет встречается с женатым американским художником, русского происхождения, и перспектива родить ребеночка у нее таяло на глазах. А тут, красавец, стройный, поджарый журналист! Правда, пьющий, но это не беда! Мы все бухаем понемногу, когда-нибудь и где-нибудь.
- Вот ты выздоровеешь, я вернусь из Англии, и мы непременно сделаем ребеночка, - пообещал я. «А что, - подумал тогда я, засыпая рядом с пылающей в жару крошкой, - почему бы нет? Буду жить рядом с Таганкой….»
 Утром, спотыкаясь, бредя, стремглав, в туалет, я увидел на кухне незнакомых людей, мужчину и женщину. Они пили чай. Увидев меня, они застыли в немом молчании, остановив на полпути движения чашек к ртам.
- Доброе утро! – сказал я, учтиво склонив в приветствии голову.
- Доброе утро, - услышал я уже сквозь мощное журчание струи.
- Там, на кухне, незнакомые люди, -  сообщил я Ирочке, ныряя под одеяло.
- Знаю. Это папа и мама.
- Ничего, что я без трусов?
- Дормальдо. Ты де педвый.
В полдень, мы все же заставили ее встать, и поехать в мой сераль. Я должен был поутру с вещами отправиться в старую, добрую Англию.  Дома Мы с ней крепко выпили, я бы даже сказал, надрались, за Родину. Я попрал ее всю ночь, с большим запасом, чтобы память обо мне сохранилась в ее душе на века. Вдруг я не вернусь? (Или же, чопорные английские леди, откажут мне в близости! Всяко бывает! Я традиционно, перед отъездом в командировку, благоразумно, с истинно хозяйским рачением, опорожняю чресла свои до дна, чтобы не мучиться на чужбине от сексуальной абстиненции) Мы дурачились, бесились, пели русские песни, пускали слезу. Я даже от избытка чувств и пресыщения плоти, пытался овладеть ею с помощью игрушечного, плюшевого змея.
- Ты знаешь, а ведь ты у меня не первый журналист, - сказала задумчиво Ирина, удовлетворенная плюшевым змеем.
- Как! – возмутился я, - Кто? Кто-то был до меня?
- Ты его, наверняка, знаешь. Он известный телевизионный журналист.
- Кто? Кто этот подлец, поправший юное девичье тело?
- Миша Д. Знаешь такого?
- Мишка? О! Какое коварство! (Мишу я знаю. Еще бы Мишу не знать! Он раньше тоже работал в «Комсомольской правде». Потом ушел на телевидение и стал лауреатом всех премий. А сейчас мы изредка обедаем теплой, дружеской, мужской компанией, обильно приправляя наш харч скабрезными историями про женщин).
- Мы с ним были в круизе на одном корабле. – с какой то неясной тоской – вспомнила она чудные мгновения соития с Мишей. - Он пригласил меня в каюту чаю попить, а сам…
- Вероломный!!! – искренне ужаснулся я, - Чая, хоть, потом дал с собой?
5.
Ранним утром, позвонил снизу таксист, я вскочил, как задремавший часовой почетного караула, совершил ритуальный, сакральный, прощальный, торопливый, акт, почетное омовение чресел, выпил 150 грамм для здоровья, присел на дорожку, и выехал в аэропорт.
- Куда летим? – спросил таксист.
- В Лондон! – с гипертрофированным равнодушием ответил я, как если бы это были Мытищи.
- О! – уважительно воскликнул он, - Тогда может быть, накинешь немного сверху долларов пятьдесят?
Накинул я ему по доброте. Эх! Ох! Ух! Щедрая русская душа! Не ведал я тогда, что через каких-то пару дней, ой, как я буду жалеть  об этой купюре. Чтобы быть честным до конца по отношению к тому, реальному парню, который уезжает на чужбину в поисках счастья, чтобы реально побыть в его шкуре, я решил избавиться ото всех преимуществ, которыми я обладал на этот момент, и уже перед отлетом, в аэропорту, утопил в сортире записную книжку, со всеми телефонными номерами моих лондонских друзей и знакомых, которые я тщательно переписал перед отъездом. Тогда, я еще не знал, что делаю непростительную глупость.
6.
В самолете, в салоне для курящих, я настырно приставал к прекрасной афро-англичанке, обольщал, очаровывал своим интеллектом и куртуазным обхождением, в меркантильной надежде, что та приютит меня на первых порах в своем особнячке. Но, к удивлению, получил вежливый отказ. Значит не зря, не зря, я с усердием Сизифа, загодя истощал свои гормональный закрома! Я предварительно хорошо затарился в дьюти фри, и оттого летел бесстрашно в онтологических размышлениях. Отчего? Отчего люди бухают? Вот я, например.  Некоторые от горя и одиночества. Другие для куража. Третьи, чтобы убить страх. Четвертые – на радостях! Как я, например.
Трудно себе представить нашу сегодняшнюю жизнь без алкоголя. Впрочем, и вчерашнюю тоже. Да и зачем нам представлять такой кошмар! Правда, иногда алкоголь превращает нашу жизнь в иной кошмар (особенно, по утрам) ну, так это от нашей же с вами неумеренности.
 
Проснется порой среди ночи человек от сухости во рту, нашарит в утреннем мраке бутылку холодного пивка, жадно глотнет из горла, включит ящик, и, увидев на экране совсем другую, лакированную и причесанную жизнь, и думает с тоской: неужели этим, героям в белых костюмах и шляпах не ведомо похмелье? Успокойся, друг! Всем оно ведомо: политику и писателю, музыканту и артисту, бандиту и юристу, эфиопу и бушмену, барыге и спортсмену и… даже страшно подумать, даже нашим правителям!

Но давайте сначала определим виновников и основателей пианства на Земле. Отцом можно по праву считать праведника Ноя. Великий был человечище! Избраный перед Богом, он один со своей семьей успешно пережил великий потоп. Остальные земляки утонули. Как водится, после потопа, на радостях, Ной сорвался и запил. В главе 9 Бытия рассказывается, как трогательно нагвоздился он вина и заснул в своем шатре голышом. Конечно, картина, я полагаю, была уморительная. Один из сыновей Ноя позволил себе иронизировать по этому поводу и был утром с похмелья проклят навеки суровым предком. Звали его Хам. Намек поняли? С тех пор хамами зовут тех, кто ведет себя по- хамски. А Ной прожил после этого еще 350 лет, попивая свое винцо. А всего он прожил 950 лет. Тогда вообще люди жили долго: ни машин тебе, ни заводов, воздух чистый, и вино, кстати, было натуральное, виноградное, не паленое. Думаете это сказки? Этого еще никто не доказал. Библия, прежде всего, свод исторических документов одного народа.

А вообще, с этими праведниками просто беда. Другой праведник, по имени Лот, из того же Бытия, был тоже не дурак выпить. После того, как Господ сжег его родной город Содом за процветающую педерастию, Лот поселился в пещере с двумя дочурками. Естественно, девчата тосковали без мужского пола. Тогда что учудили, проказницы. Они напаивали своего батьку в хлам, в зюзю, что называется, и, пользуясь его относительно беспомощным состоянием, предавались с ним сладким утехам. Благо, мужская физиология позволяет осуществлять такие проказы. Потом у них еще и детишки от папы пошли. Вот вам и праведники.

Недалеко от них ушли и великие правители и государственные мужи. Изрядно попивал великий полководец, главарь самого крупного за всю историю человечества бандформирования, Александр Македонский. В те далекие времена, когда человечество еще не подозревало, что одеколон, это тоже напиток, он был вынужден постоянно возить за собой большие обоз крепкого красного македонского вина. И потреблял, его без меры. А пьяному – море по колено. Вот вам и источник его полководческого таланта и отчаянной смелости. По одной, достаточно убедительной версии, и умер-то он от пьянства. Смерти предшествовал сильный запой, по случаю смерти его любовника Хефайстиона. Врача, который не смог спасти его возлюбленного, Александр распял, а сам упился в усмерть и из запоя так не вышел. А не надо было вот так с врачами!

Да что мы так далеко ходим? У нас еще на памяти наш прошлый вождь, Борис Николаевич - непризнанный дирижер, упавший с мостика по пьянке в Барвихе. Да и «наш дорогой» Леонид Ильич редкий день обходился без возлияния.
Настоящие художники славятся своей любовью ко всему спиртному. Амадео Модильяни, непревзойденный автор соблазнительных «ню», дня не мог прожить без стаканчика спиртосодержащейся жидкости. За выпивку он расплачивался своими картинами. Хозяин кафе брал это «мазню» неохотно, придирчиво рассматривая каждую из картин. Именно он был первым экспертом творчества Модильяни. От его оценки зависило, сколько он сегодня нальет страдающему от тяжкого утреннего недуга художнику. Так что, выпивка, в данном случае выступала, как катализатор творчества: хочешь выпить – рисуй! Сегодня эти картины, выстраданные похмельем их создателя, висят в лучших музеях мира, и стоят миллионы долларов.
Та же история и с нашим художником Саврасовым, автором гениальной картины «Грачи прилетели», открываюшей перед нами высокую красоту русской природы. Поздние работы художника, это откровенная халтура, созданная исключительно для того, чтобы расплатиться в трактире.
А писатели? Кто знает, скольких прекрасных произведений мы бы недочитали, если бы они не бухали! (Ничего, что я в стихах? Просто не могу сдержать свою похмельную музу)
Великий Эдгар По черпал сюжеты своих «ужастиков» из бесчисленных похмельных глюков. Пожалуй, ему принадлежит пальма первенства среди писателей всех времен и народов в номинации «писатель-алкоголик». Автор бессмертного «Ворона» лечился от пьянства довольно часто, но запивал непосредственно во время лечения и санитарам приходилось нередко отлавливать его в окрестностях лечебницы, и нести обратно, лечиться. Белая горячка была его верной музой на протяжение его недолгой жизни. Писатель пропивал все, что можно было пропить. Свою юную, слабоумную жену, великий он хоронил, будучи одет в ее ветхое, нелепое пальтишко. А не во что было больше нарядиться. Эдгар колдырил втемную, совершенно не задумываясь о том, что чрезмерное влияние повлияет на фертильность его спермы, и, в конце концов, не оставив потомства, элиминировал из популяции. Другими словами – сыграл в ящик.

Другой замечательный писатель, Джек Лондон, великий трудоголик и алкоголик одновременно, за 10 лет, отпущенных ему Богом, написал столько прекрасных произведений, сколько нормальному, непьющему писателю не написать и за жизнь. Своего героя Мартина Идена он писал с себя. Марти тоже крепко закладывал и тоже покончил жизнь самоубийством, уплыл в океан и не вернулся. И этот, самый жизнеутверждающий «матрос», образец мужества, увы, покончил собой на сороковом году жизни. Алкоголизм – убийца всякого жизненного оптимизма.

Великий сказочник Эрнст Теодор Амадей Гофман без вина не садился писать свои сказки. «Даже мельничное колесо крутится лучше, когда поток воды увеличивает свою силу» прикалывался он по этому поводу.
Не просыхал и ирландский гений словесности, энциклопедист, Джеймс Джойс. Остается только удивляться, как же он мог написать такое грандиозное по объему литературных, музыкальных и исторических ассоциаций произведение, как «Улисс»?

Наши писатели тоже зажигали по-черному. Александр Фадеев, автор «Молодой гвардии», председатель Союза Писателей СССР, был большим поклонником Бахуса. Прикладываться он начал еще в 16-летнем возрасте, будучи отважным партизаном на Дальнем востоке. Потом, уже став взрослым и известным писателем, он сложился и как стойкий борец с трезвостью. Бухали Алексей Толстой и Шолохов.

Говорить о «певце» российского алкоголизма Веничке Ерофееве, вообще не приходится. Его знаменитое программное произведение «Москва-Петушки» читала и читает вся пьющая и завязавшая российская интеллигенция.
Иногда начинаешь думать, нагло вторгаясь в область непостижимого: а с чего это вдруг творцы уходят в тяжелые запои?

К примеру - великий остроумец Сергей Довлатов! В молодости бухать – ему было с чего: творческая невостребованность, бытовые неурядицы, безысходность, да и просто так, с друзьями оттянуться. Но в Америке Довлатов стал преуспевающим со всех точек зрения человеком. Приличный заработок, книжки издаются на русском и английском, дачку себе прикупил шикарную. (Это после советской «хрущевки-то!) Живи себе и радуйся. Ан, нет. Ушел в запой. Только задумал выходить, да сердце отказало. На которое он, кстати, никогда не жаловался.

Алкоголизм всегда был не только двигателем творческой мысли, но и, в каком-то смысле, расплатой за славу. Постоянные творческие встречи, торжества, чествования, юбилеи и просто теплые дружеские вечеринки делали свое «черное дело». Жалко из всех по-человечески, но, увы, зачастую настоящие шедевры создаются только ценой человеческой жизни, правда, их Творцы, порой об этом не подозревают, подогревая очаг своего вдохновения алкоголем и наркотой.

Ученые доказали, что для творческой личности степень опьянения является фактором определяющим степень их креативности. Другое дело, что один может чопорно и чванливо выпить стаканчик-другой и создать шедевр, а другой не остановится, пока не вырубится.
Этими «пьяными» шедеврами будет восхищаться еще не одно пьющее поколение. А пить, насколько подсказывает жизнь, мы не прекратим еще очень-очень долго. Скажу больше – пить мы будем вечно! На этой оптимистичной ноте и хотелось бы закончить этот беглый обзор.


    И вот я, простой российский паренек, с опустошенными, увядшими, словно гладиолусы, чреслами, в аэропорту Хитроу. Первый удар пыльным мешком из-за угла, который преподнес мне Туманный Альбион, было то, что телефон человека по имени Юрис, который должен был меня встречать в Лондоне, не отвечал. Казалось бы, мелочь, но представьте мое состояние: приехал я тайно поднимать сельское хозяйство Англии, пострадавшее от ящура, и стою, как тополь на Плющихе, в терминале аэропорта Хитроу, без адресов, без явок. Что делать? Куда идти? К кому обратиться? А ведь ночь уж близится, а Германа все нет!
Тут следует отметить, что я играл роль провинциального лоха, и мобильный телефон я не взял. И никаких фотоаппаратов. Я бедный, провинциальный работяга. Звонил я из автомата. А потом взял такси и поехал на Пикадилли. А куда еще ехать, если я знаю название только одной улицы по песне Лаймы Вайкуле. И вот я вышел на Пикадилли. В Лондоне уже вовсю буйствовала зелень. Аккуратные кустарники и лужайки радовали мой отвыкший от зелени глаз. Обменивая деньги в банке, познакомился с русским парнем Володей. Он жил в Лондоне уже два года. У него бизнес, какой, он почему-то не сказал. Однако оставил мне свой телефон. Прогулялся я немного по Green park, поглазел на англичан (давно не видел), потом сел в кафе под названием "El Parata", время от времени названивая Юрису по телефону-автомату, стоящему на стойке. Бармен уже стал нервничать, поскольку я постепенно набирался, звонил каждые пять минут, а за телефон не платил. Через часок-другой Юрис наконец-то ответил. Извинился, и пообещал, что через десять минут будет в кафе.
    Проходит десять, двадцать, тридцать минут. Час прошел. Нету Юриса. Встал я в сердцах и пошел восвояси. Только прошел метров двадцать, как вдруг кто-то отчетливо меня назвал по имени. Оглянулся — мужик стоит, в белой курточке. Выражение лица — русское. Наблюдал он, видимо, за мной, проверял, один ли я, не стукачок ли. Он был очень деликатен и предусмотрителен. Мы проехали на метро пару остановок, потом он подвел меня к джипу, в котором сидел кряжистый, стриженный паренек.
    — Брат мой, — представил Юрис его, хотя степень их родства меня интересовала менее всего.
    — С тебя 500 долларов. — по-деловому сказал брат.
    — Договаривались, вроде 400! — возразил я.
    — Все подорожало! Все! — В каком-то отчаянии воскликнул брат.
    — Безобразие какое! — растерянно бормотал я как Киса Воробьянинов, копошась в своих карманах в поисках денег.  Я так старательно играл лоха, что Сара Бернар, увидав мою игру, наверняка подалась бы в сферу интимных услуг сменщицей белья. Мы проехали на джипе миль эдак десять, потом меня пересадили в сиреневый "бьюик". Юрис тепло попрощался со мной.
    — Так, это… Когда на работу выходить-то? — с детской непосредственностью спросил я на прощание Юриса.
    — В понедельник будет все ясно. — ответил он несколько расплывчато и добавил после паузы.  — Может быть…
    На прощание, для ускорения моего трудоустройства, я великодушно, по глупости, презентовал Юрису бутылку русской водки, предусмотрительно прихваченную с собой из России. На "бьюике" я ехал молча полчаса, после чего был пересажен еще в видавший виды "кадилляк". Водителя звали Юзек. Он был словоохотливый поляк.
    — Давай пятьдесят фунтов за квартиру. — весело сказал он.
    — А разве за квартиру не оплачено? — тревожно спросил я.
    — И еще двадцать фунтов за бензин. Девочка, кстати, нужна? — без всякой связи спросил он.
    — Сколько? — с напускной деловитостью полюбопытствовал я.
    — 100 фунтов.
    — А красивая?
    — О! — Юзека от нахлынувших воспоминаний стало колбасить так, что он чуть было, не протаранил ехавшую впереди "Хонду".
    — Нет. 100 — это дорого, — с сожалением сказал я. — А за 50 есть?
    — Есть!
    Марек тут же, не бросая руля, стал торопливо набирать номер по мобильному.
    — Стой! — осадил я его. — Я сегодня с дороги устал!

7.
    Марек привез меня на окраину Лондона в район Бакинг, на квартиру к венгерским цыганам. У хозяина квартиры, цыганского барона, было такое длинное, труднопроизносимое и странное имя, что я его решил называть про себя просто — Малькиадос. Малькиадос не говорил ни по русски, ни по английски. Он говорил только на своем тарабарском наречии — смеси венгерского, румынского, английского и цыганского.
    — Будешь каждую неделю платить ему по 35 фунтов. — сказал на прощание Марек. (Мареку я заплатил 50! То есть, там накручивают  все, кому не лень)
    Малькиадосу было лет шестьдесят. Это был кряжистый и прочный цыганский барон. Ходил он всегда исключительно в белоснежной рубашке, как и подобает главе многочисленного цыганского рода. Род Малькиадоса жил на последнем этаже 11-этажной черной коробки. В квартире было пять маленьких комнатушек и одна большая. Сколько было всего членов в этой семье я так и не смог сосчитать, потому что время от времени приходили все новые и новые, а старые куда-то вдруг исчезали, чтобы потом вдруг появиться вновь и вновь. Спали цыгане по старинной традиции на полу.
    Моя комнатка, два на два метра, без окна, скудностью своей обстановки напоминала палату для буйнопомешанных. Кровать и тумбочка. Неведомый архитектор, перегородил большую комнату фанерными перегородками и создал три комнаты. Их цыганский барон сдавал гастробайтерам и мне.
Судя по некоторым неуловимым признакам, страсти в этой семье царили нешуточные. Двери моей комнатушки были тонкие и простреленные в нескольких местах, а из стены кокетливо торчала пуля калибра 9 мм. Среди ночи вдруг пришли полные жизненного оптимизма родственники с девчатами. Задушевная вегнерско-румынская музыка грохотала на полную мощность. Эти парни устроили настоящую дискотеку. До утра плясали, громко смеялись, один раз подрались, а ближе к утру стали вдруг шумно размножаться, делать новых цыганят, со стонами, и присущим этому процессу кряхтеньем. Честно скажу, спал я плохо под этот чардаш любви.
    По утрам Малькиадос страшно блевал. Птицы по утрам поют, лошади ржут, а Малькиадос — блевал, издавая при этом страшные звуки, напоминающие крики, завершающие спаривание динозавров из фильмов Спилберга. В туалет стояла длинная очередь, и я, как всегда, был последним. Справить нужду в Англии стало для меня трудной, первоочередной проблемой. Я уж не говорю о том, что ни о каких постирушках вообще не могло быть и речи. Там стоял счетчик воды, а цыгане сильно экономили на ней. Едва я только заходил в ванну, снимал штаны, чтобы облегчиться, как раздавался предупреждающий стук очередника, что пора и честь знать. Никогда еще физиологическая нужда не стояла пред мной так остро! Я потом ходил для спавления нужд в ближайший Бруклин парк и наслаждался там процессом в кустах. Мылся в ледяном ручье, приговаривая: «Охо-хо!».
8.
    Как и положено рабочему пареньку, впервые попавшему в Лондон, едва только Аврора позолотила своими лучами верхушки деревьев, я, прихватив с собою одну пачку презервативов (думаю, на первый раз хватит), отправился на осмотр достопримечательностей столицы Англии. Смотреть в Лондоне есть на что. Но не буду на этом останавливаться, поскольку о достопримечательностях вы можете подробно узнать из туристических сайтов, справочников и каталогов. Скажу только: что один лишь речной круиз на экзотическом пароходе по речке Темзе обошелся простому российскому пареньку в 30,5 фунтов стерлингов (это немаловажный факт для понимания дальнейшей истории российского паренька). Целый час простоял я у дворца на Klevlend Row, зачарованный замысловатым танцем часового гвардейца. Гвардейцы там не просто стоят, они — танцуют. Так вот этот паренек настолько увлекся своим танцем, что, похоже, отошел от английской традиции и добавил в него свои элементы, способный потрясти даже искушенного Гидеминоса Таранду. Туристы подходили к нему, обнимали, фотографировались рядом с ним. Потом я бродил по собору святого Павла и даже послушал пение знаменитого тамошнего хора. Справил малую нужду в подземном туалете этого памятника культуры конца XVII века, а потом посидел в кафе. Народы всех стран сидели на ступеньках собора, вкушали крекеры, чипсы, попкорн, курили, пили пиво и наслаждались божественным ощущением старины.
    Под вечер, я, проголодавшись, вернулся к себе, на окраину мегаполиса, забрел в небольшой ресторанчик "Бешеная лошадь" близ Лондон-стрит. Заказал себе скромный постный английский ужин: филе вяленной трясогузки с мелкорубленными стручками маринованного дрока, горячие чипсы под соусом с фасолью, почки жирафа и бокал вина. Проницательная тетушка Сьюзи, подавая мне вино, спросила:
    — Откуда ты, приятель?
    — Из Москвы, — ответил я гордо. Вскоре все посетители "Бешеной лошади" знали, что я из Москвы. Через десять минут ко мне подсел рыжий мужик лет пятидесяти.
    — Я — Джерри! — представился он. — Из Ирландии. Ты был когда-нибудь в Ирландии?
    — Нет, но зато я читал Джойса.
    — Не слыхал о таком! — признался Джерри. Пришлось мне в двух словах пересказать ему "Улисса". Джерри этот роман очень развеселил. Он поклялся, что обязательно прочитает его. Сам он жил в Англии лет двадцать пять. Работал газонщиком. И вышибалой в этом кабаке. Два года назад похоронил жену.
    Я сказал ему, что ищу работу музыканта-гитариста, и через некоторое время весь ресторан знал, что я ищу работу музыканта. Ко мне подсаживались разные люди, чтобы поболтать о музыке, а один парень написал адрес театра на Бродвее, в который мне следует обратиться. (Лондонский театр на Бродвее, оказывается, находится в районе Barking, North Circular Road) Там, говорят, всегда требуются гитаристы. Потом подходили другие парни, спрашивали, почему такая большая, гордая Россия не может победить маленькую Чечню. (В тот год еще шла эта страшная война! Да, собственно, все войны – страшные!)  Следят, стало быть, в «Бешеной лошади» за политикой. Я, в свою  очередь, живо интересовался, как же они теперь будут жить без говядины.
    Вскоре снова подошел Джерри, но уже в качестве свата.
    — Саша! Тебе нужна подружка. Ты не можешь быть один.
    — У меня не так много денег, — слабо возразил я, однако встрепенувшись при слове подружка.
    — Это ничего, — сказал он и через минуту привел за мой столик худенькую коротко стриженую женщину лет сорока. Одета она была в черный брючный костюм.
    — Это Джули! — сказал он. — Поговори с ней.
    — Привет Джули. Мне негде сегодня ночевать, – взял я сразу корову за рога.
    — Можешь ночевать у меня. — просто сказал она. Джули жила одна вот уже пять лет. Она была разведена. Двое ее детей: мальчик и девочка, жили с бывшим мужем. У Джули были плохие зубы, да к тому же, были не все. Наверное муж постарался. Но дареной лошади, как говорится в Англии, в зубы не смотрят. После второго бокала она сняла пиджак и осталась в одной майке-безрукавке. На запястье у нее была красивая цветная наколка: хризантема в бокале.
    — У тебя грустные глаза! Смотри, какая у меня грудь! — похвасталась она. — У меня все тело очень красивое. Ты будешь доволен.
    — Я знаю.
    — Ты веришь в Бога? А чем ты занимаешься в Москве? А у тебя есть семья? А я почти два года училась танцам.
    "В любом случае, она лучше цыгана, — подумал я. — Хоть помоюсь у нее по-человечески".
    Я с несвойственным мне практицизмом подумал, что это совсем неплохо первое время пожить у этой девчонки: пудинг с горячим кофе по утрам, "Монинг стар", телевизор, домашние тапочки.
    — Только ты возьми вина и что-нибудь поесть, — попросила она, когда мы наконец-то покинули бар. — А то у меня совсем пусто в холодильнике.

9.
    Я купил в пакистанской забегаловке кебаб, плов с овощами в контейнере, цыпленка жареного и две бутылки вина, и мы пошли к ней домой. Дом Джули находился недалеко от железнодорожного терминала в Бакинге. Это был такой двухэтажный дом, типа барак, с внешней стороны которого, по второму этажу, крепился сплошной металлический балкон, на который выходили двери квартир.
    Во дворе вызывающе и дерзко больталось на ветру женское болье развешанной на веревках. Мы поднялись на второй этаж. Сказав, что живет одна, Джули несколько поскромничала. В квартире сидели прямо на полу человек шесть лохматых и асоциальных парней да девчат. Мое появление поначалу было воспринято равнодушно, но когда я достал вино, все меня сразу возлюбили.
    — Они скоро уйдут, — пообещала мне тихонько Джули.
    Некоторые люди и вправду уходили, но зато приходили другие. Огромный бородатый малый по имени Хью, только успевал забивать косяки с марихуаной. Он был забивающим. Меня эти ребята, как почетного гостя, ни разу не обошли, всегда пятачок оставляли. Они называют наивно марихуану Joint. Меня с него сразу пробило на сон, поскольку у шумного, блюющего цыгана я совсем не спал. А этих людей пробило на мою жратву. Они чавкали и веселились как дети. И знаете, что их так веселило? Они с шумом выпускали ветры. ("Fart" называется). Такая вот забава у английской молодежи. Каждый выхлоп они сопровождали комментариями. Один, например, объявлял, как провинциальный конферансье: "Иоганн Себастьян Бах! Брандербургский концерт!" И шарахал вакуумным обертоном во всю свою английскую мощь. И тогда вся компания ухахатывалась, схватившись за животики от подобной ректальной медитации. Они постоянно ожидали прихода какого-то неведомого Баркли. "Вот придет Баркли, ты тогда умрешь от смеха!" предупреждали они меня. Неужели, он будет пердеть еще смешнее? Но Баркли так и не пришел, и я, как видите, остался жив. Джули вскоре заснула, утомленная вином, сгруппировавшись в жалкий комок плоти на краешке диванчика. А я сидел в углу, борясь со сном. Всю ночь мы «просекались в зелень». Похоже, тут было шоу похлеще, чем у цыгана. К тому же, кому-то в голову пришла мысль проветривать помещение. Из растворенного окна хлестал ветер, развевая мои волосы.
    Гости разошлись только под утро. И тогда я, не снимая одежд своих, пристроился к Джули на диван, без злого умысла, а только лишь ради удовлетворения своего мужского начала. Страшный треск, раздавшийся откуда-то из поднебесья, заставил меня содрогнуться. В воздухе заклубились в броуновском вихре букеты ароматов пудинга, бекона, гусиного паштета, гамбургера, чисбургера, стейка, тунца, эля, виски, вина, жвачки, чипсов. Спустя мгновенье, осознав первозданную, бесстыдную природу этого звука, я напрочь отказался от еще недавно занимавшей меня блудливой затеи и заснул глубоким, безмятежным сном, изможденного путника. Как ни странно, сквозь сон я почувствовал ее жадные, ласковые прикосновения, но вырваться из рук Морфея, мое Инь было не в силах. Меня разбудил вызывающий, дерзкий, богатырский храп. Он принадлежал Джули. Голова моя гудела, как надтреснутый колокол. И главное — во рту было сухо. Я попытался растолкать Джули, чтобы узнать, в котором часу в этом доме подают кофе, но, увы, бесполезно. Тогда я стащил с сонной англичанки портки, и стал с невиданным негодованием обманутого апостола, попирать ее достоинство. Я совершал акт любви с некоторым отвращением, зато с далеко идущим замыслом. Так делает свою работу добросовестный золотарь, зная, что после этого, он получит премию. Мне позарез нужно было покорить ее своей космической мощью, чтобы она умоляла меня остаться у нее жить! Мне необходимо было застолбиться в этом доме. Я не хотел возвращаться к цыгану. Двадцать минут мы лежали без движения, тяжело дыша, как два, изнуренных дистанцией, марафонца.
- Thank’s! Good for you! – прошептала она и полезла благодарно целоваться, будто я был Папа Римский. Пахло от нее табаком, потом и бодуном. Я стоически выдержал поцелуй взасос, встал, справил светлую, утреннюю нужду, принял душ, вытерся бурым полотенцем (что они им вытерали – можно было только по запаху догадаться). Посидел немного на кухонке, в ожидании английского завтрака, пошарил безрезультатно в пустом холодильнике. А, услышав из комнаты джентльменский храп Джулии, встал и потихоньку покинул этот гостеприимный дом.
10.
    Отсутствие денег я обнаружил через час, когда пришел час расплаты за утренний кофе в маленьком пабе. Я выскреб все до последнего пенса из своих карманов. Я точно помнил, что у меня оставалось еще сто пятьдесят фунтов и тогда постыдный библейский смысл нежданных, ночных ласок Джулии, заставил меня покраснеть. О! Наивный, российский паренек! Ты так верил в бескорыстную, чистую любовь! Я оставил официанту в пабе свои часы, пообещав вернуться через пять минут. Хрен с ними, с часами!!!
    Но самое страшное меня ждало, кода я вернулся к цыгану и захотел почистить зубы. Она вместе с лопатником похитила мою зубную щетку! (Я до сих пор, никогда не знаю, где застанет меня ночь, и кроме презервативов ношу с собой зубную щетку) Этого я не мог простить. Не знаю, отчего, то ли от ночного сквозняка, то ли от пропажи зубной щетки, то ли от коварства английских женщин, но у меня вдруг поднялась температура, и я почувствовал, что в горле моем горит огонь, словно в домне череповецкого металлургического комбината.
    Не думайте что я полный лох, я предусмотрительно прихватил из России лекарство от поноса. Но я никак не мог предположить, что судьба подарит мне именно ангину. Теперь представьте себе положение простого российского паренька, заболевшего ангиной в далекой Англии. Куда ему идти? К какому врачу он сможет здесь обратиться? Я пролежал в своей камере целый день, обливаясь потом. К вечеру, собравшись с силами, я, шатаясь от слабости, побрел в "Бешенную лошадь", чтобы вернуть себе хотя бы часть похищенных денег. Джули была уже навеселе.
    — Привет, Джули. — смущенно сказал я. — Ты извини, я ушел не попрощавшись.
    — Это ничего! — благосклонно ответила она.
    — Ты не могла бы вернуть мне хотя бы часть моих денег. Я бы купил себе что-нибудь от ангины.
    — Fuck you! — просто сказала Джули.
Подошел вышибала Джерри. Он понимающе улыбался.
    — Какие проблемы, Саша?
    — А проблема в том, Джерри, что эта прекрасная девушка забрала у меня самое дорогое в этой жизни — зубную щетку!
    Джерри весело рассмеялся, обнажив наполовину пустой рот.
    Да! Англичанин англичанину глаз не выклюет, а вот русскому — запросто!
11.
AN EVIL CHANCE NEVER COMES ALONE

    Весь следующий день, а потом и следующий за ним, я метался в жару. Я перешел в состояние анаэробного метаболизма и питался только кипяченой водой, правда, в больших количествах. Другой еды у меня не было. Из цыганской кухни доносились запахи жареного мяса и лука. Мне казалось, что я отчетливо слышу чавкание и журчание слюны.
    Именно в это время я понял, какой я болван, что выкинул все Лондонские номера телефонов. К вечеру я понял, что надо что-то предпринимать. Мне стало страшно. Меня стала преследовать навязчивая мысль, что ангина может дать осложнение на сердце. Я где-то об этом читал. Я постучал в комнату к Малькиадосу.
    — Слушай. — сказал я дипломатично, тщательно подбирая слова. — Дай мне взаймы двадцать фунтов? Я на следующей неделе работать начну и сразу отдам…
    Малькиадос позвал своего пятнадцатилетнего сынишку Роману, чтобы тот перевел. Мальчик говорил немного по-английски, хотя никогда не ходил в школу. Мы с ним на кухне иногда болтали, когда я ждал, пока вскипит чайник. Когда Роману перевел ему мою просьбу, Малькиадос некоторое время смотрел на меня, выпучив глаза.
    — Хорошо! — сказал я примиряюще. — Тогда купи у меня рюкзак!
    Малькиадос только укоризненно покачал головой и молча закрыл передо мною дверь.
    Положение было невеселое: у меня даже не было двадцати пенсов, чтобы позвонить Юрису. Через час я снова постучался к Малькиадосу. Он открыл двери и сразу обрушил на меня целую тираду цыганский укоров. Мимикой и жестами я показал ему, что мне нужен его мобильный (телефона в квартире не было). Малькиадос тяжело вздохнул, но мобильный достал. Правда, номер набирал сам. "Оне минитс!" предупредил он.
    — Юрис! — сказал я, когда на другом конце подняли трубку. — Надо срочно встретиться. Мне нужно немного денег взаймы. Я отдам, когда заработаю.
    — Это исключено! — отрезал Юрис. — У тебя должны быть свои деньги!
    — Мои деньги украли! Я объясню потом. У меня мало времени!
    — Запомни. — сказал строго Юрис. — В этой стране тебе никто денег взаймы не даст! Никто! Слышишь! Это тебе не Россия! Так что крутись сам. Доставай, где хочешь.
    — Хорошо. Ну, а когда мне на работу выходить?
    — На работу? — Юрис тяжело вздохнул. — Насчет работы придется немного подождать.
    — Сколько немного?
    — В связи с пасхой, недели две! А может больше.
    — Как это две? А что же мне делать? У меня нет ни копейки!
    — Ищи деньги! Ты должен еще сорок фунтов на проездной!
    — Какие еще сорок фунтов?
    — Пока не найдешь сорок фунтов — не звони мне! Нам не о чем говорить!
    Юрис бросил трубку.
    Еще один день я пролежал в жару. Горло болело все сильнее и сильнее. Мне стало жалко себя. Такой парень пропадет ни за что в чужой стране, и никто не узнает о его последних мыслях, и никто не прочитает его трогательных воспоминаний. Я вспомнил, что у меня есть телефон того лондонского бизнесмена, с которым я познакомился в первый день. Я снова обратился в Малькиадосу за мобильником. От такой наглости у него дыханье сперло. " Я за твои разговоры 10 фунтов заплатил!" знаками пояснил он мне. "В последний раз!" пообещал я тоже знаками и звуками. Сначала я позвонил Юрису и еще раз получил категорический отказ.
    — Хорошо, — сказал я, — тогда, пожалуйста, отдай мне мою рабочую визу, за которую я тебе заплатил, и я сам устроюсь на работу.
    — Ты будешь работать только там, где я тебе скажу! — отрезал Юрис. Смысл такого этой фразы становился предельно ясен: нелегально прибывший в Лондон паренек после утомительного, скучного, голодного, ожидания в чужом городе будет согласен на любую работу и за любые деньги. И еще будет благодарен судьбе за удачу.
    "Вот уж дудки!" подумал я. Малькиадос набрал номер моего нового лондонского приятеля, но предупредил, постучав по своим часам, чтобы я говорил очень кратко, ибо я и так много наговорил.
    — Володя! — сказал я в трубку.  — Это Саша из "Комсомолки". У меня очень мало времени. Мне очень нужна твоя помощь!…
    — Саша! — раздался в трубке раздраженный голос Юриса (!!!) Я тебе еще раз повторяю! Зря звонишь! Здесь тебе никто не поможет!
    Я был в шоке! Похоже, Малькиадос, случайно или специально не сбросил прежний набор, и он повторился, и я снова попал на Юриса. Это был сюрприз! Обратил ли он внимание на слово "Комсомолка"?!!!
    Ошеломленный этим мистическим недоразумением, я заперся в своей комнате и попытался заснуть. В животе урчало, шкварчало, как в аду.
Вот странно: Иоанн Креститель, Иисус, сорок дней изнуряли себя голодом в пустыне. Монахам Печорской обители не позволялось есть мясо и рыбу, и иметь в собственности даже иголки. Святой Антоний Печерский питался только травой. Святой Антоний великий ел только хлеб и соль, постелью ему служила рогожа. (Он не работал, а только молился. Еду приносили ему простые работяги, труженики) Его обуревали Бесы в образе прекрасных женщин. И однажды он отсек себе срамной ***. Святой Франциск Ассизский в молодости любил кутежи и безумные оргии. А  потом раздал свое имущество, отказался от наследства, (он в суд пришел голый, чтобы подчеркнуть свою бедность) перестал бухать, совокупляться, кушать, стяжательствовать, стал побираться и поселился в ветхом шалаше с прокаженными. Зачем? Для кого? Для чего? Миллионы людей в мире, детей и стариков, вынуждены голодать (как и я), страдать от сексуальной абстиненции и вынужденного воздержания, и не видят они в этом никакого подвига. Я лежу голодный, с температурой и ангиной, это я, выходит, по понятиям Франциска Ассизского сейчас подвиг совершаю?
Я усилием воли поднял свое немощное тело и отправился на кухню, полный решимости что-нибудь украсть и съесть. Моя цыганская кровь давала о себе знать! На плите стояла сковородка, накрытая крышкой. Под крышкой были остатки пиршества - жареная картошка. Я руками взял горсть и отправил себе в рот. Остатки равномерно распределил по сковородке. Полежав немного, и поразмышляв над превратностями судьбы, на своем одре, я вскоре неожиданно обнаружил себя перед сковородкой. Я пригоршнями хватал жареную картошку и провожал ее в последний путь к себе в рот. Все равно, всех венгерских цыган этой картошкой не накормишь, а мне, какая-никакая благотворительная помощь. Я не наелся, но больше цыгане ничего не оставили мне. Я снова провалился в пучину беспокойного полусна. Однако среди ночи меня разбудили громкие голоса. Пришли какие-то горячие цыганские парни. Поднялась какая-то суматоха. «Неужели заметили пропажу картошки?» в панике подумал я. Сначала минут двадцать цыгане кричали друг на друга, потом в коридоре началась возня. «Не нашли картошку!» вертелось в моей голове. Закричали женщины, что-то упало. Я слышал, как за моей дверью раздавались удары и хрипы. Чу! Выстрел! Еще! Дважды я отчетливо слышал одиночные выстрелы. Моя тонкая дверь ходила ходуном: кого-то били об нее головой. Драка продолжалась минут десять. Потом все стихло. Заснуть я в эту ночь так и не смог. Я метался в бреду, вскакивая от приснившихся мне голосов. Но тут случилось Чудо. В какой-то миг мне явилась покойная тетушка Елена, веселая, энергичная и позитивная. Она тяжело ушла из жизни лет десять назад, оставив сиротами двоих малышей. Елена села на краешек моего одра и четко сказала мне:
- Вставай и уходи отсюда, Саша! Немедленно! Иначе смерть ждет тебя!
- Я не могу сейчас, - прошептал я пересохшими губами, - Температура сойдет, и я пойду.
- Нет! Сейчас уходи! Иначе, уже не встанешь….
Я сейчас абсолютно уверен в существовании связи нашего мира с потусторонним миром. Ко мне время от времени приходят погибшие друзья. Лена пришла впервые. И с тех пор больше не являлась. Я знал, и знаю сейчас, что, если к тебе явился покойник, то надо внимательно слушать все, что он скажет. Они приходят предупредить нас об опасности, подсказать, как избежать смерти. В том мире, где они существуют, у них есть возможность видеть наше будущее и некоторые из них, находят возможность явиться нам, и повилять на нашу судьбу. Надо только слышать их и верить.
Весь запас эмоций, которые человек не успел потратить при жизни, после смерти трансформируется в определенный энергетический импульс и может проявляться в вещественном мире. Электромагнитный импульс действует не только на мобильник, но и может приводить к аномалиям в работе любого электроприбора. Мигают лампочки, мерцает телевизор, включается и выключается микроволновка. Когда я впервые вошел в свою новую квартиру, которую я купил в Подмосковье, и включил свет, выключатель взорвался, и обжег мне руку. «Успокойся! - сказал я неведомому «жильцу», - Все нормально! Я чувствую тебя, знаю, что ты здесь, и приветствую Тебя! Не знаю: уместно ли в данной ситуации говорить: Здравствуй! Теперь тебе здесь будет чисто, уютно и весело! Музыка, вино и женский смех!» Я накрыл стол на полу, разлил по стаканам вино и мы выпили с «незнакомцем», невидимым «хозяином» этого дома. О том, что хотя бы раз вступали в контакт с умершими родственниками говорят от 20 до 40% людей. Но ученые попросту отмахиваются от такого рода историй, попросту списывая это на богатое воображение. Ну и хрен с ними, с учеными! Есть факты, а на ученых мне насрать!
Разгадать великую тайну жизни – тайну смерти человечество пытается с незапамятных времен. Для меня это уже не тайна. Я знаю, что связь с миром, ушедших от нас людей, существует. И не называйте этот мир - Миром Мертвых. Они не мертвые! Они разговаривают с нами.
Откуда у древних людей, не склонных к рефлексии, возникло знание, что со смертью тела душа продолжает жить в ином, параллельном мире, сказать трудно, но вся история человечества, запечатлённая в мифах, сказках, преданиях, обрядах указывает на веру в эти знания. Отчего мы поклоняемся могилам наших предков, возлагаем цветы, поправляем, подкрашиваем оградки и памятники? Вспоминаем о них, ставим свечки, разговариваем с ними, советуемся, делимся радостями и печалями. «О мертвых или хорошо, или – ничего!» - это выражение - рудимент древнего представления  о силе воздействия на нас ушедших людей. Они могут многое! Они могут наказать поддонка и вознаградить праведника, любимого человека, предупредить его об опасности. Я, увы, – не люблю ходить в Церковь. Мне не нравится то, что там вижу мрачные, скорбные лица строгих, даже свирепых старушек, следящих за порядком словно жандармы, слышу печальные песнопения, вызывающие слезы. Я против такой трактовки Веры. Вера – это Светлое чувство, радостное и Праздничное. Поход в Церковь - это Встреча с Богом. Не так ли? Так почему я должен скорбеть? Иисуса Христа распяли? Так мы же все с детства знаем: он воскрес и существует рядом с нами, в наших душах! К чему эти стенания? Радоваться надо! Я каждый День просыпаюсь с благодарностью существующему, не мертвому, Богу, за то, что я проснулся в здравии и радости! Поэтому я прихожу в церковь в будни, когда там тихо и нет людей. Тогда я могу в тишине общаться с Богом, и близкими мне людьми, друзьями и родными, ушедшими  с нашей Планеты в другой, непознанный и непознаваемый Мир.
Наши далекие предки хоронили умерших вместе с оружием и пищей, предполагая, что подготавливают ушедших из этой жизни к иному бытию. Не склонные к мистицизму философы древнего мира в своих трактатах неоднократно рассказывали истории, вполне возможно, происходившие на самом деле, о существовании жизни после смерти. Так за 400 лет до рождения Христа, Платон в 10-й книге «Государства» рассказывает о воине по имени Эр, погибшим в бою и чудесным образом воскресшим на двенадцатый день. Изумленным слушателям Эр поведал о том, чему стал свидетелем в мире за гранью жизни. Подобное же описание путешествия в загробном мире можно встретить и в «Тибетской Книге Мёртвых» (VIII век). Не будем далеко ходить, многие философские и религиозные учения основываются на вере в отдельное существование духа и тела и в продолжение жизни духа, или души, после смерти тела. Я именно в Британии на личном опыте пережил то, что скептики склонны называть мистикой.
Поэтому, дождавшись рассвета, я тихо встал, и, перешагнув через лужу крови, растекшуюся черным пятном возле моей двери, я покинул этот гостеприимный дом. Несмотря на слабость, я не мог больше лежать. Страшно мне было. Я не ел уже два дня, и меня донимала прогрессирующая ангина. Но, неожиданная решимость овладела мною: мне необходимо было действовать. Я не мог ждать без дела две недели. Я знал: что удача ждет меня.
12.
   Barking — окраина Лондона, индийский район. Такое ощущение, что ты попал в Бомбей или Мадрас. Индусы ходят в национальных одеждах. Много национальных индийских и пакистанских ресторанчиков и кафе. Я входил почти в каждый и просто спрашивал, есть ли для меня какая-нибудь работа: не за деньги, хотя бы просто — за еду. Но индусы растерянно и виновато разводили руками. Голод и болезнь сделали меня дерзким и отчаянным. В полдень я достиг театра на Бродвее (он расположен на Noth street broadway) и нисколько не смутясь, пошел к администратору и нагло объявил, что я — виртуозный гитарист из России и мне позарез нужна работа!
    Администратор сдержанно и подробно объяснил мне, что новых музыкантов они набирают только на новые спектакли. А сейчас у них уже идут готовые мюзиклы и пока они не могут мне ничего предложить.
    Я стремительно, без остановок, ходил по городу, словно Дюрассел какой. Какая-то сила влекла меня вперед. Я бродил по East street precinct, London road, Good mayes road, High Road, Seven kings station, время от времени вновь и вновь испытывая судьбу на предмет работы. На Riple road ко мне подошла маленькая девочка лет 10 и дернув за руку что-то тихо сказала.
    — Что? — переспросил я.
    — Дайте мне два фунта на кофе. — повторила она так же тихо.
    Я страшно смутился. Зачем-то полез в карман, естественно, ничего там не нашел и ласково, ровно  на два фунта, щедро потрепал ее по головке. Невдалеке я заметил ее маму, наблюдающую впотай за нами. Я показал ей большой палец, в знак одобрения ее деятельности.
    В уютном Grand Brook Park, я и решил бросить кости и передохнуть. В парке гуляли люди различных возрастов и национальностей, и все они что-то жевали. "Неужели нельзя дома поесть?" недоуменно, с некоторой долей светлой зависти думал я.
    Иногда я ловил себя на мысли, что мой взгляд останавливается на аккуратных, упругих попках экзотических индийский девчат. "Значит — буду жить! — подумалось мне. На одной из лавочек я увидел недочитанный кем-то журнал "People" и недоеденный кем-то виноград в целлофановом пакете. Я уселся рядом и, убедившись, что за мной никто не наблюдает кроме спортивного негра с ироничным взглядом, сидящего на траве, возле своего велосипеда, взял пакет и положил его в карман. Моему организму срочно требовались витамины С. Смейся, негр! Главное, чтобы ты был не последним! Полистав для видимости семейный журнал, я, напевая что-то из Френсиса Пуленка (ха-ха!), помыл виноград в ручье и съел его, урча от удовольствия и притоптывая от нетерпения ногой. Там же в ручье, чуть отойдя от людского скопления, в зарослях камыша я совершил омовение своих чресел, поскольку у цыгана мне это сделать не удалось. Занято! А чуть позже, сидя сытым, подмытым, на скамейке возле огромного универмага "Sainsbury's" я наблюдал, как неприглядные старушки спокойно роются в урнах, вылавливая оттуда пакетики с недоеденными чипсами из Макдональдса, и подумал, что при моей молодости и спортивном сложении я бы мог делать это гораздо энергичнее и оставил бы далеко позади этих нерасторопных клуш.
    Через пару часов я снова был уже близок к отчаянию, и собирался вернуться к цыгану, но не знал, в какой стороне находится его дом. Возле мусорного бака, у бордюра я заметил двух живописных, чуть-чуть грязноватых, пожилых бомжей (hobo — так их называют здесь) и подошел к ним.
    — Доброе утро, джентльмены! — сказал я. — Я из Москвы. Заблудился немного.
    Ребята страшно обрадовались тому обстоятельству, что я из Москвы. Одного звали Гэри, другого — Ронни. Рдеющие носы выдавали в них людей с интересной судьбой и богатым духовным миром. Рони был старичком в плаще цвета антилопы, в мятых фрачных панталонах, в кокетливой жилетке из тафты, из коллекции Оскара де Лоренто. Гэри был моторизованный бомж. Он был на велосипеде. Он был в вязанных перчатках без пальцев. Это были какие-то светлые, озорные и веселые бомжи. Минут пятнадцать мы просто болтали ни о чем. Потом они подробно объяснили мне, как добраться до моего района и даже нарисовали схему фламастером у меня на ладони.
    — Да, кстати, джентльмены, — спросил я, собираясь уходить. — А что вы, мне порекомендуете предпринять, в случае, если мне негде будет ночевать?
    Узнав, что я нахожусь на грани отчаяния, парни подарили мне кучу способов выжить в условиях развитого капитализма. Один из самых доступных — попроситься на ночлег в церковь. Достаточно было постучать в любую церковь и сказать магические слова: "I'm Сhristian! I need nightshelter" и тебя впустят и даже накормят. Они даже написали мне этот нехитрый текст на клочке бумаги. Только нельзя входить в одну церковь дважды (как и в Темзу). И уходить оттуда надо очень рано, в шесть часов. Эти парни великодушно предоставили мне адрес ресторана, где по утрам каждой среды, бесплатно кормят бездомных, и показали хлебный магазин, где каждое утро выкладывают просроченный хлебу двери. "Э! Приятель! Да здесь можно жить! — сказал я радостно себе. И тогда я, окрыленный надеждой, помчался назад к цыгану, чтобы забрать свой рюкзак и уйти от него навек. Через десять минут меня нагнал моторизованный Гэри.
    — Подожди! — сказал он, рискованно, с скрипом, притормозив. Пошарив в недрах своих ветхих одежд, он выудил оттуда кошелек. Такой он был бомж, с кошельком. Встряхнув его, Гэри высыпал на свою ладонь кучу мелочи и протянул ее мне. Нервы мои не выдержали, и я неожиданно позорно расплакался. Некрасиво так, как-то, не по-мужски. Растрогал он меня. Гэрри в эту минуту показался мне прекрасным, слегка уставшим, неудачно приземлившимся ангелом.
    После таких обломов, это был первый счастливый случай на этой древней земле. Ошибся ты, Юрис! Есть в Англии хорошие люди! Есть! Понятия "добрый ч еловек" или "подонок" — не географические, а интернациональные.
    — Все будет хорошо! — успокаивал меня Гэрри, похлопывая по плечу — Если что, ты найдешь нас с Ронни всегда здесь, на улицах Илфорда. Подожди!
    Он торопливо отвязал от багажника пластиковый пакет, порылся в нем и, вытащив оттуда целую упаковку булок в целлофане, протянул ее мне.
    — Возьми!
    Глаза Гэрри в эти минуты сияли какой-то неземной радостью. Он был по-настоящему счастлив, этот моторизованный Hobo!
13.
    По дороге я первым делом съел все три булки, а на все деньги купил себе новую зубную щетку за 99 пенсов с многообещающим названием "Wisdom", что можно перевести как "мудрость", и отправил успокоительное письмо в Россию. Двери цыганской квартиры мне открыл мальчик Роману.
    — За тобой приезжали! — тихо сообщил он мне, с опаской оглянувшись в сторону большой комнаты.
    Нетрудно было догадаться, что им было нужно узнать, зачем я здесь. Мой нелепый прокол с "Комсомолкой" не прошел незамеченным. Все мои вещи были перевернуты, как на картине Репина "Арест пропагандиста". Я быстро сложил все в рюкзак и собрался, было, уже чисто по-английски стремглав удалиться, но путь мне преградила могучая фигура Малькиадоса. Из его сумбурной тарабарской речи, я понял, что мне велено оставаться и ждать. Я лихорадочно соображал, как мне прошмыгнуть мимо него. В контактном поединке я бы проиграл ему в виду явного преимущества. Малькиадос прочно ухватил меня за куртку своими клешнями. Он тяжело дышал. Изо рта у него дурно пахло. Ему бы следовало все-таки обратиться к своему гастрологу. Я пытался оторвать его руки от своей куртки и протиснуться в двери. Мы возились, как два навозных жука в банке. Совсем непохоже на поединок Ван-Дама с Лундгреном. Из комнаты на шум выскочили две его дочери, мальчик и жена Малькиадоса — толстая цыганка в цветастой этнической юбке.
    — Пустите! Мерзавец! Меня полиция внизу ждет! — воскликнул я, в отчаянии пустив петуха, смущенно оглядываясь на зрителей. — Полиция! Понимаешь? Внизу ждут на машине! У меня документы проверяют, садовая ты башка!
    При слове "полиция" Малькиадос растерялся и отпустил руки. Я протиснулся в пространство между ним и дверным косяком. Он настырно вложил мне в руки смятый клочок бумаги. "Кол! Кол!" — несколько раз повторил он.
    — Конечно, кол! Как же без кол! — сказал я неискренне, выбросив на ходу бумажку, перескакивая через две ступеньки, несясь вольным, больным ветром к новой, свободной жизни.
14.
РАБОТА НЕ ВОЛК. ЭТО СТРАШНЫЙ ВОЛК!
     С этого момента в моей жизни стали происходить и неожиданные позитивные моменты. Я вдруг почувствовал, что я не одинок в этом мире, что хорошие люди водятся и здесь. Это придало мне уверенности, и я решительно отправился на поиски работы и приключений. Желание сытно покушать не покидало меня ни на минуту и мешало сосредоточиться. Поэтому первым делом я решил накормить себя. Я входил в кафе и рестораны и спрашивал хозяина, не нужна ли ему помощь. Не за деньги, просто за еду. Но хозяева с сожалением разводили руками. Постепенно чувства голода расширяло мои претензии, и я уже входил в какие-то туристические компании, в чисто английские бюрократические, фискальные организации под названием "To Let". Однажды я увидел, как пожилой мужчина и женщина таскают в свою машину из дома какие-то тяжелые мешки. Я подошел к мужчине и вежливо предложил свою помощь. Бесплатно. Мужчина согласился. Я тогда на самом деле решил просто так помочь. И видимо на небесах оценили мое благородство. За работу я получил два с половиной фунта. Я тут же на них купил овощной плов Mutter Pilau в пакистанской забегаловке "Al-Hussains take away". Мне необходимы были силы для дальнейшей борьбы за жизнь. Тут же в этом ресторане, после хорошего обеда, я вызвался отнести мусор за железнодорожные пути и получил за это два фунта. Два фунта!!!!! Я в одночасье стал сказочно богат.
15.
    В Англии церквей очень много. Маленькие, средние и большие, католические и протестантские, англиканские и лютеранские, синагоги и индуистские храмы — они порой не выделяются своими размерами среди прочих домов. Но не все церкви пускают таких усталых путников, типа меня. Я стучал, по крайней мере, в четыре небольших церквушки, но ни один капеллан или кантор или пресвитер не открыл мне дверей. Тихо было там. Так я добрел до St. Lourence church. Я стучал настойчиво из какого-то тупого отчаяния в течении двадцати минут. У меня не было другого выхода. "Пусть меня заберут в полицию!" с надеждой думал я. Там будет, по крайней мере — тепло!" Меня колотило и таращило от холода. Но тут я услышал какое-то шуршание, клацание металла о метал и — О! Счастье! — двери передо мною растворились. На пороге с фонариком в руках стояла пожилая женщина в мирской одежде и в мирских очках.
    — Я — христианин. Из Москвы. — сказал я так жалобно, что смог бы вызвать слезы даже у безжалостного инквизитора Игнатия Лойолы. — Я нуждаюсь в ночном приюте.
    Она с внимательным любопытством смотрела на меня сквозь толстые стекла очков. Мой промокший вид был достаточно красноречивым подтверждением моего отчаянного положения.
    — Я не ел шесть дней, — Для пущей убедительности добавил я. Она как-то растерянно пожала плечами, кивнула мне и пропустила внутрь. Внутри храма царил таинственный полумрак. Горела всего одна тусклая лампочка, освещая небольшое пространство вокруг распятия. Старушка шла молча впереди меня, освещала путь во мгле фонариком. Мы прошли в боковую дверь и спустились по лестнице в подвал. В небольшой келье, без окон, без дверей, на лавке уже лежала какая-то скрюченная фигура. Пол в помещении был каменный, и было там довольно прохладно. Фигура на полати демонстративно поворочалась, показывая, что мы нарушили ее сон. Старушка так же тихо исчезла, оставив меня в полумраке. Я подождал немного, пока она принесет мне вечерний чай с круассанами, но, так и не дождавшись, провалился в темное таинственное пространство, изнуренный ангиной, постом, одиночеством и неизвестностью.
Я провалился в болото бреда, болезненных глюков, воспоминаний и насущных тревог. Сдохнуть ли случится мне, вдали от Родины! Но ведь я, в далекой серой юности своей  мечтал о таких приключеньях! О странах дальних, о тревогах и волненьях. Да, я мечтал в далеком прошлом, в унылом омуте социализма. Но такого я даже тогда не мог себе представить! Ведь что такое была журналистика периода развитого социализма? Это был чудовищный обман, спектакль, масштабная, глобальная мистерия, в которую были втянуты все советские люди. Мы все прекрасно понимали, что нам лгут, что мы лжем, но ничего поделать с этим не могли. Пять лет я практически безвозмездно работал, созидая социалистическую нравственность и законность, в заводской, многотиражной газете «За качество» Воронежского Горно-обогатительного завода. У нас, журналистов, инженеров человеческих душ, была символическая зарплата 120 рублей. Но инженер механических средств, зарабатывал 150 рублей. Я был нормальный, прогрессивный  журналист, по меркам советского времени. Меня взял на работу Коля Калугин, редактор этой газеты. Коля не имел журналистского образования. Это был парадокс. Он был историк. (Кандидатскую диссертация написал на тему «Социалистическое соревнование в заводской печати»). Человек, которому я, безусловно благодарен, за теплоту и радость общения. Именно Коля позволил мне реализоваться, как писатель: предоставив страницы своей газеты, где он был единственным, полноправным хозяином, для моих первых рассказов. Он первый, кто рассмеялся до слез, прочитав мой рассказ. Я впервые увидел, что над моим рассказом смеется человек. Коля раньше работал художником на этом заводе, писал афиши, но был близок к газете заводской. И однажды из рабкоров, стал штатным сотрудником. Дальше – больше. Стал и редактором. У нас еще было радио. Мы там вещали и транслировали музыку Дунаевского и Тихона  Хренникова в цеха завода. Я в то время существовал бывшим студентом, исключенным из Воронежского Университета, за аморально поведение. Одна из причин моего исключения, была половая связь со швейцарской студенткой. Но повод нашелся быстро: я заночевал в женском общежитии и осквернил памятник Ленину, тем что, пописал на постамент (не из неуважения, а просто - приспичило). Путь в Воронежские газеты мне был перекрыт.
- За что исключили  из Университета? – спросил Коля Калугин, вглядываясь в мое одутловатое лицо.
- Простите, сэр. За еблю! – просто ответил я, не очень надеясь, что меня возьмут, - За простую, человеческую еблю.
- Завтра, к 10 часам выходи на работу, - сказал мне, с едва заметными, императивными интонациями, будущий мой редактор, на будущие пять светлых лет.
- … И это… Подстригись… - добавил он, мягко, по отечески.
У Коли могли быть серьезные неприятности, если бы в Секторе печати Воронежского Обкома партии, тогда узнали бы, что он взял на работу, в партийную газету, парткома Крупнейшего Завода, поставляющего свою продукцию в Индию, Вьетнам, и Китай,  человека, исключенного из Университета, за пьянку, за связь с Буржуазной Иностранкой, которая, мало того, что совратила юного студента Сашку, так  еще и распространяла среди него запрещенную литературу (Пастернака «Доктор Живаго», Солженицина «Раковый корпус» и еше, сборник стихов Северянина) студента Сашки, исключенного за торговлю джинсами и буржуазными дисками Deep Purple, Dors, Led Zeppelin и поющего запрещенные песни Creadence и Grand Funk. Николаю Калугину пришлось бы поплатиться партийным билетом, должностью и будущим. Но он не захотел углубляться в подробности моего морального и юридического облика. Перед ним стоял рокер, с длинными патлами, мутными глазами и с бородой, совсем не похожий на корреспондента партийной печати. На его лице четко сияла печать порока, который иногда отсутствовал у партийных журналистов. Именно такого сотрудника и не хватало редакции заводской газеты. Хотя один, подобный, уже был, светлый и веселый Лева Рязанцев: замечательный оперный тенор, поэт и философ. Но, как многие теноры, философы и рокеры – пьющий. Но, что-то подсказывало Николаю, что именно такой человек, как я, принесет в газету свежую похмельную струю. И я внес! Коля Калугин поставил меня на самый сложный участок – участок борьбы с хищениями социалистической собственности и прочими явлениями, порочащими социализм: пьянством, распутством. Я был, как бы сатирическим бичом завода. И ничего, что Я сам был носителем некоторых пороков. Это значило, что Я был в теме! И вот, что я писал в то время.

«Движение по принятию на социалистическую сохранность оборудования совсем заглохло. Остались только таблички.» (Из выступления токаря цеха №12, В.М. Лебедева, на заседании парткома)

Пришли механики с проверкой
Суровы лица. Голос строг.
Ты, милый друг, не взял наверно.
На, соцсохранность свой станок?
Конечно, взял, заверить смею
Сказал рабочий, не смутясь,
Я и табличку здесь имею
Вот только вытру тряпкой грязь!

Или вот: «Порядок на производстве зависит от каждого человека. Порой, чья-то безответственность может парализовать работу целого коллектива. (Из выступления генерального директора В.И.Мачулы на оперативном совещании) И я пишу, всех бомблю своим глаголом!!!!

- Вышла заминка в пролете у нас
В цех, под разгрузку заехал КАМАЗ
Только с разгрузкой: ни с места дела
Тут, крановщица куда-то ушла
Вот прозвучал недовольный гудок
Состав под погрузку проехать не смог
Мощный КАМАЗ на дороге стоял
Ходу составу никак не давал
Громко орут машинист и шофер
Кто виноват? Затянулся их спор!

Я не могу сказать, что мне стыдно, за эти вирши. Нет! Это была моя ответственная работа журналиста! Это было нужно в те времена. И порядок на производстве восстанавливался, благодаря моему творчеству. Я не раз замечал, что после моих стихов, завод начинал работать как-то более энергично, словно получил пинка,  как-то сосредотачивался! Завоевывал первые места в социалистическом соревновании. И мне, как то становилось теплее, от осознания того, что я вложил часть своей души в дело построения Коммунизма. Правда, че-то, как-то не достроил я его. А уже было вот-вот. Где-то сбой произошел….
А уж о том, что бы спать в костеле в Лондоне, я в те времена даже и не думал. И вот, поди ж ты – сплю!
Не знаю, сколько я спал, но проснулся я оттого, что меня трясли за плечо. Это была вчерашняя старушка. Она принесла чай с молоком в большой кружке и нарезанную буханку серого хлеба. Фигура, еще недавно лежавшая напротив меня оказалась жизнерадостным старичком в вязанной шапочке. Он мне озорно подмигнул и показал большим пальцем величайшее удовлетворение жизнью.
    — Доброе утро! — сказал я ему вежливо. А он мне стал мне показывать знаками, что он немой. То-то я гляжу — молчком все со мной общаются! Возможно, это был какой-то священный обет. Самое невероятное, что случилось со мной за эту ночь, было то, что у меня прошла ангина. Еще вечером каждый глоток давался мне с огромным трудом и болью, а сейчас я с удивлением делал глотательные движения, и совсем не чувствовал боли. И тогда мне открылась еще одна истина: я понял, что счастье это все, что не Боль. Старичок после скромного завтрака остался подстригать кусты на кладбище, а я пошел странствовать по Англии.
16.
    Решение покинуть Лондон постепенно завладевало моим сознанием. В деревню! К свинюшкам, к индюшкам, к мулам и коням! На простор, на чистый, прозрачный воздух! Я выскочил, как угорелый, на трассу и стал тормозить автомобили, размахивая руками, словно раненная птица. Машины испуганно проезжали мимо, словно не замечая моих отчаянных взмахов. Солнце медленно сползало с неба к горизонту. Редкие автомобили останавливались, и тогда я коротко, взволнованно и сбивчиво объяснял водителю, что денег у меня, как ни странно, нет, и ищу я работу в деревне, на ферме. Но водителей моя история не растрогала до слез, никто почему-то не брал меня с собой. К тому же пошел сильный дождь, и я в одночасье промок до нитки. Тут в Англии, то дождь, то, через минуту – солнце. Меня ждала невеселая перспектива провести ночь под открытым небом.
    Но двадцать шестая машина неожиданно взяла меня на борт. Водитель, крупный английский крестьянин пятидесяти лет с обветренным мужественным лицом, внимательно посмотрел в мои честные глаза и, не заметив в них ни тени лукавства, запросто предложил мне поработать у него. Я не стал возражать. Крестьянина звали Мэл. Вдарили с Мэлом по рукам, и выехали за город. Я любовался мелькающими за окном сельскими картинками: амбарами, ригами, конюшнями, теплицами. Все как у нас, только аккуратнее как-то. Коров на этих пейзажах я не наблюдал, но на просторах и сельскохозяйственных угодьях паслись кони и овцы.
    — А что коровы? Как они? — не удержался я. Мэл насупился и промолчал. Я пожалел, что задал такой некорректный вопрос.
    Мы ехали часа два. Кончились деревенские домики. Мы ехали среди полей. Я уже, мечтательно улыбаясь представлял себя в поле, сытым, румяным, пахнущим потом, хлебом и рамой, поднимающим какую-нибудь зябь, с тяжелым кетменем, чизелем, груббером, с лемехом в конце концов, в мозолистых, натруженных ручищах.
   — Вот мои угодья! — обвел рукой пространство вокруг Мэл. Я всматривался в сумеречное пространство, пытаясь разглядеть угодья. Но рассмотреть ничего не мог.
   — А, простите, Мэл, мое любопытство: какие культуры вы выращиваете?
— Культуры? — Мэл вдруг оглушительно захохотал на английском. Такого заразительного хохота не мог бы вызвать даже Бени Хилл.
    — Вон! Вон мои культуры. — сквозь смех говорил он, тыча в окно корявым пальцем.
    То, что я увидел, заставило меня содрогнуться от ужаса. За высоким забором в зареве вечернего заката маячили угрожающие силуэты огромных стратегических ракет типа: земля-воздух-земля!!!
17.
 Мэл открыл небольшой трейлер и, пропустив меня в него, сказал коротко и понятно:
    — Жди здесь!
    Света в трейлере не было. Я сидел в темноте час или два, всматриваясь в окружающую действительность, пытаясь понять: во что это я вляпался, и возможно ли отсюда будет убежать? Кругом я видел огромные, крытые автомобили-фургоны. Изредка я слышал неистовый лай собак. В большом трейлере напротив я видел женские фигуры. Похоже, они готовили еду. Женские фигуры меня несколько успокоили.
    На некоторое время я провалился в темноту короткого беспокойного сна. Меня разбудили звуки подъехавшего автомобиля. В окно я увидел, как у подъехавшего к трейлеру маленького автобуса открылась задняя дверь с решетчатым окном, и оттуда вывалились три темные фигуры. Две из них направились к моему убежищу.
    — Включи свет! — крикнула одна фигура в темноту мужским голосом, входя в трейлер.
    — Привет! — сказал я. Фигура вздрогнула от неожиданности.
    — Роб? — спросила она меня.
    — Да нет. Я не Роб. — ответил я. — Я — из Москвы. Работать здесь буду.
    — Добре! — сказал парень по-английски. Мы познакомились в темноте. Его звали Роланд. В это время дали свет, который включался где-то на щите-распределителе, и я увидел пред собой совершенно чумазого паренька. Такими в учебниках истории рисовали дореволюционных шахтеров, полагая, что нет ничего чумазее на свете, чем российский дореволюционный шахтер. Сегодня я готов поспорить с этим утверждением. Похоже, теперь таким же чумазым предстояло стать и мне. Я с сожалением взглянул на свои новенькие джинсы, в которых я приехал соблазнять прекрасных англичанок и спросил Роланда.
    — А что вы добываете? Уж не гафний ли? (Гафний — это такой редкий металл, используемый в ракетостроении. Hafnium ат.н 72, ат. М. 178,49)
    — Не, не гафний. — ответил паренек, сверкнув в улыбке белыми зубами.
    — С кем это ты тут болтаешь? — спросил Роланда, другой чумазый, как передовой шахтер Ньюкасла, парень, появившись в дверях. Это был Дон, мой новый коллега. Ребята небрежно умылись, не смыв и десятой доли грязи, после чего Дон принес долгожданную еду на огромных блюдах: мясо (говядина?) с макаронами. Это был неожиданный, непредсказуемый праздник, подаренный нам с плотью судьбой. Мне уже было все равно, чем я буду здесь заниматься, главное, что здесь неплохо кормили.
    — А скажите, парни, — спросил я небрежно, лелея давнее заветное желание, — а где у вас здесь можно справить естественную нужду?
    — Это не так просто. — серьезно сказал Роланд. Он достал лопату и поведал мне жуткую правду о справлении естественной нужды в этих местах. Здесь был строгий закон — закапывать продукты жизнедеятельности организма глубоко в землю далеко от жилья. Да, ребята, я никогда не увидел здесь туалетов, но зато встречал задумчивых людей, идущих куда-то с лопатами. Так, наверное, и надо относиться к своему дому.
    Потом мы с парнями пошли в деревню, прогуляться. Деревня называлась South Ockendon. Небольшая такая деревенька, пять тысяч всего населения. Деревенька, конечно, несколько отличалась от многочисленных российских деревенек. Не было тут крытых соломой мазанок и согбенных в три погибели морщинистых старушек в старомодных ветхих шушунах из плюша, укутанных в любую погоду в теплую шаль. Но что особенно меня удивило и потрясло — это наличие огромного спортивно-оздоровительного комплекса Sweeming pool с бассейном, тренажерным залом, полем для гольфа. К этому спортивному комплексу подъезжали уставшие после молотьбы, силосования и скирдования деревенские девчата, белокурые Брюнгильды, на "Хондах" и "Ягуарах" и скрывались в его недрах, чтобы смыть с себя трудовой пот, прилипшую ботву и крошки макухи, и заодно поправить свое пошатнувшееся здоровье на тренажерах.
    Мы посидели с моими новыми друзьями в деревенском пабе. Выпили по паре кружек темного, крепкого эля. Поболтали за жизнь. Роланд и Дон, восемнадцатилетние пареньки, приехали сюда из соседней деревушки, потому что там не было для них работы и вот уже год вкалывают на барина. Потом мы пошли в магазин. Парни набрали всякой вкуснятины. Я сразу не понял для чего: ведь мы прекрасно поужинали, и попили пивка.
    — Нам нужна пища. Мы пока еще растем! — рассмеялись пацаны.
    Лишь потом до меня дошел эзотерический смысл такого почтительного отношения к еде. Местные деревенские парни-механизаторы подозрительно провожали нас взглядами.
    — Ты драться умеешь? — спросил Дон.
    — Нет. — ответил я серьезно. — Я убиваю сразу. Без драки.
Механизаторы не стали нас бить. Видимо что-то неуловимое в моем облике подсказывало, что это может для них трагически кончиться.    Вечером, когда мы сидели в нашем трейлере и смотрели телевизор, парни осторожно спросили меня.
    — А как ты относишься к Joint?
    — У меня нет денег! — ответил я с надеждой.
    — Мы угощаем! — сказали простодушно парни, заряжая мастырку. Мы двинулись раз другой. Штук шесть долбанов выкурили. Словили балду, начали заразительно смеяться друг над другом, размазывая неуемный, бестолковый, абсурдный базар по стенке. Правда, я постоянно буксовал, поскольку и в нормальном состоянии не всегда втыкал, о чем они говорят. Но все равно, было очень смешно. А потом парней пробило на еду, и тогда я понял, почему они после ужина еще набирают так много вкусных вещей. И пошло у нас полное зависалово, до пяти часов утра. Заземлились на три часа, не раздеваясь. А ровно в 8 часов, по английскому времени, нас поднял полицейский настойчивый стук в дверь трейлера, от которого сотрясались стены. Каждый удар отзывался болезненным эхом в моей многострадальной, тяжелой и мутной голове.
_ А ну, ****и ленивые, подъем, суки! – кричал толстый детина, в грязном, спортивном костюме. Так неожиданно, брутально, начался мой первый трудовой день в Англии.
18.
    В свете утренней зари я увидел, что вчерашние ракеты, напугавшие и насторожившие меня, были лишь всего частями огромных детских аттракционов, каруселей, надувные города, драконы, тир, автодром. Здесь все пространство до самого горизонта было уставлено различными аттракционами. Один из хозяев, огромный великан по имени Боб (это он обозвал меня утром «****и ленивые») строго покрикивал на нас, когда мы молча грузили в фургоны различные железяки, моторы, ведра, лопаты, сварочные аппараты, мотки электропровода, листы деревоплиты, обитой железом, деревянные чурки. Затем нас погрузили в маленький автобус с зарешеченными окнами, и мы отправились в долгое, многотрудное, путешествие по Англии: Cryford, Backsly, Horsefeeld, Romford… (Простите меня, я могу ошибаться в правописании).
    Мы развозили и устанавливали по всей стране детские аттракционы в парках провинциальных городков и небольших английских деревеньках. А стоящие там аттракционы разбирали, грузили в фургоны и везли дальше, в другие деревни, чтобы Английской детворе жилось как-то веселее что ли. Неделю детвора радуется, катается, визжит, пищит, смеется, плачет от восторга, а потом мы привозим им другие аттракционы.
    Я понял, почему мои друзья были такие чумазые. Все детали этих огромных механизмов были обильно смазаны машинным маслом, и грязью сырых английских парков. Кроме нас в парках работали десятки других парней из других компаний. У них были свои аттракционы — у нас — свои.
    — Они наши конкуренты? — спрашивал я.
    — Нет! — отвечали мне парни. — Скорее они — партнеры. Мы делаем одно дело и не пересекаемся. У нас разные механизмы. У них бассейны, надувные городки, карусели, качели, тир, а у нас – автодромы, машины.
    Наши механизмы были довольно громоздкие. Как только мы приезжали в какой-то городок, вся команда выпрыгивала из автобуса и начинала действовать четко и слаженно, как орудийный расчет. Каждый знал, что надо делать и лишь только я бегал от одного к другому, пытаясь симулировать бурную деятельность. Хозяйский сынок, толстый мальчик двенадцати лет, взял меня под свою мощную опеку. Звали мальчика соответственно — Скотт. Это имя как никакое другое наиболее подходило ему. Этот Скотт то и дело кричал мне "Алекс! Возьми то! Отнеси туда! Принеси это!". Для него это была какая-то изуверская игра. Его, видимо, забавляло подобная покорность взрослого дядьки, поэтому иногда он просто прикалывался, заставляя меня унести в урну бумажные стаканчики и обертки из под чипсов. Я его чуть было не возненавидел, но усилием воли быстро погасил это деструктивное чувство. Маленький ишшо для ненависти! Я даже умудрялся поговорить с ним, неся в руках чугунную болванку.
    — Скажите, Скотт! Какие успехи у вас в школе? — спрашивал я, таская железяку, и, покраснев, от натуги.
    — А я не учусь! — отвечал малыш. — Работать лучше.
    — Напрасно, Скотт! — говорил я, охрипшим от натуги голосом. — Я вот, видишь, Университет закончил. И ничего! Учение, брат, — свет!
    Меня поразило и то, что английские парни перед работой не дерябнули, не шарахнули, не вмазали, а лишь попили чайку. Какое-то издевательство над трудовым процессом! А работали они после чая без перекуров и перерывов. Ребята! Не ездийте на работу в Англию! Они тут без перерывов работают! Они не такие как мы! Работайте дома!
19.
КОГДА ДОМОЙ ПРИДЕШЬ В КОНЦЕ ПУТИ – СВОИ ЛАДОНИ В ТЕМЗУ ОПУСТИ…
Спать меня определили сначала с пацанами Доном и Роландом. Пацаны каждую ночь курили марихуану, смеялись, пердели и жрали. Я не мог спать в такой обстановке. Утром они, как ни в чем не бывало, просыпались, и бодро шли работать. Я был вял, как голодный зомби. Великан Боб, в каждом городке имел знакомых баб и приводил их на ночь в наш вагончик. Ночью они занимались любовью, кряхтели, орали, визжали, скрипели, смеялись, ласкались, возились, боролись. И все – без меня! Утром я еле волочил ноги. Глаза слипались. Старина Боб был бодр, неистово груб и весел. Они вообще не знали устали, эти английские пареньки. Я же без сна, стал слабеть и еще больше чем прежде, возненавидел физический труд.  Одно меня успокаивало: скоро этот Ад закончится, я улечу в Москву, в свой сераль, наберу пенную ванну, закрою очи, сделаю звук музыкального центра на всю мощность, и буду дремать, под сладкую колыбельную группы AC/DC.
    Сказать, что после моего прихода дела у хозяина резко пошли в гору, было бы большим преувеличением. Я чувствовал, что толку от меня было мало. И, честное слово, мне было неловко. Эти парни сами легко справлялись с этой работой. Я был лишним на этом празднике труда. Поэтому в один прекрасный момент в городке Gravesend, стоявшем на берегу Темзы-матушки меня с облегчением отдали (или продали?) другому хозяину, которому не хватало умелых рабочих рук. У этого хозяина был огромный автодром. Наша задача с рабочим пареньком по имени Эндрю, уложить ровную основу, опалубку, которую потом накрыть металлическими листами 2х2 метра. Основу я с грехом пополам уложил, но когда стали носить тяжеленные листы, я понял, что судьба подкинула мне еще одно тяжелое испытание невыносимым капиталистическим трудом. Посмотреть, как работает русский, сбежались работники со всего парка. Комизм ситуации заключался в том, что Эндрю был крупным молодым малым, двухметровым жеребцом, из которого энергия била ключом, а я маленьким-худеньким, изнуренным голодом и болезнью российским мужичком. Эндрю легко вырывал лист из пачки, хватал его и несся вприпрыжку по полю. Я едва успевал подхватить лист с другой стороны и, спотыкаясь и шатаясь, из стороны в сторону, словно гуттаперчивый Пьерро волочился за ним, норовя упасть и уронить металлический лист себе на ноги. Первыми сдали мои пальцы. Они не могли держать тяжелый лист. И однажды я-таки уронил лист. Эндрю грязно выругался, а публику это весьма развеселило.
    — Дай передохнуть! — облизывая пересохшие губы, попросил я.
    — Мы так до ночи будем укладывать! — возразил Эндрю. И мы снова бежали за очередным листом. Сердце мое отчаянно колотилось в груди, норовя выскочить навсегда. Нелепо было бы умереть здесь, на английской земле, в никому не нужной попытке доказать неизвестным, чужим, безразличным тебе людям, что ты сильный и мужественный. Я просил у Бога сил, чтобы не доставить радости охочей до забав английской публике, и не упасть в грязь лицом. В какой-то момент, я понял, что эти силы пришли ко мне и я не упаду. За мной стояла моя родина — Россия. Я вдруг понял, что это не простой звук, и не старая отцовская буденовка, что где-то в шкафу мы нашли. Так, наверное, чувствуют себя спортсмены на международных соревнованиях. Стиснув зубы, я подхватывал железяку и бежал за Эндрю. Пот стекал с меня градом. Иногда прохладный ветерок с Темзы приносил мне какое-то облегчение. "Ветер с Темзы дул! Ветер с Темзы дул! Навевал беду!" гудел в голове навязчивый мотив. Это был какой-то нелепый, неравный и жестокий поединок двух неплохих в сущности наций.
    — Ты в норме? — спрашивал меня всякий раз мой напарник.
    — Не волнуйся! — отвечал я.
    — Мне кажется, что ты сейчас упадешь! — сказал мне Эндрю.
    — Не дождешься. — отвечал я. Эндрю в эти моменты чувствовал себя Богом. Его прямо-таки распирало от гордости.
    "Ничего! — думал я с некоторым злорадством, — я вот сейчас отработаю и уеду в Москву, где буду сидеть в офисе в белоснежной рубашке (кстати, надо непременно купить!), а ты будешь всю жизнь таскать свои железяки!"
    В какой-то момент публика, видимо, почувствовала, что мне приходит конец, и несколько добрых английских парней подключились к нам, и помогли уложить весь автодром листами. Я, шатаясь, спустился к Темзе и, бессильно рухнув на мокрую гальку, опустил в прохладную воду пылающие огнем ладони. Мне показалось, что горящие ладони зашипели, и от них пошел пар.
20.
    Вечером, после работы, ко мне подошел хозяин нашей компании, хмурый мужик лет пятидесяти. Он полез в карман и достал оттуда кожаный «лопатник». Отслюнявил несколько купюр с изображением Королевы и сказал мрачно:
- Ситуация такова: кто-то из моих партнеров настучал, что ты у меня работаешь нелегально. Может прийти миграционная служба и у меня будут неприятности. Ты переночуй у нас, а завтра с утра, отвезу тебя на вокзал. Поезжай обратно, в Лондон.
Я не стал возражать. Я обрадовался. Я задолбался так работать! Если учитывать, что по ночам мои молодые, неуемные друзья не спали, а курили дрянь и веселились, если можно назвать весельем постоянное юмористическое обыгрывание громкого передежа, и перманентного лукуллова пиршества, то это не имело ничего общего с моими мечтами о чистом деревенском воздухе и общении со свинюшками. Иногда в маленький трейлер набивалось десять человек, гостей из других аттракционных компаний . Я физически устал от такого, совершенно идиотского, асексуального веселья без женщин, без вина, без умопомрачительных, беспорядочных соитий, устал от бессонницы, каторжного, физического труда. Я гораздо уютнее чувствовал себя в России, в тапочках, в шелковом халате, в просторных семейных труселях, за компьютером, в объятиях Ирочки Розовой или другой чаровницы. К тому же мои напарники зарабатывали в день до ста фунтов, а я лишь — 15. Ясное дело, что те люди, что брали меня на работу — сильно рисковали. Их могли и оштрафовать и лишить лицензии. И дали они мне возможность заработать не потому, что испытывали острую нужду в рабочей силе: им было жаль меня. Но, запомните, парни: в Англии, есть, кому выполнять трудную, неквалифицированную работу! И безработица у них в регионах — тоже есть! Нас здесь не ждут! Мы здесь всегда будем чужими и лишними!
    Мы устроили небольшую прощальную вечеринку, которая, впрочем, мало чем отличалась от не прощальных. В самый разгар к нам в трейлер зашел мой угнетатель, капиталист Скотт.
    — Уезжаешь? — спросил он меня.
    — Уезжаю, Скотт! — ответил я, смачно произнося его имя, без всякой грусти. Паренек помялся некоторое время, потом спросил.
    — У тебя зажигалка есть?
    — Нет! — торжествующе ответил я. — Ты будешь смеяться, но зажигалки у меня как раз и нет!
    Тогда Скотт вытащил из кармана красивую зажигалку и протянул ее мне.
    — На вот. Это настоящий "Ронсон"! — взволнованно сказал он. — Возьми на память! Она совсем новая! Ее только надо заправить бензином! Она будет долго служить!
    От неожиданности я смутился и покраснел. Глаза мои заблестели предательским блеском.
    — Ты — классный! — дружески хлопнул меня по плечу пацан и выскочил из трейлера. Нет! Определенно, эти англичане, замечательные ребята! Зря я так на них в начале!
21.

    Утром я сел на автобус и доехал до Ромфорда. Оттуда на электричке до Лондона. В Лондонской электричке было неприлично тихо: никто не предлагал мне фламастеров, гелевых авторучек, средств от тараканов, надувных шариков, средств от облысения. Не было там и нищих. Кресла были мягкие, обитые яркой материей. Половина моих, заработанных невыносимо честным трудом, пришлось потратить на дорогу. Правда, я, с присущей всякому русскому, любящему быструю езду, изобретательностью, решил хоть немножко обмануть правительство Ангнлии. Я взял билет до Стретфорда а сам доехал до Ливерпуль-стрит. На одну остановку больше. Эта хитрость обошлась мне еще в четыре фунта. Там стоят такие хреновины, куда ты суешь свой проездной билет, и они тебя пропускают. Я сунул свой — однако створки не открылись. Напрасно я объяснял служащему, что я сам я не местный, что у меня украли деньги, что я давно не ел, что я случайно заснул и проспал остановку. Пришлось мне кроме стоимости билета доплачивать еще и штраф. Никогда, слышите, никогда не пытайтесь обманывать английское правительство!
    Погода была прекрасная. Светило солнце. По улицам гуляли пейсатые хасиды, высокомерные негры с толстыми золотыми цепями, восторженные японцы и китайцы с фотоаппаратами. Целый день я изображал из себя туриста: валялся на травке в Hyde Park, наслаждаясь свободой и безделием. Мышцы мои были расслаблены, по членам растекалось тепло, наполняя меня блаженством. Неподалеку от Westminster bridge я спустился к Темзе-матушке. (если честно, то я, наконец-то решился помыть ноги и сменить носки.) Взволновалась матушка-Темза. Вспенились ее воды. Прости меня Темза! И я опустил в нее свои многострадальные, натруженные, красные ноги, со вздувшимися синими венами. Всплыла испуганно кверху брюхом маленькая рыбешка. Когда я постирал носки — вода в реке почернела. Всплыла рыбешка покрупнее. Постиранные носки я привязал накрепко к ремням своего рюкзака, где они развевались до конца моего неофициального визита в Англию гордым знаменем победы духа над бытием.
    Когда пришла пора позаботиться о ночлеге, я доехал на метро до Илфорда и через пару часов поиска разыскал Гэри. Он с сосредоточенной внимательностью гинеколога изучал содержимое мусорного контейнера напротив Mocha Hamburger bar. Гэри очень удивился, увидев меня живым и богатым, хотя изрядно потрепанным английской жизнью, а от денег, которые я пытался ему возвратить, решительно отказался.
    — А где Ронни? — спросил я.
    — Дома. — ответил он.
    Домом Ронни оказался старый автобус без колес, стоящий в небольшом овраге недалеко от железнодорожной станции. Это был не только его дом. К полуночи туда набились еще человек двадцать мужчин. Почти у каждого с собой было! Стали вечерять. Это было такое коммунистическое общество. Все были бедны, но счастливы. Бомжи щедро делились своими припасами не только друг с другом но и со мной. В основном это было дешевое виски и бычки от сигарет. Можете представить себе, как они развлекались! Вонь стояла такая, что, ориентируясь только по ней, можно было без особого труда, даже с насморком в кромешной тьме разыскать этот странный дом с расстояния 10 миль. Никто не спал этой ночью. Мило так общались, делились впечатлениями прожитого дня, пукали, смеялись. Все как обычно.
    — А что, Гэри, — спросил я своего друга. — эти люди ведь не всегда жили так? Наверняка, все были славными мальчуганами в детстве?
    Гэри помолчал некоторое время, сделал большой глоток из бутылки, посмотрел на нее и протянул ее мне.
    — Причина, наверное, у всех одна. Вот она. А в Росси не так?
    — Наверное, везде одинаково. — легко согласился я. — А почему в вашем клубе нет женщин?
    — Боятся, наверное…. Да они уже и не женщины вовсе… — горько ухмыльнулся Гэри.
    Я в полудреме с надеждой ожидал наступления нового дня, чтобы немного поспать на чистом воздухе в тиши Regent Park.
22.
    Поутру, умывшись и почистив зубы в прозрачном ручейке Grand Brook Park, я прочищал свои легкие, сидя на скамейке и с завистью наблюдая за юными и пожилыми бегунами. Я решил более не возвращаться в Ilford. Я решил заночевать где-нибудь в центре, к примеру в st. Paul Cathedral. Это ведь тоже церковь. И я поехал в центр. Однако, погода была против того, чтобы я беззаботно повалялся в тиши Regent Park. Шел противный мелкий дождь. Стоять на месте было холодно, и, поэтому, я вынужден был находиться в постоянном движении, как вечный двигатель. Иногда я заходил в теплое кафе и заказывал себе горячий чай. С этим чаем я сидел целый час, наслаждаясь теплом. Потом я снова шел гулять. Я пешком дошел до London bridge, и перешел на другой берег Темзы. Дошел до Имперского военного музея и вернулся обратно. Над Лондоном сгущались сумерки. На Пикадилли уличные художники укладывали в машины свои картины. Людей на улицах стало значительно больше.
    Сверкали огнями витрины магазинов и ресторанов. Ароматы вкусной и здоровой пищи приятно будоражили воображение. Появились первые нищие. Кстати, среди нищих и бомжей Англии вы не встретите инвалидов с обнаженными культями, с обезображенными проказой лицами, без рук, без ног. Там существует программа по защите инвалидов. Все нищие и бомжи прекрасно себя чувствуют. В центре был уже совсем другой сорт бомжей. Во-первых, это были молодые люди и выглядели они достаточно стильно. Они лежали на тротуаре, накрыв свои ноги мешковиной и смотрели на прохожих как-то уж требовательно, что ли? И прохожие подавали им! Никогда я не видел центровых нищих, роющимися в мусорных контейнерах. Это была бомжовая элита. Они курили не бычки, а сигареты. С одним из них, пареньком из Осло, по имени Кевин, я познакомился и разговорился. Мы сидели с ним на тротуаре перед магазином на Portland Place и курили его сигареты.
    — Наша жизнь — это философия. — рассуждал он. — Благодаря мне, эти люди считают себя щедрыми и великодушными. Они чувствуют себя благополучными, только благодаря мне. Спасибо! (это ему подали!) Я им помогаю каждый день ценить свое счастье. Представь, у человека какие-то неприятности. Жена ушла. Друг предал. А вот он подал мне и подумал: Слава Богу, что я не сижу вот так. У меня все хорошо.
    На Piccadilly Circus очень оживленно, звучала музыка, вой сирен полицейских автомобилей, смех, пьяные крики. Там было много уличных музыкантов и танцоров. Африканцы били в там-тамы и плясали румбу. Целый час я слушал виртузоную игру уличного гитариста-негра. Это был потрясающий концерт. Этот парень исполнял классический репертуар на электрогитаре и играл не хуже Игви Мальмстина. Для чистоты эксперимента я, выбрал место пооживленней, сел на тротуар на свой рюкзак, положил перед собой свою кожаную кепку и стал ждать. За час мне подали всего четыре раза. Получилось в сумме 3 фунта. Дольше сидеть было холодно. У меня не было рогожи, чтобы укрыться.
    Незаметно пришла пора мне спать. И я отправился по High Holborn к st. Paul Cathedral. Было уже около часу ночи, когда я робко стал стучать в двери собора. Никто не открыл мне. Но зато я увидел полицейского, приближающегося ко мне, несмотря на холод, в одной белоснежной рубашке. Я решил не испытывать судьбу и быстро удалился от двери. Я несколько раз обошел st. Paul Cathedral и нашел несколько удобных мест для ночевки. Одно из них — густые кустики под скульптурой, лежащего на земле апостола Павла. Там я на некоторое время прилег, но заснуть не смог, потому что было зябко. Я понял, что совершил ошибку: в центре меня никто не пустит в церковь. Но в Ilford возвращаться было уже поздно. До утра, чтобы не замерзнуть, я добросовестно бродил по центру Лондона, время от времени присаживаясь на лавочки, чтобы дать отдохнуть ногам. А утром, совершенно обессиленный, я поехал в аэропорт Heathrow и заснул там мертвецким сном в четвертом терминале в зале прибытия. Один раз мой сон потревожил полицейский, проверил мои документы. Удовлетворенный проверкой он пожелал мне доброго сна и оставил меня в покое. Другой раз меня разбудила маленькая девочка, трех лет. Она протягивала мне стеклянную банку с консервированными сливами.
- Берите, берите! – ласково улыбаясь, говорила мне ее мама, красивая молодая женщина. Эх! Видать жалкий у меня видок, раз простые англичане со слезами жалости подают мне еду. Да я и не против! Мне ничуть не стыдно. Стыдно – у кого видно! Может быть и я, когда-нибудь подам кому-то голодному, жалкому и чумазому. Еще одну ночь я провел в теплоте терминала аэропорта Хитроу.
  А на следующий день "Боинг" уносил меня на Родину из красивой и сытой Англии. Я был осунут, небрит, немыт, дурно пах, но счастьем светились мои красные, опухшие глаза, оттого, что через пару часов приму ванну, накачу виски, закушу сырком «Новость», и стану нормальным, благопллучным, чистым, светлым и сытым человеком. Быть бедным скверно в любой стране.
- О! Как я ненавижу эту аэрофлотовскую еду! – воскликнула сидящая рядом девушка-армянка, с маленькими усиками, летяшая в Армению на каникулы, когда стюард принес нам контейнер с обедом.
- Успокойтесь, мэм! Я вам помогу, - сказал я, вежливо, бережно забирая у нее обед. Я в мгновение ока съел оба обеда, безобразно чавкая и притоптывая ногой. Я уплетал курицу с рисом, ухмыляясь, вспоминал позорный момент моей жизни, когда я, стоя босиком на липком полу цыганской кухни, трусливо озираясь, руками сгребал остатки картошки со сковородки цыгана Малькиадоса и, давясь, пожирал их.  Армяночка с восторгом и благодарностью, смотрела на меня своими огромными, черными, страстными очами. Я вдруг понял одну важную вещь, друзья. Счастье, это быть сытым, любимым, нужным и здоровым. Это счастье можно и нужно создавать на Родине. Среди своих. Там, в далекой, промозглой и неласковой Англии, Норвегии, Америке, мы никогда не станем родными. Я, по крайней мере, не стал. Можно, конечно, купить там замок, виллу, апартаменты, футбольную команду, и приезжать просто на шопинг, дринкинг, факинг, и на хеллоуин.
***
Вернувшись в Москву, в свою съемную комнатушку, я плакал от счастья, лежа в пенной ванной, врубив на всю мощность Jimi Hendrix. Вот оно: какое бывает настоящее счастье! И вот ведь, как может судьба-злодейка, повернуть наш странный путь! Я вернулся с мечтою задушить в жарких объятиях хрупкую тушку Ирочки Простуженой, я мечтал о ней уже в самолете, после того, как уплел два обеда, давшие импульс гормональной пляске. Но, когда я, трепеща от страсти, позвонил ей, чтобы признаться в любви и призвать ее к себе на одр, она с нескрываемым торжеством объявила, что нашла свою судьбу и выходит замуж. Но разве могла меня огорчить такая мелочь, после всего пережитого? Я стал в легкой панике звонить другим своим знакомым девушкам, по списку, который я именовал «****уницей». Но это был не мой день! Да, как не мой?! Мой! Я ведь дома! Чистый, сытый, умный, живой! Первый вечер после Британского Ада, я провел в своем унылом, ободранном, неуютном серале наедине с собой, бутылочкой Pascal Bouchard под дивные блюзы Джимми Хендрикса. Неделю я писал свои воспоминания, плача и смеясь от счастья. Конечно, я не все мог тогда написать. «Комсомольская правда» - это же все-таки – семейная газета. Я мог порушить своей искренностью нравственность российской детворы. 
- Читал все выходные – не мог оторваться. Публиковать без сокращений! – сказал Сунгоркин утром, на планерке, после прочтения моих сумбурных, но искренних записок. Наутро, как говорят в народе, я проснулся знаменитым. После того, как материал «Небритая Британия (название придумал Игорь Коц) был опубликован, меня стали приглашать на телеканалы, на радио, на шоу-программы. Ребятушки журналюшки в коридоре приветливо пожимали мне руки. Девушки журналистки бросали в меня вызывающие, плотские, исполненные страсти и симпатии, взоры. Мне хотелось крикнуть: Спасибо тебе, мошенник Юрис! Низкий тебе поклон, плутовка, воровка и  проститутка Джули! Будь здоров и счастлив, старый, больной цыган, покровитель воров и наркодиллеров, Малькиадос! Спасибо вам, британские бомжи: Ронни и Гэри! Спасибо мои напарники Дон и Роланд! И тебе, толстый мальчик Скотт, большое спасибо! Если бы не вы, все было бы в моем путешествии благообразно, и мне не о чем, было бы рассказать своим читателям!
*****

- Ну-ка, Санек, признавайся, проказник, сколько процентов правды в твоих Британских приключениях? – спросил Сашка Евтушенко, обозреватель отдела информации (был такой отдел в «КП» некоторое время), когда мы, после трудовой вахты зависли на «Углу» (была такая чудная забегаловка на углу улицы Правда).
- Сто, - ответил я скромно и честно, занюхивая стопарик долькой лимона. И я не лукавил. Я, в самом деле, пережил, едва ли, не самое интересное,  приключение в своей жизни. Наутро я проснулся знаменитым. Мой сериал про Британию вышел сериалом в двенадцати номерах газеты, был подхвачен английскими коллегами, переведен на английский язык и опубликован в газете Guardian. Материал обсуждали в Парламенте Великобритании, по итогам был принят Закон об ужесточении правил въезда иностранных граждан в страну. Меня пригласили выступить на BBC, на радио России, на телевидении в программе у Малахова, у Арины Шараповой. А, как бонус, в коридоре редакции ко мне подошла юная красавица журналистка, на которую я давно уже «глаз положил» и сказала просто, с нотками нежной страсти в голосе:
- Я так смеялась, когда читала… Ты просто – гений….
- Так это…. Ну…. поехали тогда ко мне, - охотно поддержал я бурную дискуссию.

(продолжение следует)