Смерть по первой категории!

Смерть «по первой категории»!               

         

                Не знаешь – не помнишь,
                Узнаешь – не забудешь!


Глава первая.



          «Евдокия, иди, посмотри, что в Москве творится! Совсем одурели люди! Памятник Дзержинскому им помешал! Набросились на него, как нищие на похлёбку!», - скрипучим, голосом произнёс сидящий в зале в потёртом кресле напротив телевизора сухой, ещё крепкий на вид, с лысой, как куриное яйцо, головой – пожилой мужчина. Его подслеповатые глаза напряжённо   вглядывались в экран телевизора, а шамкающий беззубый рот постоянно открывался, словно ловя на лету мух. Вскоре в проёме дверей появилась аккуратная, приятная на вид старушка, и, не входя в комнату, спросила: «Что ещё там случилось? Неужели очередная революция произошла?». «Нет, это не революция. Скорее всего, контрреволюция. Видишь, с каким злорадством народ крушит памятник «Железному Феликсу»? Да, тяжёлые времена наступают для тех, кто верой и правдой служил большевикам. Сейчас все кому не лень начнут копаться в секретных документах, находящихся в хранилищах Лубянки. А там ведь и на меня, наверное, кое –что есть»,- выдал мрачный прогноз старик. «Не паникуй, Степан, раньше времени. Советская власть не даст в обиду своих верных сынов»,- попробовала успокоить старика старушка. «Какая Советская власть!? Где ты её увидела? Всё! Забудь о ней. Была, да вся вышла. Думал, что хоть лет двести у власти коммунисты побудут, а они и восьмидесяти не продержались, без боя сдались. Теперь жульё, да попы будут страной управлять. Партийная –то верхушка вся убежала из Кремля», - возразил старик и замолк. «А что тебе бояться? Тебе уже восемьдесят шесть лет. Если и совершал, какие плохие поступки против своего народа, так делал это по приказу партийного начальства и командования НКВД. Да и свидетелей сейчас уже не сыщешь днём с огнём. Так что доживай спокойно оставшиеся дни и ни о чём не думай»,- произнесла старушка и, даже не взглянув на экран телевизора, удалилась на кухню. 
«Тебе легко сказать: «Ни о чём не думай». Ты –то всю жизнь в канцеляриях проработала. А каково мне? Сколько на моей совести душ загубленных? Не счесть! Почитай с двадцать первого года в органах карательных состоял. Каких только дел не было, в которых бы я не принимал участие. В одном ты права. Подельники и свидетели действительно уже вряд ли найдутся. Всех, с кем служил в органах, уже в живых нет, а те, которые на основании моих протоколов к высшей мере наказания приговаривались, сгнили в земле сырой давно. Но всё -равно как –то не спокойно на сердце. В каждом человеке враг мерещится. Вон даже сосед из сто пятой квартиры на меня с подозрением пялится, будь –то я у него взаймы взял и не отдал»,- вслух пробормотал старик и, погрузившись в себя, затих. Несмотря на солидный возраст, его память не теряла былой остроты. Это радовало старика и одновременно огорчало. Радовало пониманием того, что он ещё не маразматик, как многие сверстники и люди моложе, а огорчало вытаскиванием из глубин далёкого прошлого сцен, от которых  на душе становилось холодно и тревожно.
Вот и сейчас, сидя в ошарпаном кресле с высокой спинкой, на которую он откинул голову, прикрыв морщинистые веки, старик стал медленно тонуть в пучине событий, которые его сопровождали на протяжении всей жизни …
Подходил к концу 1916 год. Архангельск жил по законам губернского города огромной России и продолжал поставлять на бойню первой мировой войны с Германией своих сынов и дочерей. Матвея Фомича Сомова, отца Степана, мобилизация в армию обходила стороной больше года. Связано это было с наличием у него на иждивении трёх малолетних детей и матери – инвалида. Но людская мясорубка не могла работать вхолостую, и в декабре Матвея Фомича забрали на фронт. В тот год Степану исполнилось уже одиннадцать лет. Осознав, что остался в семье за старшего мужчину, он стал хвататься за любую работу, которая приносила хоть какой –то доход. Разносил газеты, мыл полы у богатых и в губернских учреждениях, чистил «нужники» и печные трубы, рискуя порой свалиться с крыши. В феврале 1917 года, незадолго до буржуазной революции, на отца пришла похоронка, которая окончательно добила мать и украла детство у Степана. Он стал замкнутым, вспыльчивым и не по годам, серьёзным. Имея только два класса церковно – приходской школы, паренёк продолжал совершенствовать свои познания чтением газет и доступных книг.   
Свершившийся в Петербурге октябрьский переворот произвёл на Степана огромное положительное впечатление. Ещё бы! Большевики обещали отдать крестьянам землю, а рабочим заводы и фабрики! А ещё обещали, что тот кто был никем –станет всем!  А Степан, как он сам считал, был никем. «Вот здорово! Я скоро стану большим человеком и смогу сделать маму и братишек счастливыми!», - с придыханием восклицал паренёк. Степан хорошо понимал – чтобы стать полезным новой пролетарской власти, которая обещает сделать его большим человеком, нужно преданно служить ей. И он, как мог, делал это. Сначала на общественных началах работал писарем в губернском земельном комитете, а через два года его зачислили в штат. К этому времени пятнадцатилетний Степан заметно вырос, возмужал и выглядел значительно старше своего возраста.
Вспомнив мать и братишек, старик встрепенулся, открыл глаза и недовольно пробурчал: «Ради чего я Советской власти столько лет честно и предано служил? Ради того, чтобы на старости лет на нищенскую пенсию существовать? Уже почти все драгоценности старуха скупщикам отдала. А когда они закончатся на что жить? Ни мяска постненького, ни сметанки, ни колбаски хорошей лишний раз не купишь. Эх - хе, хе. Старость –не в радость».

Глава вторая.

В кирпичный дом «сталинской» планировки, стоящий на правом берегу Иртыша, Михаил Петрович заселился полгода назад. До этого они с женой и с семьёй младшего сына проживали в Москве, в четырёхкомнатной квартире, которую он получил после ухода в отставку из рядов Советской армии. Более тридцати лет этот симпатичный внешне и внутренне человек отдал служению своему Отечеству под названием СССР. Окончив в 1957 году Уральский политехнический университет, Михаил Петрович не раздумывая, согласился стать военным строителем и прошёл славный путь от заместителя командира взвода до командира крупного войскового инженерно –строительного подразделения и в звании полковника уволился в запас. Много где пришлось побывать этому человеку за свою военную карьеру. Заново возводил дома в Армении после Спетакского землетрясения, строил ракетные пусковые площадки в тайге и голой степи, прокладывал дороги из бетонных плит через болота, возглавлял различные государственные и военные комиссии по проверке качества возводимых объектов. А перед самым уходом в отставку участвовал в строительстве многих значимых объектов в столице. 
Почти три года прожили Михаил Петрович с женой в Москве и были влюблены в неё по - настоящему. Путешествовали по историческим местам, ходили в театры и концертные залы, художественные выставки и галереи и регулярно посещали православный храм, стоящий недалеко от их дома. И, наверное, это могло продолжаться ещё долго, если бы однажды Михаил Петрович не принял решение съездить на свою малую родину в Тюменскую область, на которой не был более пятнадцати лет. Он созвонился с близкими родственниками, которые проживали в разных уголках страны, и пригласил принять участие в намеченном мероприятии. Смогли это сделать ни все, но и тех, кто откликнулся положительно, оказалось одиннадцать человек. Три брата и восемь членов их семей. Собравшись в городе Тобольске, рано утром они сели на речной трамвайчик и направились по Иртышу, в сторону Омска. Впереди их ждали ни только приятные минуты встречи с родными местами, но тяжелые морально -психологические испытания.
Сойдя на пристани районного центра Вагай, дальше десант родственников двинулся на рейсовом автобусе до села Ушаково, от которого до их родного посёлка Шангинска было всего десять километров. С замиранием сердца смотрели они в окна автобуса на стоящие стеной вдоль дороги высокие деревья тайги и на небольшие речушки, тёмными водами пробегающие под мостами.
От Ушаково до конечной цели пришлось добираться в прицепленной к колёсному трактору «Беларусь», телеге. На ухабинах трясло так, что зуб на зуб не попадал. Но главным было не это, а то, что родственники увидели, когда вплотную подъехали к тому месту, где должен был находиться родной посёлок. Его на этом месте не оказалось. Словно и не стояло никогда. А вместо его на всей территории стройными рядами росли сосны, ели, берёзы и осинки. По телу Михаила Петровича пробежала нервная дрожь. «А где же Шангинск? Что с ним произошло? Неужели сгорел?»,- вырвались наружу слова, которые не имели уже никакого значения. Посёлок спецпереселенцев, который люди, лишённые советской властью гражданских прав, строили своими руками в этом суровом крае, исчез с лица земли навсегда.
Неприятный сюрприз ждал родственников и на кладбище. Вернее, то, что от него осталось. Больше часа они обследовали его заросшую территорию, пока не нашли, наконец, могилы матери, бабушки и деда по отцовской линии. Наведя на них порядок, какой возможно было осуществить в полевых условиях, они примостились рядом и устроили поминальный обед. Братья вспомнили обо всём, что только сохранилось в их памяти. И, конечно, о том, как их отец, работавший скотником в колхозе, в сентябре 1937 года был арестован сотрудниками НКВД за так называемую контрреволюционную деятельность и отправлен в город Омск, где решением «тройки» его осудили по статью 58 и приговорили к высшей мере наказания –расстрелу. Но официальное свидетельство, полученное в 1963 году, гласило, что Пётр Сергеевич умер от сердечной недостаточности в 1943 году, которому, естественно, никто из родных не поверил. До смерти Сталина, и даже несколько лет после неё, все члены семьи, невзирая на возраст и пол, состояли на учёте в поселковой комендатуре и постоянно отмечались. Михаил Петрович хорошо помнил, как он –шестилетний пацан ездил  с матерью в Омск разыскивать отца. Но их поездка оказалась безуспешной. В канцелярии управления НКВД молодой и очень развязный сотрудник, недослушав Марию Егоровну, прервал на полуслове, и с презрением глядя на неё, произнёс: «Врагов народа мы в Омске долго не держим. Твой муж давно отправлен в Тобольскую тюрьму».
В начале 1938 года они вновь направились на поиски отца, но уже в Тобольск. С трудом пробились к заместителю начальника местного НКВД, который с ехидной, перекошенной улыбкой на лице заявил: «Таких, как твой муж в Тобольской тюрьме тысячи. Так что сидит он там или уже нет, сказать не могу. Оставляй заявку и жди ответа». Мама встала перед ним на колени и заплакала. Но, не моргнув глазом, заместитель начальника вызвал в кабинет охрану и приказал выставить настойчивую женщину за порог. При этом он продолжал  нахально улыбаться и откровенно рассматривать мать. Почему –то именно таким запомнил этого страшного человека маленький Миша …   

В Тобольск родственники вернулись на второй день, переночевав в  маленькой, но уютной  гостинице районного центра.  Эта поездка так разбередила душу Михаила Петровича, так всколыхнула в нём нежные и ностальгические чувства к родителям и другим родственникам, покоившимся на заброшенном кладбище исчезнувшего посёлка спецпереселенцев, что он принял решение перебраться поближе к ним, чтобы чаще навещать и сделать всё от него зависящее для увековечивания их памяти.
Посоветовавшись на семейном совете, они с женой приобрели в Омске трёхкомнатную квартиру и переехали на постоянное место жительство в сибирский край, оставив сына с семьёй одних в Москве. К новым условиям бытия привыкли быстро. А вскоре Михаил  Петрович стал сотрудником областной газеты, так как незадолго до выхода в отставку окончил заочную школу военных корреспондентов. Не забывал он и родной Шангинск. За полгода проживания в Омске, он трижды посетил малую родину, а в один из приездов на месте бывшего барака, в котором жил до 18 лет, с помощью добровольных помощников из села Ушаково установил огромный бетонный православный крест и заменил на могилках родных деревянные кресты на гранитные памятники. И вообще, он и его жена ни сколько не жалели о том, что поменяли столицу страны на столицу сибирского края. Их очень вдохновляла на хорошее настроение окружающая природа и доброта людей. 
Постепенно, супружеская пара подружилась с соседями по подъезду и лестничной площадке. В основном это были люди приветливые и, по –сибирски, добрые. Но были и такие, к которым почему-то не лежало сердце. К ним Михаил Петрович относил сухощавого, подслеповатого, совершенно лысого и слегка сутулого старика из 102 квартиры, дверь которой находилась напротив их. При редких встречах в лифте или коридоре лестничной площадки, старик с неохотой отвечал на его приветствие и тут же отводил глаза в сторону. Постепенно в сознании Михаила Петровича стало возникать понимание того, что этого человека где –то уже видел. Он усердно напрягал память, но вспомнить так и не смог. «Ладно. При первой же возможности поговорю со стариком. Может, что нибудь прояснится»,- успокаивал он себя и продолжал активную жизнь.
Однажды, ранней весной такой разговор между стариком и Михаилом Петровичем, наконец, состоялся, который доставил обоим массу неожиданных эмоций. Произошёл он по инициативе старика, который первым не выдержал осторожных и вопросительных взглядов на себе постоянно улыбающегося соседа. Степан Матвеевич сидел на лавочке в сквере перед домом, и на весеннем солнышке грел свои старые кости. Заметив ещё издали идущего домой на обед соседа, он подождал, когда тот поравняется, и скрипучим голосом поздоровался: «Добрый день. Всё бегаешь, всё торопишься? Наверное, дел невпроворот на работе?». Михаил Петрович даже удивился многословию старика и невольно остановился. «Садись рядом. Может, разговор, какой общий найдётся»,- предложил старик. Михаил Петрович секунд пять подумал, затем подошёл к лавочке и сел. «Может, и найдётся тема для общего разговора. Но сначала давайте познакомимся. А то живём уже почти год рядом, а как звать величать друг друга не знаем», - предложил Михаил Петрович и добавил: «Меня Михаил зовут, по отчеству Петрович». «Степан Матвеевич. А мою бабку величают Евдокия Михайловна»,- сообщил старик.
«Вот, наконец, и познакомились. Хотя в меня  давно закралось чувство, что я с Вами где –то встречался. Может, это просто заблуждение и я Вас спутал с кем –то другим, но вопрос такой у меня к Вам появился. С самого первого раза, как только увидел»,- не сдержался Михаил Петрович. «Всё может быть. Ты кто по профессии?»,- спросил старик, явно нервничая. «Военный строитель в отставке, а сейчас корреспондент областной газеты». «Тогда, наверное, в клубе ветеранов могли встречаться. Я раньше часто туда похаживал. Как никак, почти всю войну в действующей армии прослужил»,- подсказал старик и почему –то отвернул лицо в сторону.  «Нет, в клубе  ветеранов мы не могли встретиться. Во –первых -я только год назад в Омск переехал жить, а во-вторых - в клубе ветеранов ещё ни разу не был. Где –то в другом месте видел. А может, и впрямь ошибаюсь». «Бывает. И со мной не раз такое происходило»,- прохрипел старик и, поднявшись со скамейки, добавил: «Пора домой идти. Евдокия, поди, заждалась уже к обеду».
После этой встречи прошло дней десять. Весна уверенно входила в свои права, прогревая воздух и землю тёплыми лучами солнца. На родительский день Михаил Петрович с женой съездили в Шангинск и посетили могилки родных. С приходом тепла стал чаще выходить на улицу и Степан Матвеевич, у которого, после памятной встречи с соседом, добавились дополнительные причины для тревог и опасений. Но однажды его осенила неожиданная мысль: «А почему я должен опасаться этого писаку? Что он мне сделает, если даже узнает о моей прошлой жизни? Нет моей вины в том, что происходило более пятидесяти лет назад. Пусть к руководству партии и правительства того периода претензии предъявляет. А я человек маленький. Мне приказывали, я исполнял. Наоборот, я даже могу его сделать знаменитым журналистом, рассказав ему некоторые подробности о том, как вершилось в тридцатые годы правосудие над оступившимися советскими людьми. Не бесплатно, конечно. Жить –то на что –то нам со старухой надо».
Своё предложение старик озвучил Михаилу Петровичу в первую же встречу. После приветствий, он прямо заявил: «Хочу помочь тебе стать знаменитым. Тема у меня есть, которую ты ни когда и не от кого больше не услышишь. Если интересно, то заключим письменный договор, и я подробно изложу тебе её».  От неожиданности, Михаил Петрович даже растерялся. «Что за тема? И чем она может быть интересна читателю?». «Сначала договор  заключим, а потом уж и о теме поговорим»,- настаивал старик. «На предмет чего вы предлагаете заключить договор?». «Хочу, если вдруг задумаешь после разговора со мной написать статью, чтобы ты гарантировал мне не указывать в ней мою фамилию и имя. И ещё. Меня так же интересует материальное вознаграждение за откровенность и за очень ценный материал, связанный с репрессиями в Сибири». «А у Вас –то какой может быть ценный материал по тем страшным событиям?»,- насторожился Михаил Петрович. «Это мой секрет, который могу тебе открыть только после подписания договора»,- прозвучал холодок в скрипучем голосе старика. «Хорошо. Я подумаю над Вашим предложением и сообщу при первой же возможности».
Неожиданное и очень интригующее предложение Степана Матвеевича застало Михаила Петровича врасплох. Его даже в жар бросило. В голове мгновенно возникли вопросы: «Кто этот старик? Что он может знать о репрессиях тридцатых? Может, сам участник этих событий или даже организатор их?». Немного успокоившись и посоветовавшись с главным редактором, он принял положительное решение по заключению со стариком сделки и сообщил ему об этом. Тот крякнул, улыбнулся глубоко -утопленными колючими зрачками и изрёк: «Встречаться будем по вечерам в твоей квартире. В моей - нам Евдокия не даст спокойно разговаривать. Если согласен на эти условия, то готов прийти к тебе хоть сегодня». «Договорились. Первую встречу начнём завтра в восемь часов вечера».
Степан Матвеевич пришёл без опоздания. Вежливо поздоровался и, по предложению Михаила Петровича, прошёл в небольшую комнату, служащую хозяину кабинетом. «Хорошо устроился. Все условия есть для плодотворной работы»,- произнёс Степан Матвеевич, осмотрев самым пристальным образом кабинет. «Присаживайтесь поближе к столу. Не будем зря время терять и начнём беседу»,- предложил Михаил Петрович. «Давай начнём. Но только перед этим подпишем договор»,- пробубнил старик и вытащил из внутреннего кармана пиджака, сложенные вчетверо и исписанные крупным подчерком, два листа. «Во всём должен быть порядок»,- добавил он. Михаил Петрович внимательно изучил содержание и, взяв ручку, аккуратным подчерком расписался. 
«Ну, вот. Теперь всё в порядке. Но есть ещё устная просьба. В моём рассказе будут встречаться подробности, которые могут у тебя вызывать негативные эмоции. Поэтому прошу держать себя в руках и не перебивать»,- предупредил старик и, получив молчаливое согласие, приступил к изложению своего интригующего повествования.

                Глава третья.


«На дворе стоял 1920 год. В стране разруха, голод, нищета и гражданская бойня. Из –за войны с Германией и проходящих революционных процессов в европейской части страны на половину сократились посевные площади и поголовье скота. Не знающие специфики народного хозяйства России и не умеющие руководить его процессами, большевики стали лихорадочно искать пути сохранения власти и установления на годы своей гегемонии. Так появились враги народа – кулаки и их мнимые вдохновители – бывшие царские офицеры и представители других партий.  Большевицкая пропаганда работала день и ночь для того, чтобы оболванить головы простых людей. И это ей в основном удалось сделать. До такого вывода я сам дошёл, но уже в солидном возрасте.
Архангельская губерния, в которой я родился и рос, жила намного хуже, чем южные, благоприятные для земледелия регионы. Поэтому, когда в Губернский исполком советов пришло Постановление Совета народных комиссаров от 20 июля 1920 г., подписанное Лениным, в котором говорилось:
«Пункт №1. Обязать крестьянство Сибири немедленно приступить к обмолоту и сдаче всех излишков хлеба урожаев прошлых лет, с доставлением их на станции железных дорог и пароходные пристани.
Пункт№4. Виновных в уклонении от обмолота и от сдачи излишков граждан, ровно, как и всех допустивших это уклонение, карать конфискацией имущества и заключения в концентрационные лагеря как изменников делу рабочее – крестьянской революции.
Пункт №7. В целях обеспечения  полного обмолота и сдачи хлебных излишков вменяется в обязанности начальнику войск ВОХР(внутренней охраны республики) выполнить в срочном порядке полностью предъявленное Наркомпродом требование на вооружённую силу для Сибири (в количестве 9000 штыков и 300 сабель). Причём отряды должны быть обмундированы и полностью укомплектованы и представлены не позднее 1 августа с.г.», - власти губернии с большой охотой делегировали в состав формирующегося воинского подразделения   более тысячи молодых парней. В их числе оказался и я, шестнадцатилетний паренёк. В начале сентября первый эшелон с новоиспечёнными бойцами ВОХР и со всем войсковым скарбом отошёл от платформы вокзала и направился в сторону неизвестной и потому пугающей Сибири.   
Конечным пунктом назначения для эшелона был город Омск, в котором ещё совсем недавно находилась ставка Верховного правителя России и Главнокомандующего белой армии – адмирала Колчака. Поэтому, уже через несколько дней мне, в составе кавалерийского эскадрона, к которому был приписан, пришлось принять первый бой с недобитыми бандами белогвардейцев. Тот бой мало, чем запомнился мне. Разве только тем, что подо мной был убит конь, который, падая, своим туловищем придавил ногу. А после него были ещё стычки с бандами, в которых я мужал, как боец красной армии и привыкал к человеческой крови. Первую загубленную чужую душу помнил долго. Искренне мучаясь и страдая по этому поводу. Но к моменту начала крестьянского восстания в Ишимском уезде я уже превратился в хладнокровного и опытного бойца, способного пойти на любые жертвы ради победы мировой революции и Советской власти в России. Не размышлял и над вопросом незаконных действий коммунистов в период проведения продразвёрсток. Я им безгранично верил и делал всё от меня зависящее, чтобы они быстрее победили и выполнили свои обещания, данные простому народу. Беспрекословно выполнял команды своих идейных хозяев, даже если они требовали лишения жизни их противников. И, как многие сослуживцы, считал сибирских крестьян врагами Советской власти, которых необходимо было усмирить любыми способами. Наводя в населённых пунктах революционный порядок, большинство бойцов Красной армии одновременно грабили их граждан, забирая у тех всё, что попадало на глаза. Красноармейцы были уверены в своей безнаказанности и безграничной терпимости бородатых мужиков. А когда те не выдюжили оскорблений, издевательств и унижений и поднялись на защиту своих прав, то бойцы Красной армии, по приказу командиров,  стали их безжалостно уничтожать. Я активно участвовал в той братоубийственной бойне, не похожей ни на одну войну. Но на всём её протяжении у меня ни разу не возникало чувство жалости и сострадания к сибирским гражданам. Я стрелял в них, рубил шашкой и топил в реках, болотах  и озёрах. Однажды, мой непосредственный начальник– помощник командира полка Лушников, заметив, как веду себя с пленными крестьянами, сказал: «Дюже злой, ты паря. Как бы тебе самому не пришлось испытать то, что деяшь с ними». Но так уж судьба устроена. Командир предупреждал меня, а испытал ненависть мужицкую на себе. В одном из боёв Лушников был ранен и попал в плен к бандитам. Те его сначала избили до полусмерти, затем спереди и сзади привязали вожжами по снопу не обмолоченной пшеницы и подожгли. Страшной смертью пал мой командир, награждённый незадолго до этого Орденом Красного Знамени.
Позже мы с лихвой отомстили бородатым мужикам за него и за всех красноармейцев, которых они отправили на тот свет. За каждого нашего убитого, уничтожали не меньше десяти. А самым непримиримым выкалывали глаза, отрубали руки и причинные места. В общем, как говорится, глаз за глаз, око за око. Ну и мародёрствовали потихонечку, конечно. Сибирские мужики при царском режиме богато жили. Полон дом разного барахла имели. Даже карательные отряды Колчака не всё успели у них выгрести. Кое -что и нам осталось. А что крестьяне могли сделать, когда на нашей стороне закон и власть. Не отставали от рядовых бойцов и красные командиры. Гребли всё, что было ценным. Одежду, обувь, коней, упряжь, даже серебряные ложки и подстаканники реквизировали у врагов народа –кулаков. С конца 1920 по декабрь 1921 года боролись с этими бандитами. Многих отправили на тот свет. Тысячи. Сейчас как вспомню о той мясорубке, аж дрожь по телу мурашками бегает! Страшно становится. Погибнуть ведь мог в свои юные годы! Хоть на вид был и крупный, а внутри ещё сырой. Всё удаль свою старался показать. Эх, хе - хе. Дурачком тогда был несмышленым», - старик замолк, посмотрел на часы, весящие на стене, и нервно зевнул. Молчал и Михаил Петрович, не зная как реагировать на услышанное.
После продолжительной паузы, старик со свистом выдохнул из лёгких воздух и продолжил: «После подавления крестьянского бунта в Тюменской и соседних губерниях, я ещё почти три года в составе специального отряда, вылавливал и уничтожал врагов народа. Тяжело жилось тогда  людям. Голод, болезни, отсутствие в деревнях молодых мужиков и гужевого транспорта сильно подорвали сельское хозяйство. А командиры нам одно твердили: «Не теряйте бдительность. Враг не дремлет и может в любой момент снова подняться на восстание! А кому было подниматься против Советской власти? Старики, да дети, которые были запуганы до смерти. В общем, хорошо сделали мы свою работу. Но домой, в Архангельск я не торопился. Мне нравилось быть военным. Вплоть до двадцать девятого года в составе ВОХР находился. Успел повоевать на Алтае и в Приморье. И везде нашими врагами были простые сибирские мужики. К этому времени я уже начинал понимать, что вспыхивали бунты стихийно, без участия в их рядах царских генералов и полковников. 
         В 1928 году наше воинское подразделение вернулось в Омск и приступило к охране важных объектов, включая здания Областного комитета коммунистической партии, Облисполкома и Управления НКВД(народный комиссариат внутренних дел). В те годы я уже был внешне видным и зрелым мужчиной. Да и на лицо не урод. Однажды, находясь в здании УНКВД, я заметил девушку, которая со стопкой бумаг выходила из кабинета начальника. Она мне с первого взгляда приглянулась. Высокая, под стать мне, стройная, с крупными чертами лица, большими глазами и с тонкими в разлёт, как крылья, чёрными бровями. Вскоре мы познакомились. Я узнал, что девушку зовут Дуся, работает она машинисткой - стенографисткой и приходится дочерью одному из начальников УНКВД Омской области. После этого мы с ней стали часто встречаться, а в январе 1929 года поженились и вот уже более шестидесяти лет живём вместе.  Практически через месяц меня пригласил к себе в кабинет начальник УНКВД товарищ Горбач и предложил перейти на службу в его ведомство. Я понимал, что это произошло с подачи моего тестя, поэтому, почти не раздумывая, согласился. После этого жизнь моя значительно улучшилась. Мы с Дусей получили небольшую однокомнатную квартиру в центре города и стали строить планы на будущее. Да и на службе всё складывалось нормально. Мне присвоили звание младшего лейтенанта госбезопасности и определили на ответственный, но спокойный участок. Выявлял в городе и области сомнительных элементов, вербовал и создавал агентурную сеть среди населения, выполнял фельдъегерские и другие секретные поручения начальников». После этих слов в комнате вновь наступила тишина.
          Сидевший за столом и записывающий слова Степана Матвеевича в блокнот ( старик категорически был против записи на диктофон и видиокамеру), Михаил Петрович посмотрел на старика и заметил на его лице следы нерешительности, а в глазах испуг. «Всё. Сейчас спрячется в скорлупу и прекратит свой страшный рассказ»,- мелькнуло у него в голове. «Наверное, Вы устали? Может, на сегодня закончим?», -вежливо, как смог, спросил  Михаил Петрович.  «Если не трудно, принеси мне глоток воды. Что-то в горле пересохло»,- прохрипел Степан Матвеевич.
«Такая жизнь продолжалась почти пять лет. За это время у нас с Дусей родились сын и дочь, и мы переехали в большую трёхкомнатную квартиру ведомственного дома. И, наверное, всё было бы хорошо, если бы Советская власть не приступила к поголовной коллективизации и раскулачиванию. Повсеместно стали вспыхивать стычки с крестьянами, не желающими вступать в колхозы, и кулаками, отказывающимися передавать своё нажитое добро в общий котёл. В дело вновь пошли репрессивные меры воздействия. Особенно тяжёлой обстановка была на территории Ишимского района, где отделом НКВД руководил лейтенант госбезопасности Бараусов Николай. Его подчинённые днём и ночью вылавливали состоящих на особом учёте участников восстания в 1921 году, и недовольных крестьян, и, заводя на них «дела» по статьям: 58, часть первая, 58, часть шестая и 58, часть одиннадцатая, отправляли в Омск.  А в Омске разговор с ними был коротким. Утром заседание «тройки», а вечером к «стенке». Нас тогда ещё к проведению расстрелов не привлекали. Тюремные чекисты сами справлялись. Всё изменилось после того, как в центральной газете «Правда» была опубликована статья: «Пора Омским большевикам заговорить полным голосом!». Это было в конце мая 1937 года, а в начале июня начальника Омского УНКВД Салынь вызвали в Москву и провели с ним жёсткий разговор. По прибытии домой он собрал всех начальников оперативных секторов и поставил перед ними задачу по изъятию всего контрреволюционного элемента, проводящего антигосударственную деятельность, на подконтрольных им территориях. И работа началась. Но, как вскоре оказалось, недостаточная, чтобы удовлетворить требование Центральных органов власти. Салынь  был освобождён от должности начальника УНКВД и арестован, а на эту должность назначен капитан госбезопасности Валухин. С этого момента начался самый страшный этап проведения карательных мер. Одна операция по задержанию контрреволюционных элементов следовала за другой, во время которых особое внимание уделялось «группировкам» в несколько человек»,- выдал очередную порцию слов Степан Матвеевич и, по – старчески, громко прокашлялся.
Немного помолчав, он предложил: «Давай наш разговор перенесём на завтра». Это заявление старика Михаилу Петровичу не очень понравилось, так как он находился в режиме ожидания главного разговора, но делать было нечего, и он ответил: «Хорошо. Отложим на завтра». 


Глава четвёртая.

Но на следующий день разговора не состоялось. У Семёна Матвеевича ночью подскочило давление, и его жена вынуждена была вызывать скорую помощь. Оклемался он только через неделю. Проанализировав информацию, полученную от  старика, Михаил Петрович сделал вывод, что тот многое о своей прошлой жизни не договаривает. «Следующий раз, если разговор продолжится, жалеть старика не стану, а буду сам задавать наводящие вопросы. Может, удастся разговорить, и узнать более подробно о репрессиях и о его роли в них». А в том, что Степан Матвеевич такими секретами располагает, он уже не сомневался.
Встреча состоялась, как и в первый раз, в сквере перед домом. Михаил Петрович первым поздоровался со стариком и справился о его здоровье. «А что мне ещё от него ждать? Поднялся утром с кровати и уже хорошо. Так что, если не возражаешь, давай продолжим разговор»,- ответил Семен Матвеевич и одними холодными глазами скупо улыбнулся. И уже на следующий вечер они вновь встретились в квартире Михаила Петровича.
«На чём мы закончили прошлый раз?»,- спросил старик. «На том, что после смены начальника в Омском Управлении НКВД, начался самый страшный этап карательных мер»,- ответил Михаил Петрович. «Ну да, ну да. Всё так и было. Сотнями в Омск привозили контрреволюционеров разных мастей, обвинённых по 58-ой статье. «Тройка», в которую входили Председатель облисполкома, секретарь обкома КПСС и начальник УНКВД, специальная коллегия  областного суда и трибунал СИБВО - по двадцать часов в сутки работали по вынесению приговоров обвиняемым. Так старались угодить Центральному руководству страны, что выносили приговоров больше, чем имели лимит. Сначала Горбач –начальник Омского УНКВД был вынужден обратиться к наркому Ежову с просьбой -«добавить лимит». На его письме даже сохранилась резолюция Сталина: «За увеличение лимита до 9 тысяч». А несколько позже уже его приемник направил секретное письмо с текстом: «НКВД. Ежову. Операция по вашему приказу 00447 закончена. Всего осуждено «по первой категории» - 11050 и по второй - 5004. Приведение приговора в отношении 50 человек, рассмотренных сверх утверждённого лимита «по первой категории», задержано. Прошу утвердить. Начальник УНКВД Омской области Валухин. 10.12. 1937г.». Следом за этим письмом свою просьбу высказало, и руководство обкома КПСС и вскоре получило ответ: «Политбюро ЦК ВКП(б) удовлетворило просьбу Омского обкома ВКП(б) об увеличении дополнительного лимита «по первой категории» на тысячу человек. 10 мая 1938 г.».
Меня уже в это время в Омске не было. В соответствии с приказом УНКВД я был переведён в Тюменский городской отдел НКВД сначала на должность заместителя оперуполномоченного, а затем оперуполномоченным. А обо всех тайнах, происходивших в Омском УНКВД мне позже рассказала Дуся, которая, как машинистка –стенографистка присутствовала на всех секретных совещаниях и участвовала в подготовке документов.
В Тюмени мне работа больше нравилась, чем в Омске. Начальником ГО НКВД и Тюменского оперсектора в то время работал Петров Николай Николаевич. В период 1937- 38 г.г. в  Тюменский оперсектор входили районы: Тюменский, Велижанский, Нижнетавдинский, Верхнетавдинский, Исетский, Упоровский, Ялуторовский, Новозаимский и Омутинский. Подчинение начальников райорганов НКВД Петрову шло только по линии проведения операции. В остальном же они подчинялись непосредственно Омскому УНКВД. На востоке области действовал Ишимский оперсектор, а на севере Тобольский, которые Петрову не подчинялись ни по каким направлениям. 
В Тюменском ГО НКВД существовало несколько отделений: социально –политическое, которым руководили - я, Беречинов, Новиков и Пушкарёв; экономическое – руководители Бобылёв и Корчагин; особый отдел – руководители Акимов и Бондаренко; особым отделом по дивизии – руководили Грузинов и Оборин; тюремным отделом - Скардин. Работали мы слаженно и очень эффективно», - старик на время замолк, чтобы перевести дух. Михаил Петрович тут же воспользовался заминкой и спросил: «А с чего начинались «операции» НКВД и как они проводились?».
«Начинались они после получения приказа Петрова Н.Н. или непосредственно от работников областного Управления НКВД. Арестовывались ссыльные;  политические; церковники (священники, дьяконы, монахи); белые офицеры, активные участники бандитского восстания крестьян в 1921 году; кулаки и другие гражданские лица. Первые аресты производились на основании имеющихся  у нас  материалов об антисоветских действиях этих лиц, а потом уже некогда было обрабатывать документацию, и арестовывали просто определённых граждан, которые заказывались. При этом нам говорилось, что нужно вскрывать контрреволюционные «группировки». Но для вскрытия таких «группировок» времени не хватало. Поэтому мы не могли разрабатывать арестованных ни оперативным путём, ни следственным. Вполне понятно, что проходящие по многим делам нашего городского отдела НКВД «группировки» фактически не существовали.
Справки на арест граждан составлялись работниками того отдела, который разрабатывал этих граждан. Справка утверждалась начальником ГО НКВД или работником его замещающим. При аресте учитывалось или наличие имеющихся материалов, или принадлежность этого лица к какой –то «группировке», на которую ещё никаких материалов не было. После ареста начинался допрос свидетелей в отношении арестованного. Свидетели выбирались по совместной работе, по знакомству с арестованным. Повторяю, что вести следствие было некогда, так как на это не давало времени  УНКВД по Омской области. Нас всё время торопили. При аресте граждан иногда испрашивались санкции прокурора, а иногда не испрашивались. Почему не испрашивалась санкция на арест у прокурора, я пояснить не могу. Видимо так было положено».
«А лично Вы много расследовали дел?», -спросил Михаил Петрович. Старик почему –то поднял глаза в потолок и через минуту неопределённо «прошамкал»: «Вёл и я некоторые дела. Да и как мог отказаться от них, когда в ГО НКВД сотрудников раз, два и обчёлся. Приходилось даже курсантов Омской милицейской школы привлекать».
«Семён Матвеевич, расскажите, много жалоб поступало от арестованных на незаконные методы следствия? Как готовились «дела» для доклада о них на заседаниях «тройки» УНКВД по Омской области? Как происходило рассмотрение дел на этих заседаниях?», -решил взять инициативу в свои руки Михаил Петрович. Но отвечать на поставленные вопросы старик не торопился. Он сделал несколько глотков остывшего чая, из стоящей на столе кружки, посмотрел в окно, за которым начинало смеркаться и только потом, почти шепотом заговорил: «Особых незаконных методов ни я и ни мои коллеги к арестованным не применяли. Мы их измором брали, допрашивая подолгу и в основном ночами. Через несколько дней сила воли покидала арестованных, и они начинали признавать свою вину перед Советской властью, оговаривая иногда друзей и своих близких. Но жалоб от арестованных о каких –то незаконных методах, применяемых к ним во время допроса, в вышестоящие органы никогда не поступало. С подготовкой «дел» обстояло ещё проще. Из Управления НКВД по Омской области звонили по телефону нашему начальнику или его заместителю, а те давали команду работникам оперсектора об ускорении расследования «дел» ещё незаконченных и составлении «повесток», по которым докладывались «дела» на заседаниях «тройки».
Первое время «тройка» требовала зачитывать показания отдельных обвиняемых и свидетелей, а позже, когда «дел» стало больше, то докладывалось только то, что указывалось потом в решении «тройки». Таким образом решение «тройки» повторяло то, что было указано в наших «повестках». Разбора состава преступления на заседании «тройки» не было. В отдельные дни в течение часа я докладывал «тройке» «дела» на 50 -60 человек. Понятно, что я не мог сделать детального разбора состава преступления и члены «тройки» не могли полностью ознакомиться с материалами «дел». Я заметил, что к расстрелу приговаривались больше пожилые люди».
«Вы можете назвать какое-то «дело», которое разрабатывали сами от начала и до конца?», - вставил вопрос Михаил Петрович. Степан Матвеевич задумался ненадолго и ответил: «В самом начале работы в Тюменском ГО НКВД, мне была поручена разработка «дела» «церковников». Главными фигурантами его были поп Протопопов Алексей, дьякон Сажин и одна пожилая прихожанка по фамилии Моор. Но к моменту ареста всей этой группы разработка была ещё не закончена. Однако работники УНКВД Омской области и Петров потребовали от меня, чтобы срочно завершил расследование, приступил к аресту антисоветски настроенных служителей культа и обязательно «вскрыл» среди них контрреволюционную «группировку». В начале июля 1937 года была арестована «группа» церковников …  Человек 30 по этому «делу» проходило».

Метнув взгляд в сторону хозяина квартиры, записывающего в блокнот его слова, старик словно спохватился: «Да что я! В отделе были такие резвые сотрудники, с которыми я и рядом не стоял. Например, Здоровцев. Он в 1934 году был начальником управления НКВД по Обь – Иртышской области, а позднее заместителем начальника Омского УНКВД. Его весь Север боялся. А самым активным был Акимов! Его особый отдел занимался офицерством и бандитами двадцать первого года. Все главные дела по тюменской области были Акимовские… Скардин – оперуполномоченный по тюрьме тоже был жестоким и непримиримым к врагам советской власти. Много на его руках кровушки заключённых»:
«Сколько же «дел» прошло по Тюменскому горотделу и по Тюменскому оперсектору НКВД?»,- задал очередной вопрос Михаил Петрович. «Чёрт его знает. Если бы только одиночки были, как, например, троцкисты, которым обычно по десять лет давали или оформляли ссылку, то посчитать легче. А тут возникли «организации», пошли расстрелы… Как сосчитаешь? Повторяю: трудность в том, что арестованных представляли «организациями». «То –есть, самих «организаций» не было. Их просто представляли?!». «Фактически не было. Но в протоколах писалось: «Организация»..  Вот, например, собрались  мужики вместе и, выпив самогонки или браги, начинали слова разные про Сталина говорить. Диктатор, сволочь, такой –сякой. Наш информатор докладывал об этом нам. Мы тут же составляем протокол, что группа лиц активно ведёт контрреволюционную деятельность и выступает против руководителей партии и правительства. Не будешь же в протоколе писать высказанные ими оскорбительные слова в адрес вождя нации и отца всех народов. Дело, разумеется, шло на «тройку».
«А затем «тройка» заочно приговаривала этих людей к расстрелу?». «Само собой. Ей только докладывали, никого для суда не вызывая. Оттуда к нам в оперсектор возвращался уже готовый приговор». «А человек где в это время находился, пока «тройка» приговор выносила?». «В тюрьме, конечно. Где ему ещё быть. Мы получали из Омска приговор и приводили его в исполнение». «Кто мы?». «Как кто? Оперативный состав. В натуре это очень даже просто выглядело. За приведение приговоров в исполнение отвечал комендант Бурдин и никто больше. Для этих целей он в бывшем складе оборудовал специальную комнату, обив её стены толстым слоем кашмы, чтобы не было слышно выстрелов и криков. Осужденного к высшей мере наказания вводили в неё, и он, не догадываясь, что за загородкой  уже находятся мёртвые, снимал с себя вещи и выслушивал приговор. Потом его ставили на колени и расстреливали. Сначала стреляли, конечно, в затылок, а затем делали контрольный выстрел в висок. Сразу после расстрела тела заворачивали в полога, чтобы кузов в машине не запачкать, и увозили на Затюменское кладбище, где уже были готовы могилы. Их в основном копали милиционеры». «А кто расстреливал приговорённых?». «Любой сотрудник НКВД, на которого укажет начальник оперсектора Петров. А куда денешься? Хотя мало было желающих этим грязным делом заниматься, но отказаться никто не мог. Мы все хорошо знали, как обошлись со Здоровцевым. Хоть и заслуженный был работник НКВД, который в начале тридцатых годов сумел без единого выстрела успокоить Казымское восстание хантов – оленеводов, а не пожалели, арестовали и расстреляли. О нас и говорить нечего».
«Вы сказали: «Мало желающих было». Но всё -таки желающие были?», -не выдержал Михаил Петрович. Старик сверкнул белками выцветших глаз, нервно передёрнул губами и уклончиво ответил: «Были, конечно, и такие. А что сделаешь? Жить-то всем хотелось». «Вы обмолвились, что в основном занимались подготовкой «дел» для рассмотрения «тройки», которая приговаривала по ним людей к ВМН… Вам хоть иногда жалко было человека, который вашими стараниями отправлялся в «секретную комнату»?». «Конечно, некоторых было очень жалко. Но первое время мы и сами не ожидали, что приговоры будут расстрельные!». «Почему не ожидали? Сами же натягивали «дело» на пятьдесят восьмую статью». «Вот так и не знали! А уж потом, когда «дела» «Организаций» стали передавать в «Тройку», догадались, что она потребует им расстрельного приговора. Но это особенно Акимов старался, у него все арестованные были –террористы. Он вообще мужик был такой….. Я в отличие от него, арестовывал только одиночек»,- вновь перешёл в глухую защиту Степан Матвеевич. Почувствовав, что старик и вовсе может замкнуться и прекратить тяжёлый для обоих разговор, Михаил Петрович предложил: «Давайте, на сегодня закончим, а денька через три вновь встретимся и продолжим беседу. Может, к этому времени Вы ещё какие –то подробности вспомните». Старик устало поднялся с дивана и, не прощаясь, пошёл на выход из кабинета.


Глава пятая.

       Однако, их встреча состоялась ни через три дня, как предлагал Михаил Петрович, а только через полтора месяца. Поняв, что старик не будет с ним до конца откровенным, Михаил Петрович решил попытаться найти какие нибудь официальные документы о работе Омского и Тюменского НКВД в тридцатые годы. Он взял в редакции официальное задание на изучение в областных и городских архивах темы репрессий и с головой окунулся в эту работу. Взаимопонимание с сотрудниками архивных заведений достигалось очень трудно. Документы под грифом: «Совершенно секретно», «Секретно», и даже «Для служебного пользования» всё ещё охранялись ретивыми канцелярскими «служаками». Но армейская настойчивость, человеческая мудрость и откровенные взятки в виде подарков и банкетов, сделали своё положительное дело. Просидев в закрытых учреждениях Омска, Тюмени, Тобольска и Ишима без перерыва больше месяца, Михаилу Петровичу удалось, хоть и не в полном объёме, найти то, что являлось главным убедительным аргументом для продолжения разговора со стариком. Нашёл он и ответ на мучающий его вопрос о судьбе отца, который потряс его до глубины души.   
Когда, наконец, Степан Матвеевич вновь появился в кабинете Михаила Петровича, он прибывал в бодром духе и хорошем настроении.
«Затянулся наш разговор. Пора бы и закругляться. Что –то совсем с финансами трудно стало», - произнёс старик и криво усмехнулся. «А дети, почему вам не помогают?»,- больше из любопытства, чем из желания узнать частную жизнь этого страшного человека. «Сын в Афганистане погиб. Он тоже в спецвойсках служил. До полковника дорос. Я вот только до старшего лейтенанта госбезопасности дотянул. Хотя пользы для власти принёс не меньше, чем он. Дочь на Украине живёт»,- ответил старик. «Часто она Вас навещает?». «Раньше, когда с нас можно было что-то взять, почти каждый год приезжала с мужем и внуком. А когда поняла, что толку с нас стало мало, приезжать прекратила. Евдокия переживает, а я нет. Бог ей судья». «Вот Вы бога вспомнили. А раньше, когда людей на смерть отправляли, почему его не вспоминали?»,- неожиданно перевёл разговор Михаил Петрович и добавил: «Давайте, Степан Матвеевич, говорить откровенно и начистоту. За эти полтора месяца я кое –что узнал о Вас и о Вашей роли в той нечеловеческой бойне. Но прежде, чем ознакомлю Вас с копиями архивных документов, хочу дослушать Вашу версию о тех событиях». Старик резко поднял голову, испуганно «зыркнул» поблёкшими зрачками на Михаила Петровича и прохрипел: «Какие ещё документы ты раскопал на меня? Кто тебе их выдал? Это же не бумажки, вырванные из школьной тетрадки, а протокола с грифом - «Совершенно секретно». Их первому встречному- поперечному просто так не выдадут». «Значит я не первый встречный –поперечный, а тот, которому можно эти документы показать». «На испуг берёшь?! Не выйдет! Я мужик битый и на мякине меня не проведёшь. Сам такими приёмами пользовался»,- прошипел старик.
«Хорошо. Пусть будет так, как Вы сказали. Ответьте, Степан Матвеевич, что из себя представляли Ваши сослуживцы по ГО НКВД в Тюмени?». «А что они могли из себя представлять? Как и я. Безграмотная шатия. Все с низшим образованием. Не профессорами же должны быть исполнители приговоров «тройки». Это тебе не загубленная душа в пьяной драке, а сотни, тысячи людских душ. Власть только такими руками, как наши, могла избавиться от контрреволюционного элемента». «Значит, всё –таки Вы признаётесь, что участвовали в расстрелах?». «А что, если бы ты оказался в то время на моём месте, отказался бы? Это вы сейчас храбрые стали, когда за красивые слова Запада, страну продали. Тогда вопрос – жить или не жить стоял жёстко. Если ты не будешь делать, что партия и правительство приказывают, то кто –то другой сделает это с тобой. Иных вариантов не было».       
«Степан Матвеевич, в прошлый раз я Вас спрашивал о добровольцах приводить приговоры в исполнение, на что Вы мне ответили, что таковых почти не было. А как же понимать характеристики на оперуполномоченного по тюрьме В. Скардина, подписанных начальником оперсектора Петровым:  «Товарищ Скардина отлично проявил себя при исполнении приговоров «тройки»… 15.01.1938г.». «При исполнении приговоров «тройки» УНКВД Скардина был основным исполнителем, через которого прошло осуждённых к высшей мере наказания 400 человек….21.03.1938 г.». Четыреста человек! Это практически каждый второй, расстрелянный  в тридцатые годы в Тюмени. Значит, «охотники», пострелять «не в очередь» людей всё - таки были?». «Не знаю. В это время я был уже с повышением переведён в Тобольск»,- уклонился от ответа старик. «А в Тобольске что, лучше обращались с приговорёнными к расстрелу?». «Намного хуже. Там стреляли и хоронили прямо на территории тюрьмы, у больничного корпуса». «Как же можно было столько трупов захоронить на такой ограниченной площади?», -искренне удивился Михаил Петрович. «Приговорённые вначале вырывали огромный котлован, а потом, после расстрела, их в него же и укладывали друг на друга. Жутко смотреть на это было. Тут и трупы лежат, и новых привозят на расстрел…». «Неужели даже Вам страшно было смотреть на такое зрелище?». «Ещё как страшно! Я ведь не зверь какой-то, а тоже человек, но только безынициативный». От этих слов старика Михаила Петровича даже передёрнула. Но он сдержал ненужные эмоции и решил перейти к последней и главной стадии разговора.   
«Однако, Вам, такому безынициативному ничего не помешало 5 мая 1937 года в присутствии заместителя Прокурора СССР Рогинского, председателя выездной сессии Верховного суда СССР диввоенюриста Рычкова и начальника ГО НКВД Петрова расстрелять 10 человек. Даже фамилии жертв в документе имеются: В.А. Гусев, Н.А. Дмитриев, П.Н. Дмитриев, П.А. Дмитриев, И.Т. Иоффе, П.А. Малышев, С.С. Поздняков, П.Э. Роцкан, А.Н. Тарасов, К.А. Цюнский. Именно с того расстрела началась эпоха «Большого террора» в Тюмени»,- чётким голосом произнёс Михаил Петрович. Старик съёжился, словно в ожидании удара, глаза его забегали, не зная на чём остановить своё внимание, а беззубый рот с шумом стал вдыхать в себя воздух. Наконец, он опомнился, соскочил с дивана и закричал: «Ложь это! Не было этого! Не участвовал я ни в каких массовых расстрелах! Это клевета на моё честное имя!». «Нет, это не ложь и не клевета. Такую информацию я почерпнул из документа, хранящегося до сих пор в одном из архивов. Скажите, Степан Матвеевич, а Вы что нибудь о судьбах бывших своих соратников и начальниках знаете?»,- решил понизить уровень эмоционального накала Михаил Петрович.
«Знаю, но не обо всех. Петров Николай Николаевич, после чистки в НКВД в период смены руководства, вначале был переведён на Украину, потом в Армию, в особый отдел. Перед самой войной его направили на Урал, где он проработал в органах до Победы. Стал полковником, орденоносцем. Но в 1959 году, по чьёму –то доносу, был отстранён от работы и исключён из партии. Беречнов длительное время работал в УВД Тюменской области, Корчагин Александр Матвеевич проживал в Ленинграде. В 1943 году я был у него в гостях. Он в то время армейским подполковником был, а где работал, не знаю. Скарбин где –то на Дальнем востоке дослуживал, а Акимов умер в Тюмени в 1949 году. Где находятся остальные –не знаю».
«А что нибудь о главном начальнике Управления НКВД Омской области, который запрашивал у Ежова дополнительный лимит на проведение расстрелов, слышали?». «Немного. От тестя своего»,- уклончиво ответил старик. «И что вы слышали?». «То, что Валухин попал тоже в список неблагонадёжных. К тому времени он уже был депутатом Верховного Совета СССР от Тюменской области и первым секретарём Свердловского обкома партии. А за перевыполнение планов «по первой категории» был награждён орденом Ленина. Бесславно закончил свой путь и самый жёсткий борец с контрреволюционным элементом – начальник Ишимского райотделения НКВД  Николай Бараусов. После падения Ежова попал под суд. 8 июля его исключили из членов ВКП(б), и только в апреле 1941 года от имени СССР, Военный трибунал войск НКВД Западно – Сибирского округа вынес ему приговор,  осудив на восемь лет лишения свободы без поражения в правах».
Чем ближе Михаил Петрович подходил к главному вопросу, тем ощутимей волновался. «Скажите, Степан Матвеевич, за что и когда Вас уволили из органов НКВД?»,- задал он очередной вопрос, на который уже знал ответ. «Первый раз меня уволили из органов и исключили из партии  5 июля 1939 года за нарушение Законности при расследовании «дел» «о контрреволюционных преступлениях» в период моей работы в Тобольске в 1938 году. До сих пор считаю, что сделано это было неправильно, так как произведённой проверкой нарушений Законности при расследовании дел установлено не было. Я пострадал из-за тестя, которого в 1938 году арестовали и осудили на 10 лет.
До 1942 года работал на разных предприятиях, а затем был призван в ряды Советской Армии и участвовал в боях на полях сражений Великой Отечественной Войны. После ранения на фронте приехал в г. Тюмень. В марте 1944 года меня снова приняли на работу в органы НКВД и направили в г. Омск. В 1943 году, ещё в Армии, вступил в кандидаты в члены ВКП(б), а в 1945 году –был принят в ряды КПСС. По долгу «службы» занимался сосланными в Сибирь калмыками и немцами. В 1954 году меня вторично исключили из партии, уволили из органов и лишили всех привилегий. Дали мне тогда третью группу инвалидности и 30 рублей пенсии, на которые я существовал до 1978 года. Потом стал получать 53 рубля. Вот так отблагодарило государство за всю мою работу, которую я, не жалея сил и здоровья, делал для него на протяжении многих лет»,- жалобно произнёс старик.
«Но, насколько мне стало известно, вы не на фронте получили ранение, а во время налёта вражеской авиации на Волховскую электростанцию, которую охраняли». «Это не важно. Бомбили –то станцию немцы. Зря я с тобой связался. Больно любопытный ты оказался. Если опубликуешь эту статью, то мне жизни не будет в этом городе. Меня и Евдокию это просто добьёт. Мы и так каждый день ждём, что нас придут арестовывать. Мне- то, хоть завтра суд, а вот жена боится его. Почти три месяца из дома не выходит. Я уже чувствую себя живым трупом. Сейчас для нас твоя статья –могила»,- пробурчал старик.  «Однако, тех, кого «разрабатывали», Вы пережили уже на полвека…», - напомнил Михаил Петрович, но ответа не услышал.
Молчание продолжалось минут пять, в течение которых Михаил Петрович настраивался на решительный и окончательный разговор.  Из изученных документов, а не от Степана Матвеевича, он узнал о том, что 10 октября 1837 года, на основании секретного приказа из центра, «тройка» омского УНКВД приговорила к высшей мере наказания –расстрелу –несколько сот человек, в числе которых был и его отец. Только по территории Тюменской области – 671. Узнав об этом, он ужаснулся: «Тройка» подписывала почти по 60 приговоров в час! Если, конечно, заседала 12 часов к ряду!». А утром во все концы помчались фельдъегеря с секретными пакетами, спеша перерезать тонкие нити человеческих жизней. В Ишиме приговор привели в исполнение 12-го, в Тюмени -13-го, а в Тобольске -14 –ого октября. Только по одному из дел в Тобольске расстреляли 217 человек! Среди них крестьяне, горожане, попы, бывшие офицеры, служившие и в белой и в красной армии. В целом, на территории административного двора Тобольской тюрьмы было расстреляно и закопано более двух тысяч человек. В Салехарде расстреливали прямо в здании милиции, которая находилась в старой части города. Участвовали в расстреле своих граждан работники партийных и советских учреждений. Без них малый аппарат сотрудников НКВД просто бы не справился.   
«Сейчас я хочу Вам прочитать два рассекреченных документа и получить на них ответы. Один из них подписан капитаном госбезопасности, в то время заместителем начальника УНКВД  по Омской области- Валухиным. Это циркулярное письмо, направленное начальникам пяти окружных и городских отделов НКВД. Божданкевичу – на Ямале, Дудину – в Ханты –Мансийске, Петрову – в Тюмени, Петрову –в Тобольске,  и  Бараусову  -в Ишиме. Сразу скажу, что Ваш ответ лично для меня имеет огромное значение. Будете их слушать?»,- спросил Михаил Петрович. Лицо Степана Матвеевича сделалось серым, а дрожащие губы белыми. Не найдя слов, он нехотя махнул головой.
Михаил Петрович достал из папки, лежащей на столе, несколько исписанных листов и стал медленно воспроизводить текст: «По имеющимся данным, с наступлением потепления, быстрого таяния и очищения верхнего покрова от снега, а также вскрытия и разлива рек в местах приведения в исполнение решений «тройки» НКВД «по 1-ой категории» имеют место ямы, осадки земли оставлены без должного чекистского наблюдения. Помещения с остатками пропитанного кровью слоя земли –пола здания подвергаются химическому разложению и продолжают оставаться в антисанитарном состоянии, что грозит к расконсперации нашей работы.
Приказываю: произвести осмотр состояния ям, доведя надлежащую засыпку земли до полного маскирования местности. Одновременно произвести дезинфекцию мест проведения актов приговоров, очистив помещения от следов всяких остатков имущества. Личное имущество, оставшееся от лиц, приведённых по решению «тройки» в исполнение (убитых), подвергнуть уничтожению посредством сжигания. Результаты об исполнении сего донести мне с возвращением настоящего приказания…5 апреля 1938г. г. Омск. Капитан госбезопасности Валухин».

«Следующий документ является ответом на этот приказ»,- уточнил Михаил петрович.
               
         «Акт
обследования работы Тобольского окротела НКВД по приведению приговоров к ВМН

При обследовании выявлено следующее: подготовка и проверка лиц, приговорённых к моменту приведения приговора в исполнение, правильная и достаточная.
Учёт и проверку производит лично начальник окротдела НКВД лейтенант госбезопасности Петров.
Помещение и место его для проведения приговоров не соответствуют для этой цели. Место ям для завалки трупов совершенно не на месте.
Как помещения для проведения приговоров, так же и яма, находится на территории городской тюрьмы ОМЗ и всякое ночное движение в тюрьме наводит на подозрение заключённых –отсюда и разные разговоры среди заключённых.
Эту работу нужно разбить на два периода времени.
Первый период –это операция, руководимая оперсектором. Приведение приговоров производилось в корпусе, где расположена квартира начальника охраны, и яма вырыта на административном дворе около окон этого корпуса.
Постоянно живущим людям и долго содержащимся заключённым, безусловно, бросается в глаза изменение поверхности двора тюрьмы, не произведя на этом месте никакой постройки и, кроме того, по краям ям в некоторых местах даёт осадку.
Так же производились и исполнение приговоров в помещении срочной тюрьмы ГУГБ, и трупы зарывались на территории двора этой же тюрьмы.
Второй период – это последняя операция, руководимая окружным отделом; производилось приведение приговоров в пустом, никем не занимаемом корпусе, прилегающем к хозяйственному двору тюрьмы, и там же в этом корпусе зарывались трупы; тут, безусловно, более была соблюдена конспирация, но всё же в помещении тюрьмы, тем более сейчас оно приспосабливается под больницу тюрьмы.
В апреле вдоль стены пустого корпуса, ныне приспосабливаемого под больницу тюрьмы, на хозяйственном дворе заключёнными рабочими была расчищена яма –старый погреб, якобы для свалки мусора, сметённого во дворе, а вместо мусора свалили вещи расстрелянных и засыпали действительно мусором.
Для помощи в этих операциях приглашались товарищи из партактива.
Рядом с забором тюрьмы расположен дрожжевой завод, ранее этот корпус принадлежал тюрьме, с верхнего этажа которого не исключена была возможность наблюдения за движением этой операции.
                Придложено:

1.Повседневное наблюдение за местами ям, где зарыты трупы, и малейшие осадки ям немедленно засыпать такой же засыпью, какая на них уже имеется.
2.Прекратить приведение приговоров в помещениях тюрьмы и завалку трупов на дворах тюрьмы, так как для этой цели они не приспособлены и не подходящи, подыскав помещения и места ям, где можно соблюсти полную конспирацию.   
3. Прекратить приглашать для приведения приговоров товарищей из партактива города и не осведомлять об этой работе лиц – не сотрудников НКВД.
4.Вещи расстрелянных не заваливать в ямы, а сжигать.


        Начальник следственной тюрьмы УГБ по Омской области, лейтенант госбезопасности Конычев.
         Начальник Тобольского окротдела НКВД, лейтенант госбезопасности Петров
 Старший оперуполномченный окротдела НКВД, лейтенант госбезопасности Сомов».

          Закончив прочтение корявых, безграмотных, по сути бесчеловечных текстов, Михаил Петрович почувствовал во всём теле озноб и мелкую дрожь. Несмотря на то, что читал их уже не в первый и даже не в пятый раз, он до сих пор не мог сдерживать свои эмоции.  Немного успокоившись, Михаил Петрович посмотрел на старика и насторожился. Его лицо из серого превратилось в мёртвенно – синее, а вместо глаз - белёсая пелена зрачков. «Вы плохо себя чувствуете? Может, скорую вызвать или валокордина накапать?»,- без особого сочувствия спросил Михаил Петрович. «Не надо. Я понял. Я всё понял. Ты сын одного из расстрелянных. Но я не виноват. Государственная система была таковой. Что я мог сделать? Я винтик! Я был песчинкой в фундаменте той карательной системы. Не губи меня! Жену пожалей!  Нам жить –то осталось один понедельник», - взмолился Степан Матвеевич и, опустив голову, заплакал. «У меня к Вам остался только один вопрос: «Почему Вы нас с мамой обманули в 1938 году, когда мы, в поисках осужденного отца, попали к Вам на приём в Тобольске? Вы тогда сказали, что не знаете такого, а в это время он уже лежал в общей братской могиле. Теперь я точно об этом знаю. Вы всем так нагло лгали!». «Я прошу, не пытай и не суди меня больше. У меня нет слов для ответа, который смог бы смягчить твоё призрение ко мне. Дай дожить ту судьбу, которая досталась нам по воле божьей». «Поздно Вы о Боге вспомнили. Но раз вспомнили, то пусть он будет вам судьёй»,- тихо произнёс Михаил Петрович, встал со стула, и, положив конверт с «гонораром» перед стариком, вышел из своего кабинета.

31 марта 2016г.