Про Дон Жуана и большое сердце Фёдора Ртищева

Вы не были в Севилье? Как! Вы не видели собор Мария-де-ла-Седе? Кстати это крупнейший готический собор в Европе. Не стояли возле могилы великого Колумба? Не ходили по городским узким улочкам наполненным ароматом ладана с корицей на Страстную неделю?

Представьте я тоже на видел, не ходил и не нюхал. Как –то все мои дороги по Европе прошли мимо Андалузской столицы. И всё-таки меня не покидает чувство, что я там был. Мой знаменитый земляк и любимый поэт Михаил Светлов спросил бы: «Откуда в парнишке испанская грусть?»

Сам не знаю! Может быть из прошлой жизни, Владимир Семёнович? Ведь это Вы когда-то пропели: «хорошую религию придумали индусы…» Нет! Кажется, что севильский дух вселился в меня по-другому. Через торжественную и тревожную музыку Бизе, звучащую из громкоговорителя в комнате барака заводского посёлка на Урале, через навязчивый аромат духов «Кармен» в комоде у бабушки во вросшей в сугробы деревне, через картины Веласкеса в журнале «Огонёк» …  А ещё был Дон Жуан.

 Мы- мальчишки начала 70 –х просто бредили мушкетёрами, шпагами и при первой возможности неслись в кино, если на афише маячил силуэт похожий на д' Артаньяна. И вот в местном ДК привезли фильму «Дон Жуан в Таллине». Аншлаг на дневные сеансы был обеспечен. Мало кто из нас понимал, кто такой Дон Жуан, но то что он при шпаге… Это мы точно знали!

Фильм малость разочаровал. Дон Жуан оказался не настоящий. Этого героя играла женщина. Но она была так красива, что я впервые почувствовал что-такое муки любви. Надо же Дон Жуан и в юбке кружил голову всем встретившимся на его(её!) пути.

Став жертвой донжуана-оборотня, я невольно заинтересовался тем, что представлял собой реальный герой. Тогда мне казалось, что «реальное» - это, то о чём пишут в книгах. Вскоре меня разочаровало, то что Дон Жуанов оказалось как-то слишком много. Герои Пушкина, Байрона, Гофмана для меня не сливались в конкретном персонаже, что вносило в детскую голову ненужный разнобой. Да и страсть этого героя к женскому обществу навевала скуку. Драк – мало! Вернее, их вовсе нет. Вот у Пушкина, например, он вообще от скульптуры пострадал и опять не понятно то ли от разящего удара, то ли от испуга. Последнее предположение ну просто позорно для рыцаря шпаги.

Забыл я про этого героя на долгие годы вперёд. Уже в университете, случайно, обнаружил роман чешского писателя Иозефа Томана «Дон Жуан». Прочитал и влюбился в Дон Жуана, в Севилью, в испанцев…

С тех пор я многое узнал об этом герое и поскольку его жизнь пришлась на время царствования царя Алексея Михайловича, то с радостью вам о нём расскажу.

Дон Жуан (исп. Don Juan, итал. Don Giovanni, фр. Don Juan, нем. Don Juan, англ. Don Juan) наравне с Дон Кихотом, Фаустом, Гамлетом является так называемым «вечным образом» в литературе, т.е. этот образ приобрел общечеловеческое значение. Это имя вышло далеко за рамки литературного произведения и употребляется не только применительно к литературному персонажу. Его имя стало нарицательным, часто употребляется в роли эпитета.

 В общечеловеческом понимании «донжуан» – распутник, волокита, соблазнитель, разбивающий женские сердца. Наивысший эмоциональный подъем герои- «донжуаны» испытывают именно в момент соблазнения и преодоления препятствий. А когда женщина, наконец-то, уступает их домогательствам, они теряют к ней всякий интерес. А многие мужчины считают комплиментом услышать в свой адрес «донжуан». Хотя, по правде говоря, это и неудивительно, ведь зачастую распутство в сознании обывателя гораздо привлекательней добродетели.

Предыстория этого литературного героя уходит в средние века и связана с многочисленными легендами о грешнике, одержимом тягой к чувственным наслаждениям, отдавшем себя во власть порока, наказанном за свое распутство судом божьим и человеческим. Распространенная сюжетная схема многих легенд: рыцарь склоняет к сожительству беззащитную поселянку, используя уговоры и угрозы, а потом ее бросает опозоренной и несчастной. Эта фабула отразилась в знаменитой истории о Робене и Марион, воплощенной в пьесе Адама де ла Аля «Игра о Робене и Марион» (между 1283 и 1286 гг.). Рыцарь Обер, домогающийся прекрасной пастушки Марион, может рассматриваться как дальний предок Дон Жуана. В числе прапрадедов севильского обольстителя обычно называют Обри Бургундца (Auberi la Bourgoing), Роберта-Дьявола (Robert la Diable). Последний является лицом историческим: герцог нормандский Роберт, живший в XI в., заслужил дурную славу жестокостью на поле брани и необузданным нравом в любовных приключениях. Герой легенд, а также стихотворного романа XIII в., мистерии XIV в. и прозаической повести XV в., Роберт-Дьявол в конце жизни раскаялся и искупал собственные грехи подвигами благочестия. Мотив покаяния блудодея получит развитие в литературных версиях Дон Жуана, относящихся к эпохе романтизма.
 
 Древнейшее происхождение имеет связанная с Дон Жуаном легенда о каменном госте, статуе, карающей преступника или его каким-то образом изобличающей или же кивком головы, дающей ответы на заданные ей вопросы. Так, например, Аристотель в «Поэтике» рассказывает историю о том, как в Аргосе статуя некоего Мития упала и раздавила виновника смерти этого самого Мития, когда тот смотрел на нее. Согласно Плутарху, статуя Юноны наклоном головы ответила на мольбу Камилла взять под покровительство богини Рим, разгромленный галлами. По рассказу того же Плутарха, со статуей Фортуны общался Гней Марций Кориолан. Мотив статуи, наделенной чудотворной силой, получил распространение в драматургии средневековья.
Символика статуи могла быть как воплощением небесного правосудия, так и орудием сатаны, наделенным демонической силой. Столь же двойственной была трактовка образа каменного гостя в разных преломлениях истории Дон Жуана.

Прямым прототипом Дон Жуана повелось считать севильского дворянина дона Хуана де Тенорио, жившего в XIV в., Его смелые любовные и дуэльные похождения, остававшиеся безнаказанными благодаря участию в них близкого друга, короля дона Педро (1350 -1369), долго наводили ужас на всю Севилью, пока наконец небесное правосудие — в лице убитого Хуаном командора дона Гонзаго - не положило конец бесчинствам. Предаваясь вместе с королем распутству и насилиям, дон Хуан похитил дочь командора де Ульоа, убив его самого. Правосудие бездействовало. Тогда монахи-францисканцы решают сами наказать его. От имени молодой и красивой женщины они назначили ему свидание поздно ночью, в церкви, где похоронен командор, убили его и распустили слух, что он низвергнут в ад статуей.

Был и другой прототип литературного Дон Жуана. Это дон Мигель граф де Маньяра Висентело де Лека, кавалер рыцарского ордена Калатравы, родившийся в 1626 г., т.е. через несколько лет после сочинения пьесы Тирсо де Малины "Дон  Жуан", и умерший в 1676-м, пережив на три года Мольера, который тоже не смог пройти мимо данной темы.

Подлинную историю жизни этого господина сейчас восстановить трудно. Известно лишь, что первую её половину он прожил как беззаботный гуляка, отложивший в долгий ящик помыслы о душе и вечности.

Собственно, шалости юного дона Мигеля не были чем-то исключительным для севильской золотой молодёжи XVII века. Страсть к скандальным развлечениям была в обычае у испанских дворян. В их среде хвастались амурными победами и не задумывались над моральной стороной свершённого. Если оценивать эти приключения по строгости современных законов, то их участникам грозила бы статья за изнасилование. Нравы и понятия тех времён позволяли насильникам оставаться безнаказанными и не испытывать угрызения совести до конца бренной жизни.

Но история Мигеля де Маньяры – исключение. Лет в двадцать знатный ловелас пережил религиозное преображение. Случилось это, согласно городской легенде, так: однажды ночью Мигель, направляясь на любовное свидание, внезапно потерял сознание, упал и услышал голос, заказывавший для него, грешника, гроб как для мертвеца. Охваченный ужасом, он вернулся домой, а позже узнал, что на предполагаемом свидании его поджидали наёмные убийцы. Потрясённый герой решается на то, чтобы поменять свою жизнь.

Прозрев, де Лека обвинил себя в самых постыдных грехах: «Я - дон Мигель Маньяра, пыль и прах, жалкий грешник; большую часть жизни я служил Вавилону и Дьяволу, князю его, многократно впадая в мерзость, гордыню, похоть, богохульство, соблазн и разбой».
         
 Дон Мигель де Маньяра раскаялся и начал служить добру с тем же рвением, с каким предавался развлечениям. Он женился на тихой и разумной Иерониме де Мендоса, прожил с ней 12 лет, а после смерти заболевшей жены вступил в Братство Милосердия и оставшуюся часть жизни помогал бедным и больным. Он истратил всё своё состояние на благотворительность, построив Госпиталь де ла Каридад, и умер как праведник. Согласно завещанию, его похоронили под плитами у входа в часовню основанного им госпиталя, так что любой входящий попирал его гроб ногами. На плитах была высечена эпитафия, сочиненная им самим: «Здесь покоится худший из людей, какой когда-либо жил на свете». Но сейчас останки раскаявшегося дона Мигеля де Маньяра покоятся под алтарём.

В конце XVII в. одним иезуитом было написано житие дона Мигеля, в котором его порочное прошлое объяснялось сделкой с дьяволом. Кем бы ни был на самом деле исторический дон Мигель, он превратился в фигуру столь же мифическую, как и дон Хуан де Тенорио.

  Драма Дон Жуана «нового времени» наводит меня мысль, что вряд ли в нашей истории был подобный персонаж.

Подобного грешника среди русских аристократов может и не было, но точно был человек устыдившийся праздности своего жития и посвятивший себя общественному служению.

Федор Ртищев — одна из самых ярких фигур в окружении царя Алексея Михайловича — всю свою жизнь доказывал, что добро не должно быть с кулаками. Это в те темные времена, когда русская земля, все еще не успокоившись после Смуты, ходила ходуном: соляной бунт, медный бунт, восстание Разина, война с Польшей, наконец, противоречия в самой русской душе на фоне церковного раскола.

В те годы, когда в силу обстоятельств человеку приходилось принимать самостоятельные решения, от которых зависела жизнь, в России появилось немало внутренне независимых, самостоятельных людей. Правда, как правило, каждый из них решал только личные проблемы. Кто-то проблемы материальные, кто-то маялся с собственной душой. И Ртищев был из той же эмансипированной породы, вот только вся его жизнь была направлена на помощь другим.
 
Почти все время царствования Алексея Михайловича Ртищев находился при государе, формально состоя при царе постельничим, а позже воспитателем старшего царевича. Однако в реальности был советником государя, причем «на общественных началах», поскольку от боярского звания категорически отказался. Разумеется, и он иногда выполнял различные государевы поручения: бывало – воевал, бывало – выполнял дипломатическую миссию, однако, прославился не этим, а тем, что делал как раз не по приказу, а по личной инициативе. Потому что, эти сугубо частные поступки во многом изменили жизнь тогдашнего государства.

Именно с его именем связано появление в России благотворительности. На личные средства и средства друзей Ртищев организовал ряд больниц и приютов в Москве и в глубинке. Создал даже первый вытрезвитель: мораль никому не читал, просто подбирал на улице пьяных и увозил к себе до протрезвления. Уже позже, по примеру Ртищева, благотворительностью занялась и власть. Сначала озаботились нищими и убогими в Москве, а затем и в других городах. Здоровых определили на работы, а беспомощных поместили на казенное содержание в двух специально устроенных для того богадельнях. Так частные поступки Федора Ртищева легли в основание целой системы церковно-благотворительных учреждений в России. Благодаря ему тысячи русских людей смогли выжить, получив хлеб и кров.
 
В 1671 году, прослышав о голоде в Вологде, Ртищев отправил туда обоз с хлебом, а потом и деньги, продав часть своего имущества. Известна история и о том, как он подарил Арзамасу свои земли, в которых город очень нуждался, хотя, как свидетельствуют очевидцы, мог бы выручить за эту землю немалые деньги. Ртищев, однако, когда ему не хватало средств на благотворительность, просто предпочитал продавать свою одежду и утварь. Впрочем, по дружбе, любя и уважая Ртищева, нередко ему помогали и царь с царицей. И отчета о расходах никогда не требовали, знали, что на себя он не потратит ни одной копейки.

Ртищев выкупал русских пленных, и даже, предвосхищая появление Красного Креста, оказывал помощь вражеским воинам, вынося с поля боя не только своих, но и чужих раненых, а затем поддерживал иностранных пленных, оказавшихся в России. Не случайно о его доброте ходили легенды, а сразу же после смерти появилась биография в форме жития, где Ртищеву придан ореол святости.

Вот так блуждающая тропинка исследователя 17 века привела меня в Испанию, в Севилью, а затем вернула домой – в Россию, чтобы познакомить с Фёдором Ртищевым, жизнь которого не разбивала, а согревала человеческие сердца.