Всего три дня без любви

ВСЕГО ТРИ ДНЯ БЕЗ ЛЮБВИ

На маленькой импровизированной танцплощадке было тесно. Поздним вечером здесь собрались почти все студенты из стройотряда, прибывшего на полевые работы в совхоз. Электрическая лампа в 150 ватт слабо выхватывала из темноты плотную толпу тел, нестройно колышущуюся в такт популярной песенки. Музыка звучит из слегка раздолбанного проигрывателя с небольшими колонками, установленными на подоконнике раскрытого настежь окна барака, в котором размещаются столовая, медпункт, библиотека и комсомольская красная комната. В ней как раз и хранится музыкальная аппаратура и пластинки – виниловые диски, там же царствует сейчас ведущий дискотеки с дружками. 
Вечерний ветерок последними слабыми усилиями пытается запустить пальцы в пышную шевелюру старой черешни, свободно раскинувшей ветви над танцплощадкой. Танцуют в основном девушки. Ребят мало. В медучилище парней вообще немного. За черешней в тени стоит небольшая группа их. Ребята курят и наблюдают за танцплощадкой.
- Вечер сегодня хороший,– роняет Юра.
- Да, звёзды,– так же рассеянно отвечает Андрей. Он смотрит куда-то вдаль, поверх небольшого, темнеющего на склоне холма леса, возле которого расположился летний пионерский лагерь, в котором сейчас обитают студенты.
- Смотри, Натка как танцует!– толкает его локтем Юра.
- М-м,– утвердительно кивает Андрей, не поворачивая головы. В зубах у него зажата сигарета.
- А-а, толку с тебя!– сердится вдруг Юра, бросает в сердцах окурок и идёт в толпу танцующих.
Андрей равнодушно провожает его взглядом. И вдруг его взор наталкивается на одинокую фигурку девушки, еле различимую в тени барака. Пульс его невольно учащается: это она! Это её фигура, обтянутая лёгким трикотажным спортивным костюмом. Это её поза (Андрей об этом скорее догадывается, чем видит) – её привычка закладывать руки за спину и, прислонившись к стене и склонив голову влево, слушать музыку.
«Надо помириться!– решается Андрей.– Надо во что бы то ни стало помириться». Держась тени, он неслышно подходит к бараку и становится рядом. Некоторое время она его не замечает, но, почувствовав чьё-то присутствие, рассеяно и коротко оглядывается, и тут же быстро посмотрела ещё раз, теперь уже удивлённо.
- Ты?..
- Слышишь, пойдём, Рита. Здесь шумно,– Андрей прокашливается и легонько трогает ее за локоть.
Рита безмолвно соглашается наклоном головы, но особой радости не проявляет. Андрей видит, что она очень старается сдерживать себя.
«Ну, лёд тронулся!»,– улыбнулся он про себя, поворачиваясь и шагая по тропинке, уводящей с территории лагеря к краю леса. Спиной он чувствует Риту, её желание высказать так рвущиеся упрёки. Музыка постепенно приглушается, и пару начинает мягко окутывать темнота, которая после яркого света лампочки на танцплощадке кажется по-особому плотной, почти осязаемой.
- Я всё «вижу», а ты?– шутит Андрей, осторожно вышагивая по тропинке. Но Рита не поддерживает его, молчит – пусть и безвольно, но всё еще протестует. Тропика поднимается вверх по склону, виляя между молодыми акациями по окраине леса, а вернее – лесопосадки, поскольку на юге Молдавии почти не осталось естественных лесов. Андрей молча шагает впереди и время от времени легонько отводит от лица веточки.
Почти наверху холма они выходят из леса и вместе оглядываются назад. Снизу слабо доносится музыка, по территории лагеря сквозь деревья мелькают огоньки лампочек освещения, укрытые от дождя смешными – как шляпы! – металлическими козырьками. Эти сооружения с очень большой натяжкой можно назвать фонарями.
Далее по вершине холма простирается поле, за ним – виноградник. Слева по склону виднеется старый сливовый сад, который отделяется от леса неширокой и неглубокой лощиной, посреди которой на ровной площадке стоит одинокая груша – ровесница слив, а то и старше их. По противоположному краю лощины в село ведет тропинка. Полная луна бесстрастно освещает всё вокруг своим поверхностным и неверным светом. После темноты в лесопосадке, лунный свет кажется очень ярким, но неглубоким: тени деревьев и кустов выделяются очень контрастно, как отдельные мини-царства темноты.
Андрей постоял немного в нерешительности, посмотрел на Риту и пошёл мимо нее к груше. Его спутница всё так же безмолвно последовала за ним.
Старая груша, обильно осыпанная серебристыми бликами и мелкими плодами, тяжело склоняет к земле полновесные ветви. Груши ярко-жёлтые, и в лунном свете кажутся прозрачными фонариками.
 Небо совершенно чистое, на нём ни облачка. Яркими веснушками на лице неба очень густо проступают звёзды, они беспечно мерцают в бездонной, почти чёрной сини. Андрей невольно поворачивается к Рите:
- Красиво, да?– восторженно шепчет он, боясь голосом потревожить это великолепие.
- Да-а,– чуть слышно шепчет Рита, но отвечает она, не задумываясь. Чувствуется, что мысли её далеки от красот природы.
- Сядем,– вдруг громко говорит Андрей. Рита вздрагивает и вопросительно смотрит на него.
- Да ты же замёрзла!– начинает суетиться он, снимает свою спортивную блузу и расстилает ее под грушей. Нежно, но настойчиво он усаживает Риту и обнимает её правой рукой за плечи. Не сдержавшись, Рита порывисто уткнулась ему в плечо и быстро заговорила:
- Зачем позвал? Зачем? Зачем опять мучаешь меня?
- А зачем пошла?– не очень уверенно и недовольно иронизирует Андрей. Рита только вздыхает и пожимает плечами, берет себя в руки.
- Знаешь,– без никакого перехода продолжил он уже серьёзно,– у нас это всё довольно глупо получилось. Ну, не могу я без тебя, и всё тут!– с надрывом, энергично продолжил он.– За эти три дня думал, что с ума сойду. И откуда только ты такая на мою голову взялась?
Рита коротко усмехнулась, глядя в сторону лагеря.
- Нет, я серьёзно!– встрепенулся Андрей.– Я люблю тебя, Рита. Очень.– Во взгляде и голосе его отчаяние. Молчание Риты беспокоит и даже страшит его.
- Ты что, Рита?– тревожно заглядывает он ей в глаза.
В этот момент Риту прорывает, и она, опять уткнувшись ему в плечо, сквозь неудержимые слёзы – слёзы обиды, досады и горечи – почти кричит:
- А я, думаешь, не измучилась за эти три дня?– всхлипывает и захлёбывается она.– Но я – слышишь! – никогда, никогда не подошла бы к тебе первой!– отчаянно призналась она в своей любви и заплакала навзрыд.
Волнение, слёзы и лунный свет сделали её лицо великолепным. Сквозь слёзы она жадно рассматривает любимые черты. В глазах её Андрей видит боль, любовь и прощение. Эти глаза смущают Андрея, и он, чувствуя и признавая свою вину, целует их, скрывая тем самым неловкость своего положения.
После долгого нервного напряжения, после примирения и ласок Андрея, Рита расслабилась. Глова её доверчиво покоится на плече Андрея, глаза закрыты, но она всё ещё непроизвольно всхлипывает так же, как не может долго успокоиться разобиженный ребёнок.
Андрей любовно смотрит на милые очертания её лица, на приоткрытые губы, гладит её волосы и чувствует себя бессердечным, чёрствым болваном. Он осторожно укладывает Риту на блузу и в поцелуе сливается с ней устами. Благодарный, всепрощающий, упоительный ответный поцелуй Риты означал полное примирение, и теплая волна счастья начала наполнять всё существо Андрея...
В лагерь они возвращались поздно. Давно утихла музыка, закатилась за холм луна. Но им всё не хотелось расставаться с этой счастливой ночью. Шли медленно и почти торжественно. Она была счастлива. Он – более задумчив.

Кагул, 1976 г. – Кишинев, 1981 г.