Без сенокоса и лета нету

   То ли сенокосное детство виновато, то ли давняя привычка проводить июль-август с косой в руке, но только и на седьмом десятке жизни не представляю себе лета без сенокоса. И не могло мне его заменить ни теплое море  с ласковым песочком пляжа, ни уют санатория – уже на первой неделе начинал скучать по родным просторам, по жаркому воздуху, напитанном сенными запахами.
    На дворе уже август. Пожня, ужавшаяся до размера приусадебного участка, выставлена всего за неделю и увенчана посредине зародом (стогом) сена, а на душе  полное благодушие: успел убрать вовремя. Скошенную траву сумел высушить и не замочить дождем, вместе с женой, сестрой и дочерью сгребли в перевалы, закрутили в копны, на двух шестах-носилках поднесли к остожью, и вот он – итог лета!..

Сенокосное крещение
   Первые детские воспоминания о сенокосе не самые приятные. Сенокосное «крещение» получил я лет в 7-8, когда колхозный бригадир отправил возить копны сена в … «Москву». Нет, не в столицу. «Москвой» у нас звался болотистый луг, кочки которого напоминали высотные столичные дома (отсюда, видимо, и название). Кочки эти доходили лошади до брюха, копны возили или на санях (но они зачастую проваливались полозьями меж кочек и ломались) или на веревке с колом, когда увязанная таким образом копна сена могла несколько раз перекувырнуться, пока будет доставлена к месту. Лошадь зачастую падала, седок вместе с ней… Не работа, а мука… Хорошо, что кобылу мне дали самую спокойную, флегматичную от старости Стрекозу.
   Но после такого испытания возить копны по глади в Кулдоме (название луга) считалось  уже за счастье. Правда, омрачал это счастье угрюмый мужик-метальщик, больше известный по деревенской кличке Палушовец,  которого все мальчишки-копновозы боялись, как огня. Говорили в деревне, что во время войны, чтобы не попасть на фронт, он прятался по дальним сенокосным избушкам. Был за дезертирство арестован, отбывал срок в тюрьмах и оттого вернулся домой озлобленным.
   И если кто-то из нас подвозил копну сена близко к зароду или, наоборот, оставлял ее дальше длины метального шеста, расплата настигала тут же. Огреть шестом, а то и тыльной стороной вил по спине копновоза ему ничего не стоило. Потому мы исхитрялись и выбирали момент подъезжать к остожью, когда Палушовец только еще втыкал вилы в ворох сена, готовясь поднять сенной пласт наверх, быстро развязывали веревку на гуже хомута и, понюжнув коня,  галопом мчались за новой копной.
   Классе так в пятом-шестом отправляли нас на дальние сенокосы. Хорошо, если с отцом или братом, которое помогут, подскажут, научат, ведь жить вдали от дома (за 12-20 километров) приходилось неделями. То, что жить нужно было в избушке с камницей вместо печки, спать на общих нарах, устланных старым сеном (пока свежее не высохло, использовалось прошлогоднее), а есть, что сварят (утром мучница, днем суп, если мясо не успеет на жаре испортится, вечером – снова мучница), это не пугало.   Главным врагом на дальних сенокосах был гнус. Комары, овода и слепни не так досаждали, как по вечерам мошка. Эта зараза липла к потному телу, и не было от нее никакого спасения. От комаров и оводов хоть немного, но защищали платки или куски марли, накинутые на голову под кепку, от мошки же защиты не было.
   Но человек ко всему привыкает, привыкали и мы к жалящему гнусу и уже на третий день не замечали надоедливого комариного писка в темноте избушки, как не замечали изъеденной мошкарой до коросты кожи за ушами.

Сенокосные «хиты»
   Наверное, нам сильно повезло в том, что на дальние сенокосы с нами, подростками военной и послевоенной поры, отправлялись бригадирами и метальщиками очень добрые в душе мужики: Иван Константинович Степанов, Василий Александрович Скрипов, Геннадий Дмитриевич Драчев…
    Матерщина при детях в нашей сенокосной бригаде была запрещена категорически. Иван Степанов, как правило, привозил на сенокос целый выводок своих детей, начиная с шестилетнего Василия. И постепенно, ненавистные дальние пожни стали вдруг приобретать романтичный характер. Туда стали проситься ребята и девчонки, школьники и студенты, отпускники. На двух-трех взрослых мужиков набиралась команда из 10-15 подростков, которым было интересно вместе работать (косить вручную, ворочать и сгребать сено, копнить его, метать, подгребать). И не было случая, чтоб кто-то отказался от работы, отлынивал или сбегал домой к маме.
   Глядя на нынешние очень легкомысленные нравы в молодежной среде, я с неким удивлением вспоминаю, что, ночуя вместе с девчонками в одной избушке и рядом на нарах, не припомню случая, чтоб кто-то из парней этим соседством воспользовался. Вечерами, как бы мы не устали, но после ужина еще успевали попасовать волейбольный мяч, а еще попеть у затухающего костра «наши» песни.
   Каждый год был у нас свой сенокосный «гимн» (сейчас бы это назвали «хитом сезона»). «Морзянка» Фельцмана, «Вальс расставания» из кинофильма «Женщины», «Лада», «Последняя электричка»…
    Как правило, наша бригада сенокос заканчивала первой, и какое счастье было возвратиться домой, вымыться в бане, пойти вечером на танцы в клуб, а потом лечь спать в чистую постель …
   Но уже через пару дней мы начинали скучать по тому дальнему сенокосу. А через пару недель собирались вместе, чтобы сходить и навестить покинутую на год избушку, искупаться в речушке, сварить на остывшем кострище ухи, попеть песен…


«Чащенина»
   Когда в девяностые годы прошлого столетия страну накрыл небывалый кризис, чтобы как-то выжить всех желающих стали наделять сенокосами.  Достались сенокосные участки моему свояку Николаю Герасимову (мужу сестры жены), а спустя пару лет и мне.
   Николаю сенокос выделили по реке Сойге от дома километрах в 10, если идти прямиком лесом по просеке), и километрах в 30, если подниматься на лодке по извилистой сонной реке. Заброшены эти земли были лет тридцать, с тех пор, как бывшие мелкие колхозы объединили в один совхоз. Неубираемые из года в год травы так удобрили пожни, что вырастали там травяные двухметровые дебри.
   Но вместе с травой вымахали посреди лужочков елки и березки, черемухи и ивняк. Вдвоем с Николаем нам бы сенокоса не поднять, потому потянул он за собой своих дочерей, Лену и Наташу, да и я сманил своих сыновей Александра, Николая, а потом и младшего Василия и, похоже, тоже заразил на всю жизнь сенокосом.
   Работа находилась всем. Когда уставали махать косами, брались за топоры, чтобы расчистить от кустов и деревьев пожни, а подсыхала трава,  готовили остожья. Начинал моросить дождь, Николай (заядлый рыбак) шел к реке с удочкой, а за ним и мои сыновья тянулись.
   За три года пожни преобразились, расширились и уже мечтали мы поставить тут свою избушку, чтоб не мерзнуть в палатке по ночам… Но встала проблема, как заготовленное сено зимой вывозить на поселок: техники не хватало. Да и плата за нанятый трактор превышала стоимость самого сена. А еще болото, которое до половины зимы не хотело замерзать…
   …Когда собираемся на очередной день рождения в доме у свояка, воспоминания о тех днях обязательно посетят нас. Первыми разговор почему-то заводят наши дети… Значит, затронули эти дни что-то в их душах.

Вовка на сене
    Сенокоса «хлебнули» и мои внуки. Лет 15 назад при разделе имущества и земель бывшего колхоза имени Павлина Виноградова моему брату достался земельный пай, который после его смерти перешел ко мне. Земельный пай в натуре оказался дальним полем, когда–то засеянном клевером и превращенном в сенокос.  На имущественный пай досталась и корова, которую отдали другому брату, вот для ее прокорма и стали всеми заготовлять на своей земле сено. Народу к тому времени в семейной бригаде накопилось достаточно: дети, невестки, внуки.
   Скосить четыре с половиной гектара удавалось тракторной косилкой, а все остальные работы приходилось делать вручную. Потому, всяк, кто мог держать грабли, становился в единый строй. Эта участь досталась женской половине семейной бригады. Внукам поручалась менее ответственная работа: подгребать под перевалами и копнами. Сыновья копнили и носили на шестах-носилках копны.
    Трехлетний Вовка сначала скинул рубашку, а под конец стряс где-то и шортики и бегал вслед за папой, сверкая незагорелой попкой. И самым счастливым моментом для него было, когда отец, прежде чем поднять с напарником на шестах очередную копну, забрасывал его сверху на сено, и тот счастливо визжал на все поле. «Пусть привыкает», неизменно говорил Вовкин отец на мои замечания, что ведь исколется весь парень.
   …Не только у нас и детей, но сейчас и у внуков то дальнее поле, постепенно зарастающее кустарником (кормить сеном стало некого) осталось самым любимым местом и туда каждое лето они ходят, чтобы посидеть у костра за еще сохранившимся обеденным столом, чтобы искупаться в реке и вспомнить жаркие сенокосные дни июля…