Землянка нашей бабушки

Детство! У каждого оно своё, яркое, неповторимое, запоминающееся, и у большинства имеет общие черты и события, особенно у людей, живущих в одни и те же времена. Чаще всего воспоминания нашего детства тесно связаны с теми, от кого мы родились, кто нас кормил и поил, одевал и согревал, заботился и делал детство беззаботным, именно таким, каким мы его помним. Повзрослев, мысленно часто возвращаемся туда, в наше детство, уже с высоты прожитых лет по-новому оценивая и осмысливая дорогие сердцу воспоминания.

Испокон веку на Руси большие семьи жили в одном доме многими поколениями бок о бок. Потом жизнь резко поменялась независимо от воли живших на земле своих предков людей. В лихую годину под раскулачивание попала тогда не одна зажиточная середняцкая семья донских казаков как та, из которой я родом. Сначала в холодной Коми, а потом в не менее суровом Северном Казахстане пришлось выживать моему отцу с братьями и сестрой, с их матерью, а моей бабушкой Евдокией Максимовной, в девичестве Черничкиной.

Неведомо мне, как встретились мои родители, мало я знаю о том, как жили до моего рождения в этих суровых для человека местах. Знаю только, что мама решила рожать меня не тут, где на реке Ишим жили уцелевшие родственники по папиной линии, а там, где к тому времени жила её мама, вторая моя бабушка, Елесина Агафья Павловна. Сама мама родилась под Сургутом, а бабушка впоследствии переехала в Тобольск, на реку Иртыш, в который впадал маленький Ишим, а на его берегу стояла наша Явленка. Всё было почти рядом, но тут это был Казахстан, а там была Россия, хотя до развала СССР это не имело никакого значения. Только потом, с 1991 года власть придержавшие чиновники и начальники стали первым делом интересоваться, что записано в графе рождения. Благодаря тому маминому решению местом моего рождения навсегда осталась Россия, Сибирь. Это в лихие девяностые, да и по сию пору снимает многие проблемы оформления документов, без которых как известно вы букашка, а не человек.

Не из памяти, а больше из рассказов родителей знаю я, что большую часть детства рос в русском селе Явленка, в котором всю мою сознательную жизнь прожила бабушка Дуня, за речкой в совхозе жила весёлая и певучая тётка Сима с моими двоюродными братьями, дожил до своей безвременной кончины дядя Сергей, заядлый рыбак, тут же жили и другие родственники постарше.

Мама меня иногда спрашивала:

– Ну, помнишь прадедушку Максима? Мы к нему в гости ходили!

И я вспоминал с этими мамиными словами, как брали меня сильные мужские руки, подбрасывали вверх, прижимали к колючей щеке, отчего обдавало запахом табака и выдыхаемым тяжёлым «ароматом» выпивки и закуски, без которых не обходилась ни одна встреча взрослых. Кстати, именно поэтому стараюсь не хватать маленьких детей на руки без их согласия, тем более тискать и прижимать к себе. Поначалу достаточно и того, что маленький человечек разрешит подержать его руку, провести по спине, не вторгаясь в личное пространство и лишая родительской защищённости.

Потом я сидел в хате прадеда у маленького оконца, выходившее в соседский огород и глазел на то, что удавалось увидеть. Однажды зимой из соседнего дома высыпали дети вслед за бородатым цыганом, голым по пояс, с закатанными выше колен штанами. Он бежал по неглубокому для него снегу, высоко поднимая колени, а за ним следом бежали полуголые дети. Последним стремился не отстать самый маленький цыганёнок, голый совсем, часто теряющий в рыхлом снегу равновесие и от того ныряющий иногда в снег с головой. Я был немного старше его, но мне такое проделывать не доводилось, картину увиденного долго потом переваривал, отчего она ярко запечатлелась в детской памяти.

Где жили мы, куда делась та избушка, как ушли из жизни те старшие мои родственники, в памяти не задержалось. Постоянно на одном месте наша семья подолгу не жила, уезжая то на Украину, то в Тобольск, то опять возвращаясь куда-нибудь в эту же Северо-Казахстанскую область. Это случалось чуть ли не каждый год, отчего проучившись пятый класс в Ново-Георгиевке, — местное название Самодуровка, я летом почувствовал необъяснимое беспокойство. Через несколько дней его осознал и догадался, что живу ожиданием очередного переезда. Но этого не случилось и мы там прожили рекордно длительное время — четыре года на одном месте.

Бабушка Дуня, очевидно следуя казачьим традициям, каждый год гостила у своих детей, привозя гостинцы и подарки. Как ей это удавалось? Как она исхитрялась выкраивать на это деньги, теперь это для меня непостижимая тайна. Родившая пятерых детей, один из которых умер во младенчестве, а ещё один сын был убит в 28 лет, она проработала практически всю свою жизнь  за копеечную зарплату, почти до самой кончины не имея других доходов. Только перед её уходом из жизни папа приехал и выхлопотал мизерную пенсию.

Высокая, худощавая, жилистая, всегда в платке или в пуховой шали, без тени улыбки на лице, бабушка приезжала и привозила подарочки каждому, часто покупая некоторые вещи в уценённых магазинах. Мне запомнилась рубаха из белой хлопковой ткани, напоминающей простыню, на которой в то время спал. Рубаха надевалась через голову, верх застёгивался на несколько блёклых пуговичек, и даже мне, сопливому пацану было понятно, что в этом погулять не выйдешь. Но ощущение удовольствия от подарка, который привезли персонально тебе, благодарность бабушке, привезшей все эти подарки и гостинцы, в душе живёт до сих пор. А могла бы и не остаться, потому как в этом возрасте больше думаешь не своей головой, а так, как настраивает тебя твоя мама. Мама знала, на что живёт бабушка и понимала, что та сделала всё от неё зависящее, чтобы порадовать родных. Поэтому упреждала мою возможную реакцию, подсказывая слова благодарности бабушке Дуне за подарки.

Когда бабушка погостив, собиралась в дорогу, мама передавала ей вещи, из которых я уже вырос зная, что она теперь заедет погостить к Симке, к тем трем внукам, двое из которых младше меня. Бабушка собирала всё и уезжала, а я жил обещанием, что летом опять буду гостить у неё в Явленке.

***

Года два подряд меня отвозили на лето в Явленку к бабушке Дуне. Моим компаньоном в этом деле был двоюродный брат Вовка, годом моложе. Я рос в сельской интеллигентной семье один, а Вовка в крестьянской семье, по-нынешнему считавшейся бы даже многодетной. Его мама работала дояркой, отец работал трактористом и характером был соответственно своей фамилии — Драчёв. Дети его, три пацана, носящие его фамилию, его драчливый характер тогда не переняли, потому с ними было хорошо и весело.

Когда я бывал у них в гостях, в деревне рядом с Явленкой, время пролетало незаметно. Старший брат Сергей поглядывал на нас свысока, был в ту пору немного выше меня. На фотографии тех лет мы смотримся ровно убывающей шеренгой, уменьшаясь от старшего Сергея до маленького вечно в те годы сопливого Гриши. Тётя Сима, работая по дому всегда пела, отчего я до сих пор люблю слова песни «Стою на полустаночке, в цветастом полушалочке» и других песен её репертуара.

У бабы Дуни мы жили с Вовкой вдвоём. Жилище было маленькое по любым меркам, отапливалось русской печкой, которая стояла с правой стороны от входа. Слева стоял сундук, дальше была кровать и кухонный стол. Когда бабушка боролась с мухами, она днём завешивала единственное окошко одеялом, оставляя маленькую дырку напротив форточки и мухи сами в течение дня в большинстве своём из жилища улетали.

Сундук, большой, дощатый, крашеный половой коричневой краской был сердцем этого жилища. Всегда закрытый на замок, он изредка открывался, показывая на внутренней стороне крышки фотографии бабушкиных родных, наклеенных вперемешку с цветными иллюстрациями из журнала «Огонёк». Из сундука в такие минуты исходил сладковатый неповторимый запах, а бабушка Дуня, ворочая хранившиеся в сундуке тряпки, давала нам по мятному прянику и по нескольку конфет — подушечек, а иногда монпансье из жестяной круглой коробочки. К концу моего пребывания в гостях эти подушечки казались особенно вкусными.

Ни тогда, в детстве, ни многие годы позднее я не осознавал особенность того жилища, в котором прожила до самой своей смерти наша Евдокия Максимовна. Только сейчас вспоминая, как открыв калитку, к которой подходили мимо обычных одноэтажных домов, попадали через неё в небольшой дворик, дальше двигались вниз по склону, проходили мимо маленького окна над завалинкой находившегося на высоте колена. Ещё через пяток шагов спускались ниже к скрипучей двери, за которой влево вела дверь в жилое помещение, а вся правая часть служила хозяйственным целям. Она была с одной стороны сараем, в котором, как мне кажется, жили иногда куры. И только сейчас в памяти неожиданно всплыло, как мы с Вовкой смеялись, разглядывая маленькую берёзку, выросшую на крыше, только сейчас я осознал, что моя бабушка прожила почти всю жизнь в землянке!

Эта землянка стояла посреди большого села Явленка,  с численностью населения десять тысяч человек, живших в добротных домах современной и не очень современной постройки. Выходя из калитки, мы попадали на широкую асфальтированную улицу, пройдя по которой до угла вдоль плетня, можно было повернуть к бане, где до конца жизни бабушка проработала прачкой. А если никуда не сворачивать, то можно было быстро дойти до центра села с вполне городскими зданиями, хорошо видимый прямо от калитки. В обратную сторону за бабушкиным жилищем стояло ещё немало жилых домов. Таким образом, чуть ли не посреди райцентра жила пожилая женщина в обыкновенной землянке. Такие дела!

***

Мы с Вовкой в ту пору были обычными пацанами, просто гостили у бабушки и, выполнив её задание, обычно целый день были свободны, чем в полной мере пользовались. Основная наша задача состояла в том, чтобы ранним утром наносить воды для полива бабушкиного огорода. Воду нужно было носить метров за сто, а может быть и немного менее. Бабушка носила воду на коромысле, в больших пятнадцатилитровых вёдрах. Вёдра меньшей ёмкости она не признавала, называя их «сикалками», а мы воду носили в десятилитровых вёдрах, чаще всего на руках, иногда на коромысле, на котором они неудержимо раскачивались. В руках вёдра вели себя также непослушно, обливая холодной водой наши босые ноги, шлёпающие по пыльной тропинке. Воду носили с четырёх часов утра и до шести. Задание было принести по сто немного неполных вёдер. Потом бабушка кормила завтраком и уходила на работу. Вечером она поливала нагревшейся за день водой свой небольшой огородик.

Любимым занятием в первый год было «пастись» в огромных кустах золотистой смородины, растущих вдоль наружного плетня, где нас тогда увидели проходившие мимо подростки и, приняв за посторонних «набезчиков» припугнули обещанием надрать нам уши. Вечером бабушка в ответ на нашу обиду рассказала, как её одно время одолевали чужие пацаны, нанося урон урожаю и днём, когда она на работе, и ночью, когда она засыпала. Но приехал на короткое время средний сын дядя Витя. В первый же вечер наш дядя устроил себе спальное место в кустах смородины, где на него наступили залезшие в очередной раз пацаны.

Дядя схватил кого за что поймал и, не отпуская, держа на весу, принёс сначала на опознание бабушке, а потом продолжил, всё также держа «добычу» на весу, путь к их родителям. Больше ни в сад, ни в огород никто не лазил, даже когда дядя вскорости привычно исчез из родимого дома.

– Ба! А можно нам в саду ночевать? — заразились мы услышанным, но сразу уговорить не удалось нашу бабу Дуню. Сдалась она через несколько дней.
– Ладно, ночуйте! Но только один раз!

Радостные, обустроили свой ночлег, переночевали и вознамерились продолжать такую занятную ночёвку и на следующую ночь, но бабушка категорически воспротивилась. Да и мы уже поостыли, испробовав «запретное» один раз. Этот воспитательный момент я запомнил, сочтя его разумным.

Весь световой день были свободны в своих действиях. Главным центром развлечений была река Ишим. Не очень широкая, она имела много омутов, от попадания в которые баба Дуня нас предостерегала. Сама она однажды попала в такой омут, о чём нам рассказала:

– Лодка наша перевернулась, и я тонуть стала. Молю Бога, крещусь, чтобы живой оставил. Он меня и спас! Ногами упёрлась во что-то твёрдое и вынырнула ниже омута по течению.

Там, где омутов не было, можно было перейти реку вброд. Однажды туда, за реку, нас взял с собой рыбачить дядя Серёжа, на «старицы», глубокие узкие озёра с ледяной водой, оставшиеся на месте старого русла Ишима. Рыбалка у нас тогда не задалась. Оказалось, что невдалеке от берега мешала рыбе сеть, которую дядя потом вытащил и даже нашёл её хозяина.

На одном из этих озёр я потом чуть не утонул, когда, отплыв метров на пятнадцать от берега, ощущая тонкий верхний слой тёплой воды, и «кусание» ледяной води снизу, почувствовал, что судорога сковала правую руку. Пока разворачивался к берегу, свело одну ногу. Вторую ногу я выпрямил и боялся её согнуть, совсем потеряв плавучесть. Медленно выгребая одной левой рукой, долго добирался до берега, потом «оттаивал в верхнем тёплом слое воды, держась за траву на берегу, не имея возможности забраться по крутому склону, почти отвесно поднимающемуся вверх. После нескольких десятков долгих минут судорога отпустила, но рука и согнутая нога ещё долго и ощутимо болели.

– Ребята булавку к трусам пристёгивают, чтобы мышцы колоть, когда судорогой сведёт, — просвещал меня опытный в бытовых делах Вовка, — А дядя Витя один раз тут дно достал на спор, там глубина одиннадцать метров, он ил со дна поднял.

Чаще всего ловили на удочки всяких верхоплавок и пескарей. Посреди реки всегда намывало песчаную отмель, глубина воды над которой была сантиметров двадцать. Прицепив хлебный мякиш на крючок, опускали леску в воду и наша снасть подхватывалась и волочилась течением до уступчика, после которого поплавок принимал вертикальное положение. В этот момент всегда следовала резкая поклёвка, нам оставалось подсекать и вытаскивать добычу. Пескарей бабушка жарила с яйцами, а плотвичек пытались засушить на таранку.

За всеми этими занятиями лето пролетало быстро, и долго потом вспоминались дома зимними вечерами,, перед сном, разные эпизоды наших приключений.

***

Ещё одно лето был в гостях без Вовки, потому что в тот раз у бабушки жил наш дядя Витя. Его жизнь отличалась завидным разнообразием, почти как в знаменитом фильме: выпил, похулиганил — в тюрьму!

В первый раз дядя сел в семнадцать лет, сломав челюсть пристававшему к его девушке парню. Здоровья наш родственник был в молодости при среднем росте выдающегося, тренировал в те годы районную футбольную команду, на республиканских соревнованиях по велоспорту однажды занял третье место. Проныривал свободно Ишим в самом широком месте. Зимой скатывался на лыжах с самых крутых горок, да ещё и выпрыгивая на промежуточных трамплинах с поворотом в воздухе на девяносто градусов. Одна у него была проблема — сильная близорукость.

В тот год, когда я последний раз гостил в Явленке, он уже носил очки минус одиннадцать. С изрядно подорванным здоровьем, он ещё многих продолжал удивлять. Помню, пришли на Ишим с ним искупаться. С берега молодые парни сделали мостик для ныряния и состязались перед девушками, кто дальше всех нырнёт. Дядя не спеша разделся, отдал мне очки на сохранение и со словами: «Пойду, попробую», отправился к мостику.

– Гоните вы этого деда, — расслышал я как сказал тихо один из парней, - он сейчас нас всех опозорит!

Лицом и фигурой дядя Витя был похож на артиста Евгения Евстигнеева, только руки были очень мощными, сравнимые с ногами по толщине. Взойдя на мостик, резко махнул руками и вошёл в воду почти без брызг. Через пару минут вынырнул на середине Ишима, раза в три дальше, чем до этого выныривали ребята, которые были значительно моложе. Молодёжь сразу поскучнела и с берега ушла к тому моменту, когда дядя вернулся, наплававшись и нанырявшись.

Дядя Витя мог держаться под водой до пяти минут, что ему помогло однажды уйти от облавы в Каменец-Подольском, так как его искали в разумных пределах от моста, никак не ожидая, что человек может настолько долго задерживаться под водой. Знал я всё это о дяде со слов бати.

Дядя был «профессор», во многом соответствуя своей тюремной кличке. Всю ночь обычно чифирил, чистил и утюжил свою одежду. А когда на утро мы с ним выходили в центр посёлка, никто чужой не смог бы заподозрить, что у этого «учёного» тюремная биография. Но местные его знали очень хорошо. В вытрезвитель его уже не брали, подвозя к дому и вытряхивая у калитки. Знали, что взять с него нечего, с бабушки — тоже.

Мне было любопытно узнать, как там, где дядя во взрослой жизни проводил времени больше чем на воле, но на мои расспросы он ответил так:

– Племяш! Твой папка — кристально честный человек. Бери пример с него, а туда тебе лучше не попадать! — и оборвал разговор.

Однажды дядя заявился к нам в гости, в Новогеоргиевку, привёл себя за ночь в порядок, погостил два дня, а потом мы узнали, что он управляющему отделением пообещал помочь купить автомобиль. Взял две тысячи и скрылся.

– Жаль, Виктор до перестройки не дожил, — говорил иногда с улыбкой мой батя, — сейчас бы он развернулся! Самое время для таких как он наступило!

Для меня так и осталось загадкой, почему, воспитываясь и родившись в одной семье, батя был одержим честностью, а дядя Витя легко переступал и закон, и семейные отношения. И это при том, что баба Дуня, даже найдя на улице чужие деньги, никогда не брала их себе, а подобрав, заносила в ближайшее общественное здание или в магазин, складывала где-нибудь на видное место и уходила. И нас, внуков, этому же учила.

Мы уехали из Казахстана в Калининскую область вслед за батей, похоронив перед этим дядю Серёжу в возрасте двадцати восьми лет. Дядя Витя не дожил до сорока девяти лет. Бабушка ушла из жизни ещё при советской власти, тётя Сима с детьми уехала на Украину, спасаясь от тех, о ком баба Дуня всегда говорила:

– Опять завыли, — и выключала радио, транслировавшее три раза в неделю передачи на языке, который в селе редко было слышно, но он считался местным. А потом эти исконно русские земли наводнили эти самые местные, ограбив и вынудив уехать оттуда многих старожилов и их потомков.

Никого из наших там не осталось, как наверное ничего не осталось от той землянки, в которой жила моя бабушка и где прошла значительная часть моего босоногого детства.



Читать далее: «Батя»
http://www.proza.ru/2016/01/31/1261