Пес и Кот

        Мы жили в одном районе, но пока еще не знали друг друга. Иногда заходили в одни и те же магазины за продуктами - когда не удавалось купить то, что нужно, в ближайшем.  В молочный на Почтамтской,  в овощной на Подбельского.               
        У меня самым близким  был продуктовый  наискосок от нашей арки,  за пышечной:  я жил тогда на Галерной.  Правда, она называлась в то время Красной, но все понимали, что прежнее название было верным: как-никак, а улица связывала Старую Адмиралтейскую Верфь с Новой, да и что в ней было особенно красного?               
        Это разделяло. Одни держались за старые названия, чувствуя в них если не опору - опора давно уже ушла из-под ног, и жизнь переменилась до неузнаваемости - видя если не опору, то хотя бы свидетельство минувшей молодости. Другие, напротив, не понимали,  к чему цепляться за старое,  и все,  что говорило о прошлой жизни,  воспринимали враждебно - будто им напоминали,  что появились они здесь недавно и живут тут без корней,  без памяти о прошлом своего Города.               
        Иногда это противостояние, почти незаметное, проявлялось даже в выборе названий самых привычных продуктов.               
        - Французские булочки у Вас свежие? - спрашивал я немолодую уже продавщицу Филипповской булочной и слышал в ответ:               
        - ГОРОДСКИЕ?   У  НАС  ВСЕ  СВЕЖЕЕ!               
        Я  шел к кассе,  выбивал чек на 16 копеек и возвращался к прилавку:               
        - Дайте, пожалуйста, две французские.               
        - ВОТ  ВАМ  ВАШИ  ГОРОДСКИЕ!               
        Но до Филипповской булочной я доходил редко,  во время прогулок  - сначала вдоль Мойки  к  Новой Голландии,  потом по набережной Крюкова канала к любимой колокольне Никольского собора.               
        На обратном пути я заглядывал в столовую Мариинского театра,  ту, что находилась на втором этаже,  со стороны Канала - попасть в нее можно было  лишь отстояв длинную очередь на лестнице "черного входа" в театр.  Или, если торопился, ел пироги в булочной на площади  и возвращался домой через Поцелуев мост,  мимо знаменитой Блоковской Аптеки.               
               
        Да - "... улица, фонарь, аптека...".   Прошло  уже  не  четверть века,  столетие минуло, Офицерская превратилась в улицу Декабристов,  но не только  Канал,  но и  Аптека,  и  Фонарь остаются на своих местах.  Не внушая даже особого  почтения прохожим.               
        Помню, как приятель мой,  большой проказник, любил смущать в этой аптеке молоденьких практиканток из медучилища, требуя показать ему известное резиновое изделие.               
        - Как Вы думаете, - не отпускал он несчастную девушку, теребя в руках пакетик, - эта продукция достаточно прочная? Хотя бы час эксплуатации выдержит? А других,  с эффектом "стиральной доски" для усиления ощущения у Вас нет? - и продолжал, пока девушка, пунцовая, со слезами на глазах, не скрывалась в подсобке.               
        Тут, на Декабристов,  мы слушали впервые Высоцкого:  в ДК Пятилетки,  в Любимовском спектакле "Антимиры".  Он в черном трико сидел на полу с гитарой в руках и напевал - не свое, Вознесенского - "Оза, Роза ли, стервоза, к черту все метаморфозы!  Жизнь прошла - а на фига?"               
               
        И действительно,  почти вся жизнь прошла уже.  Мы стояли на Декабристов,  а на противоположной стороне улицы,  на углу Мастерской,  на фоне темно-серого фасада  были видны еще - нет, не буквы, а более светлые, чем стена,  следы букв от вывески:    К У Л И Н А Р И Я.               
               
        "Мне было довольно того, что след               
        Гвоздя был виден вчера"...               
               
        Мы оба ходили сюда - я, переехав на Пряжку, а Марина - спустя четыре года,  уже замужем, из общежития на Маклина, за  Аларчиным мостом.  Кулинария эта  спасала нас в дни сессий,  когда не то что готовить,  а и есть не хватало времени.               
        Мы стояли, а напротив через улицу,  через пропасть в полвека глядела на нас наша,  почти нереальная,  ушедшая безвозвратно,  но все еще живая наша молодость.              В конце концов - разве возраст имеет значение?               
               
        В Петербург мы вернулись в 90-м.  И вскоре попали на выставку в Конногвардейском Манеже.  Одна из картин просто завораживала: знакомый парапет, решетка, но вместо привычных Львов на нас смотрели Пес и Кот. Несомненно, это было про нас:               
               
        Не Львы, а Пес и Кот               
        У мостика сидят.               
        На ряд домов               
        Потерянно глядят.               
        Чуть-чуть печально смещены,               
        Чуть смущены и чуть смешны -               
        Ведь им по сорок, а не двадцать пять.