Между прошлым и будущим

                Есть только миг между прошлым и будущим,
                Именно он называется жизнь.
                Л. Дербенев
Если хотя бы немного задуматься о том, что же такое жизнь, то начинаешь понимать, насколько справедливо ее определение, вынесенное в эпиграф. Любая твоя еще не произнесенная мысль, тем более любое твое действие тут же становятся достоянием прошлого, а все остальное спрятано за непрозрачной ширмой будущего. Ты же балансируешь на бесконечно малом, практически неощутимом промежутке времени, каждое мгновение падая в будущее, потому что назад в прошлое дороги нет.
Когда летишь в самолете над океаном, то с высоты в десять тысяч метров видишь в иллюминаторе застывшую картину неподвижных волн, хотя в это время там бушует многобалльный шторм. На этой картине отчетливо представлены неподвижные точки океанских лайнеров, и за каждой точкой тянется, словно приклеенный к ней, светлый след, который, постепенно расширяясь, уходит за горизонт. Но если приблизиться к этой картине, выйдя на берег океана или ступив на борт лайнера, то увидишь, насколько непрерывно все изменяется и преображается вокруг, как яростно с вихрем пены и брызг бросаются на берег или бьются о борт громадного судна многометровые волны.

Оглянувшись мельком на свой жизненный путь, увидишь неподвижную туманную картину, которая, постепенно расплываясь, растворяется в далеком прошлом. Но начинаешь к ней приглядываться, и картина оживает, пробуждаются события, мысли, переживания, которые, цепляясь друг за друга, открывают все новые и новые дали в давнем или недавнем прошлом. И чем дальше в прошлое, тем более широкое движущееся живое полотно образуется.

Как правило, сиюминутные события поглощают нас целиком и необходимо, чтобы какой-нибудь внешний толчок переключил хотя бы на время наше внимание и обратил его к прошлому. Для меня таким событием стала наша очередная встреча выпускников -шестидесятников физико-технического факультета Днепропетровского университета тогда имени 300-летия воссоединения Украины с Россией, а сейчас имени Олеся Гончара. Произошла эта встреча в 1995 году, когда мы совместно решили подготовить наши воспоминания к сорокалетию окончания физтеха, которое приходилось на двухтысячный год.

Готовясь тогда к очередной встрече, я и представить себе не мог, какой неожиданно интересной окажется предстоящая пятилетка. Конечно, это прежде всего наши ежегодные встречи, позволяющие до сих пор узнавать друг друга с новой стороны, со многими как бы заново знакомиться, радоваться встречам со старыми друзьями, ощущать боль от невосполнимых потерь, которых - увы! - становится все больше. И наряду с этим потрясающим событием является каждый выход книги "Люди и судьбы" наших совместных воспоминаний о прожитых годах. О детстве, студенчестве, работе, размышлений о прошлом и будущем, философских эссе и научных прозрений. Я с огромным удовольствием читаю и перечитываю все опубликованное. Встречаясь с прошлым, понимаешь, насколько коротка человеческая жизнь, и мучаешься от того, что многим прекрасным людям ты уже не сможешь выразить свое уважение и любовь. Для меня это тем более существенно, что по своей натуре я, мягко говоря, не слишком разговорчив. Обычно человека распирает желание высказаться, особенно после рюмки водки. У меня тоже, как правило, есть, о чем сказать, но если я вижу, что меня не слушают, я тут же умолкаю. И всегда с большим удовольствием слушаю, что говорят мне, вокруг меня или - внутри меня.
Наши встречи и подготовка материалов в сборник дали мне возможность как бы еще раз в сокращенном варианте прожить прошедшие полвека и попробовать хотя бы мысленно найти нужные слова.

Книга физтеха посвящена частной жизни его питомцев. Конечно, наивно было бы думать, что ты досконально знаешь свою жизнь и правильно в ней разбираешься, но все же это наиболее близкий каждому из нас материал. Не знаю, насколько это будет любопытно для других, но во время наших встреч я все время убеждаюсь, что все мы, выпускники физтеха-60, до сих пор интересны друг для друга. Об этом же говорит и популярность книги «Люди и судьбы», где каждый, конечно, описывал свою частную жизнь, хотя она немыслима без производственной темы, ибо стержнем нашей жизни всегда была работа, интересам которой подчинялось все остальное.
Сегодня, когда я готовлю эти материалы, вышло уже шесть выпусков книги «Люди и судьбы».

Моя родословная
Корни моих родителей – в украинской деревне: матери – село Александровка Днепропетровской области, отца – село Днепровка Запорожской области. Первое село украинское, предки мои там жили, наверное, еще до Рюрика, второе же село чисто русское, образованное в девятнадцатом веке переселенцами из России, которые так и не ассимилировались с украинским населением и сохранили почти в неприкосновенности русскую речь. В Запорожской области таких сел довольно много. Общее же у них одно – любовь к украинской песне. Хорошо пел мой отец Василий Карпович – в армии он был запевалой, а в любом застолье первым отставлял рюмку в сторону и начинал: «Посiяла огiрочки…».

Мои родители
Пора представить моих родителей. Именно они объединили два рода - Потаповых и Синегиных.

ПОТАПОВ Василий Карпович
Мой отец Потапов Василий Карпович родился 22 июня 1911 года. Рано лишился матери, а поскольку он был старшим сыном в новой семье своего отца, а моего деда Карпа Яковлевича, его уже с пяти лет брали в поле помогать взрослым. Отец был прекрасным рассказчиком, я заслушивался его рассказами о войне, особенно, когда к нему приходили его друзья-фронтовики. Но я почти никогда не слышал его рассказов о жизни в селе, а у меня не хватило сообразиловки расспросить его о тех годах. Может быть, это было связано с тем, что он любил рассказывать истории, в которых было много мягкого юмора, а в своей детской и подростковой жизни не мог найти что-то отрадное.
 
С 1929 года отец работает на строительстве Днепрогэса, куда набирали рабочих из окрестных деревень, и отец, по-видимому, воспользовался этим, чтобы уйти из села. После нескольких лет работы его забирают в армию. Наркомом обороны в это время был Тимошенко, а его любимым способом тренировки солдат были марш-броски. Папа вспоминал, как однажды в июле или августе, в самую жару они совершали тридцатикилометровый марш-бросок с полной боевой выкладкой в 30 кг. Финишировало только процентов десять солдат, остальные в дороге теряли сознание и падали, не в силах двигаться дальше. В числе немногих финишировавших, как с гордостью вспоминал отец, был и он.

Вот я написал выше - в июле или в августе, но это я точно не помню, а у отца была феноменальная память, и в своих рассказах он вспоминал не только точную дату, но и день недели, какая была в то время погода, фамилии, имена и отчества сослуживцев и командиров. Ориентировался он исключительно. Стоило ему однажды в любое время дня или ночи пройти или проехать по какому-то маршруту, и он запоминал его навсегда. Это его свойство безошибочно ориентироваться в какой-то мере передалось его внукам Дмитрию и Роману.

Папа был невысокого роста (хотя для своего времени - среднего), но очень жилистый, выносливый и сильный. Он рассказывал, как однажды пришел приказ обучить солдат плаванию. Методика была простая: солдата вывозили в лодке на большую глубину и сбрасывали в воду. Следили, конечно, чтобы он не утонул, ну, а нахлебавшегося и совсем обессилевшего человека втаскивали в лодку и привозили на берег отдышаться. Отца тоже посадили в лодку, два солдата повезли его на середину озера и попытались сбросить в воду. Отец же ухватился руками за борта лодки, и солдаты, как ни старались, не смогли его оторвать. После длительной борьбы, когда лодка едва не перевернулась, от этой затеи отказались, отец так и остался необученным. Хотя со временем он все же научился немного плавать, и когда  мы выезжали на море, он с удовольствием соревновался в прибрежном плавании со своими внуками.

В армии папа приобрел несколько военных специальностей - сапера, снайпера, санинструктора, топографа, возможно, еще какие-то, которые я не запомнил. После армии папа несколько лет проработал мелиоратором, а фактически землекопом. Рядом с Александровкой они углубляли старую и рыли новую мелиоративную канаву, в которой намного позже мы плескались с пацанами, вылезая облепленные пиявками.
В Александровке папа и нашел свою вторую половинку - мою маму Синегину Ксению Ерофеевну. Расписались они в самом начале 1937 года и вскоре уехали в Павлоград. Папа поступил работать на артиллерийский полигон. Жили рядом с работой на хуторе № 1, где вскоре я и родился.

Это были годы репрессий, и папа часто вспоминал, что когда они утром заглядывали в красный уголок, где на стенах висели портреты руководителей государства, то обычно какого-то из портретов уже не было, а пустое место вскоре заменяли другим портретом. Потом их уже не успевали утром снимать и просто поворачивали на какое-то время лицом к стене.

Я не знаю, учился ли папа в школе, когда жил в Днепровке, наверное, учился, но восьмиклассное образование он получил в Павлограде в 1938 году, что отмечено в его военном билете. По тем временам это было достаточно высокое образование, позволявшее, используя рабфак, получить и высшее. Отец рассказывал, что его не один раз хотели выдвинуть на руководящие должности то по профсоюзной линии, то по государственной, но каждый раз он отказывался. Хотя по жизни всегда занимал активную позицию и не боялся при обсуждении любых профсоюзных или производственных вопросов высказать свое мнение.
В 1939 году мы переехали в Днепропетровск, и папа устроился работать продавцом. Работал он так до самого начала войны.

22 июня 1941 года отцу исполнилось тридцать лет, и в этот день началась война. В первую же неделю после начала войны он был призван в армию и направлен служить в 10 топографический отряд вычислителем. И вскоре получил свою первую контузию. Они работали в поле, вели съемку, когда появился немецкий самолет. Все постарались спрятаться, кто куда смог. Папа прыгнул в какую-то воронку. В это время самолет сбросил бомбу, и ее взрывом папу в воронке засыпало. Его быстро откопали, но признаков жизни не обнаружили. И здесь кто-то догадался поднести к его губам зеркальце, которое через некоторое время слегка запотело. Значит, человек, хотя и еле-еле, но дышал. Папу переправили в госпиталь, и он быстро восстановился. По сведениям из военного билета в топографическом отряде папа служил до января 1942 года, хотя вряд ли им уже приходилось заниматься топографией.

А я помню, как наши солдаты осенью 1941 года отступали через Александровку, куда мы с мамой незадолго до этого приехали. И здесь в дом к бабушке буквально вбежал папа. Оказалось, его часть тоже отступала через Александровку, его отпустили на час навестить родных. Отступление наших войск мне запомнилось как масса бредущих разрозненно поодиночке или по двое - трое солдат. Наверное, были и такие, которые шли строем, но почему-то я их не запомнил. Одного из таких солдат папа увидел в окно, быстро вышел и тут же вернулся с ним. Оказалось, тот ранен в руку, и рана уже начала загнивать. Папа усадил его на табуретку, обработал рану, удаляя гниющие куски, и перевязал руку. Бабушка с мамой накормили солдата, и он побрел дальше.

У отца был ряд наград - медали «За отвагу», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены» и полученный позднее орден Отечественной войны 2 степени, а также еще много разных бумаг - благодарностей от военного руководства. Например, было две или три грамоты лично Потапову В. К. от Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина, к сожалению, не сохранившиеся. Кроме них, еще в 1941 году отец был награжден орденом Славы третьей степени и медалью «За боевые заслуги». Но документы на эти его первые награды утонули в Волге (и позднее отец не стал их восстанавливать – не до этого было), когда отец с напарником несли по льду в каждой руке по ящику с боеприпасами с левого берега на правый в осажденный Сталинград. Неожиданно лед под ногами у отца проломился, и он угодил в полынью. К счастью, он не выпустил ящики, и они удержали его, зацепившись за лед. Был сильный мороз, пока они добрались до места назначения, отец превратился в ледяной столбик, с трудом передвигающий ноги. Конечно, он схватил жесточайшее воспаление легких и его отправили в госпиталь на левый берег.

Тем не менее, ему повезло - это случилось в самом начале Сталинградской битвы, в госпитале на левом берегу Волги была еще фактически обстановка мирного времени. К тому же работавший в госпитале местный житель имел свою пасеку и начал лечить отца медом по своим правилам. Лечение было длительным, но закончилось благополучно, так что отец через некоторое время выздоровел.

В военном билете указано, что отец ранений и контузий не имеет. О контузии я уже упоминал. Об одном из ранений отец рассказывал, что получил его уже после боя, когда они заняли село и сидели группой из нескольких человек на завалинке дома, обсуждая недавние события. Отец держал свой автомат вертикально, прислонив приклад к груди. И вдруг шальная пуля расщепила приклад автомата и вонзилась ему в грудь, застряв в грудной клетке. В госпитале пулю вынули, ранение оказалось легким - спас автомат. Но шрам в виде такой пулевой воронки остался у отца на всю жизнь. И историю эту он рассказал мне, когда я еще мальчишкой спросил у него, что это за шрам.

С 1943 года отец служил в Первом гвардейском механизированном корпусе, которым командовал генерал Иван Никитович Руссиянов, сапером в 54 гвардейском отдельном саперном батальоне, в составе которого освобождал Украину и Балканы. Войну он закончил в Вене. Корпусу же в конце войны было присвоено наименование Венский.
С помощью Тани Потаповой я разыскал в Центральном архиве Министерства обороны наградной лист от 9 апреля 1945 г. на Потапова Василия Карповича - награждение медалью «За отвагу». Приведу раздел «Краткое конкретное изложение личного боевого подвига или заслуг»:

 «Гвардии рядовой Потапов в боях на подступах к городу Вена проявил себя как один из смелых инициативных саперов. Будучи в инженерной разведке и являясь старшим группы, пробрался к переправе в районе Пеллендорф, где под сильным артиллерийско-пулеметным огнем противника уничтожил засаду, находившуюся у моста с задачей подрыва его, и этим самым, захватив переправу, удерживал ее до подхода наших передовых частей.
За умелое руководство группой саперов, отвагу и смелость гвардии рядовой Потапов достоин правительственной награды медалью «За отвагу».

В наградном листе сказано, что наград не имеет, но в деле о награждении (номер записи в базе данных 40565645) приведен следующий перечень наград (кроме медали «За отвагу»): орден Отечественной войны 2 степени, орден Красной звезды, орден Славы 3 степени, медаль «За боевые заслуги». Здесь же сказано, что в 1943 году получил ранение.
 Упомяну еще об одном эпизоде. Я довольно рано научился писать и уже в 1944 году начал посылать отцу на фронт письма. Это был листок бумаги, сложенный треугольником, на котором указывался адрес. Марка была не нужна, поскольку письма на адрес полевой почты доставлялись бесплатно. Такие же треугольнички мы получали от отца. Но изредка приходили письма большего размера, это если в них была вложена фотография.

И вот как-то, уже многие годы спустя, я вспомнил, что на полученных тогда фото, ни одного из которых, к сожалению, сегодня не сохранилось, на отце были погоны старшины, а приехал с войны он рядовым. Спросил об этом, почему так, у отца, а он рассмеялся:
- Ты понимаешь, 9 мая, отпраздновав победу, мы с моим приятелем отметелили капитана, командира роты. Меня не однажды представляли к званию Героя, но капитан дальше документы не пропускал. Вот мы и выместили обиду. Мне грозил трибунал, но спас Руссиянов, он меня хорошо знал как человека, умело владеющего разным инструментом. Так, когда у него заболела нога, я сделал красивую и удобную палочку, на которую он опирался при ходьбе. Еще, помню, сделал ему небольшой походный столик. Короче, отстоял он меня от трибунала, но лычек меня лишили.

В конце 1945 года отец приехал в Александровку, привезя с войны маме в подарок красивое шелковое красное покрывало, оно несколько десятилетий висело на стене над кроватью в качестве коврика. Себе же он привез набор столярного инструмента, который потом всю жизнь его выручал, потому что был высочайшего качества. Отец сам его тщательно точил, а работать им было одно удовольствие. В конце декабря папа перевез семью из Александровки в Днепропетровск, а сам вскоре поступил на шоферские курсы, которые примерно через полгода закончил. По-видимому, еще в армии он решил работать водителем. Но сделать это ему так и не пришлось. Начался голод 1946-47 годов. Хлеб - основную еду и основное лакомство выдавали по карточкам, а ближайший к нам хлебный магазин был расположен возле Лагерного базара, от нас километра два, а для тех, кто жил на поселке Перемога, - все три, а то и четыре. От ДИИТа до Лагерного базара можно было доехать на трамвае, но он начинал ходить только в шесть утра, а чтобы успеть купить хлеб, надо было занимать очередь не позднее пяти утра. Вряд ли можно было надеяться пережить голодную зиму даже с этим куском хлеба, особенно одиноким старикам и семьям с маленькими детьми, а уж без хлеба... И папе пришлось вспомнить свою предвоенную профессию, тем более, что в торговом управлении его знали. Продавцом его готовы были взять, но не было магазина. И тогда отец предложил собственными силами построить магазин.

Он сам выбрал и согласовал место для будущего магазина возле конечной остановки трамвая номер один у ДИИТа (Днепропетровского института инженеров транспорта), сам сколотил дощатое сооружение с покрытой рубероидом плоской крышей. Сам же сделал внутреннее электрическое отопление, чтобы зимой не замерзнуть. И до наступления холодов магазин открылся.

Почти шестьдесят лет спустя, в 2004 году мы хоронили маму. Папа умер за четыре года до этого. Поминки проходили в кафе, рядом с тем местом, где когда-то стоял папин магазин. Приходили все, кто хотел отдать последний долг нашей маме. После нескольких выступлений слово попросила незнакомая мне женщина:
- Вы меня, конечно, не знаете, но я одна из тех сотен, а может и тысяч жительниц поселков ДИИТа и Перемога, которых спас Василий Карпович. Да, мы его так и называли - не продавец, не товарищ, а Василий Карпович. Он пользовался огромным уважением. Я была еще совсем молоденькой, но мне почти каждый день приходилось выстаивать в очереди за кусочком хлеба и никогда мне не приходилось слышать ни одного неуважительного слова о Василии Карповиче. А сам он исключительно внимательно относился к каждому, кто к нему обращался.

Отец проработал продавцом до реформы 1947 года. Работа была очень тяжелой. В пять или в шесть утра привозили хлеб, который надо было принять, разместить на полках, оформить бумаги, приготовить все для продажи. Возвращался домой он часов в семь - восемь, когда зимой было уже совсем темно. Хотя от магазина до нашего дома было совсем недалеко, меньше километра, но зимой два или три раза его пытались ограбить бандиты, даже стреляли по нему, но, по-видимому, отца спасла военная выучка.

После прихода отца домой начиналась основная работа для мамы. Я, конечно, тоже участвовал, но часов в одиннадцать заваливался спать, а мама еще сидела часов до двенадцати, а то и до часу, наклеивая на листы бумаги талончики размером один на полтора - два сантиметра, которые отрезались от месячной карты при каждой выдаче порции хлеба.

В сорок восьмом году здесь же на конечной остановке трамвая № 1 открылся завод шахтной автоматики, и отец вскоре перешел туда работать токарем. Он быстро освоил новую для себя специальность и проработал здесь до выхода на пенсию в 1971 году.

Специалистом отец был первоклассным и на заводе пользовался большим авторитетом. В 1961 году, когда отцу исполнилось пятьдесят лет, на завод пришла разнарядка на два автомобиля «Волга», которые только что начали выпускать. По решению дирекции и профкома одну машину выделили директору, а вторую моему отцу. Для меня это более серьезный показатель уважения к человеку, чем даже награждение орденами и медалями.

И номер для машины отцу дали «юбилейный» - 00-50 днг, - тогда еще не принято было такие номера считать особыми. Правда, через несколько лет потребовали заменить.

Мой отец обладал исключительной памятью и был великолепным рассказчиком, причем о самых драматических событиях рассказывал с мягким юмором, так что слушатели, сопереживая, не могли удержаться от непроизвольного хохота. Еще до войны сменил не одну профессию - был землекопом, топографом, продавцом, столяром, токарем, фрезеровщиком. Умел делать все: сам закопал использовавшийся ранее как тир глубокий ров на выделенном нам после войны участке на поселке ДИИТа, своими руками поставил и обставил дом, в котором и сейчас живут моя сестра со своим мужем. Во дворе напротив крыльца папа построил летнюю кухоньку, а дом, сделанный из самана, так что сначала маме каждый год приходилось его белить, через некоторое время обложил кирпичом.

После того, как у отца появилась машина, а у нас с Ирой дети, мы практически каждый год ездили отдыхать на одну - две недели на Черное либо Азовское море. Брали с собой палатку и, как правило, устраивались на самом берегу моря.
Папа очень долго сохранял хорошее здоровье и работоспособность. Машину он водил, по-моему, до восьмидесяти лет. Лет до семидесяти пяти он был поджарый, подтянутый, мускулистый, у него не было лишнего жира. Но потом у него начались проблемы с легкими из-за курения. А курить он начал ровно в тридцать лет, 22 июня 1941 года. Врачи предупредили, что курение не позволяет вылечить папу. И он тут же бросил курить, после чего довольно сильно располнел и оставался таким года три. Посмеивался над собой:
- Шнурки завязать не могу, придется босиком ходить.
В девяностые годы на Украине многие предприятия каждый год арендовали для своих сотрудников небольшие участки земли за городом под огороды. Сажали, в основном, картошку. Но в условиях бешеного роста цен эти участки многим помогали просто выживать. Вале на работе в течение нескольких лет тоже выделяли такой участок. Основную работу по его освоению выполнял папа, хотя ему и было уже за восемьдесят. Организовывал внуков, те ворчали, когда дед их подгонял, но слушались.

Наверное, папе было лет восемьдесят пять, когда у него случился микроинсульт. Его положили в госпиталь и довольно быстро привели в полный порядок. Но года через три у него стала сдавать память, а в госпиталь он категорически отказывался ложиться. Внешне выглядел он довольно бодро.
И только в последний год он здорово сдал. Мы с Ирой приехали в Днепр в сентябре 2000 года, а до этого были ровно год назад. Буквально за год папа очень сильно постарел. Через три с половиной месяца папы не стало.

ПОТАПОВА (Синегина) Ксения Ерофеевна
Мама родилась 23 января 1913 года в крестьянской семье. Детей было много, практически всем с детских лет приходилось работать в поле. Как и другим, маме пришлось работать в колхозе, а в 1937 году, выйдя замуж и переехав в Павлоград, мама первое время работала, а потом появился я, и ей пришлось заниматься нескончаемыми домашними делами. В 1939 году мы переехали в Днепропетровск, где папа с мамой купили полдома, а вторую половину купила мамина старшая сестра тетя Паша, недавно вышедшая замуж за дядю Шуру - Чмиленко Александра Ивановича.
У нас дома в большой комнате всегда висела мамина фотография рядом с такой же фотографией отца. Сделаны они были, по-видимому, вскоре после того, как они с папой расписались. У мамы на фото ровный красивый нос. Но во время войны, когда мама ухаживала за какой-то бодливой коровой, та ее ударила рогом так, что сломала нос. Тогда «отремонтировать» нос было некому, и он остался сломанным на всю жизнь. Но мамино лицо всегда было наполнено добротой, и даже сломанный нос не портил доброго выражения и привлекательности маминого лица.

Особенно досталось маме во время войны. С 1941 по 1945 годы, пока отец воевал, мы с мамой жили у дедушки с бабушкой в Александровке, и маме пришлось работать в колхозе. Днепропетровск немцы заняли уже 25 августа (по другим данным даже 17), но Александровку они оккупировали только в октябре, хотя это восточнее Днепропетровска менее чем на сто километров. Во время оккупации немцы сохранили колхоз, всю продукцию вывозили, а колхозники кормились только тем, что смогли вырастить у себя на огороде. Работа в колхозе была очень тяжелой - мама уходила рано утром и возвращалась поздно вечером, так что весь летний сезон я ее почти не видел.

Несмотря на войну и тяжелое послевоенное время, мы, пацаны, развлекались, как могли, и по мере сил и возможностей хулиганили. Когда во время войны в селе стояли итальянцы, любимым нашим занятием была возможность прокатиться, прицепившись сзади к студебеккеру. А в 42-м была злющая зима, все улицы в селе занесло снегом выше крыши, образовались высокие снежные горки, с которых мы катались на санках или их подобии. Однажды я кувыркнулся так, что матери с бабушкой пришлось по кусочкам собирать мой нос - врачей не было. Спасибо, они это сделали довольно умело.

Не знаю, как мы выжили в войну - это было тяжелое голодное время. По-видимому, спасал огород, потому что всю скотину и птицу забирали либо немцы, либо наши.

В наследство нам достались только гpозы
Да молний сполохи на дальнем берегу,
Где вместо молока в углах голодных губ -
Сухие, чеpные, как след пожаров, слезы.
Мы гоpько-понимающе смотpели,
Еще не понимая ничего.
Солдаты шли в кpовавые метели
И пpивыкали к жизни кочевой.
Да, ничего еще не понимая,
Hо многого уже не пpинимая
Хотя бы тем, что выжили в войну.

В конце сорок пятого года после возвращения папы с войны мы вернулись в Днепропетровск. Это было тяжелое послевоенное время, все жили впроголодь, и маме приходилось вести домашнее хозяйство часто со слезами на глазах. Я помню, что нашим любимым лакомством были «потапци», как их называл папа, а по-русски тюря - кусочки накрошенного хлеба, залитые водой, иногда, если было, несколько капель подсолнечного масла, соль, а если случалось подсластить сахаром, то это был уже настоящий праздник. Особенно тяжелыми были сорок шестой и сорок седьмой годы. Но даже в эти тяжелые годы ни мама, ни папа не теряли присутствия духа.

 Но, пожалуй, больше всего забот доставили маме наши с Ирой и Валины с Толей дети, а мамины внуки. Дима и Рома почти до шестого - седьмого класса практически все лето проводили с бабушкой в Днепропетровске, куда мы с Ирой приезжали в отпуск, причем Ира, как правило, прихватывала еще пару недель за свой счет.
Кроме Димы, в гостях в Днепре часто был еще и Саша Синегин - сын маминого брата дяди Вани. В Днепре сначала Дима, а пятью годами позднее Рома начали ходить. А дальше появляются Валины дети, сначала Сережа, затем Максим. Успела мама понянчить и старшего Валиного внука, а своего правнука Никиту. А ведь, кроме забот с внуками, маме приходилось еще готовить на кухне, стирать, заниматься заготовкой на зиму солений и варений.

23 января 2003 года мы отметили мамино девяностолетие. В последние годы мама очень тяжело болела. Но до конца она сама себя обслуживала и даже пыталась делать что-то по дому. Конечно, все заботы о маме легли на плечи Вали и Толи, но они работали, и большую часть дневного времени мама оставалась одна.
Папа прожил почти девяносто лет, а мама почти девяносто два. Большая часть их жизни прошла в городе Днепропетровске.

Род Потаповых
Мой прапрапрадед по отцовской линии Потапов Макар переехал в Днепровку из Курской губернии в сороковых годах ХIX века. Из его многочисленного потомства на уровне моих дедушек и бабушек я лично знал только своего деда Потапова Карпа Яковлевича. У него было еще четыре брата и две сестры, а сам он имел три сына и дочь. К сожалению, относительно своей родной бабушки Марины Евтеевны у меня нет практически никаких данных, кроме того, что она родилась около 1890 года, а умерла в 1913 году, когда моему отцу было всего два годика. Дальше я попробую изложить ту небольшую информацию о своем дедушке по отцовской линии, которой я владею.

ПОТАПОВ Карп Яковлевич
Родился и практически всю жизнь прожил в селе Днепровке, за исключением нескольких лет русско-японской войны. Я знал его совсем недолго, но хорошо запомнил. До конца своих дней он работал в колхозе столяром, хотя был инвалидом. В русско-японскую войну с самого начала военных действий он был призван в армию, через некоторое время был ранен, лишился ноги и в таком виде попал в плен. Лагерь для военнопленных, в котором находился дед, был расположен рядом с портом, в котором стояли как гражданские, так и военные корабли, в том числе подводные лодки, купленные Японией в Америке незадолго до войны с Россией. В России к тому времени тоже был подводный флот. И в этом лагере в плену оказался один из подводников, разбиравшийся в подводных лодках и умевший ими управлять. Как ни странно, охрана военных кораблей у японцев практически отсутствовала, поэтому среди наших пленных созрел план бегства на подводной лодке. И однажды небольшая группа русских пленных, среди которых был и мой дед, захватила подводную лодку и незамеченной вышла в океан. К сожалению, среди них не было штурмана, и они довольно приблизительно шли, как им казалось, по направлению к нашему Дальнему Востоку. Почти две недели проболтались они в океане, пока их не захватили японцы. Тем не менее, никаких жестких мер к нашим военнопленным за эту выходку японцы не предприняли, но направили всех в разные лагеря. Дед попал работником к сельскому хозяину и два года провел в японском плену. Когда начался обмен пленными, дед, несмотря на уговоры хозяина жениться на его дочке и навсегда остаться в Японии, вернулся в Россию.
 
На чудом сохранившейся старой фотографии у деда на груди медаль, которой награждали всех участников русско-японской войны.

Женился дед в 1910 году, когда ему было уже лет тридцать пять, а через год у него родился сын Вася - мой будущий отец Василий Карпович Потапов. Мама отца Марина Евтеевна родилась в достаточно обеспеченной семье. Папа говорил, что ее отец Евтей Степанович был богатым человеком, прожил довольно долгую жизнь и умер примерно в 1930 году. Будем полагать, что долгая жизнь - это хотя бы лет 75, тогда Евтей Степанович родился где-то в 1855 году, значит, в год рождения Марины ему было лет 35. Сколько лет было маме Марины, были ли у них в семье другие дети, можно только гадать. Умерла эта моя прабабушка на пять лет раньше мужа, прожив до 1925 года. Как ее звали, я не запомнил, а, возможно, папа и не говорил. После смерти Марины Евтеевны Карп Яковлевич женился вскоре второй раз на Анастасии Герасимовне, и у них появилось трое детей - Елена, Владимир и Николай.

Род Синегиных
Приведу теперь известные мне фактические сведения о дедушке и бабушке Синегиных. У них была большая семья, семь братьев и три сестры. Правда, трое братьев умерли еще до моего рождения, а остальных я очень хорошо знал.

СИНЕГИН Ерофей Васильевич
Мой дед по материнской линии Ерофей Васильевич Синегин родился 12 февраля 1885 года в селе Александровка, где закончил четыре класса церковно-приходской школы и по тем временам считался одним из самых грамотных в селе. Он всю жизнь помнил почти все стихи, которые они учили в школе, и мог рассказывать их, пока у слушателей хватало терпения слушать.

Когда началась первая мировая война, ему было двадцать девять лет, он был женат и имел уже троих детей. Тем не менее, его призвали в армию, по-видимому, в 1916 году, когда призывали почти всех не старше сорока лет. Служил он в казачьих войсках. Я помню фото, висевшее в их сельском доме на стене, где он был сфотографирован вместе со своими сослуживцами. Стояло их там, наверное, человек тридцать, почти все усатые, в красивой форме. Усы дед носил потом всю жизнь. Как он сам мне рассказывал, его часть стояла возле города Ростова, когда к ним пришло известие о свержении царя. Большинство в казачьей части были обычными крестьянами, поэтому они почти тут же побросали оружие и разошлись по домам. Дед тоже вернулся в село, где через десяток лет с помощью старших детей создал довольно справное хозяйство (две коровы и две лошади). Он едва не пострадал во время коллективизации, когда раскулачили полсела, в том числе и его старшего брата Прокопа. Про это время дед рассказывал:

- Власть в селi захопили п’яницi i сама голитьба. В 32 роцi прийшла вказiвка здати все зерно, а урожай був багатий. Обiцяли потiм вернути. Вигребли все дочиста. Сiльськi верховоди ходили по дворам i все перекопували, шукаючи захоронене. I все своє самi здали в першу чергу. Вони ж першими i загинули, коли почався голод. А ми вижили, бо один закопаний лантух зерна у нас не знайшли, а ще Яшка наловчився в канавi, що мелiоратори викопали, рибу ловить.

Ему было уже почти 90, когда он написал об этом времени рукопись и даже посылал ее в некоторые журналы, пытаясь опубликовать, но ему отвечали, что эта тема заезжена и читателю неинтересна.

Я не знал других его родственников и думал, что их нет, и только совсем недавно узнал об их трагической судьбе, о которой мне рассказала мама. У деда было два старших брата - Иван и Прокоп, а также младшая сестра Килина. Иван в 1930 -1933 году ушел работать на шахту и вскоре погиб. Прокопа в тридцатые годы раскулачили, их всех, кроме старшего сына Дениса, который уехал из села, выслали, и вся его семья в ссылке вымерла. Самого же Прокопа в сорок первом призвали в армию, во время отступления он, раненый, зашел к сестре Килине. Когда пришли немцы, Прокопу сделали укол немецкого лекарства, от которого он умер. Килина довольно долго жила в семье своего брата Ерофея, а когда вышла замуж, то вскоре со своей большой семьей (дети Николай, Марина, Галя, Саня, Иван) переехала жить на хутор недалеко от села Александровка. Во время отступления немцев они все спрятались в подвале, и немцы забросали их гранатами. Как говорил дед, ходивший туда, там была сплошная каша, и их там же и похоронили. Остался живой только старший Николай, который в это время находился в Александровке у своей бабушки по отцовской линии.

Дед Ерофей умел очень разумно распределять свои силы. Я не видел, чтобы он перенапрягался, но он успевал, внешне вроде не торопясь, выполнить огромный объем работы, хотя сельская работа на своем огороде практически вся ручная и тяжелая.

До самого конца дедушка обслуживал себя сам. Более того, когда они с бабушкой переехали в Днепропетровск и жили сначала у нас, потом у тети Груни, а в последнее время у тети Паши, он каждый день ходил в магазин покупать продукты. Как-то он не уберегся, простудился и вскоре его не стало.

СИНЕГИНА (Хоменко) Анна Веремеевна
Бабушка по маминой линии родилась в селе Александровка 25 июля 1884 г. Семья маминых родителей была довольно многочисленной, все братья (кроме самого младшего - Григория), все зятья участвовали в Великой Отечественной войне, и все остались живы - событие почти невероятное.

Бабушка родилась в семье, которую по-уличному звали Бондари, хотя их фамилия была Хоменко. Ее мама Настя Хоменко умерла в голод 1933 года. Были ли у бабушки братья или сестры, я не догадался выяснить. Нет у меня информации и о Хоменко Веремее, хотя моя мама говорила, что его отца звали Василий. Не знаю я также ничего о его возможных братьях и сестрах.

Семья бабушки была довольно зажиточной, а дедушка был из бедной семьи, поэтому родители бабушки были против ее замужества. Когда она против их воли вышла замуж за Ерофея, они лишили ее какой бы то ни было помощи, и дедушке с бабушкой пришлось в буквальном смысле слова начинать свою жизнь с нуля, постепенно обзаводясь всем необходимым. Но, наверное, крепкой была их любовь, раз она прошла все многочисленные тяжелейшие испытания, которые выпали на их долю. А прожили они вместе более семидесяти лет.

Когда началась первая мировая война, бабушке было тридцать лет. Деда через два года после начала войны забрали в армию, и бабушка осталась одна с четырьмя маленькими детьми. Возможно, ей помогали ее родители или родители мужа, но мне об этом времени практически ничего неизвестно. Когда началась коллективизация и им с дедом грозило раскулачивание, бабушке было около пятидесяти, и всего несколько лет назад у нее появился последний ребенок - восьмой из оставшихся в живых. А еще был жестокий голод тридцать третьего года.

К началу Великой Отечественной войны бабушке было пятьдесят семь лет. Примерно с этого времени я ее помню, и для меня она практически всю жизнь оставалась неизменной. Я не видел, чтобы она отдыхала. У них почти всегда было один - два поросенка, десятка два курей, иногда еще и несколько гусей, корова и теленок. А еще был огород. И еще кухня, а это не только борщ, каша или картошка, а и свой домашний хлеб, выпекаемый в русской печи на капустных листьях. Вставать же надо было часа в четыре утра, чтобы подоить корову и потом выпустить ее в стадо, которое в пять утра собирал пастух, проходя по деревне.

Кроме того, вскоре после войны их старшие прошедшие войну дети дядя Яша и дядя Жора купили им сепаратор, и они почти для половины села с пяти утра перегоняли молоко на сливки, молоко с уменьшенной жирностью и обрат. Осенью же собирали урожай пшеницы, а также подсолнечника, который дед отвозил на маслобойню, а оттуда привозил подсолнечное масло. А еще долгое время выращивали коноплю, из которой после длительной переработки бабушка ткала замечательное полотно. И я еще мог наблюдать и даже иногда участвовать во всей этой технологии - от посева семян, уборки урожая, измельчения конопли (трестования), изготовления пряжи и полотна до появления бабушкиных вышивок на полотняных рушниках.

Сколько я помню, бабушка всегда очень страдала из-за болей в ногах, болеть же и лежать в постели не давало солидное домашнее хозяйство, которое требовало внимания и ухода. Но через шесть - семь лет после переезда в Днепропетровск, уже живя у тети Паши, она совсем слегла. Помню, когда мы приходили ее навестить, бабушка устраивалась, полулежа на высоких подушках, и время от времени, не в силах сдержаться, тихонько постанывала.

Похоронены бабушка и дедушка на кладбище в Днепропетровске, но практически всю жизнь они прожили в Александровке.

Моя школа
Я окончил днепропетровскую среднюю школу № 79, в которой учился с пятого по десятый класс. Она занимала 2,5 верхних этажа здания, расположенного возле ДИИТа. Нижних 1,5 этажа занимала украинская школа № 10, в которой я учился с первого по четвертый класс (первые полгода я учился в сельской школе). Директором украинской школы, когда я там учился, была Земфира Ивановна, ее муж работал вахтером, кочегаром и разнорабочим в этой же школе. Директором русской школы № 79 был Иван Спиридонович Хоменко, а завучем Надежда Болеславовна Абрамович. Примерно с 5-го класса у меня остались воспоминания о том времени, как необыкновенно интересном и богатом самыми разными событиями. Учеба мне давалась легко, дома я делал только письменные задания, а все устные – на переменке. Зато занимался в самых разнообразных кружках. В пятом классе ботаничка привлекла меня в юннатский кружок, и летом, когда все разбежались, я ходил на пришкольный участок поливать грядки. Правда, какой был урожай, и был ли он вообще, не помню. Потом были авиамодельный кружок, яхтклуб, школьный хор, школьный драмтеатр с постановкой «Женитьбы» Н.В.Гоголя, где я играл морского офицера Жевакина, радиолюбительство. А в 9-10 классах мы организовали кружок бальных танцев, и вся школа заглядывала в спортзал, где старшеклассники осваивали полонез, падэграс, падэпатинер, вальс-бостон и прочие классические премудрости.

Конечно, не все было так безоблачно. Это было послевоенное время с жестоким голодом 46 года, с бандитизмом и грабежами. Да и просто по оврагам еще много валялось самого разного оружия, едва присыпанного землей. Летом в Александровке чего только мы не находили. Любимым нашим развлечением было развести костер и, побросав туда патроны, а иногда и найденный снаряд, спрятавшись в воронке, наблюдать за их взрывами. Потом появилась новая забава – аккуратно забить в бревно винтовочный патрон и, приставив к капсюлю гвоздик, ударом молотка произвести выстрел. Однажды мой приятель неосторожно поставил гвоздик на край капсюля, и после удара капсюль вылетел и вонзился ему в щеку. К счастью, все обошлось легким шрамом. А придя в третий класс после летних каникул, мы узнали, что наш одноклассник подорвался на мине и, хотя остался жив, но практически ослеп.

Я жил на поселке ДИИТа, примыкавшем к Красноповстанческой балке, на другой ее стороне располагалась Троицкая слобода, с которой у наших пацанов всегда была вражда, доходившая до поножовщины. Закончилось все гибелью одного из ребят. Я же отошел от этих сражений, когда одному из наших ребят на моих глазах покалечило руку разорвавшимся чересчур туго заряженным самопалом.

За порядком на поселке следил участковый милиционер. Сколько я помню, это всегда был один и тот же высокий сутулый человек по фамилии Эдельман, весьма уважаемый всеми жителями поселка. Кроме того, активно работал поселковый совет из нескольких человек, избираемых на общем собрании жителей. Жизнь на поселке мало чем отличалась от деревенской. Даже козу мне пришлось пасти вплоть до пятого или шестого класса, бегая за ней по кручам нашей балки и регулярно сбивая ногти на пальцах ног.

Извечный вопрос «Кем быть?», конечно, в старших классах неотступно маячил перед нами. После седьмого класса я собрался поступать в военное училище, и родные с большим трудом отговорили меня. После десятого класса я снова сделал такую попытку, но медкомиссия направила меня на дополнительное обследование, куда я не пошел, тем самым избежав воинской доли.

ЕСЛИ Б
Сказок и былей сплетение,
Радости и печали,
Пеpвой любви волнение,
Пеpвой стpоки вдохновение
Всюду меня встpечали,
Жизнью моею стали.
Взглядом измеpить пpостpанство,
Сеpдцем почувствовать вpемя.
В жизни не только стpанствовать -
В жизни полезное делать.
 Hет, не катиться славою,
Гpомкою и слепою.
Звездами быть и тpавами,
Солнцем и темной дубpавою,
Воздухом и весною, -
Пpосто самим собою.

Над нашей школой шефствовал занимавший огромную территорию ДИИТ - Днепропетровский институт инженеров транспорта, и почти половину нашего класса составляли дети преподавателей, которые почти все жили на территории института. Поэтому значительная часть моих одноклассников закончила ДИИТ. Исключений было очень немного. Витька Мосейко окончил Харьковский авиационный институт, Витька Пушкин (памятник его отцу – танк на пересечении проспекта К. Маркса и Гагарина) – юридический факультет МГУ, Витька Пронин, теперь писатель, автор многих детективных романов, ставших классикой (чего стоит один его «Ворошиловский стрелок»!), – наш Горный институт.

Мой физтех
От учителей и старших товарищей я не раз слышал, что институт – это не школа, там надо прилагать усилия, чтобы заставить себя учиться, когда каждый день некому тебя подгонять. Но я как-то безболезненно перешел от школьной системы к вузовской. Материал усваивался легко, оставалось много свободного времени, которое я сразу же потратил на освоение университетской библиотеки. Еще в школе я побывал во всех крупных библиотеках города. Но университетская библиотека меня поразила обилием книг дореволюционного издания. Несколько месяцев я почти не вылезал оттуда. Особенно я любил историю, она была для меня живой. Старые книги по истории казачества на Украине, истории христианства, всемирной истории я буквально проглатывал.

Смерть Цезаря
Так вот она какая, смеpть моя!
Так, значит, вpут колдуньи и монахи,
Что смеpть с косою шляется в полях,
Что всех к стаpухе поведут на плаху.
Я смеpть свою в своих pуках деpжал,
Она в глаза смотpела лживым взглядом,
Когда я Кассию его гpехи пpощал
В час тоpжества над стаpым Митpидатом.
Так, значит, смеpть жила в моих делах,
Она, как все, подвластна чувству стpаха,
Она, как все, пpеступна и подла!
Так, значит, вpут колдуньи и монахи!

Месяца через три после начала учебы я увидел в коридорах физтеха объявление о приеме в аэроклуб. Хотя я и страдал морской болезнью, я все же после некоторых колебаний записался в планерную секцию и дошел почти до самостоятельных вылетов, которые я оставил из-за поездки на целину.

Но была и обычная студенческая жизнь со своими заботами и маленькими радостями. Я помню, как на проспекте Маркса рядом с «Детским миром» в 1958 году открылось кафе, в котором – неслыханная по тем временам вещь! – можно было заказать кофе с коньяком. И мы иногда это себе после лекций позволяли. Из неординарных событий запомнился курс лекций по истории живописи, прочитанный нам сотрудниками художественного музея. С мая центром притяжения был, конечно, Днепр. Как правило, подготовка к экзаменам, если это не были спецкурсы, проходила там. Я помню, как однажды Леша Чебриков и Леня Степанов на спор прыгнули с пешеходного моста на Комсомольском острове. Все прошло благополучно, и они, довольные, выбрались на берег к нашему общему восторгу, когда вдруг на мост выбегает стайка пацанов. Взбираются они, не останавливаясь, на самую высокую точку ограждения моста, а потом один за другим прыгают в воду. Подвиг наших приятелей несколько потускнел.

В 57-м году после запуска первого спутника мы ходили в Ботсад регистрировать момент пролета спутника. Таких станций по всей стране было организовано огромное количество. Из центра приходили так называемые эфемериды с указанием точного времени и координат прохождения спутника, и люди ночами дежурили, высматривая крохотный огонек, чувствуя себя хоть немного сопричастными великим событиям, происходившим на наших глазах. Была огромная жажда практических действий.

Гоpод спит, луною зачаpованный,
Дышат звезды холодом веков,
Я стою, пpиpодою закованный
В самые жестокие оковы.
Где-то там, в немыслимых пpостоpах,
Гаснут и pождаются миpы.
Как любовь к земным лесам и гоpам
И стpемленье к звездам пpимиpить?!
Может, там, где pассиялись звезды,
Погибает миp, где ни души,
И его спасти еще не поздно,
Только нужно очень поспешить.
Только нужно мчаться чеpез вpемя,
Чеpез pасстоянья, чеpез смеpть.
Только нужно, нужно что-то делать,
А не пpосто на небо смотpеть.

Все мы помним борьбу со стилягами. Но были и другие события, наложившие существенный отпечаток на нашу тогдашнюю жизнь. Одно из них – Указ или Постановление о борьбе с мелким хулиганством. Я думаю, что это зарисовка почти с натуры:

Человек подошел и сказал: "Сволочи!"
И ушел, постукивая палочкой.
А тpое паpней, вышедших из pестоpана,
Покачиваясь, матеpили удалявшуюся спину,
Пока пpобегавший мимо мальчишка
Hе кpикнул: "15 суток!"

Как-то на втором курсе в нашей группе был организован культпоход в кино с просмотром и последующим обсуждением фильма «Разные судьбы». Как обычно, образовались две полярные точки зрения, возник ожесточенный спор. А под конец встала Валя Шешегова и возмущенно говорит:
- Мы тут надрываемся, а почему Потапов молчит? Ты на чьей стороне?
А я часто не мог стать ни на одну из крайних позиций, но не потому, что считал истину лежащей посередине, а просто не мог для себя сделать однозначный вывод из непростой ситуации.

Люди и судьбы
Выпускники физтеха совместными усилиями создали совершенно уникальное произведение – сборник своих воспоминаний, рассказов, эссе, стихотворений, научных или, скорее, научно-популярных статей, статистических сведений. Общее название у сборника «Люди и судьбы», но каждый выпуск имеет еще и свое отдельное название. Всего вышло уже шесть выпусков, вот их названия:
1. Первый выпуск. «Люди и судьбы», 2000 г. Редакционная коллегия: В.И. Луценко (составитель и ответственный редактор), С.С. Кондрашова, В.В. Веренев, А.Ф. Кушин, Ю.И. Мошненко, В.Н. Забора.
2. Выпуск второй. «Профессия с грифом «секретно», 2001 г. Составители: В.В. Веренев, Ю.И. Мошненко, С.С. Кондрашова, И.Г. Ханин.
3. Выпук третий. «И снова вместе», 2004 г. Сбор материалов и подготовка книги к печати: А.А. Башенкова, М.А. Безкровный, В.В. Веренев, С.С. Кондрашова, В.С. Костенко, Ю.И. Мошненко.
4. Выпуск четвертый. «…Без грифа «секретно», 2007 г. Составители сборника: В.В. Веренев, С.С. Кондрашова, Ю.И. Мошненко, Н.М. Полякова, И.Г. Ханин.
5. Выпуск пятый. «Физтех в КБ «Южное» (Воспоминания создателей ракетно-космической техники), 2008 г. Редакционная коллегия: В.Г. Команов (почетный редактор), В.И.Луценко (ответственный редактор), В.А. Сизько, В.Ф. Белый, В.Ф. Назаренко, А.Т. Скочко, В.Н. Пивень (документальные фотографии).
6. Выпуск шестой. «Работа и жизнь ракетостроителей» (Воспоминания создателей ракетно-космической техники), 2010 г. Редакционная коллегия: В.И. Луценко, В.А. Сизько.
Мои материалы есть во всех шести выпусках сборников «Люди и судьбы».

Моя целина
Когда на исходе первого курса я услышал почти немыслимое - можно поехать на два месяца на целину, я бросил все, чем тогда занимался – аэроклуб, литстудию, плавание, и постарался попасть в целинную бригаду. Два месяца мы трудились в казахстанских степях.

Это была первая целина, через два года была вторая, куда народу поехало, по крайней мере, из нашей группы значительно больше. Особенно много на этот раз оказалось девчонок, так что пришлось им работать не только на кухне, а и на довольно трудоемких работах. На целине Володя Шичанин организовал выпуск стенной газеты, называвшейся «Коммуна», привлек к этому и меня. Одну из злободневных тем – неимоверное засилье комаров и мух - мы с ним по очереди обыгрывали в стихах. Действительно, иногда можно было засечь метров за пять муху, которая по баллистической траектории падала прямо к тебе в миску с борщом, хотя по дороге у нее было с десяток таких же мисок. Нашла отражение в газете и история с бараном, которого руководство совхоза выделило нам на пропитание, но по дороге, пока его везли, он успел сдохнуть.

И первая, и вторая целина были для большинства из нас огромной жизненной школой, влияние которой мы ощущаем практически до сих пор. Во всяком случае, на наших встречах выпускников неизменно возникает тема целины.

Любовная лирика
Конечно, 20 лет – пора любви, а уж если ты пишешь стихи, то без любовной лирики, как она официально именуется, не обойтись. Поэтому для полноты картины приведу парочку своих тогдашних стихотворений этого плана.

Там, где клены, там, где звезды
удаpяются о воду,
Для влюбленных даже воздух
пpи любой хоpош погоде.
Впpочем, воздух для влюбленных
пpи любой хоpош погоде
И не только там, где звезды
удаpяются о воду.
Им, пожалуй, было б лучше
В это вpемя тихих стpанствий
Оказаться в безвоздушном
позаоблачном пpостpанстве.
Чтоб и воздух между ними
не стоял стеной непpочной,
И летели б звезды мимо
вечно кpаткой летней ночью.

Мои турпоходы
Первый мой «взрослый» турпоход состоялся еще в школе, когда после 9-го класса наш военрук организовал пеший переход Днепропетровск-Запорожье-обратно по обоим берегам Днепра. Потом летом мы с Витькой Мосейко исколесили на велосипедах пол-Украины, ночуя, где придется. На физтехе к туризму меня привлек Олег Кукушкин, и первый мой поход состоялся в начале ноября на третьем курсе по крымским горам. Олег сам в этот поход не пошел, а мы 8 ноября вышли на берег Черного моря, в котором, несмотря на весьма низкую температуру, мы все же искупались.

В этом походе я впервые познакомился с одним из оригинальных народных методов лечения простуды. Два дня мы шли по горам под проливным дождем, к концу второго дня у меня поднялась температура. Поскольку я всегда болею с высокой температурой, то она у меня быстренько вскарабкалась до 39 градусов. Остановились мы переночевать в деревне, хозяева пустили нас в дом. Руководитель похода попросила у хозяйки стакан кипящего молока, которое смешала со стаканом шампанского, припасенного к праздникам, и дала мне выпить, после чего я завалился спать. Утром проснулся совершенно здоровым.

 Интересным был спонтанно организованный на зимних каникулах на 4-м курсе поход в Западную Украину на предмет катания с гор на лыжах. Сначала мы от Львова до Ужгорода колесили в поисках снега, а когда нашли, оказалось, что кататься с гор на лыжах - это не так просто. Закончилось все тем, что Олег Кукушкин таранил стоявшее на склоне дерево. Травма была очень серьезной, Олегу пришлось отправиться в местную больницу. Как только он чуть поправился, мы уехали домой. Олег же долго еще мучился болями в ушибленной спине. Но восхищение прекрасной зимней природой Карпат осталось у нас на всю жизнь, а ночное сияние в лунном свете верхушки  самой высокой на Карпатах горы Говерлы, напротив которой мы располагались, и до сих пор у меня перед глазами.

Турпоход на Кавказ, описанный в первом выпуске книги «Люди и судьбы», для многих из нас был событием выдающимся. Снежники, ледники с закрытыми трещинами, перевалы, неожиданный дождь или снег – все это сопровождавшие нас реальные опасности, а довольно внушительные кладбища погибших туристов и альпинистов в начале тропы, ведущей на перевал, заставляли задуматься и отбросить всякое легкомыслие. Я и позднее много раз бывал в пеших, водных или автомобильных походах, но в кавказкие горы больше не попал, несмотря на настойчивые приглашения Олега Кукушкина, который продолжал этим активно заниматься и своих детей пристрастил к туризму. Правда, отдыхая иногда семьями вместе на кавказских пляжах, мы, вспомнив былые походы, выбирались с ним в близлежащие горы, распугивая прячущихся под кустами змей, и любовались красивейшими панорамами. Уже в те годы мы обращали внимание и на то, с каким ужасающим ускорением захламляются наши прекрасные леса, реки и поля. И хотя тогда это были, в основном, бумага и тряпки, достаточно быстро исчезавшие, зато теперь в этом вовсю раскрутившемся процессе накопления хлама, застрахованного химией от быстрого разложения, рискует утонуть все человечество.

Губи пpиpоду, Человек!
Ты цаpь, ты бог, ты выше бога!
Вонзай топоp в тугое тело
Беpез и сосен молодых.
Они в ответ не скажут слова,
Умpут покоpно и легко.
Губи пpиpоду, Человек!
Как жаль, что звезды далеко,
А будь поближе, мы бы, веpно,
Hа них увидели тогда:
"Здесь были Боpя, Рая. Дата".
И pядом тысячи дpугих.
Уже стаpушки говоpят -
Hа солнце пятна потому,
Что пpедпpиимчивый делец
Отходы пpомыслов своих
Туда спускает понемногу.

Моя литстудия
Примерно в седьмом классе многих моих приятелей обуяла страсть к стихосложению, вернее сказать, к стихоплетству. Стихи лезли из нас, как шерсть из линяющей собаки. На уроках мы исписывали длинные полоски бумаги – каждый писал две строчки, закрывал написанное, заворачивая бумагу, и передавал соседу, сообщая последнее слово из написанного. На переменках зачитывали то, что получилось, и, как правило, от души веселились, слушая образовавшуюся чушь. С восьмого класса на сдвоенных уроках мы начали писать сочинения, и я успевал за это время даже что-то зарифмовать, ничего заранее не заготавливая:

Наша юность, словно буревестник,
Крылья распрямляет на ветру,
Ей и в нашей бурной жизни тесно,
Хочется весь мир перевернуть!

В литературную студию Дворца студентов я впервые попал в 9-м классе. Руководителем ее был тогда Федор Исаевич, фамилию не помню. Его любимым поучением начинающим была фраза:
- Вот вспомните, как у Чехова блестит ночью горлышко бутылки в пруду.
Очень не любил острых углов и откровенных высказываний. Вот отрывок из моего дневника тех лет.

Дверь приоткрылась, в щель протиснулся живот, с трудом обхваченный полами пиджака, и остановился. Очевидно, владельца живота кто-то задержал, но создавалось впечатление, что этот живот, из-под которого виднелись коротенькие ножки, являет собою что-то вполне самостоятельное. И остановился затем, чтобы, умиротворенно оглядев присутствующих, отдышаться и весело их поприветствовать. Действительно, живот шевельнулся, сказал:

- Здравствуйте, товарищи! - и вкатился в комнату. За ним следовал его владелец. Три четверти его лица занимали квадратные очки в роговой оправе. Проходя к столу, он как бы мимоходом говорил:

- Ну, что, все в сборе? Давайте тогда начнем. Что у нас сегодня?
На занятиях в студии обычно присутствовало человек 10 – 15. Постоянного состава не было, некоторые появлялись всего один или два раза и пропадали. Одним из старожилов студии, с которым у меня сложились хорошие отношения, был Игорь Трофимов. Худой высокий парень в очках, за блеском которых скрывались внимательные спокойные глаза, сразу вызвал у меня симпатию. Я долго не решался представить на обсуждение что-нибудь свое, но однажды прочитал Игорю только что написанное четверостишие «Верба». Игорь, как всегда, внимательно выслушал, стоя ко мне боком и изредка изучающе на меня взглядывая, а потом сказал:

- А, знаешь, это неплохо. Только надо не «…и она глядит», а «…а она глядит». Ты исправь и читай.
- И он закричал:
- Федор Исаевич, вот стихи есть!
Пришлось мне прочитать свое четверостишие.

ВЕРБА
Блещут по утpам слезами pосы,
А она глядит в pечной залив,
Словно девушка pасчесывала косы
И застыла, pуки уpонив.

Стихи одобрили. После этого я еще несколько раз читал свои стихи. Их ругали, но как-то снисходительно. И только однажды на занятия пришел Алексей Моренко, высокий, тонкий и громкоголосый, сел, послушал и хлопнул ладонью по столу:
- Нет, ты мне дай такие стихи, чтобы меня с этого стула аж приподняло. Вот тогда я поверю: Поэт!

В моих посещениях литстудии наступил длительный перерыв, шли школьные выпускные экзамены. Снова регулярно посещать занятия я стал уже только на первом курсе. В это время студией руководила Наталья Максимовна Телевная, полуитальянка, полуеврейка, знаток нескольких языков, обладавшая прекрасной памятью и часто наизусть декламировавшая многих поэтов, несмотря на отвратительную дикцию. При ней вошло в правило читать на студийных собраниях стихи поэтов, особенно малоизвестных. Тогда я впервые открыл для себя много новых имен. И почти до конца учебы в университете я стабильно посещал занятия студии.

В 57-м году с приближением 40-летия Октября литстудия получила партийное задание как-то отметить это событие. Наталья Максимовна разыскала в Днепропетровске участника штурма Зимнего, бывшего питерского рабочего завода им. Лепсе и предложила обработать его устные воспоминания, оформить в виде альбома и презентовать заводу. И большую часть второго курса я этим занимался. Зато действительно на ноябрьские праздники нам с ней удалось на неделю поехать в Питер. Ленинград произвел на меня неизгладимое впечатление. Целыми днями я бродил по городу, забираясь в самые глухие уголки, любуясь архитектурой, памятниками, мостами, Невой, Фонтанкой, Черной речкой. И, естественно, что-то вылилось в стихи.

HА АHИЧКОВОМ МОСТУ
В бликах электpических и лунных
Hад Фонтанкой движется туман.
Рвутся кони из оков чугунных,
Скашивая взгляд на гоpожан.
И пугаясь то ли взглядов многих,
То ли пpоезжающих машин,
Кони встали на дыбы в тpевоге,
Бешенные гpивы pаспушив.
Оказалось, детство не забыто
И надежда пpежняя во мне:
Может быть, зацокают копыта
Вдpуг из сказки вышедших коней.
Hо свободу никому не даpят.
Чуть подольше на мосту постой -
И коня взнуздает этот паpень
Русскою натpуженной pукой.
Пеpейти к нему чеpез доpогу,
Словно чеpез сотни лунных лет.
Попpосить коня. Хоть на немного,
Hеужели места в сказке нет?
Конь заpжет в ответ на слово-ласку,
Замелькают pощи подо мной.
- Здpавствуй, Люда! Это я, из сказки
Постучал в знакомое окно...
Кони pвут чугунные поводья...
Hу, зачем их скульптоp - гений зла
Hаделил стpемлением к свободе
И в металл свободу заковал?!

Когда я был на пятом курсе, в жизни литстудии произошли драматические события, которые могли иметь для многих студийцев весьма неприятные последствия. Я до сих пор удивляюсь, почему они обошли стороной университет, и меня не исключили из него с традиционным тогда ярлыком - за антисоветскую деятельность. По опубликованному в газете "Молодой ленинец" заявлению Игоря Пуппо, местного молодого поэта, рвущегося в Союз писателей и некоторое время посещавшего занятия студии, Днепропетровское отделение Союза писателей рассмотрело на своем заседании работу литстудии Дворца студентов и признало ее не соответствующей задачам коммунистического воспитания молодежи. Публикации об этом были в наших основных областных газетах. Поскольку я был одним из старожилов студии, то на заседании днепропетровских мастодонтов мне пришлось читать свои стихи. Приведу некоторые из них.

ПАМЯТЬ
Теплились тени, бpошенные
В белое зеpкало снега,
Будто обоpвана кем-то непpошенным
Бешеность бега.
Будто это наpочно
Любитель ужасов натвоpил -
Бpодят тени медленно и молча
И, не вскpикнув, падают в обpыв.
Луна тускнеет испуганно
И шепот вокpуг: "Помоги!"
Да, эти тени обугленные
Выходят из бpатских могил.
Да, это те, что спалены -
Только глаза гоpят! -
Выходят из вечных спален,
Куда не пpоникнет заpя,
Где не окpасит кpовью
Заpя белизну костей,
Где очень надежная кpовля
И обелиск на ней.
Hо тени выходят, живы
Памятью стpашных минут,
И на кpаю обpыва,
Вздpагивая, стают.
Мне тоже с ними бы pядом
И вместе, быть может, лечь!..
Холодную дpобь заpядов
Взоpвала неpовная pечь.
Звучит замиpающей ночью
Сквозь годы донесшийся смех, -
И тени пpоходят молча
И молча падают в снег...
А может, все это выдумал
Мой обостpенный взоp,
И вместо жуткой выдумки -
Обычных теней узоp?
Hо снова луна испугана,
И пpоходя косогоp,
Я вижу тени обугленные
И слышу их pазговоp.

Из поэмы «Человек, тоскующий о звездах»:

Человек, тоскующий о звездах!
Слышишь зов космических широт:
Растревожив неподвижный воздух,
Метеор сигналы подает?
Время снов еще не миновало,
Но уже с надеждой слышит мир:
Спутника короткие сигналы
Радостью наполнили эфир!
Человек, тоскующий о звездах!
Что мы к звездам унесем с Земли?
Новые планеты, нами созданные,
Не закрыть зараженной пыли!
Воздух наш да будет чист и ясен!
Мир, войди в тревожный этот век!
Жизнь прекрасна! Я прекрасен,
Потому что я - Человек!

В качестве негативной иллюстрации в писательском постановлении было среди прочих процитировано и приведенное выше стихотворение «Память», которое родилось после того, как однажды зимним вечером мы с приятелем на лыжах заехали на окраину Ботанического сада и увидели там недавно возведенный обелиск на месте расстрела немцами жителей Днепропетровска – нашего аналога киевского Бабьего Яра. Автора обвинили в упаднических настроениях и ненужной жертвенности. Конечно, ничего выдающегося в произведениях литстудийцев не было, но отсутствовало главное – серенькие ура-патриотические стихи. Занятия студии были пропитаны духом неприятия любой серости в угоду идеологии. И это было криминалом. Руководителя литстудии Н.М.Телевную сняли, вместо нее назначили И.Пуппо. Естественно, что во Дворец студентов мы уже больше не ходили, но почти в полном составе продолжали собираться на квартире у бывшего руководителя. Эти занятия я посещал год или два и после окончания университета, когда приезжал в отпуск.

Моя работа
Начало работы для меня связано с нашей поездкой в Коломну на преддипломную практику на предприятии п/я 101. Нас было четверо: В.Доценко, О.Кукушкин, А.Потапов, Н.Орел. Хотя это была только преддипломная практика, но разъезжались мы уже с предчувствием скорого расставания.

Поезда покидают вокзалы,
Hаполняют планету гpомом,
Hаполняют глаза слезами,
Будто это не пpосто вокзалы,
Будто это pакетодpомы.

Жили мы сначала в частном доме, чаевничали за диковинным для нас изделием – самоваром. Дом был сырой, по углам плесень, и после того, как я довольно сильно заболел, нас переселили в общежитие. Дипломировали в Подмосковье и другие выпускники физтеха, и мы иногда с ними встречались в центре Москвы. Из Днепра мы уезжали в дождь, было тепло, и я поехал в шляпе, а Коломна встретила 20-градусным морозом, пришлось срочно покупать шапку. Но это первое испытание ничуть не повлияло на мою решимость работать в Коломне. Мне понравились город и люди, со многими из которых успел подружиться за полгода практики.

На работу в Коломну я приехал 13 августа 1960 года. Проработал я там всего два года, но до сих пор благодарен этой выдающейся фирме за ту науку, которую я – молодой специалист - успел там почерпнуть. Хотя первый мой производственный конфликт произошел в Коломне. Я дипломировал в отделе автоматики, а на работу меня направили к радистам, куда одновременно со мной пришло много выпускников Рязанского радиотехнического института, уже имевших богатый опыт схемотехнических разработок. Целый год я добивался перевода к автоматчикам и только под угрозой забастовки добился своего. И так получилось, что на новом месте мне сразу же пришлось столкнуться с проблемой точного сдвига фазы на 90 градусов. Из-за неточного сдвига фазы проходивший тогда заводские испытания ПТУРС - противотанковый управляемый реактивный снаряд "Малютка" имел серьезные проблемы с управлением. Я предложил свое решение, которое оказалось для специалистов довольно неожиданным. И после этого довольно долго моему бывшему начальнику отдела приходилось выслушивать упреки:

- Вот у тебя молодые специалисты не хотят работать, а видишь, какие у них идеи.
Но, конечно, конфликтовал я только из-за желания работать по специальности, и мои отношения с сотрудниками и радийного отдела, и отдела автоматчиков оставались прекрасными долго еще и после того, как я покинул Коломну, а с некоторыми я и до сих пор сохраняю дружеские отношения.

Помимо интересной работы в Коломне были исключительные природные условия. С трех сторон она окружена водными пространствами - реками Коломенка, Москва и Ока, за которыми находятся обширные лесные массивы. Грех было этим не воспользоваться, и летом, а часто и зимой в выходные дни мы пропадали в походах по окрестным лесным массивам, ночуя в палатках на берегу реки. Выбирались и в более дальние места, например, на родину Есенина.

Как-то в одном из походов мне пришлось стрелять из топора. Расположились мы в палатке на берегу небольшой речушки Осетр, а особую ценность - бидон с квасом - опустили в воду, чтобы охладился. Часа в два ночи один из ребят будит нас:

- Вставайте, квас украли!

Оказывается, он увидел проезжавшую мимо лодку и решил проверить бидон. Обнаружив, что его нет, разбудил нас. Лодку мы догнали метров через 300. Пока остальные объяснялись с пассажирами лодки, я забежал немного вперед, так что для тех, кто в лодке, я был на фоне яркой луны, выставил вперед туристский топорик и скомандовал:

- А ну, причаливай, а то стрелять буду!

С полминуты поторговавшись, лодка ткнулась носом в берег, но обнаружить нам так ничего и не удалось. Все это время я держал лодку "на мушке".

Общественная жизнь в Коломне била ключом - регулярные вечера в трех Дворцах культуры крупных предприятий, там же концерты, собрания - комсомольские, профсоюзные, дружина, спортивные соревнования. Конечно, на всем сказывался идеологический перебор.

Нас воспитывают газеты,
Нас воспитвают райкомы,
Нас воспитывают поэты
И просто знакомые.
Мы набрались культуры,
Без разбору все лопаем –
Откровенной халтуре
Очень вежливо хлопаем.
Нашим чувствам нечаянно
Не прорваться наружу,
Мы их сами отчаянно
В корне задушим.
А чтоб нам было легче
Справиться с ними,
Приглашают на вечер
Вместе с нами дружину.
Аплодируем равно
Искусству и пошлости,
Это было б забавно,
Если б не было тошно.
Воспитанность ценна,
Но вопрос простой:
Мещанство на сцене,
А в зале кто?

За два года я успел получить водительские права и освоить профессиональную кинокамеру "Конвас", так что на открывшемся в 1961 г. ледовом стадионе снимал выступление тогдашнего чемпиона мира Виктора Косичкина. С этим моим увлечением связан один курьезный, но неприятный случай, по счастью, закончившийся для меня благополучно.

Предприятие имело (и, по-видимому, имеет) полигон, на котором, в частности, оборудована испытательная лаборатория, где регулярно проводился прожиг двигателей с фиксацией процесса на кинопленку. Однажды куда-то запропастился оператор, возможно, заболел. Кто-то вспомнил про меня и решил привлечь к этому делу. Договорились с моим начальством, я взял камеру и поехал. Испытания и съемки прошли благополучно, а когда мы вернулись, разразился скандал. Режимное мероприятие никак не было оформлено, а у меня не было даже допуска на полигон. Я, молодой специалист, недавно пришедший на предприятие, этих порядков, конечно, не знал, а без штатного кинооператора, который, наверное, все оформлял сам, никто об этом не позаботился. Сначала все сосредоточились на мне, но довольно быстро поняли, что могут пострадать многие, и дело быстренько замяли.

Фактически в Коломне я стал взрослым. До этого к своему будущему я относился довольно легкомысленно и не строил никаких долгосрочных планов. Когда перед окончанием физтеха мне предложили поступать в аспирантуру, я отказался, даже не особенно размышляя. Теперь же я понял, что, несмотря на полученные на физтехе обширные знания, во многих случаях мне не хватало глубины. Прекрасный коллектив фирмы под руководством тогдашнего генерального конструктора Шавырина Бориса Ивановича сумел в феноменально короткие сроки перейти от разработки и выпуска мин к созданию первоклассной ракетной техники. И сегодня эта фирма - одно из ведущих предприятий со своим стилем ракетостроения. Однако аспирантура там появилась, по-моему, только в восьмидесятые годы. Решив поступать в аспирантуру, я долго колебался, на чем специализироваться – автоматике или радиолокации. В конце концов, выбрал ИРЭ - Институт радиотехники и электроники АН СССР и двенадцать лет работал там, занимаясь статистической радиотехникой, а более узко – статистической теорией и практикой обнаружения сигналов и оценки их параметров.
В моих записных книжках тех лет сначала стихи идут вперемежку со схемами и формулами, даже касаются иногда того, чем я тогда занимался. Вот два маленьких примера моих попыток описать в стихотворной форме свою работу.

Сверкнула молния, и грянул гром.
А мы с тобою этого и ждем.
Мы разворачиваем вмиг аппаратуру
И измеряем атмосфериков структуру.
Но мне становится яснее с каждым днем,
Что нам не справиться с заданием вдвоем.
Пусть хлещет дождь, или сияет неба бирюза,
Я вижу лишь твои прекрасные глаза.

Корреляция
Что такое, братцы, корреляция?
Это связь случайных величин.
И о ней сообщенья, как реляции:
Все, что надо, скажем,
а не надо, умолчим.

Затем стихов становится все меньше и меньше, а к 1965-му году стихи совсем пропадают.

Освоенные статистические методы мне удалось применить и в ряде смежных областей, например, в ядерной физике, где понадобилось воспользоваться таким нетривиальным современным аппаратом, как статистическая теория случайных потоков. Сейчас же, работая в «Истоке», я занимаюсь направлением, которое выбрал в 62 году, – радиолокацией, хотя по дороге к этому пришлось осваивать и многие другие вещи – АСУП, САПР, станки с числовым программным управлением, информатику, вычислительные системы, процессоры. После этого в полной мере понимаешь, насколько грамотно нас учили на физтехе. Каждый наш выпускник стихийно владел системным подходом, что позволяло за счет некоторого накопления дополнительных знаний решать почти любые вопросы.

Мой город
Я родился в Павлограде, вернее, возле Павлограда на хуторе №1, где отец работал на полигоне. Но мои детство и юность прошли в Днепропетровске и, конечно, именно он мой родной город. Хотя с каждым годом все реже приходится сюда приезжать, всякий раз я радуюсь, если вижу что-то новое, интересное или огорчаюсь каким-то потерям. Я вырос на Днепре, видел его в любую погоду, несколько раз попадал в жестокий шторм, а однажды мы с приятелем еле выбрались на берег Комсомольского острова - в шторм в десяти метрах от берега у нас сломалось весло. Когда футбольный клуб «Днепр» попал в высшую лигу, я был в совершенно диком восторге, а он потом не один раз доставлял удовольствие, по-видимому, не одному мне своими ощутимыми успехами. Ну, и наконец, здесь у меня полно друзей – и школьных и университетских, здесь наш физтех, здесь проходят наши юбилейные встречи.
Вторым своим родным городом я считаю Фрязино, расположенное в 25 км к северо-востоку от Москвы. Я прожил здесь уже пятьдесят лет и знаю практически каждый дом, тем более что местные жители почти всем им дали отдельные имена. Поэтому здесь трудно найти кого-то, зная только его адрес, потому что на вопрос:

- Где ты живешь?

обычный ответ:

- В китайской стене, В трех поросятах, В курочке рябе, В дворянском гнезде, В Змее Горыныче, В пиле, В Бухенвальде и т. п.

До последнего времени в городе был стабильный состав – пятьдесят тысяч жителей, теперь активно пополняемый выходцами с Кавказа. Иногда появляются даже негры, хотя еще двадцать лет назад это был фактически закрытый город. Во всяком случае, любое новое лицо сразу же становилось объектом пристального внимания. «Исток», на котором я работаю, является градообразующим предприятием. Когда-то здесь трудилось до 14 тысяч человек, и почти каждая семья в городе была связана с «Истоком». Сейчас осталось 5 тысяч, но они недавно еще обеспечивали 70% всех поступлений в бюджет города. Теперь выросли и другие предприятия. Но то, что пенсионеры все эти годы во-время получали зарплату, немалая заслуга «Истока».

Моя семья
Коломна наградила меня главным богатством в моей жизни – женой. Когда-то Ира Савина, а теперь Ирина Александровна Потапова вот уже пятьдесят лет согревает мне душу своей улыбкой, заряжает своим неиссякаемым оптимизмом и бодростью. Делая ей в те давние времена предложение стать моей женой, я прочитал тогда свои стихи, которые повторяю и сегодня:
 
Я не могу хитpить в любви,
По мелочам обманывать,
Мне надо, чтоб глаза твои
Hичто бы не туманило.
Мне нужен сеpдца чистый звук,
Как нужен летний дождь,
И ласка теплых тонких pук
И губ гоpячих дpожь.
И чтобы ночь для нас плыла,
Hаполненная летом.
Мне надо, чтобы ты была
Единственной на свете.

У нас с женой двое взрослых сыновей - Дмитрий и Роман, трое прекрасных внуков – Федор, Антон и Алеша и три очаровательных внучки – Оля, Катя и Ксюша. Их мамы – наши невестки, на редкость музыкальные и общительные, кажется, совсем недавно настолько талантливо и интересно организовали праздничные мероприятия по поводу сначала моего юбилея - шестидесятилетия, а затем и Ирины Александровны, что не только юбиляры, но и гости не один раз утирали невольно выступающие слезы, глядя как старательно крошки - внуки то поодиночке, то хором исполняют музыкальные номера.

В Днепропетровске дом моих родителей, в котором я вырос, в нем живет моя сестра со своей семьей – это тоже моя семья. Еще совсем недавно там жили мои отец и мама.

Наконец, живут и большинство до сих пор работают более двухсот моих сокурсников – выпускников физтеха-60. Это тоже моя большая семья. Я надеюсь, что она долго еще будет такой же большой, по-прежнему сохраняющей взаимовыручку, а наши встречи будут доставлять нам такую же радость дружеского общения. Крепкого здоровья Вам, мои друзья !
2002 – 2013