Шизофрения

Врач шел по узкому коридору. Серые станы окружали его со всех сторон, давили своей тяжестью на его узкие плечи. Круглый живот переваливался через ремень и вот-вот намеревался оторвать пуговку на рубашке. Тяжелый хрипловатый стон вылетел из его рта, когда он ступил на последнюю ступеньку лестничной клетки, идущей за коридором и вошел в новый. По обе стороны от него выстроились две шеренги палат, рассчитанных на одного человека каждая. Он шел неспешно, тяжелое восхождение не прошло бесследно. Лучший специалист всегда забывает о себе, так и у этого врача была отдышка, ожирение, аритмия сердца и высокое артериальное давление. Эти мелкие болезни не могли быстро свести его в могилу, но в покое он никогда не был. Маленькое окошко, врезанное в двери на уровне головы нормального человека, было установлено на пятнадцать сантиметров выше лица врача. Он никогда не смотрел в него. Тусклый свет неоновых ламп едва освещал длинный тоннель, скованный вереницами тюрем. Номера палат проплывали мимо него, точнее он мимо них, словно в замедленном видео… двадцать один, двадцать два, двадцать три – и так до тридцать первого. Около этой двери он остановился. Под окошечком – глазком в другой мир, мир безумия и страха, была глубокая борозда, темный след оставленный на выкрашенном в бело-серую краску деревянном полотне. Это был первый знак, что начался его еженедельный, понедельничный обход. Врач глубоко вдохнул и резко выдохнул, настраиваясь и собираясь с мыслями, он напряг жевательные мыжцы, сжал пальцы в кулак и вошел в палату.
Он никогда не был уверен в том, что его ожидает за любой из дверей палат его пациентов. Их у него было всего семь, всех их он успевал обойти за день, прописать новые таблетки, которые мало чем могли им помочь, потому как только самых тяжелых и агрессивных пациентов кладут в клиники, на всех палат не хватит, даже если выстроить город только из психиатрических клиник, десять процентов населения это душевнобольные люди. Один из самых буйных поджидал его за этой дверью.
Дверь распахнулась и в палату одним широким шагом вошел зажмурившийся врач, шаг был таким большим, что он очутился сразу посередине комнаты. Убранство которой было выполнено в стиле минимализм, просто в ней почти ничего не было, были только металлический стул, высокая койка, тоже металлическая и аналогичный стол. Под самым потолком было выдолблено прямоугольное окно, зарешеченное поперек прутьями арматуры. На столе стояла пластиковая бутылочка с водой. Все это давило на итак убитую психику пациентов, добитых сильнодействующими антидепрессантами и антипсихотическими средствами различной тяжести.
Эту лучистую до крайней безнадежности картину разбавил светлыми тонами жизнерадостный голос врача.
- Здравствуйте, Федор Павлович, как ваше самочувствие?
Проблема всех пациентов этой клиники в том, что они больны, это очевидно. Но у всех болезнь проявляется по-разному. Один видит погибшего сына, другой убитую собственными руками жену, третий боится всего на свете, третий просто говорит абсолютно бессвязные вещи.
- Иван Анисимович! Как же, как же! Проходите в мои шикарные апартаменты, я тут как раз почиваю чай, не хотите ко мне присоединиться?
- Федя, - ласково перебил его врач, - я не Иван Анисимович, я – Аркадий Михайлович, твой врач, ты что же это, снова все позабыл?
- Ага! – еще более ласково, - ответил Федор Павлович.
Федор Павлович был высоко оплачиваемым юристом. Он всегда крутился в светских кругах, подтирая грязь за высокопоставленными лицами и денежными мешками. Он так привык к роскоши: шелкам, дорогим винам, первоклассным автомобилям, красивым женщинам. Однажды прелестным солнечным днем, выплачивая последнюю часть суммы, представляющей собой крупную взятку, городскому судье он напоролся на волну непонимания в виде трех блюстителей закона, вихрем ворвавшихся в кабинет и взявших с поличным и судью, и Федора Павловича. Ему было выдвинуто обвинение в даче взятки и грозило более десяти лет тюрьмы, от чего он и сошел с ума прямо вовремя вынесении приговора.
- Ну, Вячеслав Львович, вы чаю хотите? – сказал он уже приторным тоном
- Я – Аркадий Михайлович, - поправил его врач.
- Ну, прошу меня извинить, я, пожалуй, налью себе кой-чего покрепче! – он слащаво захихикал.
Он взял со стола бутылку с водой, сложил колечком пальцы, будто обхватывал всей ладонью крохотную рюмку, и пролил из нее воду на пол, промеж пальцев, думая, что наливает воду в ту самую рюмку, которой у него в руке не было.
- Федя! Что же ты наделал, - вспылил врач, на которого полетели брызги, - все штаны у меня теперь мокрые!
- Я не виноват, Антон Викторович, простите меня, рюмка из руки выпорхнула!
Он поднял глаза к потолку, поводил ими пытаясь не упустить из виду улетающую от него рюмку, после чего уставился на окно, видимо птичка-рюмка улетела на волю.
- Сядь-ка, нам нужно поговорить, - сказал Аркадий Михайлович, подвинув к себе стул и сев на него.
- Вы что-то серьезное хотите мне сказать? – заговорщически понизив голос, спросил пациент.
- Как ты себя сегодня чувствуешь?
Это был бессмысленный вопрос, но его необходимо было задать. Многие вещи в этом мире не логичны, но все мы смиряемся с этим, просто потому что надо!
- Отлично, правда малость захмелел после обеденного пирога, что-то он сегодня крепче чем обычно, профессор, вы не находите?
- Я, право, сам не пробовал, но поверю вам на слово, дорогой.
Федор Павлович упал на колени и стал целовать ему руки.
- Спасибо, спасибо миленький, они все мне не верят, а ты веришь!
Он не плакал, но рыдал, это была истерика, взявшаяся из неоткуда. Как дождь среди знойного дня.
- Хорошо, хорошо, дорогой, ложись, - врач уложил рыдающего мужчину в постель, на которой тот сидел и сделал ему укол успокоительного.
Трудовой день начался.

Врач вышел из палаты, в которой все еще заливался слезами пациент. Он закрыл за собой дверь и посмотрел в оба конца коридора, должен был прийти молоденький стажёр для прохождения практики. Аркадий Михайлович взглянул на часы и, убедившись в опоздании своего возможного приемника, глубоко вздохнул. Послышались отдаленные шаги на лестнице и из дверей лестничной клетки выбежал раскрасневшийся от бега юноша, натягивающий на плечи белый халат. Это был его первый рабочий день. Он уже два года листал учебники и накапливал знания, теперь пришла пора превратить их в умения. Молодой человек впервые надел на себя амуницию врача для работы и уже успел испачкать его черничным джемом.
- Простите, простите меня, я, право, не знаю, как так вышло!
Аркадий Михайлович поднял руку в знак молчания и заговорил:
- Вы, дорогой мой, безответственный и жалкий, при повторении данной ситуации я вынужден буду отказаться от вашего обучения, передав вас другому специалисту, вам ясны мои слова?
- Да.
- Тогда прошу за мной в тридцатую палату.
Он сделал три шага в сторону нужной ему двери и остановился.
- За этой дверью находится мой пациент, сегодня осмотр у него будете проводить вы. Этот человек собственными руками убил свою жену из-за плохо сваренного супа. Он крайне агрессивен, думаю – это самый буйный из всех моих постояльцев, но не переживайте по этому поводу, в случае опасности мы вызовем санитаров, обычно они прибегают в течение одной минуты, хотя этого вполне достаточно для нашего уничтожения.
- Благодарю за слова утешения, жаль, что санитары такие нерасторопные, но думаю вместе мы с ним справимся, если это будет необходимо.
Юноша оглядел с ног до головы не молодого врача, живот которого так и норовил вынуть рубашку из брюк, своей величиной разрывая пуговицы. Он был похож на большого крота, добродушного, полного и подслеповатого.
Стажер сделал три шага в сторону двери и поравнялся с опытным врачом. Отворилась дверь. Она со скрежетом сделала полукруг, нехотя впуская внутрь помещения непрошенных гостей. На полу, возле кровати, сидел мужчина. На вид ему было около сорока, но за счет длинной бороды можно было скинуть пару-тройку лет. Он вырисовывал вокруг себя невидимые круги, едва слышно проводя пальцем по полу. Его бормотание настораживало.
- Не так уж он и опасен, - повернувшись к врачу, заметил юноша.
Врач ему не ответил, он повернулся к пациенту и заговорил с ним:
- Нестор Андреевич, вы меня слышите?
Больной не подал ни одного сигнала о том, что вообще мысленно и душевно находится в своем теле.
- Он тебя слушает, - повернувшись к ученику, сказал врач, - можешь начинать осмотр, Витя.
Юноше явно не понравилось, что с ним обращаются, как с маленьким ребенком, но Аркадий Михайлович был слишком уважаемым врачом и ему были простительны некоторые замашки.
Виктор Олегович – начинающий психотерапевт, открыл обходной лист и прочел в нем имя, фамилию и диагноз больного.
- Нестор Андреевич, как ваше самочувствие?
Сидящий на полу человек быстро закивал.
- Очень хорошо, я хочу поговорить о вашей жене, вы меня слышите?
Человек что-то быстро забубнил и, резким движением откинув от себя стул, встал. Аркадий Михайлович тут же дотянулся до красной кнопки, водруженной на стену. Прогремел оглушительный рев сирены. Пациент напал на своего лечащего врача. Слюна брызнула из его рта. Красные воспаленные глаза оказались прямо напротив глаз молодого практиканта. Дикий крик перекрыл вой сирен. Юноша приложил массу усилий для противостояния, но уже через секунду оказался на полу. В палату ворвались два мужчины, плечи которых еле-еле пролезли в двери. Они в считанные секунды впихнули пациента в смирительную рубашку и выволокли из палаты.
- Не переживайте из-за происшедшего. Наш обход простая формальность, вылечиваются только три из десяти, эти семеро как раз в тройку удачливых людей не входят. Мы приходим к ним в палату, бередим и так растрепанную душу, вынимаем из них сознание нашими якобы мирными беседами и пичкаем таблетками, вот и все лечение.
- Но мы же должны им хоть как-нибудь помогать! – закричал взбудораженный таким приемом стажер, первый осмотр, которого длился не более двух минут.
- Мы помогаем им тем, что изолируем от нормального общества. Пойдем в следующую палату, чем быстрее мы всех обойдем, тем быстрее закончится это безумие.

Они вышли из помещения в коридор. Виктор до сих пор тяжело дышал после пережитого. Лампа в коридоре задребезжала.
- Сейчас пойдем к самому адекватному из моих пациентов в качестве передышки.
- Хорошо бы, - сказал стажер и улыбнулся.
Они прошли мимо двух палат и вошли в палату номер двадцать семь.

На стуле, за столом, сидел мужчина лет сорока. Однако в палате он был не один. Рядом с ним на кровати сидел еще один мужчина одетый во все серое: серый галстук, серый пиджак, серая шляпа и брюки, только ботинки были коричневыми и рубашка белой. Это был статный, высокий мужчина, гладковыбритый и надушенный. Возле него, тут же на кровати, сидела женщина, одетая во все пестрое: красная блузка, под цвет губ, черная юбка, красные лаковые туфельки и крохотный бант на макушке. Никто из вновь вошедших не обратил на них ни малейшего внимания.
- Здравствуйте, Федор Вольфович, как ваше самочувствие сегодня, все в порядке? - начал разговор Виктор.
- Да, все хорошо.
Виктор вынул из грудного кармана белоснежного халата фонарик, похожий на ручку и стал проверять глаза пациента. Удостоверившись, что все нормально, убрал фонарик к себе в карман. Вместо него он вынул блокнот и ручку. Начал как всегда задавать вопросы.
- Расскажи мне, что ты ел сегодня на обед?
- Пирог с почками, картофельное пюре, котлету и апельсиновый сок.
- Ты любишь пирог с почками, верно? – встрял Аркадий Михайлович.
- О, да, он мой любимый. Правда котлета, мне не очень понравилась, но мама сказала, что ее нужно съесть обязательно. Вот почему все не вкусное, всегда полезное?
          Врач рассмеялся.
- Не знаю, Федор, но так уж заведено. Кстати, я бы хотел поговорить о твоих родителях. Где они?
- Здесь, прямо за вашей спиной. Зачем вы каждый раз это спрашиваете? Вы же знаете, что мне не нравится, когда вы спрашиваете о моих родителях и им это не нравится, - пациент начал выходить из себя.
- Понимаешь, Федор Вольфович, - мягко перебил его практикант, - их здесь нет, тебе только кажется, что они здесь, а на самом деле их нет. У тебя шизофрения.
- Вы лжете! – закричал ему в ответ душевнобольной, - вы все лжете! Просто вы их не замечаете! Они всегда со мной, прямо за вашей спиной! – он вскочил на ноги.
Аркадий Михайлович всегда обходил прямого разговор о родителях Федора, но неопытный юноша по неосторожности переступил черту.
- Успокойся, - вступил в разговор специалист, - расскажи-ка лучше то, как ты сюда попал. Не вынуждай звать санитаров.
Пациент успокоился и сел обратно, на стул.
- Ну, слушайте…
Началось все жарким июльским днем, когда от палящего солнца засыхали цветы на маминых клумбах в саду. Мне было пятнадцать лет и я, как все ребята ходил в школу. Только я не буду вам рассказывать, как я в нее ходил, это жутко скучно. Лучше сразу перейду к моменту, когда я из нее вернулся. У нас был небольшой двух этажный домик на самой опушке леса, мама хотела прямиком в лесу, но папа слишком любит солнце. Моя комната находилась на втором этаже. В крыше была проделана огромная дыра, а потом переоборудована под панорамное окно, через которое всю комнату заливал солнечный свет. Родители мои еще не пришли с работы. Дома было невыносимо душно, даже открытое окно не помогало. Я бросил всякие попытки выучить уроки и вышел на улицу. У нас был чудный сад. По его периметру был поставлен низенький белый заборчик, трава была мягкая, это не мудрено, мама меня каждый день заставляла косить ее и пропалывать сорняки. У скамейки, которая стояла не далеко от калитки, росли два огромных вяза, закрывая своими кронами скамейку от невыносимо жарящего полуденного солнца. Я втянул ноги, откинулся на спинку и раскрыл книгу, заранее оставленную здесь со вчерашнего дня. Я прочитал примерно десять страниц, когда калитка распахнулась и мимо меня пробежала мама.
- Привет, мам.
- Федя, где документы отца?
- Ой, мам, я не знаю, может в его тумбочке или в шкафу в гостиной. А тебе зачем, что-то случилось?
На ее пепельно-бледном лице был отражен крайний ужас. Она вбежала в дом и я последовал за ней, закрыв книгу на страничке с закладкой.
- Что случилось то? - снова спросил я, помогая ей отыскать нужные бумаги.
- Отец твой в реанимации, попал под машину, мне на работу сообщили, я прямо оттуда сразу сюда прибежала, сейчас вот документы найду и в больницу поеду к нему.
- Как под машину? Не может быть.
Мой отец, как я уже говорил, был очень серьезным человеком. Он очень редко смеялся и никогда не улыбался. Мне всегда казалось, что этот человек готов ко всему, его ничем не проймешь, ничем не сломаешь. Я никак не мог взять в толк, как он мог попасть под машину. Это известие убило во мне всю радость, которую поселило высоко плывущее по небу солнце.
- Мам, я с тобой поеду, можно? - всхлипывая, попросил я.
- Конечно, дорогой. Собирайся поскорее.
Я пулей выбежал из гостиной и поднялся к себе в комнату. Переоделся и спустился вниз. К тому времени мама уже ждала меня у входной двери.
- Чего ты так долго?
- Футболку не мог найти.
- Порядок нужно наводить в шкафу. Ладно, пошли.
Она всегда меня бранила за то, что я не прибираюсь у себя в шкафу. Как приду из школы или прогулки с друзьями, так и скину одежду в шкаф комком.
Через час мы были в больнице. Состояние отца было ужасное. Автомобиль ударил его в правый бок с такой силой, что сломанное ребро, проткнув легкое, вышло из спины. Обе ноги, руки, позвоночник и череп были сломаны. Врач сказал, что он не понимает, как мой отец еще продолжает жить. Мы с мамой вошли к нему в палату после операции.
На кровати лежал вовсе не мой отец. Нет, это был он, но настолько отличающийся от себя прежнего. Все его тело полностью было в гипсе. Папа тяжело дышал, правая нога при каждом вздохе покачивалась. Мы сели у его ног по обе стороны кровати.
- Ты меня слышишь, милый? - прошептала мама, еле дыша.
- Доктор сказал, что он в коме. И пробудет в ней не менее месяца.
Она заплакала. Мне всегда больно на нее смотреть, когда она плачет. Мне ее стает так жалко. А людей нельзя жалеть, они от этого раскисают и становится им только хуже. Я положил ей на плечо руку и погладил.
- Все будет хорошо, мам, - сказал я, понимая, что хорошо уже точно не будет.
Через трое суток мой отец умер. Нам позвонили сперва из больницы, а потом из полиции. Мама проплакала три дня. Я до сих пор не понимаю, как такая худая женщина могла уместить в себе столько слез. Их из нее целая баррель вытекла.
Это было слишком большое горе для такой маленькой женщины. Она взяла отпуск, чтобы оправиться и прийти в себя. На работу она так и не пошла. Год за годом мы продавали наши вещи. Я совсем забросил школу, не потому что не хотел учиться, нет. Потому что стыдно было ходить в рванье, у меня не было зубной пасты и щетки, у меня не было душа, у меня не было сменного белья… от меня всегда плохо пахло и сверстники глумились надо мной и моей нищетой. Чистый новенький фрак – обязанность мужчины.
Отца мы похоронили не далеко от дома, на ближайшем кладбище, но мама все равно туда не ходила. Она каждую ночь просыпалась от кошмаров и начинала истошно вопить, точно сирена в нашей больнице. Когда мне исполнилось семнадцать, я устроился на черную работу. Каждую ночь моя мама кричала и заливалась в истерике, каждую ночь я вкалывал на железнодорожном вокзале грузчиком. Поначалу, все шло отлично, я был еще силен, руки мои не были испещрены мозолями. Но уже через два-три месяца у меня начала болеть спина. Я не мог нормально ходить. Я постоянно горбился и, как в несмешном фильме, появились мои сверстники, которые начали называть меня горбуном. Я думаю самая большая радость для людей с недостатком внимания – черпать его за счет насмешек над более слабыми. На кого бы я не посмотрел, на кого бы не поднял своих глаз – все унижали меня и гнобили. Я же ничего с этим не делал. Тогда они провозгласили меня юродивым, дескать я слишком сильно люблю свою свихнувшуюся мать, и не говорю ничего на замечания посторонних. Простите, думаю не стоит рассказывать, что такое юродство, вы хорошо образованный человек и не мне вам что-то объяснять. Я выносил все: плевки, издевки, подколы. Работа моя мало по малу стала привычной и жить стало легче.
Мама моя в это время совсем себя запустила. Она не начала пить спиртного, не стала гулять, не принимала наркотиков, но и обыденными делами она перестала заниматься. Она даже могла не есть больше суток, если я не кормил ее. Я не был на нее в обиде. Каждый день я возвращался домой, заходил в ее комнату, будил ее и вел завтракать. Потом уже сам ложился спать.
Так прошло два тяжелых года. На девятнадцатый мой день рождения я задержался на вокзале и пришел позже, вернее, раньше обычного, работал я до утра. Мы выпивали водку в коморке охранника. Но от постоянного голода водка в меня не лезла и много выпить я не смог. Поэтому, придя домой, я был трезв. Я приотворил дверь ее комнаты, но внутри ее не оказалось. Я за переживал, очень тяжело мне было представить, куда она могла пойти после четырех лет затворничества. Я позвонил в полицию. Добрый господин полицейский мне сказал, что она скорее всего просто пошла прогуляться, что они начинают поиски пропавших людей только на четвертый день их отсутствия. Никакие мои доводы не могли его убедить, он положил трубку. Невозможно сидеть на месте, когда пропал человек. Все беды, возможные и невозможные представлялись мне в самых ярких красках. Воспаленный мой разум не мог больше находиться в четырех стенах и я вышел вон из дома в сад. Как же он был прекрасен при отце. Невысокие, подстриженные кустики, яблони, груши, короткая травка – все благоухало и цвело в этом саду. Что я разглядел теперь? Заросшее высокими сорняками зеленое полотно, увядшие цветы, уничтоженные паразитами деревья. Во что может превратиться жизнь без единственного человека. Я прошел в центр сада. По дороге дважды запнувшись за корни одичавших деревьев, вышел к кованной скамейке. На скамейке восседала моя мать. Она укуталась в тонкий белый плед и теперь напоминала призрака, решившего отдохнуть от долгого бега и поразмыслить, куда он бежит.
- О, Боже, мама! – закричал я и подбежал к ней.
Какие же это были счастливые для меня секунды, я снова приобрел то, что потерял. Для меня и одной потери было в этой жизни слишком много.
Они повернула голову в мою сторону и лицо ее окаменело. Она словно увидела приведение, хотя сама облачилась в его наряд. Ее серое лицо стало пепельно-бледным. Овал глаз превратился в широкий круг, длинные ресницы взметнулись вверх. Она не узнавала меня.
- Мама, мама! – кричал я без остановки.
Я ухватил ее за плечи. Плед слетел с них и они обожгли меня своим жаром. У нее явно была температура. Вдруг она что-то невнятно забормотала, как это делает мой сосед по палате ежедневно. Она резко встала и отбросила мои руки быстрым движением.
- Ты, это все ты! – закричала она, как кричала пробудившись от кошмарного сна.
Ее руки выпорхнули из моих, она стремглав побежала от меня в сторону калитки. Бежала она не долго. Ее левая нога зацепилась за корень, как прежде моя, но она упала. Упала ничком в заросли сорняка, где лежали, давно заржавевшие, не убранные, грабли… красные пятна проступили в тех местах где безжалостные клыки распороли ее мягкую белую кожу. Кровь хлынула из ран. Господи, как я кричал.
Я похоронил ее рядом с отцом, их разлучила смерть в этом мире, пускай воссоединит в ином.

Смысл жизни просочился сквозь мои пальцы и впитался в рыхлую почву моего сада. Я перестал работать грузчиком на вокзале, но спина моя так и не разогнулась. Я стал жить на государственное пособие – есть лишь хлеб, пить лишь воду. У меня не было друзей. Часто возвращаясь с прогулки домой я забывал закрыть входную дверь и это делал за меня мой добрый сосед. Он часто заглядывал ко мне. Его добрая жена видела, что я не в себе и всячески желала мне помочь.
Я сидел за столом и ужинал. В дверь постучали, но она была не заперта и со скрипом отворилась от стука. Вошел мой сосед. Жизнерадостная улыбка его никак не вписывалась в мои унылые покои.
- Кто там? – спросил я, не вставая из-за стола.
- Дима, - ответил он и вошел в кухню, - мне бы ключ на двенадцать, труба протекла.
Я поднялся на ноги и побрел искать ключ.
- Кипяток так и хлещет, - не унимался он, но мне было все равно, я беседовал сам с собой. Частенько это собой мне отвечало. Меня это совсем не пугало. Не пугало даже то, что голос у это собой был не такой, как у меня: хрипловатый, размеренный, низкий, он тек из моего распыленного разума в мои уши, перекрывая любые другие звуки.
Я нашел интересовавший его ключ и сосед, поблагодарив меня, ушел восвояси.
На следующий день я узнал, что единственный мой сосед и вся его семья из четырех человек найдена в их доме с пробитыми головами, в газете написали об этом. Мой ключ на двенадцать нашли в прямой кишке самого соседа. Меня это никак не коснулось. Даже следователи не пришли меня допросить. Мне в прочем от этого не было ни тепло, ни холодно.

Прошел еще год моего бесполезного существования. Я каждый день вставал в одно и то же время, делал одни и те же процедуры. Каждый день ужинал в восемь часов. Помню это был понедельник, я варил спагетти на медленном огне, оставив их, мне пришлось отлучиться к входной двери, почтальон просунул в почтовый ящик запоздавшие счета. Вернувшись в кухню, я потерял дар речи… посреди нее стоял мой отец. В сером костюме, с серым галстуком и коричневых ботинках. Сказать, что я был потрясен – ничего не сказать. Бледные черты его лица повисли перед моими глазами. Во мне не было ни страха, ни радости. Моя душа испытала слишком многое, чтобы до сих пор чувствовать. Я верил в то, что видел. Я ни на минуту не усомнился, что передо мной мой отец. В моем изуродованном мозгу не промелькнула мысль, что он нереален и я сошел с ума! Боюсь, вы так и думаете доктор? Это не так, я сразу знал это.
- Здравствуй, - тихо сказал он.
За его спиной из маленькой кастрюльки через край поползли спагетти. Я стоял и молчал.
- Ну, что же ты, дорогой, - сказал он спокойно, как вы Аркадий Михайлович, - выключи же газ.
Я оторвал от него взгляд, обошел его, держась на достаточном расстоянии. Длинные мучные нити разбухли в кастрюле и начали разваливаться. Поспешно выключив газ и открыв крышку, я обернулся было, чтобы взглянуть снова на отца, но его в кухне уже не было и в помине. Он пропал, исчез, испарился и не существовал. Я углубился в себя еще больше. После этого момента. Усевшись есть переварившуюся кашицу и спагетти, я более часа обдумывал, что же это было? Маленькая прихоть уставшего разума или новый крик души?
Неделя за неделей я мечтал вновь увидеть отца, тайно желая увидеть и мать вместе с ним. Но вместо этого получил ежедневные провалы в памяти. Они меня беспокоили так же, как муха беспокоит слона. В газетах начали писать о новом маньяке, разгуливающем по городу, я пролистывал эти заметки вместе с кроссвордами и кулинарными рецептами. Окружающий меня мир начал интересовать меня куда меньше чем то что я видел в тот роковой понедельник.
Со временем это переросло в паранойю, я стал постоянно оглядываться, думая, что отец и мать прячутся за моей спиной, издеваясь и смеясь тем самым надо мной. Это начало превращаться в помешательство и я принял решение пойти работать назад: на вокзал. Снова начались ночные смены и ломота в спине. Мое, только-только начавшее распремление, тело подверглось новой волне искривления.
Прошло более месяца перед тем, как мне явилась мать. Она предстала передо мной в длинном пальто, вымокшая под несуществующим дождем. Все это было слишком реально, чтобы быть неправдой и мне этого вполне хватало. Я довольствовался тем, что дают. Мать пропала так же внезапно, как и отец. Это была не она, а словно промо ролик, рекламная обертка того, что могло меня ожидать. И я был рад, что могу принять эти соблазнительные отрывки.

Было лето. Жаркое. Такое, как тогда, в пятнадцать. Жар исходил от самой почвы и не оставлял людей в покое даже ночью. За окном пели птицы. Их песни звонко раздавались в моей пустой голове, все мысли которой улетучились. Я ужинал тем вечером. Помню, я приготовил макароны. Денег на мясо у меня не было, поэтому я вывалил в них консервированные бобы. Получилось довольно сносно.
В мою дверь постучали. По началу я не понял, что это за звуки, так давно никто ко мне не приходил… через короткое время я встал со стула и пошел открывать дверь.
- Кто там? – крикнул я через нее.
- Это я! – послышалось с той стороны.
Помните я рассказывал вам о том, что говорил сам с собой? Хрипловатый, басовитый голос ответил мне из-за закрытой двери. Это был тот самый голос, звучавший в моей голове в моменты моего крохотного помешательства при разговоре с самим собой.
- Ну же, отвори дверь, Федя, - сказал он, и я почувствовал, как моя рука против моей воли потянулась к замочной скважине, крепко сжав ключ. Дверь распахнулась и в прихожую вошел высокий мужчина в иссиня-черной шляпе и длинном плаще. Было бы глупо с мой стороны просить его о чем-нибудь, вы же не станете просить убийцу снять ботинки перед входом…
- Я подоспел как раз к обеду, верно?
- К ужину…
- Ох, конечно, прошу прощения.
После этих слов промелькнула небольшая пауза и он продолжил:
- Пригласишь меня к столу?
- Конечно-конечно, спохватился я и, засуетившись, проводил его в кухню.
Он так и сел за стол в плаще и шляпе, надвинутой на лоб так, что я видел лишь его рот.
- Прекрасное блюдо, очень вкусно, - сказал он.
Я пробормотал что-то в ответ, в знак благодарности. И опустил глаза, уставившись с вою тарелку. Время шло и медленно тарелка опустела. Пришелец тоже доел и положил вилку на край стола, с которого она благополучно рухнула на пол.
- Я подниму, - вызвался я и опустился под стол, рыская руками пытаясь нащупать вилку. Ее нигде не было, и я погрузился под стол целиком. То, что я там увидел, преследует меня в ночных кошмарах и по сей день. У моего гостя не было ступней ног. Вы скажете, что всякое может быть: теракт, война, поезд, но я вам скажу прямо, на концах ног: прямиком в том месте, где у людей пятки, у него были копытца. В точности такие, как у молоденьких поросят, резвящихся у себя в загонах.
Я вынырнул из-под стола, забыв достать вилку.
- Что с вами? – спросил он наигранно добродушным тоном.
- У вас копыта, - почти прошептал я в ответ.
- Что ж, думаю хватит играть в прятки.
Он снял свою широкопольную шляпу и, как истинный джентльмен, повесил ее на уголок стула. На его голове красовалась копна рыжих кудрявых волос, а на макушке виднелись коротенькие рожки.
- Кто же вы?
- У меня много имен…
- Это вы тот маньяк, о котором все говорят?
- О, нет, маньяк, совершавший все те зверства – ты, ты же не думал, что твои провалы в памяти простое совпадение, не так ли? Это же было так очевидно… я пришел сюда отплатить тебе за добросовестную службу и исполнить любое твое желание… одно желание.
- Верните родителей! – прокричал я, не раздумывая.
Это было предсказуемо, не зря он так хладнокровно снабжал меня этими рекламными роликами в кухне.
- К сожалению, я не настолько всемогущ, для исполнения этого желания мне нужна твоя душа, может попросишь что-нибудь по проще: вечную славу, богатство, пожизненное веселье, твой портрет на Луне?
- Нет, я хочу только этого, я готов на все…
Он радостно рассмеялся и за его спиной появились мои родители. Теперь пришла пора моего ликования.

- Боже мой! Вы и в правду все это видели? – спросил молоденький практикант.
- Конечно, мама говорит врать – плохо.
- Я же вам говорил, это самый занятный из моих пациентов. Его к нам привезли совсем не давно, буквально пару дней назад, - вставил Аркадий Михайлович, - пока что я доволен лечением, пойдемте в следующую палату.
Они вышли в коридор. Виктор обернулся назад и бросил последний взгляд на пациента сквозь окошко-глазок, благо он до него дорос. Там сидел немолодой мужчина и, с совсем детским выражением лица смотря в стену, беседовал с воображаемыми родителями…