Ты мне нравишься, Жизнь. Но мы - разные...

(Хатиса (l Ori) — 2,75m - небольшая звезда в Созвездии Орион)


Ладони  девочки так сильно вжимались в прозрачную Сферу, что казалось – сами становились ее частью. Тихий, ровный свет проходил сквозь тонкую кожу, словно она была из папиросной бумаги. Поглощенная увиденным, девочка не замечала, как ее пальчики поглаживали светящуюся поверхность, а ноги в белых колготах и темно-синих лакированных башмачках с серебряным пряжками то приседали, то приподнимались на носочки. В широко раскрытых глазах застыло изумление, смешанное с ненасытной жаждой. Не было ни единого свободного мгновения, чтобы моргнуть или перевести дыхание. Взгляд ее был будто трубочка в коктейле. Она погружала его во всё, что видела, и пила, пила, тянула невообразимые смешения вкусов, яркие, свежие. Если бы то было возможно, она хотела опустить лицо в этот источник, а еще лучше – нырнуть в него с головой, чтобы не только глазами, но и кожей, всеми фибрами насладиться необычайной красотой и восторгом. Ее роста едва хватало до нижних чудес. Она запрокидывала голову, стряхивая со лба белокурые мягкие кудряшки, уносясь взглядом под самый свод, далекий и прозрачно-светлый.

Сфера была теплая и мягко пружинила под ладонями девочки, словно дышала, словно бы говорила, улыбаясь: «Пришла? Ну, побудь со мной. Посмотри. Нравится?»

Сфера молчала. Но Девочка чувствовала ее.

Девочку звали Хатиса. Кто ей дал это имя, не очень-то ее заботило. Она жила на южном берегу огромной, прекрасной газовой туманности в окружении многочисленных родственников и знакомых. Каждый из них был хорош собой. Каждый сверкал и блистал на черном бархате неба, как самоцвет. Одни были очень общительны, другие предпочитали уединение. Некоторые вели жизнь яркую, весело и беспутно прожигая дни, другие целомудренно-мягко светили, стараясь никому не досаждать.  Кто-то тщательно оберегал свой роскошный наряд, аккуратно подбирая складки вокруг себя, кто-то, напротив, распускал шлейфы газовых накидок и взбивал пышные буфы на рукавах. Но, по наблюдению девочки, все жили уж очень долго – целую ее жизнь! И порядком надоели. Сколько она себя помнила, ничего существенно не менялось. Представительные члены семейства были, как всегда, блистательно-неотразимы, как всегда, степенно соблюдали порядок, и она уже наперед знала – каким табаком дядюшка набьет свою трубку, где бабушка забудет своё пенсне и о чем будет спор сегодня за ужином, когда настанет время для чая с вареньем. Знакомые всё так же присылали на праздники и годовщины поздравительные конверты с вложенными в них лучами, обвязанными ленточками в крошечных звездочках, или длинные переливающиеся перья, выхваченные из хвостов комет. Даже разноцветная, сияющая пыль, клубящаяся и покачивающая ее на своих волнах, всегда клубилась и покачивалась одинаково. Изредка, правда, вспыхивали ссоры, и тогда кто-нибудь из родственников взрывался от возмущения огненными искрами. Иногда залетали гости, суетно, бестолково толкались в тесноте, то роняя вазу с этажерки, то наступая неуклюже на искрящийся шлейф какой-нибудь дамы, то выбивая из рук почтенного джентльмена книгу или трость… Но, все это мелкое разнообразие никак не могло изменить что-то кардинально – чтобы собрали чемоданы и куда-нибудь переехали, что ли, или чтобы небо стало зеленым… А ей бы так этого хотелось…

Родные звали ее ласково – Хати. И больше всего она любила тайком сбегать из чопорного домостроя в неизведанные еще края. А этих краев было – бесконечная бархатная темнота. Каждый день она улучала момент и тихонько, на цыпочках, стараясь не шуршать многочисленными оборками фатиновой юбочки, выбиралась из дома.

В одно из таких времен Хати, летая на крыле звездного ветра, заметила в некотором отдалении крошечный светлый шарик. Потянув за ус, она направила ветер в сторону привлекшего ее внимание объекта. Веер крыла, заложив тугой вираж, высек длинную, ослепительную борозду на черном небе. Мягко пружиня, в мгновение ока ветер донес ее до места – достаточно было только перевести взгляд.

Хати спрыгнула с крыла и осторожно приблизилась к Сфере, не сводя с нее зачарованных глаз.

Сфера, казалось, была безмятежна. Она спокойно излучала свет. Нет, не тот, каким красовались родственники и знакомые Хати, не сверкающий, не заявляющий всем – мол, смотрите, какой я великолепный. Нет. Светилось что-то внутри Сферы. Подойдя вплотную, девочка терпеливо вглядывалась сквозь туманную дымку. Белесые ватные облака неожиданно начали редеть, распадаться на пухлые клочки, медленно растекаясь и открывая то, что Хати никогда в жизни еще не видела. Наконец, пленка шара стала совсем прозрачной. И весь объем, все многоцветье красок водопадом хлынуло на девочку. Это было оглушительно ярко. Казалось, в голове у нее запылало, зазвенело, куда-то всё побежало, потом столпилось и бабахнуло!.. Хати оглянулась. Моргус дремал, положив голову на переливающееся крыло, темный воздух тихо мерцал, изредка завихряясь кудельками магнитных поземок, да тишина пустоты сдавливала Сферу, будто хотела смять ее, как яичную скорлупу. Вдалеке, на берегу прекрасной туманности, всё так же сияли ее родственники, отдыхая в послеобеденном сне, и ровно качались волны искрящейся звездной пыли. Никто не услышал, как бабахнуло. «Только бы не позвали к вечернему чаю!» - подумала Хати, повернулась к Сфере, и уже совершенно предалась своему восторгу.

Она осторожно потрогала исходивший изнутри свет. Он был теплый и плотный. Казалось, Сфера ее не замечала. Но и не прогоняла. «И то хорошо», - подумала Хати, прислонившись лбом и ладонями к границе Сферы, словно к стеклу.

Перед глазами искрилось что-то белое и пушистое, падающее и взлетающее одновременно. «Ох!» - Хати присела от неожиданности – прямо из-под ее ног вынырнуло что-то легкое, скользкое и взъерошило легкий пух серебристыми тонкими полосками, на которых оно быстро съехало с небольшой горки. На этом удивительном предмете сидел комочек в красном пальто, и за его спиной развевался полосатый шерстяной шарф. Откуда она знала? Ей и самой было странно. Но она умела так проникнуться в суть незнакомого, что начинала мыслить и понимать теми же словами и понятиями, что и занимавшие ее, неведомые до этого момента, явления. Она приподнялась на носочки и увидела под горкой много детей, румяных и хохочущих. Кто-то взбирается на горку, волоча за собой санки или потертую картонку, кто-то строит снежные баррикады, кто-то лепит неровные шары и складывает их друг на друга, втыкая в верхний шар красную морковку. Мальчик сыплет снег за шиворот хорошенькой девочке в белой шубке и рыжей в зеленую полоску шапке с мохнатым помпоном. Она развернулась и бросила в него снежком. «Да-да! И я хочу!» - Хати пристроилась незаметно позади мальчугана на свободном клочке картонки и, не удержавшись на середине горы, кубарем скатилась в сугроб. Чей-то невнимательный снежок мягкой оплеухой влетел в ее плечо. Девочки, с опаской оглядываясь по сторонам, лижут сосульки. Она тоже попробовала. Вкусно как! Только к языку прилипает… Неожиданно сбоку с пугающим шумом налетели мальчишки и свалили девочек в сугроб. Хати было подумала, что веселью пришел конец, но одна за другой стали появляться из сугроба смеющиеся мордашки с розовыми щеками. А воздух – молочного цвета от непрестанно падающих белых снежинок. Их задумчиво-тихий полет так эфемерен, и никак не удается проследить – в каком же месте снежинки приземляются? Кажется – они так и остаются висеть в воздухе, незаметно исчезая со временем. Время – белое, тихое, медленное.

А вот… Ах, как тепло! Как зелено! Ветки опускаются почти до земли, на них яблочки. Под деревом запах сырой, чуть прелый и какой-то живой. В траве тоже яблоки. Они блестят мокрыми красными бочками, словно фонарики. Хати сидит на низкой деревянной скамеечке степенно, как взрослая, рядом с чьей-то бабушкой. В переднике у бабушки кучка яблок. Она берет по одному и режет их на тонкие дольки. Дольки падают в ведро. И когда оно становится полным, бабушка высыпает всё на широкую сетку, натянутую между деревьев. Дольки еще влажные, посверкивают росинками сока на солнце. А солнце щекочет лучом нос Хати и щеку. Если посмотреть вверх – синее небо словно изрезано зеленой листвой, сквозь которую льются струйки солнечного света. Под яблоней тихо и сонно. На лакированный башмачок с трудом вползает муравей, сам не понимая, зачем сюда забрался. Прутики зеленой травы качаются под тяжестью голенастого кузнечика. Маленький паучок старательно плетет себе батут для отдыха. А воздух тихонько звенит птичьим щебетом…

Переведя взгляд, Хати пускается следом за стайкой ребят, бегущих по тропинке к реке через пышно цветущий луг. Река лоснится жирными, мягкими синими волнами, маня прохладой. Хати едва поспевает. Ее лакированные башмачки покрываются пылью, они цепляют за кочки и камешки, но отставать ни за что не хотят. Острые стрелки высокой травы чиркают по фатину платья, оставляя зеленые полосы. И гулкой, тягучей палитрой стекают за спину звуки – жужжание зеленых майских жуков и золотистых пчелок на лиловых васильках, стрекот кузнечиков и сверчков под нижними, темными и мокрыми,  листьями, солидное гудение шмелиного баса, тонкий писк комариков, поскрипывание, пощелкивание. Нежно посверкивающим облачком зависла над лугом дымка радужной пыльцы – несчетное число бабочек, порхающих кругом, осыпают ее со своих крыльев. Хати на миг показалось, что это волны ее туманности мерцают. Но тут что-то расплескалось впереди, вдребезги сокрушив марево разноцветных звуков. Послышались голоса и смех. Синие брызги толстыми, тяжелыми каплями взлетают в синее небо, округляя его в жемчужины, а ребятня неистово плещется в воде, ныряя, переворачиваясь, сигая в нее с невысокого берега, шмякая по ней ладонями, хохоча от восторга. Хати едва успела остановиться перед самой водой.

«Ох! Вот это да!..» – ротик ее невольно открылся и так и замер. Чуть правее она увидела сотни, тысячи высоченных, как столбы, домов с миллионами аккуратно вырезанных на их стенах окон. И в окнах – миллионы людей ходят, сидят, молчат, разговаривают. Внизу, под домами, серыми лентами извиваются дороги. А по ним разноцветными жуками ползут машины, подражая настоящим жукам своим жужжанием. Она не могла поверить, что такое количество движущихся предметов не путалось, не сталкивалось, но передвигалось стройными рядами, время от времени останавливаясь перед мигающими фонарями. Сначала Хати подумала, что и жуки живые. Но, приглядевшись, увидела в них крошечные фигурки таких же людей, что за окнами домов. Она было захотела спуститься на одну из улиц, но, чем ниже спускалась, тем оглушительнее становился шум и скрежет, и воздух приобретал металлический вкус. Ей вспомнилось, как недавно с похожим звуком развалился на части пролетавший мимо метеор. Нет, она не любит, когда что-то погибает. Она не стала спускаться в город. Но и сверху дух захватывало от его великолепных построек.

Пусть себе стоит. А вот тут… Желто-красные деревья. По листьям бегут частые строчки дождя, выбивая на них слова: «кап-кап, кап-кап, кап-кап». Хати смотрит в окно долго, слушает, что говорит дождь. Она забралась на подоконник, прижала лицо к стеклу и отгородила его ладонями, чтобы не попадал свет – так лучше видно. Во дворе не спеша пошагивает дождик, бормоча что-то сам себе, размышляя вслух, замолкая, напевая под нос мелодию песенки, помахивая в такт паутинками пальцев, иногда сворачивая холодные ладони одну в другую, потирая или пряча их в рукава серого плаща. Представилось, как ему зябко. Ссутулив худые плечи и низко опустив голову, он перебирает тонкими длинными ногами, словно водомерка-сороконожка. Одиноко, наверное, вот так петь самому себе и шлепать по лужам в мокрых галошах. Но его слушают деревья, расправив уши-листья лодочками, слушают притихшие кузнечики, жуки и птички. И она, Хати, слушает этого долговязого, печального и скромного менестреля. А за спиной, через всю кухню, уже струится запах горячих ватрушек, свистит самовар под нарядно разодетой купчихой с пластмассовым блюдечком в руке, из которого она собирается пить чай, на столе постелена цветная скатерть, и серый в полоску котенок шныряет между ног хлопочущей вокруг стола пухленькой женщины. Хати думает, что это – ее мама. Она кличет всю семью к ужину, быстро, ловко расставляя на столе чугунок, тарелки, чашки, блюдо с ватрушками, вазочки с фруктами и конфетами. А Хати потихоньку прощается с дождем, прислонив ладошку к стеклу, понимая и уважительно сочувствуя его печали.

Ой!.. – шатко как… Палуба огромного корабля покачивается под ногами. Белоснежный нос взлетает к небу, вырываясь из темной пучины высоких волн. Но никак не удается птице оторваться, словно она привязана за лапку, и снова, и снова корабль тяжело опускается в бурливую воду, приседая, кряхтя снастями, подрагивая кормой. Волны вздымаются гранитными пиками, карнизами, уступами, отливая в самой графитно-фиолетовой глубине таинственной зеленью и голубизной. Ветер впивается зубами в хрупкие, тонкие кромки, разрывает их на лоскуты, треплет неистово, пока не разлохматит в пух, в пену, пока не покажется вата из живота растерзанной игрушки… Хати крепко держится за металлический поручень. А капитан отважно ведет корабль на пик самой высокой волны. Срезан гребень, летит под уклон белая птица – быстрее ветра и волн, выскальзывает из пенных ловушек, выныривает из гранитных капканов – неуязвимая свободная живая душа. И вот уже солнце тает медовой каплей в водяной чаше, растворяется, смешивается. Наигравшийся ветер задремал под перевернутой шлюпкой на берегу. А перед Хати – бескрайняя, тихо колышущаяся, голубая туманность, подсвеченная отблесками вечерней зари.

А выше еще, совсем под куполом, сверкающие снежные шапки гор и синее-синее, сине-прозрачное небо и белые подушки облаков, пришитые к этому небу золотыми солнечными нитями. И совсем исчезает, растворяется в невидимой белизне…

Хати почувствовала, как у нее затекла шея.

Она опустила голову, в задумчивости наверчивая на пальчик краешек фатиновой юбки. Мысли ее стали печальны и серьезны. «Что же есть у нее? Чем же богата она, ее маленькая душа?» Вот она стоит перед этой великолепной Сферой, у которой – всё есть. У которой есть – Жизнь. А у Хати? У нее есть Моргус, солнечный ветер. Нет-нет, вы не знаете! Он добрый и очень, очень красивый, он летает быстрее комет, у него такое широкое и мягкое крыло.., и он – любит Хати. А еще? Еще у нее есть волны туманности, которые всегда рады с ней поиграть и побаловать ее. А еще?.. Еще у нее есть вечный простор, столько воздуха, что даже с края Вселенной он стекает в неизвестность, словно кисель из чашки – она видела! Однажды… И еще она подружилась с Черной Дырой… Да, конечно, ей запрещали близко подходить. Она долго наблюдала за ней издали. И, наконец, поняла, что Дыра была очень одинока. Всё больше потому, что ее не так-то просто заметить в темном воздухе. Хати подошла и тихонько присела на краешке воронки. А Дыра оказалась совсем не страшной. Мягкой, пушистой, словно черный котенок. Только встречались они редко – Дыра не могла путешествовать, как Хати, а до нее лететь уж больно далеко… Еще есть газовые облака, как огромные ночные фонари, развешенные в самых нужных местах, чтобы видно было, что ищешь. Еще она умеет передвигаться, только подумав о том, где ей хочется сейчас быть. Еще у нее есть дом и родственники…

Но она была – одна. Всегда, всю жизнь. Да, ей хватало себя и бесконечного, полного чудес, простора. Казалось, ее энергии достаточно, чтобы восхищаться и удивляться, побывать в самых далеких местах и исполнить столько своих желаний, сколько она способна себе вообразить. Ей хватало себя. Пока она не встретила Сферу… Сфера была крошечной. Но внутри Сфера жила Жизнью, которая была больше Вселенной. Этот парадокс невероятно взволновал Хати. Раньше она не задумывалась – одна ли она или нет? Созвездия и туманности, обрывы и водовороты, ветра и рассеянности – всё она могла увидеть, ко всему притронуться. И вдруг эти бескрайность и свобода стали непреодолимо, непоправимо огромными и ненужными… Как бы она хотела войти внутрь Сферы – жить, жить, дышать, смеяться, да, делать глупости, ошибки, но и подвиги, жить с веселыми мальчишками и девчонками, путешествовать с отважными капитанами, строить дома, города, машины, уставать, брать отпуск и ехать в деревню, на море, в горы…, испытать тепло и ласку, быть нужной, любить других и самой быть любимой.

Хати всё так же стояла одна перед тихо светящейся Сферой, в бледно-голубом фатиновом платье, белых колготах и синих лакированных туфельках с серебряными пряжками, то растерянно оглядываясь по сторонам, то задумчиво опуская головку, всё так же накручивая на пальчик краешек фатиновой юбочки. Рядом похрапывал Моргус, и сны его переливались пурпурно-лиловыми огоньками. За спиной, в темноте, сияла ее родная туманность.

Сфера была безмятежно-приветлива. Казалось, она не замечала девочку. Но и не прогоняла. Она словно бы говорила, улыбаясь: «Пришла? Ну, побудь со мной. Посмотри. Нравится?»

«Да, нравится…», – грустно подумала  Хати, вглядываясь в уходящее, словно в воронку, разнообразие жизни, проникая в нее взглядом. И неожиданно осознала, что сама слишком велика для нее, слишком свободна, что дышит глубже и реже, крыло ее Моргуса накрывает одним взмахом полсотни световых лет, а ее дом так далеко, что почтенные родственники выглядят, как стайка ослепительных звезд. Сфера тоже огромна, ничуть не меньше Вселенной. Но у них разные направления. Они словно бы вышли из одной точки, только в противоположные стороны. Сфера ограничена внешне. Но кто сказал, что она ограничена внутри себя? Если нырнуть в эту воронку и проскользить по ней до самого конца, упадешь ли на дно, уткнешься ли в точку или вынырнешь в бесконечность, как в граммофонную трубу выныривает трескучий звук, сорвавшийся с кончика иглы? Если нельзя расширяться во вне, ничего не остается, как расширяться внутрь. А вот Хати вряд ли сможет расширяться внутрь. «Ну, это неизвестно, конечно. Во всяком случае, пока жив дедушка Бетельгейзе, ничего ни с кем необычного не произойдет…». Хати сама – центр, жизнь ее раскрывается веером векторов и разлетается во всех возможных направлениях, в недостижимости и непостижимости бесконечно удаленных границ Сферы внешней.

Это всё равно, как если путешествовать по бублику: одно дело продвигаться через горлышко дырки, другое – взбираться на хребет. И там и там нет конца пути.

«Если бесконечность существует,  – а она существует, в том Хати была уверена, – мы обязательно встретимся. Только – где-то на краю бесконечности…»

А Хати умеет ждать.

Что ж… Она погладила еще разок теплый и плотный свет Сферы. Легкая туманная дымка начала затягивать прозрачную пленку. Потоптавшись немного, не зная, что сказать на прощание, Хати прислонилась лбом к Сфере, словно соединилась мысленно, словно отметила начало координат, поставила пятку к пятке – чтобы разбежаться в разные стороны одновременно. Потом разбудила Моргуса. Он зевнул, неохотно открывая глаза, трепетно вспыхнул, просыпаясь и стряхивая остатки сна, развернул полным веером крыло и спустил его к ногам Хати.

Дедушка Бетельгейзе покачивал фонарем, подавая Хатисе знак, что пора возвращаться к ужину. На берегу туманности гулял вороной конь, собирая мягкими губами мерцающую звездную пыль. Хати потянула Моргуса за ус. Веер крыла, заложив тугой вираж, высек длинную, ослепительную борозду на черном небе. Мягко пружиня, в мгновение ока ветер донес ее до места – достаточно было только перевести взгляд…