3 фотографии

Письмо пришло в серый осенний день. В такой день кажется, что все хорошее уже случилось когда-то давно с кем-то другим и трудно не сойти с ума, наблюдая за решетчатым окном бесцветно-серый клочок неба, за которым ничего не меняется. Сосед давно уже на пути в дурдом. Он постоянно находится в своих мыслях, точнее, в одной единственной мысли: “Куда все ушло?”. Выходя из размышлений об одном и том же, он все время спрашивает меня: “А жена тоже с ними?”. Я ему в тысячный раз говорю, что, мол, нет, жена не с ними, жена за него. Он какое-то время кивает, потом снова погружается в раздумья.

Сюда нельзя передавать фотографии. И книги. И музыку. Вот если осудили, то музыку слушать и читать уже можно, а до суда нельзя. Ну не бред ли? Как будто из этих источников я почерпну знание, которое поможет мне избежать справедливого суда и не менее справедливого следствия. Впрочем, здесь логика бесполезна и со временем отпадает, как когда-то в далекие времена у человека отпал хвост за ненадобностью.

Письма тоже читают. Пришедшее сегодня письмо было отправлено из незнакомого мне места. Обратный адрес был напечатан замысловатым шрифтом на фирменном конверте испанского отеля. Отель же находился в городе, где я ни разу не бывал и с которым у меня не было никаких ассоциаций. Получение письма в нашем СИЗО из Испании было подобно приходу послания из космоса. Вскрывая конверт - что уж там говорить - я был взволнован. Внутри письма лежал листок бумаги, сложенный втрое. Текст напечатан на лазерном принтере: если намочить текст, то буквы не расплываются. Содержание было лаконичным и полностью идиотским:

“Привет! Ожидай гостинцев со дня на день.”

Бред какой-то… Неужели я тоже скоро стану, как мой сосед? На всякий случай, я не стал ни с кем делиться новостью о письме. Подождем гостинцев. Следующая неделю прошли в перепадах от презрения к себе за то, что повелся на чью-то идиотскую выходку и чего-то жду, до искренней светлой надежды на что-то не оформившееся и призрачное.

Отправитель письма не соврал. Через неделю мне на кровать надзиратель кинул промасленный пакет с передачей.  Я не мог предположить ни одного человека из своего окружения, кто был бы на такое способен. У несчастного заключенного СИЗО, попавшего под колеса следственной машины, очень быстро теряются все друзья и связи с окружающим миром. Люди, которые всегда тебе улыбались, начинают сомневаться в тебе и не знают, как дальше себя вести. Даже самые близкие ощущают неловкость и предпочитают свести общение до минимума.

Тот, кто провернул этот трюк, хорошо знал здешние правила. Он по-видимому был осведомлен о том, что нельзя передавать ни фотографии, ни книги, но разрешено передавать еду. Также, очевидно, ему было известно, что домашнюю еду, не в заводской упаковке, проверяют, протыкая ее тонким, как спица для вязания, металлическим заостренным штырем. Поэтому мой неназванный доброжелатель сделал непростых блинов с капустой. Они, кстати, оказались совсем неплохи на вкус. Но здесь по сравнению с местной стряпней все казалось пищей богов.
 
3 фотографии незнакомец разрезал на 20 частей и надписал на каждом кусочке его порядковый номер, завернул в 12 кусков полиэтилена и положил вместе с начинкой в блины. Проверку спицей блины прошли успешно и оказались у меня в камере. Я был сильно удивлен, когда вместе с начинкой почувствовал во рту кусок упаковочного пластика. Потом был сбор паззла фотографий по кусочкам. Мне не терпелось собрать цветную картинку, но работать приходилось, когда меня никто не видел - во время дневного сна соседа. Под конец, чтобы не собирать картинку каждый раз заново я склеил все их 3 целиком на страницах, вырванных из книги “Былое и думы” Герцена. Это, к слову сказать, было самое интересное чтиво местной библиотеки из еще непрочитанных мной книг. Клея тоже не было. Скотч тоже не разрешался. Удалось на кухне достать муки, размочив ее водой, не трудно было получить клейкую массу, которой я скрепил кусочки фотоснимка.
 
Когда я разворачивал фрагменты картинки, мои руки тряслись из-за нетерпения и желания знать, что там будет, а помимо этого, еще и из-за осознания, что происходит что-то тайное, запрещенное и частично вовсе бредовое. Соседу нельзя было показывать. Он с трудом владел собой и мог все разболтать охранникам при случае за сигарету.
 
До сих пор помню, что было на первом увиденной мной фрагменте фотокарточки. Я извлек его из полиэтилена и стал разглядывать. На нем была часть дерева, кусок какого-то жилого загородного дома и фрагмент лужайки перед домом. Ракурс был не сбоку, а сверху. Снято было будто с высоты птичьего полета. Потратив несколько вечеров, я смог собрать все 3 фотографии в их первозданном виде. На первой были изображены дома, раскиданные по равнине, соединенные дорожками и окруженные охапками деревьев и шапками кустов. Снимок был летним и сделан был либо в закатном солнце, либо на восходе. Цвета - теплые и спокойные, а деревья отбрасывали длинные тени. Эта фотография была восстановлена по кусочкам самой первой и сразу стала моей любимой.
 
На второй фотографии была запечатлена ограда моста с невысоким не включенным фонарем, на заднем плане находились зеленые холмы. Снято было тоже на закате.
 
На третьей фотографии мягкое вечернее солнце освещало горный хребет с силуэтами крон деревьев, которые топорщились на фоне неба, как хребет дракона. В этом свете почти пологие горы отливали пурпурным и голубым цветом. По тонам фотокарточка напоминала пейзажи Рериха.
 
Моя любимая была та, с кукольными домиками на равнине. Ощущение неограниченной, неотъемлемой свободы в сочетании с ничем не нарушаемым покоем сделали эту простую картинку главной отрадой. Я мог смотреть на это фото часами, погружаясь в какое-то подобие транса. Именно там было все то, что делало меня человеком. Я представлял, как живут люди в этом домике посреди лужайки и разбегающихся дорожек. Я представлял детали их быта, кухонную мебель, запах еды. Вот они выгуливают на лужайке патлатую стареющую собаку, вон мужчина и собака остановились у дерева, мужчина подобрал пару листьев, а собака старательно вынюхивает след белки. Вот мужчина и женщина заводят свой старый малолитражный Фиат, чтобы поехать в город за покупками.
 
Когда сосед по камере засыпал или когда входил в очередное пике саможалетельного транса, я доставал из-под моего матраца фотографию и смотрел на мою любимую равнину с деревцами и домиками. Я выбрал для себя домик. На фото он казался почти не обитаемым. Я жил в нем с женой и двумя детьми вот уже 6 лет. Она работала в местной школе.

Господи! Я даже не бывал в этой стране. Судя по конверту, Испания, но я не был уверен. Есть ли разница?

Я там выучил язык, жена сильно помогла мне, потому что знала его превосходно, будучи филологом. Старший сын ходил в местный детский сад. Он говорил на обоих языках свободно, правда путал иногда слова или, бывало морщил лоб, словно бы не мог поймать нужное слово в нужном языке. Дочке исполнилось 2 года этой весной и она только начинала аккуратно произносить свои первые слова.

Я держал небольшую мастерскую рядом с вокзалом. Я чинил машины и все прочее, что мне приносили жители города. Наш город находился в 2 часах езды на поезде от крупного центра провинции, поэтому проще было сначала занести сломанный прибор ко мне в лавку и спросить, можно ли это починить, чем тратить 4 часа на дорогу и получить почти тот же ответ. Мне нравилось чинить вещи. Не все я мог починить. С зонтами и колясками можно было справиться довольно легко, но в современных вещах было слишком много пластика и после того, как ломалась пластмассовая деталь, ее почти не возможно было чем-либо заменить. Я придумал свой способ сварки пластика. Оно помогало, но лишь на какое-то время.

Сейчас у нас в городке стояло жаркое лето. Особенно жаркое. Старожилы говорят, что такого не было уже лет пятнадцать.

- Возницын, на выход! К тебе там.

Я спрятал фотографию под матрац до того, как заскрежетал отпирающийся замок нашей камеры.
- Чё уставился?! Пошли!

Мы двигались по коридорам в Блок В, где находилась комната для свиданий. Меня встретил адвокат новой прической - зализанными назад гелем волосами и перекошенным лицом. Гримаса походила то ли на улыбку, то ли на гримасу от зубной боли.

- Добрый день, Вячеслав Петрович, у меня для вас, к сожалению нет хороших новостей, - и он протянул мне руку для рукопожатия.

“Еще бы”,  - подумал я. “Еще бы…”.

- Ваша секретарша дала против вас показания. Она утверждает, что вы много лет были знакомы с Петром Верховским и вместе стояли у истоков бизнеса по перевозке ГСМ.
- Это забавно, получается я занимался бизнесом с Верховским и параллельно руководил целым отделом на предыдущем месте работы. Мда…
- Павел, вы же знаете, что Верховский заключил сделку со следствием и выставил вас виновным в, якобы бы, осуществленных мошеннических махинациях с бензином государственной компании. Простите, вы слушаете?
- А, да… Мы это уже много раз обговаривали. И я не вижу для себя никакой возможности выпутаться из всего этого. Теперь вот и Наташа начинает рассказывать то, чего никогда не было.
- Что ж, положение, действительно, сложное, но нам с вами нельзя сдаваться. Я буду ходатайствовать в суды вышестоящие инстанции по поводу изменения меры пресечения. Я уже написал жалобу главному прокурору Петербурга и задействовал свои связи в следственном комитете. Честно говоря, мои знакомые чаще всего только разводят руками. Говорят только “дело политическое”.
- Пожалуйста, не забывайте их давать читать мне.
- Что? А, ну да! Вот, кстати, я подготовил парочку. Господи, да зачем это вам? Вы делайте свою работу - я свою.
- Слушайте, Павел. Передайте лучше Наташе, что она пусть говорит, что ей удобнее. Мне ее показания все равно не помогут. А что, бензовозы уже все раздербанили?
- Последние подмял под себя Вашкевич. Он ввел в вашу форму со-учредителя и все проголосовали за то, чтобы продать их компании Вашкевича за бесценок. Теперь у него собралось почти все.
- Все к тому и шло, угу… Павел, вы простите, я бы наверное, вернулся в камеру. Что-то мне сегодня нездоровится. Пишите жалобы. И даже можете мне их не показывать. Успехов вам!
- Но мы ведь не обсудили наши дальнейшие шаги?
- А какие у нас с вами могут быть шаги?
- Ну…
- Вот и я так думаю. До суда уже мало что можно сделать.

Вячеслав постучал по косяку двери и тут же вошли двое охранников, чтобы сопроводить его в камеру. Уже при охранниках они попрощались за руку с Павлом и Вячеслава вывели из комнаты первым.

Вернувшись в камеру Вячеслав вздохнул с облегчением. Мысли о деле, которое не имеет никаких перспектив в этой стране и с этими людьми причиняли только зудящую боль. Ощущение собственного бессилия усиливалось с каждым днем пребывания в СИЗО.

Я лег на койку и закрыл глаза. Перед моим внутренним взором снова встал небольшой город в дремотной Испании. Они всей семьей шли на вокзал. Да, у меня не было больше крупного высокодоходного бизнеса, зато все любимые находились рядом со мной. дочку он держал за маленькую ручку, а солнце пекло затылок и вокруг разносился аромат цветущих деревьев. О чем было еще мечтать? Почему он не видел этого раньше? Что мешало зажить так с самого начала?

Через три дня Вячеслава вызвали на плановой медосмотр в медпункт. Врач обыденным голосом попросил Вячеслава раздеться и углубился в чтение его медкарты и личного дела. В комнате было холодно и от окон нещадно дуло. Одна из ламп дневного света на потолке конвульсивно мигала. Вячеслав поежился от холода и уткнулся взглядом на плакат с описанием мер личной гигиены.

- Вы, Вячеслав Петрович, как себя чувствуете?
- Хорошо.
- А почему-то на вас жалуются охранники. Говорят, что вы не от мира сего стали. Будто бы все время будто спите.
- Нет, я не сплю. Впрочем, сами понимаете, что здесь еще делать…
- Понимаю. Меня самого здесь все время в сон клонит. Хммм. Других жалоб на самочувствие нет?
- Только то, что мерзну все время.
- Ну это, извините, окна в камерах такие. А еще и медлят с включением отопления. Зарядочку, упражнения делайте. Кровь разгоняйте почаще, одевайтесь теплее. Словом, сами знаете…
- Да-да, знаю.
- Ну что, тогда до следующей встречи. Пишу, что вы в норме.
- В норме.

Вячеслав не помнил, как вышел из кабинета.

В их городке всю неделю стояли ненастные дни и нужно было ехать в соседний более крупный город за едой - дорогу размыло и в их городке в магазинах почти закончилась провизия. Я собрал соседей, которых знал, и все вместе мы с раннего утра устроили сборы в экспедицию за едой. Решено было ехать на тракторе, потому что он славился в городке своей проходимостью. К трактору пристегнули прицеп, в котором расположился я, Мигель и Альберто. В кабине трактора, бормоча проклятия, находился Густаво.

У нас на всех было 2 пачки сигарет, 2 термоса с ароматным кофе, который заготовила моя жена, бутерброды, сушеные фрукты. Словом, поездка должна была быть поводом вырваться из семьи и провести время в мужской компании. Все были немного на взводе, предвкушая приключения.

Мы тронулись в половину шестого утра. Горизонт в направлении церкви уже посветлел, значит солнце встанет минут через 40. Нам нужно было ехать на запад по дороге на Антекеру, а потом свернуть и час пылить по старому заброшенному шоссе. Всего - часа 2. Странно, когда еды нет у всех, то о деньгах никто даже не подумал: решили скинуться, сначала отдать покупки своим семьям, а оставшееся раздать на площади у моста.

Я начал уже задремывать в прицепе, когда Густаво выключил двигатель и разбудил всех спавших упоминанием дьявола и его приспешников. Я догадался, к чему весь этот шум - мы подъехали к месту размыва дороги. Дорогу перерезала промоина шириной метра 4 и глубиной метра 2. Густаво костерил затянувшиеся дожди, потому что ему было очевидно, даже на тракторе такую прореху в дороге не преодолеть. Решено было вернуться в город за крупными досками, чтобы перекинуть их через промоину, как сходни, и переехать по ним. Мы тронулись в обратный путь и подъехали прямо к пилораме Фернандеса. Он отыскал на заднем дворе для нас 10 шестиметровых трехдюймовок, мы покидали их в прицеп и поехали назад к промоине.

Во второй раз у промоины мы появились около полудня. Солнце разогревало весенние поля. Густаво плевался тягучей табачной слюной из окна трактора пока мы втроем перекидывали доски на другую сторону размыва. Густаво легко преодолел промоину, прогромыхав по доскам. До ближайшего города оставалось теперь всего полчаса езды.

К часу дня мы подкатили к лавке с провизией и ввалились внутрь шумной толпой. Жены насовали нам перед дорогой по карманам списки покупок, которые мы начали извлекать из пропотевших летных курток. Хозяин был немало удивлен и все время повторял: “Сию минуты, сеньоры, сию минуту!”. Мы сбросили имеющиеся деньги в общую кучу и хозяин лавки время от времени выуживал нужную бумажку, чтобы внести ее в счет уплаты за провиант. Мы же таскали мешки с мукой, крупами, макаронами, овощами, вяленым мысом и прочей снедью. Завершились покупки взвешиванием свежеобжаренных кофейных зерен, которыми хозяин прославился на всю округу.

Мы были счастливы, как дети, когда попрощавшись с хозяином, легли на мешки с крупами и закурили. Да, операция почти завершилась, а дорога домой - уже плевое дело. Густаво завел трактор и мы тронулась в обратный путь.

Мы подъехали к промоине почти на максимальной скорости, Густаво спешил оказаться дома среди домочадцев и начать распаковывать гостинцы. Не притормаживая, Густаво направил трактор прямо на наши сходни. Когда прицеп, в котором сидел я с ребятами оказался на сходнях, под нами раздался оглушительный треск. Лица моих спутников отражали одно и то же - все поняли что произошло. Промоина была метра 2 или 3 глубиной и падение в нее не сулило ничего хорошего. Трактор вместе с прицепом завалился боком. Нас придавило мешками и прочим скарбом. Вокруг мои попутчики изрыгали проклятья. Кто-то уже начал стонать от боли, это был Мигель. Альберто выбросило из прицепа. Что стало с Густаво - не ясно. В кабине было подозрительно тихо. Если бы Густаво был в сознании, то ругань бы стояла страшная. Я с трудом откинул от себя мешок с крупой и пробрался к Мигелю. Мигель был самым старшим из нас, ему было за 60. Он уже успел стать дедушкой и не отличался хорошей физической формой. Мы отвалили от него бочонки с оливковым маслом и второй с вином. Один из бочонком переломал ему пару костей в запястье, поэтому он мог управляться только одной рукой. Я пополз к Альберто и нашел его лежащим рядом с прицепом. Правая его нога была придавлена бортом и он не мог сползти с места. Поднять одному прицеп было бы невозможно. Нужен был Густаво, он был самым сильным и здоровым из нашей команды. К тому же долго слушать дикие вопли Альберто было не возможно, поэтому приходилось поторапливаться.

Сам трактор не завалился на бок, но был сильно накренен. Я влез в кабину и понял, что Густаво действительно лежал без сознания. Сбоку от руля на рычагах. Видимо, он ударился при падении трактора головой и потерял сознание. Нашатыря у меня не было. Я выволок его из кабины и обрызгал его лицо коньяком из фляги и немного залил коньяку в его приоткрытый рот. Он закашлялся. Его веки дрогнули, он чмокнул губами и вяло ругнулся, мол, зачем я трачу коньяк впустую. Я дал ему пару пощечин, чтобы окончательно вернуть его в реальность, на что он отреагировал, хорошенько двинув мне коленом по спине. Пускай орет, зато теперь мы сможем высвободить Альберто и станет потише.

Увидев в какой ситуации оказался Альберто, Густаво пришел в ужас и стал звать Божьих ангелов. Пришлось отдать ему остатки коньяка из фляги. Пока он пил, я думал над планом. Первым делом нужно будет скинуть всю провизию из прицепа на землю, чтобы уменьшить его вес. Если трактором рвануть вперед, то Альберто мы, скорее всего, освободим, но можем неисправимо покалечить его ногу. Оставалось одно - поднимать прицеп. Мы нашли в кабине у Густаво домкрат. Завели его под прицеп и через пару минут смогли вытащить Альберто из-под прицепа. Нога его была сломана. И хотя после того, как ушел вес, стало получше, но боль, похоже, была очень сильной. Поэтому Густаво достал из кабины еще одно сокровище - мадеру. Мы влили полностью всю бутылку в Альберто, который уже не сопротивлялся, хотя утверждал, что бросил пить 15 лет назад, когда впервые увидал мать своей жены. Теперь нужно было думать, как выбираться из ямы. Мы наложили лангету из куска доски и рубахи на перелом Мигелю. Для него алкоголя не осталось, поэтому он получил только крепкий кофе из термоса и пачку сигарет.

Вместе с Густаво мы пошли по дну промоины и обнаружили, что через метров 150 стенки промоины становились ниже, а еще через 50 метров трактор мог бы выбраться на поверхность при определенной смекалке водителя. Вроде бы, если ехать аккуратно по дну промоины, то она была достаточно широка, чтобы пропустить наш трактор.

Мы отцепили прицеп, положили Альберто в кабину, Густаво завел машину и смог аккуратно вывести трактор на поверхность в 200 метрах от нашей аварии. Затем решено было, что Густаво отвезет Альберто в город, прямо в местный госпиталь, где Альберто и останется на попечении врачей.

Эй, уроды, праздник у вас! - проорал охранник в коридоре. - Зенит выиграл, поэтому прогулка сегодня на целых 5 минут дольше. Выгружаемся из 310-й, потом по очереди.

Спустя несколько минут гремит замок камеры и двоих ведут по гулкому коридору к двери, к свету. Ряд дверей, зуммеров, команд и Вячеслав с его сокамерником снаружи. Во дворе 3х3 метра. Вячеслав садится в угол, смотрит наверх, где резвятся голуби под козырьком крыши.

Альберто теперь вне опасности. Настал черед Мигеля. Он сам доковылял до трактора и влез в кабину. Густаво отвез его в город, как и Альберто, в госпиталь.

Без прицепа мы вернулись с Густаво в родной городок, набив кабину до отказу самым необходимым из еды.

Жена все равно было рада. Вечером приходили жены Густаво, Мигеля и Альберто. Приносили паэлью, тыквенный пирог и дорогие сигары. По городку разошелся слух о наших приключениях. Женщины с усердием распространили миф о моей спасительной роли во всей этой заварушке. Мужчины останавливались перед магазином, чтобы похлопать меня по плечу и предлагали закурить или зайти к ним вечерком на кофе с сигарой. Да, живут они сразу слева за мостом, да-да перед футбольным полем.

Моя слава распространилась по городу, как пожар. Видимо, такому резонансу я был обязан тем, что городку попросту не хватало новостей. В нем вот уже пару тысяч лет ничего не происходило. А тут такое событие!
 
Трактор Густаво вытащила спасательная служба. Мигуля выписали через 2 недели ,Альберто выписали где-то в середине лета. И, слава Богу, весь этот эпизод стали забывать, потому что он сменился чередой новых новостей.

- К тебе опять посетители. Какой-то пижон иностранный.
- Кто?
- Индюк иностранный. Не русский. Чё не ясно-то?
- А-а-а
- Чё, а-а-а?! Выходим живо!

Мы снова идем теми же коридорами. На прогулку после досмотрового пункта налево, а в комнату свиданий - направо. Подталкивают направо. Входим в слабо освещенное редкими лампами дневного света помещение. От посетителей нас отделяет мутное стекло. 5 кабинок, три надзирателя. Пахнет сыростью и хлоркой. Меня ведут в последнюю от входа кабинку. При моем появлении встают двое - один в безупречном костюме и при галстуке, приятно контрастирующем с дорогой сорочкой. Вместо пуговиц- запонки. На руке массивные часы. Черные, как смоль, волосы коротко острижены, цвет кожи смуглый и красивые черные брови. Второй - одет скорее забавно. Мешковатый светлый пиджак из какой-то рогожки, брюки с огромными, как у клоуна карманами, судя по всему, чтобы раздавать ириски детям за правильные ответы, часов нет. Что-то в лице второго мне кажется знакомым. Где я его видел? Скорее, показалось. Откуда мне его знать? Свободные приветственные улыбки выдают в них иностранцев.

Меня поднимаются поприветствовать оба, но забавный подскакивает первым, будто собирается броситься на меня, чтобы обнять. Второй поднимается с достоинством и неспешно.

Официальный начинает говорить первым и по-русски.

- Господин Возницын, добрый день!
- Добрый… -, отвечаю я.
- Меня зовут Хуан Антонио Радригес Хозальо, я являюсь генеральным консулом королевства Испания, а это господин Альфредо Санчез Монтессерин - мэр города Ронда. Мы пришли, чтобы засвидетельствовать Вам свое почтение и подбодрить в сложный момент.
- Хмммм…. Приятно познакомиться.

И тут из-за плеча официального костюма, выскакивает мэр и начинает что-то быстро-быстро говорить по-испански, обращаясь ко мне. По тону я слышу, что он совсем не официальный и по жестам понимаю, что он явно негодует. Официальный костюм жестом останавливает мэра и обращается ко мне.

- Господин Монтессерин удивлен, что вы его не узнали. Он утверждает, что многим вам обязан лично.
- Но я ведь даже никогда не был в Испании….
- Простите.

Консул поворачивается к мэру и начинает ему очень спокойно что-то втолковывать. Мэр и слышать не хочет, он твердо стоит на своем и, вконец позабыв приличия, отталкивает костюм в сторону, перегибается через стол ко мне и кричит, размахивая руками, изображая, что крутит руль, тащит кого-то, кто-то хромает и т.д.

Охранники начинают переглядываться и скупо улыбаться, но не прерывают сцены. Редко такое повидаешь в нашем СИЗО. И тем не менее, все они смотрят на нас неодобрительно.

Я развожу руками. Говорю: “простите, не понимаю!”.

Костюм отводит мэра от стекла и по глазам мэра видно, что на этот раз слова консула достигли цели. Мэр весь как-то сдувается, заметно грустнеет.

- Извините, мы видимо обознались. Просим прощения за причиненные неудобства.
- Что вы? Приходите еще. Мне было очень приятно вас повидать
- Благодарю вас, господин Возницын! Еще раз простите за беспокойство.

Мэр усиленно кивает, но видно, что он не сломлен. Он просто теперь сдерживает свои чувства. Они оба кивают и ретируются.

- Всё, пора! Повидал своих макак? Пошли назад!

Свидание окончено.

Спустя неделю мне приходит письмо в официальном конверте консульства Королевства Испании. Внутри заверенный русский перевод и исходный испанский текст. Вот текст письма на русском языке:

“Уважаемый господин Возницын! Мы вас обязательно освободим. Я понимаю, что вам приходиться прикидываться, что вы ничего не помните и что вы не говорите по-испански, но по глазам я вижу, что вы все понимаете и меня помните. Я тот самый мэр, который вам вручил грамоту почетного гражданина города Ронда. Я не намерен оставлять все как есть и если нужно мы не остановимся ни перед чем, чтобы вас оправдали. Никто в нашем городе не верит, что с вами могла приключиться такая история, которую нам сватает господин следователь. Мы понимаем, что в России так бывает. Так бывает везде. Семья Гомес, Ховрес и Сервантес уполномочила меня всеми возможными и невозможными средствами вытащить вас отсюда и снабдила довольно крупной суммой денег, собранной на протяжении нескольких месяцев в церкви с пожертвований горожан.


Когда вы, оставив семью, покинули наш город в начали 2012 года, чтобы уладить свои дела в России, мы и представить не могли, что может все кончиться таким образом, иначе мы бы Вас просто не отпустили.

С Вашей женой и детишками все в полном порядке. Мы заботимся о них, как о своих собственных. Сейчас ваша жена находится у своих родителей в Малаге и не сможет присутствовать при импровизированном сеансе связи с жителями нашего города, которое должно состояться во время следующего судебного заседания.

Еще раз повторяю вам, что мы этого так просто не оставим. В Петербург уже едет посол нашей страны из Москвы, чтобы лично заняться вашим делом. Терпение и спокойствие, друг мой. Помощь уже близко.

Искренне ваш
Альфредо Санчез Монтессерин. “

Я только и могу, что криво улыбнуться. За кого они меня принимают? И на что надеяться? Неужели на правосудие? А где-то в глубине души вдруг просыпается надежда. Крохотная, но такая теплая. Я опять впадаю в сон наяву. Я вижу, как я возвращаюсь в Ронду. Вижу горожан, встречаю первым Мигеля, обнимаю Альберто. Мне навстречу бегут мои дети. Я начинаю сознавать, за кого они меня принимают. Но как они меня здесь разыскали?

Нужно сказать, что моя жизнь в СИЗО после письма из консульства, которое, конечно, было вскрыто и прочитано охраной, немного улучшилась. Отношение ко мне стало более внимательным и настороженным и со мной стали больше соблюдать правила и предписания, что, несомненно, упрощало жизнь, потому что заставляло ее течь по ясным и заранее определенном нормам.

Господин мэр как в воду глядел. События стали развиваться очень быстро. Вскоре у меня было свидание с послом. Потом приходил следователь и упрекал в том, что я сразу не сказал о таких важных знакомых. Затем судья при очередном пересмотре меры пресечения вдруг наблюдает в зале своего суда господина посла, свалившегося будто из другой галактики. Господин адвокат, нанятый Королевством Испания, настаивает на телеконференции с жителями Ронды, судья вдруг дает этому ход. Жители города по скайпу рассказывает о той истории с трактором и вообще о том, что их город до сих пор жив благодаря мне, дети плачут, женщины всплескивают руками, говоря, о том как я похудел и осунулся. Господин посол с упреком смотрит на господина судью. Господин судья растерян и возвращается ненадолго к своим обычным формулировкам, но его перебивает господин адвокат, который напоминает господину судье об аналогичном деле, в котором после подобного резонансного инцидента господин судья Воронин, вынесший несправедливый приговор, был по результатам рассмотрения дела в суде высшей инстанции переведен в глубинку, поэтому, как считает господин адвокат, не стоит быть столь невнимательным к тем делам, которые находятся под пристальным общественным контролем. Господин судья назначает перерыв.

После перерыва господин судья, вняв доводам стороны защиты, отпускает господина Возницына под подписку о невыезде прямо из зала суда. Свобода? Свобода! Радости господина мэра нет предела. Испанский я все-таки не знаю. Но язык радости везде один и тот же. Господин посол и господин консул жмут мне руку.

Я выхожу из СИЗО в своей куртке, в той, в которой вошел сюда. Меня ждет Сеат консульства Испании, мы едем домой. Но дома у меня уже нет. Квартира опечатана приставами. Жена теперь живет с другим человеком где-то в Москве. Меня списали.

Мы едем в гостиницу к Господину мэру. По дороге адвокат заверяет меня, что если уж выпустили из СИЗО, то дело можно будет выиграть без судимости, потому что никаких доказательств вины нет. Только взятка от конкурентов. С конкурентами он уже поговорил. Они готовы отозвать иск. Следователь тоже готов сдаться за некоторые незначительные уступки. Мэр расписывает, как прекрасен в это время городской сад, где все цветет и благоухает и как ждут жители и семьи города моего возвращения. Заверяет, что завтра после оправдания - сразу на самолет и к ним. Я только киваю и улыбаюсь. Мои чувства невозможно описать. Безграничная благодарность и ощущение свершающего чуда заполняет все вокруг.

Господин мэр оставляет меня в этот вечер в покое, потому что они с господином  послом идут на торжественный прием к одному из потомков Романовых. Господину мэру отель оплатило консульство, поэтому он остановился в Астории. Мне номер оплачен там же. Я поднимаюсь по парадной лестнице в свой номер на последнем этаже. Он просторный, на окнах тяжелые портьеры, за ними Исаакий. Засыпаю в кофе-машину ароматный до слез кофе, ставлю кресло к окну и смотрю на площадь. Закатное солнце золотится на куполе собора, облака бросают тени на коня, на царя на коне и на асфальт вокруг. Дети резвятся среди кустов в сквере. Даже автомобили, кажется, едут медленнее, чем раньше. Кофе-машина извещает меня о сваренном кофе протяжным электронным писком. Я возвращаюсь в кресло с чашкой кофе. На белой чашке голубая вязь узора. Можно начать с чистого листа. Но от чего-то есть чувство незавершенности. Будто я где-то забыл что-то важное. Бывает трудно ухватить эту мысль за хвост. Помогает начать напевать произвольную песню, любую, которая первой какая придет на ум. Я их все забыл. Mister postman из 60-х уже прошлого века. Я сажусь за стол, вынимаю из фирменной папки отеля листок фирменной бумаги и ишу посредине:

“Привет! Ожидай гостинцев со дня на день.”

Да, теперь все правильно. Нужно передать эстафету дальше. Сосед все еще не безнадежен.

После этого я ложусь спать рано, не включая телевизора, и сплю, как младенец до 8:30 утра.

Утром за завтраком прошу полу-профессиональную камеру господина мэра, с которым мы уже успели перейти на “ты”. Делаю 3 снимка: один снимок парадной лестницы отеля, второй снимок площади из окна моей комнаты и третий - фотографирую чашку кофе на столе в моем номере. 

Я печатаю снимки в ближайшей фото-лавке, покупаю полукилограммовый пирог с вишней и второй такого же веса, но с брусникой в Штолле и иду к себе в номер.

Через 2 часа все будет завершено и можно отправиться гулять по любимым местам, а через полгода - в Ронду.