Холодные воды Тобола

     Проснувшись рано утром и не перемолвившись ни словом с женой, уже хлопотавшей у плиты, Кафтанчиков вышел в сени и принялся что-то перебирать в кладовке. План созрел еще вчера, когда после очередной перебранки с супругой, он долго ворочался на односпальной железной койке и не мог заснуть, обдумывая свое житьё-бытьё.
   
     …Убогое жилище в перекосившемся деревянном бараке на окраине Тобольска, построенное, должно быть, еще во времена ссылки сюда политических каторжан царской России, впоследствии предназначалось для размещения военных специального контингента внутренних войск, несущих службу в тобольской тюрьме. Теперь же в нем проживали те, кто состоял на действительной службе, кто вышел в отставку, и те, кого попросту говоря «поперли».
   
     Как раз к последней категории жильцов относился и Кафтанчиков Дмитрий Яковлевич, в прошлом капитан наркомата внутренних дел, теперь заведующий хозяйством на одном из леспромхозов. В его распоряжении находились: инструментарий, горючее, спецовка, и многое, многое другое. Чем иногда он позволял себе поживиться: где-то что-то не додаст, где-то что-то спишет, а потом просто-напросто «излишки» загонит на сторону. Так заводилась лишняя копейка. Но все шло прахом. Тяги к накоплению у него не было, а вот пристрастие посидеть за доброй рюмкой – хоть отбавляй. Он обладал необыкновенным талантом собирать вокруг себя старых друзей и еще большим талантом заводить новых. Где бы ни случалось застолье – результат был одним: хмельным, в компании своих собутыльников, он вваливался домой, с порога представляя домочадцам своих спутников, особо подчеркивая их чины и звания: «Это капитан дальнего плавания, это шкипер с парохода «Усиевич», а это летчики, прилетевшие на гидроплане...». Затем вел гостей в ту часть комнаты, где располагалась кухня, и где в теплом углу у плиты находился деревянный бочонок с заткнутым тряпочной пробкой отверстием. Брал коричневый медицинский шланг, опускал его в отверстие бочонка, и всасывал, пока из шланга, не начинала струиться белая мутная жидкость, которую, он спешно разливал в подставленные алюминиевые кружки. Закусывали, обычно тем, что попадалось под руку. Бражничество, как правило, продолжалось далеко за полночь.
   
     Мичманы, майоры... не были исключением, и женщины. Время уделялось всем, кроме собственной семьи. Так было и вчера, когда после двухдневного отсутствия Кафтанчиков явился домой поздно вечером, так сказать, чуть «тепленький». Жена, конечно, забранилась, сделав свои выводы: «Как с друзьями – значит дома, как не дома – значит с бабой».
     «...Невдомек глупой, что иногда, его самого отправляют сопровождать лес, бывало, даже и до Тюмени. Мужиков-то не хватает, вон какая война только-только минула...  Правда, эти две ночи он провел у Груни, так ведь тоже по причине нехватки мужского племени. Значит не вся твоя правда, Стефанида Александровна. Не всегда раз не дома – значит у бабы...» 
     Всю ночь ворочался Кафтанчиков, на жестком ложе изгоя погруженный в свои тягостные размышления: «Да и эта зазнобушка, прямо как заноза в сердце: вырвешь – кровью изойдешь, не вырвешь, так и будет впиваться – все глубже да больнее. Зовет к себе...»
     Жила Аграфена в Нижнеозерске, работала в сельпо завмагом. Дмитрий там с ней и познакомился, экспедируя бревна на строительство детского сада. «Видать дают всходы давно непаханые «нивы». У-у-х, бабы!..» 
     У Аграфены в хозяйстве все ладненько. Правда, нет ни мужа, ни детей. Вскоре после свадьбы грянула война, муж как ушел в сорок первом, так назад пришла лишь похоронка. Вот тебе и молодая вдова...
     «Грешно, конечно, мысли такие носить в голове, а с другой стороны, сложись у нее все по-другому, куда бы чалился Дмитрий? Хоть сухопутный, а все ж капитан. Вот и размышляй: уйти к ней, тогда как эти будут жить? Вон они, кто на полатях не поместился, так на полу вьются. Довоенные, ладно подросли, а послевоенные?.. Успел ведь еще двоих настругать. О-хо-хо. Тут еще, в леспромхоз комиссия из Омска понаехала, трясут всех подряд, а как обнаружится недостача, кому за растрату горбатиться?.. А так, ладно... Всё одним махом, и концы в воду...»

     Найдя в кладовке перемет для подледного лова, Кафтанчиков вошел в хату, буркнул, что пошел на рыбалку. На вопрос жены будет ли завтракать, промолчал. Молча подошел к бочонку с брагой, нацедил в кружку, выпил. Закинул в рот жменю капусты, прохрустел, затем нацедил еще в литровую бутылку, заткнул ее пробкой и поместил за пазуху. В сенях взял пешню и отправился к Тоболу.
     На улице было сумрачно и морозно, под ногами поскрипывало. Рассвет только занимался. Пока добирался, все те же мысли не давали покоя, правда, после выпитой браги они не выглядели такими ужасающими. «Ну, подумаешь, баба, ну подумаешь, растрата... Ерунда. А он в прорубь. Можно и повременить. Ну, в крайнем случае, окажешься по ту сторону забора Тобольской тюрьмы, делов-то. Сам-то, считай, всю войну там и тянул лямку выводным. Правда, грешки накопил перед зэками, в особенности, когда приходилось возвращать беглых. Лютовал брат, ох лютовал... Редко, кого живым приводил. Ладно, иных уж нет, а там как бог даст. А бабы, они на то и бабы, чтобы путаться да распутываться. Вот пусть сами и распутываются...»
   
     Спустившись к проруби, Кафтанчиков присел на полушубок, достал из-за пазухи «заветную» и припал к бутылке. Изрядно отпив, вытер горлышко и снова убрал в тепло, чтобы в следующий раз не приморозить губы. Засмеялся, поймав себя на мысли, что беспокоится о здоровье, хотя часом назад хотел свести счеты с жизнью в этой темной, покрывшейся ледовой коркой, проруби. Он передернулся, и снова хватил из бутылки. Глаза блеснули, вдохновленные новой идеей. Дмитрий Яковлевич поднялся, взял пешню, подошел к проруби и принялся долбить лед. Потом достал перемет, привязал один конец к ледяной глыбе, второй с крючками опустил в прорубь. Скинул шапку и бросил рядом с пешней, дополнив натюрморт недопитой бутылкой. Надел полушубок, и зашагал через реку в сторону Нижнеозерска.
 
     Как говорится в русских сказках, погоревали, погоревали – да делать нечего. Запряглась Александровна в воз, что называется жизнью, и потянула с удвоенной силой. Надо поднимать сирот одной, ведь отца-то и могилки никто не ведает. Весной старшего сына призвали в армию. А дочь, пообещав помощь по мере возможности, укатила на юг в Ташкент.  Вот и осталась она с двумя детьми на руках – девочкой шести лет и мальчиком около четырех: где сама недоедала, все старалась отдать детям, где люди добрые помогали.  Сироты же.  Так вот и перебивались...
 
     Чуть больше года минуло после гибели мужа, как в окно Кофтанчиковых постучали. Стояла ранняя весна, на улице было темно, луну заволокли тяжелые свинцовые облака. Стефанида Александровна подошла к окну, взглянув, тотчас же отпрянула. Грузно осела на лавку и трижды перекрестилась. Стук повторился, сопровождаемый жалким голоском:
     – Мать это я, впусти...
     После того как, осенив себя крестным знамением, Александровна снова подошла к окну, видение не исчезло. Будучи человеком, искренне верующим в бога, считала, что знамение, обладающее божественной силой, в раз отведет любое наваждение. Раз этого не произошло, значит, в окне она видела человека из плоти и крови. С чертами, похожими на мужа. А поскольку мертвым она его не видела, поэтому без страха отворила дверь. Дети уже спали.

     Стефанида провела мужа к кухонному столу, сдвинула в сторону квашню, усадила против себя, подперла голову рукой и обратилась во внимание. Он сполз с табуретки, встал перед ней на колени, обнял за бедра, уткнулся лицом в подол и, сотрясая свое тело могучими всхлипами, принялся просить о прощении. Исповедь немногим отличалась оригинальностью от прочих блудных мужей, вернувшихся к своим верным всепрощающим женам. Как выяснилось, с Аграфеной он прожил недолго. Не стала она терпеть мужика, устраивавшего постоянные беспробудные гулянки с забулдыгами. Нашла себе моложе, ну, а Кафтанчикову, дала полную отставку. Летом пристал он к геологической партии – лазили по тайге, искали нефть. Потом прибился к лесорубам, до оттепели мытарясь по делянкам.

     – Тебе боялся на глаза показываться, стыдно было, – видя прощение в глазах жены, продолжал он уже спокойнее, – да вот, как видишь, решился. Мне же теперь никак здесь объявляться нельзя, засудят. А так, все списано на покойника, а значит шито-крыто. Бежать мне надо отсюда, а без вас я теперь никуда. – Он по-собачьи преданно взглянул жене в глаза. – Я и с ребятами уже договорился, они погонят завтра колонну трелевочных тракторов в Тюмень. Какая им разница – порожняком прут, обещались нас прихватить. Выйдем за Иртыш на большак, они нас и подберут, а там прямиком через Тобол на Тюмень. Оттуда по железной дороге и...  ищи ветра в поле. Новую жизнь начнем, мать!

     Утром следующего дня семейство из двух взрослых и двух детей, с багажом, состоящим из трех фанерных чемоданов и паре узлов, подобрала колонна тракторов. В первой машине, как и положено, уселся капитан – глава семьи. Во второй разместилась супруга с детьми. Нехитрый скарб рассредоточили по своим «Котикам» ребята-трактористы.   

     Поздно вечером колонна повернула к реке. О том, что они едут через реку, Александровна догадалась только после того, как в кабине захлюпала талая снежная жижа. Гусеницы трактора полностью скрывала хлипкая масса, расступающаяся в стороны от стремительно мчащейся машины. Женщина с испугом вопросительно взглянула на водителя. Тот, улыбаясь, успокоил, что лед еще достаточно крепкий, а это полынья, оттаявшая поверхность льда обычно бывает у берега. Эта ее мало успокоило, она плотнее прижала детей и стала пристальнее вглядываться в вечернее марево, где как в тумане маячила кабина несущегося впереди трактора.

     Вот уже показалась заснеженная кромка противоположного берега, на душе стало спокойнее. Вдруг впереди раздался страшный треск, передняя машина моментально исчезла из вида. Тракторист резко потянул левую тягу управления на себя, «Котик» послушно свернул в сторону – останавливаться было нельзя – через мгновение гусеницы подминали под себя твердь берега, вскарабкивались на безопасное место. Остальные машины то тут, то там штурмовали берег, объезжая стороной зияющую брешь.

     …Из ночной мглы, плотно окутавшей заснеженное русло Тобола, больше никто не появился.