Бедоносец

 БЕДОНОСЕЦ
          Георгий с трудом открыл тяжёлые веки. Перед глазами, наваливаясь сверху и вызывая резкую боль, заметалось кровавое небо. Подкатила тошнота. Снова закрыв глаза, мужчина почувствовал некоторое облегчение. Нестерпимо болела голова. В горле пересохло так, что казалось, будто кто-то затолкал ему в рот большой комок бумаги, который он тщетно пытается вытолкнуть  растрескавшимся от жажды языком. Из груди невольно вырвался хриплый стон. Георгий попытался приподняться и сесть. Взгляд выхватил из надвигающихся сумерек молодую берёзовую посадку и линию железной дороги. Яростная вспышка боли, молнией пронизавшая всё тело, заставила вновь рухнуть на холодную землю. Сознание отключилось.
       Он пришёл в себя от чьих-то тёплых, влажных прикосновений к лицу.  Каждой клеточкой  измученного тела Георгий ощущал жуткий холод. Попробовал пошевелить руками, но эта попытка не увенчалась успехом: видно, руки замёрзли так, что он их просто не почувствовал. Превозмогая первобытный животный страх, открыл глаза. Маленький белый щенок, дрожа всем своим тщедушным тельцем, с любопытством смотрел на него слезящимися глазами. Мужчина с облегчением вздохнул. Тяжело, как мельничные жернова, заворочались мысли в его голове. Он никак не мог понять, где находится и как здесь оказался. Накатившийся издалека грохот железнодорожного состава отозвался в голове гулом колокольного набата и постепенно удалился. Щенок, словно пытаясь успокоить Георгия, лизнул его в щёку и почтительно уселся в сторонке, склонив набок лохматую голову. Тихонько повизгивая, он преданно смотрел в глаза большого, беспомощного мужчины с распухшим синим лицом и затёкшими кровавыми глазами.
   «А ведь я этой маленькой животинке жизнью обязан. Не окажись его рядом, так и замёрз бы здесь»,  – подумал Георгий.
      Боль в теле притупилась, и он смог присесть и оглядеться. Место было незнакомое. Заметно стемнело. Белые стволы берёз еле-еле проступали из окружающего мрака. Быстро приближающиеся огни поезда высветили деревья и кусты близ железнодорожного полотна. Ни дороги, ни тропинки, ничего другого, что указывало бы, куда идти. Отчаяние сжало сердце железными тисками. «Электричка, – глядя вслед удаляющемуся поезду, вспомнил Георгий, – я ведь ехал в электричке с мужиками нашими, с лесопилки. Ну да, а потом Колюха  с Семёном вышли на своей остановке, а я дальше поехал…»
       Щенок, тоненько скулящий и тёршийся о ноги, так и не добившись внимания и ласки от человека, стал уходить, обречённо опустив кудлатую голову. Плотная, полная жуткой неизвестности темнота окутала мужчину. Он отрешённо смотрел на удаляющееся от него белое пятнышко, которое становилось всё меньше и меньше, пока не превратилось в едва различимую точку, и вдруг отчаянно рванулся вслед за щенком, как за последней надеждой на спасение. Сделав несколько неловких шагов, Георгий упал и дальше пополз, обдирая руки и ноги о мёрзлые комья земли, натужно хрипя и стоная от вновь навалившейся и терзающей всё тело боли. Только одна мысль билась в обезумевшем мозгу: «Ползти, ползти, ползти…»

   « Ползти, ползти, ползти…»  Мужчина метался в бреду и повторял одно и то же слово. Анна с тревогой вглядывалась в лицо незнакомца, волею судьбы оказавшегося на её пороге. О её ноги преданно тёрся маленький белый щенок, которого тоже пришлось обогреть и приютить. Вспоминая тот поздний вечер, когда эта странная парочка появилась в её жизни, она не переставала удивляться, каким ветром и почему именно в её, стоящий на самом краю посёлка,  вдовий дом их занесло в эту осеннюю непогодь. Ведь не жить бы им обоим, не выйди она так поздно запереть на засов ворота. Никогда не запирала, а тут – на тебе, будто почудилось что-то, и оторопь взяла. Преодолевая страх, перекрестила спящего сынишку и вышла во двор. От распахнутых настежь ворот прямо под ноги к ней подкатился пушистый белый комочек и радостно заскулил. Анна взяла щенка на руки и, успокоившись, хотела вернуться в дом, но услышала стон. Боязливо оглядываясь, вышла за ворота и чуть не споткнулась о лежащего на земле человека. Кто он? Откуда? Добрый ли человек или разбойник с большой дороги? Беспомощно оглянувшись и не зная, что предпринять, женщина нерешительно присела на корточки возле незнакомца и осторожно прикоснулась к его лбу. « Господи, да он в жару! Пропадет ведь, кто бы ни был, а в первую очередь – человек!» И заметалась, закружилась вокруг, не зная, как подступиться к этому грузному и тяжёлому, не по её силам, мужчине. Подхватив под мышки, напрягая все силы, потащила к дому. Несколько раз останавливалась, чтобы передохнуть, затем снова упрямо, срывая в кровь пальцы, волокла непослушное тело.
   
И вот уже пятый день тревога за жизнь незнакомца не покидает Анну. Он не приходит в себя, температура  только-только начала спадать. Местная фельдшерица определила у него воспаление лёгких и, увидев следы побоев на теле, вызвала участкового. Тот не замедлил явиться.
 – Ну, что тут за гость у тебя, соседушка? – участковый Степан Васильевич осмотрел незнакомца, озадаченно почесал затылок. – Не с моего участка мужичок-то. К воротам, говоришь, приполз? Странно. Ни документов, ни денег при нём нет. Видно, ограбили и избили бедолагу. С одним человеком он справился бы, крепкий, видать, мужик. Тут целая компания орудовала. Насмерть били, а он вот выжил. Это сколько же он на ледяной земле провалялся, что воспаление подхватил, и откуда полз?
 – Что же мне теперь делать-то, Василич? Побаиваюсь я, ведь одна живу с малым дитём, вдруг лихой какой человек?
 – Нет, мама, он добрый, – выглянувший из соседней комнаты ясноглазый шестилетий мальчик подошёл к участковому и светло ему улыбнулся,  – здравствуйте, дядя Степан.
 – А откуда же ты знаешь, что добрый он, Василёк? – Степан достал из кармана шоколадную конфетку, протянул мальчугану, прижал к себе хрупкое детское тельце.
 – Знаю. Чувствую, – серьёзно ответил Василёк и, зажав в кулачке конфетку, снова отправился в свою комнату. – Я полежу ещё, ладно, мам?
   На глазах Анны невольно закипели слёзы. Участковый проводил ребёнка тревожным взглядом. Женщина пошла вслед за сыном и вскоре вернулась.
– Заснул.
 – Ну, что питерские  врачи-то говорят? Помогут они Васятке?
Женщина тяжело вздохнула.
 – Сказали, что только в Германии делают такие операции на сердце, какая Васеньке моему нужна. И стоит это огромных денег. А я и в Петербург-то съездила, в долги по уши влезла, какая уж мне Германия…
Анна тяжело опустилась на стул, уже не сдерживая слёз и даже не пытаясь вытирать их.
 – Да за что же мне всё, Господи? Одна радость в жизни – Васенька…
 – Подожди, Анюта, придумаем что-нибудь, выручим ребятёнка. А может, и наши врачи научатся такие операции делать.
    Степан неуклюже засуетился вокруг Анны, не зная, чем утешить бедную женщину, и всё говорил, говорил что-то, пока Анна движением руки не остановила поток его красноречия.
 – Никто мне не поможет уже, Степан. Врачи сказали, не больше года осталось Васятке…
 – Да ты погоди, погоди… да как же так-то? Не может же быть такого. Придумаем что-нибудь…  Я вот в город на днях поеду, зайду там…
 –  Где я только не была, Степан Василич, со своей бедой. Не нужны мы никому без денег.
 – Ну, ладно, не отчаивайся, Анюта, найдём выход. А я сейчас фотографии твоего болезного по райотделам разошлю, может, удастся личность установить, а то ведь, действительно, не знаем, что за человек и откуда.
 – Из Гуреевки я. Георгием зовут. Георгий Шувалов.
   Голос лежащего на кровати мужчины был так слаб, что прошелестел еле слышно, но Степану и Анне от неожиданности показалось, будто гром прогремел. 
– Из Гуреевки? Это, почитай, вёрст сорок с гаком будет отсюда. – Участковый озадаченно поскрёб затылок. – Каким же ветром тебя к нам занесло?
– Домой мы ехали с мужиками на электричке, с заработков.
– Ну, извини, мил человек, но никаких заработков при тебе не было. И документов тоже. Потому и решил я личность твою устанавливать.
Степан поднёс табурет к кровати Георгия, присел.
 –  Георгий, значит? Победоносец, как тёзка твой. Не иначе. То, что жив ты и разговариваем  с тобой – это чудо. Да вот ей, Аннушке, – он кивнул головой на женщину, – спасительнице своей, спасибо скажи.
 – Бедоносец. – Георгий слабо улыбнулся. – Не победоносец, а бедоносец. Клавдия моя так меня зовёт. Да и есть за что, видно. Невезучий я. Вот, опять в какую-то историю попал.
  Лоб Георгия покрылся испариной. Снова накатила слабость, и он прикрыл глаза, облизнул пересохшие губы. Анна быстро метнулась на кухню, вернулась со стаканом воды.
 – На-ка, попей вот, полегче станет, – участливо произнесла она, приподнимая с подушки голову своего невольного постояльца.
   Мужчина с трудом сделал несколько судорожных глотков и благодарно взглянул на Анну. От этого взгляда она почему-то смутилась и заспешила на кухню поставить на место стакан.
  – И что же с  тобой произошло-то, что ты оказался здесь, можно сказать, у чёрта на куличках, да ещё в таком виде? – снова попытался продолжить разговор участковый. – Пьянствовали, поди, с мужиками дорогой? 
 – Да нет, не пью я. Мужики, правда, купили на вокзале два литра пива. Ну, что это – на троих-то? Так, баловство одно.
 – За что же они так тебя изувечили, коли не пили вы, что и жена родная  теперь не узнает?
 – Нет, не они это. Они вышли на своей остановке, точно помню. А я посидел ещё немного и вышел в тамбур покурить. А дальше не помню ничего. Будто молнией в голову стукнуло, и очнулся уже в поле где-то, от холода.
 – Да, весна в этом году суровая, – подтвердил Степан, –  морозы не спадают никак. Кабы не Анна – не жить тебе.
– Щенок… Щеночек беленький такой, я за ним, помню, полз…
 – Твой, что ли, щенок-то? – Анна подошла к кровати, встала у изголовья. – Весёлый такой кутёнок, ласковый. А звать и не знаем как.
 – Мам, давай его Снежком назовём.
К Анне подошёл Василёк, спрятался смущённо за её юбку.
Женщина ласково прижала к себе сына, погладила по голове.
 – Проснулся, сынок? Можно и Снежком, только, может, у него уже кличка есть? – Анна вопросительно глянула на Георгия.
 – Нет, не моя это псинка, и звать не знаю как. Так что пусть будет Снежок. Ну, а тебя как зовут? – Георгий перевёл взгляд на мальчонку.
Всё ещё смущаясь и выглядывая из-за материнской юбки, малыш тихо произнёс:
 – Василёк.
 – Василёк? И впрямь, василёк, вон глазки-то какие у тебя красивые, голубенькие. Василёк-мотылёк. А я дядя Жора. Будешь со мной дружить?
 – Бу-у-у-ду! – нараспев произнёс мальчик и широко и открыто заулыбался.
– Ну, ты отдыхай пока, Георгий, а я подумаю, что с тобой дальше делать и как твоей беде помочь.
Степан поднялся с табуретки, привычным движением надвинул на лоб форменную шапку. Анна пошла проводить его до порога.
 – Мне домой бы теперь, что же я тут людей стесняю, – догнал их в дверях слабый голос Георгия.
 – Слаб ты пока домой-то, – Анна укоризненно покачала головой, – фельдшерица ещё пять дней ходить будет уколы делать. Да погоди, хоть синяки сойдут, чего народ-то пугать. Пойду-ка я петуху голову отрублю, бульон сварю, тебе теперь сил надо набираться, на поправку идти.
     Она сняла с гвоздя фуфайку, надела, покрыла голову полушалком и вышла вслед за участковым на улицу.
 – Похожу, пожалуй, по окрестностям, – поделился своими планами Степан, – может, найду чего. Скорее всего, от железной дороги он полз. А деньги и документы мог и выронить. Хорошо хоть, знаем теперь, кто он и откуда.
   А Василёк в это время робко подошёл к кровати Георгия и, с надеждой заглядывая в его глаза, не по-детски серьёзно спросил:
 – Дядя Жора, а зачем ты домой хочешь уходить, разве ты не мой папа?
 – Нет, я не твой папа. А разве нет у тебя папы, Василёк?
 – Нет, я его ни разу не видел. – Малыш горестно вздохнул. – Вот если б был у меня папа, я был бы здоровый. Ведь папа, он большой и сильный, он бы спас меня, правда, дядя Жора?
 – Правда, правда, малыш, – Георгий разволновался, чувствуя, что мальчонка невольно открывает ему какую-то горькую тайну и почти физически ощущая боль, которая притаилась в этой маленькой семье, – но ты не волнуйся, папка твой обязательно к тебе придёт, он просто не может пока, но ты же его подождёшь, Васенька?
– Подожду. – Мальчик залез на табуретку, сел рядом с Георгием. Мужчина протянул к нему руку, и Василёк доверчиво положил в неё свою маленькую тёплую ладошку. – Я сначала думал, что дядя Степан мой папа, а оказалось, что он только папин друг, а отец  для Настьки и Федьки. А теперь вот и ты не мой папка. Мне мамка тоже говорит, что он придёт, а когда  придёт? – и мальчик снова вздохнул.
– Васятка, пусть дядя Жора отдохнёт, иди пока, поиграй.
Анна зашла в дом с зарубленным петухом, которого предусмотрительно, чтобы не пугать ребёнка, сунула в холщовый мешок.
    Георгий с сожалением выпустил из рук мягкую ладошку ребёнка, который послушно пошёл в свою комнату. Мысль, что этот, похожий на ангелочка, белокурый мальчуган глубоко несчастен, не давала ему покоя. Так и не дождавшись, пока выйдет из кухни Анна, отправившаяся туда готовить бульон из петуха, и не придумав повода, чтобы осторожно расспросить её, какого спасения ждёт от отца Василёк, мужчина вновь забылся тяжёлым зыбким сном.
    
    …Какой-то молодой рыжий парень, склонившись к лицу, злобно и нагло усмехается: «Ты глянь,  не окочурился ещё! Ванёк, двинь ему ещё разок промеж рогов!» Боль, невыносимая боль и кровавый туман в глазах. И уже другой голос, картавый и писклявый: «Доставай бабло и валим, что вы там возитесь с этим боровом?» И снова сквозь боль наплывает рыжий: «Да он живучий какой, гад! Косой, квалификацию растерял?» Опять картавый: «Валим отсюда, валим!» «Отожми дверь, Косой!»
В какой-то момент приходит осознание, что за этой дверью, если её отожмут – тьма и пустота. Неминуемая смерть.
 – Не-е-е-е-ет! – Георгий кричит и отчаянно сопротивляется, но чьи-то сильные руки подхватывают и бросают его в бездну. Темнота окутывает, давит, душит, леденит сердце… – Не-е-е-ет!
   Спасительная полоска света прорезает темноту. Но это не свет, это блестит золотой зуб во рту рыжего, он мягким женским голосом зовёт:
 – Георгий, Георгий!
Мужчина открывает глаза, с облегчением вздыхает: слава богу, только сон.
 – Ты кричал…  – Анна обеспокоенно положила руку на лоб Георгия.
 – Прости, напугал я вас. Сон приснился.
 – Хорошо ещё, Васятка на улицу ушёл. Перепугался бы не на шутку. Ты, Георгий, поешь давай, пятый день уже мечешься. Но теперь дело на поправку пойдёт. Фельдшерица приходила, сказала, кризис миновал.
     Движения Анны были плавны и женственны. И сама она была такая по-домашнему спокойная и уверенная, что Георгий вдруг почувствовал блаженное  умиротворение, будто  сто лет уже живёт в этом доме, с Анной и Васяткой. Захотелось встать и сделать для них что-то доброе. Он попытался приподняться, но голова закружилась, и Георгий вновь обессилено рухнул на подушку.
  – Вот такой я герой, – смущённо усмехнулся Анне, появившейся с миской бульона в руках.
 – Да уж, рановато распрыгался.
Анна подбила подушки под Георгием так, что он смог присесть, и начала его кормить с ложечки бульоном.
 – Да что ты, Аня, что я, дитё, что ли, малое? Давай я сам.
Но руки его предательски дрожали от слабости, и Анна, не слушая больше возражений, благополучно скормила бульон Георгию. Потом снова сходила на кухню и вернулась с  горячей водой, полотенцем и бритвенным прибором.
 – А теперь – мыться, бриться, одеколониться! – набросив на руку полотенце, она склонилась перед ним в шутливом полупоклоне.
Процедура  бритья доставила Георгию непередаваемое наслаждение. Какие мягкие, нежные руки у этой женщины! И всё-то с шутками да прибаутками, с улыбкой. Клавдия, с которой связал свою судьбу двадцать лет назад, разве стала бы вот так…  С тоской подумал, какой скандал закатит ему жена, когда явится он домой без документов и без денег. Её визгливый голос будет слышать вся деревня: «Явился, бедоносец несчастный! Гляньте, какая медаль мне на шею! А я теперь корми-пои его! Глянь, Лидок, отец явился, кормилец наш! Не видать тебе, Лидка, ни платья нового, ни пальто в школу!» И шестнадцатилетняя, белобрысая и конопатая, как индюшиное яйцо, Лидка, бросив презрительный взгляд на отца, побежит в дом, громко хлопнув дверью, и будет демонстративно реветь белугой, сидя под окном, чтоб все соседи слышали, какой у неё плохой отец. Бедоносец, одним словом.
Дверь заскрипела, и вбежал возбуждённый Васятка:
 – Мама, мама, дядя Жора! На реке лёд пошёл!
Анна раздела сынишку, посадила за стол, налила молочного супа.
Малыш с удовольствием ел, а сам взахлёб рассказывал, как они с ребятишками испугались, когда раздался треск и грохот, а потом увидели, что льдины начали наползать друг на друга и с шорохом, увлекая за собой летние мосточки, поплыли вниз по реке. Похожие на огромных чудовищных зверей, они то выныривали из воды, то вновь накрывались сердитыми серыми волнами.
Но вскоре Васятка устало притих и ушёл в свою комнату. Анна тревожным взглядом проводила сына, осмотрела его валенки – не промочил ли – и заботливо положила их на батарею.
  – Аня, мне бы… на двор бы мне.
Георгию было неудобно обращаться к женщине со своей просьбой, но бессильное состояние не представляло выбора.
 – Да-да… – Анна смущённо засуетилась. – Сейчас я, сейчас. Одёжку тебе надо. Сейчас принесу.
Она вышла и быстро вернулась, неся перед собой стопку мужского белья.
 – Не волнуйся, всё новое, не одёваное. Это Коли, мужа моего покойного. Твои вещи, извини, к носке не пригодны. Всё было мокрое и рваное.
Георгий вдруг запоздало понял, что эта женщина раздевала его, беспомощного и слабого. Он заглянул под одеяло и с ужасом обнаружил, что на нём ничего нет. То есть… совсем ничего. Покраснев до корней волос, натянул одеяло до самого подбородка и затравленно посмотрел на Анну. Она усмешливо фыркнула и вышла в соседнюю комнату, где спал нагулявшийся на свежем воздухе Васятка.
Георгий с трудом, пересиливая слабость, оделся, свесил ноги с кровати. Анна подошла, подставила мягкое, округлое плечо.
 – Давай, помогу тебе. Пошли потихоньку.
У порога она набросила на его плечи фуфайку. Тёплая волна нежности и благодарности к этой незнакомой женщине, так деликатно и ненавязчиво заботящейся о нём, неизвестно откуда свалившемся на её голову, накрыла Георгия. Свежий воздух вскружил голову, взбодрил прохладой.
 – Обратно-то как, дойдёшь?
 – Дойду. Вот на лавочке сейчас посижу, передохну и приду.
Анна вернулась в дом, а Георгий присел на низенькую скамеечку возле крыльца и задумался. Что в хозяйке такого, что так манит и притягивает? И росточку небольшого, и полновата слегка… Но полнота эта нисколько не портит, а наоборот, очень к лицу Анне. И волосы. Тяжёлые, цвета воронова крыла, заплетённые в толстую косу и уложенные короной вокруг головы. Если их расплести и запустить в них руки… Наверное, это такое блаженство…  Голос – тёплый, мягкий, спокойный. Ни разу не слышал, чтоб она его  повысила, не то, чтобы  сорвалась на визг, как Клавдия. А глаза… Грустные, полные боли, такие же небесно-голубые, как и у Васятки. Просто колдовское сочетание с тёмными волосами. А мальчонка тоскует без отца. Отчего же умер муж Анны, что за болезнь томит ребёнка?
    Голос тихо подошедшего участкового вывел из задумчивого состояния и заставил вздрогнуть:
  – О чём задумался, Георгий? Никак, оклемался? Не твоя ли вещь? – Степан протянул трикотажную мужскую шапку с двойным отворотом.
 – Моя. А где ты взял её?
 – Да вот, походил по окрестностям, возле самого железнодорожного полотна нашёл. Видно, выбросили тебя из электрички какие-то лиходеи. Но предварительно избили и ограбили. Ни денег, ни документов. Ну, что делать будем с тобой? Заявление писать? Но честно скажу – шансов их найти, если ты не запомнил никого, практически нет. Если только ещё где засветятся. И время упущено. Да и не мне надо такое заявление писать, а в железнодорожный отдел. Вот так-то. Ну, что скажешь?
   Степан достал из кармана конфетку, развернул и дал подбежавшему Снежку. Щенок, благодарно лизнув руку этого большого, доброго человека и ткнувшись несколько раз в ногу Георгия, вновь убежал по своим собачьим делам, весело мотыляя пушистым белым хвостом.
 – Не буду я заявление писать, бесполезно это. Не помню ничего. Мне бы домой попасть теперь.
 – Ну, как знаешь. Должен я по службе на днях через Гуреевку ехать, если оклемаешься чуток, прихвачу тебя с собой. – Степан протянул Георгию шапку и повернулся, чтобы уйти, но мужчина удержал его за рукав.
– Погоди, Степан. Скажи мне, что с Васяткой и отчего муж умер у Анны? Вот, не поверишь, не могу смотреть на их горе, словно камень ношу на сердце. Столько всего навалилось. Я ей по гроб жизни обязан теперь за своё спасение, ведь тут своих забот через край, а она меня выхаживать взялась. Неспроста ведь мальчонка отца ждёт, чтобы спас он его. От чего спас, Степан? Я понимаю, что посторонний человек и вторгаюсь в чужую тайну, но неспокойно на сердце, тревожно, чувствую, что беда у Анны…
– Беда, Георгий, беда. Прав ты здесь на все сто. Муж-то её покойный, Николай, другом моим был. Потому и мне небезразлична судьба Анны и Василька. О покойниках плохо не говорят, но ходок был Колька-то, ох и ходок… Гулял от Анны напропалую. А она терпела и прощала, потому что детей у них не было, и виноватой в этом себя считала. Да мало того, посмеивается, бывало: «У кого в окрестных сёлах дети конопатые – все от моего Николая!» И была в этом большая доля правды: Колька со своей строительной бригадой разъезжал по всей округе – то «калымил», то «шабашил» – и ребятишек-то настругал, чего уж тут греха таить. И чего в нём бабы находили такого, ума не приложу, но отказу Колька не знал. А вот любил одну только Анну. И очень уж детишек ему хотелось. И по больницам моталась Аня, и по бабкам-знахаркам – бесполезно. А когда, после тринадцати лет совместной жизни забеременела, наконец, загулял дружок мой на радостях, неделю пил, не просыхая. А дело было вот так, по весне, пошла Анюта на другой конец посёлка в магазин, да и упала на обратном пути в глубокую лужу. Пока до дома-то дошла, продуло её насквозь, воспаление лёгких подхватила. Сильно болела она тогда, уж думали, не сдюжит. А когда оправилась от болезни, врачи стали говорить, что нельзя ей рожать теперь, слишком много антибиотиков вкололи, ребёнок может родиться нездоровым. Но родила Анна Васятку. Да только правы оказались врачи – врождённый порок сердца у мальчонки, сложный какой-то, и не выговоришь. Операция ему нужна. Да не у нас, а в Германии. Деньжищ огромных стоит. Вот такие дела…
 – А Николай-то, как же?
 – А Николай утонул в тот день, когда Василёк родился. Как узнал, что сын у него, так собрал свою бригаду и на берегу реки гулянку устроил. Погода стояла тёплая, конец августа. Вот и полезли все спьяну купаться. Никто и не заметил, что Николай нырнул и не вынырнул. Когда уже на берегу снова сели выпивать, глядь, а нет Кольки-то. Думали, подшутить решил, за кустами спрятался. Сначала звали, кричали, потом нырять начали, искать, да толку-то... Через неделю только всплыл вниз по течению. Вот так-то вот.
Степан нервно закурил.
 – Разве ж можно столько выдержать? Как же она? – Георгий судорожно сглотнул подкативший к горлу комок, зябко передёрнул плечами.
 – Ладно, пойду я. Растравил ты мне душу. Сам дошмыгаешь или помочь?
 – Дойду, спасибо.
   Когда Георгий, держась за стенку, вошёл в дом, Анна сидела за столом, обняв Василька и тихо что-то ему напевая. Мальчик счастливо улыбался, прижавшись к тёплому боку матери.
От этой картины у Георгия вновь перехватило горло, он смущённо кашлянул.
Анна быстро опустила ребёнка на пол, подошла к Георгию. 
 – Приляг, не переневоливайся. Я постель перестелила. Давай помогу.
 – Не надо, я посижу чуток, если не помешаю. Успею ещё належаться.
 – Да ты у нас герой. Ведь только в себя пришёл. Правда, Васятка?
Мальчик застенчиво улыбнулся, отчего на нежных детских щёчках образовались трогательные ямочки.
Георгий присел к столу и стал с любопытством осматривать нехитрое убранство комнаты. Взгляд остановился на стоящей на трюмо фотографии русоволосого мужчины средних лет, усмешливо и дерзко смотрящего из-под приставленной ко лбу ладони на оказавшегося в его доме незнакомца. Даже лежащая на лице тень от ладони не скрывала ярких задорных веснушек на носу и щеках.
«И что же ты наделал-то? Как мог осиротить двух дорогих тебе людей?» – с горечью подумал Георгий, безуспешно пытаясь отделаться от мысли, что где-то уже видел это лицо или кого-то оно напоминает. Через некоторое время он снова почувствовал слабость и лёг в свежую чистую постель, с наслаждением вдыхая запах белья, которое, по всей вероятности, сушили на улице, на морозном воздухе, и  благодарил судьбу за то, что вывела его к этому дому, в котором так тепло и уютно, что не хочется уходить.
    Проснувшись рано утром на следующий день, Георгий удивился, что Анна уже на ногах и из кухни доносится такой аппетитный запах, что закружилась голова. Он почувствовал сильный голод и усмехнулся: значит, дело пошло на поправку. Живучий, хоть и бедоносец.
Георгий встал, оделся и, стараясь не скрипеть половицами, направился к висящему у двери умывальнику.
 – Дядя, Жора, дядя Жора! – из своей комнаты выбежал Василёк и зашлёпал босыми ножками к Георгию.
 – Василёк-мотылёк! И ты не спишь? – мужчина подхватил на руки почти невесомое тельце ребёнка и прижал к себе. Малыш доверчиво обхватил его за шею. Из кухни вышла Анна и смотрела, улыбаясь, как Георгий щекочет Васятку, а тот заливисто хохочет, откинув голову, брыкаясь ножками и стуча маленькими кулачками в грудь мужчины.
 – Пойдём одеваться, Васенька, а дядя Жора пока умоется. И будем завтракать. 
Она протянула Георгию чистое полотенце и, взяв на руки мальчика, понесла его в комнату. Через некоторое время Василёк появился в дверях в новом матросском костюмчике.
– Дядя Жора! – сияя глазёнками, мальчик счастливо улыбался, – смотри, какая у меня морская форма! Я теперь капитан! Пойдем с тобой кораблики пускать? Я видел такой большой ручей за домом, там вода так быстро бежит! Только корабликов у меня нет, –  вмиг погрустнел Васятка и опустил голову.
 – Не беда, Василёк-мотылёк, наделаем мы с тобой корабликов, целую флотилию. И поплывут они по ручейку сначала в речку, а потом в моря-океаны. Повезут привет от нас с тобой в далёкие заморские страны.
Мальчик, как зачарованный, прижался всем телом к Георгию и с замиранием сердца слушал его увлекательный рассказ о том, какие высокие и красивые деревья растут в тех далёких странах, какие диковинные звери обитают в лесах, какое там жаркое солнце и синее-пресинее море.
 – Мама, а мы поедем с тобой когда-нибудь в заморские страны?
 – Конечно, сыночек, конечно, – еле сдерживая слёзы, она поспешила собрать и проводить ребёнка на улицу.
Когда Васятка с Георгием вышли из дома, Анна дала волю чувствам. Уткнувшись в подушку, она тихо давилась слезами, ощущая себя маленькой и беспомощной перед навалившимся на неё горем.
 – Господи, да что же я, каменная, что ли? Как же можно вынести всё это? Неужели заберёшь у меня Василька? Да есть ли ты, Господи? За что?
Горький комок стоял в горле и душил, душил, лишая сил… Женщина судорожно вздохнула и заскулила тонко и безысходно, как загнанная в силки волчица.
 – Мама, а где взять дощечку? – Василёк, услышав непривычный звук, удивлённо замер на пороге. – Мам, а чего это ты?
 – Да это я песню пою, сынок. – Анна резко схватила висевшее на спинке кровати полотенце и стала поспешно вытирать мокрое от слёз лицо. – Во дворе там посмотрите дощечки в углу, где дрова лежат для бани.
 –  Ага, мам, хорошо! – Василёк нерешительно потоптался на пороге, но интерес к предстоящему кораблестроению превысил любопытство по поводу звуков, исходивших из комнаты матери, и он побежал во двор к Георгию.
    «Что это я? Ишь, рассупонилась-то. Ребёнка чуть не напугала…»  Анна быстро оправила платье, перевязала косынку на густых слегка вьющихся волосах, умылась и посмотрела на себя в зеркало. Через силу улыбнулась. «Вот так. Улыбайся, Анна, улыбайся, чтоб не почувствовал своим нежным сердечком, не догадался сыночек твой, как тяжело тебе. Нельзя лишать его надежды. Пусть верит, что всё у нас будет хорошо. А всё так и будет, так и будет…»
   Женщина засуетилась, ища, чем бы занять свои хлопотливые руки.
  Машинально взяла в руки сито, пакет муки и принялась стряпать пироги.
   Затеяла тесто и, накрыв большим махровым полотенцем для подъёма, вышла на крыльцо. Георгий уже заканчивал достругивать ножом третий кораблик. Они получились у него лёгкими, аккуратными, с бумажными парусами, которые он закрепил, просверлив в донышках небольшие отверстия и вставив в них тополиные веточки.
 – Вот этот самый большой кораблик – это ты, дядя Жора, который поменьше – мама, а самый маленький – я. И мы втроём поплывём к синему морю.
Василёк суетился вокруг Георгия в радостном нетерпении и ожидании счастливого момента, когда кораблики окажутся в ручейке. Георгий, с лица которого уже почти сошли синяки, слушая беззаботный щебет малыша, блаженно улыбался и щурился на солнце. Его большие сильные руки ловко орудовали ножом, который казался в них игрушечным. Анна поймала себя на мысли, что с удовольствием наблюдает за этой картиной и ощущает при этом необъяснимое спокойствие и защищённость. Впервые за много лет.
   А потом все трое бежали по течению ручья вслед за корабликами, пока ручеёк не слился с речкой и кораблики под бумажными парусами поплыли дальше, а они махали им руками и смеялись весело и беззаботно. Тоже впервые за несколько последних лет.
    Вернувшись домой, заметили дожидающегося их на крыльце Степана. Участковый поднялся навстречу, пожал руку Георгию и шутливо отдал честь Васильку, приложив руку к околышу фуражки.
 – Готовься к отъезду, Георгий, зашёл сказать, что дня через два-три поеду в ваши края.
 – Что ж, хорошо, – Георгий неловко затоптался на крыльце, чувствуя, будто земля уходит из-под ног. Чтобы скрыть своё смятение от неожиданных слов Степана, поднял на руки подкатившегося под ноги Снежка и принялся его гладить. Необъяснимая тоска сжала сердце. Рано или поздно пришлось бы покинуть этот гостеприимный дом, где он так отмяк душой, но эти слова –  «дня через два-три» – как удар под дых, вывели из равновесия.
Весёлое настроение Анны и Василька тоже как ветром сдуло. На глазах мальчонки стали накипать слёзы, и Анна поспешила увести его в дом, чтобы успокоить.
 – Ну, пойду я. Заеду тогда за тобой с утречка.
 – Ладно, не волнуйся, я буду готов.
Мужчины попрощались. Степан развернулся и пошёл в сторону своего дома, а Георгий, не в силах справиться с нахлынувшим волнением, присел на крыльцо. Нет такой причины, что вынудила бы его остаться здесь, но сколько надо сил, чтобы уехать!
«Кобель ты, кобель, – мысленно ругал себя Георгий, – ишь, расслюнявился, на тепло тебя потянуло. А дома жена и дочь взрослая уже, ждут теперь, волнуются. Может, все телефоны теперь в милиции оборвали, ищут, где пропал муж и отец. И кто тебе сказал, что нужен ты здесь, бедоносец такой? Тут своей беды через край. Ну, встретили тебя по-человечески, помогли на ноги подняться, так ведь бабы, они все жалостливые, а ты и разомлел на чужой кровати, возомнил себе тут… И нечего мальчонке душу травить, вон он как без отца-то тоскует… Бежать, бежать надо отсюда, пока совсем голову не потерял!»
     Утвердив себя в этом решении, Георгий тяжело поднялся с крыльца, вошёл в дом и, не глядя на Анну и Васятку, вопросительно застывших возле стола и словно чего-то ждущих от него, стал возле порога снимать с себя фуфайку и сапоги. Неловкое молчание стало затягиваться. Анна, будто спохватившись, начала торопливо накрывать на стол. Василёк с грустным видом удалился в свою комнату и вскоре появился переодетым в свою обычную одежду, словно вместе с красивым матросским костюмчиком снял с себя и воспоминание о сегодняшнем счастливом дне. В жизни мальчика до сих пор было очень мало праздников, и его маленькому сердечку было больно осознавать, что сегодняшний – такой яркий – закончился горько и, по его мнению, несправедливо.
Остаток вечера прошёл в тяжёлом молчании, а ночь – в бессонных раздумьях.
Последующие два дня Георгий старался  меньше заходить в дом и, словно в благодарность за гостеприимство, сделал много «мужской» работы во дворе и возле дома. Он починил крыльцо, пошатнувшиеся перила которого, казалось, могли рухнуть от малейшего порыва ветра, заменил несколько прогнивших штакетин в заборе, переложил поленницу дров за сараем, обустроил новый насест для кур. В конце концов, чисто подмёл всю территорию двора метлой из берёзовых прутьев и стал оглядываться в поисках нового занятия.
     Большого труда стоило сдерживать своё желание войти в дом, чтобы увидеть ясные, распахнутые навстречу ему, глазёнки Васятки, ответить на тихую тёплую улыбку Анны, почувствовать простую ненавязчивую заботу этой женщины, прикоснуться, как бы невзначай, к её маленькой нежной руке и почувствовать волнительную, ничем не объяснимую дрожь…
    Когда уставший бороться с самим собой Георгий уже решительно шагнул на крыльцо, раздался сигнал милицейского УАЗика, на котором подъехал Степан. Георгий почувствовал заметное облегчение, будто Степан помог ему справиться с неразрешимой задачей и пошёл в дом уже с тем, чтобы объявить о своём отъезде и попрощаться с приютившими его в трудную минуту людьми.
     Анна и Василёк вышли проводить своего нечаянного постояльца. Малыш откровенно шмыгал носом,  Анна, рассеянно слушавшая слова благодарности, которые искренне, но неумело говорил Георгий, и готовая вот-вот разрыдаться, из последних сил сдерживала бушевавшие в ней эмоции. Наконец Георгий сел в машину и тяжёлая сцена прощания завершилась.  Машина тронулась. Вдруг Васятка сорвался с места и побежал за УАЗиком, чем-то размахивая. Степан затормозил, Георгий выскочил из автомобиля и подхватил мальчика на руки.
– Дядя Жора, ты шапку забыл.
 – Снежка береги, Василёк, – Георгий судорожно проглотил подступивший к горлу комок, неловко поцеловал мальчугана и опустил на землю.
    Василёк отдал шапку, с которой он бежал вслед за машиной, освободился от рук Георгия и, низко опустив голову, зашагал, не оглядываясь, к дому.
Мужчина подбежал к машине, резко открыл дверцу:
 – Трогай, Степан!
И вот уже далеко позади  остались последние строения посёлка, проехали мост через речку, по бокам дороги замелькали берёзовые посадки.
   Не прошло и часа, как показались крайние дома Гуреевки. Вскоре милицейский  УАЗик затормозил возле добротного дома Георгия. Мужчины попрощались, крепко пожав друг другу руки.
    Ни жены, ни дочери дома не было. Георгий прошёл в комнату, огляделся. Клавдия без него переставила мебель – передвинула его любимое кресло ближе к порогу, а вместо него поставила большую кадку с искусственной пальмой. «Лишь бы не поливать!» – досадливо поморщился Георгий, вспомнив, как любовно ухаживала Анна за своими пышно цветущими на каждом подоконнике фиалками и бегониями. Он захотел переодеться и не нашёл на привычном месте своих вещей. Две нижних полки в гардеробе, где обычно лежали вещи Георгия, были заняты под старые игрушки дочери, которые он в своё время предлагал раздать соседским ребятишкам, но жадноватая Клавдия, покрутив пальцем у виска, заявила: «А у Лидки дети пойдут, что – опять покупать? Или не видишь, что девка, не успеешь глазом моргнуть, как замуж выскочит?» Свои вещи Георгий нашёл в тумбочке под телевизором. Переоделся, заглянул в холодильник, съел полузасохший кусок колбасы с хлебом и от нечего делать включил телевизор. Но он не работал. Выйдя на крыльцо, увидел, что в своей конуре нет немецкой овчарки Альмы, которую он принёс в дом маленьким щенком. Щенок вырос в мощную красавицу, исправно исполняющую свои обязанности сторожа и приносящую в год по несколько щенков, которых Клавдия возила в райцентр на рынок и умудрялась продавать. Осмотрев ошейник  Альмы и обнаружив на нём клочья шерсти, Георгий понял, что собака сорвалась с привязи. Видно, с голодухи. Хозяина-то дома пять недель не было. Обычно, когда уезжал на лесопилку на две недели, Георгий наваривал впрок еды для собаки, Клавдии оставалось только вынести. А в этот раз по несчастью своему пришлось на три недели лишних задержаться. Мужики-то теперь уже снова «на вахту» уехали, уже неделю отработали. Гадают, поди, куда делся их товарищ, а он вот – ни богу свечка, ни чёрту кочерга – прохлаждается, бездельничает.
     На улице раздался какой-то шум. Георгий обеспокоенно выглянул за ворота. Картина, представшая перед глазами, была достойна кисти какого-нибудь известного художника. На заборе сидел незнакомый мужчина, а снизу на него скалилась Альма. Увидев хозяина, она с радостным визгом кинулась ему на грудь, а мужчина, опасливо оглядываясь, спустился с забора и начал ругаться, требуя компенсации за порванные штаны. Привязав собаку, Георгий пригласил незнакомца в дом. Оказалось, это телемастер из райцентра, приехал в Гуреевку по вызовам, есть теперь такая услуга в «Райбыттехнике», а напротив дома, как назло, заглох мотоцикл. Чем уж не глянулся мужик гулявшей по улице собаке, но на забор она его загнала и отпускать не собиралась. В качестве компенсации Георгий отдал мастеру свои новые брюки, купленные им в прошлом году на калымные деньги, и попросил посмотреть, почему не работает телевизор. Мастер внёс фамилию Георгия в свой список вызовов и, сняв заднюю стенку с телевизора, вынес вердикт, что на месте его починить не удастся, надо везти в райцентр. «Если хочешь, сейчас и заберу, а в следующий приезд доставлю обратно в целости и сохранности. Оплата после выполнения работы», – предложил он, на что Георгий, недолго думая, согласился.
Вскоре после того, как уехал на своём дребезжащем мотоцикле телемастер, явилась из магазина Клавдия.
– А тут всё село гудит, что кормилец наш явился! Семья без денег сидит, а он там где-то блудит! И что – не ко двору пришёлся, домой вернулся? А кто тебя ждал-то, кому ты нужен, бедоносец несчастный!
Клавдия грохнула на стол сумку с покупками и гневно уставилась на Георгия.
 – Что ты говоришь-то, Клав, – опешивший от такого приёма Георгий беспомощно развёл руками, – а тебе не пришло в голову, что беда со мной приключилась? Что меня, может, и в живых уже нет? Или я у тебя пьющий, гулящий? Может, тунеядец какой? Кормилец? А что – и кормилец! На какие это деньги вы с Лидкой дублёнки прикупили? А сапожки из натуральной кожи? Скажешь, каждая баба в Гуреевке может себе это позволить?
  Но Клавдия уже завелась, и слова Георгия были для неё, как для слона дробинки. Её понесло, и ничто не могло остановить этот словесный поток.
  – Ишь ты, попрекает он, и как только совести хватает! Таскается где-то, а я тут, как хочешь, так и крутись! Собака ещё твоя скулит здесь, как по покойнику. И дружки твои, один за одним: «Не слыхать ли чего про Жору?» Тьфу ты, весь огород притоптали, оглоеды! Соскучились! А то как же! С кем же им на рыбалку-то ходить да по баням? Другой бы на твоём месте на две выходных недели подработку какую-никакую нашёл, а тебе бы только штаны протирать, под окном сидючи, да с дружками по деревне хлыстать!  Ну, ладно, – внезапно сменила она гнев на милость, – давай деньги-то. Лидочка платье себе в райцентре присмотрела на выпускной, завтра и съездим, купим.
 – Без денег я в этот раз. Говорю тебе, беда со мной приключилась. Избили меня и ограбили. Нет теперь ни денег, ни документов. И на работу пока не могу поехать, надо паспорт сначала восстановить.
    Вытаращив глаза, Клавдия, как рыба на льду, молча хватала ртом воздух. Пришедшая в этот момент из школы Лида прямо с порога бросилась к матери:
 – Мама, что с тобой, тебе плохо?
– А как же? Конечно, плохо. А с чего мне хорошо-то будет, доченька? Вот он, глянь, – презрительно кивнула она в сторону Георгия, – явился, не запылился, отец семейства, кормилец наш, чтоб ему пусто было! Ни денег при нём, ни документов! Докатился, нечего сказать!
– Да побойся бога, Клавдия, – попробовал было возразить Георгий, – со всяким могла такая беда случиться…
– Со всяким? Да нет, не со всяким, это только с тобой такое может приключиться! Слышь, Лид, не видать теперь тебе выпускного платья-то!  Теперь мне папаньку твоего содержать надо, кормить-поить, бугая этого, ему ведь ещё паспорт надо выправлять, а это тоже не меньше двух недель.
Лида затравленно посмотрела на отца и кинулась в свою комнату, откуда вскоре раздался её демонстративный плач.
 – Ну, что ты завелась-то, Клавдия? Посуди сама: даже если на восстановление документов уйдёт, как ты говоришь,  две недели, уже числа двадцатого апреля я буду на работе, а в начале мая и деньги будут. Успеете ещё платье купить с Лидой.
– Да? Успеем? – с визгом выскочила из своей комнаты дочь, – а если его уже купит кто-нибудь?
– Ну, купите другое, может, ещё лучше этого, в чём проблема-то?
– А в том, что у всех отцы, как отцы, а у меня – бедоносец! Не хочу я другого платья, я это хочу! – и снова убежала реветь в свою комнату, сильно хлопнув дверью, так что зазвенели стёкла в окнах.
Георгий укоризненно покачал головой:
– Эх, Клавдия, и что ты за человек такой: и сама вечно всем недовольна, и дочь против меня настраиваешь.
 – Настраиваю? Кто это её настраивает? Она сама уже взрослая, и без меня всё видит.
– И что же она такого видит-то?
 – А то, что толку от тебя, как от козла молока!
    Неизвестно, сколько бы ещё длилась эта перепалка, но в дверь заглянул сосед Никита, к которому за неимоверную болтливость с лёгкой руки односельчан прочно прилипло прозвище «пустомеля». Но и сам Никита тоже не оставался в долгу, и его меткие клички, которыми он щедро награждал их, приживались с неимоверной быстротой и лёгкостью.
– Жора! Друг мой дорогой! А я слышу, Клювдия твоя визжит. Не иначе, думаю, Жорка приехал.
 – Жора! Вот именно, что Жора, – снова взвилась Клавдия, попавшая под острый язык Никиты за свой несколько длинноватый с горбинкой нос, – только жрать он и умеет. А ты чего припёрся, козёл безрогий? Я тебе покажу Клювдию, урод, ты у меня своим клювом сейчас землю рыть будешь.
Уперев руки в бока, разъярённая женщина начала грозно надвигаться на соседа. Тот поспешил ретироваться.
 – Я тебя на улице подожду, Георгий! – уже за порогом крикнул он, а Клавдия переключила свою злость на супруга.
– Ну, иди к дружку своему! Он-то, хоть и пустомеля, а всё при нём – и деньги, и документы. Ишь, прискакал, сайгак недорезанный! Жора, дружок,  – передразнила она Никиту, – тамбовский волк тебе дружок, образина непромытая! Что уставился? Иди! – Клавдия указала на дверь.  – Вот он пусть тебя и кормит.
Георгий в сердцах плюнул и направился к двери.
 – Ну, спасибо, встретила, жёнушка!
Он уже открыл дверь, как за спиной раздался крик Клавдии:
 – А где телевизор, ирод? Куда телевизор дел?
Георгию пришлось вернуться.
 – В ремонт я его отдал. Не работает же он. Мастер из района проезжал мимо, я ему и отдал. Отремонтирует в райцентре и привезёт обратно.
– Господи! – пуще прежнего завопила Клавдия, – посмотрите на дурака, люди добрые! Мастер проезжал! Да кто тебе поверит-то! Какому-то жулику, аферисту телевизор подарил, бедоносец!
 – Да что ты о людях-то только плохое и думаешь? Тебя послушать, так все кругом обманщики и прохиндеи. Никуда твой телевизор не денется.
– Ладно, если не жулик твой мастер, давай сюда квитанцию.
– Какую ещё квитанцию?
– А вот такую – на приёмку телевизора.
– Да не догадался я взять с него бумажку эту, – Георгий растерянно развёл руками.
– Так, катись отсюда с глаз моих долой! А я знаю, на что платье Лидке куплю – брюки твои новые продам. Ты в них на выпускной собирался к ней идти? Ничего, дома посидишь, нечего там зенки свои наглые на народ таращить. Вот так. – И она решительно направилась к тумбочке с бельём.
Чтобы не слышать больше криков и упрёков, Георгий быстро вышел на улицу, где на лавочке дожидался его Никита и, увлекая его за собой, быстро пошёл от дома.
– Пойдём, Никита, отметим моё возвращение с того света. Только извини, денег у меня нет.
 – Да не вопрос, Жора! Какие деньги, друг дорогой. Я ведь переживал-то как! Нет тебя и нет, ни слуху ни духу, думал уж, не свидимся. Никогда ведь такого не было…  А эта твоя, язва, ну, зверь-баба! Радоваться надо, что мужик домой вернулся жив-здоров, а она вон чего учинила. Эх, Клювдия она и есть Клювдия безмозглая. Пойдём, пойдём друг дорогой, я угощаю.
Друзья подошли в сельский магазин почти к закрытию. Взяли литровую бутылку водки, полбуханки хлеба, два плавленых сырка и отправились на огород к Никите под недоумённым взглядом продавщицы: никогда она доселе не видела, чтоб Георгий покупал водку.
    Пристроившись за поленницей дров, чтоб не попадаться на глаза благоверной Никиты, мужчины разлили водку по предусмотрительно припрятанным заблаговременно стаканчикам.
– Ну, с возвращеньицем! – Никита выдохнул и одним махом опрокинул в себя стаканчик.
 – За дружбу! – Георгий выпил, поморщился.
Никита разломил хлеб, сырок, протянул Георгию.
 – Подожди, друг, кусок в горло не лезет, – мужчина помотал головой, отстранил протянутую руку, – сейчас, пусть душа отмякнет чуток.
 – Ну, тогда – между первой и второй – перерывчик небольшой, – Никита с готовностью наполнил стаканчики ещё раз, – чтоб им пусто было, бабам этим.
 – И кому это чтоб пусто было? – от голоса своей бдительной супруги Натальи  Никита перепелом вспорхнул на поленницу. Георгий, видя такую прыть, невесело и скупо усмехнулся. – Ах ты, пустомеля! Не зря ж тебе народ такую кличку придумал. Вот я тебе сейчас покажу и пусто, и густо. Наталья стала грозно приближаться к поленнице. Увидев сидящего чуть в стороне Георгия, всплеснула руками.
 – Георгий! Никак, ты? Какими судьбами? А мы уж тут ждали, ждали и все «жданки» поели. Где ж ты пропадал-то? Или зазнобу какую нашёл? – Наталья хохотнула в пухлую ладошку.
 – Вот что значит, бабы! Везде вам одни зазнобы мерещатся. А человек в беду попал. Избили его, ограбили, еле живой остался, а тебе бы только зубы скалить! – Никита залился праведной речью, разошёлся, начал уж было руками размахивать и, сверзившись с поленницы, наступать на Наталью, но под её  свирепым взглядом вмиг осёкся и сник.
 – Ну, что, сдулся, пузырь мыльный? – проследив за полным сожаления взглядом супруга, направленным на налитые стаканчики, сменила гнев на милость – Ладно уж, идите в дом, заговорщики. Нечего тут зубами от холода стучать.
     Мужики, переглянувшись, опрокинули налитые стаканчики вслед за первыми и направились в дом. Наталья быстро поставила на стол большую глубокую сковороду с жареной картошкой, миску с солёными огурцами, нарезала хлеба и пригласила мужчин к столу.
    Вскоре бутылка была выпита до дна. Георгий, который так и не прикоснулся к закуске, погружённый в свои невесёлые думы, заметно захмелел. Как ни предлагала ему Наталья то картошечки, то огурчика, он только упрямо мотал головой, и в глазах его стояла невыносимая тоска. «Видно, и впрямь хлебнул мужик лиха»,  – подумала Наталья, но, как ни пыталась она вызвать Георгия на разговор, ей не удалось вытянуть из него ни слова, он только сжимал кулаки и перекатывал желваки на скулах. На предложение остаться у них переночевать он так же отрицательно покачал головой и, сильно пошатываясь, направился к дверям.
    Когда Георгий подошёл к своему дому, был уже поздний вечер. В окнах дома горел свет. Георгий отрешённо постоял под окнами, наблюдая, как за занавесками мелькают тени жены и дочери, потом открыл ворота, звякнувшие тяжёлой железной щеколдой.
 – Лид, глянь, никак бедоносец наш явился. Нашатался теперь досыта по друзьям, а жрать домой пришёл, – услышал он недовольный голос жены и, махнув рукой, отправился спать во двор на сеновал.
    Нашарив висящий на крючке старый дедовский тулуп, который Клавдия берегла неизвестно за какой надобностью, он снял его и поднялся по скрипучей лестнице на сеновал. Подложив под голову свою шапку, накрылся тулупом и провалился в тяжёлый сон.
     Ночные звёзды заглядывали сквозь прорехи в крыше сарая, подмигивали Георгию. Нет, это не звёзды. Это глаза Анны. Она улыбается, обозначив округлые ямочки на щеках, весело подмигивает, и её чистые небесно-голубые глаза сияют, как звёздочки. «Аня, как ты хорошо улыбаешься! А где Василёк?» Вмиг глаза Анны становятся грустными и наполняются слезами. «Василёк, сыночек, мальчик мой!» И Анна бежит прочь от Георгия. Яркая цветная шаль с шёлковыми кистями сползает с её плеч, ложится под ноги, но женщина не замечает этого, топчет шаль. А это уже не шаль, а яркие луговые цветы, и Анна,  по колено утопая в них, бежит по лугу к речке, где на берегу сидит Василёк и тянет руки к матери. Но вдруг он оступается и падает в речку. Его яркая голубая курточка то накрывается волнами, то показывается поверх воды.
 – Держись, Василёк, я спасу тебя! – кричит Георгий, но что-то тяжёлое навалилось на грудь, и он не может сдвинуться с места.
 – Нет, дядя Жора, меня может спасти только папа, – звонким голоском откликается Василёк и продолжает плыть, то ныряя, то показываясь на поверхности воды.
 – Я спасу! – Георгий из последних сил рванулся вперёд и… проснулся.
Он сидел на сене, далеко откинув от себя тулуп. Холодный пот неприятными струйками стекал вниз по спине, руки дрожали, сердце бешено колотилось.
    Горько подумалось: «Допился, бедоносец!» Необъяснимое чувство тревоги и беспокойства так и не покинуло Георгия до самого утра.
   Утром, спустившись с сеновала после бессонной ночи, он увидел, что дом закрыт. Лида ушла в школу, а Клавдия, вероятнее всего, где-нибудь с соседками лясы точит.
  Мужчина пошарил под крыльцом, но ключа от дома на привычном месте не оказалось. Георгий поёжился от холода. Голова раскалывалась. «Чтоб я ещё раз этого зелья хоть глоток!» – запоздало раскаялся он. Вышел на улицу, обвёл тоскливым взглядом дорогу, непринуждённо извивающуюся по середине улицы. Ни души. Правильно, в это время все на работе. Георгий, не привыкший слоняться без дела, вернулся во двор в поисках какой-нибудь работы.
Поймал себя на мысли, с каким удовольствием он помогал по хозяйству Анне, а сейчас руки, словно плети, повисли безвольно вдоль тела и не поднимаются. Тоска. «Хоть тулуп с сеновала убрать», – лениво шевельнулась в мозгу мысль, и Георгий нехотя направился к сараю. Влез по скрипучей лестнице на сеновал,  взял тулуп, спустился вниз, бросил взгляд на вбитый в бревно мощный крюк, на котором обычно висел этот дедовский «прикид», и… остолбенел. Чуть поодаль от крюка стоял, прислонённый к стене, обитый синим сатином, гроб. «Кажется, вчера его не было… Или не заметил в темноте… И Клавки нет… Господи, да что случилось-то?» – Георгий, бросив тулуп, опрометью бросился из сарая и натолкнулся на неприязненный взгляд жены, спокойно открывающей дом.
 – Что, с цепи, что ли, сорвался? – Клавдия презрительно скривила губы, – Иди вон, собаку свою отлови, ошейник, видать, растянулся, опять по селу где-то носится.
  И тут до Георгия стало доходить, для кого был предназначен увиденный им в сарае гроб. Неужели?.. Он угрожающе двинулся на супругу.
 – Уж не для меня ли ты, Клавдия, домовину-то приготовила? Ты в своём ли уме, баба? – Георгий покрутил пальцем у виска, не до конца ещё веря в правдивость своего предположения.
 – А что ты хотел? – Клавдия тут же сорвалась на визг. – Тебя битых три недели не было! И что мне было делать? Дед Андрей этот гроб для себя с каких пор заготовил, а тут приехал за дедом сын и забрал к себе. Я этот гроб к себе и перетащила. А что? Если б с тобой чего случилось, где мне потом брать? Покупать, что ли?
 – Да ты хоть слышишь, что сейчас говоришь? Совсем свихнулась от жадности и злобы!
  – Это я свихнулась? Я? А ты… а ты…
   Глядя в горящие ненавистью глаза жены, мужчина в сердцах занёс руку для удара, но услышал истошный вопль Лиды, которая в этот момент пришла из школы.
  – Прости, дочка, прости.
   Едва сдерживая внезапно охватившую его нервную дрожь, Георгий  поспешил выйти на улицу. За спиной раздались вопли и проклятия Клавдии, которой тоненько подвывала Лида.
    Широким, размашистым шагом он зашагал в сторону дома Никиты. «Да что же это я? Это ж последнее дело – на бабу руку поднять! Дочь напугал. Она-то в чём виновата?» – изводил себя Георгий вопросами, на которые не мог найти ответа.
  Никита и Наталья обедали, сидя друг против друга за столом, накрытым простенькой клеёнкой в мелкий синий цветочек. Георгий не отказался на этот раз от гостеприимства Натальи, плотно пообедал и попросил занять ему денег.
 – Поеду в райцентр паспорт восстанавливать, – смущённо пояснил он свою просьбу.
 – Конечно, как же без документов-то? – видя, что с Георгием творится что-то неладное, с готовностью откликнулась Наталья, принесла из соседней комнаты аккуратно свёрнутую белую тряпицу, развернула её и все деньги, хранившиеся там, протянула Георгию. – Может, мало здесь, но не обессудь, больше нет у нас. Поросёночка купить хотели, берегла.
 – Хватит. Спасибо тебе, Наталья.
 – Чего уж там, хватит. Тебе ведь и жить  где-то надо, и питаться, и за паспорт теперь штраф придётся платить.
 – Да я у кума остановлюсь. А деньги отдам, не волнуйтесь. Как вернусь с вахты, сразу и отдам.
   
В райцентре Георгий быстро, благодаря помощи кума, у которого сноха работала в паспортном столе, получил новый паспорт и, не возвращаясь в Гуреевку, отправился на работу. Приехав на лесопилку, отработал неделю с чужой бригадой, а потом ещё две со своими мужиками, которые уже и не знали, что думать об его отсутствии на работе.
 
    С тяжёлым сердцем возвращался он домой. Приехав в Гуреевку, первым делом зашёл к Никите с Натальей, отдал долг. Придя домой, нашёл дверь запертой. Альма, отощавшая в отсутствие хозяина так, что ввалились бока и выступили рёбра, радостно завиляла хвостом и заскулила. Кусок чёрствого хлеба в её миске густо облепили большие  зелёные мухи. «Эх, бедолага», – горестно вздохнул Георгий, потрепав по загривку свою любимицу. Открыл дом, наварил еды, остудил и вынес Альме. Грустно смотрел, как собака с жадностью накинулась на похлёбку.
  Лязгнула щеколда в воротах. Клавдия, судя по всему, вернулась из магазина. Руки её оттягивали увесистые сумки с покупками. Георгий шагнул навстречу, молча взял из её рук сумки и понёс в дом. «А визжала, что денег нет, – невольно пришла на ум провокационная мысль, – по всем углам, поди, заначек напрятала». Поставив на стол сумки, он вытащил из кармана пачку денег. Увидев загоревшиеся глаза Клавдии, демонстративно отсчитал несколько купюр и спрятал обратно в карман, чего раньше никогда не делал, остальные протянул ей. Увидев, что муж часть денег решил не отдавать, Клавдия собралась уж было по привычке закатить скандал, но Георгий решительным жестом руки остановил её.
  – Тут вам и на выпускное платье хватит, и на новый телевизор, и на ананасы с рябчиками.
  Клавдия начала лихорадочно пересчитывать деньги, а Георгий развернулся и вышел во двор. Сел на крыльцо. На душе было пусто и холодно. Мимо него, не сказав ни слова, прошмыгнула вернувшаяся из школы Лида. Через некоторое время вышла Клавдия и позвала елейным голосом:
 – Жора, пойдём обедать, Лидочка из школы пришла.
 – Видел, – буркнул Георгий, – не хочу я пока есть.
 – Ну, как знаешь, – и, поджав губы, женщина удалилась.
    «Вздремнуть, что ли?» – почувствовав навалившуюся усталость, он встал, потянулся до хруста костей, и отправился на сеновал. Возле крюка, на котором висел тулуп, гроба не было. Неужто поумнела Клавдия, избавилась от домовины? Но, преодолев несколько ступенек лестницы на сеновал, Георгий понял, как был неправ. В углу, на жердях, служивших когда-то куриным насестом, лежал злополучный гроб. Представив себе, как тучная Клавдия, пыхтя и обливаясь потом, затаскивала и заталкивала на эти жерди гроб, Георгий задохнулся от гнева. Он выволок гроб из угла сеновала и по лестнице с грохотом сбросил вниз. Затем вытащил во двор и начал крушить топором. На шум выбежала Клавдия и заголосила, как по покойнику. «Ирод окаянный! Знал бы он только ломал да крушил!» Но Георгий неистово махал топором, не обращая внимания на жену. Из горла вырывался хрип, во все стороны летели деревянные щепки, взмокшая от пота рубаха прилипла к спине.
    Подкатившийся под ноги, радостно визжащий и тявкающий, белый комок заставил Георгия остановить руку с зажатым в ней топором на полувзмахе. С удивлением и волнением смотрел он на прыгающего вокруг него подросшего Снежка.
 – Господи, Снежок, да откуда же ты?
   Вошедший вслед за щенком Степан подошёл к Георгию, широко улыбаясь, крепко пожал протянутую ему руку.
 – Вот, увязался за мной. Выехал уже за посёлок, смотрю, вслед за машиной катится, колобок. Пришлось остановиться и с собой взять. Разговор у меня к тебе, Георгий. А ты, смотрю, весело живёшь, – усмехнулся он, окинув взглядом учинённый Георгием погром.
 – Да уж, и не говори. Врагу не пожелал бы такого веселья.
   Клавдия, лицо которой вытянулось при виде человека в форме блюстителя закона, кинулась в дом прятать деньги, а Лиду послала на улицу в качестве наблюдателя. Девушка вышла из дома, встала на крыльце и, приложив ладонь козырьком ко лбу, стала вглядываться в глубь двора, куда удалились Степан и Георгий для разговора. Оглянувшийся на неё Степан задержал взгляд на девушке, да так и остался стоять с открытым ртом. Проследив за направлением взгляда Степана, Георгий вдруг ощутил смутное беспокойство. Где-то он уже видел эти дерзкие насмешливые глаза, смотрящие из-под ладони…
Отогнав от себя беспокойные мысли, он вернулся к разговору со Степаном. Вытащив из кармана несколько фотографий, участковый развернул их веером.
 – Посмотри внимательно. Вспомни, не встречался ли ты где-то с кем-нибудь  из этих людей.
   Георгий несколько раз перебрал в руках фотографии, наконец неуверенно ткнул в одну из них:
 – Вот этого, рыжего с золотой фиксой, во сне видел. А ведь неспроста, видно?
 – Скорее всего, ты во сне видел тех, кто напал на тебя в электричке. Всё-таки отпечатались они в твоей памяти.  Ещё кого-то можешь вспомнить?
 – Нет, только голос у одного из них был писклявый такой, гнусавый.
  И ещё кого-то они между собой Косым называли. И Ванёк какой-то… А видел я только одного, рыжего этого.
  Степан удовлетворённо кивнул головой, убрал фотографии в карман.
 – Ну вот и доигрались, голубчики. Задержали их ребята из линейного отдела. Понравилось им, видно, работяг грабить, да сколько верёвочке не виться… Пиши заявление, Жора, не забудь указать, какую сумму денег они у тебя вытащили и про паспорт обязательно. А я на обратном пути заеду, заявление заберу и щенка, если можно, подержи пока у себя.
 – Да какой разговор, пусть останется пока. А когда тебя ждать-то?
 – Да ближе к вечеру и подкачу. Тут недалеко ребята из бригады Николая работают. Хочу поговорить с ними. Может, помогут Анне с деньгами на лечение Васятки. Мы в райотделе тоже собрали небольшую сумму, вот они помогут, потом думаю по организациям проехать.  Глядишь, и наберём мальцу на операцию.
 – Что, плох Василёк? – заметно забеспокоился Георгий.
 – Хорошего мало. Ладно, поеду я. – Степан протянул было руку для пожатия, но неожиданно, словно спохватившись, затрусил к казённому УАЗику. – Забыл совсем, Анна пирожков тебе прислала, привет передаёт.
   Георгий взял заботливо упакованный свёрток с тёплыми ещё пирогами. Нахлынуло чувство благодарности к Анне, маленькой стойкой женщине, доброты и заботы которой хватило не только близким ей людям, но и ему, совсем случайному человеку в её нелёгкой судьбе.
    Случайному ли? Какое провидение оставило его в живых и привело к этому одинокому дому на окраине незнакомого посёлка? Георгий вытаскивал из пакета один за одним пирожки с капустой. Как только Анна догадалась, что он любит именно такие? Тёплая волна нежности разлилась в сердце Георгия.
     «Эх, Николай, Николай, как же мог ты осиротить такую женщину и своего малыша?» Николай… Николай! Вот чей взгляд из-под ладони… Не может быть! Вспомнились шутливые слова Анны, переданные ему Степаном: «У кого дети конопатые – все от моего Николая!» Мысли заполошно заметались в голове Георгия. «Вот почему Степан так странно смотрел на Лиду. Он тоже увидел сходство. Так-так… То-то Клавдия всё старалась объяснить, что дед у неё покойный такой конопатый был, прямо один на всё село. И надо же, правнучка вся в него уродилась. Жалко, недоношенная… Три килограмма шестьсот граммов – и недоношенная. А как же: то к дяде на похороны, а потом две вахты подряд отработал, домой-то в конце июня явился, а Лидка в феврале родилась. Вот и выходит, что недоношенная. Дурак, ну, какой дурак! Обвели тебя вокруг пальца, как пацана глупого! Аккурат в мае тут строители коровник-то возводили… Николай, значит…»  Георгий машинально жевал пирожки, не замечая, как слёзы проложили дорожки по его щекам, подбородку и капали на эти пирожки.  Доев последний пирог, Георгий тяжело поднялся, смял газету, в которую Анна заботливо завернула пирожки, чтобы не остыли, и бросил под лавочку. Мужчина решительно пошёл в дом. Клавдия, увидев суровое выражение лица мужа, отступила к окну и с любопытством уставилась на Георгия. Из соседней комнаты выглянула Лидия.
 – Лидия Николаевна, – с нажимом, ехидно произнёс Георгий, глядя в глаза Клавдии, – принесите-ка мне, пожалуйста, ручку и листок бумаги.
 – Ты… Ты откуда… Милиционер, что ли наговорил чего? – Клавдия по привычке хотела было повысить голос, но натолкнувшись на презрительный взгляд мужа, осеклась. И вдруг рухнула на колени, заголосила: – Жора-а-а-а! Прости ты меня, дуру глупую! По молодости всё это, по неопытности!
 Георгий брезгливо оттолкнул Клавдию:
 – Представляю, каких ты мне «по опытности» рогов наставила!
Мужчина быстро написал заявление в милицию и поднялся из-за стола.
  – Ой, Жора, а чего ж теперь будет-то? – Клавдия растерянно хлопала глазами, стоя посреди комнаты.
  – А ничего не будет, Клава, ничего тебе не будет. Руки я об тебя марать не хочу. Дочери сама всё объяснишь.
   Георгий вышел на улицу, сел на лавочку возле ворот и стал ждать приезда Степана. «Что же, на самом деле, делать-то? Куда идти теперь? Эх, бедоносец ты, бедоносец!» – сверлило в мозгу и не давало покоя. Выбежавший из ворот Снежок выкатил из-под лавочки смятую газету и начал катать её лапами. Георгий поднял газету, развернул. На последней странице была напечатана таблица розыгрыша лотереи «Русское лото». Вспомнилась улыбчивая молоденькая продавщица из газетного киоска на вокзале. В тот злополучный день, когда Георгий был избит и ограблен, он покупал у неё газету с кроссвордом, «на дорожку». У неё не оказалось сдачи со сторублёвой купюры, и она предложила Георгию лотерейный билет. «Возьмите, последний, вы обязательно выиграете! – уверенно заявила продавщица, подавая билет. – Розыгрыш через месяц, не забудьте проверить!» Георгий усмехнулся – никогда ему не везло в этих лотереях – а билет, помнится, сунул за отворот шапки. Кажется, это та самая таблица розыгрыша. Проверить, что ли, от нечего делать?  Шапка-то теперь на сеновале, поди, валяется. 
   Георгий с трудом нашёл на сушиле свою шапку, засыпанную сеном. Газета в некоторых местах пропиталась маслом и написанного было не разобрать. Но даты розыгрыша, указанные на билете и в газете, совпадали. Нет, ничего не разобрать. Бесполезное занятие. На билет №…. Выпал джекпот. Везёт же людям! Вот, даже первые три цифры номера выигравшего билета такие же, как у Георгия. И четвёртая… И пятая…и… Пальцы мужчины мелко задрожали. Нет, не может быть! Мужчина ещё, и ещё  раз проверил каждую цифру, не веря своим глазам. Лоб покрылся мелкой испариной.
  Подъехал Степан, посигналил Георгию, но тот не услышал. Участковый вылез из машины, подошёл. Снежок запрыгнул в открытую дверцу УАЗика и уже сидел на заднем сидении, радостно виляя пушистым белым хвостом, нетерпеливо поскуливая.
   Глупо улыбаясь, Георгий протянул Степану билет и газету и, тыкая пальцем в нижнюю строчку, попросил:
  – Стёпа, посмотри ты ещё. Я не верю. Не может быть. Кажется, я джекпот выиграл… Это же… операция для Василька, это жизнь его. Ты посмотри, посмотри, может, у меня с головой уже… мерещится, может…
    С трудом поняв несвязную речь Георгия, Степан несколько раз перепроверил билет.
 – Выиграл ты, Жора, нет ошибки. Что же, двоим, что ли, мерещится?

Мужчины некоторое время смотрели друг на друга, затем начали похлопывать друг друга по плечам, нервно посмеиваться, и наконец, захохотали, выкрикивая бессвязные слова, перебивая друг друга

     «А я ведь так и нашёл бригаду Николая, два района объехал. Вот только были и уехали. Никто не знает, где они теперь «шабашат». Думал, всё, не смог помочь Анне…» « Это же, Василич, жизнь Васяткина! Билет-то лотерейный за отворотом шапки был, которую ты подобрал. Зачем мне эти деньги? Руки-ноги есть, на хлеб я себе  заработаю.  Пусть только он живёт, маленький… Ему жить надо… Васильку-мотыльку…» «А ведь неспроста всё, Георгий! Помнишь, как Васятка за машиной бежал, чтоб шапку эту тебе отдать? И пирожки свои Анна могла ведь и в другую газету завернуть…» Поехали, поехали быстрей, Степан!»
    Обнявшись, мужчины направились к машине. Высунувшаяся из окна Клавдия, так и не понявшая, о каких деньгах ведёт речь её муж, крикнула было вслед: «Ты куда, Георгий?», но мужчина отмахнулся от неё, как от назойливой мухи, и размашисто зашагал прочь.
    Когда садились в машину, подъехал мастер из «Райбыттехники» на своём дребезжащем мотоцикле, начал выгружать из люльки отремонтированный телевизор. Георгий махнул ему рукой, крикнул: «Иди в дом, там с тобой жена рассчитается!»
   Вскоре милицейский УАЗик пылил по просёлочной дороге, увозя Георгия всё дальше от дома, который он построил своими руками, от людей, которых считал родными. 
   В конце этой дороги с надеждой ждала возвращения Степана отчаявшаяся Анна, не зная, что спящий  на её руках сынишка видит во сне Георгия. Мужчина берёт Васятку на руки, подбрасывает высоко-высоко и говорит: «Я спасу тебя, Василек-мотылек!» «Значит, ты мой папа?» Мальчик счастливо смеётся и просыпается.

  На пороге стоит Георгий.