Летка-Енька. Часть третья

Малодушно, необъяснённо, непокаянно оставленная Петром Каналовым Енька духом не пала, но, раздобыв через одного из черноголовских одноклассников, старосты петиной группы, домашний каналовский телефон, начала ему звонить. Только-только проклюнулось зимнее, серое, смурное, последнее каникулярное воскресенье, в узких коридорах общаги было непривычно влажно, душно, склизко, натоптанно, бестолково-хлопотливо, тесно от набитых домашними вкусняшками впрок студенческих чемоданов и толстых, неуклюжих, взопревших в шубах с пуховиками студенческих родителей. Хлопали тяжёлые двери, звенели оконные рамы, кудахтали над хмурыми, тяготящимися подконвойностью чадами раздражённые Москвой и своей ей несоразмерностью мамаши. Ежился от пронзительных февральских сквозняков африканский студент, плотно оккупировавший одну из двух телефонных кабинок на енькином этаже.

Бледно-гуталинового цвета, в шерстяной, на женскую сторону застёгнутой кофте, с ногами голыми, прямыми и тонкими, как лыжные палки, с простудой на толстых губах, африканский студент монотонно, но темпераментно выкрикивал в трубку что-то похожее на "Улялеле!Улялеле! Улялеле! Улялюлю! Улялюлю! Уляляля!" Звонок срывался, африканский студент безупречно уместно, безупречно идиоматично, без малейшего акцента матюгался, снова набирал десяти- как минимум - значный, явно не московский номер и возобновлял своё улялеле. Я с ужасом прикидывала, с какой из дальних жарких стран он может так долго общаться и во сколько ему это обходится в рублёвом эквиваленте.

Енька отстреливалась быстрее: "Здрассьте! Петю можно? - А, ещё не вернулся? Ну так я через полчасика позвоню!" Вешала трубку, засекала время, плюхалась со мною рядом на кожаный, с вылезающим из дыр поролоном диванчик, подхватывала с пола кружку со стынущим чаем. "Ень, может, паузу возьмешь? Совсем ведь надоешь, мадам в смысле Каналовой, вот так, через каждые полчаса, трезвоня!" Енька обижалась: "Скажи лучше, что тебе надоело здесь сидеть, сторожить кабину. Ну и иди, никто не держит!" Посиделки и позвонушки, разумеется, продолжались. Во втором часу дня мы с Енькой по очереди сбегали в столовую, в обеденный же перерыв официальная версия мадам Каналовой о причинах сыновней недоступности сменилась с "ещё не пришёл" на "уже ушёл, когда будет, не сказал". В пять Енька быстренько выгуляла с вечера предыдущего дня терпевшую Асю. В восьмом часу пост покинул окончательно окоченевший африканский студент. Я не удержалась, спросила, куда он звонил. "В Новую Гвинею!" - невозмутимо ответил он и уточнил, - "****ям!" В одиннадцатом часу мадам Каналова оповестила Еньку, что Пети, да, как обычно нет и уже не будет, поскольку он ушёл ночевать к Соне Спивак. Енька ровно, без истерики, выпалила: "Передайте своему Пете, что он - козёл!" Разрыдалась уже на диванчике, зло, мстительно, некрасиво.


Утром понедельника Енька была на факультете в немыслимую для себя девятичасовую рань, чинно сидела на Камчатке поточной аудитории  - бледная, без косметики, с кое-как подвязанным хвостом на голове вместо обыденных сложносочинённых локонов, с микроскопическим блокнотиком на столе перед собою. Петя Каналов на лекцию не пришёл. Прямо под Енькой лениво развалился на трёх стульях сразу брат его Паша, ещё ниже, наискосок от Паши, склонялась над тетрадью чёрноизящная головка Сони Спивак. У доски профессор Даркевич буксовал с доказательством теоремы Римана, поправлял не сходящиеся выкладки: "Ой, я, кажется, член потерял! Давайте его найдём!" В общем замешательстве членопоисков Енька вырвала из блокнота страничку, черкнула на ней пару строк, сложила, передала Паше. Тот нехотя развернул, прочитал, оживился, обернулся к Еньке, с пониманием и лёгкой завистью во взгляде покачал головой, Енька замахала руками - передавай, мол, дальше! Записка медленно, с хихикающими остановками, поплыла по рядам в направлении Сони. Соня, до енькиных эпистолярных откровений свято верившая в то, что Петя провёл каникулы на зимней школе в плохо снабжёном телефонами Переяславле, ознакомилась с деталями петиных рождественских чаепитий аккурат в тот момент, когда взмокший от натуги Даркевич обнаружил таки пропавший член: "Вот он, родимый!"  Из аудитории она выбежала под глумливый студенческий хохот. Самая красивая пара курса распалась.

 
Соня стремительно выскочила замуж за следующего в очереди поклонника, столь же стремительно забеременела, развелась, и - располневшая, несчастная, в академ ушедшая, исчезла из поля нашего молодого, жадного до солнечной пестроты жизни, наивно-эгоистичного зрения. А Енька тут же, с лекции, утащила с себе в пенальчик на чай Пашу Каналова.