Анх. Дорогой Света Глава 11

Елена Урания
Анх. Дорогой Света
Глава 11

Пока внутри меня живет ребенок, мне нравится играть. Мне нравится увлекаться драмой, погружаться  в нее и верить в происходящее. Мне снова забавно и весело, жизнь, какой бы она ни была, на некоторое время становится неизвестной и манящей, и я верю, что не знаю, что будет за следующим поворотом. Но потом во мне просыпается взрослый. Тот самый, который живет так давно, что выучил все повороты и все, что за ними прячется, или ему  кажется, что он выучил, что он умеет разглядеть узор жизни даже там, где еще не был. И знание взрослого, и незнание ребенка – все это иллюзия, и в то же время, все это истина, потому что и то, и другое состояние отражает мир таким, какой он есть для меня в это мгновение. И то, и другое состояние становится ложным уже в следующее мгновение, потому что в следующее мгновение меняюсь я и меняется мир. И где-то посередине лежит та самая грань, на которой мне так хочется остановиться чуть дольше, чем мне удавалось  в прошлый раз. Тонкая и скользкая грань, на которой, несмотря ни на что, так хочется удержаться и даже станцевать. Грань между взрослым и ребенком, между опытом и неопытностью, между  сном и осознанностью.

Я был третьим по счету ребенком своих родителей. В детстве я рос очень болезненным и худым. Часто болел и не мог играть со своими братом и сестрой, а также с друзьями. Родители чем только ни лечили меня, как только ни пытались привести в баланс мои энергетические и физические системы, но их усилий всегда хватало ненадолго. Я как будто не мог найти смысла в своем существовании, и мои тела не ощущали потребности долго удерживать внутри себя мое сознание. Я был грустным, одиноким, часто подолгу оставался один на один с самим собой, созерцая внутреннее пространство, как будто бы в этом созерцании хотел увидеть тот смысл, за которым пришел на одну из планет звездной системы Ориона. Меня очень любили и со всех сторон окружали заботой, но все шло как будто впустую – я все равно грустил и болел.
В детстве мы часто не понимаем, что, выделяя нас, вселенная дает нам больше любви и благословения. Когда я был маленьким, я не чувствовал, как вселенная любит меня, напротив, мне казалось, что она надо мной смеется. Ко всем моим прочим странностям я родился длинноносым. Возможно, сейчас, глядя на меня, никто из людей не назвал бы меня таким, особенно среди землян, чей нос, как известно во вселенной, имеет немаленькие размеры. Но тогда, на Орионе, я казался смешным, и мой несоразмерный нос придавал мне еще более печальное выражение.
Я с раннего детства привык быть сам с собой и подолгу занимался самосозерцанием. Иногда я видел иные миры, иногда просто размышлял о чем-то или сидел просто без всяких мыслей. В саду моего отца был небольшой пруд. Я любил сидеть возле него. Однажды я заметил, что к этому пруду время от времени прилетает одна интересная птица. Довольно большая, черно-белая, с   изогнутым клювом и длинными лапами. Осторожно ступая по заболоченному краю пруда, она то и дело ныряла своим  клювом в ил и вытаскивала оттуда что-то съестное. Наверное, где-то в глубине души я почувствовал родство с этим занятным длинноносым созданием, как и я, в одиночестве гуляющим по берегу пруда. Вскоре мы и вправду с ним подружились. Наше бессловесное общение могло продолжаться часами. Если я останавливался, то и мой приятель прекращал переставлять свои высокие ноги и начинал кружить на одном месте, а то и вовсе замирал, поджав одну лапу. Он мог простоять так достаточно долго, и в один прекрасный момент я решил последовать его примеру и тоже   застыл, высоко поджав одну ногу. Мой друг стоял, не шелохнувшись и не сводя с меня внимательного взгляда. Постояв  некоторое время, птица закрыла глаза, продолжая все так же прямо стоять на одной лапе. Я тоже закрыл глаза, тут же потерял равновесие и едва не упал. Мне пришлось прекратить мое упражнение, тем более, что правая нога уже сильно устала. Услышав шорох моих движений, ибис тут же открыл глаза, внимательно, но без испуга посмотрел на меня, расправил свои большие крылья и улетел прочь. По его виду никак нельзя было сказать, что я его спугнул.
На другой день мы встретились снова на том же месте. На этот  раз мне удалось простоять на одной ноге с закрытыми глазами уже несколько дольше, а мой учитель не стал сразу же покидать меня, как только я опустил на землю поджатую ногу. В течение получаса он медленно и даже, я бы сказал, заботливо выискивал лягушек в болотной тине неподалеку от меня. Наконец, настал день, когда я смог простоять на одной ноге  чуть дольше моего носатого учителя, и то внимание, с которым он  то и дело наблюдал за моими усилиями, наводило меня на серьезные подозрения, что это не просто птица.
Однажды мой крылатый друг подошел ко мне так близко, что я мог видеть, как шевелятся под легким ветерком перья на его  сложенном крыле. Он стоял боком ко мне, совершенно спокойно, не мигая, глядя в мои глаза своим круглым черным глазом. В какой-то момент я ощутил, как меня словно тянет вперед, к моему пернатому другу, и в то же время я продолжал стоять на своем месте. Соединение наших взглядов рождало между нами странную, но вполне осознанную связь. Ибис как будто спрашивал: «Ты хочешь пойти со мной?» В какой-то момент я внутренне согласился отправиться вслед за ним, и тут же был перенесен внутрь тела птицы. Я начал видеть и ощущать себя в птичьем теле, чувствовать, как ибис двигается, переставляет лапы, помахивает крыльями, раскачивает клювом. Вдруг – сильный толчок лапами от илистого дна, взмах обеими крыльями, и вот я уже взмываю вверх над прудом и лечу куда-то вместе с этой великолепной птицей…
Я даже не успел подумать, что стало с моим человеческим телом. Я видел все, что видел вокруг себя ибис, но не ощущал себя ни птицей, ни человеком. Я словно бы стал ничем и в то же время  осознавал и чувствовал себя. Мы летели, и ветер ерошил перья, мы поднимались выше, и становилось холоднее. Я перестал видеть землю под нами и видел только небо, которое становилось все темнее и чернее. Вдруг среди этой черноты  начали зажигаться звезды, они были разноцветные и озорные, они смотрели на нас, летящих в этом бесконечном просторе, и как будто улыбались. Мне совсем не было страшно, и я ни на минуту не вспомнил о том, кем был, о моих родных, о том, что окружало меня. Во время полета я был полностью захвачен происходящим, и ничего другого для меня не существовало.
Наконец ибис начал снижаться, распластав крылья, и вот я увидел под нами огромный безбрежный океан. Он тоже был темным и совершенно живым, он медленно и величаво раскачивался, перекатывая  волны по своей поверхности. Его бескрайняя грудь то вздымалась, то опускалась, он дышал и прислушивался, как будто заметив или ощутив наше приближение.
Ибис кружил, спускаясь все ниже и выискивая что-то. Вот я увидел прямо под нами небольшой  круглый  скалистый островок, торчащий из воды. Как раз на него мы и опустились. Вокруг было довольно темно и пустынно. Мой пернатый друг не обращался ко мне, однако я все время ощущал, что он помнит о моем присутствии. Место было совсем не из тех, на которых любят гнездиться ибисы. Голая скала, никакого водоема поблизости, почти полное отсутствие какой-либо растительности, только кустики какой-то чахлой серой травы попадались кое-где на глаза. Дул неприветливый сырой ветер. Но мой ибис не торопился искать укрытие, он продолжал стоять на том самом месте, на которое приземлился, и только время от времени поджимая то одну, то другую ногу.
Долго ли мы пробыли так в этом безвременье, я не мог понять. Мне казалось, что я то впадал в полузабытье, то снова просыпался, но картина не менялась. Ибис продолжал ждать на одиноком скалистом островке посредине океана. Мне захотелось спросить его об этом месте, но я почувствовал, что не имею права нарушать его внутреннюю тишину.