Холодец

Дети – существа впечатлительные. Особенно груднички. Да, да, именно они. Они думают, любят, боятся, ревнуют, а вот сказать ничего не могут. Наверно сказывается недостаточность жизненного опыта. Ну не умеют еще. Зато лет до трех дети друг друга очень даже хорошо понимают. И разговаривают, только без слов. То есть, например, грудничок и двух-трех летний ребёнок. И вы думаете, им нужен переводчик? Ща-а-а-а-з! Как бы не так! Откуда знаю? А личный опыт! У нас с сестрой на этот счет был полный консенсус. Мне было два года, а ей два месяца. И мы очень даже хорошо общались и друг - друга понимали. А слова нам были и не нужны. Я вот помню, однажды мама ее покормила, как она говорила, дала ей покушать титю, а потом положила драгоценный сверток на кровать и стала застегивать свою теплую красную кофту. А на ней было много – много ярких пуговиц. Больших и красивых. А сверток это дело увидел и ка-ак начал орать. Не переставая. Я сразу поняла, что Любочка боится, что кофту застегнут и потом не смогут расстегнуть. И её любимая, вкусная и теплая титя так  и останется закрытой. От этого её обуял такой ужас! И она вопила всё сильнее и сильнее. А мама ничего не понимала. Пришлось ей всё объяснить. Я тогда уже довольно бойко разговаривала. Вот и пришлось толмачом поработать. Так что мой трудовой стаж надо считать с двух лет. Вот.
У нас дома, когда мы были очень маленькие, жил поросёнок. Зинкой звали. Весёлая такая свинюшка. Очень забавная. Зинку каждый день купали после нас в корыте, поэтому она была всегда очень чистенькая. И норовила спать с нами, залезая к нам на кровать под одеяло. При этом когда ей это не удавалось (кровать была довольно высокой) она начинала громко верещать. И тогда я её втихаря подсаживала. Конечно, если взрослые не видели. Зинке не повезло. Из детского возраста она так и не вышла. Заболела, и её зарезали. Проделали это так, чтоб мы с сестрой не видели. Но, когда на столе появились обработанные ножки и тушка, мы всё поняли. Нет, мы не плакали. Мы просто стояли и смотрели. Мама с соседкой разделывали тушку. И тут соседка, видя, что мы не уходим, взяла сестру на руки, подошла с ней к столу и строго сказала:
- Вот, не будешь слушать маму, у тебя тоже отрежут ручки и ножки и сварят! Холодец из них сделают. И так она это серьёзно сказала…
- Светку мы резать не будем. Она уже большая и невкусная, а вот Любочку можно.
Я похолодела. Сказать, что сестренка испугалась – ничего не сказать! Я просто физически почувствовала её вселенский ужас. Такое состояние даже невозможно описать. Она, сидя у взрослой дурры на руках, не издала ни звука. У нее просто зрачки глаз заняли всю радужку. И мы с ней обе разом увидели на столе вместо Зинкиных ножек – Любочкины. Тут у дурры хватило ума посмотреть ребенку в лицо. Она почему-то испугалась и сказала маме:
-  Ой, Зойка, да ну вас всех! Ты только посмотри на нее, она же всё понимает! Ну, ненормальная какая-то! Любка, Светка, а ну марш отсюда. Не будем мы никого резать! Вы обе невкусные. И поставила сестру но пол (ей было 10 месяцев). Она тут же шлепнулась на попку. Обычная детская история, но я четко ощущала, что её просто не держат ноги. Я обхватила сестру сзади и потащила из кухни в соседнюю комнату. Там под родительской кроватью (это была старая койка с панцирной сеткой и никелированными спинками) у нас был наш собственный игрушечный мир. И в нём среди других игрушек была одна кукла. Это была именно моя кукла. Моя потому, что сестра всегда ломала все игрушки, что попадали ей в руки. Я – никогда. И эту куклу мне разрешили Любку не давать. Но сейчас я, посадив сестренку на пол, полезла под койку и вытащила куклу. Я знала, что и зачем я делаю. Кукла была целлулоидная, голыш. Мама пошила ей платьице. Очень – очень красивое. Она в этом платье была настолько неотразима! Это было моё самое драгоценное детское сокровище. И я отдала его сестре.
Та сразу же принялась отрывать у куклы ноги. И я стала ей усердно помогать. Когда у игрушки были оторваны руки и ноги, её голова, к нашему общему удивлению отвалилась сама. Я взяла куклины конечности и отнесла на кухню. Соседки к тому времени там уже не было. И, привстав на цыпочки, положила их на стол. О, Господи, прошептала мама – Господи! Есть холодец из Зинки мы с сестрой дружно отказались.
Это была единственная игрушка, сломанная нами сообща.