Ветки старой черёмухи
Полежала ещё немного, потом начала одеваться. Дел-то, дел по хозяйству полно, и свиньям варить пора и огород почистить надо. Зачерпнула ковшом воды, отпила и вышла на крыльцо. Прохладно.
В сентябре светает не так уж рано, рассвета ещё не было, но чернота уже спадала. Вернулась в избу, набросила телогрейку, платок, в сенцах взяла ножовку – всё в хозяйстве лежало на своих местах, и хоть с закрытыми глазами, хоть в темноте могла она найти любую мелкую вещь.
Давно собиралась отпилить две сухие ветки у старой громадной черёмухи, что росла у самого дома. В свои семьдесят с лишним лет она каждый август забирается по стремянке на плоскую крышу пристройки, где ветки лежат на тёплых ветхих досках крыши и можно рвать ягоды и сидя и стоя на сколько хватает рук, а верхние так и остаются необобранные и висят пока их не собьёт ветер или не склюют воробьи. Оставшиеся ягоды довисят до весны и тогда уже молодые побеги заставляют их, старых и высохших , опасть на землю.
Другими делами сейчас не займёшься – темно, а эти две ветки спилить самое время. Соседи все старики глухие, измученные бессонницей, засыпают под утро крепко и не слышат ничего.
Пилила и думала: «Да, старики одни вокруг, молодых вовсе нет, живут дети в отдельных квартирах, по всему городу разъехались, а то и дальше, а старики так и живут в своих избах, обещают снести дома, и не сносят. Да, и куда от земли денешься! Рядом дед Николай живет с бабкой, совсем старый, восемьдесят третий год пошел, зимой почти не вставал, ноги не носили, а весна пришла, стал на лавочку выползать, до обеда посидит, кости погреет, а после и в огороде пошарится, а там и рассаду потащил в парники пересаживать. Вот ведь, как не болел, а о жизни думал. Так потихоньку весь огород засадил, за лето и ожил. Бабку-то его гипертония замучила, совсем в наклон работать не может, а он сухой коряжиной скребётся по двору, помаленьку, хоть и с одышкой дело делает. Куда же от земли уйдёшь, она и кормит и лечит и силу дает.
А детям нашим всё некогда. Прибегут огород покопать когда-никогда и на том «спасибо». А уж когда начинается свежая редисочка да огурчики, все вспоминают, что у них бабки есть. И тогда от радости, что видишь своего ребёнка или внучонка всё готовы им отдать – себе ещё нарастёт.
А у нас только и остался один внучек – Вовкин сын. Вовке уже пятый десяток, а всё Вовка. Да и сама она всё ещё Лушка. Лушка да Луша, никто по отчеству её, наверное, и не знает. В отделе кадров, когда документы на пенсию выдавали только и назвали по имени-отчеству.
Теперь бы ей и пробабкой можно было быть, если б Катькин старший не сдурел да не запил с семнадцати лет, и пошло одно горе за другим. Киоску обворовали с такой же шпаной – ящик водки унесли и пяток банок консервов. Пацанов поймали, Катькиному Пашке два года дали, отсидел, вышел, а через год опять сел за драку. Оттуда уже больной вернулся и пил запоем, через год помер. А потом и с Катериной беда – два инфаркта и нет Катерины, уж восемь лет как нет».
Она тяжело вздохнула. Допилила ветку и та с тяжёлым хрустом упала на землю. Заметно посветлело. Лушка опустилась на крыльцо передохнуть.
«Полжизни прошло здесь. Как мужа схоронила, так в город и подалась, купила здесь этот домишко с огородом, как смогла, прилепила к нему пристройку с отдельным входом для квартирантов. Соседи помогали столбы ставить… Постепенно и летнюю кухню слепила и сараюшку для свинок. Дети подрастали, работали в огороде и по дому, но больше и требовали.
А как в селе после войны хорошо жили! Бедно, конечно, но весело! И мужа дождалась с фронта, и дочка с сыном подросли, а Наташка, та уже после войны родилась. Родня была большая. На праздники ли, на поминки, на родины собирались все, несли на закуску у кого что было, а бражку уж она сама Лушка варила. Лучше её, вкуснее да хмельнее никто не умел. В родне и гармонисты и танцоры – все были, да ещё и соседи заглянут и тогда уж праздник на пол-улицы».
Она вспомнила, как гуляли однажды на 9 Мая, и тихонько засмеялась. Да, до сих пор смешно – утром проснулись, а брат Федора, мужа, в собачьей будке спит, вместо Жулика – пёс был здоровый и конура под стать собаке. Жулику, видно, жарко стало – шерсть зимняя ещё не вылиняла, он с вечера на травке молодой и устроился. А Лёнька Федькин брат, его место занял, а как уж он в будку залез, самому Лёньке не понятно, еле вытащили. Тогда же утром и Катьку потеряли. Потом за ворота вышли, а она в кювете спит, в бурьян прошлогодний зарылась. Хорошо, весна сухая была - Катерина даже не простудилась, да и то - молодая, крепкая, шестнадцать годков уже стукнуло. Нет, хорошо, весело жили, дружно, день-два гуляют и дети здесь же вертятся, где подадут, где уберут, а то и подпоют. Конечно, и драки были, а как же без этого, однажды мужики сцепились, и Вовке нечаянно попало поленом по левой руке. Неделю синяя опухоль не спадала, пришлось к бабке водить.
Она ещё посидела минут десять, отдыхая, и начала прилаживаться ко второй ветке, та росла значительно выше. Бабка подставила стремянку, укрепила её, взобралась и начала пилить.
Опилки лёгкими щепотками брызгали из-под ножовки. Мысли опять вернулись к детям.
Как же она свою первую – Катерину - любила! Самой семнадцать лет было, как Катюшку родила. Пойдёт, бывало, в гости к матери на другой конец деревни и Катюшку несёт. Деревня длинная – одна улица вдоль реки. Идёт, идёт, и сил уж нет – Катька крупная тяжёлая. Прямо у дороги положит, развернёт и любуется. Уж, лучше её нет! И черноброва, и как яблочко налитая, щёчки пышут, а ножки-то, ножки – смех один! Мизинец еле видно, а на нём ещё и ноготок!...
Ничего теперь не осталось от Катерины и деток её, только вот мать одна и помнит. Мало того, ведь обеих дочек бог прибрал! Бог, это только так уж говорится, ни в какого бога она сроду не верила. Отчего же такая напасть?! А как про Наташку вспомнишь, так сердце и вовсе останавливается. Восемнадцатый год как схоронила. Доченька моя! Двадцать лет всего ей и было!
И собой-то была приятненькая светленькая, всем хороша, только училась слабенько, да ведь и ученье не всем даётся. Весёлая была и по кухне любила помогать, а как гости соберутся, всегда пела для них. Голосок тоненький звонкий и выводит, и выводит… А потом выпьет маленько, да и спит в уголку. Говорила я ей: « рано начала, погодила бы, твоё от тебя не уйдёт». А она всё больше да чаще, и не дома уже пьёт, а где попадя – еле до калитки добредёт и падает тут же. Чувствовала, видно, что мать не бросит. Ах, Наташка, Наташка, только восемь классов окончила и замуж вышла. Не знала уж горевать ли, радоваться. Думала - муж будет, семья, там детки пойдут, остепенится. Так нет, и парень такой же попался. Вместе пили, гуляли неделями и работать постоянно не работали. Ох, и тяжкое было время, уж ругала их, ругала, а всё без толку.
Тонкий лучик просыпающегося солнца осветил верхушку черёмухи. Старуха почувствовала это, подняла голову. Надо передохнуть, но слезать не стала. Слезать, залезать – одна маята на старости лет. Прислонилась к черёмухе, усталую руку опустила вместе с ножовкой. «Да, был бы какой-никакой мужик в хозяйстве – всё было бы легче, а то везде сама, вот и Наташкин Сашка не прижился, да и то сказать – такое сотворил, вспомнить страшно».
Она снова принялась за ветку. «Деток у Наташки так и не было, ни одного не доносила. Переживала из-за этого сильно и пила запоем, даже Сашка меньше пил и уже вместе её ругали, а она всё пила. Потом стала из дома уходить. Неделями жила у разных подружек или ещё где-то, а Сашка ходил, искал её. Знала бы чем это кончится, запирала бы её дома . Так и в тот раз – два дня её не было. Сашка уже начал злиться и вечером пошел её искать, пошел, вроде, не сильно злой и водки-то за ужином не больше полстакана выпил, а через два часа приходит весь белый, трясётся.
- Мама – говорит – я Наташку зарезал!! Бежала, себя не помня, думала – может жива, может для испуга её кольнул! А нет ведь, пять раз ударил…
Двадцать годков, двадцать годков всего и было ей! Соседки, кто утешал, а кто и корил: сама, мол, виновата. Да, как же сама?! Какая мать дитю плохого хочет, я что ли её пить учила! Я - ругала. Нет, видно, у неё судьба такая.
Ветка начала падать, она подхватила её, но ветка оказалась тяжелой и старуха чуть не упала вместе со стремянкой. Оправившись от испуга, она слезла на землю и устало опустилась на крыльцо.
В сараюшке давно настойчиво хрюкали свиньи. «Надо пойти , насыпать им груш, в этом году много падает, пусть успокоятся пока» Ныла правая рука, хотелось есть и не было сил подняться. И опять вспомнилось недавнее, вчерашнее.
Вчера приходил Володька. Помог в огороде убрать и перекопать, у свиней почистил. Поработал, вроде, не много, а сердце схватило, ох, и напугал! Побежала к соседям просить, что б сбегал, кто, помоложе, «скорую» вызвать. Пока врача ждала, выла в голос – думала - помрёт. Последняя кровинка! Уколы сделали и полежать велели. Он лежал, а она глядела и думала – господи, как на Фёдора похож, и лицом, и телом, и голосом. Фёдор почти в таком возрасте помер, так, ведь, от ран, что на фронте получил. И что же это делается – без войны, а детей лишаюсь! Все какие-то болезные.
Отлежался, усадила его с собой ужинать, а он не ест.
- Володенька, - спросила – может, водочки глоточек выпьешь для аппетиту?
Как он на неё глянул!
- От твоей водочки, мама, загнёшься, неужели сама не понимаешь? И тебе её бросать надо.
«Бросать! Нешто я алкоголик какой, так держу, на всякий случай, иногда вечерком с тоски и приложишься. Одна ведь, одна – разве они понимают каково одной в пустом дому!»...
Откуда-то подул холодный ветер. Показавшееся солнце затянуло тучами и утро, обещавшее быть тёплым и радостным, стало серым и хмурым.
Старуха сжалась, сгорбилась – скоро зима – длинная, холодная, одинокая, нескончаемо одинокая зима.
Свидетельство о публикации №216040900549
Антонина Пивнева 16.12.2024 13:05 Заявить о нарушении
Изольда Казанова 21.12.2024 05:50 Заявить о нарушении