19. Спустя четверть века

            

      Г Л А В А    Д Е В Я Т Н А Д Ц А Т А Я

      Д е р е в н я    С И М О Н О В И Ч И


      И вот я снова в пути, по той самой дороге, которой четверть века тому назад, со связанными  бечевкой за спиной руками, конвоировался осовским полицаем в дрогиченскую полицию.
               
      И вот я вновь на улицах  Дрогичина, с чего начать? Помню лишь фамилию волостного солтыса (старосты), увезшего меня из дрогичинской полиции в маленькую деревню, окруженную многими хуторами, очевидно, приписанными к ней.

      Имени солтыса не помню, а фамилия у него, кажется, была созвучной, а может быть и настоящей с фамилией героя повести А. С. Серафимовича «Железный поток» – Кожух.

      Долго расспрашивал прохожих дрогичан, но никто из них не был настолько осведомлен, чтобы помнить или знать, где в их районе солтыствовал человек по фамилии Кожух.

      Молодые зачастую переспрашивали о значении слова солтыс, давно исчезнувшего из употребления, другие удивлялись, когда я употреблял слово волость, также давно никем не упоминаемое слово.

      Наконец, к моим расспросам прислушался проходивший по тротуару хромой с палочкой старик, спросив меня:
       
      –  А в якій волості він був солтысом?
      –  Не пам’ятаю…
 
      –  В Дрогичинському повіті було декілька волостей, – он стал перечислять их.
      
      И вдруг, в этом небольшом перечне с уст старика прозвучало «Вульковська волость». Стоп. Что-то очень знакомое, но не могу вспомнить!

     – Де знаходилася ця волость? В якій частині району, її слідує шукати?

     – Ось по цій вулиці прямісінько, а потім вліво, та по шляху до Вульки на цьому циклеті, – показывая рукой на мотоцикл,– за півчасу на місці будете, а там далі шукайте хутір чи що вас цікавить…

     При слове «циклет», окружавшие прохожие, а они составляли большинство молодых людей, громко захохотали. Кто-то из них пытался объяснить старику его ошибку, но тот отмахивался, говоря, что : «при немцах повидал много таких «циклетов».

     Развернувшись, я двинулся в указанном стариком направлении и вскоре оказался на упоминаемом стариком шляху. Скорее всего, это был тот самый шлях, по которому вульковский солтыс вез меня в разыскиваемую теперь деревню.

     Примчавшись в деревню Вульку, я стал ее осматривать. Конечно, за пройденные четверть века тут много изменилось, но какие-то проблески штрихов местности мне казались знакомые, хотя всего лишь несколько раз бывал в этой деревне.

     Нет. Это не здесь, нужно искать, с такими мыслями я двинулся по прямой дороге, по сторонам которой виднелись то одинокие, то сгруппированные в островки хутора.

    Въехав в такой островок, я заметил несколько, возвышавшийся над ним деревьев тополя. Справа здание напоминающее, пустовавшую когда-то школу.

    Где-то здесь должна ответвляться узкая улочка с перерезающим ее ручейком и деревянным мостиком, а по ней в нескольких десятках метров должна быть хата бывшей моей господарки Хвылыны.

     Нахожу узкую улочку с пересекающим ручейком и мигом проскакиваю по ветхому мостику, а, проехав немного по улице, останавливаюсь. Это здесь. Но нет знакомой хаты? 

     Пустое место, а рядом с ним, где стояла соседняя хата тетки Ганны – матери Андрея и Поли,– стоит новая, очевидно недавно построенная хата.

     Впереди мне виднеется колодец с «журавлем», а рядом с ним хата Каленика – брата Хвылыны.

     Разглядывая прилегающую к этой местность, пытаюсь найти на ней хату родителей моих друзей – Володи и Нюры, но не нахожу ее, там, где по-моему, предположению она должна находиться – на видной части просматриваемого в сорняках пустыря.

     Не раздумывая, сворачиваю вправо, мотоцикл, ревя мотором, оглушает затаившуюся здесь тишину и, машина словно озверелая, несется к пустырю. Перед внезапно появившейся тропой резко останавливаюсь, заглушив двигатель.

     Прохожий крестьянин удивленно смотрит на меня.
 
     – Колись, тут стояла хата Кожуха,– указывая рукой на пустырь, обращаюсь к нему.

     – Він та його жінка декілька років тому назад померли, а хату розібрав його син Володимир, та побудував собі нову отам, бачите хутір, то його хата, їдьте цією стежкою, вона приведе вас до самої хати Володимира,–  указывая рукой на заросшую травой и сорняками тропинку, которой мне следовало продолжить путь к указанной хате.

     Несколько минут спустя я уже был у двора, посреди которого стояли мужчина и женщина с прижимающимися к ним детьми. Очевидно, моторный шум мотоцикла, посмевший нарушить море абсолютной тишины, удивил их.

     Вторая жена Пылыпа – Ульяна, была родной сестрой его первой, покойной жены. Она доводилась Володе и Нюре родной тетей, одновременно мачехой.

     Слово мачеха в этой семье никогда не упоминалось. У тети Ульяны, как я ее называл, были (кажется, от первого брака, о котором я ничего не знаю) свои две дочери.

     В новой семье тетя Ульяна была всем: женой, отдавшей себя заботе и воспитанию осиротевших своих и сестриных детей.

       Встреча с Володей и его семьей была неожиданной. К моему большому сожалению, я не застал в живых ни Пылыпа Кожуха ни его жены Ульяны.

       Той тети Ульяны, которая во время моего пребывания осенью 1941 года в деревне Симоновичи, всегда относилась ко мне по-матерински, в чем я крайне нуждался. 

       Когда я уходил из Симоновичей и прощался с семьей Кожухов, тетя Ульяна плакала. Прикрыв глаза рукой, она шептала молитву, отдельные слова которой я улавливал. Она молила Бога смилостивиться надо мной, чтобы предстоящий мой путь был безопасным и не омрачен бедами.

       Чтобы моя бедная мама, которую она не знала, увидела своего сына. Отдельные слова молитвы долетали до моих ушей, но по своей молодости я не понимал, какое великое сердце у этой сельской труженицы.

       Тетя Ульяна сшила мне своими натруженными мозолистыми руками рукавицы, подготовила и наполнила едой узелок в дорогу.

       Мне недостает слов, чтобы описать великодушие этой женщины, имевшей своих детей, окружившей своим материнским теплом осиротевших племянников, уделившей какую-то частицу всего этого и мне.

       Первые дни моего пребывания в Симоновичах прошли в беспрерывных воспоминаниях о тех далеких днях войны и моего появления в деревне.

       Правда, в большей части мне приходилось выслушивать рассказы симоновических крестьян. До моего ухода из их деревни в нее нацистские оккупанты не заглядывали.

       Не частыми гостями здесь были полицаи. А вот позже, с 1942-го началось – угон на рабскую работу в Германию, активизировалось партизанское движение, ранее распространяемое только слухами, а теперь, наконец, в действиях.

       Последовали карательные операции оккупантов – Полесье озарилось заревами пожарищ, сжигаемых оккупантами деревень. В 1942 году в числе других симоновических юношей и девушек была угнана в Германию семнадцатилетняя Нюра.
         .
      Во время  пребывания в  Симоновичах, мой друг Володя, настаивал на продлении на какое-то время срока моего пребывания, так он ожидал приезда в гости сестры и ее семьи.

      Тем самым могла бы состояться наша общая встреча с Нюрой. Но задерживаться на столь продолжительное время в Симоновичах я не смог.

      По рассказам Володи, Нюра во время пребывания в Германии познакомилась с молодым, как и она, невольником портовым рабочим – голландцем Яном, впоследствии ставшим ее мужем.

      После войны молодожены приезжали в Советский Союз, жили в Сталинграде, участвуя в восстановлении города, но не прижились в нем и возвратились в Голландию, где с тех пор там и живут.

      В дни, проведенные в хате Володи, приходили знакомые хуторяне, но чаще я их встречал на улицах, и был приглашен в гости, где за воспоминаниями, не замечали, как проходили дни.

      В один из дней мы все отправились на местное кладбище к могилам отца Володи – Пылыпа Кожуха и его жены – тети Ульяны.

      В один из дней я навестил детей тети Ганны Кожух – сына Андрея и дочь Полю. Пришел к той небольшой недавно построенной хате, у которой останавливался по приезду в Симоновичи.

      Их матери уже было в живых. Но та, запомнившаяся мне тетя Ганна, как я ее называл, мерещилась перед моими глазами состарившейся, худенькой и немощной старушкой.

      Сказывалось пережитое ею горе: потеря мужа, двоих в шестилетнем возрасте детей, неизвестно где находившегося мобилизованного сына Игната (1918 - погиб в 1941 году в немецком плену).

      Тогда у тети Ганны был еще сын Иван (1921-1942, убитый нацистами вскоре после моего ухода из Симоновичей) и еще одна дочь Мария (1914-1970), но мне о ней ничего не запомнилось.

       Принимали меня как родного человека. Я посмел отказаться от предложения остаться у них на ночь, с любопытством  рассматривая гору подушек, аккуратно сложенных одна поверх другой, в которых можно было утонуть.
      
       Все они были собраны по перышку руками трудолюбивой Полюшки

       Истекала последняя неделя моего пребывания в деревне Симоновичи.
       
       На следующий день, попрощавшись с близкими моему сердцу друзьями и всеми односельчанами Симонович, я покинул их деревню, направившись в районный центр город Дрогичин а, оттуда в деревню Осовцы и далее по намеченному ранее маршруту.