Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 6 глава

6

     В доме одного из коринфских аристократов, Стратокла, шел жертвенный пир. На него собрались богатейшие коринфяне, олигархи, те, кому  принадлежала власть в государстве.
     Пиршество затянулось: была уже ночь, и ярко горели светильники на высоких изящных бронзовых подставках, освещая комнату рыжеватым светом. Молодые и пожилые аристократы в венках, в цветных, нарядных, шитых золотом одеждах, возлежали на ложах, потягивая вино из красивых золотых и серебряных чаш. Около лож стояли столики. Вначале пира на них были всевозможные яства. Затем еду заменили чаши с вином.
     Рядом с аристократами на ложах возлежали гетеры. Они были все красивы, но естественную наружность старались подменить, как выражались тогда, «приукрасить» – косметические возможности своего времени использовали согласно моде своего времени: подводили угольком брови, обрисовывали глаза, пудрили кожу лица. Такие лица зачастую выглядели бутофорски неестественными. Современному человеку они вряд ли показались бы красивыми, но в те времена такой макияж весьма ценился и считался красивым. На гетерах были драгоценные ювелирные изделия – золотые серьги, ожерелья, ручные и ножные браслеты. Головы украшали красивые  прически и золотые диадемы, скрепленные тоже золотыми сеточками и цепочками. Гетеры были в полупрозрачных хитонах, а иные и вовсе уже без них.
     Жрицы любви нежно ласкались к мужчинам. Аристократы, слегка подвыпившие, но и в этом состоянии продолжавшие сохранять привычную важность, снисходительно принимали их ласки, более поглощенные беседой друг с другом.
     Пир проходил в одном из помещений мужской половины дома.
     Кроме пирующих здесь было много тех, кто прислуживал им, развлекал их и оттого в этой большой комнате казалось тесно. Стояла духота, от которой не спасали даже открытые во внутренний дворик дома дверь и окна. Рабы, маша опахалами, создавали приятный всем ветерок. Ощущался запах пота, смешанный с запахами благовоний и сгорающего в светильниках масла. Комнату наполняли гул голосов и мелодичные звуки флейты , на которой искусно играла толстая пожилая рабыня с накладными черными волосами.
     Порой она прерывала игру, когда  выступали  другие  музыканты – женщины, игравшие на арфах, формингах.  Пирующих развлекали также своим искусством акробаты и жонглеры. Особый интерес у собравшихся вызвало выступление местного поэта Фрасибула. Водя плектром  по струнам лиры  и извлекая из нее красивые звуки, подчеркивающие ритм стиха, он прочел нараспев свое стихотворение, восхваляющее воинов Коринфа. Слушатели были так восхищены, что долго не отпускали его, дружно аплодируя, вновь и вновь требуя прочитать другие свои сочинения. Фрасибул исполнил гимны Аполлону, Афродите и Посейдону. Многие знали их наизусть и пели вместе с ним.
     Затем на свободное пространство выбежали четыре танцовщицы в пурпурных легких нарядах, не столько прикрывающих наготу, сколько подчеркивающих женские прелести. Под зажигательный ритм, создаваемый ударами цимбал и серинги,  которым сопровождали их выступление другие красивые и также одетые девушки, они исполнили поражающий своей чувственной откровенностью танец. Полусонные уже лица олигархов, выражавшие до того важность и лень, вдруг повеселели, похотливо заухмылялись. В глазах забегали искорки сладострастия. Мужчины с интересом следили за танцующими девушками. Во многих пресыщенных наслаждениями аристократах танец пробудил дремавшее сладострастное чувство. Опасаясь как бы приятное возбуждение их вновь не покинуло, они тут же направили его в нужное русло, благо рядом находились всегда готовые к услугам гетеры.
     Когда танец кончился, пирующие разразились восторженными криками и аплодисментами. Иные вожделенно простирали к танцовщицам руки, призывая к себе на ложе. Девушки, игриво смеясь, бросились в объятия мужчин. Те радостно и грубо овладели ими. Затем и другие олигархи предались телесным наслаждениям, причем соревнуясь в искусстве любви, их каждого теперь ласкали не менее двух женщин, поскольку молодые, привлекательные флейтистки, арфистки и другие музыкантши, привыкшие на пирах зарабатывать не только музыкальным инструментом, тоже включились в это всеобщее любовное развлечение.
     Некоторые мужчины овладевали женщинами, прикрываясь легким покрывалом, но большинство это делали совершенно открыто, не смущаясь своей наготы и интимности ласк. Спокойно и вполне пристойно проходившее до этого пиршество, стало теперь больше походить на вакханалию, с ее разнузданностью, бесстыдным переплетением голых тел, сладострастными стонами и вздохами.
      Хозяин дома, Стратокл, насытившись ласками женщин, оттолкнул их и встал с ложа. Он накинул на себя и обмотал вокруг своего жирного, рыхлого тела гиматий. На толстощеком потном лице, на котором особенно выделялся крупный мясистый нос в виде картошки, появилась самодовольная надменная улыбка. Огромная шевелюра густых седеющих кудрявых волос, покрывающая массивную голову Стратокла, придавала ему некоторое сходство со львом.
     Едва он покинул ложе, как одна из его наложниц, смуглая черноволосая критянка, набросилась на другую, маленькую пышногрудую блондинку, и стала злобно, почти истерически бить ее, стараясь добраться ногтями до лица. Такая ярость охватила ее потому, что богач предпочел ей эту хорошенькую флейтистку, совсем еще юную, но развращенную, бесстыдно предлагавшую себя за деньги.
     Стратокл, с важностью повелителя пройдя между ложами, на которых продолжали в страстных содраганиях извиваться обнаженные тела, подошел к Аристею, одному из самых знатных, богатых коринфян, избранному в этом году стратегом. Это был широкоплечий, очень хорошо физически развитый мужчина, с высоким красивым лбом под светлыми, почти белыми, кудрявыми волосами, прямым эллинским носом и выпяченным волевым подбородком, который придавал лицу мужественный, благородный вид. Аристей возлежал на ложе, упершись локтем в подушку, и задумчиво потягивал вино из чаши. Одна женщина, прижавшись к нему сзади, нежно и осторожно гладила его бедро. Другая томно лежала перед ним на спине, закрыв глаза и сладостно улыбаясь.
     – Мой дорогой Аристей, я не узнаю тебя, – сказал Стратокл. – Неужели даже прекрасная Ламия не способна сегодня поднять твое настроение?
     – Если бы ты не был так поглощен своей критянкой, то непременно заметил бы как мы делили сейчас с Ламией сладкие труды Афродиты, – улыбнулся Аристей.
     – И все же, клянусь Дионисом, я не узнаю тебя, дорогой Аристей. Какой-то унылый ты сегодня, ты, который всегда такой веселый бываешь, особенно у меня на пирах. Уж не сглазил ли кто тебя?
     – Дорогой Стратокл, дурной глаз мне часто вредит, но сейчас я не печален, а просто задумчив: у меня не выходят из головы вести, которые мы получаем из Мегар. Плохое предчувствие томит меня.
     – Ты по-прежнему думаешь, что Аполлодор готовится перейти к решительным действиям?
     – Это слишком очевидно.
     – Мне кажется, ты излишне подозрителен. На самом деле нет никаких поводов для беспокойства.
     – Наши соглядатаи в Мегарах сообщают, что кто-то купил в оружейных лавках много мечей и кенжалов.
     – Но почему ты думаешь, что это против нас? Кто же сейчас не вооружается?
     – Мне сообщили, что какой-то плотник в Мегарах сколачивает складные лестницы.
     – Но почему ты опять думаешь, что это делается непременно против нас? Их мог заказать кто угодно. Разве мало сейчас таких, кто покушается на чужое добро? Непонятно что тревожит тебя?
     – Меня бы это не тревожило, если бы в Мегарах не жил наш изгнанник Аполлодор, который только и ждет того, когда у него будет достаточно сил, чтобы вступить с нами в открытую борьбу.
     – Он не решится на это, пока ему не удастся набрать достаточно наемников, а у него никогда не хватит на это средств, потому что на его стороне только простой и рыночный народ и никого из достойных и по-настоящему богатых людей.
     – Торговцы скоро, наверное, будут не беднее нас. Многие уже очень богаты. Они вполне могут собрать достаточно денег. А простолюдины, которые их поддерживают многочисленны.
    – Но у нас есть более тысячи гоплитов. Да и мы «лучшие и прекрасные» 
сможем выставить почти сто всадников.
    – На гоплитов я не особенно надеюсь. Конечно, наемники отлично владеют оружием, закалены в битвах. Однако все знают как они ненадежны. Они готовы взбунтоваться при малейшей задержке жалования, могут изменить, да и боевой дух их может покинуть в самый ответственный момент. Полагаться только на силу оружия так ненадежно, так недальновидно. В гораздо большей безопасности мы будем, если облегчим жизнь коринфянам.
    – Ах, вот оно что! Ты по-прежнему за снижение налогов  и уничтожение части долговых расписок, о чем ты тогда в Совете  говорил. Совершенно нелепая идея. Я думал ты уже забыл о ней, стал мудрее. Неужели ты думаешь, что кто-нибудь тебя поддержит в Совете? Мы не пойдем на это никогда.
    – Клянусь Зевсом, за свое неразумие вы можете дорого поплатиться. Неужели несчастия, случившиеся в других городах, где к власти пришла чернь, не сделали вас умнее? О боги, зачем вы лишаете моих друзей разума?! Пойми, Стратокл, я не призываю делиться с чернью властью – то, что произошло в Афинах, мне самому не по душе.  Но мы можем поучиться у афинян их человеколюбию, умению находить согласие с чернью. Если мы и дальше будем рассчитывать только на силу оружия и устрашение, то можем потерять все.
     Стратокл посмотрел на Аристея пристальным, уже недоброжелательным взглядом и, сжав губы с выражением непримиримости и жестокости, рассек воздух ребром ладони, как будто мечом.
     – Надо «твердой ногой наступить на грудь народа, бить его медным копьем», – процитировал он известного поэта: знание большого количества классических стихотворных текстов и умение находчиво кстати вставлять в разговоре выдержки из стихов, считалось у греков непременным условием образованности.
     «Если владыку полюбят в народе,.. Все за него тогда будут, а не против него, Тысячи глаз и столько ж ушей будет тогда он иметь», – ответил Аристей словами другого поэта.
     – Все мы давно уже знаем, – сказал Стратокл, что Аполлодор злоумышляет против нас, но год проходит за годом, а корабль его, как говорится, и ныне на берегу сохнет: ничего до сих пор опасного для нас он не предпринял.
     – Пока, но скоро обязательно предпримет.
     Стратокл расхохотался: – Ни в ближайшее время, ни, вообще когда-нибудь в будущем он не выступит против нас. Да и можно ли бояться человека, который все дни проводит в пирах, проматывает свое состояние в непрерывных кутежах?
     – Да поможет мне Пито!  – воскликнул Аристей. – Как же ты не понимаешь, Стратокл, что именно это-то и кажется подозрительным: человек, всегда отличавшийся безупречной жизнью, своей воздержностью, вдруг стал что ни день кутить, выставляя напоказ свое распутство. Не есть ли это средство притупить бдительность наших соглядатаев? Я уверен, что Аполлодор готовится предпринять что-то в самое ближайшее время.
     – Одно из двух, дорогой Аристей: или ты слишком подозрителен или сделался пророком, только плохим пророком.
     – Как бы я хотел оказаться лжепророком!
     – Мой милый Аристей, даже Пифия,  говорят, когда сходит со своего треножника,  отдается полностью отдохновению. Сойди же и ты со своего треножника, прекрати предрекать нам беды и отдайся отдохновению.
     Стратокл велел виночерпию наполнить вином две чаши и поднес одну Аристею.
     Пир продолжался до утра. Гости разошлись по домам уже засветло.
    
    
     Прошли день, ночь, и многие аристократы снова собрались на пир у одного из них, устроенный уже без всякого повода. Пиршество продолжалось  не так долго, как в прошлый раз: начавшись в середине дня, оно закончилось с наступлением темноты.
    Ложась спать и обращаясь к ночным богам послать благие сновидения, олигархи были уверены, что проведут ночь спокойно и встретят утро, обещающее новые радости и удовольствия. Но дожить до утра большинству из них было не суждено.
     Под покровом ночной темноты к городу подкрался отряд гоплитов численностью в сто шестьдесят человек. Вел его злейший враг коринфских олигархов Аполлодор, предводитель демократической партии Коринфа, вынужденный шесть лет назад бежать в Мегары, где начал подготовку к освобождению родного города от тирании нескольких богатейших семейств.
     Воины приставили к городской стене лестницы и стали взбираться на нее. Подъем наверх происходил слишком медленно, так как складные лестницы сильно раскачивались и лезть по ним приходилось осторожно. Кроме того, скоро на небе появилась луна, которая долгое время находилась за тучами, что позволило отряду незаметно приблизиться к городским укреплениям. Лунный свет залил всю округу. Довольно быстро стража заметила чужаков и бросилась на тех, кто уже взобрался на стену. Завязался рукопашный бой. Сразу же были подняты сигнальные огни, предупредившие всех, охраняющих городские укрепления об опасности и поднявшие по тревоге отряды наемников, свободных от караульной службы.
     Воины Аполлодора пали духом, огорченные тем, что не оправдалась надежда проникнуть в город незамеченными. Они встретили сильный натиск с обеих сторон, откуда наседали солдаты стражи, ряды которых все пополнялись, так как по стенам продолжали подбегать караульные воины. Еще не успевшие подняться наверх наемники Аполлодора, а таких было немало, уже собирались броситься бежать, оставив на произвол судьбы сражающихся на стенах и уже за нею товарищей. Положение спасли сам Аполлодор и его ближайшие соратники, делившие с ним изгнание и готовые умереть вместе с ним. Почти все раненые, они продолжали драться. Их мужество воодушевило остальных участников штурма. Удалось оттеснить караулы, нанеся им ощутимый урон. Но на выручку страже уже двигался большой отряд гоплитов. Изнуренные боем и малочисленные воины Аполлодора не смогли бы ему противостоять.
     Но Аполлодор и его единомышленники в Коринфе все очень хорошо рассчитали. Они понимали, что солдаты олигархов пойдут на выручку страже самым кратчайшим путем. В том месте, где должны были, по предположению заговорщиков, пройти гоплиты, мятежники устроили засаду, спрятавшись за домами в количестве около ста человек. Они были плохо вооружены: только половина имела мечи (доставленные в Коринф тайным образом, так как олигархи под страхом смерти запретили горожанам иметь оружие), остальные были вооружены кто кухонными ножами, кто палками, многие имели сплетенные из ветвей и обтянутые бычьей кожей щиты.
     Когда гоплиты шли по улице, где была устроена засада, заговорщики по команде предводителя подняли дикий, страшный вопль и бросились из-за углов домов на солдат. Приведенные внезапным нападением в панический ужас, те сразу кинулись бежать. Повстанцы преследовали их по узким темным улицам. Из домов выходили разбуженные коринфяне и помогали ловить солдат. Многие наемники, которые хорошо ориентировались в ночном городе и были скоры на ноги, сумели спастись за городские укрепления, остальные пали или были захвачены в плен, а потом проданы в рабство. Это было полное поражение олигархов, крушение их тиранического владычества. Ночной переворот удался. Власть в Коринфе перешла к демократической партии.
     Началась жестокая расправа над аристократами. Наемники Аполлодора, а также коринфские ремесленники, матросы, гребцы, мелкие и средние  землевладельцы, бывшие в ту ночь в городе, торговцы, менялы, ростовщики, нищие, все те, кто ненавидел олигархов и причислял себя к демократической партии, творили злодеяния, которые считали справедливым возмездием. Они врывались в дома, грабили, насиловали, убивали. Было убито много бывшых в ту ночь в Коринфе аристократов и их родственников. Уцелели лишь те, кого некоторые коринфяне вопреки приказу Аполлодора все же не убили, а на свой страх и риск сделали рабами, поспешив продать их за пределами города. Остались в живых и те из «лучших и прекрасных», кто находился тогда в загородных поместьях.
     Не боясь уже никакой власти закона, не обуздываемые никем и ничем коринфяне убивали даже таких, которых никак нельзя было причислить к олигархам, но зажиточности которых завидовали. Погибло немало тех, кто давал деньги взаймы, даже таких, кто дал когда-то кому-то незначительную сумму. Должники торопились избавиться от своих заимодавцев. Зачастую люди просто сводили друг с другом счеты. Некоторые аристократы успели покончить с собой, пока восставшие взламывали двери дома. Иногда с трупами отцов семейств находили их мертвых жен, а порой и детей. Собственным и их убийством знатные мужи стремились оградить себя и свои семьи от издевательств тех, кого они презирали.
     Нередко последним прибежищем для эллинов становилось святилище. Люди, отчаявшиеся спастись каким-нибудь иным образом, бежали в храм и припадали к стопам кумира или к алтарю. Таких называли «молящими о защите». Трепещущие перед карающей силой богов греки далеко не всегда решались оторвать их от святынь, опасаясь прогневить божество, на чью помощь те уповали. В этих случаях пускались в ход убеждения, лживые обещания. Часто «молящих о защите» рано или поздно удавалось уговорить выйти из храма, после чего их умерщвляли. Не поверившие обещаниям сохранить им жизнь умирали у алтарей и кумиров от голода и жажды, что считалось нечестьем для тех, кто это допустил. Такое происходило тогда и в Коринфе.
     В первое же утро после захвата власти Аполлодор со своими сподвижниками созвал народное собрание. Огромный театр заполнили сотни людей. Перед собравшимися появился Аполлодор. Он вышел, прихрамывая и опираясь на копье. Раненая правя нога его была перевязана выше бронзового наголенника.  Всеобщие аплодисменты и восторженные крики долго не давали ему начать речь. Столпившиеся вокруг коринфяне забрасывали его цветами, венками и всячески восхваляли. Это называлось прославлением. Наконец по требованию глашатая толпа заняла места на скамьях и затихла. В наступившей тишине раздался зычный голос Аполлодора. Он поздравил соотечественников с освобождением от тирании олигархов, обещал сделать все, чтобы Коринф обрел подлинно демократическое государственное устройство. Аполлодор рассказал о том, как подготавливал в изгнании свержение власти аристократов в родном городе, назвал имена тех людей, которые особенно помогли ему в его борьбе. Вместе с этими именами прозвучало и имя бедного крестьянина Евкратиса, который, рискуя жизнью, провез через городские ворота под самым носом у стражи в повозке под зерном мечи, те самые мечи, которые решили исход битвы, обратив в бегство наемников, спешивших на помощь стражникам, защищавшим городские стены.
     Аполлодор говорил недолго: усталость и ранение ослабили его. В конце речи он высказал уверенность, что скоро падет и Акрокоринф.
     Так и случилось: Акрокоринф, мощная, неприступная крепость на огромном холме внутри города, в которой еще продолжали держать оборону две сотни наемников, на другой день перешла в руки восставших. Узнав, что тех, кто им платил жалованье, уже нет в живых, солдаты спустились со стены, выдававшейся за пределы города, и ушли из Акрокоринфа.