Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 7 глава

7
   
     Девятилетний сын стратега Аристея Пифодор проснулся от того, что его сильно, лихорадочно трясла за плечи мать. Еще не открыв глаза, он услышал ее испуганный торопливый голос.
      – Вставай, Пифодор, вставай, мой мальчик! Надо бежать, бежать скорее.  О боги! Вы наказываете меня! Пусть так. Но чем виноват он, мой маленький сын?! – женщина задыхалась от волнения и голос ее прерывался. Пифодор почувствовал, что этот голос не такой, какой обычно, а какой-то другой: хрипловатый, дрожащий, превратившийся вдруг в мучительный слезный стон отчаяния, когда она говорила последние слова.
     Пифодор открыл глаза и увидел силуэт склонившейся над ним матери и мелькание неяркого света за ней. В комнате был мрак, но в открытую дверь проникали рыжеватые отсветы каких-то огней. Эти колеблющиеся, тревожно скачущие отсветы то появлялись, то исчезали, то вновь появлялись, слегка озаряя настенную роспись комнаты.
     Не дожидаясь когда он встанет, мать обхватила мальчика руками, подняла, потянула за собой. Он ощутил, что уже стоит на ногах.
     – Что, мама, пожар? – спросил Пифодор, вспомнив разговор взрослых о недавнем пожаре где-то.
     – Да,.. нет, – ответила  мать, – нет, не пожар. Только ты не бойся, ничего не бойся!
     – Пифодору не было страшно, поскольку он еще не пришел в себя от сна, а ночное происшествие обещало желанное приключение.
     Мать схватила его за руку и бросилась с ним к двери. Но в этот миг в комнату вошел, сразу ее всю осветив факелом, незнакомый мужчина, бородатый, кудрявоголовый, в одной набедренной повязке. Очень большая его пышная борода, слишком несоразмерная с костлявой выпяченной грудью и всем низкорослым худым телом, его взъерошенные черные кудри над удлиненным залысиной лбом, придавали ему какой-то несуразный, смешной вид, что сразу развеселило Пифодора. Еще веселее мальчику стало, когда незнакомец расхохотался, обнаружив недостаток нескольких передних зубов.
     – Так вот ты где! – сказал мужчина и затем крикнул: – она здесь, Аристеева женка!
    Незнакомец оценивающим взглядом окинул женщину и, широко похотливо улыбнувшись, произнес:
     – А баба у него справная. Как раз по мне.
     Пифодор не мог не заметить в какое смятение привело мать появление мужчины. Она ахнула и попятилась. Пифодор почувствовал как рука, державшая его руку, вздрогнула. Женщина оттолкнула от себя сына в направлении выхода, крикнув:
     – Беги, сынок, беги на улицу!
     Но Пифодору сразу передался испуг матери. Он вдруг подумал, что перед ним какой-то подземный демон, может быть, даже сам Аластор (примечание: подземный демон, дух мести. Греки верили, что от него нет спасения даже в загробном мире) .    Те самые черты мужчины, которые только что рассмешили мальчика, теперь в глазах его делали незнакомца особенно страшным: у кого, как не у подземного демона должны быть такие огромная борода, всклокоченные волосы, щербатый рот? Пифодор вне себя от ужаса завизжал в истерике и спрятался за мать.
     И тут женщина в неистовом отчаянном порыве бросилась на незнакомца. Бешенно молотя мужчину кулаками, она быстро оттеснила его к стене. Тот чуть не выронил факел, обороняясь от нее. Пифодор сразу успокоился. Он и не сомневался, что мать одолеет. Мальчик был уверен, что нет на свете никого, кто бы мог сравниться в силе с его матерью. Еще бы! Все служанки, когда она их била, после первого же ее удара, падали ниц, целовали ей ноги, умоляя о пощаде. Правда, он заметил, что дерется она неправильно – как-то по- девчоночьи. Не так надо бить кулаками. Ну да ничего: он еще ей покажет, как надо.
     – Ах ты, сучка! – воскликнул мужчина и левой рукой (правая держала факел) обхватил ее тело, приподнял и, сжав у себя под мышкой, словно какую-то вещь, понес женщину к выходу. Она кричала, хрипела, задыхаясь от ярости, колотила его кулаками, дергалась, била ногами по воздуху, не имея возможности попасть ими в насильника. Схваченная крепкой жилистой рукой женщина оказалась совершенно беспомощной. Мужчина вынес ее из комнаты во внутренний дворик дома.
     Увидев, что мать побеждена, что остался без ее защиты, объятый страхом Пифодор забился под кровать и плакал, прислушиваясь к голосам, слышным из открытой двери. Это были мужские голоса, совсем незлые – переговаривающиеся, смеющиеся, зовущие куда-то, подбадривающие, просящие помочь. Два раза мальчик слышал голос матери. Она уже не кричала, а просто умоляла о чем-то. Ему еще не приходилось слышать такой интонации в ее голосе. Он более привык к ласковому ее тону, когда она обращалась к нему или к мужу и дочерям, и повелительному, когда разговаривала со слугами.
     Пифодор начинал обращать внимание и на звуки сверху. В комнате над его спальней слышались мужские голоса, скрип и шуршание чего-то, передвигаемого по полу, топот ног. Что-то там упало и покатилось. Затем что-то рассыпалось, и сразу люди наверху забегали, заспорили.
     Вдруг спальня Пифодора ярко осветилась. Он увидел две пары голых   ног – одна босая, другая в грубых сандалиях. Мальчик сразу перестал плакать и притаился. Из-под кровати ноги вошедших видны были до колен.
     – А что тут взять-то? – услышал он сипловатый мужской голос. – Детская кровать, скамейка и лабуда всякая.
     – Пошли дальше, – ответил другой мужской голос, – в таком богатом доме, я думаю, есть добро и получше этого.
     Ноги повернулись и пошли к выходу. В комнате снова стало темно.
     Пифодор опять услышал умоляющий голос матери. После раздались девичьи крики. Мальчик сразу узнал голоса – кричали его сестры.
     Ему стало еще страшнее, но Пифодор вспомнил рассказы о прославленных героях, на которых так хотел быть похожим, и он устыдился своей боязни. Пересилив страх, мальчик выбрался из-под кровати и подошел к двери, распахнутой во внутренний четырехугольный дворик большого двухэтажного дома.
     Пифодора сразу ослепил яркий свет многих факелов в руках каких-то незнакомых людей, наполнявших дворик. На галерее, которая шла по четырехугольному периметру второго этажа и держалась на изящных мраморных колоннах, тоже было не мало мужчин с факелами. Именно проникающий в спальню свет факелов Пифодор принял вначале за отсветы пожара.
     Незнакомцы были в туниках, хитонах, хламидах, просто в набедренных повязках, некоторые с палками, кухонными ножами. Желтый свет факелов отбрасывал на стены множество больших черных теней. Здесь, где стоял сейчас мальчик, многоголосый шум стал ему слышен гораздо громче.
     Незнакомцы были чем-то очень воодушевлены, увлечены каким-то делом и находились все в торопливом радостном движении. Они входили в черные проемы распахнутых дверей, зиявшие в освещенных факелами стенах между колоннами и ведущие во внутренние помещения первого и второго этажей. Выходили оттуда эти странные гости, неся треножники, светильники, статуи богов, картины на досках, золотую и серебряную посуду, кресла, столики, кровати, взятые в охапку вороха одежд, покрывал, подстилок, сорванных завес, подушки, узлы и узелки со всевозможной утварью и т.п. Те, кто был на втором этаже, спешили со своей ношей к лестнице, спускались по ступеням вниз и также, как все остальные, кто уже нагрузился вещами в комнатах первого этажа, шли по внутреннему дворику и скрывались в двери, ведущей в переднюю дома, уходя, по всей видимости, на улицу. Оттуда все время появлялись новые такие же гости, также одетые и также возбужденные, с глазами, выражавшими задор и уверенность в себе, и тоже торопились в двери комнат.
     Все эти незнакомцы вначале не показались мальчику страшными, потому что у них были радостные, довольные лица или озабоченные, но все равно веселые. Он почувствовал, что всех этих таких разных с виду людей – молодых и немолодых, богато одетых и бедно, объединяет что-то общее. Мальчик не понимал, что общим в них было проявление радости, той бодрости духа, которые испытывают люди, торжествующие победу. Чувствовались также азарт и взаимопонимание, какие бывают в обществе воров и грабителей, совершающих преступление.
     Мимо Пифодора прошел долговязый бородатый мужчина, в набедренной повязке, с узлом на спине. Из переполненного узла что-то выпало, блеснув. Мальчик увидел на каменном плиточном полу большую серебряную брошь и сразу узнал ее. Не раз он видел такое украшение на матери. Когда она надевала пурпурный праздничный хитон, то застегивала его на плече этой брошью.
     Пифодор вышел из двери и подобрал брошь. Теперь внутренний дворик лучше открылся его взгляду. Он увидел, что людей здесь гораздо больше, чем ему казалось вначале, и не все занимаются вынесением вещей. Немало мужчин столпилось под колоннами в углу дворика. Они тоже были возбуждены и увлечены чем-то. Внутри этой небольшой толпы что-то происходило. Именно оттуда слышались крики девушек.
     – Эй, Дионисодор, я что-то не понял – ты что там вякаешь на счет того, что девка твоя?! – раздался в толпе грубый недовольный мужской  голос, – Ты что, разве не знаешь, что решено их всех убить?!
     Послышались другие голоса:
     – Правильно! Всех «Лучших и прекрасных» убьем! Сколько они кровушки нашей попили, сволочи! Теперь за все ответят!
     – Правильно! Убить их всех – и старых и малых, и мужей и женок их, всех! Ведь и Аполлодор  сказал: «Берите их – они ваши. Делайте с ними что хотите, но только чтобы ни один в живых не остался».
      Во взглядах, а также в облике и поведении столпившихся чувствовалось что-то животное, безумное. Хотя эти люди радостно улыбались, они показались Пифодору страшными и даже более лохматыми и ростом выше, чем другие, те, что занимались вынесением вещей.
      В это время по лестнице со второго этажа двое мужчин с трудом сносили тяжелый ларь. К ним сразу стали подбегать другие и помогать нести, хотя те угрожающе кричали на них, стараясь отогнать от своей ноши. Помогавшие совершенно не обращали внимания на их угрозы и продолжали поддерживать ларь, плотно прижимаясь друг к другу и едва не оттесняя взявших эту добычу первыми.
     Как только сундук спустили с лестницы, его тут же бросили. Раздался тяжелый удар о каменные плиты. Сразу несколько рук откинули крышку ларя и стали рыться в нем. В пригоршнях блеснуло золото. Люди торжествующе смеялись, злобно и нетерпеливо отталкивая друг друга, роняли жадно хватаемые монеты, которые звонко рассыпались на пол и стучали, падая в открытую крышку сундука. Один мужчина достал большой золотой кубок, другой даже настоящий полновесный золотой талант. Завладевший талантом прижал его к груди руками, и с безумным радостным криком бросился с ним к выходу из дома.
     Отовсюду к ларю сбегались другие люди. Около него завязалась драка. Каждый старался оттеснить другого, пробиться к ларю и набрать побольше золота или в кошель, или за пояс (примечание: роль карманов у часто выполнял пояс).  Некоторые рвали на себе одежду, чтобы сделать из оторванной ткани узелок для денег. От взаимопонимания, взаимовыручки и всеобщего торжества, объединявших до этого незнакомцев, не осталось и следа. Они сделались вдруг злыми, неуступчивыми, разъяренно рычащими, как свирепые звери. Теперь не только столпившиеся в углу дворика незнакомцы, делавшие что-то непонятное с девушками, заставлявшее их кричать, но и все остальные стали внушать мальчику сильный страх.
     Пифодор, опять заплакав, хотел вернуться в свою спальню, но увидел там свет и людей с факелами. Один из них с его кроватью шел к двери. Выйдя из комнаты, он грубо оттолкнул стоявшего у него на пути Пифодора. Тот упал и заплакал еще сильнее.
     Полежав, поплакав и поняв, что никто не собирается его жалеть и успокаивать, он стал подниматься.
     Основная часть содержимого ларя, из-за которого произошла ссора, досталась не коринфянам и вот каким образом. Среди участников спора был один из наемников Аполлодора. Ему сразу посоветовали убраться по добру-по здорову и не зариться на богатства, которые по-праву принадлежат коринфянам. Воин внял угрозам и вышел из дома. На улице он быстро нашел других наемников Аполлодора, привлеченных в богатые кварталы стремлением поживиться грабежом. Те, услышав о найденных сокровищах и о том, как обошлись с их товарищем по оружию, поспешили в дом Аристея. К тому моменту драка у ларя уже прекратилась: поссорившиеся пришли к согласию и теперь по очереди брали из сундука деньги и драгоценности. Подошедшие воины, – их было одиннадцать, – велели всем немедленно отойти от ларя. Вынимающие из него сокровища вначале удивленно и испуганно уставились на солдат, а затем вне себя от возмущения разразились бранью и угрозами. Тогда гоплиты, сомкнув щиты, с обнаженными мечами пошли на них. Безоружные, или вооруженные только палками и кухонными ножами коринфяне не решились принять бой и стали поспешно с возмущенными криками отходить. Один из них замешкался, стараясь ухватить еще денег. Солдаты не стали его убивать. Один воин только слегка кольнул мечом коринфянина, желая лишь пугнуть. Тот вскрикнул и, рассыпая монеты, отскочил от сундука.
     Отогнанные от ларя подняли большой шум, призывая всех находящихся в доме коринфян не допустить  произвола обнаглевших чужаков и перебить их. Однако коринфяне были слишком плохо вооружены и не организованны. К тому же многие были довольны и тем, чем уже успели завладеть. Другие вообще не заметили наемников Аполлодора, так как все их внимание поглощало насилование женщин. Поэтому гоплиты избежали нападения. Их лишь осыпали со всех сторон угрозами, оскорблениями, проклятьями. Немало было и таких коринфян, которые увещевали разъярившихся от жадности соотечественников. Они говорили:
     – Что вы разорались так, безумцы?! Сегодня такой день – мы свободны!
     – Говорят, что Аполлодор освободил нас! Не это ли люди Аполлодора?!
     – Да их цветами осыпать надо, а не проклятьями!
     Появление воинов произвело на Пифодора большое радостное впечатление. Они были похожи на его отца, когда тот надевал доспехи для военных упражнений или, отправляясь на войну. Как и всякий мальчишка, Пифодор любил рассматривать воинов, особенно гоплитов. И сейчас он восхищенно смотрел на красивые бронзовые шлемы с высокими гребнями, кирасы, набедренники,  наголенники, широкие с рисунком щиты, обнаженные мечи, длинные солдатские плащи. (Примечание: набедренники - часть доспехов гоплита из часто пришитых верхним концом к поясу ремней, покрытых металлическими бляхами).  Лезвия клинков, доспехи ярко блестели, отражая факельный свет. Мальчик невольно вспомнил слова матери, которые она произносила при появлении мужа в доспехах: «Подобен Аресу!» «Они подобны Аресу!» – с восхищением подумал Пифодор, глядя на воинов.
     Четверо гоплитов подняли ларь и понесли к выходу в окружении остальных, закрывшихся щитами, между которыми выглядывали лезвия мечей.
     Перед лестницей, на том месте, где недавно была потасовка, остался лежать какой-то мужчина. Мальчик сразу понял, что это труп. Пифодор часто играл со своими дядьками и сверстниками из рабов в сражающихся воинов. Именно, лежа так, с широко раскинутыми руками и ногами, они изображали убитых. Мальчик не ошибся – то действительно был труп, труп человека, погибшего в драке у ларя.
     Пифодор увидел и второго убитого. Хотя он находился намного ближе к нему, чем первый, мальчик до этого не замечал его из-за неравномерного освещения дворика и потому, что внимание было приковано другими впечатлениями. Он лежал на спине, с раскинутыми руками и ногами и выставленным вверх подбородком. Мальчик догадался, что погиб этот человек не в драке у ларя , так как лежал в отдалении от того места, где она произошла.
     Пифодор не испугался трупов. Напротив, он воодушевился, ему стало интересно происходящее, похожее на войну – даже убитые есть.
     На нижних ступенях лестницы сидел раненный в драке, получивший удар ножом в живот. Пифодор не понимал, что это раненый, но глядел на него, потому что тот привлекал внимание своим видом и поведением. Он сидел, скорчившись, держась руками за живот, и делал попытки встать, но не мог даже приподняться. Продолжая держаться одной рукой за живот, а другой опираясь о лестницу, раненый стал продвигаться вдоль ступени к перилам. Не добравшись до них, он лег на бок, как будто собрался спать. Вдруг руки, ноги его как-то странно быстро задрожали, задергались, как от сильного озноба. Затем мужчина замер и продолжал оставаться недвижимым в той же позе. Пифодор не понимал, что видит раненого, который умер у него на глазах.
     Мальчика поразил черный след, который тот оставил на лестнице там, где продвигался, и быстро образовавшаяся черная лужа под его ногами, лежавшими на полу. К удивлению своему Пифодор заметил, что и под лежащими людьми, которые ему сразу показались убитыми, тоже такие же темные пятна, только еще больших размеров. «Откуда они здесь взялись? – Удивленно подумал мальчик. – Их же вчера здесь не было». Пифодор всмотрелся в эти странные темные пятна. Они слегка поблескивали в свете факелов и были похожи на лужи какой-то жидкости. Он теперь видел, что пятна не черные, а коричневые. И тут пятно под человеком, лежавшим под лестницей, сверкнуло, зеркально отразив свет факела, проходившего мимо незнакомца, и на миг обрело явственный красный цвет. Пифодора как будто толкнуло что-то. Он ужаснулся и чуть не вскрикнул. «Так это же кровь! – понял он. – Но откуда она здесь?! Неужели это кровь убитых?! Но почему ее так много?!» Мальчик опять испугался и заплакал.
    – Что вы делаете?! Остановитесь! Заклинаю вас всеми богами! – услышал он знакомый голос и увидел вольноотпущенника Эргина, старика-сирийца, бывшего приказчиком у его отца. Эргин метался около толпы, окружавшей сестер Пифодора, и умолял мужчин пощадить девушек, не мучить их. Он был очень высок и имел очень длинные руки, которые то широко раскидывал, словно собираясь обхватить ими толпу, то умоляюще протягивал к незнакомцам, крича:
    – Сжальтесь! Пощадите! Где ваше эллинское человеколюбие?!
     Видя полное равнодушие людей к его мольбам, он простирал руки к небу и обращался к богам:
     – О, Деметра, о, Гера, уймите их, остановите! Защитите нас!
     Вот он бросился в толпу, стал решительно протискиваться между людьми. Теперь мальчик видел только его остроконечный лысый затылок. Эргин говорил громко и возмущенно, но Пифодор уже не разбирал его слов за шумом раздавшейся брани. Вдруг мальчик услышал хриплый вскрик со стоном и в следующее мгновение увидел как вольноотпущенника вышвырнули из толпы. Он едва устоял на ногах, сильно согнулся и держался руками за живот, как тот мужчина, что сидел на лестнице, пока не повалился на нее и не застыл после странных судорог. Эргин испустил мучительный протяжный стон и сделал несколько неуверенных шагов в сторону Пифодора. Шею сириец вытянул вперед и мотал головою. Он остановился, оторвал от живота руки, опустил голову так, словно что-то рассматривал у себя на животе, а потом снова схватился за это место. Эргин находился теперь в менее освещенной части дворика и темным силуэтом выделялся на фоне пестрой залитой факельным светом толпы, насилующей девушек. Он разогнулся, но тут же, вскрикнув, снова сжался. На мгновение свет какого-то факела попал на его лицо, затемненное до этого, и Пифодор увидел гримасу боли. Вольноотпущенник стоял, пошатываясь, тяжело дыша. Затем повернулся вправо и пошел на заплетающихся ногах, что-то говоря непонятное сквозь мучительное хриплое постанывание. Он двигался прямо к тому трупу, что лежал ближе к Пифодору.
     Мальчик бросился к Эргину в надежде на его помощь, защиту, так как помнил, что тот всегда доброжелательно к нему относился – часто ласково шутил с ним, делал ему подарки.
     – Эргин, Эргин,.. – стал говорить Пифодор, дергая его за хитон. Тот повернул к нему лицо, но посмотрел как-то мимо, словно не замечая его. И пошел дальше. Мальчик последовал за ним, но, пройдя еще пять – шесть шагов, сириец упал на колени рядом с мертвецом. И тут Пифодор увидел страшный кровавый след, шедший темной корявой дорожкой по светлому полу от сидевшего теперь на коленях Эргина до толпы. Ближе к толпе, попадая под хорошее освещение, дорожка становилась ярко-красной.
     «О, боги, он же ранен! – подумал Пифодор.– Как много крови!»
     Почему-то теперь мальчик не решался опять заговорить с Эргином.
     – О, владыка, владыка, – услышал Пифодор его, сказанные со стоном слова. Пифодор решил, что он молится кому-то из богов. В то же время казалось, что Эргин обращается к мертвецу, рядом с которым сидит. Слова его сделались тихими и неразборчивыми. Он повалился на бок и уткнулся лицом в плечо трупа. Вскоре руки, ноги Эргина быстро и словно сами собой задергались, как у того мужчины, который, как думал мальчик, заснул на лестнице. Когда эти судорожные движения кончились, сириец тоже застыл в той позе, в которой лег. Пифодор решил, что и он заснул. Это удивило и возмутило его. «Как он может спать сейчас, – подумал мальчик, –  когда надо спасать нас?!» Он сел рядом и стал трясти Эргина за обнаженное узловатое жилистое плечо. Оно показалось ему необычайно твердым и почти не подавалось на толчки. Видя, что сириец не просыпается, Пифодор схватился за плечо обеими руками и стал трясти что есть мочи, даже щипал натянутую холодноватую кожу. Наконец он понял, что бессилен разбудить Эргина. «Как же он крепко спит! – подумал очень удивленный и раздосадованный Пифодор. – Ну, завтра я расскажу ему какой он соня. И папе расскажу все! Пусть он его выпорет!» От сознания своего бессилия и еще более овладевшего им страха мальчик опять заплакал, но вскоре перестал, почувствовав надежду. Оттого, что он тряс Эргина за плечо, тело его немного изменило свое положение, и голова полуразвернулась лицом к нему. Пифодор увидел его открытые глаза, слегка блестевшие в доходившем сюда рыжеватом прыгающем свете факелов. В первый момент Пифодор обрадовался, решив, что наконец разбудил сирийца. 
     – Эргин, вставай, вставай же, что ты лежишь? Вставай,.. – говорил мальчик, но обескураженно замолчал, увидев, что тот по-прежнему не реагирует ни на какие призывы и толчки, а закатившиеся зрачки сирийца даже не смотрят на него. Пифодор едва не подумал, что Эргин опять шутит с ним, так странно разыгрывает, но в его совершенно бездвижном холодновато-мрачном лице и неестественно закатившихся глазах было что-то такое, что не давало поверить в это. Мальчик сидел совершенно растерянный, силясь постичь непонятное ему. Полный недоумения, он перевел взгляд на лежавшего рядом с сирийцем мертвеца, словно надеясь у него получить разъяснение случившегося с Эргином.
     И тут Пифодор вскрикнул от удивления и радости – он увидел своего отца. Лежавший перед ним человек действительно был его отец. Несмотря на неравномерное и мелькающее освещение мальчик сразу узнал дорогое родное лицо.
     – Папа! Папа! – вскрикнул Пифодор, радостно хлопая ладошами по его выпуклой груди, бугристым плечам и, обнимая их. Его поразили деревянная твердость и странная, неприятная холодность тела отца, но особенно лицо. Пифодор никогда не видел его таким. Сохранив прежние черты, оно стало каким-то другим. Приветливое, дорогое, доброе лицо отца стало теперь строгим и чужим, застыв с выражением холодного безразличия. Черты мужественности и благородства были и сейчас заметны на нем. Глаза Аристея не смотрели на Пифодора: они неестественно закатились, также, как и у Эргина.
     Мальчик наклонился близко к лицу отца, уверенный, что теперь-то он точно его заметит. Пифодор даже увидел в глазах тусклые искорки отражавшихся факельных огней. Скоро, однако, он понял, что эти глаза вообще ничего не видят. Они словно застекленели. В ужасе Пифодор стал трогать лицо отца. Оно тоже было холодным и твердым, как и тело, а шея так затвердела, что голова не подалась рукам мальчика, когда он, надеясь привести в чувства отца, попробовал трясти ее.
     Недоумение, растерянность вновь овладели Пифодором. И тут он вспомнил, что как только увидел первого убитого, вслед затем увидел и другого. Тогда он сразу понял, что второй лежащий с раскинутыми руками и ногами мужчина мертв. А ведь это, оказывается, его отец! Значит, он мертв! Страшная догадка ошеломила Пифодора. С криком и плачем он стал звать отца, толкать его в грудь, стараясь вывести из этого странного состояния, потому что не осознавал еще в полной мере что такое смерть и не мог смириться с тем, что отец никогда уже не станет живым, веселым, ласковым, не сделает ему много новых хороших подарков, не сводит его показать как упражняются настоящие воины.
      – Пифодор, Пифодор! – вдруг услышал он за спиной голос матери. Мальчик обернулся и в углу внутреннего дворика, противоположном тому, где незнакомцы мучили девушек, увидел толпу таких же страшных, грубых, возбужденных мужчин. Выйдя из спальни, он еще ни разу не взглянул туда. У ног незнакомцев лежала его мать.
      – Не подходи сюда, не подходи ко мне, Пифодор! – крикнула она ему.
     Он и сам боялся приближаться к этим звероподобным и как будто пьяным, а на самом деле охваченным жаждой страсти и насилия людям.
     – Беги, Пифодор, беги отсюда, – опять закричала мать,– беги скорее! И да сопутствуют тебе боги!
     Дверь внутреннего дворика, соединяющая его с прихожей, была распахнута. Двери же, ведущей на улицу, вообще не было – ее сняли с петель люди, напавшие на дом Аристея. Ничто не препятствовало мальчику выйти из дома, но он боялся бежать один, без матери. К тому же сейчас, когда не стало отца, свое спасение он видел только в ней. Поэтому он продолжал стоять и плакать.
     –  Да что же ты стоишь, Пифодор?! – вновь закричала мать – Беги же, беги! Ты знаешь храм Аполлона здесь рядом! Беги туда! Сядь у алтаря – тебя никто не тронет!
     Неожиданно мальчик ощутил на голове чью-то мягкую теплую ладонь. Он обернулся и увидел одну из служанок матери – Аррету. Пока ей повезло более других молодых женщин, живших в этом доме – ее изнасиловал только один мужчина, а остальные, увлеченные грабежом, забыли о ней. Сейчас она сбежала по лестнице со второго этажа и спешила к выходу, но жалость к мальчику заставила ее приостановиться.
     – Аррета, возьми его с собой! – крикнула мать Пифодора.
     Женщина крепко взяла мальчика за руку и повела к выходу. Они вышли из дома и очутились на темной улице. Перед ними сразу выросли четыре какие-то тени. В руке одной из них слегка блестел широким коротким лезвием меч. 
     – Смотри-ка, убегают! – раздался мужской голос.
     – Баба моя будет, – твердо сказал другой незнакомец, который держал меч.
     Аррета вскрикнула и сильно оттолкнула вбок Пифодора, выдохнув:
     – Беги!
     Мальчик так испугался, что и не мог поступить иначе. Он помчался что было духу по темной городской улице, между рядами невзрачных двухэтажных домов, которые быстро в такт бега запрыгали перед глазами, также как запрыгали и звезды, и луна на черном ночном небе, и яркие огни факелов каких-то идущих по улице людей.
     Пифодор остановился только когда совсем запыхался и не мог больше бежать. Мальчик посмотрел назад и увидел, что никто за ним не гонится. Тогда он двинулся далее шагом, но не к храму, как советовала мать, а совершенно не задумываясь куда. Конечно, раньше ему приходилось слышать, что люди порой ищут защиты у кумиров и алтарей, но ему и в голову не приходило, что и он также должен поступить, а на совет матери не обратил внимания, так как слишком был напуган.
     Постепенно мальчик приходил в себя и начинал понимать, что видит вокруг. На улицах города было немало людей с факелами. В ночном мраке огни казались особенно яркими. Они озаряли полусонные восторженные лица. Скоро Пифодор почувствовал, что этих людей с факелами тоже объединяет что-то значительное, торжественное, как и тех незнакомцев, которых он видел у себя дома. Они тоже были охвачены каким-то решительным радостным общим порывом, спешили, звали друг друга куда-то, подбадривали, весело переговаривались, смеялись.
     В то же время Пифодор заметил и других людей, очень не похожих на остальных. Как правило, они были голые или почти голые. Они то бежали, то прятались за углы домов, когда появлялись люди с факелами. Некоторые не прятались, а бежали, тяжело дыша, спотыкаясь, а иные – с плачем и криком. За ними гнались люди с факелами.
     Пифодор видел, как догнали одну женщину с грудным ребенком. Вначале ребенка держал на руках бежавший с нею мужчина, но потом отдал его ей, и побежав быстрее, скрылся в темноте между домов, а женщину настигли двое с факелами. Она сразу упала им в ноги и стала умолять их о чем-то. Они вначале смеялись и весело  что-то ей говорили, а потом почему-то стали ругаться друг с другом. Один даже замахнулся ножом на второго, который был только с факелом. Тот быстро попятился, затем что-то крикнул со злостью, повернулся и торопливо зашагал к стоявшему неподалеку богатому дому, который выделялся среди ближних построек более крупными размерами. К нему спешили и другие люди с факелами. Мужчина, оставшийся со стоявшей на коленях и прижимавшей к груди ребенка женщиной, взял в одну руку факел и нож, а на другую намотал длинные волосы женщины и повлек ее за собой. Она вскочила на ноги и пошла за ним, сильно склонив голову, которую тянули волосы, и, припадая на правую ногу, так как ей, видимо, было неудобно идти.
     Пифодора поразил и другой случай. Он видел, как мужчина, женщина и двое детей бежали по улице, затем резко свернули за угол, едва неподалеку засверкали огни факелов. Люди с факелами прошли мимо. Мужчина, женщина и дети вышли из-за угла и оглядывающимися, сжавшимися от испуга тенями заскользили мимо голубовато-серой в свете луны стены двухэтажного дома. Не успели они пройти и шагов сорока, как их заметили другие люди с факелами и бросились к ним. Те испуганно вскрикнули и быстро побежали. Но их сразу догнали, обступили. Послышались торжествующие, злые мужские голоса, смех, ругательства. Что произошло потом, Пифодор не понял. Он только услышал душераздирающий крик женщины, крики и плач детей, а затем увидел, как мимо него люди с факелами проводят плачущую навзрыд женщину, держа ее за руки. Мужчины хохотали, обмениваясь грубыми непонятными Пифодору шутками.
     Плачущие дети шли за ними, отставая на шагов двадцать и испуганно жмясь к стенам домов. В детском плаче Пифодор различал голоса девочки и мальчика. Они шли за насильниками, потому что не могли расстаться с матерью.
     У перекрестка остался лежать мужчина. Он лежал в нелепой неудобной позе, светлея большим телом на темной мостовой между домами, и не шевелился.
     Пифодор вспомнил мать, отца и стал плакать. Он плакал долго и горько, уткнувшись лбом в глиняную прохладную стену дома. За его спиной слышались говор, испуганные и веселые крики, смех и плач. Часто сквозь слезы мальчик видел, как стена, у которой он стоял, освещалась рыжеватым светом.
     Вдруг кто-то взял сильной рукой его за плечо и повернул к себе лицом, говоря:
     – А это кто такой?
     В ярком свете, пахнувшем теплом огней, Пифодор увидел сквозь слезы расплывающиеся лица двух мужчин, державших факелы: одно – широкоскулое с черной щетиной, мясистым приплюснытым носом и светлыми задорно-насмешливо смотрящими глазами, другое – узкое, тщательно выбритое, с большими недобро глядящими черными глазами на выкате и крючковатым носом. Мальчик решил, что его собираются успокаивать, как это всегда бывало дома, когда он плакал, и зарыдал еще сильнее.
     – Да брось ты его, – сказал узколицый мужчина. – Зачем тебе этот щенок? Был бы постарше и покрепче… Сегодня мы легко найдем себе хороших рабов.
     – А еще лучше – рабынь, –  рассмеялся другой.
     – Пойдем скорее, я знаю, здесь рядом дом Стромбихида. Уж там-то всего полно. Пойдем, пока другие не растащили все.
     Незнакомцы стали быстро удаляться вглубь темной улицы.
     Пифодор перестал плакать: он услышал имя одного из друзей отца. Это обрадовало его. Стромбихида он очень любил, так как получил от него немало хороших подарков. Вот кто поможет ему – защитит, спасет его! Стромбихид такой большой, сильный, добрый, так любит его. Надо скорее идти к нему!
     Пифодор не раз бывал с отцом у Стромбихида в гостях и хорошо знал как найти его дом. Он огляделся и с радостью обнаружил, что находится недалеко от него. Мальчик резво побежал по улице, свернул в переулок. Он чуть было не нагнал тех двух незнакомцев, что рассматривали сейчас его у стены, но устал и перешел на шаг. Они же шли очень быстро и скоро завернули за угол дома.
     Пифодор видел, что людей с факелами стало больше. Множество факельных огней придавало городу праздничный, торжественный, но вместе с тем и тревожный вид.
     Мальчик дошел до перекрестка и сразу увидел справа поблизости  дом  Стромбихида, который был крупнее рядом стоящих домов, но внешне также прост и обычен, как и они – квадратный, двухэтажный, с окнами на втором этаже и невысокой черепичной крышей. Верхнюю часть домов хорошо освещала луна, но глубину улицы поглощала темнота. Ее оживляло частое мелькание огней факелов.
     Пифодор видел как в дом Стромбихида вошли вначале один, потом второй, затем еще двое человек с факелами. Мальчик обрадовался, понимая, что дверь открыта, а, значит, не придется долго стучать и ждать, когда откроют, а этого он поначалу опасался, так как слышал, что ночью быстро не отпирают.
     Пифодор видел, что в трех не закрытых ставнями окнах дома Стромбихида горит свет. В одном свет погас, потом появился снова. Из дома Стромбихида стал доноситься какой-то неясный шум. По мере того, как Пифодор подходил ближе, шум делался все громче. Странные звуки удивили мальчика, но не обеспокоили, а вызвали только любопытство. По-детски беспечный и недогадливый, он готов был предположить что угодно, но только не то, что с семьей Стромбихида случилась такая же беда, как и с его. Стали различимы уже отдельные чьи-то крики. Вот они стали и вовсе громкими. Это были испуганные женские голоса. Нехорошее предчувствие заставило Пифодора пойти медленнее. Но он все-таки дошел до открытой двери и остановился у входа в дом. То, что железный дверной запор сильно погнут (так как не выдержал недавно напора толпы снаружи) мальчик не заметил.
     Пифодор прошел короткий коридорчик прихожей и остановился на пороге следующей распахнутой двери. Перед ним замелькали огни факелов, скачущим светом озарявшие внутренний дворик и каких-то людей в нем. Вблизи входа силуэты трех мужчин с мечами выделялись на фоне хорошо освещенного дворика. Они ругались с каким-то высоким мужчиной, державшим на плече небольшую, похожую на золотую статую, и старавшимся пройти мимо них. Угрожая мечами, его не пропускали к выходу.
     Пифодору опять стало страшно, и он собирался броситься бежать отсюда, но ему так хотелось поскорее увидеть Стромбихида, пожаловаться на людей с факелами и позвать на помощь матери, сестрам, что он все же решился войти в дом.
     Мальчик прошел мимо стоявших у входа мужчин с мечами, не препятствовавших ему, и очутился в красивом внутреннем дворике с колоннами, точно таком же, как и в его доме: их дома почти ничем не отличались. К ужасу своему Пифодор обнаружил, что сегодня они не отличались и тем, что в них происходило. Он увидел здесь таких же страшных людей с факелами, грубых, злых, радостных. Они тоже ходили по комнатам и выносили из них все, что возможно, только с той разницей, что не выходили с этим на улицу, а складывали все посередине дворика, где уже образовалось большое нагромождение из кроватей, столиков, стульев, пиршественных лож, треножников для светильников, красивых керамических, золотых, серебряных сосудов и множества других вещей. Несколько бронзовых, каменных и золотых статуй богов были аккуратно приставлены к стене. Женщины подвергались здесь такому же насилию, как и в других домах аристократов. Стоны, крики боли, отчаяния, ужаса, торжествующие возгласы, плач слились в страшный, дикий шум. По стенам, колоннам дома двигались зловещие уродливые тени людей, как бы дополняя эту жуткую картину насилия, грабежа, жестокого, необузданного сладострастия и делая ее еще страшнее.
     Пифодор сразу забыл зачем пришел сюда и теперь хотел только одного – поскорее убежать отсюда. Но это оказалось невозможно – трое мужчин, стоявших с мечами у входа, никого не выпускали из дома – ни домашних Стромбихида, ни тех, кто грабил, заворачивая последних и заставляя складывать награбленное посреди дворика. В то же время они никому не препятствовали входить с улицы. Но вот один из них, когда вошли еще трое с факелами, выругался и воскликнул:
     – Все, хватит! Не будем пускать больше и с улицы тоже! А то все идут и идут.
     Его поддержали двое других, охранявших с ним вход. Один сказал раздраженно:
     – Правильно – вон уже сколько народу набежало сюда!
     Другой, посмотрев на кучу вещей посреди дворика, произнес:
     – Иначе, когда делить будем, совсем мало каждому достанется.
     Вне себя от ужаса Пифодор смотрел на этих страшных мужчин у входа, на их острые железные клинки, которыми они потрясали и размахивали, угрожая каждому, кто к ним приближался. Он совершенно не знал, что делать, на кого надеяться, куда бежать. Обильные слезы снова катились по его щекам. Но он не плакал громко как раньше, поняв уже, что это никак не может помочь ему. Он даже не замечал, что плачет. Слезы как бы сами текли у него из глаз. Но вот он снова вспомнил о Стромбихиде и стал искать его глазами, но нигде не видел. Мальчик подумал, что тот, может быть, в какой-нибудь из комнат, но не решался пойти искать, так как повсюду были эти страшные люди с факелами.
     Отчаяние все больше охватывало Пифодора, но вдруг мальчик различил в общем шуме голос Стромбихида. Обычно низкий и тихий, он звучал сейчас очень громко, срываясь, почти фальцетом и даже надрывно, изменившись до неузнаваемости. Легко было подумать, что это кричит кто-то другой, но Пифодор ни на мгновение не усомнился, что слышит голос Стромбихида. Он раздавался из группы людей с факелами, столпившихся у стены между колоннами, держащими галерею второго этажа. Пифодору показалось, что Стромбихид бранит незнакомцев. Охваченный ужасом мальчик не в состоянии был понять фразы, которые выкрикивал Стромбихид. Затем Пифодору стало казаться, что он что-то требует от людей с факелами или гневно очень о чем-то просит их. Мальчик бросился к нему, но тут же остановился в нерешительности, боясь людей с факелами и неуверенный, что они пропустят его. Пугало Пифодора и то, что оттуда, из-за спин незнакомцев, раздавался плач. В следующий момент мальчик разглядел, что мужчины с факелами обступили каких-то стоявших на коленях людей. Между двумя незнакомцами появилось небольшое пространство и Пифодор увидел Стромбихида. Он тоже стоял на коленях. На лице его было выражение животного страха и раболепия. Теперь мальчик ясно слышал и понимал, что Стромбихид отчаянно умоляет о пощаде. Пифодору стало понятно, что Стромбихид также беспомощен перед людьми с факелами и также боится их, как и он сам. Мальчик застыл от удивления и разочарования. Ему трудно было поверить, что Стромбихид, который всегда казался ему героем и богатырем, чуть ли не таким, как Геракл или Ахилл, может быть так гнусно жалок и позорно умолять врагов о пощаде.
     Пифодор лишился последней надежды. Он стоял испуганный, растерянный, не зная куда бежать, кого молить о помощи. Инстинкт самосохранения подсказал ему самый обычный для детей способ защиты – спрятаться. Но он совершенно не знал где это можно сделать.
     Глядя по сторонам, Пифодор увидел в углу дворика группу людей – мужчин и женщин, – которые сразу обращали на себя внимание своей несхожестью с остальными. Их сидящие и полулежащие позы казались странными здесь, где кричат, убегают, догоняют, насилуют, грабят, избивают и убивают. Создавалось впечатление, что эти люди спокойны и равнодушны к происходящему. Пифодор не знал, что видит рабов Стромбихида, получивших приказ сидеть в этом углу и ожидать дележа имущества, когда наряду с разными вещами они достанутся кому-то из восставших. Став недавно невольным свидетелем разграбления своего дома, Пифодор не видел рабов, которые бы подобно этим ожидали своей участи, поскольку к тому моменту, когда он вышел во внутренний дворик, почти все домашние слуги-невольники, будучи ценной частью имущества, были уже захвачены и уведены людьми, первыми ворвавшимися в дом Аристея. Если бы доходивший до этого угла свет факелов освещал лица, находившихся там людей, достаточно хорошо, чтобы разглядеть выражения на них, то можно было бы заметить, что не все рабы с безразличием встретили нежданный поворот судьбы. Некоторые, как и восставшие, глядели на происходящее торжествующе, радовались, видя расправу над Стромбихидом и его семьей и надеясь достаться кому-нибудь, кто будет лучшим хозяином, чем он.
     Немного поодаль от рабов сидели два вольноотпущенника. Они были потрясены случившимся, объяты страхом, опасаясь вновь потерять свободу, так как ожидали, что восставшие скорей всего поработят их – из жадности и презрения к воле аристократа, когда-то освободившего их. Вольноотпущенники сидели: один, прислонившись к стене, другой – к колонне. Неподвижность их с виду спокойных поз, тоже, казалось, выражала безразличие к происходящему, но то была лишь апатичная неподвижность подавленных горем людей, уверенных, что некое божество, с которым бороться, конечно же, бесполезно, стремится вновь их поработить, возмущенное, возможно, тем, что рожденные быть рабами сумели добиться для себя лучшей доли.
     Место, где сидели и полулежали рабы и вольноотпущенники, показалось Пифодору своего рода островком безопасности. Он подумал, что если там сесть, то люди с факелами не тронут. Пифодор решил поспешить туда, но вдруг увидел, что прямо к нему идет какой-то лохматый бородатый мужчина в коротком белом хитоне. Может быть, тот собирался пройти мимо, но мальчику казалось, что он идет именно к нему, чтобы сделать с ним что-то плохое. Пифодор мгновенно забыл о только что открытом им «островке безопасности» и бросился к Стромбихиду, лишь в нем видя свое спасение. Он легко проскользнул между двумя мужчинами с факелами и схватился руками за руку стоявшего на коленях Стромбихида, поднятую, как и левая, в мольбе, обращенной к коренастому бородатому мужчине в рваной хламиде, который стоял перед ним с обнаженным мечом. Стромбихид не обратил на Пифодора совершенно никакого внимания. Лишь отпихнул его локтем, так как тот мешал движениям его руки.
      – Пощади, Евкратис, пощади, умоляю тебя! Я буду почитать тебя как бога, если ты пощадишь меня! Сделай нас рабами, Евкратис, дорогой, милый! Ты увидишь как служить мы тебе будем: не было еще на свете таких хороших рабов! – умолял он человека с мечом, а это действительно был Евкратис, тот самый Евкратис, который едва не попал со всей своей семьей в рабство к Стромбихиду, и который, как мы знаем, с большим риском для себя доставил оружие заговорщикам в Коринфе. Презрительно усмехнувшись и кивнув на Пифодора, он сказал Стромбихиду:
     – Что, это еще один твой щенок? Ну и много же ты наплодил их, сволочь, обездоливая наших детей!
     Только тогда Стромбихид поглядел на Пифодора. Мальчик увидел его перекошенное от ужаса, заплаканное лицо. Он еще больше убедился в его позорной слабости и беспомощности. Тем не менее, не смотря ни на что, Пифодор продолжал верить, что Стромбихид защитит, спасет его. Он думал, что как только тот увидит его, то сразу удивится, обрадуется, обнимет и прижмет к себе. Но ни удивления, ни радости мальчик не увидел в его глазах. В них было только одно – ужас.
     Пифодор ощутил чьи-то тела, руки и в следующий миг увидел, что находится среди стоящих на коленях детей и юношей. Он тут же узнал детей Стромбихида. Они тоже плакали, умоляя о пощаде вооруженных людей с факелами, плотно обступивших их, испуганно сбившихся в кучку у стены. Стромбихид имел шесть сыновей и трех дочерей. Все сыновья его – от восьми до двадцати лет – находились сейчас здесь. У них были испуганные заплаканные лица, но все, кроме старших детей Стромбихида, приветливо, радостно заулыбались, глядя на  Пифодора. Мальчики стали обнимать его, усадили рядом с собою. Они так обрадовались ему, словно он был их спасителем. Даже перестали плакать. Сам же Пифодор обрадовался не меньше и успокоился, словно обрел надежную защиту.
     Однако поведение юношей поразило его и заставило вновь осознать в каком ужасном положении он находится. Стромбихид имел двух старших сыновей – Аристида и Фиокла. Первому было восемнадцать лет, второму – двадцать. Они выглядели куда более испуганными, чем младшие братья, которые, возможно, в полной мере не понимали сколь велика нависшая над ними угроза. Обезумившие от страха Аристид и Фиокл, стоя на коленях, рыдая, крича, протягивая к людям с факелами дрожащие руки, молили о пощаде. Они кидались в ноги то одному, то другому из тех, кого умоляли, хватали и целовали их руки, обнимали и целовали ноги. Они устремляли во все стороны молящие, полные ужаса взоры. Слезы блестели в их широко раскрытых, воспаленных глазах, в которых чернели большие, безумно и дико смотрящие зрачки. Аристид и Фиокл имели такой же позорно-жалкий вид как и Стромбихид. Пифодор тем более был поражен, что знал этих юношей как сильных и ловких атлетов. Он слышал, что Аристид хороший борец и бегун, а Фиокл, несмотря на свои двадцать лет, в состязаниях по панкратиону  уже на равных дерется с могучими мужами. (Примечание: панкратион - вид борьбы у древних греков, в котором дозволялись удары руками, ногами, болевые и удушающие приемы. По сути, это были бои без правил). Пифодор гордился, что имеет друзей, у которых старший брат такой сильный, храбрый боец, казавшийся ему чуть ли ни юным Ахиллом. Пифодор помнил, как однажды Фиокл, желая похвастаться перед ним и своими младшими братьями, прямо дома, а не в палестре,  куда тех еще не пускали родители, вел бой с воображаемым противником. Он наносил руками и ногами по воздуху такие резкие, яростные удары, что даже смотреть на него было страшно. Пифодор не мог поверить, что видит сейчас перед собой того грозного бойца. (Примечание: палестра - окруженная портиком площадка для занятий борьбой и боксом).
     Среди криков, плача, разных фраз Пифодор вдруг услышал слова, которые поразили его как гром.
     – Хватит их слушать! Давайте кончим их поскорее и надо добычу делить!– сказал кто-то.
     – И то верно. Чего мы тянем? Надо убить их всех, не только Стромбихида. И это будет нашей местью, святой местью, клянусь Аресом! – поддержал его другой незнакомец.
    «Неужели они хотят их убить?! – с удивлением, возмущением и ужасом подумал Пифодор. – Но почему?! Что они плохого им сделали?!» Что по неразумению своему он попал в своего рода западню, что вместе с ними скорей всего убьют и его самого Пифодору не приходило в голову. И хотя он уже видел, как люди с факелами убивают, но пока не допускал и мысли о том, что и его могут убить.
     Раздались еще голоса, требующие убийства:
     – Конечно,  их убивать, гадов, надо – и Стромбихида и весь выводок его!
     – И пусть он умрет последним, чтобы видел, как его щенков убивать будут!
     – Правильно! Каждого по очереди… И каждого подводить к нему будем поближе, чтобы кровь их на него лилась!
     – Да зачем?! Кончим их всех сразу – и все! Так скорее!   
     Объятый страхом снизу вверх глядел Пифодор на стоящих перед ним людей. Колеблющиеся огни факелов ярко освещали незнакомые лица. От множества сосредоточенных в одном месте огней исходило большое тепло, было жарко и все обливались потом. Некоторые люди с факелами выглядели разъяренными, готовыми вот-вот наброситься на молящих. Но лица многих были незлыми, однако все равно взволнованными и к тому же имели выражение, похожее на то, какое видел Пифодор на лицах мужчин, наблюдавших как мучают его мать и сестер – страстное выражение низьменного интереса, стремления увидеть нечто недозволенное.
     Именно люди с незлыми лицами внушали вначале Пифодору какие-то надежды. Но вскоре к ужасу своему он услышал, что и они тоже призывают совершить кровавую расправу. Мальчик заметил, что взгляды некоторых из них какие-то испуганные, избегающие смотреть ему прямо в глаза.
     Вдруг Пифодор услышал справа громкий, страшный крик. Это кричал Евкратис, в порыве ярости и ненависти дошедший уже почти до исступления. Злобно вытаращив глаза, брызжа слюной и потрясая мечом, он кричал:
     – Ух ты, гадина! Ух ты, сволочь! И ты еще надеешься остаться живым после того, что мне сделал?! Да я все то время, которое ты мучил меня, только и мечтал о том, чтобы изрубить тебя в куски! И неужели сейчас, когда сама судьба отдала тебя в мои руки, я откажусь от этого?! Да ни за что! Боги помогли мне! Они спасли меня, мою семью! О, как я наслаждаюсь сейчас, когда вижу как ты ползаешь у моих ног, поскуда,.. – теперь Евкратис говорил уже более спокойным голосом. – Как только мы победили, я сразу бросился сюда. Благо, найти твой дом нетрудно – все знают где он… И вот я здесь. О, ты, конечно, не ожидал… Эрринии  карают тебя моими руками, и ты умрешь как собака, как червь. Сволочь! (Примечание: Эрринии - богини мести, согласно верованиям древних греков).   
     – Стой, стой, Евкратис! – опять взмолился Стромбихид. – Подожди  чуть-чуть! Одумайся! Ведь ты такой добрый, умный, благородный, красивый! Ты не можешь не понять, что нельзя меня казнить! Это несправедливо! Скажи, Евкратис, ты хочешь убить меня по справедливости или не по справедливости?!
     – Конечно, по справедливости.
     – Ты такой умный человек. Неужели ты не понимаешь, что нельзя меня убивать. Я хотел отнять у тебя только свободу, я не хотел лишать тебя жизни. А ты хочешь отнять у меня жизнь. Разве это справедливо? Лиши меня свободы, сделай меня рабом, и это будет справедливая кара!
     – А, понимаю, – усмехнулся Евкратис, – умереть боишься. Согласен потерять свободу – лишь бы не умереть.
     – Конечно, Евкратис! Что же может быть хуже смерти?!
     – Может. Есть кое-что хуже собственной смерти. И ты заставил меня узнать это. Благодаря тебе я узнал это. Ты знаешь, что это?
     Стромбихид молчал испуганно, вобрав голову в плечи, давясь слезами. Его била сильная дрожь. Глаза выпучились и закатились, с ужасом глядя вверх, то в лицо Евкратиса, то на угрожающе поднимающийся меч.
     – Ты знаешь, что самое страшное? Я тебе скажу, – Евкратис говорил уже совсем тихо. – Самое страшное – это убить самому своих детей. Я чуть не сделал это… Но я не мог, я не мог это сделать! – крестьянин со вздохом мучительно простонал и продолжал теперь говорить с испытующе-лукавым, надменно-жестоким выражением лица: – Хочешь выбор? Убей своего сына и останешься жив. Сможешь?
     Стромбихид удивленно, растерянно и испуганно посмотрел на детей, потом на Евкратиса и опять на детей. Он перестал плакать. Во взгляде его появилась надежда. Теперь повеселевшие глаза его смотрели на Пифодора. Он перевел радостный, недоверчивый взгляд на Евкратиса и дрожащим, заикающимся голосом спросил:
     – Это правда, Евкратис, ты не шутишь? Поклянись, поклянись, что не обманешь меня, поклянись же!
     Евкратис медлил с ответом. Презрение и возмущение изобразились на его лице. Наконец он ответил, неприязненно поморщившись:
     – Какая же ты все-таки мразь. Хорошо, я клянусь Артемидой,  что не убью тебя, если ты убьешь своего сына. (Примечание: Артемида - богиня луны и охоты у древних греков).
     Евкратис хотел дать ему свой меч, но другие люди в толпе возмущенно зашумели и не позволили ему это сделать.
     – Ты что?! Да он тебя этим мечом и заколет! А то и еще кого-нибудь! – кричали они ему.
     Их поразило и заинтересовало дикое, изуверское предложение Евкратиса Стромбихиду. Они стали обсуждать каким образом дать тому убить сына. Предложили задушить веревкой.
     Она сразу нашлась. Стромбихид взял ее. Все дети его перестали плакать и смотрели, оцепеневшие, как он дрожащими, непослушными руками связывает петлю. Пифодор тоже смотрел, но не понимал зачем тот это делает. Неожиданно он ощутил сильные руки Стромбихида, которые схватили его и накинули ему на шею петлю. Почувствовав на плечах веревку, конец которой Стромбихид крепко сжимал в своих больших волосатых руках, Пифодор очень удивился, но по-прежнему не понимал зачем это тому нужно и даже рад был, что наконец он уделил ему внимание. Мальчик, удивленно улыбаясь, посмотрел вокруг себя. Он решил, что взрослые хотят пошутить с ним, вовлечь в какую-то необычную игру. Вдруг Пифодор  ощутил сильную резь вокруг шеи и стал задыхаться, не в силах ни вдохнуть воздух, ни выдохнуть. Перед глазами его поплыли какие-то оранжевые круги. Стромбихид душил его, одной рукой натягивая конец веревки, ладонью другой упираясь ему в плечо и в грудь. Но через несколько мгновений он вынужден был отпустить веревку: какой-то бородатый широкоплечий мужчина оттолкнул рядом стоявших людей с факелами и приставил к его горлу меч, приказывая прекратить.
     Пифодор, в глазах которого уже потемнело, смог продохнуть и стал жадно вдыхать воздух, чувствуя, как быстро толчками бьется сердце. В голове шумело и звенело. Она сразу стала сильно болеть, особенно в затылке. Пифодор схватился руками за петлю и плакал от боли и испуга. Такая игра ему совсем не нравилась. Он решил ни за что не даваться больше в руки Стромбихиду.
     Поднялся страшный шум. Дети Стромбихида снова плакали и кричали, причем громче, чем до этого. Они даже не кричали, а истерически визжали вне себя от ужаса.
     Но все замолчали, когда бородатый широкоплечий мужчина, спасший Пифодора, несколько раз крикнул: «Тихо!» Стромбихид и его дети воззрились на него, как на своего спасителя. У них появилась надежда, что этот мужчина спасет их: заступился же он за Пифодора. Особенно успокаивающее действие оказал на всех его повелительный жест рукой, которой он взмахнул, приказывая всем замолчать, и движению которой подчинились даже люди с факелами, тоже замолчавшие.
     – Детей убивать не будем, – сказал он возмущенным, уверенным, звучным голосом. – Стромбихида да и этих вон двух, – он кивнул на Аристида и Фиокла,– они по возрасту уже эфебы, наверно, – казним, а детей поделим – пусть рабами будут.
     Стромбихид бросился ему в ноги, умоляя пощадить и его. Бородатый старался, но не мог отпихнуть его ногою. Многие недовольно закричали:
      – Ты не прав, Аристогор! Ты забываешь, что мы находимся не на обычной войне, где женщин и детей не убивают, как правило, а обращают в рабство!
      – Мы вершим святое возмездие! Должны же мы отомстить проклятым «лучшим и прекрасным», отомстить за все, что они нам причинили!
      – Они сами виноваты, что довели нас до такой крайности! А в крайности, как говорится, сладостна жестокость!
      – Разве мы не решили, что если победим, то уничтожим всех их и даже хоронить не дадим, а выбросим на съедение псам и воронам?!
      – Да ведь и Аполлодор велел всех их перебить поголовно, «лучших и прекрасных!» 
      – Коринфяне, вы кто – эллины или нет?! – закричал тот, кого назвали Аристогором. – Вы что, забыли чем эллины любезны богам?! Своим человеколюбием! Не уподобляйтесь варварам!
     Между людьми с факелами начался спор. Одни предлагали умертвить вместе со Стромбихидом только двух старших сыновей, другие – всю его семью. Спорили очень шумно, потому что приходилось кричать, чтобы услышать друг друга сквозь плач и крики молящих о пощаде. Угрожающе гремящие, грубые голоса, требовавшие поголовного истребления, звучали громче, настойчивее, многочисленнее и наконец взяли верх в споре.
     Когда стало окончательно ясно, что пощады не будет, что сейчас начнется резня, Аристид а за ним и Фиокл встали с колен и бросились с кулаками на врагов, решив, очевидно, если не пробиться, то хотя бы умереть достойно. Однако они сразу пали, сраженные мечами и ножами. Пифодор, который плакал и кричал вместе с детьми Стромбихида, напуганный также, как и они, понял теперь, что и его могут убить. Когда увидел отчаянный порыв двух могучих братьев, он вначале обрадовался, думая, что сейчас они раскидают людей с факелами и расчистят путь к спасению. Однако в следующий миг был обескуражен тем, как легко и быстро с ними расправились. Особенно Пифодора поразил фонтан крови, хлынувшей из шеи Аристида, обрызгавший сильно даже тех, кто его убивал. Рослый, тяжелый, он рухнул назад. Фиокл упал среди людей с факелами. Раздался дикий, нечеловеческий крик, пронзительный и тонкий, как женский. То был предсмертный крик Стромбихида, которого Евкратис рубил и колол мечом. Пифодор в ужасе посмотрел туда, но не увидел Стромбихида, так как его загородил какой-то мужчина в долгополой тунике, шагнувший между ними. Мальчик взглянул вверх и увидел над собой жестоко-внимательное лицо, с прищуренными глазами, сжатыми губами и опускающийся прямо на него, блеснувший в свете факелов, меч. Пифодор сжался весь, ожидая страшного удара, и тут же услышал сзади крик. Что-то теплое окатило его спину. Он не знал, что это кровь сына Стромбихида Калисфена, на которого обрушился удар, что убийца выбрал его своей первой жертвой только потому, что тот был просто выше ростом и его рубануть мечом было удобнее. В то же время Пифодор мгновенно понял, что следующий удар уже может быть нанесен ему. Всем своим нутром он ощутил смертельную опасность и, дико визжа, в ужасе кинулся к ногам Аристогора. Он бросился именно к нему, потому что было естественно искать защиту у того, кто уже один раз заступился за него. Пифодор интуитивно принял единственно верное решение. Он не стал молить Аристогора еще раз защитить его, а поступил самым понятным образом – искал спасения в бегстве. Аристогор пропустил его у себя под ногами. Пифодор прошмыгнул затем между ногами еще двух мужчин, которые не убили его, возможно, потому что также не желали убивать детей, а, может быть, просто потому, что не успели нанести удар, так как не заметили быстрого рывка им под ноги юркого мальчика, не заметили, поскольку перед ними стоял массивный Аристогор, или потому, что в этот момент смотрели выше Пифодора на других обреченных, собираясь тоже приступить к резне и намечая себе жертву.
     Пифодор вырвался из страшного гибельного окружения. Вскочив на ноги, он бросился к выходу, который к этому моменту уже был свободен, так как скопившиеся снаружи коринфяне, тоже жаждавшие принять участие в разграблении имущества Стромбихида, оттеснили трех мужчин с мечами, решивших, как мы знаем, никого больше не пускать с улицы.
      Выбежав из дома, Пифодор помчался бегом по улице, но вскоре опять увидел людей с факелами. Они шли в том же направлении, что и он, но мальчику показалось, что они идут ему навстречу. Так как назад он тоже боялся бежать, то бросился в темный промежуток между двумя домами и, прижавшись к прохладной глиняной стене, с напряжением глядел в просвет между ними, где ожидал увидеть приблизившихся людей с факелами. Но они все не появлялись. Пифодор мало по малу успокаивался. Дыхание становилось ровнее. Наконец мальчик решился выглянуть из-за угла дома. Он увидел лишь дальние огоньки, двигавшиеся, гаснувшие и вновь появлявшиеся в глубине улицы. Это еще более успокоило его. Он стал в состоянии думать что делать дальше. Впрочем, раздумывать Пифодору не было нужды: он представлял для себя только один путь – домой, где, как ему казалось, уже нет никаких людей с факелами, где с распростертыми объятиями радостные его встретят мать, сестры и даже отец, который, Пифодор продолжал сохранять надежду, все-таки не убит, а только ранен и сейчас, может быть, пришел в себя. Мальчику также казалось, что жизнь пойдет своим чередом, и все у них будет также, как и раньше, словно ничего не случилось.
     Пробираясь домой, Пифодор то и дело прятался, завидев людей с факелами, и продолжал двигаться, лишь убедившись, что не может быть замечен ими. Ему продолжали встречаться голые и почти голые люди, столь же напуганные и передвигавшиеся таким же образом. Он начинал осознавать свое сходство с ними, понимать, что всех их постигло одно большое несчастье.
     В одном переулке, в тесном промежутке между двумя домами, где опять притаился, он очень долго ждал, когда можно будет идти дальше. Весело переговариваясь, торжествующе смеясь и громко восхваляя богов, люди с факелами все шли и шли, кто в одну, кто в другую сторону. Здесь Пифодор ощутил, что слегка замерзает, и только сейчас заметил, что и он, оказывается, совершенно нагой. Мальчик испугался при мысли, что его могут увидеть девчонки.
     Осторожно выглядывая из-за угла, он вдруг увидел женщину, удивительно похожую со спины на его мать. Она шла с женщинами, которые несли в руках факела и палки. Вне себя от радости Пифодор вскрикнул, бросился к ней, догнал и крепко схватил ее за талию руками. И тут же он понял как жестоко ошибся. Хотя в этот момент лицо ее было затемнено, Пифодор сразу догадался, что это не его мать. Мальчик разочарованно и испуганно отпрянул, но не убежал, так как женщины обрадовались ему, стали заинтересованно расспрашивать как его зовут и кто его родители. Он охотно им отвечал. Вдруг женщина, которую он ошибочно принял за свою мать, схватила его за руку и воскликнула:
     – О, Пифодор, сын великого Аристея, пойдем-ка со мною! И ее насмешливый тон, и то, как она грубо схватила и крепко сжимала его руку, сразу убедили Пифодора, что она настроена отнюдь недоброжелательно. Пифодор испугался, заплакал и стал стараться вырвать руку из крепкой грубой хватки больших заскорузлых пальцев и ладони. Незнакомка решительно, сильно влекла его за собой. Мальчик бросил умоляющий взгляд на других женщин, почему-то думая, что они заступятся за него. Но они злорадно смеялись им вслед, а одна с пренебрежением махнула рукой и крикнула:            
      – Хорошо, Миртала, пусть он будет твой!