Моя терапия

               
1.
  Я попал не в «палату № 6». В палате номер 6 лежит одноногий мужчина неопределённого возраста. Кажется, это он поднимает крик, похожий на вой. Этот вой бесцветный какой-то, ничего не выражающий, кроме, наверное, животной тоски: то ли от жажды к жизни, то ли из отвращения к ней и от предчувствия кончины. Мне его искренне жаль: может, это онкобольной, несчастный человек? Тем не менее, радости от этакого явления мало.
   В 4-й, видимо, появился проповедник – миссионер. Сектант какой-то. Вот ему не мешало бы подлечиться «на дурке»: целый день слышен его громкий, хорошо поставленный голос, о чём-то уверенно и настойчиво вещающий. Такими голосами обладали лекторы общества «Знание» и сотрудники отделов пропаганды и агитации при райкомах КПСС. Интересно, что говорит всё время он один – ни реплик, ни вопросов в ответ не слышно. А может, мужики в его палате привыкли к подобным речам и спят себе спокойно. Надо бы прислушаться – авось, и впрямь дело говорит этот Цицерон Сократович?
   Сплю я плохо, в полглаза: сосед слева храпит, и храпит художественно, с переливами и модуляциями. Мужик этот очень способен ко сну: может заснуть после подъёма, после завтрака, процедур, во время тихого часа и до него. И превосходно спит он также ночью, оглушая палату руладами.
   Нас в палате пятеро: двое башкир, а может, татар – в любом случае, по телефону они говорят не по-русски. А то, что они-вахтовики, мне к бабке ходить не надо: я их угадываю с ходу, насмотрелся за три десятка лет.
   Все они заражены видеодетективами, которые закачаны в планшеты и ноутбуки (у всех почти вахтовиков они есть, у всех! Книг вахтовики из Башкирии и Татарстана не читают с младенчества). Эти «шедевры», «выкидыши Голливуда», как говорит Михаил Задорнов, просматриваются в течение всего времени бодрствования, а значит, не менее 10 часов в сутки.
   Читает книжки в палате только один (кроме меня), самый пожилой и, очевидно, самый больной. Он передвигается, с трудом переставляя неестественно прямые ноги и шаркая подошвами.
   Храпящий сосед, когда не спит, играет в игры на мобильном телефоне или слушает музыку, надев наушники. К нему часто, дважды в день, приходит жена, типичная 50-летняя баба со следами былой смазливости. Разговоры ведутся деловые-бытовые, на некоторые реплики супружницы сосед реагирует громким матом. В речи слышны украинизмы, акцент и интонация подтверждают мою догадку о «происхождении видов».
   Разговоров в палате «за жизнь» нет, и нет ничего общего, кроме болезней, разных по названию и степени запущенности. Но и о болезнях все молчат. Толерантность, вынужденное проживание в одном, весьма ограниченном пространстве, -основа терпеливого сосуществования разных, по множеству признаков, людей.
   Завтрак – каша, булочка, масло, чай, - многих не удовлетворяет. Люди, особенно мужчины, привыкли есть плотно, с утра насыщаясь жирами, белками и углеводами. В большинстве своём это бывший рабочий класс, уничтоженный как класс, вынужденный к большим затратам энергии. А на Севере калории сгорают быстро, особенно зимой, которая длится почти 8 месяцев в году.
   Родственники приносят продукты своим болезным, но едою никто не делится,- точно так же, как и в поездах: америкосы не только уничтожили Союз, великую мировую державу; они уничтожили единство народов страны, которая вышла из бойни Великой Отечественной победителем, во многом благодаря всеобщей сплочённости, взаимовыручке, взаимоуважению. Страна распалась на множественные нации и народности, во всех проснулась «национальная гордость», нетерпимость к инакомыслящим, иначе говорящим и инаковерующим. Посмотрите на нынешнюю молодёжь: по улицам бредут молодые люди в капюшонах на головах в любое время суток, при любой погоде, в любое время года. Сотовые телефоны, плееры с наушниками, компьютеры – эти изыски цивилизации служат средствами разобщения людей, предметами гордости и источниками зависти.
   Теперь каждый стал «вещью в себе», каждый жрёт свою пайку молча и сопя, и не услышишь некогда привычное: «Прошу к нашему шалашу». У каждого свой шалаш, капюшон на весь головной мозг, на совесть и человеколюбие, на совесть и доброту.

          2.

   Женщины, привыкшие к «чайным беседам», умудряются приносить маленькие кипятильники (знаю из рассказов прошлых дней), и тогда по коридору разносится пряный дух свежезаваренного чая, а позже из палат звучат повеселевшие женские голоса вместо тусклого полушёпота. Женщины же и задают ритм в монотонной жизни отделения: персонал охотнее идёт на контакт с пациентками. Да оно и понятно – кому интересно вести задушевные беседы с мужчинами – небритыми, неухоженными и заведомо больными?
   Есть среди болезных и мои знакомые, как же без них? За то время, что я прожил в городе, немало насобиралось. Здесь Галина Андреевна, мы с ней пересекались в редакции газеты и в телекомпании, в библиотеке даже вели два вечера «По Италии» и «Шотландия – обычаи и нравы», вроде бы так. Ещё одна женщина, в годах почти моих, сторонница здорового образа жизни – мы ходили в одно время в бассейн. Тогда-то, в бассейне, мы даже словом не перемолвились, а тут разговорились как давние знакомые:
- Вы? Какими судьбами?
- Да вот, привезли и оставили: лечись, мол. Лето ещё далеко!
- Ах, как я хочу лета!
  Прислушался к лечащему врачу, Гульнаре Маратовне. Ей с виду не дашь и 23-х лет, она легка и изящна. На обходе она детально объясняет каждому результаты анализов и обследований, назначение новых лекарств и процедур, предупреждает о последствиях, возможных при нарушении курса лечения. Она не заумничает, и разговор носит деловой характер, каждое её утверждение обосновано.
   Выяснилось, что двое из моих сопалатников – инфарктники; мой храпящий сосед – самый свежий. Приходится прощать ему его храп, и сонливость его объяснима: человек приходит в себя, поэтому он пока несколько заторможен.
   Сосед у окна, пожилой – или старый? – а я-то какой? – плохо выбритый мужичок говорит «по-американски», с «кашей во рту». Знать, это последствия инсульта? Прежде чем ответить, он морщит лоб, думает и часто отвечает невпопад.
   Не знаю, как мне в эту ночь уснуть. Я-то себя больным не считаю, стараюсь создать своим инсультно-инфарктным соседям режим максимальной комфортности: не шумлю, даже свет не включаю.
   Начало мук и страданий – 22 часа, отбой. «И метели заводят весёлые прялки» … Нет, «То как зверь она завоет…». Мой сосед со свежим инфарктом, который умеет спать в любое время суток, лежит обычно на спине. Видимо, ему так легче переносить боль. Засыпая, он начинает храпеть, хрипеть, фыркать, и длится эта «музыка» бесконечно, непрерывно. Не для моих нервов это испытание. Я знаю: работал бы я физически, уставая за день – спал бы мёртвым сном. Да нет…
   И я ухожу в коридор, сажусь на стул возле лифта или на койку в конце отделения. Надо поинтересоваться, нельзя ли тут спать? Просто проводить здесь ночь, к приходу врачей убираться восвояси, в палату.
   





3.

   За первые три дня моего здесь пребывания услышал я от моих сопалатников (или однопалатников?) не более десятка фраз:
- Если чё, вот кнопка…
- На укол…
- Тут спрашивали…
- Душ работает…
- На обед! (Завтрак, ужин). Всё!
И хорошо, и прелестно: никто не лезет в душу с вопросами.
Медсестра против ночёвки в коридоре не возражала, согласившись с моими доводами, что с нарушенной нервной системой я не скоро пойду на поправку. Это Лариса Александровна, полненькая, небольшого росточка, курчавая-русая, с симпатичными ямочками на щёчках.

   А вот теперь я хочу рассказать, как я в эту «юдоль печали» свалился.
   Прихватил меня приступ стервозно-стенозный ещё в мае прошлого года и повторился несколько раз за зиму и в начале весны. Спасался я надеждой, самовнушением и самоуспокоением, пил корвалолы с валерьянками. Но три приступа за двое суток – это перебор. Иртеньев вспомнился:
Меня три раза в ЗАГС водили,
Три раза Мендельсон звучал…
   Но тут зазвучал издалека, еле слышно, печально известный марш Шопена, и я позвонил «03». Тоже трижды. Каждый раз приезжала бригада «Скорой», и быстро. Работали профессионально. Но в результате приняла меня в свои объятия больничная койка.


            «Скорая» бригада

Где вы видели такую красоту?
Голос мой диспетчер слышит за версту.
Прикатила враз бригада, развернула саквояж, -
Я вначале испугался вроде аж:
То дышал, то не дышал, и – всё путём.
«Вот сейчас ещё анализы возьмём», -
Это доктор мне сказал, а медсестра
Заявила: «Раздевайся», - мол, пора.

Сердце, лёгкие, давление и пульс…
Под язык таблетку – рассосётся пусть.
Посоветовав не есть, не пить вина,
В три минуты уложилася она.
Изучив мою аптечку, режим дня,
Заявил спокойно доктор: «Всё фигня».
Я, конечно, как сказали, поступил.
Только им же, через время, позвонил:

«Не пошли советы ваши дурню впрок –
Приезжайте, надо повторить урок».
Тут со мной никто миндальничать не стал.
Врач сразил, как говорится, наповал:
«Собирай тряпьё, талмуды, и – вперёд!
Тебе «Скорая» гарантий не даёт.
Мы уедем, ты загнёшься – всем конец!
Что, в больницу? Согласился? Молодец!»

Уложили в терапию, убеждая, вой – не вой!
Попаду ли хоть до мая
 Я домой?

                4. 

   
   Побывал я в больнице своего города в далёкие 90-е прошлого века с переломом руки. Травма была спортивная, хирурги Шадрин и Шубин собрали мои кости воедино, поколдовали с недельку и отпустили восвояси. Хирургия, да и вся больница в целом, была заведением бедноватым, со старой мебелью и неважнецким оборудованием. А врачи были уровня высокого.
   И вот, через каких-то 25 лет, я снова оказался в этом здании, обновленном до неузнаваемости. Ничего, что ремонт тут тянется несметное количество времени – бюджетники люди бедные. Лишь бы на качестве сроки не сказались, да не разворовали строители  львиную долю отпущенных средств. А персонал хороший, отзывчивый, только бумажками женщины перегружены. Но – это тоже старая русская беда, кроме дураков и дорог.

  Медработникам терапии
Жаль, не сидит с тобою медсестра
И не поит из кружечки солдатской.
А коль наступит смертная пора,
Не обряжает для могилы братской.
Всё ныне проще: скажет аппарат
Твоё давление, кондиции печёнки.
Но наш больной ни капельки не рад,
Что нет на лбу желаемой ручонки.
Сестрички милосердия рука
Дороже всех лекарств, таблеток с мазью,
И оставалась многие века
Бойца с целительною силой связью.

И если растерять души тепло,
Прервётся нить, и доброта растает.
Да будет в помыслах у вас светло –
 Целители, кто сирых воскресает!

 А то, что в конце смены у них накапливается усталость, раздражительность, проскальзывающие сквозь добродушие – это не удивительно: попробуй, поработай с больными, капризными, ущербными людьми, волком взвоешь! Я бы не смог быть медиком. Точно, нет.
  Деловито – спокойная процедурная медсестра Динара, привлекательная и скромная.
   Я спросил:
- А что на вашем родном языке ваше имя обозначает?
Цепочку, составленную мной, Динара подтвердила:
- Золото!
   Всё верно: «динар» (тюркск), «талер» (средне-верхненемецк) – «доллар» - родственники. Всё, что имеет отношение к деньгам, в этом мире взаимосвязано.
   Она неулыбчивая и сосредоточенная. На шутки не реагирует. Я знаю, что женщинам Кавказа и Востока шутить, кокетничать, отвечать на комплименты нельзя- «харам». Чего не скажешь об их джигитах, которые чувствуют себя в России (Сибири), как дома и поведением сдержанным не отличаются. Обкуренный сопляк кавказской национальности в лифте хвастался: мол, ваши девки все дешёвые, их пачками валить можно. Он сюда только ради этого и приехал. Угрюмый мужик с 5-го этажа проворчал:
- Это тебе всё мрази попадались, шлюхи не подмытые, отбросы, как ты сам. У себя в горах ты на ком тренировался – на козах или на овцах?
   Сопляк промолчал, только зыркал затравленно. Они только в стае волки, поодиночке чаще всего – шакалы.
   Нравится, что и техработницы зачастую тоже молодые, стройные, и работают без тени уныния на лице, бодро и споро. Их, должно быть, трое – одинаково резвы и сдержанны, молчаливы. Может, им претит должность и звание «младший медицинский персонал»? Но я не замечал, чтобы кто-то ими помыкал, давал указания: видно же, что обязанности свои они знают прекрасно, а в надзоре не нуждаются.  Полы в отделении без изъянов, из цельного линолеума, и хорошо, что не деревянный, иначе сколько бы пришлось его скрести!
   Стало мне легче на третий день, а в четверг Гульнара Маратовна обещала мне «увольнение» на выходные. Значит,  надо получить одежду, собрать «выходные» таблетки, уточнить отпущенное мне время.
   Данил Владимирович, зав, подтвердил обещание Гульнары, но предупредил: физических нагрузок не допускать, гулять медленно, не нервничать.
   И много ли надо человеку? Немного сочувствия, пара добрых слов, терпение в разговоре – это психологическая и вербальная терапия, вкупе с медицинской, медикаментозной – сила великая! Хочется благородные поступки совершать…но – впереди ряд процедур, и пребывать мне тут еще не менее недели.
   И опять-таки к чеховской «Палате №6». Помните, как доктора Андрея Ефимыча обманом заманили во флигель для умалишенных, смотритель Никита вначале « по обыкновению, вскочил и вытянулся».
 Что было потом? «Никита быстро отворил дверь, грубо, обеими руками и коленом отпихнул Андрея Ефимыча, потом размахнулся и ударил его кулаком по лицу,…и в это время почувствовал, что Никита два раза ударил его в спину».
   Этот пассаж к чему? Очень противно, когда один человек обретает над другим хоть какую-то власть. Тогда душонки мелкие и злобные стараются добиться этой властью хоть малую квоту выгоды, демонстрируя своё преимущество над существом, от него зависящим. 
Это свойственно мелким чиновникам, торгашам (я не сказал – продавцам), уборщицам. Упаси Бог наших докторов от такого низкопадения!
   Не знаю, найду ли я ещё то-либо примечательное в столь однообразной и рутинной жизни, как пребывание в больнице. Но, честно говоря, я был настроен намного пессимистичнее. Спасибо всем медикам за то, что я ошибся…

5-10.04.2015
Когалым

   
   


Рецензии