Болгарский рассказ об эффективности и компетентнос

Болгарский рассказ об эффективности и компетентности.

Утро застало меня врасплох. Уже пропели все петухи, а я всё ещё лежал под тонким одеялом, мучительно досыпая после ночи, когда я не отрываясь смотрел и слушал на канале "Культура" фестиваль джаза. Наконец, я еле-еле перевалил ноги на пол и медленно встал. Воды на втором этаже нашего болгарского дома ещё не было, поэтому пришлось спуститься вниз и набрать кастрюльку из потемневшего латунного крана. Вода нехотя грелась на электроплите, словно выражала своё водяное недовольство моим неприемлемым поведением. Два яйца толкнули друг друга коричневыми бочками и прижались к стенке кастрюли в тоскливом ожидании своей неминуемой участи.

Мне удалось лишь попить воды, когда я услышал, как снизу меня кто-то зовёт. Наспех надев рабочие шорты и футболку, я вышел на террасу. У подножия крутой, по-болгарски, лестницы стоял невысокий опрятный старичок. Впрочем, старичком в полном смысле этого слова его назвать было нельзя. Он был начисто выбрит, его седые длинные волосы аккуратно зачёсаны на бок, прикрывая наметившуюся надо лбом лысину. Он был одет в спортивные штаны и тёплую клетчатую рубашку. Это был Васил Опев. Я познакомился с ним, когда он пришёл в гости к нашей соседке Тане. Он тогда пришёл со своей сестрой. Они принесли Тане щенка, чтобы заменить любимого Таней, отравленного злым соседом, "болона".

Тогда-то Таня и позвала меня в гости, чтобы познакомиться. Он представился Василом, и я ещё даже не подозревал, с кем имею дело. Впрочем, инициатором знакомства, как выяснилось, был сам Васил. Слух о том, что русский Андрей купил в Калофере дом и теперь его ремонтирует, прошёл по городу давно. Но только теперь, после того, как местный народец засёк нас с Юлей с планшетами в руках, рисующими городские пейзажи, Васил решил нанести визит. Идти прямо ко мне он, почему-то, постеснялся и нашёл повод через щенка прийти к Тане.

После обмена именами, Васил сообщил, что он "дизайнер". Я с энтузиазмом сунул ему свою руку, сообщив ему, что мы с ним коллеги. Во взгляде его поселилось недоверие. Только значительно позже я понял, почему. Как бы то ни было, поболтав ещё минут двадцать и выпив принесённый Таней чай, Васил с сестрой церемонно удалились. На прощание Васил сказал, что как только он будет готов, обязательно пригласит меня в гости "на чай". С тех пор прошла почти неделя.

И вот теперь он стоял на бетонной плитке около нашего болгарского дома и радостно улыбаясь, говорил мне, чтобы я прямо сейчас же спускался и шёл с ним "на чай". Я мгновенно прокрутил в голове, что яйца будут вариться ещё минут пятнадцать, как минимум, потом я буду ещё их есть столько же, а значит Василу придётся подождать ещё полчаса. Но бодрый старичок не принял никаких моих извинений и твёрдо настаивал, чтобы мы прямо сейчас вместе пошли к нему. Мне пришлось выключить электроплитку, надеть рубашку поприличнее и джинсы. Только после этого, уже голодный, я спустился вниз.

Васил не отходил от лестницы, словно бы я мог сбежать куда-нибудь в другое место. По пути он пообещал меня заодно накормить, чтобы я мог с ним побеседовать. Мы прошлись по самым крутым лестницам и закоулкам Калофера минуты четыре, прежде чем вышли на прямую улицу, где стоял дом Васила. Оказалось, я много раз проходил мимо его дома, любуясь необычно крупными ярко-оранжевыми цветами, которые пышной шапкой накрывали изящные кованые ворота его ограды. Теперь же мы вместе вошли через калитку во двор, стараясь не задеть головами огромные оранжевые колокольчики-граммофончики.

Васил остановился во вдоре, среди пышных зелёных листьев каких-то зарослей, которые заполоняли всё свободное пространство. Важно растягивая слова на гласных и едва грассируя на согласных, он продемонстрировал мне своё превосходное владение русским. Он явно хотел меня поразить. Судя по его рассказу, все эти заросли им тщательно продуманы и даже явились показательным примером ландшафтного дизайна в каком-то болгарском журнале. Я внимательно осмотрел его двор. С улицы невозможно было предугадать, что увидишь внутри.

Я уже заметил, что в Болгарии это всегда так. Дома построены таким образом, что на улицу выходит боковой фасад, который редко украшают окна - одно или два. Главный же фасад всегда выходит во двор, и именно двор явялется всегда самым интересным. Участок Васила имел сложный рельеф. Уровень поднимался в двух направлениях и имел довольно сильный перепад - метра полтора на пятнадцать метров своего протяжения. В глубине участка стоял второй дом, к которому вела уютная тропинка. Этот второй дом был совсем не похож на первый, выходящий фасадом на улицу. Оказалось, что это дом его родителей, дом старинной болгарской архитектуры, представитель эпохи Болгарского национального Возрождения.

Васил предложил сначала посмотреть этот памятник архитектуры, прежде чем садиться за стол. Я уже начал ощущать голод, но не согласиться я не смог. Я уже сообщил Василу, что закончил архитектурный институт, после чего совершенно непозволительно было бы пренебречь знакомством с таким сооружением. Мне, конечно, было интересно, но в последние 15 лет меня больше интересуют люди, чем дома. Однако, я не стал разочаровывать Васила.

Этот дом, действительно, был памятником архитектуры - жить там было нельзя. Всё свободное место занимала старинная мебель. Все стены были увешаны картинами. Это были репродукции с картин старых мастеров, сделанные под размер оригинала и помещённые в рамы "под старину". Множество горшков с разнообразными цветами и просто растениями стояли через каждый метр. Васил внимательно следил за моей реакцией. Я не стал притворно ахать, заметив лишь, что деревянный диванчик у входа меня заинтересовал. Васил удовлетворённо отреагировал замечанием, что это единственный аутентичный предмет мебели местных мастеров, всё остальное ему пришлось подбирать в софийских комиссионках. Выходило, что тест на профессионализм я прошёл.

После небольшого обсуждения проблемы сохранения старины мы поднялись на второй этаж в его собственный дом. В этом доме все стены также были увешаны картинами одна вплотную к другой. Соседство их порой удивляло. Матисс переглядывался с Левитаном, а Пикассо с работами самого хозяина. Места здесь было немного больше. В приличного размера гостиной стоял комод, рядом плетёный диван чёрного цвета. У противоположной стены выдавалсь вперёд небольшая чугунная печь, без которой зима в Калофере невозможна. А в центре комнаты стоял обеденный стол, который уже был сервирован к нашему "чаю".

Пока чайник закипал, Васил показал мне многочисленные фотографии, стоявшие повсюду в рамках: на комоде, на небольшом дополнительном столике в углу, на узких подоконниках. На всех фотографиях была изображена одна и та же величавая женщина. Наслушавшись соседских сплетен о нетрадиционной ориентации хозяина, я недоумевал. Такое обилие фотографий этой женщины явно указывало на ложь этих слухов. Пока Васил возился с заваркой чая, я успел получше рассмотреть фотографии. Некоторые из них оказались цветными, но большинство были чёрно-белые, стало быть, явно из прошлого века.

На всех фотографиях была одна и та же женщина. Что впечатляло, так это разнообразие её нарядов. То это было элегантное современное платье, то шикарный наряд с какой-то невообразимой шляпой, а то явно возрожденческое платье со шлейфом откуда-то из барокко. Среди многочисленных изображений незнакомки я заметил один двойной портрет. На фото, сделанном в ясный солнечный день стояли рядом совершенно счастливые уже знакомая мне "незнакомка" и молодой парень с пышной гривой волос, в стиле второй половины 70-х, и густыми чёрными бровями. По ним-то, до сих пор густо затеняющих глаза Васила, я и узнал хозяина дома. На фото Васил был на полголовы ниже статной красавицы, составлявшей ему пару. Глаза обоих светились от счастья и лица улыбались. Я взял фото в руки.

Васил подошёл неслышно сзади и тихо заметил, - "Да, это она!", - как будто я уже должен был знать всю историю его жизни. "Она ушла почти десять лет назад. До сих пор ей нет равных." Я стоял молча, не показывая своего недоумения. Наконец, хозяин счёл нужным разъяснить мне, что же я увидел на фото. "Это Великая Болгарская певица Гена Димитрова", - уже громко и увернеее заявил он, добавив после секундной задержки, - "А я был её дизайнером, шил для неё всю одежду: и сценическую и повседневную". Он молча взял у меня из рук фотографию и поставил на место - куда-то позади другой, большой, изображавшей Гену в образе из какой-то оперы.

Мы сели за стол напротив друг друга. Васил постарался для этого приёма. Он раздобыл где-то настоящую рассыпную заварку индийского чая, что в Болгарии сделать очень не просто. Теперь же он разлил готовый чай по стаканам в кружевных металлических подстаканниках и разложил на тарелке крошечные бисквитики и печенюшки. Я так проголодался, что набросился на эти крохи. Дав мне возможность немного утолить голод, Васил начал свой длинный рассказ.

Он родился и вырос здесь, в Калофере, в старинном болгарском городке, расположенном прямо посреди страны, самом центре Балканского хребта. Городок этот издавна развивался как центр швейного дела. Здесь повсюду имелись домашние мастерские, где ткали прочную льняную ткань. Во времена турецкого владычества (которое болгары считают чёрным временем в 300 лет) в Калофере уже была швейная фабрика, которая обшивала всю турецкую армию. Во времена социализма отсюда отправляли в СССР по 600 000 мужских рубашек в год. Традиции швейного дела до сих пор поддерживает в Калофере среднее специальное учебное заведение, единственное в стране, где обучают модельеров. Его-то и закончил когда-то сам Васил.

Его мать была известна своей тягой к искусству. Она, как и многие местные хозяйки ткала полотна, шила из них и вышивала одежду. Кроме того, она занималась лозоплетением, и изящный чёрный диванчик, стоявший рядом со мной, оказался её произведением. Поэтому Васил с детства шёл по художественной тропе. После Калоферского швейного училища его направили на учёбу в Московский текстильный институт, учиться на модельера высшего разряда. Это было настоящим счастьем для молодого Васила. Он попал в Москву на рубеже 60-х и 70-х. Тогда Московский текстильный институт был ведущим центром моды в СССР. Там собирались самые талантливые и способные.

По словам Васила в их стенах частенько появлялся сам Косыгин, потому что он был тоже текстильщик. Так или иначе, золотое время первой половины 70-х сделало своё дело. Васил получил свой диплом, навыки поведения в кругу бомонда и опыт в моделировании  элитной одежды. Такой ценный человек не мог оставаться незамеченным на Родине, и после нескольких месяцев его определили в мастерскую при Софийской опере, где в это время и пела Гена Димитрова. Васил был настолько поражён этим знакомством, что его голос до сих пор слегка дрожит, когда он говорит о Гене. Она мгновенно стала для молодого кутюрье кумиром деятеля искусства и культуры.

Через несколько лет он стал её личным кутюрье, и уже не работал в мастерской оперы, хотя пользовался её услугами. Вместе с Геной он разъезжал по всему миру. Гена выступала в Ла Скала, в Метрополитен-опера, в опере Пармы, Вероны, Вены, в оперном театре Ковент Гарден в Лондоне. Повсюду они были неразлучны, несмотря на то, что Гена была замужем. Васил так изучил все особенности её тела, все изгибы и размеры, что мог уже на память нарисовать любой эскиз к её нарядам. В свою очередь Гена везде, где бы они ни были, всегда объявляла, что автором её костюмов является Васил, и что они пошиты в Болгарии.

Один случай из этой головокружительной карьеры особенно запал в душу Василу, и он остановился на нём подробнее. В 1983 году Гену пригласили петь в знаменитом Королевском театре Ковент Гарден в Лондоне. Она должна была исполнить одну из главных ролей в опере "Сельская честь". Васила же вместе с ней не пригласили. Была ли это случайность или же проявление английской спеси, теперь уже не имеет значения. В этом спектакле события происходят на острове Сицилия, среди итальянских крестьян. Как выразился Васил, это первая опера, где главным героем была итальяская мафия. Постановщики оперы решили ограничиться лишь одним сценическим костюмом для Димитровой, так как она исполняла роль сельской девушки. А посему решили не тратиться на её личного кутюрье, Васила, сидевшего сейчас передо мной за столом.

Конечно, Васила это обидело, да и Гену тоже. Она так привыкла к Василу, что носила одежду, сделанную по его эскизам не только на сцене, но и в повседневной жизни. 10 лет они работали бок о бок. И, когда Васил рассказывал мне всё это, по его грустному, но одухотворенному лицу я понял, что красавица Гена осталась его первой и единственной любовью. Он так и не обзавёлся семьёй, и сейчас живет в полном одиночестве.

Но, вернёмся в Англию 1983 года. Костюмы для участников должны были пройти худсовет, как это принято во всех театрах. Сценический наряд Гены забраковал режиссер-постановщик, причем забраковал довольно жёстко. В нем Гена совсем не походила на молодую итальянскую крестьянку, а скорее напоминала лондонскую светскую даму - с таким шиком был сделан костюм.

Ещё несколько попыток исправить ситуацию не привели к успеху. Главреж возвращал Гену назад со сцены. Приближалась уже генеральная репетиция, а платье сельской девушки из Сицилии никак не получалось. Швейный цех Королевского театра Ковент Гарден и его модельеры терпели неожиданную и досадную неудачу. В этот момент Гена не выдержала и сказала продюсерам, чтобы ей привезли её любимого Васила.

За маэстро отправился муж Гены. Он привёз Васила из Софии прямо в знаменитый Лондонский театр. Васил сказал, что времени было настолько мало, что пришлось включить форсаж. Его идеи и рассуждения были просты. Он вспомнил, что Сицилия и Калофер находятся почти на одной широте, а значит, средневековая одежда должна быть примерно одинакова. Он стал подробно и тщательно вспоминать, что носила его мама в молодости. Таким образом, он нарисовал эскиз платья в коричнево-чёрных тонах с растительным орнаментом.

Но нарисовать было мало. Главреж принимал весь образ артиста - в костюме, на сцене, с декорациями. Василу дали несколько швей. Для ускорения процесса он перенёс свою мастерскую прямо в швейный цех театра. К генеральной репетиции платье было готово. Ковент Гарденский главреж был в полном восторге от сценического образа Гены. Её грациозная фигура идеально вырисовывалась на фоне декораций сельской Сицилии. Так болгарский кутюрье, получивший образование в Московском текстильном институте превзошёл своих лондонских коллег.

По просьбе Гены Васила оставили в Лондоне на премьеру спектакля. А после этого они с Геной были приглашены на приём английской королевы. Про сам приём Васил говорил неохотно. Царственная особа не произвела на него впечатление большее, чем любимый клиент. Да и всё их общение ограничилось лишь приёмом из рук английской королевы чайного прибора с чаем. Гораздо больше ему понравилась экскурсия по королевскому дворцу и саду, включая королевскую картинную галерею. Об этом Васил вспоминал с блеском в глазах. Тем более, что такой чести они удостоились по личной инициативе королевы Великобритании.

Время, казалось, остановилось, засохло вместе с крохотными пирожными на столе. Васил же начал показ своих графических работ. Красота горной природы, местные достопримечательности, - всё это послужило ему натурой. Как сказал автор, - "Нет ни одной работы просто из головы". Тонкие и нежные рисунки, словно вышедшие из-под женской руки, послужили иллюстрациями для двух книг стихов местного поэта Христо Йотова, изданных в 2015 году. Щедрый Васил тут же подарил мне по экземпляру.


Затем наступил черёд его работ для театра. Сценические костюмы Годунова, старца, всевозможных оперных героев ярким парадом сменяли друг друга. Не только любимая Гена, оказалось, получила своё сценическое облачение. Васил сказал, что работ у него осталось мало, так как местный музей и музеи Софии купили у него самые значимые работы. А Софийский музей купил ещё и сами костюмы. Как пошутил Васил, друзья его называют единственным дизайнером, чьи костюмы ещё при жизни выставлены в музее. Из-за этого старые знакомые часто спрашивают его, жив ли он ещё, так как обычно такой чести удостаиваются работы кутюрье лишь после их кончины.

Впрочем, это была не слишком удачная шутка Васила. Его светлое лицо вновь погрустнело, когда он встал, чтобы налить мне очередной стакан чаю. Он снова подошёл к столу, стоящему у стены, и взял в руки самую лучшую большую цветную фотографию Гены Димтровой. "Да, это она...", - задумчиво произнёс он. Я скорее почувствовал, чем услышал, окончание его фразы, будто бы зависшее в воздухе между мной и им, но так и не прозвучавшей, - "... моя первая и единственная любовь".