Немного о моей маме

Так выглядела моя мама в далеком 1946 году.

Сегодня 10 апреля 2016.
Мамы нет ровно 1,5 года.

Мы с женой Надюшей съездили на кладбище. Поправлять могилку не пришлось: за прошедшие две зимы холмик нисколько не осел, не потерял своей формы.
А на соседних могилах, даже более поздних, не помогают и мраморные плиты…

Она работала всю жизнь. Даже тогда, когда ни на какой работе не числилась. Во время войны ушла из лаборатории в цех, на электролизные ванны, потому что там были выше пайки, а нужно было помогать родителям, у которых было еще 12 детей. Окончив всего семь классов, дослужилась от копировщицы и машинистки до начальника отдела. После выхода на пенсию вместе с мужем буквально поселилась в ленточном сосновом бору на турбазе недалеко от станции Ремовская, на границе Казахстана и Алтайского края. А после смерти моего отца в 91-м и вообще перестала приезжать домой, в Усть-Каменогорск.

Вышитые ею картины, скатерти, салфетки и ковры (она вышивала и простым, и «болгарским» крестом, нитками «мулине»), некоторые сохранились. А парочку картин мы с женой подарили своим друзьям, и теперь они в специальных рамах украшают их интерьер.
Вязала пуховые платки из ангорки и серой шерсти. Настоящие, «оренбургские».

По штатному расписанию на турбазе должны быть 3 сменных сторожа и 3 истопника в зимний период. Мама все делала одна, и зимой, и летом. Уголь для топки привозили, а дрова мама заготавливала сама. Это – кроме уборки коттеджей и двора, выдачи и приема белья постояльцам, походов в Михайловку или Ремовскую за продуктами.
А сколько она успевала набрать и насушить грибов! Этот запах сушеных маслят, сложенных в полотняные мешки, я помню до сих пор.

Однажды директриса турбазы устроила своего сына, бугая лет 22-х, на мамино место сторожем и истопником. Не справился, разморозил систему. Так что после ремонта снова стала работать мама, которую все в округе иначе, чем «Степановна» и не называли.

Бывало и так:
Приезжаю навестить маму. Везу с собой продукты, бутылку водки. Вечером садимся за стол, выпиваем «за приезд сына». Мама говорит:
- Сынок! Я тут опять сосенку сухую свалила. Что по тоньше, уже распилила и перетаскала, а комель-то остался. Не поможешь завтра?
- Да какой разговор! Завтра и сходим!
Приходим назавтра с двуручной пилой по прозвищу «Дружба-2». Лежит бревно в обхвате больше полутора метров и длиной несколько метров. Пилим, пилим…
- Мам! Давай перекурим! Уже все очки потом залило!
- Так ты отдохни, сынок!
И продолжает пилить одна, пока я высасываю сигарету.
Думаете – могучая женщина была? Ага, могучая. У меня рост 172, а она мне подмышку умещалась! Да и было ей в то время уже за 80.

Моя мама, Сукманова Антонина Степановна, родилась 25 июня 1922 года. В сорок первом  работала на Никель-комбинате в г. Орске Оренбургской (Чкаловской) области. Обучалась стрельбе из снайперской винтовки на курсах Ворошиловских стрелков.

В 1942 году, когда ей исполнилось 20 лет, был организован Воронежский фронт, и мама была призвана в действующую армию. Где конкретно воевала, точно не знала: куда привезли, там и воевала. Знала только, что местность была ровная, но лесистая. Недолго, правда, пришлось бить врага. Мой (тогда, естественно, еще будущий) отец, Капустян Алексей Васильевич,  был начальником  лаборатории металлов на том же Никель-комбинате. Все штатные сотрудники ушли на фронт. В лабораторию присылали школьниц, и ему очень не хватало квалифицированных работников, без которых невозможно было обеспечить качество выпускаемого оборонного металла. Он написал в Наркомат обороны, и мою будущую маму вернули на комбинат.

Однако прежде чем вернуться в тыл, она повоевала в качестве снайпера в течение июля и августа 1942 года. До 1954 года (пока не стали изымать  оружие у рядового состава) у нас на стене в квартире (жили мы тогда в г. Чимкенте, на улице Водопьянова, 6) висела  мамина снайперская винтовка с зарубками на цевье. Всего зарубок было 17. 13 коротких и 4 длинных. Мама объясняла, что короткие – это убитые офицеры, а длинные – немецкие снайперы. То есть она выиграла в 4-х снайперских дуэлях.

Те, кто думают, что у снайперов были особые привилегии, конечно, правы. Да только отчасти. Конечно, снайперам положен был спец. паек, и место в блиндаже обеспечено отдельное. Все это так. Но вот перед выходом «на точку» нельзя было ни пить, ни есть по крайней мере сутки! Причина понятна: нужно лежать часами, не шевелясь. Кто шевельнулся – домой уже не вернулся.
 С тех же курсов, что и моя мама, ушли на фронт 26 человек. Вернулись четверо. Но до 55-го года не дожил никто. Это маме моей так повезло, что зимой воевать не пришлось. А те, кто лежал часами в снегу, получили кто воспаление легких, кто – туберкулез…

К сожалению, из-за маленького срока службы, военной неразберихи, да и, чего уж там, полной незаинтересованности моих родителей в признании собственных заслуг в те годы, никаких документов об этом периоде у мамы не осталось. Тыловые награды – эти сохранились, поскольку вручались либо на комбинате, либо уже после войны. Конечно, сами медали мы с братом растащили на свои мальчишеские нужды, не задумываясь об их ценности. А коробочки и удостоверения, в основном, уцелели. Ну, послевоенные, «юбилейные», вообще не в счет.

Мама прожила 92 года. И, кажется, была счастлива.