Последняя исповедь

                Из книги «Звезды Ямала»

Алим Дыбрин, можно  сказать,  – ключевая фигура, открывающая  неизвестные  страницы жизни Евгения Федоровича  Козлова.  Человек  исключительной  порядочности и  честности, занимавший немалую  должность - председателя Новоуренгойского исполкома городского Совета, Алим Георгиевич работал с Козловым,  когда  последний  одновременно  был  первым секретарем Надыма  и Нового Уренгоя,  принимал судьбоносные  для  городов решения  и  стал  опальным.
Это была   последняя встреча Дыбрина с  журналистом,  которого  интересовала эпоха «динозавров». Он был  тяжело болен;  говорил спокойно,  часто покашливая, иногда  останавливался,  чтобы  перевести дыхание. Человек, несомненно,  мужественный,  он  прошел весь курс химиотерапии, надеялся на лекарство какого-то профессора,  которое  ему  привозили из  Ростова, но  легкие отказывали ему.  Мы  сидели одни  в комнате,  никто  не  прерывал,  не  мешал вести  разговор о  прошлом. В  историческом  отрезке, о  котором  шла  речь, были   и отрицательные  герои,  он  переспросил  меня:
-  Вы хотите, чтоб  я  назвал  фамилии?
-  Как  вы  решите, -  ответила  ему.  В  принципе,  за  давностью  событий уже  не важно  было,  кто  оклеветал,  кто  предал. Для  меня  важно было  восстановить те  самые  недостающие  звенья  в  цепи  событий,  понять мотивы,  суть.  Когда  рассказ  Алима  Георгиевича  приблизился к повествованию далеких драматических  дней в жизни  и его  и Козлова,  он  не  прерываясь  продолжил его,  называя имена  и фамилии людей,  сыгравших   неблаговидную  роль. Было  понятно ему  и мне,  что  он больше никому не  сможет  и  не расскажет это – жизнь  подошла  к  концу. Когда  я  расшифровывала запись,  слышала характерное  покашливание,  слышать это было  странно и  тяжело,  потому  что Алима  Георгиевича  уже  не было. Мне  бесконечно жаль,  что нет  благожелательного,  симпатичного,  сдержанного и умного человека.
  Красивым  старым  славянским  именем  нарекли  его  родители – Алим. Это  потом оно  перешло к  кавказским, азиатским  народам, трансфовмировалось в  Алика.  У  Дыбрина  была  и  одна  из самых древнейших профессий -  строитель.  Начинал  свой  трудовой  путь  с каменщика третьего  разряда,  прошел  все  ступени – был  мастером, прорабом, начальником  отдела, укса, строительного  управления,  управляющим  треста. Сколько  помнил  себя  по  молодости, всё  рвался  на  Север. Непреодолимое  желание: ему  предлагали  после  учебы  поехать в Ленинград,  Москву строить, а он  выбрал Кандалакшу,  что в Мурманской  области. Мотался  по  побережью Северного ледовитого океана -  от  норвежской  границы до  острова  Панкратьего на  Новой   Земле и до Диксонского  радиоцентра.  Все  маяки по  побережью  его  были.  Люди  очень душевно  красивые были. И в  армии служил  на  северах -  в  Североморске на  подводной  лодке. Североморск  был  благославенным; здесь он  встретил свою  единственную  любовь  и  Надежду  всей  жизни – они  поженились. Как  бывшему  моряку  на  «гражданке» ему  поручили  навигационное  строительство. С каким-то особым  подъемом относился к  работе, которая  представляла  не малое  поле – от  северной  точки Сопочной  Карги и  далее по  всем  островам, где есть   маяки. В  свой  Есиноватый  вернулся с  семьей в  связи с  крайними  обстоятельствами – простудился  и заболел.  Но   Север продолжал  набатом  звать  его. Когда  друг  детства Геннадий  Ильич  Ширенко,  работавший управляющим  треста « Надымгазпромстрой»,  предложил  Алиму  Георгиевичу поехать в  Надым, он не  раздумывал,  принял  как  давно  решеное.
Он  принял на себя самую  трудную – производственную  часть в  реализации  проектов заказчиков, строили вторую,  пятую УКПГ.  Затем состоялся  выход на  Уренгойское  месторождение, и возглавил  аналагичный  по  профилю трест «Уренгойгазпромстрой».  По рабочим  делам  он   постоянно  встречался с Е.Ф.Козловым.
-   Однажды он  пригласил  меня, - вспоминал  Дыбрин, - и  сказал буквально  следующее: «Есть такое  мнение:  назначить  вас председателем горисполкома.»  Так  началась  наша  совместная  работа.  И с первого  дня  у нас  с ним как-то в  унисон  получалось.
 Многих  проверял Север своими экстримальными условиями.  Однажды,  когда  чуть  не  разморозили Уренгой. Этот факт  известен.  Круглыми сутками  работали.  Мы  вместе  с Евгением  Федоровичем по  каждому  дому,  по  каждому  стоячку  проходили,   проверяли -  не замерзает  ли  кто,  с людьми  разговаривали. Моих  детей  забрал к  себе  в вагончик  водитель, жена  на  операции  на Большой  земле,  сам  спал в  машине.  Тогда  воспаление  легких хватанул. Все  тогда  словно  проявились: кто в бане  прятался, а  кто  зубами  на холоде стучал.
 Козлов был достойным человеком и  политиком. Надо  заметить, что далеко  не  многие  политики  так  себя  ведут. Особенно в  те  времена  по  отношению к советским  органам. Он давал  свободу,  и мы  находили общий  язык.   Вместе, вплотную  проработали  три года и  не  было  случая,  чтобы  он вклинился,  вмешался,  очень  умело,  без  шума,  крика,  каких-то эксцессов направлял.  При подготовке исполкома возьмет  материалы,  почитает, даст  грамотный  совет,  если  необходимо.
 Проблем  было  много.  Ленинградцы подключились к  проектированию,  разработке  генерального  плана. Так  что  совместных  дел было  предостаточно. Если  по  каким-то  вопросам  не  было общего мнения,  обсуждали,  но это  было без  всяких «подножек». В  одном  мы  были  едины:  город  должен   быть  в одном  месте, единым  «пятном»,  тогда  будет  красиво. Хотя  одно  время  он  был за  три  «пятна»,  как  сейчас:     южная  часть, средняя,  северная,  разделенная  речкой, виадук,  мост, объезды.  В  вопросе выноса  железной дороги  за  город мы с  Евгением  Федоровичем   были  едины. Даже  директор  института  ЛЕНЗНИИЭП соглашался, не  останавливая разработки   генплана, дать нам  возможность  освободить площади  от  вагон-городка и двухэтажной  застройки.  Возможность  такая  была. За  фатальную  неизбежность оставить дорогу в  городе  были  только минтрансстроевцы.  Они  никак  не хотели  увести  дорогу  за  город,  ссылаясь на то,  что  сорвут  поставки грузов. Мы с  Козловым  потратили много  сил  и энергии на  поездки в Москву,  разговоры  в  Росгражданстрое,  Госстрое,  на  самом  высоком  уровне. На  последнем  совещании в  Росгражданстрое   присутствовал я  один,  выступил,  схему  показал, каким  образом город  предлагает   вынести железную дорогу,  мы  трассу  пробили. Объездная  дорога  была  за  болотами,  вблизи Северных  электрических  сетей  проходила,  и  выходила  к той  дороге,  которая  уже  существует. Сказал,  что  здесь  присутствуют  люди,  которые  видели,  что никаких  геологических  изысканий  там не  нужно делать. Меня  поддержал министр   Миннефтегазстроя Владимир  Григорьевич Чирсков. Было  принято  решение вынести  дорогу  по  предложенной  схеме. После совещания я  остался с  председателем Гражданстроя,  спросил,  когда  забрать  протокол. Он  ответил, что  приходи завтра,  протокол  будет  готов.  Я  пришел на  следующий  день,  и  меня  сразу  ребята  из отдела    предупреждают,  что  случилась беда,  вмешались  партийные  органы  области в  лице  второго  секретаря.  К  сожалению,  я  давно знал,  что  есть партийные органы,  которые  ведут  себя не  всегда  как  положено. Это я знал…  Так  на  самом  финише  мы  потерпели  фиаско.
Свое  место партийного   работника   Евгений  Федорович знал.  Работать с ним   было  приятно.  Ни  разу  не  слышал  от  него жесткого  слова. Работали    на равных. Даже  в  мелочах  был  предупредительным и деликатным.  Места  тогда  были  строго  определены,  расписаны.  На всевозможных заседаниях, бюро его  место за  столом,  моё -  рядышком,  с  одной  и с другой  стороны  - оба  секретаря.
 Или,  скажем,  заседания   штаба. Я  был  председателем  штаба  по  строительству  города.  С  первого  колышка практически  пришлось  его  строить.  Евгений  Федорович штабы  не  пропускал  никогда, за  редким  исключением,  по  какой-то  причине,  и  то звонил,  предупреждал.  Подправлял кое-что. Потом  бразды  правления  я передал начальнику  Главуренгойгазпромстроя Андрею  Ивановичу  Наливайко.  Штабы  проходили  очень  интересно и  вопросы  помощи обсуждались  всегда.  Сейчас  трудно  сказать,  какие  вопросы  не  решались,  начиная  с забивки  свай  фундаментов и заканчивая  самыми  сложными. В аэропорту  хоть  и «деревяшки»  поставили,  но  это  на  какое-то время   спасло:  пилоты  получили  гостиничку, размещен  был персонал,  диспетчерский  состав.  Газовики  на меня  здорово обижались. На  социальную структуру  деньги  не   выделялись, и я  забирал    практически  силовым  методом первые этажи пятиэтажек под  магазины,  которые  существуют  и  сегодня. Позабирал   кирпичные  вставки, деревянные  застройки -  всё  отдал  под  соцкультбыт,  магазинчики. Конечно,  они  шумели  на  меня.   Южная часть  практически вся  застроена  было  при  мне.
Одна  обида осталась  у меня,  такая  несправедливость допущена. За это  на меня   и  Иван Спиридонович Никоненко иногда дулся. Понятно,  кто  имеет  деньги,  тот   и бал  заказывает. И  посему всеми  благами  от  газа   по  сегодняшний день пользуются   газовики.  А  УКПГ, компрессорные,   город – всё  сделано  руками строителей.  Почему  они  не пользуются  этими благами?  Так  нельзя,  несправедливо.
-  Ты  сам  строитель, строителей превозносишь, -  говорил Иван  Спиридонович. Я  соответственно  отвечал, -  Они  тебе делают. Да,  ты  платишь,  но это они с вагончиками идут в голую  тундру. Ты  не  тащищь  ничего, приходишь – тебе  уже  всё  подготовили, и  теплый  балок,  и  столовую.
Три  года с Козловым  проработал и всего год с  Геннадием Олейником.
Алим  Георгиевич в  полной  мере ощутил кадровую номенклатурную политику  партии,  когда  толкового  специалиста не  мог  принять, а рекомендованного  верхними  структурами,  но бестолкового,   приходилось  принимать   на  работу. Намучился с такими  управленцами,  которые ничего  не  понимали «ни в  строительстве,  ни в  газе,  ни в унитазе»,  уровню должности  своей не отвечали,  и дальше   гулянок, и  собственной  выгоды ничего   не  видели. Рассказывая  об   интригане, пристроенным заместителем  председателя исполкома, который  писал  пасквильные  письма во  все  инстанции на Е.Ф. Козлова,   Дыбрин назвал  его  фамилию.  При этом  оговорился:
-  Этот  человек нужен  вам  в  книгу? Этого  негодяя не  хочется  и  называть.
В  самом  деле, зачем он  нужен нам  всем?  Свистодырочкины,  как  говорила моя  мама,  всегда  были,  или, как   одни  мой знакомый называл таких -  Вася Пупкин.  Так этот  Свистодырочкин или Вася Пупкин писал  и  в  ЦК партии,  и  в  Комитет партийного  контроля,  ездил в  Москву,  сидел  в ресторане с  одним  из  работников этого  Комитета. Кляузы   проверяли: дарили  ли  Козлову  в его  юбилей ружьё,   чеканку и прочее  -  писал,  что  в голову взбредет. Дыбрин с  ним  разговаривал, увещевал:
-  Что же  ты  творишь? Ты  должен  быть на этой  должности  незапятнанным,  ты  мараешь  себя.
Но, увы,  не возымело.  По  «следам»  Свистодырочкина потом  вызывали  на   разборки Алима  Георгиевича,  исключили  из  партии Евгения Федоровича,  а  затем на  заседании КПК «за  пять  минут исключили»  и Дыбрина.
- Такие  обстоятельства показывают  силу той  власти,  которая  была, - как бы  подведя  черту тому  периоду, произнес Алим  Георгиевич. Потом  два  года его  восстанавливали в  партии. Восстановили с  прерванным  стажем. Достоинство и характер,  которые с  детства  воспитали  в  нем  родители, и с  которым   шел  по жизни, проявил  он в  этот  момент,  не  взял   такой  партбилет:
- Зачем  мне  такой  партбилет? Вы  глупость  сотворили,  и я  категорически  возражаю, -  сказал  он в  парткоме.
Потом  его  пригласили получить билет уже с ликвидацией   разрыва в стаже. На  что Дыбрин  ответил:
- Теперь я  не  пойду. И  отправлю тот  билет,  который  есть у меня.
-  Вы  не  согласны  с  политикой  партии? -  спросили  его.
-  Я  не  с партией  не  согласен.  Не  согласен  с определенными  партийными  деятелями.
 После  этого  он сдал свой  партбилет и  написал,  почему и  отчего  выходит  из  партии.
Оценивая тот период жизни, Дыбрин срезюмировал:  Козлова  «ушли»,  но в этом  деле его мало было,  практически  нет; система  партийная  была  гнилая.  Однажды корреспондент  Центрального    телевидения  задал  ему  вопрос, в  обиде  ли он  на  партию,  на  что Дыбрин  ответил:
- Сорок  лет, как ни как,  в партии был. Нет, я  на  партию  не в обиде.  В  обиде  на тех  лиц,  которые  сидели  там, на  верху, и  не  моглди   разобраться,  кто  прав,  кто  виноват.  Не  могли   разобраться в той  системе,  которая  была.
- Мы  по-человечески,  нормально  работали  с Евгением  Фёдоровичем,  сумели много  сделать. На  износ,  можно  сказать, трудились.  И всё время у  всех  на виду,  во всех  ситуациях как  часовые, зато злые  языки  определили,  что  мы  кроме  водки  ничего  не знали.   Работа  была  адская,  что  на стройке,  что в исполкоме. По жизни у меня никогда  не было  конфликтов с вышестоящим  руководством. И в  исполком  мне  очень  не хотелось  идти председателем,  меня  в  буквальном  смысле  слова,  истязали: в  Тюмени  то  в  обком,  то  через  площадь  в  исполком  курсировал,  пока    уговорили.  Главное -  такие  города  построили!
  В  сумерки  уходил день,  когда  мы  шли  с  Алимом  Георгиевичем по  улице котеджного поселка.   На  прощанье  пожал  руку, кроме «Спасибо!»,  мне  нечего  было сказать этому   мужественному  и  всё  понимающему  человеку. Все ободряющие  пожелания,  слова  надежды были  не  уместны.
  За  них, за Дыбрина,  Козлова и  сотен  других,  говорят  дела.  Не зря  прожита  жизнь,  о  них  помнят в  Надыме  и Уренгое. Им,  их  героическому  преодолению,  созидательному  подвигу  признательны северяне.