Вопрос веры

Если мне приходится ехать куда-то на поезде, то я всегда стараюсь купить билет в вагон класса «СВ». Нет, это не кич, это, скорее, необходимость. Если я куда и езжу, то только по работе. Ночной переезд, с утра встречи, всё такое. Понятно, что за ночь хотелось бы нормально выспаться, чтобы не выглядеть назавтра как смятый кусок бумаги. Поэтому я и выбираю «СВ». Например, в плацкартных вагонах, одновременно полных детей, скачущих по всем подряд, пьяных мужиков, каждую минуту ходящих покурить и за добавкой, а также обязательных «дембелей» и пары пузатых храпунов, с этим постоянным хлопаньем дверьми тамбура и туалета нормально не поспишь. Если, конечно, сам не подпадаешь под одну из этих категорий. В купе – история аналогичная. Заходишь в купе – там сидят три уже довольно неадекватных мужика, а стол заставлен несчётным числом бутылок и завален надорванными пакетами с закусочкой. На ночь эта дружная компания закрывает дверь (это же купе, как дверь не закрыть), и ты лежишь среди ароматов перегара, немытых потных тел, старых носков и киснущих в жаре продуктов. Как вариант – в купе может оказаться маленький ребёнок (а, ещё, как вариант, сразу несколько). Ну а монстры вроде «Люкса» меня не прельщают, естественно, из-за цены. Вот и остаётся «СВ».
Показав наряженной в синюю форму проводнице билет с паспортом, я прохожу в своё купе. Третье по счёту. Дверь открыта. Внутри сидит человек. Он смотрит в окно, на столе перед ним – выцветшая газета с потёртостями на сгибах. Рядом – сложенные очки. Я здороваюсь с ним и закидываю наверх свой портфель. Он негромко отвечает на приветствие и снова смотрит в окно. Там, за стеклом, по перрону ходят люди. Вот внушительных размеров семейство пытается разглядеть на нашем вагоне номер. Вот весьма нетрезвый мужик, опёршись на здание вокзала, крутит в руках билет и мутным взглядом смотрит на поезд, явно пытаясь понять, куда ему надо идти. Вот солдаты закидывают коробки с продовольствием в вагон. Вот ведут огромного сенбернара в ошейнике. Вот несётся большая толпа цыган, загруженных сумками, баулами и детьми, мчится по асфальту. Глядя на всё это, я снова радуюсь, что не еду в плацкарте.
Смотрю в окно некоторое время, наблюдаю за жизнью с той стороны. По вагону разносится голос: проводница просит провожающих выйти. Вдали слышен гудок. Скоро тронемся.
Опускаю глаза на газету, лежащую на столе перед моим соседом. Старый, затёртый номер. Не думаю, чтобы он лежал здесь с прошлого рейса, в вагонах подобного класса такое нечасто увидишь. Значит, газета принадлежит соседу. Видимо, она что-то для него значит, раз он носит её с собой. Может быть, заметка про него, его жену или ребёнка. Или интервью с любимым артистом. Кто знает.
- Далеко едете? – спрашиваю я его.
- До конца, - отвечает он и продолжает смотреть в окно. Глаза, кажется, перебегают с одного лица на другое.
- Я тоже.
Ну вот, собственно, и поговорили. А о чём ещё можно поговорить с незнакомым человеком, если только не ищешь себе собутыльника на время поездки. Как-то не в моих правилах заводить такие знакомства. Всё равно больше этого человека я не увижу. Так к чему лишние разговоры.
Мельком осматриваю соседа. Обычно со мной ездят люди, которые, как бы это сказать, соответствуют статусу вагона, что ли. А точнее, цене на билет. А глядя на соседа, я думаю, что для него поездка в двухместном купе – дело большое. Одет просто, да и из вещей у него с собой всего лишь небольшая спортивная сумка. Не скажу, что он одет неопрятно, просто как-то… неприметно, что ли. Хотя, кто знает, может быть он, подобно мне, выбирает «СВ» как самый оптимальный вариант. Скорей всего, так и есть.
Чувствуется лёгкий толчок, и перрон за окном медленно поплыл мимо нас. Вот кончилось огромное здание вокзала, и уже видна привокзальная площадь с памятником на ней. Вдали – автобусы, трамваи, машины, снующие повсюду пешеходы. Ещё дальше – десятиэтажные здания, за которые неторопливо садится летнее солнце.
Сверху негромко гудит кондиционер. Ах да, вот и ещё одно очко в пользу класса вагона.
Город за окном начинает редеть, появляется всё больше частных построек. Дальше – пара дачных посёлков, а за ними уже потянутся леса и поля. Один и тот же привычный маршрут, по которому я езжу пару раз в месяц.
В купе заглядывает проводница. Проверяет билеты и с неестественной улыбкой исчезает за дверью. Сосед продолжает молча смотреть на дома, мелькающие за окном.
От нечего делать думаю, что можно было бы и почитать. Достаю сверху свой портфель, и тут же вспоминаю, что у меня с собой всего лишь одна книга, причём не самое лёгкое чтиво. Ну, что поделать, буду читать её. Положив книгу на стол, закидываю портфель наверх.
- Вы – верующий человек? – раздаётся голос у меня за спиной.
- Что, простите? – говорю я, садясь на место.
- Вы – верующий? – повторяет свой вопрос мой сосед.
Я мельком смотрю на книгу, лежащую передо мной на столе.
- А, это вы из-за Библии? – я стучу ногтем по обложке. – Нет.
- Совсем ни во что не верите? – интересуется сосед. Замечаю, что пальцы его начали медленно перебирать уголки страниц газеты.
- Ну как Вам сказать, - отвечаю я. – Я, по большей части, не верю тому, что написано здесь, - снова стучу по обложке. – Не верю в описанные здесь события. Особенно Ветхий завет меня смущает. Например, те товарищи, что жили по семьсот лет. По мне, человеческое тело на такое неспособно просто. Да и представьте, что такое прожить столько лет. Это же как всё вокруг надоесть успеет. Если, конечно, не впадёшь в маразм лет за шестьсот до смерти, - мой сосед слегка растягивает губы в улыбке. – Ну или тот же потоп. Представляете, каких размеров должно быть построенное из дерева судно, чтобы на нём уместились все виды проживающих на Земле существ, да ещё и с запасом продовольствия. Или вот история с Каином и Авелем. Они же были детьми Адама и Евы, первых людей на Земле, так? Один убил другого, так? Остались только Каин и ещё брат его. Как его? Сиф, да. Спрашивается – откуда взялись последующие поколения людей?
- Ну, в Библии сказано, что у Адама с Евой потом родились ещё и дочери, - говорит мой сосед, кивая на книгу перед нами.
- Ага, хорошо, - отвечаю я. – Но давайте обратимся к генетике. Налицо у нас множественные кровосмесительные браки, которые, по идее, должны были кончиться вырождением. Ан нет, того не случилось.
- Значит, Вы верите в науку? – спрашивает сосед. – В теорию Дарвина, например?
- Нет, - говорю я. – Вот и тут я не верю тоже. Знаете, она, теория эволюции, вещь, конечно, интересная, но далека от совершенства. Что мы имеем по ней? Что виды происходят один от другого, так? Что некогда существовавшие одноклеточные организмы за миллиарды лет эволюцировали в млекопитающих. Тоже сказочка какая-то, честное слово. Ну вот возьмём, к примеру, цепочку ДНК. Ну как может из ничего появиться такая сложная и совершенная система, несущая в себе огромный запас генетической информации.
- То есть, Вы считаете, что жизнь на Земле не появилась сама собой?
- Именно, - я щёлкая пальцами. – Живые организмы появились здесь по чьей-то воле. Может быть - Бога, может быть - инопланетян. Но и они же откуда-то взялись, ведь так?
- Тогда почему Вы читаете её? – показывает он на Библию.
- Скорей, из интереса, - отвечаю я.
- Не самое подходящее для того чтиво, - замечает он.
- Согласен. Может быть, я ищу здесь ответа на эти вопросы.
- Говорят, в Библии есть ответы на все вопросы. Только надо их найти.
- Возможно, - соглашаюсь я. – Но читать её, надо признать, нелегко. Слог тяжёлый. Да и многие эпизоды, как Вы уже заметили, вызывают у меня сомнения. Хотя, например, мне нравиться история с уничтожением Содома и Гоморры. Конечно, маловероятная история, я имею в виду серу, льющуюся с неба, но посыл – огромен. Жалко, что в нынешнее время об этом забыли.
- Понятно, - вздыхает сосед. – А как Вам самая главная история Библии?
- Вы это про Христа? – говорю я.
- Да.
- Хм… честно говоря, не знаю. В наше время развелось столько «детей Божьих» и «вторых пришествий», что уже не знаешь, чему и верить, - я открываю Библию, начинаю медленно её перелистывать.
- А всё-таки? Как Вы считаете, сын Божий действительно жил среди нас? И Его действительно распяли, после чего Он воскрес?
- Не знаю. Но я не отрицаю факта, что мог в те времена жить человек, которого звали Иешуа Га-Ноцри, и который ходил средь людей и проповедовал. Может быть, у него были некоторые экстрасенсорные способности, не спорю. Но, по мне, большая часть приписываемых ему чудес – выдумка чистой воды. Особенно его воскрешение.
- А вдруг это хула? – спрашивает меня сосед.
- Не знаю, не знаю. Сейчас развелось столько хулителей, утверждающих, например, что у Христа были потомки. По мне – так это просто люди, которые стараются сделать деньги на пустом месте, затронув тему, которая близка многим из нас. Скандал из ничего – и ты миллионер.
- Так кому же верить?
- Вопрос веры – это личное дело каждого. Человек сам решает, во что ему верить, а во что – нет. Одни не верят в Бога, но при этом верят Правительству, другие вспоминают о Боге лишь перед смертью, третьим вообще плевать на всё, они верят лишь себе. Вера – вещь весьма неоднозначная. С одной стороны, мы привыкли верить только тому, что видим собственным глазами. И когда по телевизору показывают какого-нибудь чудака, утверждающего, что его похитили зелёные человечки, мы в душе над ним смеёмся. Потому что не верим ему, поскольку сами мы этих ребят в тарелках не видели. И только если они приземлятся у нас перед носом, мы, может быть, и поверим в их существование. С другой стороны, есть те вещи, которым мы верим и которые мы воспринимаем как должное.
- Например? – спрашивает сосед.
- Ну, - я щёлкаю пальцами, словно подбирая нужный пример. – Вот возьмём тот же Благодатный огонь, что появляется перед Пасхой в том храме в Иерусалиме. Нам, вроде, и не показывают, как он там сам собой загорается, просто выносят факела из комнаты, но мы верим, что он сам и загорелся. Да и сама Пасха. Верующий человек, или не верующий, а праздник этот отмечает, и яйца красит, хотя может и не верить в историю про покрасневшее яйцо. Как и в историю с Воскрешением.
Мой сосед молчит некоторое время. Он одевает очки, поправив их на переносице. Открывает свою газету, ближе к середине задерживается на одной из страниц. Видимо, читает. Я смотрю на темнеющее за окном небо, мелькающее за макушками деревьев.
К нам заглядывает проводница, спрашивает, не хотим ли мы чаю. Нет, спасибо, говорим мы, и она удаляется.
- Как Вы думаете, - говорит вдруг мой сосед. – У него были потомки?
- У Христа? – переспрашиваю я, и он кивает. – Как Вам сказать? Я не знаю, где был Христос до своих тридцати трёх лет. Так что мало ли что.
- А Его апостолы? У них ведь были дети?
- Вполне может быть, - говорю я. – Они же, всего Его двенадцать апостолов, жили обычной жизнью до встречи с Ним, так? - Сосед кивает. – Так что не исключено, чтобы самые обычные люди оставили после себя наследников.
- А как насчёт Иуды Искариота? – интересуется сосед.
- Вот с ним, конечно, всё проще. Помните, тут сказано, что детей у него не было, - я снова стучу по обложке. – Как и не было у него братьев и сестёр. Я помню, было что-то там нечисто в его отношениях с родителями. А вот насчёт детей… ну, не знаю. Бытует мнение, что сам Бог не хотел, чтобы этот человек произвёл потомство, дескать, настолько он был чёрен и гнил душою. Хотя, знаете, получается забавная штука: Господь не хотел, чтобы Иуда оставил после себя кого-либо, но при этом не помешал ему предать Иисуса, то есть своего, божьего, сына. Эдакий парадоксик получается. Помнится, Иуда вскоре после казни Христа повесился, но, кто знает, как он жил до встречи с Ним.
Сосед на некоторое время замолкает. Изредка поглядывает на газету, но больше смотрит в окно. Потом поворачивает ко мне голову и говорит:
- Знаете, хочу Вам рассказать небольшую историю. Может быть, Вы мне не поверите, но, как Вы сами заметили, верить или нет – это дело личное.
- Рассказывайте, - говорю я. – А там будет видно. Всё равно спать ложиться ещё рановато, а читать что-то не очень хочется.
- Хорошо, - кивает сосед. – Сколько себя помню, мы постоянно куда-нибудь, да переезжали. Поживём где-то год или два, и снова пакуем вещи. Когда мы приезжали на новое место, местные ребятишки меня спрашивали, не военный ли мой отец, раз мы долго не живём на одном месте. Ан нет, он был обычным бухгалтером. Когда мне стало интересно, я подошёл к нему и спросил, почему мы так часто переезжаем. А он в ответ сказал, что мне этого не понять. А мать велела мне не приставать к отцу. Когда я подрос, я стал замечать, что куда бы мы с отцом не шли, нам в след постоянно смотрели люди. Смотрели нам в спину и о чём-то говорили между собой. Я как-то сказал об этом отцу, а он посоветовал мне не обращать на это внимания. А через некоторое время мы опять переехали. Когда я вырос, отец как-то зашёл ко мне в комнату и сказал, что будет лучше, если я уеду. Уеду куда-нибудь подальше, хоть на другой конец страны. Он сказал мне, что так будет лучше для меня. Если хочешь жить нормально, сказал он, уезжай. Я послушался, и мы не виделись почти десять лет. И за это время они почти не писали мне писем. А те, что приходили, были без обратного адреса. Когда я писал им, мои письма возвращались назад с пометкой, что адресат переехал, куда – не знаем. Вот такая у нас была односторонняя связь. А однажды мне пришла телеграмма от матери. Там было написано, что с отцом плохо, и он хочет меня видеть. Ещё там был адрес. Я бросил всё и приехал. Отец и вправду был плох. Когда я подошёл к его кровати, он сказал мне, что у него есть тайна. Тайна, из-за которой мы постоянно переезжали. Я спросил его, что это за тайна, а он, не отвечая, спросил меня, знаю ли я, кто такой Иуда Искариот. Я ответил, что знаю, он ведь сам мне о нём рассказывал. Это хорошо, что знаёшь, сказал мой отец. Ведь мы с тобой, сказал он, его прямые потомки. Я ему не поверил, сказал ему, что он бредит. А он рассказал мне о том, что вот так же, сорок лет назад, ему то же самое поведал его отец, мой дед. Все мы, кто по отцовской линии, все мы носим в себе его кровь, сказал мой отец. Вот так, из поколения в поколения, от отца к сыну, мои предки рассказывали друг другу, что за человек был в нашем роду. И так – на протяжении почти двух тысяч лет. Отец сказал мне, что это было известно только им и их жёнам, и то не всегда. А как-то раз, сказал отец, он был подвыпивши и поведал об этом одному приятелю. А тот оказался человеком болтливым, и вскоре от отца все отвернулись. Люди стали его избегать, стали показывать на него пальцем. Вот поэтому, сказал отец, мы и переезжали с места на место. Куда бы мы ни приехали, люди там каким-то образом узнавали нашу семейную тайну. И отец снова начинал чувствовать травлю. Люди относились к нему так, словно это он предал Христа, а не какой-то его далёкий предок. Он не мог уже спокойно пойти куда-то, не мог затеряться в толпе. Ведь люди знали, чья кровь в нём течёт. Вот именно поэтому, сказал мне отец, мы и переезжали. Он хотел жить спокойно, и он желал спокойной жизни мне. Он старался защитить меня от этих людей. Поэтому он и посоветовал мне уехать подальше, убежать от этой семейной тайны, от этого семейного проклятия. Как же мне быть теперь, спросил я отца. Ведь люди знают эту правду и обо мне. Мне теперь тоже нужно срываться с места, спросил я.  А отец улыбнулся и посоветовал мне никому об этом не рассказывать. Просто забудь. Тогда зачем ты мне рассказал об этом, спросил я отца. А он ответил, что он всегда чувствовал в себе вину за то, что моя жизнь толком не сложилась. Он желал мне добра, и потому увозил нас в другие города, снова и снова, но в итоге я не нашёл себе ни друзей, ни любви. Ведь при постоянных переездах отношений не построишь, сказал он. Теперь, когда ты обо всём знаешь, сказал он, прости меня. И, не успев услышать ответа, он затих. И так и скончался. Позже я подошёл к матери и заговорил с ней о нашем с отцом разговоре. Он бредил, спросил я её. А она ответила только одно: «Если бы». Попрощавшись, я уехал, чтобы жить дальше своей жизнью. А потом заметил, что люди смотрят на меня странно. Я понял, что они добрались и до меня. И мне тоже пришлось переехать. Собрать самое необходимое и уехать, подальше от всех. Вот и сейчас я снова в переезде. Я еду на новое место и уже заранее знаю, что через некоторое время на меня начнут показывать пальцем.
Он смолкает. Я молча смотрю на него, не зная, что сказать. А он снова теребит краешек газеты, перебирая пальцами уголки страниц.
- Вы простили отца? – спрашиваю я.
- Да, - кивает сосед. – Я поверил ему, и простил его. В какие-то моменты я думаю, что на его месте я бы поступил точно так же. Однако, для себя я всё решил по-другому.
- Как?
- Знаете, ведь мне уже за сорок, я у меня до сих пор нет ни жены, ни детей, - говорит он.
- Вы решили прервать на себе род? – спрашиваю я.
Он снова кивает.
- А как же ваши родные братья и сёстры? Или хотя бы двоюродные?
- Все мои предки по отцовской линии, - говорит он, - у всех из них было не более одного ребёнка. Тоже такая семейная особенность, вроде того. Конечно, все они хотели больше детей, но над ними висело это наше проклятие. А потому, чем меньше детей, тем меньше забот.
В коридоре гаснет свет. За окном уже совсем стемнело.
- Видимо, пора ложиться спать, - говорит мой сосед. – Надеюсь, я Вам не сильно наскучил своим рассказом.
Засыпая, я думаю об истории моего попутчика. Правда или же нет в его словах? Ведь в Библии сказано, что у Иуды не было детей. Или были, но просто там это не отмечено? В этой книге и так много недомолвок и полунамёков, может, и здесь вся история не рассказана до конца. Тогда почему составители не стали упоминать потомков этого апостола? Чтобы люди не знали, что среди них может жить человек, чьим предком был тот, кто предал Христа? Сделано ли это в целях того, чтобы не показывать, что и грешники плодятся на этом свете? Или же факты сознательно искажены, чтобы дать невинным потомкам пожить спокойно? Кто знает. Но даже если этот человек, что тихо сопит на соседнем сиденье, и вправду является потомком Иуды, то я ему не завидую. Конечно, дети не должны отвечать за грехи отцов, но в его случае это правило, похоже, не действует. Он, как и все его предшественники, живёт затравленной жизнью, хотя его вины в этом нет никакой. Просто в его роду был человек, предавший Христа.
Когда проводница тихонько толкает меня в плечо, за окном уже светло.
- Через час прибываем, - говорит она и удаляется.
Я смотрю на соседнее сиденье. Оно пустое. Спортивной сумки наверху тоже нет.
Мой сосед сошёл где-то ночью, пока я спал. Почему он это сделал? Побоялся, что подкрадусь к нему и задушу как единственного потомка подлого предателя? Кто знает.
На столе лежит газета. Его газета. Я открываю её и начинаю листать старые потёртые листы. Ближе к середине мои глаза видят заголовок:
«Самый большой грешник».
Вначале статьи приведён социологический опрос о том, кого люди считают самым известным и самым большим грешником. И там, среди ряда имён (Гитлер, Сталин, Иван Грозный), первое место занимает тот самый апостол-предатель. А дальше – ряд писем читателей, где они размышляют о том, что бы они сделали, если бы им встретился потомок Иуды. И, надо заметить, тёплого приёма я нигде не заметил. Статью подытоживают слова о том, что, слава Богу, Иуда Искариот не оставил потомков, ибо сам же Господь того и не допустил.
Я откладываю газету в сторону и смотрю в окно. Там уже видна граница города. Скоро выходить. Я встаю и заправляю постель, иду в туалет. По возвращении я переодеваюсь и достаю сверху портфель. Открыв его, я тянусь за Библией на столе и ложу её внутрь.
Надо будет потом перечитать её повнимательней, думаю я, и закрываю замки на портфеле.

11-13 июля 2011