Тобиас Вулф. Пуля в мозге. Перевод с английского

Андерс добрался до банка только перед самым закрытием, поэтому, конечно, очередь была бесконечной, и он застрял позади двух женщин, чей громкий, глупый разговор привел его в кровожадное настроение. Он и так-то никогда не был в хорошем настроении, этот Андерс —  книжный критик, известный своей усталой, элегантной жестокостью, с которой он расправлялся почти со всем, что рецензировал.

Очередь по-прежнему обвивала заградительный канат двойным кольцом, но одна из кассирш выставила в своем окошке табличку «закрыто» и пошла вглубь помещения, где прислонилась к столу и принялась болтать с клерком, тасующим какие-то бумажки. Женщины, стоявшие перед Андерсом, прервали разговор и наблюдали за кассиршей с ненавистью.

 - Красота, –  сказала одна из них. Она повернулась к Андерсу и добавила, уверенная в его согласии, –  принцип «все для клиента» в действии.

Андерсе тоже чувствовал все растущую ненависть к кассирше, но немедленно перенес ее на стоящую перед ним  нахалку, посмевшую призвать его в свидетели.

  - Чертовски несправедливо, – сказал он. – Просто трагедия. Если они не отрезают здоровую ногу, или бомбят вашу родную деревню, то закрывают окошко посреди рабочего дня.

Она стояла на своем.

 - Я не говорю, что это трагедия, – сказала она. – Я просто думаю, что это отвратительное отношение к клиентам.

 - Непростительное, – сказал Андерс. – Видит Бог.

Она втянула щеки, но посмотрела мимо него и ничего не сказала. Андерс видел, что другая женщина, ее подруга, тоже смотрит мимо него. А потом кассиры перестали делать то, что они делали, и клиенты медленно повернулись, и наступила тишина. Двое мужчин, одетых в черные лыжные маски и синие деловые костюмы стояли около двери. Один из них прижимал к шее охранника пистолет. Глаза охранника были закрыты, и губы его шевелились. Другой мужчина держал в руках обрез.

 - Держите рот на замке! –  сказал человек с пистолетом , хотя никто не говорил ни слова. –  Если кто из кассиров поднимет тревогу,  вы все трупы. Понятно?

Кассиры кивнули.

 - Браво, – сказал Андерс.  – Трупы.

 Он повернулся к женщине перед ним:

 - Отличный сценарий, правда? Поэзия ножа и кастета.

Она смотрела на него глазами утопающего.

Человек с обрезом толкнул охранника на колени. Он передал ружье партнеру, заломил руки охранника назад и защелкнул на запястьях наручники. Ударом между лопатками он уложил охранника на пол. Потом забрал у напарника ружье и направился к воротам, преграждающим путь вовнутрь. Он был низкого роста, тяжел и двигался со странной медлительностью, почти с безразличием.

 - Откройте ему, – сказал его партнер.

 Раздалось гудение, человек с ружьем открыл ворота и побрел вдоль линии кассиров, вручая каждому плотный мусорный мешок. Дойдя до пустого окна, он посмотрел на человека с пистолетом, и тот сказал:
 
 - Чья станция?

Андерс наблюдал за кассиршей. Она прижала руку к горлу и повернулась к клерку, с которым разговаривала. Тот кивнул.

 - Моя, – сказала она.

 - Тогда быстро подними жопу и иди наполни мешок.

 - Вот видите, – сказал Андерс женщине перед ним. – Справедливость восторжествовала.

 - Эй! Умник! Я разрешал тебе разговаривать?

 - Нет, –  сказал Андерс.

 - Тогда захлопни еб-льник

 - Слышали? – сказал Андерс. –  Умник. Прямо как в «Убийцах»

 - Пожалуйста, замолчите, –  сказала женщина.

 - Эй, ты глухой или что? –  человек подошел к Андерсу и ткнул его пистолетом в живот, – Ты думаешь, я шутки шучу?

 - Нет, – сказал Андерс, но ствол щекотал как жесткий палец, и он едва сдержался, чтоб не  захихикать. Все это время он заставлял себя смотреть человеку в глаза. Они были хорошо видны сквозь отверстия в маске: бледно-голубые, с воспаленными веками. Левое веко дергалось. Дыхание его остро пахло аммиаком, и это поразило Андерса больше всего. Ему уже становилось страшновато, и тут человек снова ткнул его пистолетом.

 - Я тебе нравлюсь, умник? – сказал он. – Хочешь у меня отсосать?

 - Нет, – сказал Андерс.

 - Тогда не смотри на меня.

Андерс устремил взгляд на его блестящие туфли.

 - Не туда. Вверх. – человек сунул пистолет Андерсу под подбородок и давил, пока Андерс не уставился в потолок.

Андерс никогда не обращал особого внимания на эту часть банка, помпезного старого здания с мраморными полами и барьерами и колоннами, с позолоченными завитками над окошками кассиров. Куполообразный потолок был украшен мифологическими фигурами, на чье мясистое,  задрапированное в тоги уродство Андерс бросил взгляд много лет назад, и с тех пор отказывался замечать. Теперь у него не было выбора, кроме как тщательно изучить работу художника. Это было еще хуже, чем он помнил, и выполнено с абсолютной серьезностью. У художника было всего несколько трюков, и он использовал их снова и снова - некий радужный румянец на нижней стороне облаков, лукавые взгляды через плечо на лицах амуров и фавнов. Потолок был переполнен различными сюжетами, но тот, который зацепил взгляд Андерса, был о Зевсе и Европе. Зевс был изображен в виде быка, поедающего глазами корову из-за стога сена. Для того, чтобы придать корове сексуальности, художник провокативно изогнул ее бедра и дал ей длинные загнутые ресницы, через которые она смотрела назад на быка со знойным призывом. Бык ухмылялся, и его брови были выгнуты. Казалось, он вот-вот похотливо засвистит.

 - Что  смешного, умник?"

 - Ничего.

 - Надо мной смеешься? Думаешь, я клоун?

 - Нет.

 - Выебываешься?

 - Нет.

 - Выебнись еще раз, и ты труп. Капиш?

Андерс прыснул. Закрыл обеими руками рот и сказал: "Извиняюсь", а затем фыркнул беспомощно сквозь пальцы и сказал:

 - Капиш - о Боже, капиш, –  на что человек поднял пистолет и выстрелил Андерсу прямо в голову.

Пуля пробила череп Андерса, пропахала борозду в его мозге и вышла за правым ухом, оставляя осколки кости в коре, мозолистом теле, базальных ганглиях и таламусе. Но прежде чем все это произошло, вторжение пули в мозг создало потрескивающую цепь ионных транспортов и нейротрансмиссий. Эта цепь образовала своеобразный рисунок и по счастливой случайности вызвала в памяти давно забытый летний день около сорока лет назад. Пуля двигалась со скоростью девятьсот футов в секунду, и это был вялый, черепаший темп,  по сравнению с синаптическим вспышками, мелькающими вокруг нее. Иными словами, попав в мозг,  пуля попала под влияние внутримозгового времени , что дало Андерсу более чем достаточно досуга созерцать сцены, которые, пользуясь ненавистной ему фразой, "прошли перед его глазами."

Стоит отметить все, что Андерс не вспомнил, учитывая то, что он вспомнил. Он не вспомнил свою первую женщину, Шерри, или того, что безумно любил  в ней, прежде чем это стало его раздражать - ее бесстыдную похотливость, и особенно  веселую фамильярность с его членом, который она называла г-н Крот, как в "Ого, похоже, г-н Крот хочет играть" или "Давайте спрячем г-на Крота!" Андерс не вспомнил свою жену, которую также любил, прежде чем она извела его своей предсказуемостью, или свою дочь, теперь угрюмую профессоршу экономики в Дартмуте. Он не вспомнил себя, стоящего под дверью дочерней комнаты и слушающего, как она отчитывает своего плюшевого медведя за шалости и описывает поистине ужасающие наказания Лапа получит, если не исправится. Он не вспомнил ни одной строчки из сотен стихов, которые  в юности выучил наизусть, чтобы в любое время по собственному желанию вызвать у себя мурашки –  ни "А он застыл на пике Дариена", ни "Мой Царь и Бог ", ни "Все крошечки мои? Все, ты сказал? О адский коршун! Все?” Ни одной из них он не вспомнил; ни единой.

Андерс не вспомнил мать, перед смертью говорящую об отце: “Надо было зарезать его во сне."

Он не вспомнил профессора Джозефса, рассказывающего классу, что афинских заключенных в Сицилии освобождали, если они могли читать Эсхила; а затем самого читающего Эсхила, сходу, по-гречески. Андерс не вспомнил, как щипало его глаза в ответ на эти звуки. Он не вспомнил, как был удивлен, увидев имя сокурсника на обложке романа вскоре после окончания университета, или какое уважение он почувствовал после прочтения книги. Он не вспомнил, как приятно ему было сообщить сокурснику о своем уважении.

Андерс также не вспомнил, как женщина разбилась насмерть, прыгнув с крыши дома напротив  всего через несколько дней после рождения его дочери. Он не вспомнил, как кричал: «Господи, помилуй!" Он не вспомнил, как намеренно въехал на отцовской машине в дерево, как три полицейских били его ногами по ребрам на антивоенном митинге, или как просыпался от собственного смеха. Он не вспомнил, когда начал смотреть на кучу книг на рабочем столе со смесью скуки и страха, или когда стал ненавидеть писателей за их написание. Он не вспомнил, когда все стало напоминать ему о чем-то еще.

Вот то, что он вспомнил. Жара. Бейсбольное поле. Желтая трава, шорох насекомых, он стоит, прислонившись к дереву, пока соседские мальчишки собираются для дворовой игры. Он слушает, как другие сравнивают, кто лучше, Мантл или Мейс. Они обсуждали эту тему все лето, и это утомило Андерса, давило как жара.

И вот подходят два последних мальчика, Койл и его двоюродный брат из Миссисипи. Андерс никогда раньше не встречался с двоюродным братом Койла и никогда  больше не встретится с ним. Он здоровается вместе с остальными, но не обращает на него особого внимания до тех пор, пока все не разбились на команды, и кто-то спрашивает двоюродного брата, в какой позиции он хочет играть. "Шорт-стоп", – говорит мальчик. –  "Шорт-стоп лучшЕе всех." Андерс поворачивается и смотрит на него. Он хотел бы, чтобы мальчик повторил то, что только что сказал, но не хочет переспрашивать. Остальные посчитают его выскочкой, издевающимся над чужой безграмотностью. Но это не так, совсем не так – Андерс странно возбужден и приподнят двумя последними слова, их неожиданной чистотой и музыкой. Он выходит на поле в трансе, повторяя их про себя.

Пуля уже в мозге; ее нельзя опередить навсегда или уговорить остановиться. В конце концов, она сделает свое дело и оставит уставший череп позади, волоча за собой, как хвост кометы, память и надежды и талант и любовь в казенный мраморный зал. С этим ничего не поделаешь. Но сейчас у Андерса еще есть время. Время для теней лечь на траву, время для привязанной собаки лаять на летящий мяч,  время для мальчика на правой стороне поля  постукивать по ладони  почерневшей от пота перчаткой и тихо повторять, лучшее всех, лучшее всех, лучшее всех.


Рецензии
На это произведение написано 7 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.