Территория СПИД

               
Посвящается шахтёрам погибшим на трудовом посту
в шахте Букачача. Вечная память.



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая.

На последние дни июня обрушился дождь. Поначалу  мелкий и игривый он построил радужный мост через реку Быстрянку, отполировал крашенные черной, красной железные крыши домов, прибил пыль на грунтовых дорогах. Возможно, он так бы и занимался своей тихой работой, но с севера придвинулись огромные черные тучи. Они зацепились за крутые прибрежные сопки на той стороне реки Быстрянки, сгрудились, мешая, друг другу как будто льдины в речном заторе и, сердито погромыхивая, излились густыми холодными струями воды. Дождя ждали. С ранней весны не было осадков, и тайга радостно было распушившаяся навстречу короткому сибирскому лету, недоуменно остановилась в своем разбеге, поникнув всеми своими листочками и иглами. Травы в широких поймах стали отдавать желтизной и река, широко и мощно разлившаяся от таянья снегов весной, сузилась, обнажив широкие гладкие валуны, крупную гальку перемешанную с песком и илом, набухшие стволы деревьев, принесенных откуда-то вешней водой.


Довоенные, рубленные из толстых бревен дома старого шахтерского поселка Приреченска, кем-то и когда-то прозванные крейсерами в густых струях воды действительно казались армадой кораблей идущих сквозь непогоду к одной им известной цели. Все живое попряталось в свои жилища. Только стадо коров, застигнутое врасплох, сбилось в кучу в густом березняке. Старый поселок Приреченск, укрывшись от северных ветров за крутобокой сопкой, своими улицами как ступенями полого спускался в сторону реки и останавливался у заросшего густым кустарником пустыря, за которым виднелись крыши частных домов. Они соединенные кривыми улочками-переулочками без всякого порядка рассыпались вдоль реки, образуя собой небольшую деревню. Улица, на которой жил Никита, упиралась одним концом в высокие могучие сосны – за ними виднелось белое здание детского дома, а другим выходила на асфальтированную дорогу, что вела в новый Приреченск или город, пятиэтажные дома которого хорошо были видны со старого Приреченска. Многие жители старого Приреченска перебрались в городские апартаменты, оставив полусгнившие крейсера догнивать свой век.


Никита с неохотой откинул теплое одеяло. Не хотелось окунаться в сырую прохладную промозглость комнаты. Одевшись в заботливо приготовленные матерью штаны и рубаху, заправив постель, он вышел на кухню. Здесь было теплее. Отец как обычно сидел у печи, покуривая маленькую трубочку, покашливая и часто сплевывая в стоящее ведро. Дым он выпускал в приоткрытую дверцу печи. Трубочку Егор Иванович заправлял турецким табаком, перемешанным  одному ему известными таежными травами, пытаясь хоть как-то облегчить работу отравленных легких.  Мать ласково улыбнулась сыну:
– Что, соня, проснулся? В такой дождь хорошо спиться, – проговорила она, взъерошив непокорные, черные, давно не стриженые волосы на голове у сына.
Не по возрасту высокий, хорошо сложенный он смотрел на мать из-под широких отцовских бровей серыми серьезными глазами.
– И в кого ты у нас такой неулыбчивый? – вздохнула Марья Сергеевна.
Никита подошел к окну и приложил руку к холодному  стеклу, в который с улицы нескончаемыми струями хлестал дождь.
– Вот и кончилось лето. Теперь не покупаешься, – разочаровано как-то по детски, что совсем не подходило такому рослому юноше, сказал Никита.
Отец, поперхнувшись дымом, засмеялся, закашлялся. Кашель был долгим, казалось нескончаемым, потом вытер большим платком заслезившиеся глаза, чапаевские усы под большим носом и проговорил, все еще покашливая:
– Что ты Никита? Еще июль впереди, хотя, конечно же, как в Сибири говорят июнь еще не лето, а июль уже не лето, но шансы еще есть. Так что не переживай, – продолжал посмеиваться, он пыхнул трубочкой.
– Вот сынок садись, поешь, – пододвигая к краю стола большую эмалированную чашку, накрытую вафельным полотенцем, – сказала Марья Сергеевна.
Пока Никита мылся, а потом усаживался за стол, она наливала в большую кружку чай и сняла с чашки полотенце. В глаза будто брызнуло оранжевым солнечным светом. В чашке, плотно прижавшись, друг к другу лежали свежеиспеченные пирожки. Призывной запах неодолимо притягивал к себе.
– Таисия вчера мяса дикого прикупила у охотников. Сегодня с самой рани с пирожками возиться. И как всегда  весь подъезд угощает. Тебя просила зайти, чтобы к Нюре да к Грибкам отнес. Нюра тоже с утра за дровами да углем в сарай носится. Наверное, печь затопила, и как у нее это получилось в такую сырость. В такой ливень тяги-то, наверное, нет. Наглоталась дыму, наверное, – Марья Сергеевна пододвинула чашку поближе к сыну и присела на стоящий рядом стул. – И что мама Варя в этой работе нашла. Проводница. Неделями дома не бывает, а девчонка все одна да одна.
– Она не одна. Она с нами, – сдвинув брови, проговорил Никита. – Спасибо. Пошел я, – отодвинув чашку, он встал со стула.
– Вот так вот, мать, Нюра не одна. Она с нами, – уже прикрывая дверь, услышал Никита голос отца. Сделав несколько шагов по площадке, Никита без стука открыл дверь в квартиру тети Таси.
– Заходи, заходи Никита, –  приветливо улыбнулась ему хозяйка. – Что соколик мой не весил, что петушок-то свой повесил? – продолжила она.
Ловко орудуя большой ложкой, она выхватывала пирожки со сковородки и сбрасывала их на противень, стоявший, на кухонном столе.
– Ты пока присядь! Я сейчас горяченьких соберу. Отнесешь Нюрке и Грибкам. Коляша, наверное, голодом заморил пацанят. Родители на работе, а этот хлыщ лишний раз пальцами не шевельнет. Трутень!
– Что шлепанцы припухли? – ухмыляясь, в нависшие надо ртом белые усы, то ли, спрашивая, то ли, утверждая, сказал Михайлович – муж тети Таси.
 

Он сидел на низеньком специально сделанном под себя стульчике. Коротенькие обрубки ног бугрились под накинутым на них стареньким покрывалом. Вонзая шило в прорезиненную подошву, он пришивал ее к унту. Один готовый стоял рядом, как будто поджидал товарища. Мощные руки, широкие развернутые плечи, сильная шея, лобастая голова на которой вились белые волосы, и в которых наверняка было полно седины – все говорило о мужской силе и красоте этого человека. Темно-синие глаза насмешливо поблескивали из-под загнутых кверху ресниц.
– Эх, хатка моя недостроенная…, – пропел он и поставил почти готовый унт рядом с первым. – Подрежим, поправим и хозяину отправим, – опять же в рифму проговорил он.


Взяв с низенького, стоявшего рядом, заваленного инструментом и обрывками дратвы столика пачку «Примы», вытряхнул из нее сигарету и закурил. За окном от неожиданно возникшего ветра зашумели деревья. Дождь с обновленной силой ударил по стеклам, готовый в дребезги разбить эту тонкую перегородку, отделявшую жилище от непогоды.
– Ну, вот и ветер начался, разгонит тучи и опять наступит лето, и тогда уж мы вволю накупаемся, – подмигнув Никите, сказал Михал Михайлович. – А дождичек-то кстати. Тайга оживет, задышит, да и вам заливчик прополоскает, а то, наверное, тиной зарос. Да и вообще когда вы меня с собой купаться возьмете, – опять же ухмыляясь в усы, спросил он Никиту.
– Мы вас всегда зовем, да вам в этот момент всегда некогда, – ответил Никита.
– Помолчал бы, купальщик топорный! Тебе бы только детей ерошить! Забыл, как тебя пьяные шахтерики из реки вылавливали, и сами чуть не утопли. Рокоссовцы долбанные! – сердито загремев посудой, перебила их разговор Таисия.
– Что было, то было, – примирительно ответил сапожник. – На городской пляж я больше не хожу, а вот в заливчике можно бы побултыхаться. Да вот как я этот клятый овражек перейду?
– А мы для чего? Мы же поможем, – несколько раздражаясь, потому что этот разговор происходил не раз, сказал Никита.
– Да ему лишь бы подразделения ходит проверять! Тут он любые овраги переползет, – уже не сердито, а скорее с сожалением сказала Таисия. «Проверить подразделение» на языке сапожника означало выпить.
– Эхма! Было бы денег тьма, купить бы баб деревеньку да потаптывать помаленьку, – с неожиданной грустью в голосе проговорил сапожник.
– Ну, вот затосковал, затосковал, перестань, пожалуйста, Миша, перестань, пожалуйста! – с какой-то материнской жалостью сказала Таисия и провела рукой по волнистым волосам мужа.


Никите нравилось наблюдать за этими людьми, хотя он не понимал этих переходов от сердитости до внезапной нежности. По их разговору невозможно было понять, ругаются они или шутят, но он чувствовал, что что-то важное и большое для них стоит за этим. Что они берегут и стараются не показать другим.
– Кости Ардынского сынок опять двух городских избил. В милицию закрыли, – сказала Таисия, укладывая пирожки в большую кастрюлю.
– Вот молодец! Так им и надо! – хохотнул сапожник. – Пусть не лезут. А то привыкли толпой на одного. Молодец Тимоха!
– А родителям каково? Ведь посадят же. Не посмотрят, что годами не вышел. Найдут место за решеткой. Папа с мамой переживай да передачки посылай, – Таисия опять загремела посудой.
– Ничего! Бог не выдаст, свинья не съест, – давя сигарету в пепельнице, ответил Шлепанец. Прозвище «Шлепанец» сапожник носил давно.

Глава вторая

Михаил Михайлович стал вторым мужем Таисии.
Никите было еще очень мало лет, но он хорошо запомнил похороны первого мужа – Василия. Уже потом, по рассказам взрослых, мало конечно представляя, о чем, идет речь, он узнал, что работал Василий в бригаде проходчиком и что били они просек для шестьдесят шестой лавы и вышли на подземное озеро и что вода валом пошла на них, сметая все на своем пути: конвейера, крепления и шахтное оборудование. Их звено из трех человек вынесло на штрек, где через двое суток их изуродованные тела откопали и вытащили из-под ила горноспасатели. Хоронить решено было от клуба.


Когда обитые красной материей гробы вынесли на улицу и поставили вряд на табуреты, то на невысокое деревянное крыльцо клуба поднялся тяжелый грузный человек в черном пальто, и такой же черной шляпе, и далеко вытянув руку с листком бумаги, стал читать. Что он читал, Никита не слышал. Он только слышал, как за спиной всхлипывали и переговаривались женщины:
– Совсем, совсем одна осталась бедняжка. Каково же ей теперь будет? Пожили-то всего три года…
Никита поднял голову на мать и звонким детским голосом спросил:
– Мама, ведь тетя Тася не одна? Она же с нами?
Человек в шляпе как раз закончил читать и голос колокольчиком прозвенел над толпой усталых нахмуренных людей.
– Конечно же, с нами сынок, – ответила мать, еще крепче прижимая сына к себе. Другой рукой она поддерживала Таисию, которая, не отнимая набухший от слез платок, от лица все смотрела на страшное неузнаваемое лицо мужа.


Легкий ветерок бабьего лета кружил над толпой желтые листья и когда он затихал, они медленно падали на молчаливых людей. Белесое, казалось покрытое легким туманом, небо опрокинулось над тайгой и лишь там далеко, где кончается горизонт, куда несет свои воды река Быстрянка, кто-то неведомый строил из громадных облаков волшебные дворцы. Казалось, вселенская грусть опустилась на землю и поселилась в душах людей. Никита хорошо помнил блеск медных труб небольшого духового оркестра. Особенно громадную трубу, которая извивалась, обнимала шею и плечо тоже громадного, под стать дядьки. Дядька, тупо  щуря,  еще не опохмеленные глаза, взглядывал на молчаливую толпу и на главного в этой команде седовласого интеллигентного вида человека и, опустив в веки, как будто засыпал. Во всех его движениях и взгляде чувствовалось желание поскорее покончить со всем этим и привести себя в нормальное состояние. Еще Никиту поразил огромный барабан, который на ремне держал впереди себя небольшого роста человек. На правой руке его тоже на ремешке похожая, на дубинку покачивалась палка.


Между тем толпа под руководством двух человек с красными повязками на рукавах образовала из себя колонну. Впереди колонны, окруженные родственниками, встали рыдающие вдовы в черных одеждах. Сразу же за ними алым пламенем вспыхнуло и развернулось большое бархатистое знамя. За знаменем заблестели трубы духового оркестра. Человек с красной повязкой подошел к людям, стоявшим у гробов шахтеров, и негромко сказал:
– Ну что, мужики, взяли!
Сильные руки товарищей подняли гробы. Оркестр неожиданно громко заиграл тоскливую мелодию и колонна, колыхнувшись и постепенно растягиваясь, двинулась по песчаной дороге в сторону кладбища.


Нюрку с Никитой на кладбище не взяли. Их, ухватив за руки, повела домой мама Варя. Ей надо было помочь накрыть поминальные столы. Нюрка в сиреневой тонко вязаной шапочке, светлой курточке и темно-красных, сморщенных на худых коленках, колготках семенила ногами, стараясь поспеть за широкими, и казалось неспешными шагами мамы Вари. Чтобы увидеть глаза мамы Вари она, жмурясь от бьющего в лицо солнца, задирала голову и спрашивала:
– Мама Варя, а мы все умрем?
– Не все и не сразу – очнувшись от своих дум, ответила мама Варя.
– А если все шахтеры умрут? – спросила Нюра.
– Тогда полстраны замерзнет. Перемерзнут как тараканы, – ответила мама Варя. Они небольшим проулком уже выходили на свою улицу.
– Мама Варя, а этот дяденька в большой черной шляпе тоже замерзнет, – не отставала Нюрка.
– Ну, нет уж. Этот найдет, где пригреться, – почему-то сердито ответила мама Варя.
Нюрка некоторое время молчала, пытаясь одной рукой возвратить назад выпавшие из-под шапочки рыжие пряди волос, и не справившись, вновь задрала голову:
– Мама Варя, а где можно пригреться?
– Я вот заразик тебе пригреюсь, я тебе пригреюсь! А ну-ка на старт! – не выдержала мама Варя. Она поставила их к плечу плечо:
– Наш крейсер видите? Кто первый добежит до него – тому большая конфета. Бегом марш! – неожиданно громовым басом скомандовала она.
Дети, знавшие о способности мамы Вари говорить разными голосами не испугались, а бегом припустили к дому. Только проходивший мимо полупьяный бомж от неожиданности споткнулся и завалился в придорожную траву. Он еще долго сидел в ней, провожая глазами удалявшуюся женщину.

Глава третья

Никита сейчас бы не смог сказать, сколько времени тетя Тася прожила одна. Она работала с его мамой в ламповой на шахтовом комбинате. Они вместе уходили и приходили с работы и часто за очередным чаепитием Марья Сергеевна заводила один и тот же разговор:
– И долго еще ты будешь жить одна? Ты ещё молодая, красивая и столько мужиков к тебе клонится. Василия не вернешь, а жизнь продолжается. Что одной-то куковать?
– Как Никитка говорит, я не одна я с вами, – улыбаясь, отвечала Таисия.
– Ну, прямо беда с тобой. Я ей серьезно, а она все шутит, – ворчала мать.


Но однажды теплым вечером в постоянно распахнутые настежь ворота окруженного дощатым забором обширного двора лихо вкатился зеленого цвета, обляпанный грязью жигуль и резко затормозив, остановился возле бани срубленной когда-то самими жильцами этого дома. Мужики, игравшие в домино в густой тени двух старых черемух бросили игру и с любопытством уставились на машину. Из машины сначала вышел лохматый, небритый, в надвинутой на глаза кепке шофер. Нетвердыми шагами, обойдя вокруг машины, он подошел к дверце пассажира, и несколько повозившись, со скрипом открыл ее. Сделав левой рукой приглашающий жест, нажимая на букву «р» он произнес:
– Прошу, мадам!
Из машины, не торопясь, поправляя прическу и одергивая платье, вышла Таисия. Никита, оказавшись рядом, не сразу узнал ее. Голубое, вышитое золотой ниткой платье, плотно обнимало осиную талию, обтягивало высокую грудь, оставляя открытыми плечи. Золотая цепочка, золотые сережки с красным камнем поблескивали на закатном солнце. Модные желтоватые туфельки на высоком каблуке делали Таисию еще стройнее и выше. Светло-каштановые волосы как крылья отдыхающей птицы опускались на плечи. Она гибко наклонилась, подняла с сиденья машины сумочку, открыла ее и, достав бутылку водки, подала ее водителю:
– Вот, держи, парень. Как договаривались.
– Благодарю, мадам! – слегка поклонившись, водитель, пошатываясь и крепко прижимая бутылку к груди, обратным маршрутом вернулся на свое сиденье.
– Тетя Тася, какая вы сегодня красивая! – похоже, Нюрка выразила общее мнение собравшихся вокруг соседей.
– Ты тоже у нас красавица, – Таисия потрепала рыжие волосы девчонки и повернулась к мужчинам, которые с изумленными лицами все еще сидели за столиком и смотрели на нее.
– Ну что, огурцы малосольные, выпить хотите? Дело надо сделать, – обратилась она к ним.
– Да кто же, Тасенька, откажется! Да мы всегда готовы! – подняв руку в иноперсном приветствии и растянув в улыбке толстые губы, ответил Боря Кашин, проживающий в соседнем подъезде. – Как такой соседке не помочь?
Мужчины мигом окружили Таисию:
– Ну, ставь задачу!
– Задача проста, как трусы по рубль двадцать. Баня с утра топится. Его значит разуть, раздеть, отпарить, отмыть – чтоб блестел, как молодая сопля на свежем ветру!
Все взгляды устремились на водителя, который, изрядно отхлебнув из бутылки, смирно спал, положив голову на баранку, но Таисия, отстранив рукой слишком близко придвинувшихся мужиков, открыла заднюю дверцу.
– Да это же Михайлыч – Шлепанец! Ты, что его помыть привезла? – заглянув в салон и потом, оторопело, уставившись на Таисию, спросил Боря Кашин.
– Точно рокоссовец! – подтвердил один из мужиков, тоже заглянувши в салон.
– Белье и одежду я сейчас принесу. Переоденьте и принесите его  ко мне. Это на второй этаж и направо. Ну что ставни открыли? Приступайте! – уже заметно сердясь, Таисия строго посмотрела на мужиков.
– Да мы что, не знаем, где ты живешь? – мужики, словно очнувшись, засуетились. Один из них обошел вокруг и открыл противоположную дверцу. Негромко переговариваясь, они вытащили наружу человека.
Никита увидел спутанные, спадающие на широкие могучие плечи белые волосы, расстегнутую, завязанную на животе на узел непонятного цвета рубаху, которая открывала широкую заросшую белым кучерявым волосом грудь. Особенно поразили Никиту ноги обутые в обувь цилиндрической формы. Ноги мужчины были такими короткими, что тело его казалось квадратным. Еще его поразили два деревянных утюжка привязанных к запястьям рук. Мужики втроем подхватили Михайловича и понесли к бане.
– Эй вы, куда меня потащили, шлепанцы? – открыв глаза, хрипло спросил Михайлыч. – А ну, вернуть назад! Рокоссовцы не сдаются!
– Михайлыч, баню истопили. Помыться надо. Так сказать в порядок себя привести, – ответил Боря.
– Баня? Баня это хорошо! Вперед рокоссовцы! – видимо немного придя в себя, согласился Шлепанец.


Он уже давно привык к такому отношению к себе. Его знали и в старом и новом Приреченске. Его способности быстро менять свое местонахождения уже никого не удивляло, потому что каждый водитель считал себя обязанным, если подсаживал его, доставить Михайлыча по указанному им адресу. На этот раз, он спьяну видимо, и не понял, что прибыл он сюда не по своей воле.


– Мама Варя… – наблюдавшая за происходящим широко открытыми глазами, Нюрка хотела о чем-то спросить, но мама Варя сильно встряхнула ее за плечо:
– Помолчи, пожалуйста, стрекоза!
Таисия, проводив глазами мужиков, зашедших в предбанник, повернулась к людям окружавшим ее.
– Ох, вы любезные, любознательные, любопытные вы мои! Не пора ли вам всем по своим норкам. Ведь ночь уже на дворе, да и кино уже кончилось, а пресс конференции не будет. Так что давайте, рассасывайтесь.
– Разойдись! – хриплым басом  произнесла мама Варя. Произнесла так, что рядом стоявшая женщина отшатнулась, повернув к ней испуганное лицо.
– Тьфу, на тебя, прости господи Варвара. Так же родимчик может забить, – но, увидев смеющиеся вокруг лица, рассмеялась сама.


Когда на следующий день Никита зашел к Таисии за бидончиком под молоко (уже давно снабжать родителей, а по пути и Таисию свежим молоком он считал своей обязанностью), то застал Михаила Михайловича сидящим за кухонным столом. Шлепанец пил чай с блинами.
– Кто же будет, сей прекрасный юноша? – увидев появившегося в дверях Никиту, улыбаясь, спросил он.
– Это Никита Коржов. Сосед наш и также мой крестник, – ответила Таисия. – Прошу любить и жаловать.
– Ну что ж будем знакомы, – Шлепанец подал Никите огромную ладонь. – Меня зовут Михаил Михайлович Коломеец, а для тебя я дядя Миша. Садись, будем чаевничать. – пододвинув поближе стул, пригласил он.
– Нет. Я сначала за молоком схожу, – ответил Никита. – А вы что всегда у нас будете жить? – спросил он и увидел, как после его вопроса напряглось лицо у Таисии, а руки, находившиеся в постоянном движении, опустились вдоль тела, и вся она напряглась, застыла в ожидании ответа.
Михайлыч тоже словно онемел. Глаза его долго смотрели в одну точку. Глубокая морщина между бровями стала еще глубже. Он как будто забыл о своем существовании здесь. Потом он осторожно без стука поставил кружку с недопитым чаем на стол, также осторожно отодвинул тарелку с блинами, и как будто решаясь, на что-то непредсказуемое сказал:
– Ну, если твоя крестная согласна, то всегда.
– Да мы же всю ночь об этом проговорили. Неужели ты ничего не понял? – словно придя в себя, спросила Таисия.
Михайлыч, не отвечая тоже с улыбкой, смотрел на нее. Так, улыбаясь, они долго смотрели друг на друга и, похоже, не видели и не слышали как Никита, взяв бидончик, вышел за дверь.

Глава четвертая

Как-то немного позже, набегавшись по просторному двору и наигравшись в разные игры, Никита с Нюркой, оторвавшись от других ребят, уселись на скамейку под черемухами передохнуть. Отдышавшись, Нюрка сунула руку в карман, достала горсть семечек и предложила Никите. Никита, молча, мотнул головой в знак отказа.
– А нашего дядю Мишу жена бросила, когда ему ноги скипом оторвало. Она красавица-раскрасавица была. Ее Анжелой звали, – небрежно сплевывая шелуху, которая залетала даже на рядом стоящий столик, говорила Нюрка. – У неё  в этот день был День рождения, и дядя Миша не стал дожидаться клети, которая шахтеров на свет вывозит, а решил выехать на скипподъеме. Скипподьем очень быстро бегает, и дядя Миша сорвался, и ему кости на ногах раздробило. Даже шахтерский доктор Степан Алексеевич не смог ему их собрать и вылечить. Скольких шахтериков на ноги поставил, а его бедного не смог, – каким-то не своим тоном, явно подражая кому-то, продолжила Нюрка.
– А ты откуда все знаешь? – не выдержал Никита.
– Так бабы говорили,– залезая в карман за очередной порцией семечек, ответила Нюрка. – Он в горячих точках воевал и только царапинами отделался, а тут на гражданке – и такая беда. И вправду шахтеры говорят, что шахта – второй фронт, – опять явно подражая кому-то, продолжила Нюрка. – С больницы вышел, ну Анжела с полгода с ним прожила, а потом детей в охапку, записку на стол – и ищи ветра в поле.
– А что в записке-то? – перебил ее Никита.
– Да там всего три слова: «Прощай, прости и не ищи» – стирая с губ налипшую шелуху, ответила Нюрка. – Ну а после ее отъезда он пить взялся. Все пропил. Даже квартиру. В бомжа превратился. Жил, где попало и как попало, а теперь его тетя Тася подобрала.
Никита все больше и больше поражался познаниям Нюрки. Так излагать свои мысли могла зрелая женщина, а не девчонка, которая еще не совсем рассталась с куклами.
– Почему именно его? Я что-то не пойму? – спросил Никита.
– А ты ничего не заметил? – внимательно вглядываясь в глаза Никиты, спросила Нюрка.
– Что я должен заметить? – недоуменно пожал плечами Никита.
– А то, что он такой же, как ее дядя Вася, – белый. Альбинос и очень похож на него. Вот она и решила, что это ее муж вернулся к ней в  таком виде, – сказала Нюрка.
– Ну, ты даешь! Ты больше слушай своих бабушек и сама, как твоя мама Варя говорит, с рельсов съедешь, –  расхохотался Никита, но ощущение того, что такое может быть, невольно возникло в нем.
У Нюрки побелело лицо. Она с такой яростью взглянула на Никиту, что он даже отодвинулся. Никита знал, на что была способна Нюрка в таком состоянии.
– Не умничай, умник! – сказала Нюрка и отвернулась от него. Потом вообще, облокотившись о спинку скамейки и положив ноги на сиденье, повернулась к нему спиной. Они некоторое время сидели, молча, но потом Нюрка вернула себя в прежнее положение, и, как будто вглядываясь в себя, сказала:
– Я никогда и ни за что не брошу своего мужа. Ни за что и никогда!»

Глава пятая

Дождь не утихал. Ветер все с новой и новой силой бросался на дома, гнул к земле деревья и был похож на только что пойманного дикого зверя, который мечется по клетке, пытаясь вырваться в свои родные просторы.


– Что-то я такого буйства не припомню. Как бы наши крейсера не утопли при таком шторме, – сказала Таисия.
– Ничего! За долгие года устоялись – выдержат. Зато у нас сегодня день большого пирожка – шлепнув жену пониже спины, засмеялся Шлепанец.
Таисия выключила плиту, сбросила с шипящей сковородки последние пирожки в большую кастрюлю, отчего она наполнилась доверху и, прикрыв крышкой, пододвинула к Никите:
– Неси, накорми там всех, и Коляшу-туника тоже. Да пожар там не устройте. Что-то  Нюра  разошлась. Ишь, как жаром снизу вверх тянет.


В открытую Никитой дверь действительно тянуло теплом. Держа кастрюлю перед собой, Никита двумя пролетами отсыревшей и потому не скрипучей лестницы спустился на нижний этаж. В квартире направо жила семья Грибковых, а налево – мама Варя с Нюркой. Нюркина дверь была открыта настежь, и из нее несло таким желанным теплом, что Никита невольно ускорил шаг.


Нюрка была не одна. С измазанным сажей лицом, с дымящейся кочергой, которой она только что шуровала в печь, она сидела на табурете, не обращая внимания на собранное  чуть ли не до самых трусиков платье. Блики огня, вырывавшиеся из печи, играли на ее загорелых коленках. Лицо раскраснелось от жара, идущего от раскаленной плиты. Рыжие волнистые волосы рассыпались по плечам, и вся она казалась сказочной королевой огня, вышедшей из него передохнуть от своих королевских забот. Напротив нее у двери в одной майке, в вытянутых на коленях спортивных штанах, в сандалиях на босу ногу, на таком же старом табурете сидел Коляша Грибков, Нюркин сосед по площадке. Потягивая сигарету, он иногда наклонялся, чтобы стряхнуть пепел в углярку, стоявшую у печи. Недавно вышедший из мест заключения, со своим маленьким ростом, с помятым невзгодами лицом он производил впечатление рано постаревшего подростка.


Перешагнув через вытянутые ноги Коляши, Никита со словами «это вам», присел на скамью, стоявшую вдоль печи.  Коля, сидевший у стола, протянул руку и открыл крышку. По его лицу Никита видел, что он испытывает те же чувства, какие он испытывал недавно сам.
– Ну, наша тетя Тася! Ни у кого такой тети Таси нет. Как непогода – она обязательно пирожки заводит.
Коляша выхватил пирожок и стремительно, почти не разжевывая, проглотил.
– Куда так разогнался, радостный ты наш. Потерпел бы немного! – остановил его сердитый голос Нюрки.
Рука Коляши, потянувшаяся было за вторым пирожком, повисла в воздухе.
– А чего терпеть-то? Вроде бы всем дадено! – повернулся он к Нюрке и настороженно покосился на кочергу в ее руках.
– Иди, пацанят приведи сначала. Давно уже проснулись, наверное. Сидят в холоде и голоде, ждут брата старшего, а он тут расселся в тепле и пирожки хватает, – не отставала Нюрка.
– Я к ним в няньки не нанимался. Папа с мамой будут рожать, а я нянчиться? Да нам с тобой силы для будущих детей поберечь надо, – Коляша во все глаза уставился на Нюрку.
Сказанное не было новостью для Нюрки.
– Недоумок,  мелешь языком, а сам ростом не вышел, – незлобно ответила она. – У меня есть с кем детей заводить.
– С Володькой что ли? Да у него ни кола, ни двора. Детдомовец, – ухмыльнулся Коляша.
– Ну и что, что детдомовец! Мама Варя и тетя Тася тоже из этого детдома вышли, а в поселке их сколько живет. Ты прямо боярин. Клейма негде ставить, – сердито ответила Нюрка.
– Ну, ничего, тебе подрасти еще немного надо. Подрастешь, поумнеешь, а жениху морду набьем он, и забудет, как тебя зовут, – засмеялся Коляша.
– Настоящий пацан говорит «набью», а такой огурец малосольный, как ты, говорит, «набьем». Все волчьей стаей своей пугаешь! – стала заводиться Нюрка. – А ты знаешь, что шахтеры шефство держат над детдомом. Они тебя заставят задним местом вперед ходить, а еще Тимке Ордынскому скажу, он тебе уши на бигуди завернет, – раскалялась Нюрка.


Умел Коляша, как он сам говорил, людей на нервы ставить. Никита, не раз, слышавший эти перепалки, не вмешивался. Тепло идущее от горячих кирпичей, к которым он прижимался спиной, обволакивало, вгоняло в дремоту, и не такой уж нехорошей казалась непогода за стенами «крейсера».
Никиту вывел из дремоты резко сменивший тональность голос Нюрки:
– Сами пришли, хорошие вы мои. Вот молодцы, какие, – полным нежности голосом сказала Нюрка.


Три маленькие фигурки, прижимаясь, друг к другу, стояли у порога.
– Совсем раздетые. Замерзли бедолаги, – Нюрка, прислонив кочергу к печке, вскочила с табурета и присев на корточки окружила детей кольцом своих рук. Три пары черных, влажных, еще не совсем проснувшихся глаз выглядывали из-за ее плеч.


После рождения Коляши у четы Грибковых долго не было детей, хотя они всегда мечтали об этом. Лишь когда Коляша «присел» на зоне, у них родились сначала Петюнчик, а следом двое близнят Ефим и Серафим. Так что, когда Коляша вернулся в родные пенаты, его встретили три брата, чему он совершенно не обрадовался, а скорее наоборот – обозлился. Он хорошо помнил, как его баловали и ни в чем не отказывали, когда он был единственным сыном. Теперь, когда предки переключили все свое внимание на малышей, Коляша почувствовал себя изгоем, и неприязнь к братьям росла в нем больше и больше. В общем, добра они от него не видели. Наоборот он старался творить над ними разные пакости. Шлепки и подзатыльники уже считались в порядке вещей, и, запуганные, они старались не попадаться ему на глаза.
Затаивались где-нибудь в углу и оттуда следили за Коляшей. Спасало их то, что он часто отлучался из дома на долгое время. Иногда неделями его не было и тогда смех, и визг, разыгравшихся малышей разносился из квартиры Грибковых.


Свои исчезновения Коляша называл турпоходами. Иногда он возвращался с турпохода, как с поля боя, – с перевязанной головой или  хромающим, с палкой в руке. Когда он с обозленным лицом переступал порог, в квартире Грибковых наступала временная тишина. Затем Коляша обычно доставал из большой, висевшей на плече сумки бутылку водки, брал со стола стакан и уходил в свою комнату. Это было началом его возвращения. Дальнейшее поведение Коляши было непредсказуемым. Если родители находились дома, то отец Сергей Миронович выходил во двор, садился на одну из скамеек под черемухами и с мрачным лицом курил одну за другой сигареты. Потом наблюдал за тем, как из дверей подъезда выходила его жена Антонина Петровна. Она с сумочкой в руке торопливо возвращалась, исполняя сыновний наказ. Сергей Миронович шел к сараю, открывал его, переобувался там, в сапоги с длинными голенищами, надевал легкую прорезиненную курточку, брал спиннинг и уходил на реку. После того как однажды при очередном урезонивании пьяного буйного сына  тот ударил его, Сергей Миронович потерял всякий интерес к окружению.


– Папка-то наш совсем потерялся! Что же он делает братец-то ваш? – как-то обняв малышей, заплакала Антонина Петровна.
– Он и не потерялся совсем, а на рыбалку пошел. Наловит много рыбы и придет, – успокаивая маму, ответил Петюнчик.


Иногда Коляша возвращался с турпохода  довольным. Новенький с иголочки костюм, белая рубашка, галстук, черные лакированные туфли, – все блестело и сверкало на нем. Он набивал набитую до отказа сумку и доставал из неё разные разности. В ней были тушенка, сгущенка, колбаса и прочее. Все это вываливалось на стол. Про соседей Коляша тоже не забывал. Петюнчик с близнецами  весело носились по квартире, раздавая братовы подарки. Соседи неохотно принимали их, подозревая, откуда это все появилось у Коляши. Коляша, похохатывая, объяснял, что несколько дней разгружали вагоны на станции в городе и что денег у администрации, чтобы расплатиться, не было, и решили рассчитаться с ними натурой. Все это походило на правду, но недоверие почему-то оставалось. Заканчивалось все это, как и прежде. Коляша доставал со дна сумки бутылку, брал со стола стакан и уходил в свою комнату. Не проходило и недели, как у него исчезали и костюм и рубашка и часы и туфли. Отлежавшись, отпарившись в бане, Коляша вновь уходил в турпоход.


Голос Нюрки, не умолкая, переливался, журчал как весенний ручеек. Она трепала малышам волосы, тормошила их, и все говорила, пока малыши не заулыбались и глаза не засветились теплым светом. Никита поймал себя на том, что и сам улыбается, заслушавшись Нюрку. Нюрка провела близнят между Никитой и Коляшей и скрылась за цветной занавеской, отделявшей угол с умывальником. Не переставая говорить, она помыла им руки и лица и причесала кудрявые черные волосы. Никита помог ей усадить близнят на скамейку, поставил перед ними свободную табуретку, достал из стола тарелку и, положив в нее несколько пирожков, тоже поставил перед ними. Насытившийся Коляша, покуривал очередную сигарету, насмешливо щуря черные глаза, наблюдал за всеми.
– А ты чего стоишь как вкопанный, а ну давай скорее мыться, – отодвинув занавеску, позвала Петюнчика Нюрка. – А то братишки все пирожки съедят, – подразнила она.


Петюнчик, до сих пор стоявший на том самом месте, где его оставили, опасливо косясь на Коляна, двинулся к Нюрке, но все его предосторожности оказались напрасными. Он получил от старшего брата такой сильный и хлесткий щелчок по кудрявой голове, что от неожиданности и боли присел, прикрывая голову руками. Навернувшиеся на глаза Петюнчика слезы запутались в густых ресницах, губы мелко задрожали. Видно было, что он со всей своей пацанячьей силы сдерживается, чтобы не заплакать во весь голос. Он знал, что в ответ последует более суровая кара. Выпрямившись, он бегом бросился к Нюрке за занавеску.


Дальнейшее Никита помнил плохо. Он вспомнил, как белый огонь вспыхнул в его голове, как неведомая сила подняла его и бросила на Коляшу, а то, как он своим телом сбил его вместе с табуретом на пол и как долго они потом, сцепившись, катались по нему, Никита позже не мог вспомнить. Так сцепившись, они выкатились в открытую дверь на лестничную площадку, где Никита и очнулся от голоса Нюрки:
– Ну, ты и скотина! Подожди, ты еще свое заработаешь! – говорила Нюрка дрожащим от гнева голосом.


По Коляше не было видно, чтобы Никита нанес ему какой-либо существенный урон, но то, что он сам получил парочку-другую хороших ударов по ребрам и под дых, Никита, конечно же, чувствовал. Коляша стоял, засунув руки в неглубокие карманы старого  трико и, улыбаясь, наблюдал как Никита, опираясь на стену, поднимается с пола.
– Что Никитка, нас бьют, а мы крепчаем! – дурашливо засмеявшись, сказал он. – А ты смотри, какой у нас бешеный! Осторожней надо, а то так и нарваться можно, – уже более серьезным тоном продолжил он.
– Да ты бы шел отсюда, пес! – не выдержала рядом стоявшая Нюрка. – Шел бы в свою конуру и там гавкал, – показала она на дверь его квартиры.
– А тебе надо бы поласковей быть со своим будущим мужем, хотя ты мне и такой даже очень нравишься, – ответил Коляша.
Трудно было вывести Коляшу из равновесия.
– Ты бы лучше на бутылку подзаняла. Как дождь кончится, сразу же отдам, – поднимая с пола слетевшие сандалии, невозмутимым тоном попросил он Нюрку.
– Ну, во-первых, мама Варя нескоро из поездки вернется. Самой жить надо. Во-вторых, давно мы твоих концертов всем подъездом не видели, и, в-третьих, что, вагоны в дождь не разгружают? – Нюркины темно-рыжие брови вопросительно поднялись вверх.
– В такую погоду пусть их баба Яга разгружает, а мы уж как-нибудь доживем до лучших времен, – Коляша на мгновение задумался, отстраненным невидящим взглядом посмотрел на стоявшего у стены Никиту, на Нюрку и добавил:
– Пирожков наелся! Спасибо тете Тасе. Теперь пойду спать. Силенки копить надо. Гуд бай, цыплята не додавленные.
Он на прощание подмигнул Нюрке и скрылся за дверью своей квартиры.

Глава шестая

Гром до этого что-то сердито, но не громко выговаривающий кому-то на окраинах своих владений с неожиданным треском разорвал полотнище неба над самыми домами залитого водой поселка. Нюрка, вспомнив о Грибках, бросилась к себе. Никита, отряхнув и поправив одежду, тоже вошел за ней. Детей они нашли в Нюркиной комнате, под ее кроватью, и Нюрке пришлось применить все свое искусство обольщения, для того чтобы выманить их из этого убежища. Было непонятно, чего они больше напугались – или раскатов грома или короткой схватки Никиты с Коляшей. Но прояснил все Петюнчик:
¬– Когда мы вырастим и станем сильными, то тоже наставим Коле много шалбанчиков, – устремив взгляд  куда-то мимо всех, сказал он.


Нюрка вывела детей на кухню и опять усадила их на скамью у печи, соединив два табурета (дети не смогли бы достать до стола), поставила на этот импровизированный столик новую тарелку. Первая разбилась во время схватки, упав на пол. Нюрка положила в нее пирожков, налила в кружки теплого чаю, подсыпала в него сахара, размешала и поставила перед каждым из детей. Движения ее были стремительными, даже незаметными. Казалось, все делалось само собой, но в тоже время они были четкими или, скорее, разумными – не одного лишнего. Молча, показав рукой Никите на осколки тарелки, которые он, поддаваясь ее экспрессии, также быстро собрал и покидал в мусорное ведро, она осторожно сняла с печи кастрюлю с кипящей водой и скрылась с ней за занавеской.
– Ты там остатки угля в печку забрось, да за Грибками присмотри. Не уходи, я скоро, – сказала Нюра из-за занавески.


Никита открыл дверцу печи, кочергой растянул по колоснику расплавленную, брызжущую синими языками пламени золу и прикрыл ее новой порцией угля.
«Скоро» у Нюрки не получилось. Слышно было, как она наливает воду в таз, как плещется в ней, потом слив, использованную в раковину, наливает снова. Эта процедура повторялась несколько раз. Потом она с накинутым на голову полотенцем, едва прикрытая, на цыпочках, что делало, набиравшую женскую красоту и силу ноги еще длиннее, грациозно покачиваясь, не прошла мимо детей и Никиты в свою комнату. Потом ее еще долго не было. Никита успел прибрать за детьми, расставить табуретки по своим местам, подмести возле печи рассыпанный уголь, и лишь потом Нюрка вышла из своей комнаты.


Никита был поражен. Конечно, он и раньше видел Нюрку в разных нарядах. Мама Варя привозила из своих поездок классные тряпки и для Нюрки ничего не жалела, но это было что-то невообразимое. Темно-синее платье сбегало с плеч и останавливалось чуть повыше колен. Усыпанное мелкими белыми горошинами и лепестками темно-красных роз, оно так легко неназойливо обнимало стройное тело Нюрки, что казалось, она так и родилась в нем. Длинные, наплывавшие на кисти рук рукава и поясок, змейкой обнявший талию Нюрки, – все было к месту. Рыжие густые волосы были увязаны сзади в какой-то невообразимый пучок, но несколько прядей все же вырвались и покачивались у розовой щеки. Темно-синие туфельки, золотые сережки и длинная золотая цепочка, нырявшая в ложбинку между двух круглых грудей – все это необратимо шло ей.


Грибки с широко открытыми глазами и ртами уставились на нежданно преображенную Нюрку.
– У нас сегодня новый год будет? – с радостью и надеждой спросил Ефимка.
– Нет, Ефимушка у нас сегодня будет свидание, свидание, свидание, – пропела Нюрка три последних слова и, крутнувшись на одной ноге, отчего подол ее платья сделался колоколом, спросила Никиту:
– Как ты думаешь, подойдет такой наряд для свидания?
Не успел Никита ответить на вопрос, как Нюрка скрылась в своей комнате. Немного погодя она вернулась в своем обычном одеяние. В простеньком платьице, в тапочках, ни серег не цепочки на ней не было. Распущенные волосы опять вились на ее плечах. Все произошедшее казалось каким-то сказочным ведением, миражом. Никита даже несколько усомнился в том, что была ли это Нюрка. Грибки тоже разочарованно смотрели на вновь явившуюся, обыкновенную Нюрку.
Нюрка заметила это и, засмеявшись, потрепала Петюнчика за волосы:
– Не горюйте пацаны! Мы еще станцуем свой вальс бостон.


Слышно было, как глухо хлопнула тяжелая, разбухшая от сырости дверь, как кто-то долго вытирал ноги об резиновый коврик, отряхивался и лишь, потом в проеме распахнутой настежь двери квартиры показался Владимир.
– Здравствуй, Аня, – мягко сказал он.
Никто не узнает,  что творилось в это мгновение в душе бесшабашной, озорной и дерзкой Нюрки, но и без того розовые щеки густо заалели. Она наклонила голову и, отступив несколько шагов назад, прислонилась плечом к стене.
– Проходи! Чего встал как вкопанный? – Нюрка замолчала, отвернула взор в залитое дождем окно.


Владимир, молча, подал руку Никите. Ладонь была крепкой мозолистой, как у много физически работающего человека. Он снял черный прорезиненный плащ с капюшоном, блестевший от воды, и повесил его на большой гвоздь, вбитый в стену у двери. Хотел снять и резиновые сапоги с короткими голенищами, но Нюрка остановила его:
– Не надо, Володя. Не видишь разве, что у нас тут как в котельной. Стены и те в копоти. Дождь кончится, буду генеральную уборку делать.
– Это мы сделаем, а дождь, Митрич говорил, через пару дней кончится. У него левая нога как барометр. К непогоде начинает ныть, а как начинает успокаиваться – значит и погода наладится, – сказал Владимир и присел на табурет, на котором недавно сидел Коляша.


Владимир говорил все это с улыбкой на губах. Улыбка была завораживающая – одна из тех, не ответить на которую улыбкой для собеседника было невозможно. Неизвестно было, интересовал ли Нюрку рассказ Владимира о завхозе детского дома Митриче, о его ноге-барометре. Она, сложив руки на груди, опершись плечом о стену, смотрела на Владимира глазами полными нежности и доброты. Никита таких глаз у Нюрки никогда не видел. Владимир, чувствуя этот взгляд, испытывал чувство неловкости и, стараясь не смотреть на Нюрку, он продолжил:
– Скоро сенокос начнется. Мы с Митричем ремонтом трактора занимаемся. Надо будет сено заготовить для подсобного хозяйства. Весь детский дом на шахтерскую базу отдыха уехал, а я решил остаться с Митричем.
Никита понимал, что Владимир остался из-за Нюрки. На сенокос шахта всегда выделяла своих людей. Нюрка, словно очнувшись от гипноза, спросила:
– А мне можно тоже?
– Что тоже? – наконец-то повернув лицо к Нюрке, не понимая, спросил в ответ Владимир.
– На сенокос с Митричем? – Нюрка посмотрела прямо в глаза Владимиру.
Владимир несколько озадаченный неожиданным вопросом, помолчав, ответил:
– Митрича, я думаю, уговорим. Он за главного остался. Директор вместе со всеми уехал на базу отдыха. Только охота тебе паутов кормить?
– Не беспокойся, я их сама без соли съем, – рассмеялась Нюрка.
Владимир, а за ним и Никита рассмеялись тоже. Грибки зараженные общим настроением развеселились и стали спихивать друг друга со скамейки.
– Ну что, отогрелись, пацаны? Идите, поиграйте пока в зале, а мы чай с пирожками попьем, а то я еще тети Тасиных пирожков не пробывала.
– Нет уж, дерзайте сами, а я, с утра накушавшись.
Никита поднялся и вышел в дверь. Это тягостное ощущение того, что при каждом появлении Владимира, он оказывается третьим лишним, опять против его воли, возникло в нем.

Глава седьмая

Володьку в своем плацкартном вагоне в начале июня обнаружила мама Варя. Пассажирский состав, прибывший из областного центра, был отогнан в сторонку, в тупичок. Маме варе надо было приготовить вагон к сдаче. Напарницу, у которой возникли какие-то срочные дела, она отпустила пораньше. Распарив в горячей воде веник, она принялась выметать накопившийся за дорогу мусор. Конечно же, они  с напарницей следили в дороге за порядком, но почему-то когда пассажиры выходили и все оголялось, вагон выглядел неухоженным и неуютным. Выметая в одном из отсеков, она разогнулась, чтобы передохнуть и увидела, лежащего на боку на второй полке человека. Заложив правую руку за голову, он тихо, почти неслышно посапывал. Она уже хотела сказать не своим голосом: «Подъем!» – но почему-то удержалась. Качнув спящего пассажира за плечо, она спросила:
– Долго спим, уважаемый?
Она уже разглядела, что это был подросток. «Уважаемый» распахнул голубые, бездонные, как весеннее небо глаза и с удивленным видом уставился на маму Варю:
– Здравствуйте, а вы кто?
Мама Варя почувствовала плохо скрытую насмешливость в его голосе.
– Ах, проказник! Он еще и насмехается. А ну, подъем!
Парень ловко и быстро спустился вниз и оказался сидящим за столиком.
– Ты как здесь оказался? Мы же все проверили. Никого не было, – мама Варя вопросительно посмотрела на парня.
– Ну, пока вы проверяли, меня не было, а как проверили, я и появился. Смотрю полка мягкая такая. Вот решил немного вздремнуть. Притомился за дорогу, – ответил парень, глядя прямо в глаза маме Варе.
За разговором мама Варя успела разглядеть парня. Прямые, цвета спелой пшеницы волосы, густые черные брови, голубые глаза, прямой нос, упругий подбородок. Лицо загорелое лишь не поддающийся загару шрам белой едва заметной извилистой ниточкой сбегал от правого уха к подбородку. Развернутые, набиравшие мужскую силу плечи. Одет в затертый  джинсовый костюм и непонятного цвета, избитые кроссовки.
– А мы что дальше не поедем? – посмотрев в окно, спросил парень. – Нас на стоянку похоже определили.
– Тебя как зовут? – спросила в ответ, мама Варя.
– Владимир, – не задержался с ответом парень.
– Так вот, дорогой мой зайчонок Владимир, дальше на север простирается тайга. За ней, если идти пешком, начинается лесотундра, за лесотундрой сама непосредственно тундра, потом жаркие тюленьи пляжи Северного ледовитого океана. По льдам добираешься до Северного полюса, проходишь мимо него и спускаешься вниз, так сказать, в нижние широты. Доходишь до экватора, а там и до Южного полюса рукой подать. Ты понял?


Мама Варя и сама не смогла понять, как ей смешливой удалось сохранить серьезное лицо и не рассмеяться. – Я понял, что вы хорошо географию знаете, – ответил Владимир.
– Хорошо-то хорошо, да вот со школьной скамьи своим скудным умишкой не могу понять, как это так получается?
– Что, получается? – заинтересованно спросил Владимир.
Тетка ему определенно нравилась. Другая проводница на его месте давно бы с криком и матом вышвырнула его безбилетника из вагона.
– Так если наша планета шар, а Северный полюс вершина или, как говорят, шапка его, то как они там, внизу, в этой своей Антарктиде, эти, которые на широких лапах в смокингах…?
– Пингвины что ли? – подсказал Владимир. 
– Вот, правильно, пингвины. Как они там вниз головой всю жизнь ходят?
Владимир, на мгновение, опустив глаза, задумался, а когда поднял и увидел смеющиеся глаза проводницы, подрагивающий кончик курносого носа, готовые раскрыться в смехе полные губы, то неудержимо и громко расхохотался.
– Пойдем-ка, пингвин, в нашу блохарку, я тебя чаем напою. Голодный, наверное? – продолжая посмеиваться, пригласила мама Варя.
– Это можно, – ничуть не обижаясь за «пингвина» согласился Володька.
Они прошли по пустому вагону к  купе проводников, где мама Варя показала рукой на туалет:
– Иди, умойся. Там все есть, мыло, полотенце и расческа, а я пока на стол налажу.
Мама Варя видела, как парню хотелось наброситься на еду и как он, сдерживая себя, старается есть не торопясь, с достоинством. Чтобы не смущать его, она отвернулась к окну, не спеша, прихлебывая чай из стакана, и подолгу смотрела в него, как будто видела в нем что интересное.
Наконец Владимир насытился, вытер рот салфеткой и, несколько смущаясь, сказал:
– Я не знаю, как вас зовут и кому говорить спасибо?
– Пожалуйста! На здоровье, – ответила мама Варя. – А зовут меня, все кто меня знает в этом городе, с легкой Нюркиной руки, мамой Варей.
– А Нюрка – это кто? – спросил Владимир.
– Моя племянница, которую я вырастила, – ответила мама Варя.
– А где же ее родители? – спросил Владимир.
– Родители? Отец в тюрьме умер, а мать – моя младшая сестра – спилась. Ее лешили родительских прав, после чего она исчезла в неизвестном направлении. Не знаем даже, жива она сейчас или нет…
Мама Варя сама не понимала, почему она все это рассказывает совершенно не знакомому человеку.
– А я с областного детдома сбежал, – неожиданно признался Володька.
– Я так и знала! – стукнув себя по коленке ладошкой, воскликнула мама Варя. – Ну не страна, а сплошной детдом!
– А я каждое лето сбегаю, а потом к сентябрю прихожу, назад сдаваться. В школе-то надо учиться. Да без документов много не набегаешь. Милиция ловит и назад привозит – продолжил Владимир.
– Были мы с сестрой в этом детдоме где-то с полгода. Не детдом, а сплошной дурдом, да видно кто-то на небесах за нас с сестрой заступился. Ни с того ни с чего нас сюда переправили в Приреченский детдом. А это, я тебе скажу, никакого сравнения. Чтобы куда бежать – даже и мысли такой не возникало. Так что мы оба детдомом мазаны.
–  Слушай зайчонок, – вдруг осенило, маму Варю. – Тебе крупно повезло, что ты меня встретил. Я думаю тебе надо перебраться в наш детдом. Уж с него-то ты точно не захочешь убегать. Его шахтеры под крыло взяли. На шахте много детдомовцев работает. Некоторые даже в начальниках ходят. Так что срочно соглашайся.
– Да кто же мне документы отдаст и переведет сюда? – вопросительно посмотрел на маму Варю Владимир.
– Ну, это уж моя забота. Я им скажу: «Документы на стол!!!»
Казалось, что над ними со страшным скрежетом обрушились металлические конструкции. Владимир даже пригнулся и откинулся назад. Ничего, не понимая, он с изумлением уставился на маму Варю. Полное круглое лицо мамы Вари тряслось от смеха.
– Что, парень! Наверное, в туалет захотелось? – вытирая слезы, спросила она.
– Вот это да! Как это у вас получается? – с восхищением в голосе спросил Владимир.
– А, не знаю. Такой родилась. Заболталась я с тобой парень, а мне вагон в порядок привести надо. Да и Нюрка заждалась. Знает, что я сегодня приеду.
Владимир скинул джинсовую куртку, оставшись в одной черной футболке.
– Где тут у вас швабра и прочий протирочный инвентарь? – спросил он. – Это мы сейчас сделаем.


Проработав где-то около часа, они навели в вагоне идеальный порядок. Мама Варя надела легкий плащ, повязала голову платком, оглядела на прощанье вагон и вышла. Владимир, ожидая ее, топтался на насыпи у ступенек вагона. Приняв от нее сумки, он подал ей руку и помог спуститься.
– Ну, что ты решил, Володя? – спросила мама Варя.
– У меня особого выбора нет. Да вы же не сдадите меня ментам? – ответил Владимир.
– Побойся Бога! Что ты говоришь! – возмутилась мама Варя. – Как Маугли говорил: «Мы с тобой одной крови». В общем, бери сумки и иди к вокзалу. Там у вокзала остановка автобуса. Там и жди меня. Я скоро буду. Сходить надо начальству за поездку отчитаться.

Глава восьмая

Тогда же Степан Алексеевич, ведущий хирург Приреченской медсанчасти, давний друг отца и его соратник по любви к охоте и рыбалке пригласил Никиту в начале июля на рыбалку. Степан Алексеевич, когда-то только что окончивший медицинский институт и приехал по распределению в Приреченск. Когда и где познакомились отец и Степан Алексеевич, Никите доподлинно не было известно. Сколько он себя помнил, они всегда были друзьями. Никиту они с малых лет стали брать с собой в тайгу, где он поначалу был дежурным у костра, поваром, а потом стали доверять ему ружье. Величие почти нехоженой тайги, утренние и вечерние зори, отражавшиеся в тысячах-миллионах капельках росы, всплески разгулявшейся на широких плесах рыбы, рев встревоженного дикого козла на крутых увалах, большие умытые туманами звезды, луна, запутавшаяся в ветвях деревьев – все это наполняло душу Никиты восторгом и восхищением.…


Когда-то жил я в тех краях,
Где незатейливо и просто
Костер, зажженный от бересты,
Горел и плавился в ногах.
Когда-то жил я в тех краях...


На моторной лодке вверх по течению, преодолев несколько перекатов, они добрались до широченного плеса. Здесь в Быстрянку впадала большая речка под названием Медвежий ключ. Это были любимые места Степана Алексеевича и Егора Ивановича. Никита видел радостные счастливые глаза доктора, его торопливые и даже несколько суетливые движения и то, что он готов использовать по полной программе каждую секунду из тех девяти дней, что взял в счет отпуска.


– Душа моя разрывается на две половинки, – сказал доктор, – одна половина –  больница. Сейчас сижу и думаю, как там мои больные, а вторая половина – вся эта красота. Если бы я не стал хирургом, то наверняка стал бы егерем или лесничим.
Он провел рукой по седеющим усам, по небольшой бородке. На еще светлом вечернем небе одна за другой зажигались далекие звезды, и чем темнее становилось небо, тем ближе становились они. Свет от небольшого костра освещал столик, за которым они сидели, красными отсветами играл на стареющем лице Степана Алексеевича, отражался в его светло-голубых глазах под лохматыми бровями. Доктор разговаривал с Никитой, как с равным, и Никита это очень ценил. Если бы сейчас с ними был отец, то шуткам и приколам не было бы конца. У Никиты стало тоскливо на душе.
– Ты чего это? – заметив, как изменилось его лицо, спросил Степан Алексеевич.
– Да перцу переложил, жжет, – невольно солгал Никита.
– Так подлей еще ухи. Разведи пожиже. Во всем  нужна норма.


Доктор дохлебал уху и отодвинул чашку в сторону. Зимовье отцом и Степаном Алексеевичем было поставлено на взгорье и хиуз, тянувший с вершины огромной Медвежьей пади, отгонял назойливых комаров. Ближе к осени, когда заросшая кустами голубики падь синела от поспевающей ягоды, кормиться ею из густых чащ выходили медведи. Сморожкие косули забывали об опасности, увлекаясь лакомством. Глухари и тетерева тоже старались насытиться перед долгой снежной зимой. Места были богаты дичью.
– В следующий раз возьмем Егора Ивановича с собой. Пусть хотя бы у зимовья походит, лесного чаю с дымком попьет, – как будто угадывая Никитины переживания, сказал Степан Алексеевич.
Никита промолчал, хотя внутренне был благодарен врачу за сказанное.


Случилось это, как и случается все подобное, внезапно. Звено из трех человек, в котором Егор Иванович был главным, меняло в одном из штреков шестого горизонта шахты деревянные крепления на металлические арочные. Работа двигалась скоро, по давно заведенному порядку. Тем более их было не трое, как обычно, а четверо. К Егору Ивановичу, как более опытному шахтеру, прикрепили молоденького ученика, хотя и обучали его всем звеном. И, конечно же, это обучение не было детсадовским. Острое слово, присоленное матом, часто заставляло Олежку врасплох. Главное, конечно, для наставника было, чтобы в период обучения, – а это два месяца – ученик не нанес себе травму.
 

– Вот Олежка для тебя тут все есть: и хлеб, и масло, и водка, и девки, и курорты – так что старайся! – показывал рукой в верхонке, на металлические дуги, бетонную затяжку, на породу, которую предстояло еще отгрузить, и улыбался железными вставленными зубами Семен, один из шахтеров.
– А уж орден Сутулова тут ты обязательно заработаешь, –  подхватил другой.
Они перфоратором забурили несколько шпуров, вызвали взрывника, который неторопливо заложил заряды. После взрыва загрузили четыре вагонетки оторванной породы, собрали арочные рамы и стали обтягивать их метровыми затяжками, как вдруг на них наплыло черное ядовитое облако. Мужики, а вместе с ними Егор Иванович попрыгали с мостков, на которых стояли, чтобы затянуть затяжкой кровлю.
– Кабель или подстанция горит! – прибавляя несколько плотных матов, закричал Семен.


Они присели, стараясь согнуться пониже, чтобы дым, плывущий поверху не доставал их. Дым все увеличивался и увеличивался в объеме. Специфический  запах горелой резины перехватывал горло. Глаза заслезились.
– Включаемся на самоспасатели и выходим на свежую струю, – почему-то закричал Егор Иванович. Все находились рядом. Они сдернули висевшие на крепи самоспасатели – небольшие крашеные коробки, в которых находились зажим для носа, очки, гофрированная трубка с загубником, соединенная с небольшим отсеком, наполненным активированным углем, очищающим воздух от угарного газа. Из густеющего дыма, словно инопланетяне вышли несколько шахтеров, включенных в самоспасатели, и прошли мимо них. Последний обернулся и призывно махнул рукой, давая знать, чтобы поторопились. Егор Иванович уже надел очки и хотел вставить загубник в рот, как увидел недвижимо сидящего на корточках ученика.
– А ты что сидишь сосунок? Давай быстрей, а то сейчас окочуришься! – неожиданно для себя заорал не своим голосом Егор Иванович.
Олег поднял голову. В расширенных от ужаса глазах его стояли слезы.
– Я забыл взять самоспасатель и вам не сказал. Думал, обойдется, – дрожащим голосом произнес он.
– Ну и прощайся с жизнью солобон! Наберут пацанов,  отвечай тут за них, – зло, оскалив железные зубы, сказал Семен. Вставив загубные в рот, он локтем толкнул третьего мужика, и они вдвоем ушли в задымленную темноту.


Егор Иванович на мгновение растерялся, но обстановка требовала немедленных действий. Он снял с себя висевший на плече самоспасатель и набросил ремень на плечо Олега. Сдернул с глаз очки и, сняв каску с фонарем с головы ученика, одел их ему на голову. Олежка, когда все понял, вскочил на ноги и, задохнувшись от попавшего в легкие дыма, кашляя и вытирая слезы, закричал:
– Дядя Егор не надо! Я успею добежать до свежей струи!
Его намерения снять с себя очки и самоспасатель Егор Иванович прервал хлесткой пощечиной.
– Слушай сюда, пацан. Ты и десяти метров не пробежишь, как задохнешься. Уже поздно, а я знаю, что делать и буду жив. Он опять надел очки ему на глаза, зажал нос зажимом и чуть ли не силой вставил загубник в рот.
– Давай, шагай! Не торопись и смотри под ноги, а то зашибешься и останешься здесь. Вперед, Олежка! Не дрейфь! – Иваныч подтолкнул ученика в спину.


Олег, находящийся в трансе, шагнул на уложенные вдоль борта пешеходные трапы и пошел, все дальше и дальше удаляясь от Егора Ивановича. Иногда он останавливался и поворачивался к нему. Это Иваныч понимал по красноватому от дыма свету фонаря. Дым становился все гуще, и надо было что-то немедленно предпринимать.


Он быстро снял с себя видавшие виды рубаху. Одел поверх оставшейся футболки фуфайку. Вытирая слезы, кашля и сплевывая, наполнявшую рот тягучую слюну, он поднял один из пешеходных трапов. Под ним находилась водоотводная канава. Чистая шахтовая вода, журча и поблескивая в свете фонаря, убегала под соседний трап. Сначала он поставил поднятый им трап на ребро и упер его одним концом в борт, навстречу дыму, чтобы хоть немного отбить его в сторону. Движения были торопливы, но расчетливые, но как он не торопился пахнущего резиной и еще какой-то химией дыма все же наглотался. В груди жгло. Его вырвало. Намочив в воде рубаху, он обмотал ее лицо. Потом, зайдя за стоявший на ребре трап, улегся на живот вдоль канавы навстречу струе. Под трапы дым не попадал, и это походило на вентиляционную, пусть и узкую трубу. Фонарь он перед этим снял с себя и повесил повыше на крепление, чтобы горноспасатели, которые, он был твердо уверен, скоро будут, по нему сразу обнаружили его.


Почти касаясь лицом воды, он жадно вдыхал в себя свежий воздух, но боль в груди не проходила, а даже наоборот становилась все сильнее и сильнее.
– Похоже, ты опоздал, Иваныч, – мысленно сказал он себе. В голове мутилось.
– Если бы не пацан, был бы ты сейчас на горах под солнышком, – сказал, чей-то незнакомый голос.
– Нет уж! Он молодой. Ему жить надо, – ответил голосу Иваныч.
Скоро в полусознательном состоянии его подняли на гора горноспасатели.
– Олежка ты не переживай. Тут и моя вина есть. Не досмотрел за тобой – вот все так, и получилось, – сказал Егор Иванович зашедшему к нему в палату Олежке.
Олежка долго с потерянным лицом сидел у постели своего учителя, пока медсестра, открыв дверь в палату, не поманила, молча его рукой в коридор.

Восемь дней пролетели как один день. На девятый им надо было быть дома.
– Отчалим по самой рани, чтобы паутов не кормить. Они где-то в десятом часу появляются, – сказал за вечерним чаем Степан Алексеевич.
Они допили чай и ушли в зимовье. Никита проснулся от легкого толчка.
– Подъем, Никита! Нас ждут дела, – керосиновая лампа, горевшая на столе и снизу освещавшая лицо Степана Алексеевича, делала его похожим на доброго волшебника из сказки. Никита спрыгнул с лежанки, надел кеды – трико и рубашка были на нем – и вышел из зимовья. Костер уже горел. Над ним висели чайник с котелком. Казалось, доктор вовсе не спал. На востоке светилась белая полоска. Далекие, самые высокие вершины сопок румянились розовым светом. Никита взглянул на часы. Не было еще и четырех. Как же коротки июньские ночи!
– Сначала стаскаем рыбу в лодку, разомнемся, а потом позавтракаем, – сказал доктор.


Он зашагал по тропе, сбегающей с бугра к ключу, который еще не был, видел в предрассветной мгле. Чтобы согнать дремоту, Никита плеснул из умывальника в лицо несколько горстей холодной воды и догнал доктора. В темноте они дошли до ледника. Глубокая яма была уже давно вырыта на берегу ключа. Они сняли несколько слоев мха и открыли крышку. Снизу густо пахло копченой рыбой. Никита спрыгнул вниз на намертво замерший за зиму лед. Холод сразу принял его в свои объятья. Вдвоем они быстро вытащили шесть брезентовых мешков с рыбой. Они закрыли лаз, заложили его мхом и, забросив по мешку на плечо, пошли по узкой тропе вниз по ключу к его устью. Там в небольшой заводи ждала лодка.


Небо почти полностью посветлело, но солнце еще не выбралось из-за далеких сопок, и в глубоких впадинах лежала тень. Над почти недвижимой гладью плеса Быстрянки плыл легкий туман. Несколько диких уток, увидев их, шумно взлетели, оставив на зеркальной поверхности легкие круги. Рыбаки быстро перетаскали мешки и уложили их в лодку. В утренней прохладе работалось легко, и даже не верилось, что через несколько часов наступит удушающая жара.
– Спускаться будем сплавом, – сказал доктор, когда они, позавтракав, вновь спустились к лодке. Он сам сел за весла и вывел лодку на середину плеса, где легкое течение подхватило ее и понесло вниз. Мимо поплыли берега, заросшие смешанным лесом, песчаные откосы, иногда вдруг скала круто обрывалась в реку. На одной из таких скал стоял изюбр. Влажные от росы бока поблескивали на солнце. Он стоял, не шевелясь на легком ветерке, спасаясь от насекомых. Отдыхал.
– Какой красавец пантач, – чуть слышно сказал доктор, но в гулком утреннем воздухе этот шепот был услышан зверем, и он исчез.
Через пять часов они причалили к берегу чуть повыше городского пляжа, на желтом песке которого загорал беззаботный люд.
– Ну что Никита, делаем, как решили, – один мешок в больницу, два в детдом, а три мешка нам? – спросил доктор.
– Конечно, о чем речь! – подтвердил былую договоренность Никита.
– Река-то на глазах мельчает. Дождя надо. На даче не хрена не растет, – почесывая уставшую поясницу, сказал доктор. Относительно недавно он приобрел домик в деревне, что находилась в трехстах метрах от реки. Слышно было, как мычали коровы, убежавшие с пастбища от паутов в тень своих стаек. Теперь их выгонят пастись только под вечер.
– Ну что Никита ты шагай домой, я тут сам управлюсь. У меня тут «Нива» на даче стоит. Подъеду, скидаю мешки и вещи и всего делов-то, – прихлопывая паута на щеке, сказал доктор.
– Да я могу подождать и помочь, – возразил Никита.
– Не спорь, пожалуйста. Чего тут жариться на жаре. Не практично! Давай шагай, шагай, – слегка подталкивая Никиту в плечо с все возрастающей настойчивостью в голосе, сказал доктор. – Я отвезу рыбу в город в больницу, а оттуда сразу к вам, –  продолжил он.
– Тогда не задерживайтесь! Мама должна баню затопить, – поневоле соглашаясь с доктором, ответил Никита.
– Вот и отлично, вот и отлично, – довольно заулыбался доктор. – А то я хотел в городе в ванной помыться, а банька лучше. Так что я быстро обернусь. Только бельишко захвачу. В баньке попаримся, с Иванычем по рюмашке хлопнем. Отлично! Отлично! – Степан Алексеевич радостно рассмеялся. – Ну все, шагай! Помоги там маме с банькой.

Глава девятая

Отсюда, от реки, крейсера казались огромными черными жуками, которые накрепко вцепились в землю. Чтобы попасть к своему дому, Никите предстояло обойти деревню, пройти да переулка и пересечь две улицы. Наброшенная на голое тело энцефалитка накалилась от жаркого солнца как жестянка, но так как она была на два размера больше, то не очень прилегала к телу. Наброшенная на голое тело энцефалитка накалилась от жаркого солнца, как жестянка, но, так она была на два размера больше, то не очень прилегала  к телу. Зато ее не могли прокусить звереющие от жары пауты. На глаза набегал соленый пот, который приходилось постоянно смахивать. Хотелось быстрее отмыться от всего, что накопилось на теле за восемь дней, войти в прохладную с затененными плотными шторами окнами комнату, упасть на свою кровать и предаться ничегониделанию. Ноги в кедах горели огнем. Многие встречные знакомые, идущие на пляж, здоровались с ним и пытались заговорить, но он только кивал головой и двигался дальше. Он уже шел последним проулком, как вдруг услышал журчащий смех и знакомый голос:
– Здравствуй, Никита! Что спишь на ходу?
Никита поднял глаза и увидел перед собой Нюрку. В розовом легком сарафане, сквозь который просвечивался голубой купальник, в хвост затянутые на затылке волосы, на ногах легкие босоножки. Большие голубые глаза искрились веселым смехом.
– Ну, ты насквозь рыбой пропах. Вкусно пахнешь. Прямо набрасывайся и съедай! – продолжала смеяться Нюрка.
– А ты, похоже, у мамы Вари духи стянула. За версту несет, – не остался в долгу Никита.
– Давно уже свои имею. Все еще из детства не выйдешь? – не задержалась с ответом Нюрка.
Никита хотел что-то сказать, но внезапно остановился. Он увидел, как Нюркина ладонь крепко сжимала ладонь, стоявшего рядом с ней парня. Тот, улыбаясь, с интересом в таких же больших голубых, как у Нюрки, глазах, слушал их разговор.
– Вот, Никита, познакомься это Володя. Он теперь будет жить у нас, – сказала Нюрка.
– У нас? – непонимающе спросил Никита.
– Ну не совсем у нас, а в нашем детдоме, – несколько смутившись, ответила Нюрка.
 Владимир подал Никите руку. Никита, немного задержавшись, подал свою ладонь. Он не смог бы объяснить тогдашнего своего состояния. Он словно онемел и молча переводил свой взгляд с Нюрки на Владимира и обратно до тех пор, пока с губ Нюрки не сошла улыбка, а ее глаза не стали серьезными и как будто виновато-вопрошающими: «А что я такого сделала?» – читалось в них.
Тягостное неловкое молчание прервал Владимир:
– Ну что, пойдем, Аннушка?  А то спалимся на этой жаре.
Они, по-прежнему, не разнимая рук, пошли вниз по проулку к реке. Немного отойдя, Нюрка обвернулась и сказала Никите:
– Там тетя Маша баню истопила. Сидит под черемухой, тебя ждет. 
Вряд ли нужна была Никите эта информация. И так знал, что баня топится, и что родители его заждались, но Нюрку он понял. Она хоть как-то хотела сгладить непонятную для нее вину перед ним.
Никита и сам не понимал, что творится в его душе. Он чувствовал себя оглушенным.


Былая радость оттого, что его ждет жаркая парная с веником, вкусная мамина еда, белые хрустящие простыни, куда-то пропала. Как будто ее и не было вовсе.
Нюрка, с которой, сколько он себя помнит, они были всегда вместе, с которой  лазили в деревне по огородам и не раз убегали от разъяренных собак. Вместе с другими, ходили в тайгу за ягодой, где она один раз заблудилась, и он нашел ее посреди болота измазанную грязью, в разодранной одежде. Нюрка, с которой вместе с другими ходили в тайгу за ягодой, где она один раз заблудилась, и он нашел ее посреди болота измазанную грязью, в разодранной одежде. Нюрка, с которой с первого класса вместе школу, били друг друга сумками, наносили урон нехорошим учителям, после чего мама Варя с Марьей Сергеевной долго сидели в кабинете директора школы по прозвищу Хаммурапи, а потом долго искали их дома, чтобы провести экзекуцию, но не находили, а не найдя, обещали, что ничего им не будет, лишь бы они объявились, и они объявлялись с полным смирением и раскаяньем на лице…


И вот сегодня Нюрка идет, держась за руку с совершенно незнакомым ему парнем. Веселая и счастливая, никого не стесняясь и не боясь. Странное дело, но он только сейчас подумал, что у него никогда и мысли не было взять Нюрку за руку. Конечно же, в школе всегда находились девчонки, к которым запросто можно было залезть и за пазуху, отчего те довольно визжали. Но это все не о Нюрке.


Однажды в прошедшем учебном году на большой перемене в актовом зале Нюрка, опершись о подоконник, стояла у окна за огромным фикусом – он рос в большой бочке, стоявшей на полу – и читала какую-то интересную книгу, которую необходимо было быстрее передать дальше. Она настолько увлеклась, что не заметила, как Федя Коршунов из параллельного класса подошел к ней и, обхватив ее одной рукой сзади за талию, другой попытался схватить ее за грудь. Что было дальше – ни в сказке сказать, ни пером описать. Ударив Федю каблучком своей туфельки по ноге, отчего тот, морщась от боли, схватился за нее и, потеряв равновесие, упал на пол, Нюрка сняла с ноги ту же туфельку, и стала бить Федю, почему попало. Когда Нюрку оттащили, то увидели, что у Федора из носа льется кровь, кожа на лбу содрана, а правое ухо опухло и стало похоже на вареник. Федора увели в медпункт, а Нюрку вызвали к директору.
– Ты что же это делаешь, Лучезарина, – спросил Хаммурапи, когда Нюрка вошла к нему в кабинет. Хаммурапи сидел в своем кресле, положив огромные волосатые руки на стол. – Ты же могла захлестать парня на смерть!
– А что он за грудь хватается! Я не для этого их растила, – глядя прямо в глаза директора, ответила Нюрка.
– Ты бы выражалась как-то по тактичнее что ли, – сказал директор и, морщась, отвел глаза в сторону.
– А как еще говорить? Грудь что-ли? Как будто это не одно и тоже. Начнете тут философию разводить. Я лучше пойду!
– Ладно, иди, иди, – махнул рукой Хаммурапи.
Выходя, Нюрка не видела, как, покачивая головой, директор улыбался ей вслед.
– Ему, может быть, добавить? – спросил Нюрку Никита, когда они шли со школы домой.
– Не надо! Хватит с него. Мне его жалко стало. Какая-то дура злющая, – сказала Нюрка.
– Ты не злющая. Не придумывай. Ты защищалась, – постарался успокоить Никита Нюрку.
– Ну, ты прямо у нас юрист-адвокат, – засмеялась Нюрка.
Они шли, вдыхая запах талого снега. Весна вступила в свои права…


Володя, Володя – откуда он взялся этот Володя? Никита лежал в постели. Запах чистых простыней успокаивал.
Через открытую дверь слышался разговор Алексея Степановича с отцом. Они напарились в бане. Хотя Егор Иванович задыхался от пара, но все же при помощи Никиты и доктора немного похлестал себя веником. Все, конечно, могла прояснить мама, но она принимала гостя и старалась не отходить от мужчин. Подавала закуски и убирала ненужную посуду. Друзья же одной рюмкой не обошлись, и их разговор становился все громче и громче, и хорошо был слышан из комнаты Никиты. Не часто мог Алексей Степанович оторваться от своих больничных забот, чтобы навестить друга.


Друзья, вспоминая былое  и разные каверзные случаи на охоте, заразительно смеялись, и даже Марья Сергеевна заливалась своим грудным негромким смехом. Никита тоже невольно улыбался, представляя рассказанные ими истории в картинках. Отец был веселым человеком, и даже болезнь не лишила его того дара. Наконец-то Марья Сергеевна заглянула в затемненную комнату сына.
– Не спишь, Никита? – спросила она весело.
Свет из полуоткрытой двери падал на ее лицо. Серые глаза Марьи Сергеевны блестели, щеки румянились.
– Что так смотришь, сынок? Подгуляла твоя мамуля. Решила поддержать великих и непобедимых охотников, живущих на крутом берегу могучей реки Быстрянки, – она засмеялась и присела на стул. – Что сынок тело ломит, спать не дает? Так всегда у отца было, когда по тайге набродится, – она нечаянно вздохнула, но тут, же заулыбалась. – А наша Нюрка-то влюбилась по уши. Ничего не видит, ничего не слышит. Ходит, как завороженная. Умудрилась мама Варя ей жениха в своем вагоне привезти. Мама Варя отпуск взяла и поехала в область переводные документы делать. В наш детский дом хочет перевести. И у нее, конечно, получится. Она их там заставит по туалетам бегать…
Марья Сергеевна весело рассмеялась, но, увидев изменившееся нахмуренное лицо сына, спросила:
– А ты что расстроенный такой? Из-за Нюры переживаешь?
Никита промолчал.
– Ох, не придумывай, Никита! Я тебе прямо скажу, как мать сыну. Вы друзья детства. Есть просто друг, а есть друг детства и этот статус гораздо выше. Вот ты мне скажи, когда ты был на рыбалке, ты хотя бы раз вспомнил о Нюре?
Никита задумался и к своему  удивлению осознал что, находясь в делах и заботах, он действительно ни разу не вспомнил о Нюрке.
– Ну вот, видишь, ты и не знаешь, что сказать, – Марья Сергеевна откинулась на спинку стула и, помолчав, продолжила. – Если ты любишь человека, то он всегда с тобой, чтобы ты не делал, куда бы ни шел, с кем бы ни говорил, он всегда присутствует в твоей душе, в твоем сердце, и ты с ним словно одно целое, которое невозможно разделить, и от этого ты испытываешь радость и счастье. Ты меня понимаешь? – Марья Сергеевна внимательно посмотрела на сына.
– Кажется, да, – неуверенно ответил Никита.
– А поскольку ты всего этого к Нюре не испытываешь, то, пожалуйста, не мешай ей быть счастливой. Ты порадуйся за нее. Останься другом и пожелай ей счастья, а как у них с Володей сложится, один Бог ведает.


Похоже, выпитое вино возбуждало в Марье Сергеевне красноречие. Она вздохнула и хотела еще что-то добавить, но с кухни донесся сиплый из-за болезни голос отца:
– Маша, а Маша! У тебя нигде султанчик не затаился? Еще бы по рюмашке!
– А вот не пора ли, индейцы, зарыть свои боевые топоры? Что-то вы слишком развоевались! – откинулась Марья Сергеевна, вставая со стула.
– А может Иваныч и вправду хватит, а то у меня завтра в больнице забот полно. Главврач наш решил в отпуск уйти и все дела мне передает, а этих делов тьма. За лето много ремонту надо сделать, – попытался отговорить Егора Ивановича доктор.
– Ну, на посошок – и до свидания! – настоял на своем Егор Иванович. Они выпили, и доктор в сопровождении хозяев вышел из квартиры. Слышно было, как завелся мотор «нивы», а потом затих шум уехавшей машины.
– Все правила нарушает Алексеич. В таком виде за руль садится, – сказала вернувшаяся на кухню Марья Сергеевна.
– Ничего, он хирург. У него рука твердая и глаз острый. Не спеша, доедет, – ответил вошедший следом Иваныч.


Все это Никита слышал, проваливаясь в сон.
Долгий июньский день еще не закончился,  когда он проснулся, но жаркое солнце уже не рвалось сквозь шторы. В комнате стало гораздо темнее. Наступил вечер. Никита проспал часа три и, не сразу понял, когда проснулся, где находится. Не было надоедливого жужжания паутов и писка комаров и только слышно было как на кухне, стараясь не шуметь, ходит мама, как изредка позвякивает убираемая ею посуда. Он дома.
И вдруг голос Нюрки:
– Он спит?
– Не знаю. Сейчас посмотрю – приоткрывая дверь и заглядывая в комнату сына, ответила Марья Сергеевна.
Она наткнулась на взгляд Никиты и сказала:
– Проходи Нюра. Не спит вроде бы.
– Нюрка впорхнула в комнату и присела на стул:
– Ну что передохнул? Мы с Володей на дискотеку в клуб собрались. Пойдешь с нами? – она вопросительно посмотрела Никите в глаза.
– Простите, Аннушка! Кажется, так вас называет ваш милый друг? Я не в состоянии сопровождать вас на эти скачки. Также совершенно не хочется участвовать в подтанцовке, – полным сарказма голосом ответил Никита.
Нюрка пружинисто вскочила со стула:
– Я тебя считала другом, а ты, а ты… – она замолчала, пытаясь сдержаться, но не сдержалась. – А ты – ехидства полные штаны!
Нюрка резко повернулась, обдав его запахом духов, и исчезла за дверью. Никита почувствовал, как дикое отвращение и гадливость к себе за сказанное им подымается в нем. «Ну, ты и гаденыш, – мысленно сказал он себе, – ну ты и придурок!»
Не зная, куда себя деть, он встал с кровати, надел  трико и голый по пояс вышел на кухню. Мать взглянула на него и отвернулась, продолжая протирать чашки.
– А у мамули сын – придурок! – сказал Никита.
– Ну, вот и славненько. Дуракам живется легче, – продолжая свою работу, в тон ему ответила Марья Сергеевна.
– Я сказал Нюрке неправильные слова и мне теперь нехорошо, – глядя в уже потемневшее, но еще не зашторенное окно, продолжил Никита.
– Ну что ж, сатана всегда готов подножку поставить и порою его трудно обойти, – сказала Марья Сергеевна и повернулась к нему. – Она с такой скоростью пролетела мимо меня на выход, что меня чуть ветром не сдуло и, честно тебе скажу, мне так захотелось достать старый отцовский ремень и так пройтись по одному месту, чтобы ты долго стоя кушал и все прочее делал.
– Так и надо было сделать, – поддержал Никита.
– Так подумала, может, за неполные  семнадцать лет ты мозги наростил, а ты все не тем местом думаешь, – заметно сердясь, сказала Мария Сергеевна.
– Тогда вразуми сына своего неразумного. Подскажи, что ему делать? – ничуть не ерничая, серьезно попросил Никита маму.
– А мудрее, как повиниться, никто еще не придумал. Такая мудрость, как «повинную голову меч не сечет», проверена временем. Так что сломи гордыню и повинись!
– Так мне что же, на дискотеку бежать?
Никита пошел было в свою комнату, чтобы одеться, но мама остановила его:
– Есть еще одна мудрость: «Утро вечера мудренее», так что завтра утром по холодку и повинишься.


Утром Никита постучал в Нюркину дверь.
– Открыто, открыто. Кто там? Заходи! – прозвучал в ответ Нюркин голос. Нюрка в небрежно наброшенном поверх ночной рубашки халате, спрятав руки в его небольших карманах, стояла по середине кухни и вопросительно смотрела на вошедшего Никиту. Внезапно Никита плюхнулся на колени и пополз к ней:
– О, царица души моей, прости ты меня неразумного, прости раба своего глупого, дурака битого! Не вели казнить. Вели миловать!
Он даже сделал вид, что хочет ухватить ее за ноги. Не ожидавшая такого от Никиты, Нюрка, как ужаленная, отскочила от него и, громко рассмеявшись, замахала на него руками:
– Перестань, Никита! Перестань!
– Ну что прощаешь? встав на одно колено, и смиренно склонив голову, спросил Никита.
– Да ладно тебе. Забудем, я и не думала что ты такой артист, – продолжая смеяться, ответила Нюрка. – Хотя поговорить нам с тобой надо, – наблюдая, как Никита поднимается с колен и усаживается на табуретку у стола, сказала она. – Скажи, между нами есть какие-либо обязательства?
Нюрка присела напротив. Глаза ее, прикрытые длинными ресницами, были опущены вниз. Длинный указательный палец правой руки что-то нервно чертил на старой клеенке. Никиту вопрос застал врасплох. Не зная, что ответить, он молчал.
– Ну что ты молчишь? – Нюрка взглянула на него и опять опустила глаза.
– Насколько я понимаю, дружба предполагает некоторые обязательства, – еще немного помолчав, ответил Никита.
– Я очень и очень ценю нашу дружбу, Никита! Также очень и очень боюсь ее потерять, – лицо Нюрки покраснело. Она судорожно вздохнула и продолжила: – Но я влюбилась, и с этим ничего не поделаешь.
– Так это же здорово! Поздравляю! Я рад за тебя, – сказал Никита.
– Правда?! Это правда, Никита?! – Нюрка распахнула влажные, готовые излиться слезами глаза.
– Конечно, правда. Вчера я глупый был, а за ночь поумнел. Если честно сказать, то помогли поумнеть. Да и…
Нюрка не дала ему договорить. Она вскочила с табуретки, чмокнула Никиту в щеку и скрылась за занавеской. Немного погодя она отодвинула занавеску и сказала:
– Ты помнишь, когда мы были маленькими, ты во время наших ссор называл меня рыжей ведьмой. Да и сейчас ты это иногда говоришь, но уже полушутя полусерьезно. Я хочу сказать, что ты прав.
– В чем я прав?» - непонимающе уставился Никита на Нюрку. Поцелуй горел у него на щеке.
– А в том, что я действительно ведьма и знаю: то же самое совсем скоро случится с тобой. Ты влюбишься по самые уши и про все забудешь, – Нюрка рассмеялась.
– Да уж, ты наговоришь! Всю жизнь возле бабок вертелась. Все их разговоры подслушивала, – рассмеялся Никита. – Может быть, ты скажешь, как вся моя жизнь сложится? – спросил он.
– Про всю жизнь не скажу, но то, что ты будешь трудиться в шахте, как и дед твой, как и отец твой, Егор Иванович, я знаю.
– Ты тут ничего нового не открыла, – сказал Никита. – Шахтерские дети идут за отцами, и лишь небольшая часть их вырывается из этого круга, и вырваться, надо сказать не так-то просто. Когда с пеленок слышишь эти слова – забой, лава, уход, завал, – когда мать каждый день провожает отца, как на войну, как в последний бой, и ждет с молитвой в глазах, – то поневоле хочется встать рядом с ним, чтобы поддержать в трудную минуту. Да ты и сама все прекрасно знаешь. Сколько на наших глазах шахтеров отнесли на кладбище. Это по телику говорят о больших авариях и гибели многих людей, а сколько их так поодиночке гибнет. Даже сейчас никто тебе такой статистики не выдаст. А ведь шахтеры подняли промышленность страны. Даже лозунг был «Уголь – хлеб промышленности».
– Говоришь как большой, – не поворачивая головы, каким-то глухим, незнакомым голосом сказала Нюрка и присела на стоявший там же за занавеской табурет.
– Ты лучше скажи, что… – Никита хотел о чем-то спросить.
– Ничего я не знаю, Никита. Ничего! Не спрашивай меня больше не о чем. Прошу тебя! – Нюрка повернулась к нему.
Никита был ошарашен. Лицо Нюрки было залито слезами.
– Что с тобой!? Я что-нибудь не так сказал? – он встал с табурета, чтобы подойти к ней, но был остановлен вытянутой Нюркиной рукой, ладонь которой с длинными красивыми пальцами была развернута к нему.
– Я вас всех жалею: и Володю тоже, и тебя, и Марью Сергеевну, и маму Варю, и себя тоже, – едва слышно сказала Нюрка.
Новая волна слез хлынула из Нюркиных глаз, заливая раскрасневшиеся щеки. Она скомила в большой комок угол занавески и уткнула в него лицо.
– Да чего нас жалеть-то? Мы что больные все? – растерянно спросил Никита.
– Ты иди, иди, Никита. Это девичье у меня. Госпожа менструация. Слышал о такой? – Нюрка подняла голову и посмотрела на Никиту. Едва заметная улыбка пробилась сквозь слезы и печаль на ее лице.


Если после этого разговора отношения с Нюркой Никита считал налаженными, то отношения с Владимиром у него были натянутыми. Они раза два сходили втроем на дискотеку и даже на рыбалку, но потом нахлынул этот дождь, и Никита вообще перестал выходить из дома. Он валялся на диване и одну за другой  перечитывал книги.

Глава десятая

Когда он вернулся домой, оставив Нюрку с Владимиром и грибками, то застал родителей на кухне. Марья Сергеевна стояла у плиты, а отец, пододвинувшийся ближе к окну, читал газету, хотя проку от света, падающего из окна, было мало. По часам должен быть разгар дня, а в квартире как будто был поздний вечерний сумрак.
– Что, накормил народ пирожками? – улыбаясь, спросил Егор Иванович сына.
– Все довольны, все смеются, – ответил Никита.
– Что за шум у вас там был? – спросила Марья Сергеевна.
– Да так. Разборки местного значения, – Никите совсем не хотелось распространяться на эту тему. Он быстро прошел в свою комнату.
– Опять Коляша, наверное, выступает? – догнал его голос матери, но Никита, будто не услышав, прикрыл за собой дверь.


Он взял с кровати подушку перенес ее на диван и лег. До этого он хотел взять с полки книгу и почитать, но понял, что с чтением у него ничего не получится. Непонятная досада занозой сидела в его сердце. Незаметно для себя он стал вспоминать, прокручивая в себе все, связанное с появлением Владимира в его жизни. И, конечно, он понимал, что в центре всего стоит Нюрка. «Похоже, я как собака на сене – сам не ам и другим не дам. Все, наверное, гораздо проще. Ты как ребенок, у которого забрали привычную игрушку. Когда игрушка была, ты о ней не думал, а когда ее не стало, ты стал закатывать истерики. Так что твоя мамуля права», размышлял он.


Дождь все лил, и уже стало казаться, что так было всегда и что этот дождь никогда не закончится. Гром, как будто устав от своего буйства, неохотно ворчал в самой глубине низких туч. Никита все же встал и, не глядя, взял с книжной полки книгу. Это был сборник Хемингуэя. Так же, почти не глядя, он нашел повесть «Старик и море» и забыл про все. Он читал, не торопясь, смакуя каждое выведенное слово автора. И как будто из далекого космоса смотрел он на огромный земной шар, на безбрежный синий океан и видел маленькую точку – это была старая деревянная лодка, и в ней сидел старик в большой старой шляпе, и туго натянутая леса уходила от него в воду…


Ближе к вечеру, когда возле него на стуле образовалась небольшая стопка книг, к нему зашла Нюрка и стала его звать:
– Пойдем, на Быстрянку сходим. С ней ужас, что творится. На наш заливчик посмотрим, хотя это уже не заливчик, а настоящее море. Пойдем!
– Да что под таким дождем болтаться? – ответил Никита. – Потом посмотрим.
– Ну, ты прямо сахар-рафинад, – недовольно фыркнула Нюрка и ушла.
Немного позже Марья Сергеевна позвала сына на ужин. Они втроем сидели за столом и вели неторопливый разговор. Говорила больше Марья Сергеевна:
– Это надо же, какой водопад на нас обрушился! Тучи на юг уходят в верховья Быстрянки и там продолжают свое дело. Возможно, наводнение будет. Нам-то оно не страшно, а вот деревню на берегу достать может. Нюра со своей новой знакомой и Володей ходили на берег. Говорили, что на реку страшно смотреть. Такие водовороты в ней жуткие вертятся. Лес с корнями плывет. А заброшенный леспромхоз, похоже, смыло. Говорили, крыши плыли и бревна.
– Что за знакомая у Нюрки появилась? – спросил Никита. – С ней же девчонки не очень-то дружат. Она же их лупит за разные сплетни. Долго не разговаривает.
Егор Иванович негромко рассмеялся:
– Молодец наша Нюра! Так их, языкастых!
– А к вашей классной руководительнице, Анастасии Петровне, подруга с семьей приехала. С мужем и дочерью. Муж – какой-то крупный строитель или архитектор даже, – продолжила Марья Сергеевна, – говорят, на Белом мысе стройку окрыли. Даже, говорят, международного значения.
Она поднялась и стала убирать посуду.
– Какие же там места красивые! Помнишь, Никита, как мы на вертолете туда летали? Спасибо Степану Алексеевичу. Это он нам десятидневный тур организовал. Договорился с геодезистами, и они нас взяли с собой. Каких вы тогда тайменей из Быстрянки вытаскивали. До сих пор в глазах все – как в кино! – Марья Сергеевна с сожалением вздохнула.
– Как же не помнить? Это каких-то три года назад было, – ответил Никита и встал, чтобы помочь матери убрать посуду.
У Никиты перед глазами тоже встала картина, которую он наблюдал из иллюминатора МИ-8.


Необъятная, бескрайняя зелень тайги, широко разлившаяся в низовьях река Быстрянка и вдруг – огромное пустынное белое плато. Они тогда покружили над ним. Потом пролетели над руслом реки к тому месту, где Быстрянка впадает в большую реку, что несет свои воды в Северный Ледовитый океан. Потом вернулись назад к плато. Оно большим белым выступом выходило к реке. На берегу реки они приземлились, и вместе с изыскателями разгрузили вертолет, который тут же поднялся и улетел обратным маршрутом.


Они помогли изыскателям разбить лагерь, оборудовать кухню, на которой по договору на десять дней хозяйской стала Марья Сергеевна, а сами – Степан Алексеевич, отец и он –  стали вольными рыбаками-охотниками.
– Что же они там собираются строить в такой глухомани? Они тогда нам толком ничего не сказали, – отвлек от воспоминаний Никиту голос отца.
– Кто что говорит, а толком никто не знает, – сказала Марья Сергеевна. – А строительные материалы уже давно по Большой реке доставляют. С устья Быстрянки заходят к Белому мысу. Эта стройка нашу шахту и спасла от закрытия, как нерентабельную. Уголек там нужен будет, вот и оставили.
– Грома-то совсем не стало слышно. Да и дождь вроде бы стихает, – прислушиваясь, сказал Егор Иванович.
– А он должен, скоро закончиться. Это Митрич, детдомовский завхоз сказал. У него нога-барометр, – почему-то застеснявшись, повторил слова Владимира Никита.
– Митрич – товарищ серьезный. Зря не скажет, – по-своему поняв смех Никиты, заступился за завхоза Егор Иванович.
– Ты бы надел сапоги да плащ с капюшоном и прошелся с ребятами под дождем. Они целый день сегодня мелькают. В детдоме какой-то конкурс организовали, а сейчас, вечером, Нюра говорила, танцы там в актовом зале будут. Хватит мозги чтением забивать. Отдохни от книг-то. Впереди последний учебный год. Начитаешься еще! – с укоризной в голосе сказала Марья Сергеевна.
– Да нет уж, мамуля. Для меня это как раз самый отдых и есть, – шутливо приобняв маму за плечи, ответил Никита.


Он ушел в свою комнату, включил светильник и опять стал читать. А дождь все лил.
На другой день Никита проснулся внезапно. Его как будто кто-то толкнул в плечо и сказал: «Вставай! Пора!» Никита даже голову приподнял и огляделся, но никого в комнате не было. Он почувствовал, что в мире что-то изменилось, но не сразу понял, что? А в мире была тишина. Не было привычного шума дождя.


Никита вскочил с постели и подошел к окну. Торопливо, как будто куда-то опаздывая, распахнул створки и был поражен – низкое чистое темно-синее небо распласталось над густо-зеленой тайгой. Влажные, заросшие смешанным лесом бока сопок блестели, играли отраженным светом от еще невысокого солнца. И среди всего этого, между небом и землей – река Быстрянка. Переполненная водой, она как будто приблизилась и казалось совсем рядом. Казалось, протяни руку – и дотронешься до ее бурлящей в страшных водоворотах поверхности. «Оптический обман» – подумал Никита. Большие черемухи во дворе сверкали гроздьями крупных не падающих капель. Засмотревшись, Никита не слышал, как, постучавшись в дверь, к нему в комнату вошла мама.
– Это надо же, какие краски, сынок! – положив руку на плечо сына, сказала Марья Сергеевна. – Какая красота. Такое не нарисуешь. Такое может только Бог.
Они еще некоторое время смотрели в окно. Отсюда было видно, как внизу у городского пляжа, который был полностью затоплен, грудился народ. Лодки были отнесены к самым заборам деревенских огородов.
– Сходить бы тоже на берег надо. Таисию позову и маму Варю. Никогда такой воды в нашей реке не видела, – сказала Марья Сергеевна. – А ты бы сбегал за молоком, а потом позавтракаем. Отцу надо с медом и травами вскипятить.
Никита быстро умылся, надел джинсы, кроссовки, светлую футболку, взял бидончик и вышел. Как всегда зашел к Таисии. У неё на табурете, что был ближе к двери, сидел Коляша.
– Здорово, Ниндзя! – повернул он измятое похмельем лицо к Никите. – Ну и как? Боевые раны не болят? – насмешливым тоном спросил он Никиту.
– Отвяжись от парня и шагай домой! – сердито сказала Таисия.
– Тетя Тася, я же отдам. Видишь, погода наладилась. Пару вагонов разгрузим, и я верну, – продолжил Коляша прерванный появлением Никиты разговор.
– Что ты все ходишь, ходя?! Что ты все клянчишь? Почему не работаешь, как все? Молодежь вся работает. Только восемнадцать исполнится – и в шахту. В шахте работы хватает. И тебя, недомерка взяли бы, а ты не хочешь. Давно жениться пора, а ты все родителям нервы треплешь! – у Таисии от гнева зарделись щеки.
– Да женюсь я, тетя Тася! Женюсь! Вот Нюрка школу закончит, и я женюсь. Недолго ждать осталось.
И невозможно было понять, издевается Коляша или говорит серьезно.
– Ты куда лапы тянешь, недоумок?! Да я тебя за Нюрку сама порву, а мама Варя тем более! – сказала Таисия и замахнулась на Коляшу кастрюлей, которую держала в руке.
– Да пошутил я, пошутил. Уже и пошутить нельзя! – пошел на попятную Коляша, понимая, что въехал не в те ворота и то зачем  он пришел к Таисии может не выгореть. Денег на опохмелку она ему не даст.
– Ишь ты! На Нюрке он жениться. Тебе, если жениться, то девушку  надо искать высокую, в плечах и в остальном широкую, большую, в общем, а то вы так с Мироничем до мышей дотрахаетесь! Тьфу ты! – тут же спохватилась Таисия, – Мироныча-то я зря зацепила. Он хоть мал золотник, да дорог. Всю жизнь в работе. Трудяга!


Сергей Мироныч, как и жена, были действительно роста невысокого. От неловкости, что она ненароком задела имя хорошего человека и чтобы отвязаться от назойливого Коляши, она все же сходила в комнату и вернулась оттуда с купюрами в руках.
– Сколько тебе?
– На две бутылки хватит. Нас трое, – еще не веря в удачу, сказал Коляша.
– Да вы же опять тут в подъезде рев устроите! – возмутилась Таисия.
– Да мы на природе будем. Сейчас сумочку соберем и на залив уйдем. Там красота. Чего тут в подъезде чахнуть? – умоляющим голосом ответил Коляша.
– Бери и уматывай! Надоел! – сунув ему в руку деньги, сказала Таисия.
Коляшу как будто ветром сдуло.
– Что, Никита, за молоком пошагал? Сейчас, сейчас я бидончик сполосну. Освежить надо. Давно не пользовались.
Сполоснув бидон водой, Таисия подала его Никите.
– Ты там Шлепанца моего, если где встретишь, скажи ему, чтоб домой полз, а то я ему точно секир-башка сделаю! Еще вчера ушел подразделение проверить, и все-то нету. Долги за пошив пошел собирать. Похоже насобирался.

Глава одиннадцатая

Никита шагал по улице, вдыхая охлажденный дождем воздух, который наполнял его тело бодростью. Ему хотелось взлететь и как большая сильная птица парить над обновленной землей. Низенькое деревянное здание молочного магазина с трехступенчатым крылечком находилось в небольшом проулке. Кроны высоких тополей качались над ним, глянцево поблескивая своими листьями. Никита уже занес было ногу над нижней ступенькой, как вдруг услышал за спиной наполненный музыкой и солнцем голос:
– А я тебя знаю! Ты Никита!


Никита обернулся и увидел перед собой высокую, почти одинакового с ним роста девушку. Темно-карие глаза весело смотрели на него. Русые густые волосы кольцами ниспадали на плечи. Легкий цветастый сарафан высоко открывал стройные загорелые ноги. Никита, чувству несуразность своего положения – этакий верзила с двумя маленькими бидончиками в руках – остолбенело, смотрел на нее.
– А я Лариса Прекрасная, – протягивая узкую ладонь, сказала девушка. Никита, как во сне, перебросил бидончик с правой руки в левую, собрав их обе вместе и осторожно сжал тонкие пальцы.
– Руку мою верни, пожалуйста, – засмеялась девушка.
Но Никита не слышал ее слов. Ему казалось, что с неба льется звонкая песня незнакомой ему птицы. Он даже голову поднял и поискал глазами в небе птицу, но ее нигде не было видно.
– Да ты что там потерял, Никита? Вернись на землю, – высвободив, наконец, ладонь, продолжала смеяться девушка.
– Э, милая девушка! Все, вляпался наш Никита! Это любовный шок называется. Это и есть любовь с первого взгляда, – раздался от куда-то снизу знакомый голос.
Никита посмотрел вниз и увидел Шлепанца. Он стоял на обрубках ног, опираясь мощными руками на утюжки, и снизу вверх насмешливо смотрел на Никиту.
– Я тебя который раз прошу пропустить меня к рыльцу, а ты стоишь как вкопанный, – сказал Шлепанец.
Никита машинально посторонился.
– Тут продавщица Валька мне за тапочки должна, – Шлепанец, привычно орудуя утюжками, преодолевал ступеньки.
– Кто это? – спросила Лариса Прекрасная. Улыбка сошла с ее губ.
– Это наш сосед, дядя Миша, – ответил Никита, приходя в себя. – Ему ноги в шахте оторвало, – предотвращая новый вопрос, продолжил он.
– Да-да, мне же Аня говорила, – сказала Лариса Прекрасная.
– Нюрка что ли?! – воскликнул Никита. – Так это она и обо мне тебе рассказала. – Никита рассмеялся, – Но ты же меня не видела, а говоришь, узнала.
Никита уже догадался, что перед ним была новая Нюркина знакомая.
– Она очень красочно тебя обрисовала, – рассмеялась Лариса Прекрасная и опять в ее глазах загорелись веселые искорки.
– Ну, это она может, – рассмеялся Никита.
Ему хотелось смеяться. Люди, идущие за молоком, пробираясь к узенькому крыльцу, обходили их, подталкивали и ворчали, но Никита с Ларисой Прекрасной ничего не замечали. Солнечные блики, отраженные от листьев тополей, играли на лице Ларисы. Тут из открытых дверей магазина на крыльцо выбрался Шлепанец.
– Ну, ты Валька, и зараза! – крикнул он, повернувшись к двери. – Я всегда знал, что все продавщицы от обезьян произошли!
– Да вы простите меня ради Бога, дядя Миша, – послышался в ответ огорченный голос продавщицы. Потом она сама в белом халате и в белом колпаке появилась на крыльце.
– Я думала, вы с тетей Тасей в одной руке деньги держите, взяла ей и отдала, –  сказала Валентина.
– В одной-то в одной, но тут, видишь, гланды горят. Подразделение надо идти проверить, – подняв лицо к верху, ответил Шлепанец.
– Тогда вот, возьмите. Сколько вам надо? – в руках продавщица держала деньги.
– Ну, давай на пару бутылок, потом отдам, – Шлепанец взял деньги, сполз со ступенек и опять наткнулся на Никиту.
– Вы тут, шлепанцы, достоите. Молоко у Вальки скиснет, – рассмеялся он и, выбрасывая сильное тело вперед, двинулся вниз по проулку в сторону деревни. Потом остановился и крикнул Никите:
– Таисии скажи, что в деревню пошел. Там мне продуктами должны – картохой и капустой!
Ехавший мимо его «жигуль» остановился. Открылась дверца пассажира, и Шлепанец мигом оказался в салоне. Никита с Ларисой Прекрасной, будто очнувшись, поднялись по ступеням. Никита только сейчас заметил в руке девушки бидон. Отоварившись, они вышли из магазина и не спеша, пошли по улице.
– Тебе так прямо и зовут Ларисой Прекрасной? – улыбаясь, спросил Никита.
– Так и зовут, – засмеялась девушка, – сколько себя помню, так и зовут. Даже не знаю, кто назвал первым.
– Кто бы это ни был, он не ошибся, – сказал Никита. – Ты действительно прекрасна!
Эти слова сами собой вырвались из уст Никиты, и он, не ожидавший этого, почувствовал, как жаром охватило его щеки. Лариса Прекрасная взглянула на него и, поняв его состояние, сделала вид, что ничего не заметила.
– Спасибо за комплимент, – спокойным тоном сказала она. – Но ты тоже далеко не урод, а даже наоборот!
– Почти по Ивану Андреевичу Крылову, – сказал Никита, – «за что кукушка хвалит петуха…
– «За то, что хвалит он кукушку!» – подхватила Лариса Прекрасная, и они рассмеялись.
– А я у вашей классной руководительницы буду жить, Анастасии Петровны. Она мамина подруга детства. Они в городе Иванове родились и вместе учились в школе. Потом учились в институте иностранных языков в Москве, а папа учился в строительном. Там на совместной вечеринке они и познакомились, – сказала Лариса Прекрасная.
– Как хорошо, что они сделали это, – улыбаясь, ответил Никита.
Девушка взглянула на него и рассмеялась.
– Мы сюда из Монголии приехали. Там строили дворец спорта. Папа у нас строитель-международник, а мама переводчица со знанием восточных языков. Я здесь пока одна. Родители сейчас в Москве, в проектном институте бумаги всякие оформляют. Здесь где-то у вас Белый мыс есть. Там будет строиться город. Стройка будет международная, многие страны будут участвовать.
– Зачем в такой глухомани город? Газ там нашли или нефть, что ли? – спросил Никита.
– Пока точно не знаю. Знаю, что международный исследовательский центр будет, а в глухомани потому, что одно из основных условий – максимально чистая экология.
Никита смотрел на красивый профиль идущей рядом девушки, а когда она поворачивала к нему лицо, – на разлет ее бровей, на алые без всякой помады губы, на глаза, в которых то загорались, то гасли, веселые искорки. И ему казалось, что свершилось чудо, и она пришла к нему из самого яркого его сна.
– Так что я с Аней и с тобой буду учиться последний год в одном классе, – сказала Лариса прекрасная. – Надеюсь, джельтмен забьет место для девушки рядом с собой? – в ее глазах опять засветились веселые искорки. – Кстати, и Анин Володя тоже будет учиться с нами.
– Ну и пусть учится! – ответил Никита.
Он сказал это таким тоном, как будто выдавал разрешение.
– Ну, ты прямо как директор! – рассмеялась Лариса Прекрасная. – Кстати, почему вашего директора прозвали Хаммурапи?
– Уж больно он строгий, как тот древний царь, который отличается особой злобой и жестокостью к своим подданным, – ответил Никита.
– Ты посмотри, какой вид! – воскликнула Лариса Прекрасная и остановилась.
Отсюда далеко вверх просматривалось русло выбегающей из таежных чащ реки Быстрянки. Она с разбегу натыкалась на небольшой поросший кустами черемухи и боярки мыс и, образовав залив, кидалась к другому берегу.
– Вот залив, где в основном купается местное население, – показал рукой Никита, – а там внизу городской пляж.
– Я надеюсь, мы сходим сегодня к заливу? – спросила Лариса Прекрасная, – только Аню с Володей позовем.
– Никаких проблем. У нас же каникулы, – ответил Никита и тут же понял, что для этой девушки он готов на все, о чем бы она ни попросила.
Когда они подошли к Никитиному дому, то остановились у распахнутых ворот двора. Ларисе Прекрасной надо было идти дальше. Анастасия Петровна жила через три дома от Никиты на той же улице.
– Что-то расставаться совсем не хочется, – сказала Лариса Прекрасная. Она, не задумываясь, высказала то, что хотел, но не решился сказать Никита.
– Я так же подумал, – сказал Никита. – Давай молоко занесем, а потом встретимся.
Они разошлись. Когда он занеся молоко домой, зашел к Таисии, то встретился с ее вопросительным взглядом.
– Видел возле молочного магазина. Велел передать, что в деревню пойдет. Ему там продуктами должны, а потом – домой.
Таисия, молча, покачала головой, а потом спросила.
– А ты чего взъерошенный такой?
– Ничего я не взъерошенный, – сказал Никита и вышел в дверь. Он быстро сбежал по лестнице вниз и, стукнув для приличия в Нюркину дверь, вошел.
Они втроем сидели за кухонным столом, и пили чай.
– Садись, Никита, попей чайку с нами, – пригласила мама Варя, но Никита отрицательно покачал головой.
– Спасибо мама Варя, мне некогда, меня ждут, – сказал он и вдруг увидел хитрющие глаза Нюрки.
– Кто тебя ждет? – спросила мама Варя.
– Лариса Прекрасная его ждет, – ввязалась Нюрка, – я видела из окна, как они по улице шли с бидончиками в руках.
Владимир, улыбаясь своей улыбкой, молча, слушал их разговор.
– Так я за вами зашел. Пойдемте на наш залив глянем, – сказал Никита.
– Ага! Попался! То его не дозовешься, а теперь сам зовет, – расхохоталась Нюрка.
Никита видел по ее глазам, что она рада за него.
– Так собирайтесь! – сказал Никита.
– А нам чего собираться! Мы всегда готовы. Встали и пошли, – Нюрка вскочила с табурета и оказалась в дверях.
Так смеясь и переговариваясь, они вышли во двор и увидели Шлепанца.
– Ну, вы что, шлепанцы! Когда меня на свой залив возьмете? – задал он давно надоевший ребятам вопрос. Как ни странно он был абсолютно трезв.
– Все, дядя Миша, вы срезались! – сказала Нюрка. – Раньше мы вас звали – вы отхохатывались, а теперь овраг так размыло, что мы с Володей с огромным трудом его перешли.
– Надо же, какая досада! – ухмыльнувшись сказал сапожник и, зигзагами забравшись на крыльцо, скрылся в дверях подъезда.


Они пошли по улице. Лариса Прекрасная сидела на скамейке возле своего двора и поджидала их. Они дошли до детдома, в который упиралась улица, и, свернув направо, и начали спускатся по неширокой тропе к реке. Никита поразился тому, насколько углубился овраг, в который упиралась тропа. Хватаясь за оголенные корневища деревьев, они с трудом спустились по почти вертикальной стене и еще с большим усилием поднялись по противоположной.
– Ну, теперь нашему дяди Мише не видать заливчика, – сказала Нюрка. – Этот овраг не перейти, ни объехать и не обойти.
Действительно овраг начинался от далекой сопки и по краям был в сплошных зарослях колючего кустарника – боярышника и шиповника.
– Тут только один выход – перекинуть мостик, – сказал до сих пор молчавший Владимир.


Они стали спускаться по сбегавшей вниз тропе. В реке холодно поблескивала в лучах солнца вода, цвета хорошо отполированной стали. Ребята постояли на берегу залива, восхищаясь тем, как широко и вольно разлилась вода, прихватив прибрежные кусты.
По берегу то тут, то там расположился отдыхающий люд. Все были местные, со старого Приреченска. Многие прыгали в холодную, еще не прогревшую после дождя воду, и, проплыв немного, выскакивали обратно. Над заливом стоял легкий шум людских голосов. Люди знали, как коротко сибирское лето, и старались как можно больше бывать на природе.
– Пойдемте туда, к обрыву, посмотрим на Быстрянку, – предложила Нюрка.
Она пошла с Владимиром впереди, за следом, босиком по зеленой траве, двинулись Никита с Ларисой Прекрасной. Они даже не заметили того момента, когда взялись за руки. Уже подходя к обрыву, они наткнулись на Коляшу с двумя его приятелями. Те полулежали на траве вокруг старой газеты, на которой валялись куски хлеба, перья зеленого лука, открытая консервная банка и граненый стакан. Рядом в траве поблескивали стекла бутылок.
– Нюрочка, соседушка моя разлюбезная, останься с нами, – протягивая руку, чтобы ухватиться за подол сарафана проходящей Нюрки, сказал Коляша. – Зачем тебе эта шпана? У нас выпить есть и закусить!
– Закрой пасть, – спокойно сказал Владимир, загораживая собой Нюрку, и, обняв ее за плечи, пошел дальше.
– Чего? Чего ты сказал, цыпленок недодавленный! – Коляша стал подниматься, но шедший следом Никита, не выпуская из левой руки руку Ларисы Прекрасной, легонько толкнул Коляшу в плечо:
– Вольно, Коля, отдыхай.


Не оборачиваясь, они пошли дальше. Прошли мимо тропы, которая, начинаясь от залива, петляя в чаще черемухи, боярышника и ивняка, убегала вниз к городскому пляжу, и оказались на обрыве. В двух метрах внизу вздымалась бурунами, кружилась воронками, пузырилась пеной серого цвета вода Быстрянки. Мимо плыли  стволы деревьев с обломанными сучьями, с ободранной о камни корой. Корни как головы сказочных чудищ торчали из воды.
– Страшно-то как, Никита, и в тоже время красиво, – приблизив к уху Никиты губы, сказала Лариса Прекрасная.


Шум бурлящей воды глушил все прочие звуки. Он почувствовал ее теплое дыхание и запах духов. Ему казалось, что он давно знает Ларису. Просто она куда-то ненадолго уезжала – и вот они опять вместе.


Кто-то тронул Никиту за руку. Он обернулся и увидел перед собой Коляшины налитые водкой глаза и презрительную усмешку на губах. За его спиной стояли двое его приятелей. Коляша поманил Никиту пальцем, чтобы он нагнулся, и сказал ему прямо в ухо:
– Тебе что, пацан, хорошо жить надоело? Нажить себе проблем хочешь?
Коляша несильно толкнул Никиту в плечо. Вряд ли он хотел того, что случилось дальше. Неудобно,  полуоборота стоявший Никита покачнулся, оступился и полетел вниз, в бурлящую воду реки. Сначала он грудью ударился о проплывающую мимо лесину и на мгновение потерял все ориентиры. Его вместе с лесиной стала кружить большая воронка. Он даже два раза проплыл рядом с берегом и, будь он в сознании, то мог бы ухватиться за нависающие кусты. Все же, хлебнув воды, он очнулся и стал усиленно работать руками, пытаясь уплыть от центра воронки, который как магнит тянул его к себе, но сил у него не хватило, и вода поглотила его.


Лариса Прекрасная заметалась по берегу. Она готова была броситься в воду, но Нюрка намертво вцепилась в нее. В борьбе они не заметили, как Владимир вниз головой кинулся с берега. Лишь потом они увидели, как намного ниже воронки Владимир вместе с Никитой вынырнули из воды. Было видно, что они крепко держатся друг за друга. Их так и понесло течением вниз. Их головы то появлялись, то исчезали в бурном потоке.


Этому крику тесно было под низким темно-синим небом. Шум бурлящей воды не мог заглушить его. Люди, собравшиеся на городском пляже – кто поваляться на зеленой траве (песок был затоплен), кто поглазеть на разбушевавшуюся стихию, кто устроить пикничок с хорошей выпивкой – все повернули головы на этот крик. Те, кто лежал или сидел стали подниматься. Крик все приближался и летел над рекой. Наконец все увидели, как из чащи кустов, что отделял залив от городского пляжа, выбежала девушка. Сарафан на ней был изодран в клочья. Она часто сбивалась с петляющей тропы и бежала по прямой, цепляясь одеждой за уже поредевшие кусты. Из ее открытого рта, из ее сердца, из самой глубины ее души вырывался этот крик:
– А-а-а-а! Никита, не умирай! Я тебя люблю! А-а-а-а! Никита, не умирай, я тебя люблю!! Никита не умирай, я тебя люблю!!..


Потом она резко свернула к реке и влетела прямо в воду. Она бежала по прибрежному мелководью, огибая толпу людей. Иногда она падала, но вновь поднималась и бежала. От толпы отделилась женщина и, бросившись наперерез, обхватила девушку руками. Это была Таисия.
– Что случилось девонька? Что случилось? Успокойся! Успокойся!» - Таисии пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать девушку.
– Там! Там! Там! – девушка вырывалась и показывала рукой. – Там Никита! Судороги ходили по ее лицу. Нюрка пронеслась мимо них по прибрежной неглубокой воде. Наконец все увидели, как в двухстах метрах от них борются с течением два человека, как они стараются не попасть в самую стремнину. Это им не удалось. Силы оставили их, и Быстрянка подхватила и понесла парней вниз. Кто-то кинулся отвязывать лодки, кто-то появился с длинной веревкой, но проку от всего этого было мало. Лариса Прекрасная вырвалась из рук Таисии и побежала. Ее крик опять заполнил все пространство:
– Никита не умирай. Я тебя люблю!!…
– Господи! Да когда же ты успела так полюбить? – сказала Таисия, и они с Марьей Сергеевной и мамой Варей бросились за ней.


А крик все летел и летел над рекой. И река услышала его. На крутом повороте Быстрянка выплеснула парней на прибрежный гравий. Нюрка первой оказалась возле них. Они лежали лицом вниз, накрепко вцепившись друг в друга. Потом подбежала Лариса Прекрасная, за ней Таисия с Марьей Сергеевной и мамой Варей и, наконец, люди окружили их. Мужчины отодвинули женщин в сторону. Сначала парней подержали вниз головой, пока вся вода не выбежала из легких, потом стали делать искусственное дыхание.


Первым очнулся Владимир. Он непонимающе разглядывал окружающих их людей и, увидев Нюрку, попытался подняться, но ему не дали. За Никиту боролись долго. Лариса Прекрасная все порывалась к нему, но женщины крепко держали ее. Никто не знал, кто она и откуда появилась. Искусственное дыхание все же помогло. Никита очнулся. Потом к ним, прямо в обуви и брюках, по колено в воде перебрел фельдшер местного медпункта. Огибать залитый водой пляж по берегу было бы долго. После всех его манипуляций, после уколов лица парней порозовели, и они поднялись. Их подхватили под руки и повели. Следом, поддерживаемая Таисией и мамой Варей, на ватных ногах, с мокрым от слез лицом, шла Марья Сергеевна.

Глава двенадцатая

Катилось лето, мелькали дни – июля было уж начало.... Уже грибным духом стало наносить из ближних таежных чащ, и грибники потянулись в них, и каждый знал свое заветное место.


Прошла неделя, а Коляша все не появлялся. Нюрка за грибами не ходила. Она уже третий день, никому ничего не объясняя, запирала квартиру на замок и рано утром уезжала на автобусе в город. Сначала она расспросила грузчиков на станции, но никто никакого Коляшу не знал. Потом она стала бродить по улицам, заглядывая во все пивные, бары и ресторанчики, которых так много расплодилось за время перестройки. Коляша как будто в воду канул. Наконец она увидела веселую гостеприимную вывеску над дверями небольшой пивной – «Заходи!»
Она встала в дверях и стала осматривать зал. Гул в зале затих. Весь выпивающий люд, что сидел за грубосколоченными из досок столами и тот, что толпился у бочки с пивом, замолчал и, как завороженный уставился на Нюрку. Рыжий костер не мысленно уложенных волос растрепался и горел у нее на голове. Изодранные потертые джинсы, на ногах кроссовки, старая розовая майка обтягивала небольшую крепкую грудь. Она была похожа на мальчишку-сорванца, только что с победой вышедшего из драки. Но когда она стала вертеть головой на длинной шее, осматривая зал, то все почувствовали, какая неизведанная женская сила таится в этой девчонке.


Двое молодых людей, которые сидели за ближним к дверям столиком, уставились на нее еще не совсем залитыми спиртным глазами.
– Ты посмотри, Васька, какая птичка к нам впорхнула! – сказал один другому и продолжил. – Иди, посиди у меня на коленочках. Устала, наверное?
Нюрка подошла, перегнулась через столик и поднесла к носу, говорившему две красиво сложенных фиги:
– Это тебе к пиву! Пей да занюхивай. Если не хватит, потом еще поднесу, – сказала она, и под хохот мужиков грациозно обходя столы, пошла к дальнему углу, где за столиком с кружкой в руке сидел Коляша.
– Вот шельма! Я ей сейчас…, – хотел, было встать со своего места оскорбленный выпивоха, но Васька удержал друга:
– Сиди ты! Это диво со старого Приреченска. Их Тимоха Ордынский крышует.
– Так он же закрыт и надолго, – ответил Ваське приятель.
– Если надо будет, и оттуда достанут! Ты как новорожденный. Чудило!
Когда Нюрка уселась на стул против Коляши, тот, уставившись в стол, о чем-то думал и ничего не замечал вокруг.
– Дай пива хлебнуть, а то внутри все пересохло, – сказала Нюрка.
Коляша поднял глаза и удивленно посмотрел на Нюрку. Ни слова не говоря, он, пододвинул к ней наполненную еще не тронутую кружку. Нюрка залпом, не отрываясь, выпила.
– И давно ты так пиво хлещешь? – спросил Коляша.
– Нет, только сегодня. Дай, думаю, зайду пива выпью, а то этими соками не напьешься. Зашла и тебя увидела.
Нюрка подняла руку и стала поправлять прическу, пытаясь заколками прихватить выпавшие локоны. Но у нее ничего не получилось, и она бросила.
– А ты где потерялся? Что-то давно не видно?
– Неужели соскучилась? – Коляша насмешливо посмотрел Нюрке в глаза.
– А ты думаешь, нет? Еще как! Надоели эти все правильные. Все учат и учат, как будто мне три годика!
– И Володька тоже? – по глазам Коляши было видно, с каким напряжением он ждет ответа.
– С Володькой я завязала. Не пацан! Так красивая этикетка на гнилом продукте, – сказала Нюрка.
– Ну не скажи, – проговорил Коляша, – я видел, как он за Никитой в воду бросился!
– Да это с испугу! – засмеялась Нюрка. – Люди с испугу бывает, такие подвиги совершают, что им самим потом не верится.
– С испугу только в штаны можно наделать, – сказал Коляша.
– Да ты знаешь. Позвала его как-то ночью в заливе искупаться, а он начал юлить, отнекиваться, пятиться. В общем, поняла, что забоялся, – ответила Нюрка.
– А меня что, все-то ищут? – задал Коляша мучащий его вопрос.
– Тебя?! А зачем тебя искать? Кому ты нужен? – Нюрка посмотрела на Коляшу полными удивления глазами.
– Так это я же… Никиту…
– Да заткнись ты! – прервала Коляшу Нюрка. – Никто ничего не знает и не видел, кроме меня и твоих пьяных дружков. А Никита, когда полетел в воду, то ударился о проплывающую лесину и ничего совсем не помнит. Думает, что сам оступился. Володька с Ларисой Прекрасной на реку смотрели. Так что помалкивай в тряпочку. Живее будешь. Возвращайся домой, трусишка зайка серенький!


Она громко рассмеялась, и не знал Коляша, каким страшным усилием воли сдерживает себя Нюрка, чтобы не заехать ему тяжелой кружкой по голове. Нюрка видела, как после ее слов расслабился Коляша, как вольно расположился на стуле, закинув ногу на ногу, как небрежно закурил дорогую сигарету.
– Еще пива хочешь? – спросил он. – Хотя ты малолетка. Тебе нельзя. Давай в ресторан сходим. Мы за это время пять вагонов разгрузили. Так что денежки есть! – он весело рассмеялся.
– Куда я в таком виде, – ответила Нюрка, – когда-нибудь потом.
– А ты что в городе делаешь? – спросил Коляша.
Нюрка видела, как недоверие вновь появляется в глазах Коляши.
– Так к последнему учебному году готовиться надо. Книги нужные ищу. Хочу пораньше собраться, а то потом ближе к сентябрю начнется ажиотаж. Ничего не найдешь, – Нюрка спокойно посмотрела в глаза Коляши.
– Так значит в ресторан мы не хочем, а что мы хочем? – Коляша вопросительно посмотрел на Нюрку.
– А ты, наверное, тоже ночью боишься купаться, – спросила в ответ Нюрка.
– Я?! – Коляша громко расхохотался.
– Тогда давай ночной пикник устроим у залива, раз у тебя бабки есть, – предложила Нюрка, – заодно и покупаемся.
– Тянет же тебя на всякую несуразицу, – сказал Коляша. – Детство все еще играет. Ну да ладно. Это не вопрос. Только чтоб никто ничего не знал.
– Сейчас фанеру с объявлением на грудь повешу! – рассмеялась Нюрка.
– Тогда где стрелку забьем? – спросил Коляша.
– В самую темень, в два часа ночи, жди меня на тропе перед оврагом. Овраг вместе перейдем. И никаких фонариков. Все должно быть натурально.
– Тьфу ты! Говоришь каким-то загробным голосом, – поморщился Коляша. – Да, и какие фонарики? Я эту тропу с завязанными глазами пройду.
– Скоро слово сказано, да не скоро дело сделано! 
– Да брось ты! Все, договорились! – махнул рукой Коляша.
– Ну, тогда лады. Пошла я на автобусную остановку, – Нюрка посмотрела на часы и встала.
– Давай я тебе такси закажу? – предложил Коляша.
Нюрка молча отрицательно повела головой и пошла к выходу. Мужики опять замолчали и проводили ее взглядом до двери.

Июльские ночи – они на распутье. Не хочется им расставаться с летом, не хочется клониться к осени. Прохладным влажным воздухом нанесло с Быстрянки, когда Нюрка с Коляшей спустились по тропе в полной темноте к берегу залива. Пройдя по сыроватому песку берега, который был недавно затоплен водой, они остановились у самой его кромки. Коляша снял с себя рюкзак, открыл его и достал из него покрывало. Расстелив его на песке, он стал доставать из рюкзака сначала бутылку шампанского, потом банки консервов и уже какая-то посуда зазвенела в его руках, когда Нюрка остановила его:
– Давай сначала искупаемся. Жуть как боюсь, а хочется! – она сбросила с себя халат и осталась в одном открытом купальнике.
– Не бойся! – сказал Коляша и обхватил ее талию сильной рукой. Он уже оказался в одних плавках.
Нюрка сначала хотела убрать кольцо его руки со своей талии, но, как будто смирившись, ступила в воду. Они шли по ней до тех пор, пора Нюрке вода не стала по грудь, а Коляше – по самый подбородок. Он отпустил Нюркину талию, присел, окунувшись с головой, и поплыл саженками, мгновенно исчезнув в темноте.
– Уф! Хорошо-то как! – послышался из темноты его голос. – Чего стоишь? Плыви сюда.
– Нет, я боюсь одна. Ты давай ко мне. Вместе поплывем, – капризным голосом ответила Нюрка.


Коляша подплыл к ней и хотел встать рядом, но не успел – Нюрка сильно толкнула его плечо, резко нагнулась, уйдя с головой под воду, схватила Коляшу за ногу и подняла ее вверх. Другую ногу уже держала в руках, неслышно подплывшая Лариса Прекрасная. Уйдя лицом вперед под воду, Коляша стал бессильно биться в их руках, но подруги, вцепившись в его ноги, цепко держали их. Они не знали, сколько времени прошло. Сопротивление Коляши становилось все слабее и слабее, и тут в темноте с берега вдруг донесся тоненький голосок:
– Нюра не топи братика, отпусти. Он больше не будет, – затем послышались всхлипы и опять: – Нюра, не топи Колю, он больше не будет!
– Петюнчик ты?! Ты как здесь оказался?! – удивлению Нюрки не было предела.
С берега послышались рыдания:
– Не надо, Нюра, не топи, не надо!


На тропе неожиданно вспыхнул яркий луч фонаря. Кто-то, спускаясь по ней, падал, чертыхался и катился кубарем. Потом вставал и двигался вниз.
– Вот, шлепанцы! Это надо же такое удумать! – узнали девушки голос Шлепанца. Голос приближался, и, наконец, сам Михалыч оказался на берегу. Осветив сначала шахтерским фонарем маленькую одинокую фигурку Петюнчика, а потом застывших от изумления Нюрку с Ларисой Прекрасной, все еще стоявших в воде, он вдруг рыкнул прокуренным голосом:
– Где Коляша?! А ну-ка мигом его сюда!


Девушки оглянулись и увидели, что Коляша чуть заметно шевеля ногами и руками, плавает на поверхности воды вниз лицом. Они ухватили его под мышки и чуть ли не бегом вынесли на берег. Коляша лежал лицом вниз, но потом вода сильной струей пошла из его рта и он, кашляя, зашевелился, встал на четвереньки и, продолжая кашлять сел. Потом в свете фонаря поднялся, надел трико, футболку, кроссовки – и все это в полном молчании. Нюрка, как будто спохватившись, так же молча, взяла покрывало, завернув в него все, что лежало на нем, и засунула в рюкзак. Коляша забросил рюкзак на плечи, взял Петюнчика за руку и они пошли.
Оставшиеся долго молчали. Никто не решался нарушить это молчание. Наконец, Шлепанец достал сигарету и, чиркнув спичкой, закурил. Затянувшись пару раз, он сказал:
– Вот я и прибыл на ваш хваленый заливчик, а вы боялись!
– А как вы… – начала было Нюрка, но он ее перебил:
– Предвижу разные вопросы и потому расскажу лучше сам. Когда вы сидели под черемухами на скамейке и планы свои насчет Коляши строили, то Петюнчик прятался рядом в черемухе. Они в прятки с пацанами играли, и он все слышал. А тут оказалось, что всем на работу в ночную смену – и Грибковым, и моей Таисии с Марьей Сергеевной. Детишек со мной оставили. Да мне что, привыкать? Не первый раз со мной остаются. Ну, все ушли, а я с ними. Слышу, Петюнчик своим младшим Ефиму с Серафимом толкует: «Сегодня нашего Колю Нюра топить в заливе будет» Да и не раз он с ними этот разговор заводил, а я, старый пентюх, и не въезжаю. Мало ли чего малыши болтают. И лишь потом, когда спать их уложил и сам улегся, слышу, Петюнчик встал и по кухне ходит. Я тоже встал, к нему выполз и спрашиваю: чего, мол, не спишь, а он мне: «А сколько времени?» «Да уж час ночи скоро», –  ему отвечаю, он мне: «В два часа нашего Колю Нюра с Ларисой Прекрасной топить будут в заливе». Говорит, а у самого слезы по щекам бегут. Тут я все понял. Снарядился по-быстрому. Веревку прихватил. Потом один конец ее Петюнчик на тот берег оврага перенес и к березине как-то смог привязать, а я со своей стороны. Остальное – дело техники. Мне лишь бы руками было за что ухватиться».
Шлепанец замолчал и затянулся сигаретой.
– Надо же! Ведь вы чуть Коляшу не утопили, – снова нарушил молчание Шлепанец.
– Мы же не хотели его топить совсем. Мы ждали, когда он прощения попросит или что-нибудь вроде этого, а он, упертый, молчит, – ответила Нюрка.
Шлепанец сначала хмыкнул, а потом громко расхохотался. Подруги, не понимая его смеха, озадаченно смотрели на него, а он сидел на песке и безудержно хохотал, пристанывая и пристукивая кулаком по песку.
– Прощения не просит, говорите? – вытирая слезы, спросил Шлепанец. – Да как же он попросит, если у него голова вместе с языком под водой находится. Под водой даже рыбы не разговаривают!
Нюрка сначала прыснула в ладошку, а потом тоже громко рассмеялась, а за ней Лариса Прекрасная. Звонкий девичий смех разнесся над черной водой, оставляя в прошлом то, что нам потом не хочется вспоминать.


Шлепанец снял с головы шахтерскую каску, прицепил к ней фонарь, расстегнул на поясе ремень и вместе с аккумулятором подал все это Нюрке.
– Надевай амуницию, – сказал он ей.
Нюрка, ни о чем не спрашивая, надела на голову каску, с помощью Ларисы Прекрасной, пристроила на пояс ремень с аккумулятором и, приложив по военному руку к козырьку, сказала:
– Я к бою готова!
Луч фонаря осветил сидящего на песке Шлепанца. Он стал снимать с себя рубаху, обнажая могучий торс и грудь, заросшую белым кучерявым волосом.
– Ну что, уставились, проказницы?! Быстро насобирать дров и разжечь большой костер. Будем купаться до рассвета, раз я уж перешел, этот чертов овраг.
Вскоре на берегу запылал костер, а где-то на самой середине залива рыкал от удовольствия, похохатывал, фыркал, плавая, Шлепанец. Ночь раздвинулась, отступила от яркого света костра. Девушки протянули ладони к огню, вбирая в себя тепло.
– А наши женихи нас потеряли сегодня! – засмеялась Нюрка. – Но пусть почешутся!
– Конечно, пусть! Зевать не будут! – поддержала Лариса Прекрасная. Отвернувшись от костра, они бегом бросились в воду.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Бригада, в которой работали Никита с Владимиром, уже третий месяц добывала уголь в деревянной лаве или еще, как говорят шахтеры, в ручной. Когда Иван Иванович Белов, начальник третьего участка шахты, в августе собрал все четыре бригады на общее  собрание, то большинство шахтеров склонялось к тому, что речь пойдет о закрытии шахты. Однако Иван Иванович сразу же отсек это предложение:
– Скажу вам, мужики, сразу: шахта «Приреченская» не будет закрыта до тех пор, пока мы будем нужны, а вернее, наш уголек будет нужен стройке на Белом мысе. Поговорим лучше о насущных делах. Мне вам не надо объяснять, что наша кормилица – шестьдесят шестая лава – отрабатывается, и уголек в ней подходит к концу. Скоро она будет очищена от угля. Щит будет разобран и выдан на гора для капитального ремонта. Новый механизированный комплекс нам не светит. Отношения рыночные и у шахты нет денег для его покупки. Но пока суд да дело, пока нарежут новую лаву, пока отремонтируют щит, пока его смонтируют в монтажной камере, нам придется брать уголек в рукопашную.


Иван Иванович развернул большой лист ватмана и прикрепил его к стене:
– Вот, мужики, я тут начертил от руки, так сказать по-простому. Вот наша уже пройденная лава, – обвел он авторучкой начерченную схему, – а под ней под ней пойдет новая.


Иван Иванович на мгновение замолк, пощупал по привычке правую мочку уха, встряхнул черными с проседью волосами и продолжил:
– И, как видите, монтажная камера разрежет угольный пласт не с самого начала угольного поля, а несколько отступив. Это сделано будет для того, чтобы сразу смонтировать комплекс. А до монтажной камеры, как видите, в нижний край поля уступами, выходит порода. Бросить столько угля нам никто не разрешит, и посему будем брать его в рукопашную. Сейчас проходчики нарезают просеки. На складе сохранился конвейер Р-53 в сборе. Спецодеждой, инструментом все бригады будет обеспечены. От шахты будет выдаваться усиленный спецпаек на тормозки, – Иван Иванович опять на мгновение задумался, подергал мочку уха. – Не буду вас задерживать. Вопросы есть?
– Какие тут вопросы! На войне как на войне, – поднялся с места бригадир, с которым работали Никита и Владимир, Тимоха Ордынский.
– Мог бы одних бригадиров собрать. Зачем всех скучил?! – сказал Тимоха, когда они вышли из здания шахтоуправления.
– Наверное, захотелось на всех разом посмотреть, – предположил Владимир.
– Мы что, бабы в бане? Чего нас разглядывать! – буркнул Тимоха. Владимир в ответ пожал плечами.

– Ну что, друзья, остаканимся? – спросил сидевший на заднем сиденье «жигулей» Тимоха, когда Владимир остановил свою машину возле шахтерского общежития, где бригодир жил.
–  Я за рулем! – улыбаясь, ответил Владимир.
– А у меня дела, – тоже отказался Никита.
– Вы молоды, – с некоторой иронией в голосе похвалил Тимоха, – вы полностью опровергаете общеизвестную версию о том, что шахтеры – самая пьющая нация. Да и вообще каждый волен делать, что хочет. В этом я с демократами согласен. Хотя из меня политик – как из худой морковки этот самый… Ну да ладно, пойду, дружка навещу. Передали, что неделю как откинулся, – сказал Тимоха и вышел из машины в прохладу августовского дня.

Глава вторая

Никита не спеша шагал по свежему, выпавшему ночью снежку и полной грудью вдыхал холодный, доходящий до каждой клеточки в теле воздух. Лучи полуденного солнца отражались от заваленных снегом крутых сопок на том берегу Быстрянки и слепили глаза. «Этот ноябрьский снег уже не растает. Он лег на зиму» – подумал Никита. Губы его еще грел досвидальный поцелуй жены. Когда Лариса Прекрасная в качестве шахтерской жены впервые поцеловала его, провожая на работу, он спросил:
– Это что? Прощальный поцелуй?
– Нет, милый, это досвидальный. Это чтобы нам опять свидеться, – ответила она.
С тех пор Никита уходил с ее досвидальным поцелуем на губах. Она стала хорошей шахтерской женой, и, окруженный ее заботой и вниманием, он гордился ею. Сейчас, после его ухода, она соберет сына Егорку в школу, а сама уйдет в свою аптеку. Они с Анной на равных долях владели аптекой, приобрести которую и организовать ее работу, чего добра таить, помогли родители Ларисы Прекрасной. То, что в их городе открыли филиал областного мединститута, было большой удачей для Ларисы Прекрасной и Анны. Здесь, на месте, они получили фармацевтическое образование. Филиал открыли для подготовки местных молодых кадров для того же Международного научно-исследовательского центра, что продолжал строиться на Белом мысе ускоренными темпами. Лариса прекрасная с Анной пока работали здесь, в Приреченске, но где-то впереди маячил их переезд по договору на Белый мыс.


Владимир и Никита совершенно не вмешивались в их дела и работали на шахте. Они уже несколько лет жили в городе в купленных трехкомнатных квартирах. Друзья тоже подготовились к переезду на Белый мыс и заочно окончили лесной техникум. Прилегающая к Белому мысу территория в радиусе пятьсот километров уже была объявлена заказником, и работы у друзей было полно.
– Радуйся, Никита! – как-то при встрече, хлопнув ладонью по плечу, сказал Степан Алексеевич. – Наша Медвежья падь в зону заказника не вошла. Еще попьем там чайку, – доктор весело рассмеялся.


Незаметно Приреченск стал перевалочной базой для стройки на Белом мысе. Каково же было удивление аборигенов, когда в их захолустье появились первые иностранцы – веселые французы и темпераментные итальянцы, серьезные японцы и улыбчивые американцы. Но всего больше было китайцев. Совместными усилиями они построили семнадцатиэтажный отель. Почти под самой крышей горело синее с ледяным отливом название «Полюс дружбы». Сквозь дремучую тайгу к Белому мысу была прорублена автомобильная дорога и груженные до отказа стройматериалами большегрузные машины днем и ночью уходили туда. Шахта только на первых парах должна поддержать стройку углем. С Севера к стройке вели газовую трубу, чтобы максимально сохранить экологию в первозданной чистоте.


Никита дошел до большого тополя. Это был известный всем старожилам богатырь.  Толстая серая кора лопалась на его круглых мощных боках. Кто-то соорудил под ним  широкую многоместную скамейку. Она была кстати: отсюда далеко просматривался горизонт. Кто-бы не шел мимо тополя – обязательно останавливался, чтобы полюбоваться на открывшиеся просторы. Недаром улица, на которой жил Никита, называлась Верхней.
Никита присел на скамейку и закурил. Время у него еще было. Идти до остановки шахтерского автобуса – всего ничего. Осталось перейти улицу и немного пройти по той стороне.


Отсюда можно было увидеть дома деревни. Они маленькими точками были разбросаны по берегу Быстрянки. Над каждым из них прямым столбом поднимался дым. Чуть левее из-за сопки проглядывали крыши домов старого Приреченска. Если хорошо вглядеться, можно было различить и его дом. Там, в старой квартире, продолжала проживать его мама Марья Сергеевна. Отец Никиты, Егор Иванович, умер три года назад. Ни на какие уговоры Ларисы Прекрасной и Никиты переехать к ним Марья Сергеевна не соглашалась: «Куда же я от своих любимых соседей уеду, – говорила она, – силенки еще есть. Чего там у вас под ногами путаться». Наверное, она была права, хотя жить в старом поселке становилось все опаснее. «Крейсера» пустели, и их занимали определенного сорта люди – бомжи, пьяницы и одинокие торгующие собой женщины.
Никита бросил окурок в стоявшую рядом урну, взглянул на часы и поднялся со скамейки. Уже подходя к остановке, он услышал громкий хохот, стоявших кучкой людей. «Опять Пэлмена шутит», – подумал Никита.


Старая женщина, Софья Аркадьевна Чаковская, всю жизнь проработала на шахте «Приреченская». Начинала еще девчонкой, после войны, когда женщинам разрешалось работать под землей. Потом женщин вывели на поверхность, не дав многим доработать до пенсии, положенной в сорок пять лет. И Софья Аркадьевна стала работать  на поверхности. Кочегарила в котельной, потом много лет трудилась на породоодборке, потом в душевых комбината, и наконец стала «вольной уборщицей». Убирала там, где скажут. К ней на шахте привыкли, как привыкают к старой мебели. Когда пришла перестроечная разруха, она стала скупать у браконьеров дикое мясо и лепить пельмени. Притащила откуда-то старый вагончик-бытовку и открыла в нем пельменную. Неизвестно шутки-ли ради, а возможно, специально для заманивания посетителей, она прибила вывеску с грубой ошибкой: «Пэлмены» и ниже: «Никого не слушай, заходи и кушай». Ее так и прозвали Пэлменой. Налаженное торговое дело она отдала двум своим дочерям, а сама продолжала работать в комбинате шахты.


Подойдя, Никита увидел, как улыбается стоявший в стороне Владимир.
– Что, Пэлмена опять народ веселит? –  пожимаю руку Владимира, спросил Никита.
– Веселит, – пыхнув сигаретой, ответил Владимир. – Как дела? – тут же он задал привычный вопрос Никите.
– Нормалек, – ответил Никита.
Они перебросились еще несколькими фразами. Впереди была целая рабочая смена.
– Я этих баб не понимаю! – донесся до них голос Пэлмены, – и чего это они за большими гоняются. Я так маленький люблю. Его ловишь, ловишь, хрясть – и забалдела!
Стоявшие вокруг шахтеры расхохотались. Только молоденькая девушка в легкой шубке поежилась и отвернула зардевшееся лицо:
– Софья Аркадьевна, вы бы детей постыдились! – не выдержала все же она и кивнула головой на стоявших в сторонке школьников с ранцами на плечах.
– О чем ты говоришь, милая? О каких детях? – входя в двери подошедшего «пазика», спросила Пэлмена. – О наших детях? Буквально вчерась, мне дочки внуков и внучек подкинули. А их пятеро. Две девочки и три мальчика. Посидеть с ними попросили. И сколько сиди – не сиди, а в магазин идти надо. Возвращаюсь я и – о, Матерь Божья! – они такое по видаку смотрят, что у меня ноги отнялись и язык онемел. И все во весь экран. Никакого микроскопа не надо. Сколько не билась, сколько не пытала, у кого они кассету взяли, – бесполезно. Не говорят…

Никита слушал доносившийся до него голос Пэлмены и смотрел в окно автобуса. Мимо мелькали разноцветные палатки, киоски, из витрин которых на него смотрели с обложек журналов голозадые заморские красавицы. Торопились на рынок челноки со своими огромными сумками. У дверей пивных толпились бомжы. Растрепанные пьяные женщины что-то кричали и махали руками. Одна из них не держалась на ногах и падала, но подруги подхватывали ее и пытались куда-то увести. Возле школы автобус остановился, выпустил школьников и покатил дальше.

– А эти прокладки рекламируют, – донесся до Никиты голос Пэлмены, – ну, совсем баб избаловали. Рожать не хотят, а прокладки им подавай! Когда я в шахте вагонетки с углем от люка откатывала, то у меня тоже эти критические дни бывали. Из грязной фуфайки кусок ваты вырвешь, заделаешь все это дело – и дальше работаешь. Фуфайки раньше толстые были. Ваты хватало.


Сидевший рядом с Никитой Владимир рассмеялся вместе со всеми. Не удержался и Никита. Автобус выехал на выложенную цветными плитками площадь. Оставив позади сверкающее зеркальными стеклами здание отеля, он пересек несколько улиц и оказался за городом. На семикилометровой трассе, соединяющей город с шахтой «Приреченская», Никита очнулся от толчка в бок.
– Кому спим, уважаемый? – улыбаясь, спросил Владимир.
Никита не заметил, как задремал. Друзья вместе с другими шахтерами вышли из автобуса и направились к дверям комбината.

Глава третья

Когда Володя и Никита поднялись на второй этаж и подошли к своему участку, на двери которого висела табличка «Участок №3», то услышали громкий с пристоном крик.
– Леня Кипиш завелся, – сказал Владимир, открывая дверь.


И действительно, вокруг стола, за которым сидел Иван Иванович, маленькими шажками кружил Леня Лужин из-за своего крикливого характера названный Кипишем и кричал:
– Господа начальники, вы, когда прекратите этот лес подсовывать!! Это же гнилье, а вы им крепить заставляете! Это разве крепеж? На наших жизнях сэкономить хотите?!
– Я же тебе, Леня, говорю, что лес на подходе. Через день-два будет, пока производственная необходимость… – пытался ворваться в его крик Иван Иванович.
Бригада, сидевшая вдоль стены на стульях, с интересом слушала этот диспут. Некоторые шахтеры вставляли свои реплики в поддержку Лени, усиливая тем самым шум. Белов не выдержал, закрыл уши ладонями и уперся взглядом в книгу нарядов, лежавшую перед ним на столе. На этот шум в открытую дверь вошел главный инженер шахты Борис Михайлович Губан.


– А я думаю, кто тут на все этажи петухом кричит? А это опять Леня Кипиш! Ты чем не доволен, Кипиш? Плохо спишь или баба не дает? – спросил Губан.
Огромный, толстый, он, казалось, заполнил собой все помещение. Невысокий, с редкими белесыми волосиками на голове Леня Кипиш казался первоклашкой перед грозным учителем. Эти вопросы, полные ехидства и высокомерия, довели Леню до состояния полного кипения. Он еще быстрее забегал вокруг стола:
– Тут работаешь… каждый день в мыле… приходит дядя в галстуке… да пошел ты! –  Леня наткнулся на вытянутую руку Тимохи Ордынского и остановился.
– Кто работает? Ты работаешь? Да с тебя работник, как с моего племянника оглобля! – Губан толстым пальцем-сосиской показал на ширинку своих брюк.


Неизвестно, чтобы ответил на это Леня Кипиш, но его загородил Тимоха Ордынский:
– Шел бы ты отсюда, Борис Михайлович, и не тревожил народ!
– Это ты мне? –  Губан, полными удивления глазами, уставился на Тимоху, но, увидев, как бледнеет лицо Тимохи, как его желтые глаза наливаются свинцом, невольно попятился и вышел в дверь. – Мы еще, Ордынский, с тобой поговорим! – сказал уже из коридора.
– Поговорим, поговорим, – ответил Тимоха, – я только этого и жажду!
– Все, хватит базарить! Расписывайтесь в книге нарядов. Заготовка для вас отпалена. Лед под сбойкой. Тормозки в буфете. Все! Вперед! – Белов встал со стула, как будто уступая кому-то место, и отошел к окну. – Кстати, чья сегодня очередь по крепежу? –  повернувшись к бригаде, спросил он.
– Коржов с Тимохиным, – ответил Тимоха.
– Ты еще дай им одного мужичка на доставку леса в лаву. Там через третий пересып лес плохо проходит. Подправлять надо, – сказал Белов.
– Леня, подмогнешь им, – сказал Тимоха Кипишу.
– Есть, командор! – улыбаясь, ответил пришедший в себя Кипиш.


Дальше все пошло своим чередом. Тормозок в буфете, выкуренная сигарета в отделении для чистой одежды, где снимаешь свою и идешь в сушилку. Там на горячих трубах сушится роба, потом заполняешь из под крана фляжку чаем и идешь в ламповую. Берешь из ячейки самоспасатель с личным номером на крышке – пятьсот пятьдесят три, снимаешь с зарядки аккумулятор с тем же номером и идешь к стволу. К стволу можно пройти или по поверхности или по подземному переходу. В приствольном здании находится табельная, где сдаешь свой личный номер, и инструментальная, где получаешь необходимый инструмент – лопаты, пилы, топоры. Все это для Никиты стало привычным делом и делалось само собой.
В ламповой его и Владимира окликнула Таисия:
– Привет, шахтерики! Как дела?
– Все хоросо. Погода хоросая – тайга ходим, соболь бьем, погода плохая – в чуме сидим, чай пьем да ребятишек делаем, – ответил ей Владимир фразой из известного анекдота про якутского старика-охотника.
– Погода у вас, видать, постоянно хорошая. Что-то в чуме совсем не сидите. Ребятишек-то мало наделали, – рассмеялась Таисия. – Тебя, Володя, мама Варя заказывала. Пол у нее за занавеской прохудился. Заменить надо.
– Это мы сделаем, – ответил Владимир.
– Ты что-то бледный сегодня. Не заболел, ли? – спросила Таисия.
– Да продуло, наверное, в машине. С открытым окном проехался. Ничего, сейчас с потом все выгонит.


Владимир забросил ремень самоспасателя на плечо и двинулся к выходу. Они пошли по хрустящему, сверкающему на солнце снегу к табельной.
– Какая же благодать, Володька! – сказал Никита. – А в тайге то сейчас что творится! Каждый зверь себя обозначил, следы оставил. Когда мы туда вырвемся? Нам сейчас на шестьсот пятьдесят метров под землю. И что нас туда тащит?
– Каждый прокладывает свой путь, а может, каждому он начертан наверху. Откуда нам знать? – Владимир остановился и поднял глаза в голубое небо, как будто увидел там нечто такое, что было ведомо, только ему.


Сигнальщиком был подан сигнал, и сцепленные между собой три клети покатились по наклонному стволу вниз. Прогретая в сушилке роба обволакивала тело приятным теплом. С включенным фонарем в клети ехать было не принято. Лишь свет ламп дневного света, освещающих ствол, попадал в клеть, создавая полумрак. Многие за эти десять- пятнадцать минут, пока клеть добегала до посадочной площадки шестого горизонта, успевали вздремнуть. Как будто это было короткой передышкой перед последней схваткой.


С посадочной они вышли на штрек, где их поджидали прицепленные к электровозу четыре пассажирских вагончика. Электропоезд быстро покатил по освещенному многокилометровому штреку. Иногда он останавливался. Шахтеры, чьи рабочие места находились неподалеку, выходили из вагончиков. Бригада Ордынского вышла у сбойки, над которой висела запыленная жестяная табличка «Сбойка № 6». Три рогатки с круглым трехметровым лесом и три рогатки с распилом действительно стояли у сбойки.
– Тут все у вас в порядке, – сказал Тимоха, – леса хватит. Действуйте!
Он, как винтовку, перебросил лопату из левой руки в правую руку и стал подыматься по крутой сбойке вверх, вслед за бригадой. Дойдя до верхнего просека, они свернут направо и дойдут до лавы. Там их ждет заготовка – взорванный предыдущей сменой уголь. Они встанут друг за другом и станут лопатами грузить уголь на постоянно работающий металлический конвейер. Задача Владимира и Никиты – доставить к тому времени, как бригада очистит забой от угля, крепеж и закрепить незакрепленное пространство. К этому времени буровик забурит шпуры сверлом, взрывник заложит заряды, бригада отойдет на безопасное расстояние – раздастся взрыв, и следующая партия угля для отгрузки будет готова.


Владимир поднялся по сбойке вверх на просек. Там он будет принимать лес от Никиты, разворачивать его под прямым углом и укладывать на конвейер, проложенный по просеку к лаве. Когда лес на штреке закончится, Никита поднимется к нему на просек. Один из напарников останется на просеке, чтобы разворачивать лес на конвейер, который проложен по наклонной лаве, а другой уйдет по ней вниз, непосредственно к месту, где бригада грузит уголь, и будет принимать и складировать лес там.


Никита снял с себя самоспасатель, брезентовую куртку и повесил их на крепь. Включил конвейер. Конвейер загремел железной цепью, заскрежетал скребками по днищу рештаков. Никита стал снимать с рогатки лесину за лесиной и укладывать на конвейер. Лес, действительно, был залежалым, мокрым и норовил выскользнуть из рук. Некоторые лесины срывались со скребков и с шумом летели обратно вниз, на штрек. Вылетевшая лесина ударялась о рогатку. Тут надо было не зевать. Если вовремя не отойти в сторону, то можно получить костеломный удар по ногам. Наконец, рогатки опустели. Никита поднялся наверх на просек. Владимир уже ушел в лаву. Никита видел, как он поговорил о чем-то со стоявшим у одного из пересыпов Леней Кипишем и пошел дальше вниз к бригаде.
Девять шахтеров во главе с Тимохой  Ордынским очищали забой от угля. Свет от ламп освещал рабочее пространство. Владимир дошел до бригады, повернулся и махнул светом своей лампы сверху вниз, что означало: «Приступайте». Периодически включая конвейер просека, Никита стал подтягивать загруженный на него Владимиром лес и перекладывать его на включенный конвейер лавы –  по две лесины рядом и одну сверху. Лес уходил в темноту и снова появлялся в освещенном Леней Кипишем пространстве. Видно было, как Леня наклонялся и поправлял лесины, направляя их на следующий конвейер. Неожиданно цепь конвейера разъединилась. Как ни была молниеносна реакция Никиты – он сразу же нажал на кнопку и выключил привод – все же несколько метров цепи собралось на звездочке привода.  Хотя это было досадным сбоем в работе, но все же время от времени случалось.


Леня, петляя между стойками крепления, стал подниматься вверх к Никите, по ходу сбрасывая с конвейера лесины. Чтобы соединить цепь, надо было освободить ее от леса. Никита пошел навстречу, делая тоже самое. Нижний конвейер продолжал работать, и бригада грузила на него уголь.


Владимир, сообразив, что у Никиты что-то случилось, стал подниматься к нему на помощь. Внезапно в лаве наступила тишина. Остановился и нижний конвейер. «Энергию вырубило» – подумал Никита. Он видел, как от бригады отделился Тимоха и пошел в его сторону. Он пошел на штрек – в нишу, где стояли пускатели, один из которых выключился. Хотя там и дежурил электрик, но для бригадира было первейшей задачей обеспечить работу бригаде. Любой простой напрямую бил по карману рабочего. Было видно, как идущий к Никите Владимир остановился и нагнулся над конвейером, который только что выключился. Бригада тем временем уселась на недогруженный уголь, радуясь короткой передышке.


Тимоха дошел до Владимира, о чем-то с ним поговорил и поднялся к Никите с Леней.
– Что там у него? – спросил Никита Тимоху, кивнув головой в сторону Владимира.
– Конвейер правит. Цепь боком идет, – ответил Тимоха. – А что… – хотел продолжить он, но не успел.


Внизу над бригадой раздался страшный грохот, треск ломающейся крепи. Было видно, как заметался свет от фонарей шахтеров, дикие вскрики людей, и через мгновение их поглотила тьма. Еще Никита видел, как Владимир бросился к ним. Хватаясь за стойки крепления, он бежал, и густая угольная пыль, поднятая обвалом, обогнала его и тут же, ударила им троим в лицо. Вдохнув ее, они стали кашлять. От кашля у Никиты потекли слезы. Сквозь их пелену он еще видел темное пятно фонаря бежавшего к ним Владимира. Ему оставалось совсем немного, чтобы оказаться возле них, но над ними в толще пород загремело, стуча по каскам, посыпалась мелкая порода. Раздался треск крепления. Одна из стоек, сжатая страшным давлением, будто пружина выскочила из подхвата и одним концом ударила Никиту по голове, раскроив каску на две части...

Глава четвертая

Очнулся он от нестерпимой боли в пальцах правой руки, и первое, что услышал, –  это крик Лени Кипиша. Крик на самой высокой ноте:
– А-а-а-а!!! Все живьем схоронимся!! Не хочу умирать!! Не хочу.… Не хочу!! А-а-а!
 Этот крик к полной темноте, в глухой темноте подземелья наполнял сжатое пространство ужасом. Загорелся свет фонаря, и раздался голос Тимохи:
– Заткнись, Кипиш! Или я тебя сейчас сам зарублю! –  в руке у Тимохи блеснуло остро отточенное лезвие топора.
Откуда у него в руках оказался топор, ни он сам, ни Никита с Леней позже не могли объяснить.
– А где Коржов? – повел лучом вокруг себя Тимоха.
– Здесь я, – со стоном разжал зубы, сжатые от боли, Никита.
Удар стойки отбросил его в завал, за конвейер. Присыпанный углем вперемешку с породой, он был почти невидим. Вверху опять грозно загремело, опять посыпалась мелкая порода.
– Кипиш, двигайся выше, там надежней! Я сейчас! – приказал Тимоха Кипишу. Тимоха ползком перебрался через конвейер к Никите.


Над Никитой пространство было больше, и Тимоха поднялся на колени.
– Давай выбираться отсюда, – сказал он, – быстрей! Быстрей!
– Не могу. Рука! – со стоном разжал губы Никита.
От жуткой боли в пальцах ему хотелось кричать, но, понимая, что криком он может нарушить зыбко устоявшуюся окружающую среду, он еще сильнее стиснул зубы. Тимоха торопливо отгреб от него уголь и в свете фонаря увидел, что два пальца Никиты – средний и безымянный – были зажаты между двумя огромными глыбами породы. Смоченная кровью пыль светилась красным пятном.
– Ты в капкане, Никита. Что будем делать? – было видно, что Тимоха несколько растерян.
– Топором… – с трудом разжал губы Никита.
– Отвернись! – сразу же среагировал Тимоха.


Не успел Никита прикрыть глаза, как почувствовал секущую боль в пальцах. Находясь на грани потери сознания, он видел, как Тимоха держа в своей руке его руку с бьющейся из обрубков пальцев кровью, правой рванул в паху свои штаны. Горячая струя обожгла рану. Специфический запах мочи повис в воздухе. Кровь из обрубков пальцев приостановила свой бег и сочилась едва заметной струйкой. Нашарив в нагрудном кармане Никитиной куртки упакованный бинт, Тимоха зубами вскрыл упаковку. Все это он делал с невероятной скоростью. Через минуту пальцы Никиты были забинтованы.
– Все! Уходим отсюда! – помогая приподняться Никите, сказал Тимоха.
– Нога, – со стоном отозвался Никита. Он только сейчас почувствовал боль в колене правой ноги.
– Жить хочешь – терпи! – неожиданно заорал Тимоха. Стоя на коленях, он взял Никиту под мышки и волоком потащил к конвейеру. С той стороны конвейера вспыхнула лампа. Ее зажег на своей каске Леня Кипиш.
– Давай отсюда! – торопливым голосом сказал он Тимохе.


Вдвоем они перетащили Никиту через конвейер и также волоком – выше, до образованного обвалом тупика. Здесь было просторнее, хотя стоять можно было только на коленях. Белые на переломе куски деревянного крепления, как зубы чудовищ, торчали из кучи угля. Они уложили Никиту  удобнее и стали осматриваться.
– Будем подкрепляться, – сказал Леня.


Похоже, он совсем пришел в себя. Они стали вытаскивать с конвейера лес, так и не дошедший до бригады, и закладывать им открытые места. В дело пошли и куски разломанного крепления. Работали осторожно, стараясь не нарушить создавшегося равновесия. Потом Тимоха на коленях прополз до того места, откуда они только что выбрались, снял с каски фонарь и стал заглядывать за край рухнувшей кровли.
– Здесь купол метров пятнадцать, – направив свет фонаря вверх, сказал он. Потом осторожно заполз за край собранного в балаган крепления и посветил поверх кровли.
– Над нами плита породы расклинилась. Она нас и спасла!
Тимоха вернулся под крепление и посвятил на кучу мелкого сыпучего угля, который вывалился с купола. Основная масса его ушла в завал. На него сверху продолжали падать куски породы и угля.
– Пока нас еще никто не спас, а ты бы отполз, Тимоха, оттуда, – сказал Кипиш.
– А там Володя где-то в ней или под ней остался. Где-то здесь недалеко, – наведя свет на кучу угля и как будто не слыша Кипиша, проговорил Тимоха. – Он немного до нас не добежал. Похоже, мужички, нас трое из двенадцати осталось.
– Это еще не известно осталось или не осталось, – возразил Кипиш. – Кругом все запечатано. Так что не говори гоп…
– Я тебя, наверное, точно зарублю, Кипиш! – со злостью сказал Тимоха.


В свете фонаря было видно, как гневно полыхнули его глаза. Кипиш в ответ не сказал ни слова. Он хорошо знал, за что Тимоха сделал три ходки за решетку.
Озвученное имя друга заставило Никиту, преодолевая боль в ноге, сесть. Отрубленные пальцы саднили. Сильная боль в голове то вспыхивала, то утихала, хотя и не уходила совсем и была все время рядом. Тимоха вернулся к ним:
– В общем, так, мужики. Мы находимся где-то метрах в пятнадцати от верхнего просека. Просек, я надеюсь, не запечатало. Даже если горноспасатели будут соблюдать все меры предосторожности, то самое большое через трое суток они выйдут на нас. А это не так уж много. Выдюжим! – Тимоха поправил каску на голове и по очереди посмотрел в глаза своим товарищам. – Жратву в круг, фляжки тоже, будем пользоваться по минимуму. Свет зря не жечь. Только по необходимости, – он взглянул на часы. – Сейчас шестнадцать часов пятнадцать минут второй смены. Время пошло. Там сейчас все на ушах стоят.
Тимоха кивнул головой вверх, а потом поднял ее и уперся взглядом в близкую кровлю, как будто пытаясь разглядеть через толщу земли белый свет. Кипиш подскреб под себя мелкий сухой уголь и, выключив лампу, лег. За ним то же самое сделали Тимоха и Никита.

Глава пятая

Никита лежал, положив за голову, в которой поселилась боль, здоровую руку и испытывал странную пустоту во всем теле. Он почти физически ощущал, что смерть здесь, что она рядом, что она смотрит на него пустыми глазищами и чего-то ждет. Стоит одной из стоек оставшегося крепления сдаться, не устоять – и вся масса застывшего наверху угля рухнет на них. А эта темнота, что обступила их! Такой темноты, как в подземелье, на поверхности нет. Нет даже в той пресловутой комнате с черной кошкой. Там всегда присутствует ощущение, что свет рядом – стоит только отдернуть шторы, открыть окно или дверь. Под землей в тебе живет обратное чувство – темнота всегда рядом. Даже если включить фонарь, она рядом. Она только отойдет недалеко и будет выжидать, чтобы накрыть тебя. Накрыть навсегда. Две подруги – темнота и смерть. Смерть и темнота. Чьи-то суицидальные стихи возникли в голове. «Смерть для меня не череп в ткани и не коса в ее руках – она красавица! Зовет и манит с улыбкой тайны на устах…» Ощущая все это и понимая, он был на удивление спокоен. Что это? Сдача перед неизбежностью? Или к нему пришло понимание того, что человек ничто перед громадностью вселенной, и все его попытки поставить себя вровень с тем, кто ее создал, никчемны и даже смехотворны?


В темноте было слышно как с купола на кучу угля и породы падали куски, а затем с нее с тихим шелестом сбегали ручейки мелочи. Казалось, неведомый великан дышит рядом, и от его дыхания все вокруг приходит в движение. Никита почувствовал, как лежавший рядом Кипиш зашевелился и сел.
– Нет, я так не могу, – сказал Леня и включил лампу, – в голову черти лезут.
– Ладно, свети, светило, – ответил Тимоха.
– Мужики, там что мелькнуло! – сказал Леня.
– Ну, началось! – пробурчал Тимоха и тоже сел. – Мультики у тебя в голове мелькают.
– Да нет, ты посмотри! Посмотри! – не сдавался Леня, – как уголь начинает течь, белое пятно то покажется, то исчезнет.
Тимоха тоже включил свет, и они в два луча стали светить на кучу. Никита сел и начал вглядываться.
– Володька! Это Володька! – прямо из груди, из сердца вырвалось у него имя друга.
На короткий миг течь угля прекратилась и в свете фонаря они увидели широко открытые, мертво смотрящие на них голубые глаза Владимира. С купола опять вывалился кусок угля. Он ударил чуть повыше головы Владимира, растревожив мелкий уголь, который посыпался по склону кучи. Лицо Владимира исчезло. На короткое время они все трое онемели.
– Достать! Надо достать!! – Никита, забыв о больной ноге, вскинулся, но тут же, застонав от боли, сел на место.
– Достать?! – с удивлением в голосе спросил Кипиш. – Да его и без нас достанут вслед за нами.
– Сука!! Удавлю! – Никита в бешенстве вцепился здоровой рукой в горло рядом сидящего Лени. Он очнулся только тогда, когда понял, что между ним и Кипишем оказался Тимоха.
– Ты, Корж, с ума не сходи! – прижимая всем своим мощным телом Никиту к почве, сказал Тимоха. – Кипиш отчасти прав, но достать Владимира мы попробуем.
Оставив Никиту, он  подполз к краю уцелевшего крепления  и стал разглядывать купол.
– Камни падают в основном ближе к конвейеру, а по забою что-то вроде карниза получается. Если под ним проползти, то до Володи три метра останется. Три метра риска.
Тимоха повернул голову, осветив светом Никиту и потирающего горло Кипиша.
– Леня, ползи сюда. Останешься здесь под креплением, а я двинусь туда. Примешь его у меня, – сказал он Кипишу.
– А если еще такая горка вывалится? Тогда братская могила получится. Об этом ты подумал? – спросил Кипиш и, пройдя немного на коленях, лег на живот и пополз к Тимохе.


Тимоха уже выполз под купол, встал на ноги и, прижимаясь к груди забоя, сделал несколько шагов. Так он оказался напротив того места, где находился Владимир. Куски породы и угля продолжали падать, но Тимоха находился под небольшим карнизом и не попадал в зону их падения. Теперь ему осталось преодолеть три опасных метра, ухватиться за Владимира и обратным путем, волоком вытащить его под крепь. Он немного постоял, выжидая, и, наконец, решившись, одним броском преодолел небольшое, но смертельно опасное расстояние. Никита до этого проклинал свои раны и жалел, что он сам ничего не может поделать, но теперь стал корить себя, что подтолкнул на это действие товарищей. Тимоха стал торопливо руками откапывать Владимира. Вокруг него падали куски породы и угля. Обрушившись с пятнадцатиметровой высоты, любой из них мог бы переломать Тимохе все кости. Наконец, ухватив Владимира за плечи, он рывком, приложив всю свою недюжинную силу, буквально вырвал его из массы угля и породы и оттащил к груди забоя. Никита не заметил, как с облегчением выдохнул застоявшийся в груди воздух. Навстречу Тимохе из-под крепи выполз Кипиш, и они вдвоем втащили Владимира под крепь.
– Куда мы его? – спросил Леня.
– На конвейер положим, – ответил Тимоха, – хотя здесь очень низко, но ему вставать не надо.

Они втащили на присыпанный углем конвейер тело Владимира. Тимоха отсоединил его фонарь от каски и прикрыл ею ему лицо. Немного повозившись, снял с тела Владимира аккумулятор и выполз к Никите с Леней. Встав на колени, он привязал его к креплению, включил фонарь и навел луч на кучу.
– Но вот, теперь Володя нам посветит. Свой свет можешь выключить, – Тимоха  улегся на свое место. – Все, отбой! Лежите и вспоминайте все хорошее из своей жизни. Помогите своей нервной системе, а мне и вспоминать-то особо нечего. Одна решетка во все небо.
         
Глава шестая

Нюрка, Аня, Анна Васильевна! Что же с тобой будет, когда эта страшная беда упадет на твои плечи? Ты вся так и светилась, переполненная счастьем, когда Владимир вошел в твою жизнь, а теперь он лежит рядом с Никитой, и вечность распахнула над ним свои крылья...


Выросший среди шахтеров, Никита хорошо знал, что сейчас творится на поверхности. Лариса Прекрасная с Анной, мамой Варей и Марьей Сергеевной вместе с другими женами и матерями попавших в беду шахтеров находятся в шахтоуправлении. Под плач и крики женщин, из кабинетов в кабинет бегают разного рода начальники...
Никита включил лампу и посмотрел на часы. Горноспасатели должны быть уже на месте аварии. Пойдут, наверняка, снизу от люка и с верхнего просека. Никита повел лучом фонаря и осветил на конвейере Владимира. Ощущение того, что происходящее ему привиделось, что это сейчас пройдет – он проснется и все будет по-прежнему – не покидало его. Но реальностью были боль в пальцах, боль в ноге и все еще усиливающаяся боль в голове. Реальностью были рядом лежащие товарищи и недвижимый Владимир. И вдруг ярко, как шаровая молния, в голове его вспыхнула мысль: «Не об этом-ли плакала тогда Нюрка, когда он ненароком обидел ее и потом просил у нее прощения?»

Он очень хорошо помнил те последние школьные каникулы перед последним учебным годом. Ведь это было лето, в котором он встретил свою Ларису Прекрасную. Весь этот день и сейчас стоял перед ним, как будто это было вчера. Их знакомство у магазина. Его растерянность и некоторая робость перед ее красотой, перед ее веселыми карими глазами. Также помнил хитрющие, наполненные смехом глаза Нюрки, когда он зашел к ней, чтобы пригласить их с Владимиром на залив. Правда, этот день был омрачен его падением в бурлящую, переполненную водой Быстрянку. Тогда-то Владимир и прыгнул в воду, чтобы спасти его. И холодная после долгого дождя вода повязала их крепкой дружбой. Потом, ближе к вечеру, Лариса Прекрасная вместе с Нюркой пришли навестить его. Он, укутанный в теплое пуховое одеяло, лежал на кровати в  своей комнате, когда они, постучавшись, вошли к нему. Появление Ларисы Прекрасной в его комнате было так неожиданно, что Никите захотелось залезть под одеяло с головой. Нюрка стала дурачиться и со смехом стягивать с него одеяло. Чтобы остановить ее, он сказал:
– Да я же без всего!
– Правда? Так нам это как раз и надо! – еще громче рассмеялась Нюрка и еще усердней вцепилась в одеяло. – Помогай! Ларка! – сказала она подруге, но Лариса Прекрасная смущенно отвернулась.
– А где Володя? – спросил Никита, крепко удерживая одеяло. Этот вопрос остановил Нюрку.
– Дома, – сказала она, – тоже в постели валяется. Я его чаем с малиной отпаиваю.
Никита непонимающе смотрел на нее:
– Ну, чего вылупился? Теперь он всегда будет жить у нас. Со мной. Хватит ему по детдомам болтаться. А в школу мы будем ходить вместе – ты, Лариса Прекрасная, Володя и я... Давай, целуй его, и пойдем. У нас дела, – толкнула она плечом Ларису Прекрасную и рассмеялась.
– Выздоравливай, – тихо сказала Лариса Прекрасная и вышла в дверь.
– Во! – подняв вверх большой палец руки и кивнув на дверь вслед ушедшей Ларисы Прекрасной, сказала Нюрка.

А лето катилось по сибирской земле, торопливо верша свои дела. Июль клонился к осени. Июль клонился к осени. В тайге поспевали ягоды. На кустах черемух поблескивали черно-бурые кисти плодов. Быстрянка, успокоенная и ленивая, серебрилась своими перекатами. По ее берегам, по поймам стали расти зароды сена.
Нюрка с Владимиром жили на покосе. Заготавливали сено для подсобного хозяйства детского дома. Подсобное хозяйство только официально считалось детдомовским. Оно уже давно слилось с подсобным  хозяйством  шахты. На сенокос шахта набирала боеспособных пенсионеров и рассчитывалась с ними тем же сеном для личного хозяйства, помогала техникой при вывозке и углем. Нюрка крутилась на кухне, Владимир с Митричем занимались ремонтом техники. Поздним вечером покосчики – кто на мотоциклах, а кто на машинах – уезжали домой. Благо покос был недалеко. Нюрка с Владимиром оставались сторожить сенокосную технику и трех детдомовских лошадей. Митрич, сообразив, что он  здесь не нужен в качестве сторожа, тоже стал уезжать в детдом, в свою каморку. Никита с Ларисой Прекрасной чуть  ли не каждый день бывали у них. Лариса Прекрасная помогала Нюрке и еще двум женщинам на кухне, а Никита присоединялся к Владимиру с Митричем. Поздно вечером, когда сенокосчики разъезжались, они разжигали большой костер, смотрели в звездное небо и вели разговоры обо всем и не о чем. Старый детдомовский пес, со странной кличкой Мурка, тоже сидел у костра, смотрел большими печальными глазами на огонь и, казалось, тоже хотел что-то сказать.
– Никита, поедем, – спохватывалась Лариса Прекрасная, – Анастасия Ивановна меня заждалась.


Никита заводил отцовскую «планету», Лариса Прекрасная садилась на заднее сиденье, и они уезжали по лесной укатанной дороге. Как бы поздно они не подъезжали к дому Анастасии Петровны, учительница сидела у двора на скамейке и поджидала их. И как не уговаривала подругу Нюрка остаться на ночь, Лариса Прекрасная не соглашалась, не решалась расстроить Анастасию Петровну.


– Да вы посмотрите, какие у нас хоромы, – показывала Нюрка на три шалаша, построенных прямо в копнах сена, – а какой в них запах! Таких духов нигде не найдешь!


И все же однажды Лариса Прекрасная оторвала от оберточной бумаги небольшой листок и написала: «Дорогая Анастасия Петровна, не ждите нас, пожалуйста, сегодня. Мы с Никитой остаемся у Ани с Володей». Она сложила листок пополам и подала  собравшемуся уезжать Митричу.
– Я все понял. Анастасии Петровне передать. Сделаем! – опередил ее просьбу Митрич и уехал.


И случилось то, что должно было случиться.
– Мне многие девчонки говорили, что это хорошо, но я никак не думала, что это так хорошо, – сказала потом Лариса Прекрасная. Глаза ее были устремлены в овальный вход шалаша, в далекое усыпанное звездами небо. – Я буду любить тебя всегда. Не надо! Не говори ничего, – тут же прикрыла она горячей ладонью губы Никиты.


Их разбудил звон пустого ведра. Нюрка специально гремела им, не решаясь подойти к шалашу.
– Пора, пора! Скоро народ наедет! – сказала она, когда они подошли к ней, и отвернула от них наполненные смехом взгляд.
Владимир сидел на крылечке вагона-столовой, курил сигарету и делал вид, что глубако задумался.
– Да пошли вы!… – не выдержал и засмеялся Никита. – Для нас – народ, а для вас – не народ?
– Он завел мотоцикл, и они покатили в Приреченск. Когда, изрядно продрогнув на утренней прохладе, они остановились у дома Анастасии Петровны, то, к своему удивлению, увидели ее сидящей на скамеечке.
– Вы что же, совсем не спали?! – изумленно воскликнула Лариса Прекрасная. – Еще солнце не взошло!
– Да нет, я только что вышла, – ответила учительница и посмотрела Никите в глаза. Ему стало не по себе.
– Анастасия Петровна мы… – он не знал, что он хотел сказать, но Анастасия Петровна его перебила:
– Я понимаю, Никита. Я знаю тебя с детства и думаю, что ты поступишь порядочно. – Она повернулась к Ларисе Прекрасной: – А к нам сегодня твои родители заедут из Москвы. Вернее, они были в Италии, а сейчас едут на Белый мыс.
– Вот здорово! Я так по ним соскучилась! – обрадовалась Лариса Прекрасная.
– На Белый мыс отсюда они полетят на вертолете, – продолжила Анастасия Петровна.


Никита уже знал от Ларисы Прекрасной, что в данное время ее родители работают в международном координационном комитете. Задача этого комитета – координировать действия тех стран, которые участвуют в стройке на Белом мысе. Павел Семенович Остроумов, отец Ларисы Прекрасной, и ее мама, Светлана Антоновна, постоянно находились в поездках.
– Ой! У меня замечательная идея, – воскликнула Лариса Прекрасная, – я уговорю папу с мамой и, они возьмут нас четверых на Белый мыс. Ура!! – она радостно засмеялась.
– А я уже по телефону договорилась, и тоже полечу с вами, – сказала Анастасия Петровна.


Лариса Прекрасная пришла к нему после полудня. Возбужденно-радостная, она впорхнула в комнату и сразу же объявила:
– Они согласились! Поезжай на покос к Ане с Володей и привези их домой. Завтра утром рано полетим, – скороговоркой выпалила она.
Вместо ответа Никита обнял ее и стал целовать в губы, в щеки, в шею. Она стала испуганно вырываться:
– Марья Сергеевна на кухне! Ты что делаешь? Тише, тише. Потом, вечером, – она вырвалась, поправила платье и прическу, посмотрела на него заблестевшими от заблуждения глазами и вышла.


Рано утром вертолет МИ-8 оторвался от вертолетной площадки, что находилась за городом, и поднялся в небо. Солнце еще не взошло, но собравшиеся на востоке облака уже пылали раскаленным железом. Объемистое чрево вертолета наполовину было загружено намертво сколоченными между собой ящиками с аппаратурой. Светлана Антоновна сидела на одной из скамеек, прикрепленных вдоль бортов, и о чем-то оживленно разговаривала с двумя китайцами. Рев двигателя мешал разговору, и они, чтобы расслышать, друг друга так низко наклонялись, что походили на заговорщиков. Никита знал, что Светлана Антоновна, кроме английского, владела еще пятью восточными языками и работала переводчицей. Лариса Прекрасная с Нюркой, не отрываясь, смотрели на проплывающую внизу таежную красоту, на безграничное, вздымающееся крутыми сопками покрывало тайги, на сверкающие на утреннем солнце змейки рек. Сопки становились все ниже. Они подлетали к границе  равнинной тайги. Белый мыс явился неожиданно. Зелень тайги – и вдруг обширная, будто снегом занесенная равнина, которая заканчивалась на берегу широко разлившейся Быстрянки скалистым белым уступом. Никита с радостью в сердце узнавал места, где побывал относительно недавно.


Машина приземлилась в трехстах метрах от фасадных ворот. Павел Семенович вышел первым, за ним все остальные. Они небольшой группой стали подниматься к широким воротам. Два высоких белокаменных столба, соединенных наверху широкой аркой, на которой крупными золочеными буквами было написано «Белый мыс», встречали их. Вправо и влево от ворот уходили высокие белокаменные стены ограды. Справа, вдоль стены, лежал мощный многолетний ствол сосны.


– Здесь мы должны присесть, – сказал Павел Семенович, – уже наметилась такая традиция. Каждый, кто улетает с Белого мыса или прилетает сюда, должен посидеть на этом стволе, а потом уже идти дальше. Люди быстро привыкают к традициям.
Павел Семенович вместе со всеми присел на лесину с небрежно обрубленными сучьями.
– Паша, мы с Настей пойдем. Потом за обедом встретимся, – сказала Светлана Антоновна. Она взяла подругу под руку и пошла с ней к воротам.
– Павел Степанович, а для кого или для чего строится этот город? А то все разное болтают, но толком никто не знает, – спросила Нюрка.
– В нашей стране по последним данным около ста пятидесяти тысяч ВИЧ-инфицированных людей. До восьмидесяти процентов из них уходят из своих семей. Здоровые люди вольно или невольно не хотят с ними общаться. Больные, а вернее зараженные, становятся изгоями. А это по сути своей нормальные люди, не считая, конечно, наркоманов. Таких людей будут приглашать в этот город. Здесь они будут жить среди таких же зараженных ВИЧ людей. Работы здесь хватит. Также будут приглашаться ВИЧ-положительные  из тех стран, которые участвуют в этом проекте. Город станет интернациональным. Научно-исследовательский центр будет огромен. Только для его обслуживания нужно много людей разных профессий. Ученые многих стран готовы переехать сюда, чтобы здесь жить и работать. Исследования будут вестись не только по ВИЧ, но и по другим вирусам. Недавно ученые открыли, что под дном океана находятся залежи различных инфекций. И вирусы, как они считают, находятся в странном состоянии – нечто среднее между жизнью и смертью. Так что всегда можно ожидать внезапного появления совершенно неизвестной людям болезни. Потому все работы будут вестись на опережение. Но, а тем ВИЧ-носителям, которые станут жить здесь, предоставят огромный сектор медицинских услуг. Многим предложат стать испытателями новых лекарств. Это почти все, что я, как строитель, с дипломатическим уклоном, знаю, – Павел Семенович весело, по-мальчишески  рассмеялся.
«А у его дочери папины глаза», – подумал Никита.
– Подождите! Подождите! Я вас сейчас сниму на фоне этих замечательных ворот и стены, – сказала Лариса Прекрасная, торопливо доставая из сумочки фотоаппарат, когда все собрались вставать.


Они вошли в ворота и были поражены. Широкая, уложенная большими шестигранными плитами дорога, начавшись от ворот, прямая как стрела уходила  вдаль, рассекая белое плато на две части.
– В недалеком будущем эта дорога будет главной улицей нашего города. Сейчас пока у нее нет названия, – сказал Павел Семенович.
– Давайте назовем ее именем Ларисы Прекрасной, – сказала Нюрка и отвернулась.
Непонятно было, шутит она или говорит всерьез. Павел Семенович засмеялся, пятерней поправил седеющие волосы и сказал:
– Уже решено, что все улицы, переулочки и площади обозначат пока под номерами. Потом, когда город будет построен и заселен, будут организованы конкурсы на лучшие названия. А ждать недолго. Видите, сколько техники трудится. И какой техники! А люди! С многих стран приехали. Такие профессионалы, что просто диву даешься, – Павел Семенович снял легкую куртку и перебросил ее через плечо. Становилось жарко. – Вон, видите, небольшое кирпичное здание. Там мы обедаем. Еще часок побродите и подходите туда.


После обеда они еще походили по стройке. Иностранные рабочие смотрели на них, весело смеялись, что-то говорили на своих языках и поднимали руки в приветствии. Когда совсем стало жарко, они вышли из ворот, спустились к реке и почти до вечера купались и загорали на золотистом песке, намытом Быстрянкой у белой скалы. Поздно вечером на том же вертолете они с Анастасией Петровной улетели в Приреченск. Родители Ларисы Прекрасной остались на Белом мысе.
– Наговорилась же я с подружкой, – радостно улыбаясь, сказала тогда Анастасия Петровна.

Глава седьмая

От воспоминаний Никиту отвлекла все увеличившаяся боль в ноге. Он задрал штанину и увидел разбухшее синее колено. Тимоха тоже сел, включил лампу и, увидев колено Никиты, тихо присвистнул:
– Да, Корж дело не важное. Побыстрей бы к Степану Алексеевичу. Он в этих делах дока. Но что-то не слышно наших спасателей.
Леня Кипиш неожиданно закричал:
– Нет! Нет! Не хочу! – вскочил на ноги и, ударившись головой о кровлю, упал на спину. Потом сел, поднял слетевшую каску и сказал глухим голосом: – Все мужики! Я в этом гробу не выживу. Да нам всем один конец!
– Ты опять за свое, Кипиш! Паникеров на войне расстреливали, а тебя я точно зарублю! – Тимоха поднял с почвы топор.
–  На! Руби! Руби! Герой! – Леня склонил голову, показывая голую худую шею. – Руби! Мне все равно!
– Да пошел ты! – Тимоха отложил топор в сторону. – Слышишь, камнепад с купола закончился, все устоялось, а ты помирать собрался. Попьем мы с тобой, Леня, еще нашей любимой водочки. Помянем Володю и всех тех, кто ушел из жизни с места, которое гораздо ниже уровня могил.
И, как будто в подтверждение его слов раздался тихий глухой стук. Никита, сидевший всех ближе к конвейеру, на котором лежало тело Владимира, первым услышал его. Стучали по конвейеру. Стук прекратился, но потом опять раздались размеренные звуки.
– Леня, топор! – сказал Тимоха.
Леня подал ему топор, и Тимоха обухом ударил три раза по железному борту конвейера. В ответ тоже ударили три раза, а потом послышались удары с разными интервалами.
– Спрашивают, сколько нас, – перевел Тимоха и ударил три раза. Потом, сосредоточенно вслушиваясь, стал отвечать на глухие частые звуки. Когда звуки прекратились, Тимоха переполз ближе.
– Кого-то из старых зеков нашли. Из тех кто, по тюремным стенам хорошо стучать умеет. Даже тут на фене ботает.
– А он что, не сказал, кто он есть? – спросил Никита.
– Не изволил доложиться, – с коротким смешком ответил Тимоха.
– Да какая разница, кто! Главное, что сказал? – прервал их Кипиш. Его глаза наполнились надеждой.
– Передал Лене Кипишу привет и сказал, чтобы подождал, не умирал. В ресторане для него уже заказан столик, – щуря в усмешке глаза, ответил Тимоха.
– Ну а если серьезно?! – с нетерпением спросил Леня.
– Только что добрались до конвейера. Пересып с просека тоже был завален. Сразу же подали нам сигнал. Сказали, чтобы мы сами не рыпались, а ждали. Так что это дело надо отметить! – Тимоха достал из-за стойки завернутый в оберточную бумагу «тормозок» и развернул его. – Сейчас съедаем мой, а ваши пусть подождут.
Он взял пластик колбасы с кусочком хлеба, продвинулся  к Владимиру и положил пищу ему на грудь:
– Не обессудь, Володя, что уж есть, – сказал Тимоха и вернулся назад.
– А о Володе ты им сказал?  – спросил Никита.
– Нет, пусть Анна еще побудет в неведении...


Перекусив, они снова улеглись. Стоять на коленях или сидеть долго было невозможно. То, что их обнаружили и идут к ним через завал на помощь, вселило в Никиту надежду, не пустую, как звук этого слова, а реальную и осязаемую. Как будто кто-то очень большой и сильный положил ему руку на плечо и сказал: «Не бойся!» И даже боль отступила, давая некоторую передышку. Лишь мысль о том, что рядом недвижимо лежит Володя, наполняло его душу горестью и тоской. «Нюрка, Аня, Анна Васильевна! Так вот о чем ты плакала, уткнув лицо в скомканный угол занавески, хотя, конечно же, и тебе не дано было знать, когда это случится. Да и не могла ты поверить такому предчувствию, потому и сослалась на девичье недомогание»...
Он опять мысленно вернулся в то лето, которое пролетело как легкий ветерок, скатилась, как капля дождя с зеленого листа.

Наступило первое сентября. Начались школьные будни. Они вчетвером ходили в школу и возвращались из нее.
– Вот Д`Артатьяны, блин! Вы, может, и спите в одной постели? – спросил их как-то Шлепанец.
– Конечно, дядя Миша! А вы не желаете с нами? – рассмеялась Нюрка.
Владимир с лета жил у Нюрки и мамы Вари. Сам ли он договорился с директором детдома, или ему Митрич посодействовал, но он стал получать в детдоме понедельный паек и приносить его в новую семью.
– Пока так, мама Варя, а школу закончу – сразу на работу. Если учиться, то заочно, –  говорил он.
– Да не брал бы ты этот паек, Володя. Я неплохо получаю. Проживем! – ответила, несколько растерявшись, мама Варя, но Володя отрицательно покачал головой.
Никита с Ларисой Прекрасной тоже почти не расставались. Немного отдохнув после школы, она приходила к Никите домой, и они вместе делали уроки, слушали музыку в его комнате.
– Что же это будет? Что же это будет? – услышал как-то Никита вопрос мамы, заданный отцу.
– То, что должно быть, то и будет, и всего лишь, – засмеялся отец и закашлялся. – Даст Бог, бабушкой будешь. Все согласно инструкции сверху.
Никита видел в приоткрытую дверь на кухню, как отец поднял указательный палец вверх в небо.
– Да что-то больно рано все это. Ума бы им набраться, – сказала Марья Сергеевна.
– Это нам у них ума надо набираться! У них вон телевизор на кнопках, компьютера в школе, а кое у кого и дома есть. Скоро мобильный телефон здесь появится. Да еще Интернет этот. Всемирная паутина называется. Там сам черт ногу сломит, – отец закашлял, – а ты «ума набраться».
– Я про сердечный ум то говорю, про душу, а ты о железках. Этому всему и обезьян могут научить. Есть специ, научат.
– Ну, если оно у них так складывается, то это от Бога и есть. Наше дело подмочь, где надо, и не лезть, – слышно было, как отец чиркнул спичкой, прикуривая трубку.
– Тогда я тебе секрет открою, – сказала Марья Сергеевна, – наша Нюра уже третий месяц беременна.
– А я думал, что больше. Секрет-то этот издалека видно, – отец рассмеялся и снова зашелся долгим всхлипывающим кашлем,  – как раз летом после экзаменов родит, а ты про ум. У них все рассчитано.


В апреле Нюрке в классе поставили отдельный стол. Ее «секрет» настолько стал велик, что потребовалось более свободное пространство. Анастасия Петровна по- прежнему была их «классной», и однажды, когда ее урок английского подошел к концу, Нюрка вдруг вскрикнула:
– Ой! Ой! Он пинает! – она рассмеялась и положила руку сидевшего рядом Владимира себе на живот.
Тут зазвенел звонок на большую перемену и девушки, вскочив со своих мест, окружили ее. Лариса Прекрасная приложила ухо к Нюркиному  животу, и ее лицо осветилось улыбкой:
– У него так сильно бьется сердце! – оторвавшись, сказала она.
– А нам, а нам, а нам можно послушать? – раздались вокруг возгласы одноклассниц.
– Стоп! Стоп! – Нюрка подняла вверх руку. – Поскольку отношения рыночные, то за умеренную плату я не возражаю. Она достала из ящика стола шапку Владимира и положила ее донышком вниз.
– А сколько платить-то? – спросила одна из девушек.
– А чтоб ему не было за вас стыдно, – Нюрка положила руку на живот. – И не толпитесь! Вставайте в очередь.
Девушки стали по очереди подходить и прилаживать ухо к животу Нюрки.
– Это надо же, как у него сердце бьется, – говорила одна.
– А он меня прямо в ухо пнул,  – смеялась другая.
Весть о том, что Лучезарина дает послушать, как живет малыш в ее животе, быстро разнеслась по школе. На другой день, на большой перемене у дверей одиннадцатого «Б» толпились школьницы. Владимир с Никитой стояли у дверей класса и пропускали девчонок партиями по пять человек. Особенно почему-то были довольны ученицы младших классов. Они так громко и азартно обсуждали поведение малыша в животе у Нюрки, что это, наконец, дошло до Хаммурапи! На пятый день, в самый разгар «прослушивания», он появился в классе.
– И сколько же стоит сеанс, или как это называется? – спросил он Нюрку.
– А сколько не жалко, – ничуть не смутившись, ответила Нюрка, – это всего лишь платные практические занятия. По зоологии или даже ботанике… ну там тычинка, пестик и производное от них. Вы же сами эти предметы преподаете.
– Прекратила бы ты, Аня, – неожиданно мягко сказал Хаммурапи.
– Да оно само уже прекращается. Неохваченных немного осталось, – Нюрка, улыбаясь, смотрела на директора.
– Зачем же вы… так рано? – с сожалением спросил Хаммурапи.
– Ничуть не рано! Самый детородный возраст, – ответила Нюрка.
Хаммурапи устало махнул рукой и вышел из класса.

На следующий день к началу большой перемены желтого цвета газель подъехала  к  центральному входу школы. Владимир с Никитой и еще трое одноклассников быстро разгрузили наполненный картонными коробками салон и перенесли их в актовый зал под большой фикус.
– Налетай, малышня! А большим – что останется. Каждому по одному, – Нюрка с Ларисой Прекрасной стали доставать из коробок мороженое и раздавать стоявшим вокруг ученикам.

Глава восьмая

По Тимохиным часам пошли уже третьи сутки. У Никиты часы оказались разбиты, и он, сняв их с руки, хотел уже выбросить, но почему-то передумал и положил в карман. Тимоха тоже однажды, включив свет, обнаружил, что часы его стояли. За заводом он, конечно, следил, и почему они встали – непонятно. «Думаю, что около трех суток прошло», – предположил Тимоха.


У Лени часов не было, но он сам, как по часам, периодически вскакивал, ударялся головой в каске о кровлю и падал, потом садился и сидел, раскачиваясь из стороны в сторону. Тимоха незаметно для Лени покрутил пальцем у своего виска, показывая Никите, что у Лени не все в порядке с головой. Никита сам находился на грани нервного срыва и хорошо понимал состояние Лени. Боль в голове, пальцах и ноге срослась в нем в один большой ком, и для того чтобы она прекратилась, он был готов на все. Но более всего на нервы действовало сжатое пространство. Понимание того, что над ним находится огромная толща земли, готовая в один миг раздавить их и превратить в ничто, порождало в нем состояние дикого зверя, внезапно попавшего в клетку. Хотелось встать во весь рост и вырваться к свободе, к свету, к жизни. Но это желание сменялось в нем странным безразличием. «Раз мы невластные над собой, и есть некто безгранично сильный, которому все это нужно, то пусть будет так» – подумал он.
– Посмотри, что там у меня, – оторвал его от размышлений голос Тимохи.
Никита включил свет и увидел, что Тимоха стоит на коленях и придерживает поднятую кверху рубаху.
– У тебя весь бок синий, – сказал Никита.
– Отшиб, наверное, – Тимоха стал заправлять рубаху за брючный ремень.
Последняя связь у Тимохи, по его подсчетам, была часов семь назад.
– Сказали, что они уйдут от конвейера. Пойдут выше и по самой груди забоя, –  сообщил он тогда товарищам по несчастью. – Ты ничего не чувствуешь? – поинтересовался он у Никиты.
– Чувствую. По почве отдается. Они уже не далеко.
– Самое опасное место будет на подходе к нам. Сделай неправильное движение, тронь не тот кусок породы – и наша ловушка захлопнется. 
– А…? Кто захлопнется? Где? – Леня вскочил, ударился каской о кровлю и тут же сел.
Тимоха достал из-за стойки фляжку с остатками чая и подал Лене:
– Попей Леонид. Тебе что-то привиделось, – сказал он, – тушим свет. Он нам при выходе пригодится.


Никита только сейчас обратил внимание, что у всех троих лампы были включены. Всех ярче свет горел у него, у Тимохи он отдавал красным цветом, а Лениной лампы почти не было видно. Свет Владимира давно погас. Они опять улеглись в полной темноте. Никита лежал и телом чувствовал едва заметное содрогание почвы. К ним шло спасение. Он представил, как, встав друг за другом, спасатели лопатами перебрасывают по голым, без цепи и скребков, решеткам породу и уголь, потом передают из рук в руки стойки, затяжку, чтобы закрепить очищенное место, наращивают еще один рештак – и так за метром метр идут к ним.
Спасатели знали, что находятся в постоянной опасности, что растревоженная масса угля и породы в любую минуту может накрыть их, но упорно делали свое дело.
– Мужики, я слышу голоса, – вывел Никиту из дремоты голос Тимохи.
Никита сел и прислушался. Действительно, глухо, как сквозь стену доносились голоса, скрежет металла о металл, легкие удары по дереву.
– Кричать пока не будем, – сказал Тимоха, – пусть подойдут поближе.
Никита не в силах сидеть, опять лег.
– А Леня-то, похоже, совсем обесточился. Намаялся и уснул. Пусть спит. Меньше забот, – негромко заметил Тимоха. Он остался стоять на коленях, чутко вслушиваясь в темноту.
Никита опять впал в зыбкое состояние между сном и явью. Он не знал, сколько времени он пробыл в этом состоянии, но его привел в себя голос Тимохи.
– Мужики, мы здесь!
– Мы вас слышим! – сидите тихо, мы сейчас подойдем.
– Никита, врубай свет! Пусть лучше видят куда идти, – сказал Тимоха севшему Никите.
Свет мелькал в зазорах между глыбами угля и породы. Но прошли еще около двух часов, пока спасатели подошли на расстояние семи метров.
– Вас сколько там? – для подтверждения ранее сообщенной Тимохой информации спросил один из них.
– Трое живых, а один нет, – ответил Тимоха.
– Кто? – сразу же последовал вопрос.
– Володя Серегин! – сказал Тимоха.
Наступило молчание. И опять вопрос:
– Раненые есть?
– Да, Никита Коржов. С ногой что-то.
– Мы вас поняли. Держитесь! Сейчас пробьем по кровле штанги, и, если концы войдут к вам, то надо будет их подхватить. Понятно?! – поставил задачу кто-то пока невидимый.
– Все поняли! Лес у нас еще есть. Сделаем! – с радостными нотками в голосе ответил Тимоха.
Только что разбуженный Никитой Кипиш сидел и непонимающе вслушивался в этот разговор.
– Что, они уже пришли? – Леня вскочил и ударился головой о кровлю.
– Тьфу ты! Не голова, а бетонная свая! – без злости сказал Тимоха.


Через полтора часа был проделан невысокий проход, по которому можно было выползти на коленках. Сначала вытащили Никиту, потом Володю. Леня с Тимохой выбрались сами. Никиту положили на носилки и, передавая из рук в руки, по узкому проходу вынесли на просек. Потом по голым рештакам конвейера (цепь откинули в сторону) на веревках спустили по сбойке вниз на штрек. Тимоха с Леней спустились по узкому ходку, что был проложен сбоку от конвейера. Никиту вместе с носилками положили на рогатку. Владимира положили на следующую. Рогатки были прицеплены к вагончику пассажирского поезда.
– Что с бригадой? – сразу же спросил Тимоха Ивана Иваныча.
– Не знаем еще. Только нижний просек прошли. Крепко запечатало, но раз вы живы, то, значит, воздух проходил, – ответил Белов. – Правда, не все живы… – тут же поправился он и, повернувшись, осветил лучом лежавшего на рогатке Владимира.
– Мужики не толпитесь! – сказал Белов тесно окружившим его шахтерам.
– Здравствуй, – услышал над собой знакомый голос Никита, – как дела? Сесть сможешь?


Добрые глаза Степана Алексеевича участливо смотрели на него. В чистой робе, одетой поверх белого халата, в каске с фонарем он не очень-то отличался от стоявших вокруг шахтеров. Рядом с ним, также экипированная, стояла невысокого роста медсестра. На ее плече висела большая сумка с красным крестом на боку.
– Налей, – негромко сказал Степан Алексеевич медсестре. Она быстро открыла сумку, достала граненый стакан, бутылку, на которой было написано «медицинский спирт» и налила полстакана светлой, почти невидимой жидкости.
– Он разбавленный. Выпьешь, Никита, – сказал доктор, подавая стакан.
– Мне бы желательно полный, – сказал Тимоха.
– И мне тоже полный, – вслед за ним произнес Леня.
– Да и нам бы тоже не помешало, – среагировал кто-то из шахтеров.
– Тем, кто с нами на-гора, – помаленьку можно, а кто остается на смене – пусть потерпят – ответил Иван Иванович.


Все, кому надо было выезжать на гора, сели в вагончик, и электровоз покатил по освещенному лампами дневного света штреку к посадочной. Там их ждала клеть. Один вагончик переоборудовали под раненых. Сиденья были убраны. Оставлено одно трехместное для сопровождающих. Никиту, как и Владимира, положили на пол. На сиденье сели доктор с медсестрой и Иван Иванович. Тимоха с Леней забрались в другой вагончик. Слышно было, как они громко разговаривали. Спирт начал на них действовать. Никита тоже почувствовал расслабленность во всем теле. Но, главное, прошла головная боль. Клеть плавно тронулась и на тихом ходу пошла по наклонному стволу вверх. Никита как-то отстраненно думал о том, что ждет их на поверхности. Он уже устал думать об этом.

Глава девятая

Когда двое горноспасателей через настежь распахнутые двери вынесли его мимо табельной под полуденное ноябрьское солнце, большая толпа народа колыхнулась и притиснулась в плотную.  Хорошо, что машина «скорой помощи» стояла рядом у дверей и горноспасатели успели поставить свои носилки на стоявшие на ножках медицинские. Первой возле него оказалась Лариса Прекрасная, а за ней Марья Сергеевна. Жена наклонилась над ним и стала целовать черное от угольной пыли лицо. Мать держала его окровавленную кисть правой руки и молча плакала.
– Крепись, Маша, крепись, – сказал подошедший Степан Алексеевич, – здесь у нас полгоря, а там – беда.
Лариса Прекрасная, услышав слова доктора, подняла мокрое от слез лицо и вопросительно посмотрела ему в глаза. Доктор в ответ кивнул головой в сторону двери, из которой выносили Владимира. В наступившей тишине дикий крик Анны заставил содрогнуться сердце Никиты:
– Володя!! Что же ты наделал?!!…
– Иди к ней, пожалуйста. Она с ума сойдет. Со мной все образуется. Иди! Потом ко мне придешь. Иди же!! – Никита сел, взял здоровой рукой руку Ларисы Прекрасной и крепко сжал ее.


Лариса сначала молча отрицательно покачала головой, размазывая по мокрому лицу уголь, которой испачкалась, целуя его, потом, будто очнувшись, бросилась к Анне, но тут же вернулась:
– Я не могу тебя бросить.
– Иди, иди! Я с ним побуду, – сказала Марья Сергеевна.
– Все, грузитесь! – приказал Степан Алексеевич санитарам, когда Лариса Прекрасная отошла.
Никиту подняли и вкатили на носилках в салон скорой помощи.
– Вы тоже с нами! – доктор строго посмотрел на Тимоху и Леню Кипиша.
– Да нам зачем? Мы дома вылечимся, – возразил Кипиш.
– Вы что, забыли, как недавно Петя Крохин попал в аварию и тоже отказался ехать в больницу? Ушел домой и дома умер – вступила в разговор, стоявшая рядом медсестра и уставилась огромными черными глазищами на Тимоху.
– Ну, чистый мент! – пробурчал Тимоха. – Придется ехать.
Он полез в салон. За ним последовал Леня Кипиш.
– Мы следом поедем, на «уазике», – сказал доктор водителю «скорой». Он усадил Марью Сергеевну на заднее сиденье, а сам сел рядом с водителем. Небольшая колонна, состоящая из двух «скорой», «уазика» и автобуса двинулась от шахты в сторону города, в медсанчасть.
– Девушка, а как бы нам еще горяченького? А то что-то я на вас смотреть спокойно не могу. Сердце, как зайчонок по кустам, прыгает, – сказал Тимоха сидевшей у дверей салона медсестре. Он даже сделал вид, что вытирает слезы с запорошенных угольной пылью щек.
– Вам что, плохо? – буквально поняла его медсестра.
– Да, очень, очень плохо! – подтвердил Тимоха.
– Меня Раисой зовут. Вот тут немного осталось, – медсестра достала из сумки бутылку, тот же граненый стакан и подала Тимохе. Только Алексеевичу ни-ни!
– Да вы что, Раечка. Да разве мы не понимаем? – молитвенно сложил перед собой ладони Леня Кипиш.
Тимоха первую порцию передал Никите. Сам выпил вслед за Леней. Раиса достала из кармана халата горсть ирисок и предложила Тимохе:
– Закусите сладеньким, я ириски очень люблю.
– Я тоже очень люблю ириски, – хохотнул Тимоха, – а особенно люблю тех, кто любит ириски.
– Правда?! – наивно посмотрела на него Раиса. – Надо же, такой большой, а ириски любит…


Никита чувствовал, как от выпитого,  уходит возникшая было боль в голове. Страшно хотелось спать, но, проваливаясь в сон, он видел бегущего к нему Владимира. Яркий свет его фонаря вдруг жарко вспыхивал перед глазами Никиты, заставляя отворачивать лицо. Он вздрагивал и просыпался.
– Выходим, выходим, мужики! – разбудил его голос Степана Алексеевича. – Никита что? Спит? Давайте, выносите его сюда. Рая, их в отдельную седьмую палату. Перед этим, конечно, отмыть в душе. Санитары пусть помогут. Потом я подойду.
– Будет сделано, Степан Алексеевич! – почти по-военному ответила Раиса.
Уже в палате Никита увидел над собой лица Ларисы Прекрасной и мамы.
– А где Володя? – спросил он.
– Володю оставили пока в морге, а с Анной тетя Тася, мама Варя и Грибковы. Степан Алексеевич нас тоже домой отправляет. Сказал, что завтра после обеда можно к тебе прийти.
– Конечно, езжайте домой. Со мной все обойдется, – Никита сжал руку Ларисы Прекрасной, а потом Марьи Сергеевны.


Шел уже третий день, как Никита отходил от операции, сделанной ему на правой ноге. Кости в колене оказались раздробленными, и Степан Алексеевич кропотливо собрал их, потратив на это более трех часов. Первые сутки, изрядно «сдобренный» уколами, Никита спал, почти не просыпаясь. Он не слышал, как рядом с ним сидели Лариса прекрасная с Егоркой и Марьей Сергеевной. Не чувствовал, как ему смачивали губы и как Тимоха с Леней Кипишем поправляли сползавшее с него одеяло.
Первое, что он услышал, очнувшись, – это шум ветра за окном, тихий женский смех и шепот:
– Не надо, Тима, не надо! А вдруг он проснется?
– Не бойся, Рая, он у нас богатырь. Спит крепко.
– А если Леня быстро вернется? – не сдавалась Рая.
– Без моего сигнала он не вернется. Хоть до утра, – настойчиво убеждал Тимоха.
– У тебя же ребра сломаны. Тебе же больно, – Раиса попыталась вызвать жалость Тимохи к самому себе.
– Не беспокойся, Ириска моя. Мы найдем подходящее положение и у нас…
Никита поплотней, закрыл уши подушкой и опять уснул.


Окончательно Никита проснулся и открыл глаза, когда за окном начиналось утро уже четвертого дня. Серый свет освещал палату. Он неохотно пробивался сквозь стекла, затянутые тонким ледком. Никита повернул голову и увидел, что на соседней койке, свернувшись клубком, спал Леня Кипиш, а дальше за ним возле стены – Тимоха.
– А где Володька? Володька где? – неожиданно для себя громко спросил Никита.
Тимоха, откинув одеяло, резко сел, как будто над ним выстрелили из ружья:
– Очнулся, Никита? Ну, молодец. Значит, жить будем. А Володю сегодня будут хоронить. Вместе со всеми. Мужиков нашей бригады обнаружили через семь часов после нас. Всех в одном месте прихватило. У пересыпа на нижний просек. Последним Сашу Ерохина достали. В городе буча идет. Народ негодует. Винят всех и вся, хотя лично я считаю, что был горный удар. В общем, как всегда, – комиссия будет разбираться.


Тимоха почесал лохматую, заросшую густым волосом грудь и стал поправлять стягивающую повязку, проходящую ниже сосков.
– Что это? – спросил Никита, показывая глазами на повязку.
– Так рентген сделали. Оказалось, что у меня три ребра сломано. Вот, стянули что есть мочи да уколами снабжают.
Тимоха потянулся рукой за тумбочку и достал из-за нее почти полную бутылку водки, накрытую сверху граненым стаканом:
– Будешь?
Никита, молча в знак согласия, кивнул головой.
– Вот это по-нашему, – обрадовался Тимоха. Он быстро перешел к Никитиной кровати, помог ему подняться и, слегка подтянув к спинке, подложил под спину подушку. – Закуси полный холодильник! – Тимоха кивнул головой в угол комнаты. – От шахты подарок больнице.
Никита только сейчас увидел стоявший в палате холодильник.
– Да еще Марья Сергеевна с твоей Прекрасной нанесли. Так что в моем родимом общежитии меня не дождутся. Пока не пройду полную реабилитацию, отсюда ни ногой. – Тимоха поставил на тумбочку стакан и перевернул в него бутылку вертикально горлышком вниз: – Пей!
Никита в три глотка опорожнил стакан, взял из рук Тимохи кусок колбасы с хлебом и с жадностью начал есть.
– Ха! Вот и аппетит прорезался, – засмеялся Тимоха. – Давай, ешь, ешь! Это то, что надо!
И – странное дело – из головы Никиты опять стала уходить боль, которая уже обосновалось в ней как в своем доме. И водка, до которой он не был большим охотником, показалась спасительным напитком.


Все его свободное время до этой аварии занимала тайга. В охоту и рыбалку он втянул Владимира. Сколько ночей они провели у костров, сколько раз бывали они в Медвежьей пади со Степаном Алексеевичем! Владимир был азартен, но не жаден. Если добыча даже сама шла в руки, он говорил: «Хватит! Сколько надо добыли, и хватит». А то, что они не брали в тайгу спиртное, повелось с давних времен. «Не путай, внучек, хорошее с плохим, – приговаривал еще дед Никиты, отец Егора Ивановича, – хорошее должно быть отдельно от плохого. Зачем в тайге пьянство разводить? В ней и так для души большое успокоение есть».
Леня Кипиш зашевелился, скинул одеяло с головы, посмотрел вокруг заспанными глазами и сел.
– Чего это вы без меня? – спросил он.
С маленьким лицом, с белесыми, торчащими в разные стороны волосами на голове, он походил на зверька, только что разбуженного от долгой зимней спячки. Тимоха засмеялся и тут же сунул ему стакан в руки.
– Пей – и под одеяло! – сказал он. – Скоро обход будет.
– Не будет. Сегодня всему амнистия. Сегодня похороны. Наших мужиков хоронить будут, – ответил Кипиш и выпил.
– Ты пойдешь? – спросил его Тимоха.
– Конечно! А как же! – ответил Леня. – Я вчера дозвонился до Пэлмены. Только она может найти нашу чистую одежду среди другой, что осталась на шахте. Сказала, что найдет и привезет нам в больницу.
– Хорошая бабка Софья Аркадьевна, – сказал Тимоха.
Под этот разговор Никита не заметил, как снова уснул. И снова фонарь Владимира светил ему в глаза, но он уже не надвигался на него, а наоборот, удалялся все дальше и дальше пока не исчез совсем. Черная стена падала на него, и он упирался в нее, не давая ей раздавить себя…

Легкое прикосновение губ разбудило его. Он открыл глаза и прямо перед собой увидел лицо жены. Ее темно-карие глаза внимательно и заботливо смотрели на него.
– Как не приду, ты все спишь. Вот, решилась разбудить, – тихо сказала она. – Твои ребята ушли на похороны.
Лариса Прекрасная сидела на его кровати, наклонившись полубоком, почти лежала на его груди. Никита обнял ее и стал целовать.
– Не надо, Никита. Не надо. Не время. – неохотно стала отстраняться она.
– А сколько же времени? – спросил Никита.
– Да уже первый час, – ответила Лариса Прекрасная. – Мне идти надо. Столько дел... Хоронить решили от администрации города. Всех на одном городском кладбище. Володю тоже. Поминки будет делать каждый у себя.
– Как Анна? – спросил Никита.
– С ней что-то страшное твориться. Как это случилось – она каждый день под этим делом. – Лариса Прекрасная коснулась пальцем своего подбородка, – а ведь никогда не пила. Кстати, от тебя тоже постоянно водкой пахнет…
– Да мы понемногу. Для аппетита, так сказать, – разжал Никита кольцо рук.
– Давай я тебя накормлю да побегу, – сказала Лариса Прекрасная, пододвигая тумбочку к кровати. – Кстати, Егорка привет передал. Он был у тебя, но ты спал.
– Да я не голоден, – остановил ее Никита, – за нами хорошо смотрят. Ты иди, иди к Анне.
Но Лариса Прекрасная быстро поставила на тумбочку тарелки с едой и, неожиданно вынула из сумки бутылку «белой», поставила ее в центре.
– Примерно в четыре часа помянешь с кем-нибудь Володю и всех товарищей, – целуя его, сказала она и вышла из палаты.
Водка была кстати. Боль в голове опять напомнила о себе. Никита ухватился за висевшее над ним специальное кольцо и сел. Быстро открыв бутылку, он налил себе чуть менее стакана и залпом выпил. В палату вошла пожилая медсестра Маргарита Олеговна.
– Как дела Никита? – спросила она. Ее глаза участливо и мудро смотрели на него.
– Да вот, палату сторожить оставили, – сказал Никита.
– Вы бы эти  делом не увлекались. Вы же должны понимать, что вам дается поблажка. Других бы за это дело…
Никита, конечно ж, понял, что она имела в виду их троих. Он убрал бутылку с тумбочки на пол под кровать.
– По вечерам не шумите так сильно. Чтоб в других палатах не было слышно. Я, конечно, понимаю, что ты не успел в этом поучаствовать, но все же… – Маргарита Олеговна как-то по матерински погрозила пальцем и пошла к двери, но потом повернулась. – К утренним процедурам чтобы был как штык!
Никита в знак согласия поднял правую забинтованную руку и приложил ее к виску.
Из дремоты его вывел тихий стук двери и бормотанье Лени:
– Никита! Спишь!? Что так темно в палате?
Слышно было, как Леня пошарил рукой по стене и включил свет. Было заметно, что он изрядно пьян. На плече весела туго набитая сумка.
– Вот нам с Володиных поминок отправили всего. На троих, но Ириска увезла Тимоху на своей «тайоте»  к себе, в свое гнездышко. Будет там его ублажать. Надо же, ему за сорок, а ей двадцать пять, а липнет, как смола к одному месту. Что с бабами делается. А моя Зойка, наоборот, умотала от меня в область. У подруги там живет. Зашел в свою хату, и такая меня тоска обуяла... Нет, думаю, лучше в больницу. В палату номер семь.
Леня снял с себя сумку и поставил на пол. Достал из нее бутылку и подал Никите:
– Наливай! – сам снял куртку и повесил ее на спинку стула.
– Что на природе то творится? – спросил Никита, разливая водку в стаканы.
– Зима, Никита! Зима. Где-то еще осень, а у нас зима, – Леня вытер рот подушкой. – Прими мужиков к себе, Господи! – сказал он, – они не в чем не виноваты, – икнув, он взял с тумбочки стакан с водкой и не отрываясь выпил.
– Ты бы простил меня, Леня, – сказал Никита.
– За что? – удивленно поднял брови Кипишь.
– За то, что в шахте я… неправильно поступил, – наконец-то выдавил из себя Никита, подспудно мучавший его вопрос.
– Да брось ты, Никита! Я что же, не понимаю? Во-первых, Владимир – твой друг, а во-вторых, обстановка военная. Все само собой получается. Ты давай пей!
Никита выпил.
– Вот она, Никита, шахтерская жизнь! Дед мой и отец всю жизнь под землей, а какого хрена они нажили? Болезней разных, да орден Сутулова. На пенсию пошли, немного пожили – и обратно под землю. Уже навсегда. А пенсия эта – тьфу! Стыдно говорить. Шахтерами вытерли одно место и выкинули за ненадобностью...
Никита знал, что это одна из любимых тем для разговора у Лени, и решил перевести на другую, более спокойную.
– Говорят, ты летающую тарелку видел? Так это днем было или ночью? – спросил он заинтересованно.
– Да это же на рыбалке было. На нижнем плесе. Ты его знаешь. Я уже костер для ночлега разжег. Уже ухи похлебал, а время как раз такое, что ни день, ни ночь. Сумерки. И вдруг она снизу над Быстрянкой. У меня ажно сердце захолонуло. И не от испуга. Нет! Скорее всего, от восторга, что ли. До того это красиво было! С лодку примерно величиной. Круглая только. Напротив меня над плесом остановилась. Зависла. Чувствую, что меня с нее кто-то разглядывает. Потом полетела вверх по течению Быстрянки. Да так четко в ее повороты вписывается! Это надо было видеть.
Никита смотрел в радостное, счастливое лицо Лени и не знал, верить ему или не верить. Об этом Леня мог говорить бесконечно. Он не только говорил, но и показывал рукой. Его ладонь выписывала повороты, повторяя все движения летящей над Быстрянкой тарелки. Он остановился только тогда, когда взял стакан в руку и увидел, что он пуст. Никита, спохватившись, стал левой рукой наполнять стаканы.
– Это ничего, что я левой рукой наливаю? – спросил он. – А то, говорят, примета не хорошая.
– Если невозможно правой рукой, то, значит можно левой, – со знанием дела ответил Леня.
– Леонид Парфеныч, вот я вам новую пижаму принесла. В нее переоденьтесь, а гражданскую одежду я отнесу в раздевалку. Номерок будет у дежурной сестры. И хватит уже наливать! – раздался над ними голос Маргариты Олеговны.
– Мы сейчас, сейчас свертываемся! – засуетился Леня.
Он проследил, как медсестра скрылась за дверью, и лишь потом сказал:
– Завтра Тимохина Ириска с утра на дежурство заступает. Полегче нам будет. Может, и Тимоху к нам привезет.
Он говорил это с таким таинственным видом, как будто Никита был принят в какое-то тайное сообщество. И Никита действительно почувствовал себя членом некого братства. Братства поклонников Бахуса. Они выпили.
– Вот у тебя тесть с тещей, большие люди на Белом мысе, да ты и сам не раз там бывал. Может, объяснишь простому дехканину че по чем? Зачем эту заразу со всего свету к нам в тайгу тащат. Я о СПИДе говорю.
– Никто никого тащить не будет. Создают идеальные условия для жизни больных людей, – ответил Никита. – Там будут жить все отверженные, не принятые людским сообществом люди. И не просто жить, но и работать. Заселяться город будет только добровольцами ВИЧ-носителей.
– Знаю я наше «добровольно». Сначала добровольно, а потом гуськом, и шаг в сторону – расстрел, – проговорил Леня.
Как ни крепок был Кипишь на водку, но чувствовалось, что он на грани полного отключения. Они выпили еще по хорошей порции, и Леня, сделав два шага к своей кровати, повалился и тут же захрапел.

Глава десятая

Тимоху выписали из больницы первым.
– Выздоравливайте, мужики! – прощаясь, сказал он Никите с Лёней. – Связь у нас будет постоянная через Ириску. – Будет, будет, – радостно засмеялась Ириска. Она взяла Тимоху за руку и вывела его из палаты.
С Лёней Кипишем подолгу беседовал психолог. Потом его увезли на обширное обследование в область, и Никита остался один. В хирургическом отделении находилось немало шахтеров с различными травмами. Они заходили к Никите в палату, заводили разговоры, которые, в конце концов, сводились к одному вопросу: «Страшно было под завалом или как?» Никите это надоело, он стал отворачиваться к стенке и делать вид, что засыпает.


Вечерами, когда в ординаторской дежурила Ириска, к нему приходил Тимоха. Он приносил одну или две бутылки водки. Они подолгу сидели, выпивали и вели разговоры. Их раза два заставал за этими делами Степан Алексеевич. Он молча стоял над ними и переводил взгляд с одного на другого. «Все! Все! Алексеич», – говорил Тимоха и уходил, но после ухода Степана Алексеевича возвращался обратно. В конце концов, Тимоху уводила Ириска. «Мы на перевязку», – подмигивала она Никите, и огромные черные глаза в игольчатых ресницах смеялись. Лариса Прекрасная по очереди с Марьей Сергеевной бывали у него почти каждый день. Они приводили с собой Егорку. Егор смотрел на отца серьезными серыми глазами и однажды спросил:
– Ты теперь, папка, долго будешь жить?
– Очень долго, почти бесконечно! – ответил Никита и рассмеялся. Об Анне Никита старался не спрашивать с тех пор, как однажды, когда жена и мать обе были у него, и он решился произнести в слух: «Как дела у Анны?» Тогда он увидел, что у Ларисы Прекрасной помрачнело лицо, а у Марьи Сергеевны потекли по щекам слезы.
– Пропадает наша Нюрка. Пьет, курит и бродит по старому Приреченску, по этим бомжатникам, а мама Варя ходит, ищет ее, – ответила она.

– Ну что, Никита, я буду говорить тебе правду, – после очередного осмотра сказал Степан Алексеевич, – теперь ты далеко не танцор. Придется дружить с костыльком. Больше надо двигаться. Будешь приходить на медосмотры. Поглядим, возможно, нужна еще одна операция. Время покажет. Еще недельку побудешь у нас, и будем тебя выписывать.
– Это что же? Прощай тайга, прощай Медвежья падь? – спросил Никита.
– Ну, не все так плохо. Вы с Ларисой Прекрасной собираетесь на Белый мыс, а там планируют большой егерский пункт. И окажутся в твоем распоряжении вертолет и тайга диаметром на тысячу километров, – Степан Алексеевич подмигнул и не весело рассмеялся. – Жаль, Володи с вами не будет, – вздохнул он.
– Анну мы возьмем с собой, – сказал Никита.
– Анна, Анна.… Эх! Как жизнь ломает человека, – доктор внимательно посмотрел Никите в глаза и продолжил. – Ты бы не увлекался спиртным, Никита.
– Да разве я увлекаюсь? – растерялся от неожиданности Никита. – У меня понимаете… – он хотел сказать, что у него бывают сильные головные боли, но мысль о том, что его начнут обследовать и, чего доброго, отправят в областной центр, остановила. Он давно уже решил, что с этим подождет.
– Ну да ладно. Вот я тебе костылек принес. Дарю, так сказать, – Степан Алексеевич улыбнулся своей застенчивой улыбкой и подал Никите костыль. – Ходите на здоровье. Теперь вы друзья-товарищи. Возможно, не надолго. Будем надеяться.
Никита, отвернувшись к стене, спал, когда  услышал над собой голос Ларисы прекрасной:
– Вставай, Никита! У тебя гости! – Никита, поправляя больничную пижаму, сел и увидел стоящую перед собой Анну. Анна наклонилась, обняла Никиту за шею и поцеловала в щеку.
– Прости меня, Никита! Прости, пожалуйста. Ты давно здесь мучаешься, а я …а я… – Анна всхлипнула и стала вытирать тыльной стороной ладони слезы.
– Да о чем ты говоришь, Аня? Я же уже практически здоров! Присядь, вот, пожалуйста, – Никита пододвинул поближе стул.
– Если не считать, что ты теперь инвалид второй группы, то, конечно, здоров, – горько улыбнулась Анна. – Я тут принесла... Давай за встречу и за помин, – она торопливо достала бутылку из сумки.
– Нет, нет, Аня, не надо! Они и так тут упражняются с Тимохой, – Лариса Прекрасная даже руку протянула, загораживая Никиту от бутылки.
– Нет, Прекрасная ты наша! Надо! Он мне кто? Друг детства или хвост собачий?!
В голосе Анны вместе с властными, послышались истерические нотки. Накинутый на плечи белый гостевой халат сполз и упал на пол. Никита только сейчас заметил, что она под хмельком.
– А ты, если пить не будешь, то иди в фойе и постой на стреме. Я очень уважаю Степана Алексеевича, и если он нас застанет за этим делом, то мне будет очень и очень стыдно! Хотя я Ириске и наказала, но у нее столько дел: уколы, таблетки, процедуры разные, она может просмотреть, –  Анна подняла на Ларису Прекрасную просящий взгляд.
– Ну что, Никита, где наши стаканчики граненные? Разливай, – Анна подала Никите бутылку, – да не жмись! Наливать так, наливать! Ты шахтер или червяк подземный?
Они выпили.
– Пропала я, Никита, пропала! Жизнь моя кончилась. Промелькнуло мое счастье, чиркнуло спичкой по душе и, не разгоревшись, погасло!
Анна вытерла ладонью губы и уставилась в одну точку, будто вглядываясь во что-то. Рыжая прядь волос выпала из наспех сооруженной прически и покачивалась у ее щеки. Никита отвел глаза. Не хотелось говорить давно известные истертые фразы, и он молчал. Потом взял бутылку и стал разливать. Водка с бульканьем лилась в стаканы, и этот звук приносил душе некое успокоение.
– Ты бы закусила, – сказал Никита.
– Закусила же я удила! Закусила до боли в зубах и себя по степи понесла на своих же усталых руках… – неожиданно пропела Анна и выпила.
Никита смотрел на ее усталое лицо, на искусанные губы, ловил ее отстраненный взгляд и чувствовал, как жалость поднимается в его груди. Но он не мог проявить ее ничем, потому что было неизвестно, как к этому отнесется Анна.
– Как мама Варя поживает? – спросил он, хотя прекрасно знал, как.
– Мама Варя с моим сыночком Степочкой за мной гоняются. Я же в своей квартире в городе «чаи» гоняю, а то в старом Приреченске в нашем «крейсере». Они туда, а я сюда, и наоборот. Иногда встречаемся, но что толку. Закусила я удила, закусила… – Анна полезла в кармашек розовой кофточки и достала пачку сигарет.
– Вот этого бы не надо, Аня, – сказал Никита, – сигаретный дым сильно по этажу разносит. Сбегутся, как на пожар.
Неизвестно, смог ли Никита убедить Анну, но положение спасла заглянувшая в дверь Лариса Прекрасная:
– Атас! Степан Алексеевич к входу на машине подъехал. Сейчас будет здесь.
– Ну что ж, под кроватью я прятаться не буду. Наливай, да я пойду, – сказала Анна.
Никита разлил остатки водки, и она сразу же выпила. Потом нагнулась, подняла с пола халат и встала со стула.
– Прощевай, Никита! Выздоравливай. Мы еще встретимся и вспомним, как совсем маленькие купались в нашем заливе без набедренных повязок, – она провела рукой по Никитиной голове и пошла к двери.
– Приберись тут! Завтра я еще приеду, – сказала Лариса Прекрасная Никите, а сама пошла вслед за Анной. – Аня, я с тобой!
– Это зачем же?! Сиди с Никитой. У меня свои дела.
– Никуда я тебя не отпущу! Мы сейчас пойдем ко мне, примем горячий душ, напечем блинов и будем пить чай, – категоричным тоном сказала Лариса Прекрасная.
– А к чаю водочки возьмем? – спросила Анна.
– Да у меня дома все есть, – ответила Лариса Прекрасная. Она сказала так, скорее всего для того, чтобы увести Анну к себе домой.
– Тогда лады. Будь, по-твоему, – Анна, слегка пошатываясь, вышла из палаты.

Глава одиннадцатая

«О, ля депресион?» – спросила Лариса Прекрасная, легонько щелкая себя пальцами по округлому подбородку. В ее глазах, цвета темного шоколада,  мешалось сочувствие с сожалением, а на донышке, в самой глуши, настороженной ланью затаилась тревога.
Никита сидел на диване, с помятым небритым лицом, с седеющими прядями волос упавшими на высокий лоб. Только оторвавшись от тяжелого хмельного сна, он, хмуря тяжелые брови, мучительно пытался вспомнить, как и когда оказался здесь – у себя дома, в этом оазисе чистоты, хрусталя и лакированной мебели.


Лариса прекрасная легкими неслышными шагами прошла мимо его к окну и, потянувшись ладным точеным телом, распахнула створки. Весенний, настоянный на запахах недалекой тайги воздух, заполнил собой комнату. В комнате все ожило: зашевелились, затрепетали шторы, зашелестели газеты на столе, издавая тихий перезвон, закачались сосульки хрустальной люстры на потолке. Никита поднял голову и посмотрел покрасневшими с похмелья глазами на жену. Лариса Прекрасная стояла у окна и, повернувшись, тоже посмотрела на него. Яркое весеннее солнце растворило в своих лучах легкое домашнее платьице Ларисы, обнажив чарующие формы еще молодой цветущей женщины.


Никите на миг показалось, что это когда-то уже было. Тогда они только что внесли в пустующую квартиру этот диван, на котором он сейчас сидел, и расстелили этот шикарный ковер. И котенок, Чапа, носился по гулким пустым комнатам. Они вселялись в квартиру. «Давай передохнем» – сказал тогда он и присел на диван. Лариса Прекрасная подошла к окну и распахнула его. Так же, как сейчас, обернувшись к нему, она стояла у окна. Через минуту она подойдет к Никите, со смехом столкнет его с дивана на ковер, и они начнут бороться. «А моей женушке ночки не хватило» – скажет он, подминая под себя сильное, гибкое тело жены. Рыжий в белых пятнах Чапа будет удивленно таращить на них глаза со спинки дивана…
– Нам бы надо поговорить, – возвратил его в действительность голос Ларисы Прекрасной.


«Ах, весна! Я на тебе не женюсь! Ты вольная птица - дева, лучше в Любку соседку влюблюсь, с ней мы будем ходить налево…» – доносился  с экрана тихо работающего телевизора голос молодого поэта. Поэт отбивал ритм правой рукой, в которой были зажаты листки со стихами. Листки иногда вырывались из его руки и падали в зал. Уж слишком близко к слушателям стоял поэт.
– Никита! Никита, ты меня слышишь? – откуда-то издалека, донесся до него голос жены.
«…С ней мы будем топтать цветы на укромных лесных полянах, и аукаться до хрипоты, заблудившись в березах пьяных…»
– Слышу, – ответил Никита.
«…И душа, как большая гармонь, развернется  навстречу рассвету! Зазвенит, запоет, только тронь, обнимая собою планету…» – вдохновенно читал поэт.
«Я замучил ее и Егорку. Надо уходить. Они не должны страдать. Со своей проблемой надо справиться самому», – эта мысль уже давно сидела занозой в голове Никиты. «Но как ей об этом сказать?»
– В ванной белье и чистая одежда. Иди, прими душ – и на кухню. Там я накрыла стол, – прервала эти невеселые мысли Лариса Прекрасная, проходя мимо него.
– Может быть, мне тебе самой налить, а то ты не сможешь, – сказала она, когда Никита из ванной пришел на кухню и сел за стол с накинутым на плечи полотенцем.
– Налей.
– И сколько налить-то? – спросила Лариса Прекрасная.
– Да лей! Чего там.. – сказал Никита.
– Ну, водопад я тебе устраивать не буду, – Лариса Прекрасная отмерила полстакана водки. Он выпил и стал закусывать пельменями.
– Я как дома-то оказался? – спросил он.
– Ириска с Тимохой на автобусной остановке подобрали. Не знаю, спал ли ты на скамейке или так сидел. Мимо ехали. Хорошо, что узнали. Уже по сумеркам тебя домой завели.
Лариса Прекрасная посмотрела ему в глаза долгим взглядом.
– Скажи, ты меня любишь? – спросила она.
– Очень! – не задумываясь, ответил Никита.
– Почему же ты нашу любовь меняешь на это? – кивнула она на стоявшую на столе бутылку.
«Потому что не люблю боль в голове», – хотел сказать он, но сказал другое:
– Потому что себя не люблю.
– Мне иногда кажется, что ты от меня что-то скрываешь, – Лариса Прекрасная опять внимательно, изучающее смотрела ему в глаза. – С тех пор, как ты вышел из больницы, а это было в январе, ты, не отрываясь, пьешь, пьешь и пьешь. Помню, как Ириска привезла нас – Аню, Тимоху, тебя и меня – на кладбище помянуть Владимира и всех погибших товарищей. С того дня ты не перестаешь пить. Забыл про Егорку, забыл про меня и Марью Сергеевну. А еще Анна. Такие слухи о ней ходят, что трудно поверить…
Лариса Прекрасная замолчала и отвернулась, пытаясь скрыть выступившие слезы.
– Вы хотя бы видитесь? – спросил Никита.
– Видимся от случая к случаю. Стараюсь домой ее затащить, чтобы отдохнула по-человечески, но где там! Если не нальешь, то и за стол не сядет. Деньги, если суну, то возьмет. А мама Варя все со Степой... Эх вы, шлепанцы не дошитые! Да вы же с ней у нас виделись, и не раз! – Лариса Прекрасная удивленно посмотрела на Никиту.
– Я не помню.
– У тебя амнезия или еще что-нибудь? – взгляд Ларисы прекрасной стал изучающе настороженным. Никита, молча, пожал плечами.
– Я тебе хочу новость сообщить. Мне пришла повестка – приглашение с Белого мыса. Меня зовут туда на работу в качестве фармацевта в аптеку в доме-приюте для ВИЧ- положительных детей. Ты же помнишь, какой это дом. Он построен неподалеку от ворот. Это не дом, а настоящий дворец. Семнадцать этажей. Только плавательных бассейнов пять штук. А какая отделка внутри. Детей туда завозят отовсюду. Срок для сборов дан достаточный – до окончания года. Какая предупредительность! –  жена замолчала.
– И что же ты решила? – спросил Никита.
– Ну, во-первых, если я не поеду, то мне придется выложить кругленькую сумму денег, на которую меня выучили по договору, а во-вторых, мы, конечно же, поедем.
– Мы? – удивленно спросил Никита.
Хмель уже разошелся по его телу, и хотелось выпить еще, но он не решался потянуться к бутылке. Не хотелось нарушать сложившийся «микроклимат».
– Когда мы были моложе, то не подумали о том, что жить в этом городе крайне опасно для здорового человека, – сказал Никита. – Тебе не страшно везти туда Егорку. Как он там будет жить, когда кругом одни ВИЧ-инфицированные дети и взрослые тоже? И потом, насколько я знаю, алкашей туда не надо. Так что дороги для меня туда нет.
– У меня все же есть надежда, что до конца года ты бросишь пить. А Егорка с Марьей Сергеевной останутся жить в нашей квартире, оплачивать квартиру буду я. Да и вообще помогать. Что касается, «боишься – не боишься», то, я думаю, скорее заразиться можно где-то еще, чем там. На Белом мысе эта зараза под пятикратным контролем, а здесь, она бродит невидимкой среди нас. Столько бомжатников развелось! Анна меня мучает. Как с ней быть – не знаю. Ей же тоже пришла повестка. Она хотела ее порвать, но я забрала, – Лариса Прекрасная огорченно вздохнула.
«Нет, не смогу я ей сказать в глаза, что я хочу уйти. Она сейчас убежит в свою аптеку, и я оставлю записку» – подумал Никита. Ему еще самому не верилось в то, что он сможет это сделать. «А может, это обыкновенная трусость?» – подумал он.

«Дорогая моя! То, что я здесь пишу, не против нас, а за нас. Я решил уйти. Больше не хочу мучить тебя и Егорку своей проблемой. Я должен ее решить сам. Как говорится, клин клином вышибают. Возможно, мой уход и будет для меня тем клином. Буду жить один. Ты, конечно, помнишь нашего одноклассника Колю Семенова. Он уехал на север, а ключи от квартиры оставил мне для присмотра, хотя там присматривать особо не зачем. Какие вещи могут быть у прожженного холостяка? Так что, как видишь, я не прячусь и не таюсь от тебя. Поэтому у меня к тебе большая просьба – не приходить ко мне не под каким предлогом. Если позволишь, приходить к вам буду я. И только в трезвом состоянии. Прости за эту несуразную записку. Обнимаю. Целую. Люблю Вас. Никита».

Никита положил листок на стол, достал из холодильника отпитую на половину бутылку водки и поставил ее в сумку с вещами. «Это тебе на вечер» – сказала  Лариса Прекрасная, когда перед уходом в свою аптеку убирала посуду со стола. Она взяла бутылку и поставила ее в холодильник. «Наивная душа, – подумал Никита, – у таких, как я, в душе всегда вечер».
– Ты у меня не такая, как жены многих пьющих мужиков, которые выхватывают стаканы у них из рук, выливают водку из бутылок в раковину, закатывают истерики, бьют тарелки. Ты ставишь бутылку в холодильник и говоришь: «Это тебе на вечер» – сказал тогда Никита.
– И чего они этим достигли? Пока в твоем сознании эти два слова – пить или не пить – не сольются воедино со словами «смерть» или «жизнь», и ты мне не скажешь последнее – «жизнь», я ни чем не могу тебе помочь. Каждый такие вопросы решает сам, – ответила Лариса Прекрасная.

«Это действительно так и есть. Все просто и этим она подтвердила правильность моего решения об уходе», – подумал Никита. Но он все же не был уверен, что она не придет через месяц или два в его новое жилище. Похоже, она пока еще не считает его алкоголиком и списывает все на депрессию после трагедии в шахте.
Он дошел до большого тополя, сел на скамейку и закурил. Он устал от беспорядочных мыслей в голове. В ней где-то далеко, отодвинутая выпитым, теплилась готовая превратиться в пламя боль. Он не раз спрашивал себя, почему скрывает ее, почему не признался врачам или Ларисе Прекрасной. Ответ у него был один. Он был уверен, что никто и ничто не поможет ему. Боль была так далеко, пряталась за такими глухими стенами, так вжилась в него, что, казалось, если она исчезнет, то не станет и его.

А мир вокруг него жил своей жизнью. Ему не было никакого дела до Никиты. Майское солнце изливало с небес тепло. Крутые сопки, за рекой Быстрянкой, нарядились в зеленый бархат, и даже отсюда было видно их отражение в хрустально чистой воде. Веселая стайка девушек в легких платьях прошла мимо него. И среди всего этого жизнеутверждающего великолепия раздался знакомый голос:
– Никита?! Здравствуй, Никита! А я к себе домой иду и вижу – ты здесь с костылем в руках посиживаешь. Природой любуешься. Да уж, такая красота вокруг! Есть чем любоваться, – Леня Кипиш подал по шахтерски крепкую ладонь, снял с плеча сумку и поставил ее рядом с Никитой.
– Я же с вокзала иду. Отпустили меня с психоневрологии. Сказали, что со мною все в порядке. Только чтоб поменьше о летающей тарелке рассказывал. Они думают, что я вру. Да пусть меня сожгут на костре, как того мужика, который говорил всем, что земля вертится. Я от своих слов не откажусь! И вообще я думаю, что человечество в недалеком будущем сойдет на нет, потому, что не оправдало замысла того, кто все это создал, – Леня очертил рукой в воздухе круг. – Нас заменят другие существа. Они давно уже здесь. Они летают на красивых аппаратах, присматриваются и только ждут команду из генерального штаба.
– И тогда наступит конец света для людей? – спросил Никита.
– Как мне сказал однажды хорошо тебе знакомый детдомовский завхоз Митрич, конец света у каждого свой, – Леня достал сигарету и закурил. – А я думал, что вы с Ларисой Прекрасной на Белый мыс переехали. Все прикидывал, что у вас за охота в это пекло лезть. Это так опасно! Целый огромный город зараженных ВИЧ людей... – Леня затянулся сигаретой.
Ларисе Прекрасной уже пришло приглашение. Анне тоже. А что касается опасности, то там все под контролем. Заразиться скорее можно где-нибудь, но только не там, – вспомнил Никита сказанное женой.
– Ну не знаю, не знаю… Знаю только, что многие здравомыслящие, наоборот, из Приреченска уезжают. Подальше от Белого мыса, – сказал Леня. – А как Анна поживает? – тут же спросил он.
– Не знаю. Давно не виделись, – ответил Никита. Ему совсем не хотелось говорить на эту тему с Леней.
– А с Тимохой, видитесь? – спросил Леня.
– Да, за зиму много раз меня домой в непотребном состоянии на Ирискиной «тойоте» привозил.
– Сколько между отсидками у Тимохи этих Ирисок было, а эта смотри как прицепилась. Долго держится! – сказал Леня.
– Ну и пусть! Тебе жалко, что ли? – Никита стал расстегивать свою сумку.
– Как раз наоборот. Я за них рад… А моя Зойка в области на кирпичном заводе работает. У подруги живет. «Пока пить не бросишь, к тебе не поеду», – сказала. Ко мне в диспансер ходила, хавчик приносила. Вот, денег дала. Давай потратим, а то чего-то приташнивать начинает, – Леня вынул из кармана несколько купюр.
– Сначала вот эту докончим, – сказал Никита и достал из сумки бутылку и стакан. Они выпили.
– А ты, куда собрался с такой сумкой? – спросил Леня.
– Ушел я от своей Ларисы Прекрасной, – прямо сказал Никита. – Жить буду в квартире Коли Семенова. Он на север уехал. Ключи мне оставил.
Он видел, как у Лени от удивления округлились глаза:
– Не поверю! Она что тебя выгнала?
– Нет! Сам ушел. Пока пить не перестану, не вернусь.
– Ну конечно… да… да. Блажен, кто верует! С нами ты очень быстро кончишь пить, – Леня от всей души расхохотался.
И как не был обиден смех Лени для Никиты, в глубине души он понимал, что Леня недалек от истины.
– Ну, тогда что ж, улетим с твоими знакомыми туда, где есть другая жизнь, – сказал Никита.
– А что! вполне может быть, что рядом с нами есть другая жизнь, которую мы не видим, – резко оборвал свой смех, задумчиво сказал Леня.
Они встали и пошли к автобусной остановке. Леня забрал у Никиты сумку:
– Так ты быстрее идти будешь, – сказал он.
Сошел Леня с автобуса раньше Никиты. Они договорились встретиться на рынке. У Никиты уже было место, где он встречался с любителями бесконечного запоя. Так началась его новая жизнь.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

… И взял он посох свой, и встал на путь свой, и шел он, пока одежда его не истлела на нем, и шел он пока посох его не истлел в руке. И травили его собаками, и гнали от дверей своих, и говорили ему: «Иди отсель, проходимец!» И шел он. И пришел он на небо, и увидел сады сказочные и реки хрустальные, и людей увидел счастливых и радостных. И стали они звать его к себе безмолвными знаками, и осталось ему шаг сделать, чтобы ступить на небо, но тут впервые за весь путь свой оглянулся он и увидел глаза ее, смотрящие ему в след. Повернулся он и пошел обратно, потому что там осталась любовь. Его любовь…
…И голос Ириски: «Тима! Тима! Давай его к Лариске Прекрасной отвезем!» И непреклонный голос Тимохи: «Нет! Он так решил! Отвезем туда, где он сейчас живет!» «Так он же в полной отключке!» – послышался горестный вздох Ириски. «Сейчас уложим его на его любимый диван, а потом к вечеру приедем, проверим, как он», – твердый голос Тимохи. Голоса пробивались к нему сквозь помутненное алкоголем сознание. Ему хотелось ответить. И он отвечал, но его  никто не слышал...


Утро. Даже еще не утро, а ранний рассвет нового летнего дня. Давно не мытые оконные стекла окрасились розовым нежным светом. Еще немного – и там, за окном забурлит жизнь. И вдруг из далекой дали знакомый голос: «Никита, не умирай, я тебя люблю! Никита, не умирай…» Где и когда ему приснился этот крик Ларисы Прекрасной, он не помнил. А может, это было наяву?

Никита поднялся с дивана и прошел на кухню однокомнатной квартиры. Посредине стола – полбутылки водки, пустой стакан, листок бумаги и на нем: «Прекрати валяться где попало, а то привяжу на цепь!» И подпись – «Тимоха». Тут только Никита заметил, что в квартире хотя и наспех, но сделана уборка. Помыты полы, посуда, постираны полотенца и сделано еще что-то, что Никита не мог охватить своим помутненным сознанием. «Ириска с Тимохой побывали, – подумал он, – Тимоха может и привязать. С него станет!»
Чтобы боль в голове внезапно не настигла его, он налил полстакана водки и выпил. Сейчас он постоит под душем, потом допьет все остальное и пойдет на рынок. Там у него были небольшие заботы: кто просил покараулить груженную товаром машину, кто какие-то вещи, кто подождать в назначенном месте кого-то и передать какие-то бумаги. За это ему платили небольшие деньги. Начался новый день не отличительный от других.

Глава вторая

Со временем все же он научился приходить к себе в новое жилище и просыпаться на своем диване. И научил его Леня. «Разве это пьяницы, которые валяются где попало? Нет, это не пьяницы, а слабаки! Настоящий пьяница точно знает, где ждет его последняя рюмка, после которой он отключится и уснет. Настоящий пьяница заранее чувствует, когда ему придет кирдык и вовремя добирается до места дислокации». Подозрения о том, что в жилище кроме Ириски и Тимохи бывает Лариса Прекрасная, все же подтвердились. То, что окна были вымыты, и вытерта пыль с мебели, и холодильник был заполнен продуктами, ему еще ни о чем не говорило. Это могли сделать и Ириска с Тимохой. Но когда в ранних лучах солнца на полу что-то ярко блеснуло, и он поднял это «что-то», то это оказалась сережка Ларисы Прекрасной.
«Потеряла! Надо отвезти», – тут же подумал Никита. Он долго мылся под душем. Долго и тщательно брился, надел легкие летние брюки и рубашку, привел в порядок густые, черные с седыми прядями волосы и подошел к старому скособоченному трюмо. «От меня немало еще осталось!» – с некоторым бахвальством подумал он и рассмеялся. На него из зеркала смотрел высокий тридцатилетний мужчина. «Надо бы немного принять», – вкрадчиво произнес кто-то внутри его. «Заткнись!» – мысленно ответил Никита.
Он еще раз осмотрел сверкающую небольшим бриллиантом в золотой оправе сережку и, как пропуск в свое прошлое, положил в нагрудный карман рубашки. «Отдохнула бы ты от меня! – мысленно попросил он ту, что в любую минуту могла вспыхнуть в его голове ярким пламенем. – Отдохни! Сегодня мой день!»
Он еще раз оглядел себя в зеркале и подумал, что чего-то не хватает. Цветов! В его свободной от костыля руке нет цветов. Он стал искать заначку. Заначку от самого себя. Это было его неприкосновенным запасом. Он знал, что она есть, но забыл где. Деньги он нашел под старой картонкой, на которой стояла одна из ножек дивана. Таксист учел костыль в руках пассажира и подогнал машину к самому подъезду дома Никиты.
– Как же тебе идут эти цветы! – сказал Никита, подавая жене алые розы.
– Нет такой женщины, которой не к лицу были бы цветы, – ответила Лариса Прекрасная, принимая от него букет. Она хотела повернуться и пойти, чтобы поставить букет в вазу, но он обнял ее и стал целовать.
– Подожди, Никита! Подожди, – попыталась отстраниться она, но тут же вся, задрожав, прильнула к нему.
– Если дома мы одни, то помоги мне, пожалуйста, проводить тебя к нашему любимому месту, – шепотом сказал ей в ухо Никита.
Она рассмеялась. Веселые искры вспыхнули в ее глазах:
– Я же сама же должна помочь проводить тебе меня же…, – но тут же спохватилась: – Какая же я глупая! Ты ведь не сможешь унести меня на руках! Пойдем, – она взяла его за руку и повела за собой.
Все происходило так, как будто не было полуторамесячного перерыва в их отношениях. Потом, расслабленные, они долго молчали.
– Это как огонь в степи, – нарушила молчание Лариса Прекрасная.
– Что? – не понял Никита.
– Когда мы жили в Монголии, я видела, как горит степь. Папа тогда впервые взял меня с собой на вертолет. Куда и зачем он и его коллеги летели, я не помню. Неожиданно внизу под вертолетом я увидела горящую степь. Это было безбрежное море огня. Огонь, выгибаясь подковой, стремительно расширялся. Причем концы этой горящей подковы неумолимо двигались друг к другу, образуя кольцо. И вдруг в этом кольце мы увидели табун полудиких лошадей. Лошади кружили на одном месте, не зная куда броситься, но потом вожак все же повел табун за собой к тому месту, где кольцо вот-вот должно было сомкнуться. Надо было видеть, как мчался табун. Это было соревнование огня и лошадей. Соревнование жизни и смерти. И какое же счастливое выражение появилось на лицах людей сидящих в вертолете, когда табун вырвался между двумя стенами огня на волю!
Помолчав, Лариса Прекрасная продолжила уже о другом:
– Егорка живет в старом Приреченске у бабушки. Целыми днями купается в заливе. Там у него полно друзей, и даже подружка, – Лариса Прекрасная засмеялась. – Анин Степа тоже живет у мамы Вари. В общем, живут в одном подъезде. Это пока на лето. К школе переедут сюда, в город. Хочу твою маму к нам пригласить жить. Ты не против? –  Лариса Прекрасная повернула голову и посмотрела в глаза Никиты.
– Да ты что?! Я был бы счастлив! – ответил Никита и, откинув одеяло, сел. Он почувствовал, как из глубины его сознания поднимается боль.
– Мне надо идти, – сказал он и стал быстро одеваться.
Она тоже вскочила и, накинув халат, стала смотреть, как он одевается.
– Что случилось, Никита? Что случилось? Скажи мне, пожалуйста, Никита!
Он, стараясь не смотреть в ее полные недоумения глаза, закончил одеваться и двинулся к двери. Она пошла за ним. У двери он обернулся и, вынув из кармана сережку, подал ей.
– Чуть было не забыл, – сказал он, – спасибо тебе. Я чувствовал твое присутствие в моем жилище.
– Но почему ты так торопливо уходишь? – спросила она.
– Я пообещал одному человеку помочь в одном деле и совершенно забыл, – солгал он.
– Ты вернешься? 
В ответ он пожал плечами. Боль в голове все усиливалась, и ему хотелось повернуться и убежать.
– А может быть тебе надо выпить? Так у меня есть? – не выдержала она.
– Мы же договорились через записку, что я…
Он обнял ее и несколько раз поцеловал.
– Тогда возьми денег, – предложила она.
– Нет, нет, нет! – он повернулся и вышел в дверь.


«Мне надо ее опередить! Если я не успею, и она полностью завладеет мной, то я упаду прямо здесь на асфальте» – думал он о расширяющейся боли в голове, торопливо шагая к ближайшему киоску. Денег у него было как раз на бутылку пива. Пиво он не любил, но сейчас необходимость вынуждала.
Он взял литровую бутылку и, не отрываясь, выпил больше половины. Тут же заметил сидящего на корточках бомжа. В полосатой майке он одним плечом опирался на стенку киоска. По-собачьи подняв голову, он смотрел на Никиту. «Поделись брат», читалось в его глазах. «Держи!» – сказал Никита, подавая ему бутылку, и пошел к дороге. «На рынок, на рынок», – билась у него в голове мысль, как будто только там было его спасение. Наверное, это так и было. Он сел в остановившиеся «жигули» и, выпрямив, насколько было возможно, больную ногу, почувствовал некоторое облегчение.
– Михалыч опыт передал? – покосившись на его костыль, спросил водитель.
– Ты это о чем? – не понял Никита.
– Михалыча, Шлепанца случайно не знаешь?
– Знаю и очень хорошо! – Он тоже ходовые утюжки, как загуляет, к рукам привязывает, чтобы не потерять, – ответил водитель. – А у тебя тоже, смотрю, к костылю петелька привязана.
Они подъехали к воротам рынка.
– Ты подожди, я сейчас денег найду и рассчитаюсь, – сказал, выходя из машины, Никита.
– Послушай! Ты же тот, кто с Тимохой Ордынским под завалом был? – спросил водитель.
– Было такое дело, – подтвердил Никита.
– Тогда если денег найдешь, то выпей за свое здоровье, – сказал водитель. – А вообще-то вот лучше у меня возьми, – водитель подал Никите купюру.
«Это он от души», – подумал Никита и взял.


И снова перед ним был путь его. Ночами, когда он лежал на своем диване, перед его глазами, как бесконечная кинопленка, прокручивался прожитый день. Мелькали лица, слышались голоса. Печальные глаза мамы. Прямо смотрящие глаза Егорки и его вопрос: «Папка, ты, когда пить бросишь?» Когда и где он встречался с ними – он не помнил. Теперь он уже перестал понимать – пьет ли он, спасаясь от боли в голове или ему просто хочется выпить. Но ощущение того, что Лариса Прекрасная всегда рядом с ним, не покидало его.

Глава третья

Так прошло лето. Окружавшая город тайга вспыхнула разноцветными красками. Желтые листья посыпались, казалось, прямо с небес. Осень. То надоедливый дождь каплет мелким бисером, то вдруг, как будто кто-то раздвинет шторы, откроется бездонное темно-синее небо над головой и шире становится дали.


Ранние осенние сумерки настигли Никиту, когда он уже подходил к дому, в котором находилось его пристанище. Мысль о том, что в квартире его ждет тот самый последний глоток, после которого он забудется сном, пусть даже тяжелым, подгоняла его. Ему оставалось пересечь небольшой сквер, густо заросший кустами акации. В свете редких фонарей они казались непроходимой чащей. Он осторожно шел по узенькой, едва видимой тропинке, пересекавшей сквер, когда вдруг услышал хриплый женский голос:
– Отвяжись, скотина! Думаешь, за твою поганую рюмку водки я сейчас растелюсь под тобой?
– Ах, ты, сука! Значит, пить – пьем, а давать – не даем? – ответил грубый мужской бас.
Женский голос Никита уже узнал. Это был голос Анны. Раздвигая кусты акации, он вышел на небольшую полянку, где стояла скамейка. Хорошее скрытное место для пьющего люда…
– Отойди от нее, – громко сказал он.
Мужчина обернулся:
– Тебе чего надо?! Хромаешь – и хромай куда хромаешь, а то сейчас…
Хотя мужчина хорошо стоял под левую руку, Никита все же ударил правой. Если бы он ударил левой, то мог потерять равновесие и упасть. Кисть правой руки с обрубленными пальцами плохо сжалась в кулак, но удар все же получился. Мужчина перелетел через скамейку.
– Ах, тварь поганая! Ну, я тебе сейчас! Мужчина зарычал и, не делая никаких маневров, напрямую полез через скамейку к Никите. Никита, подхватив костыль, который качался на запястье его правой руки на шнуре, с коротким сабельным замахом ударил мужчину по голове. Мужчина, не издав ни звука, завалился обратно за скамейку.
– Пойдем отсюда, – сказал Анне Никита.
– Надо посмотреть. А вдруг ты его убил? – сказала Анна.
– Если убил, то ему не поможешь, а если нет, то очухается.
Уже уходя с поляны, он оглянулся и увидел, что мужчина, обхватив голову руками и опершись спиной о скамейку, уже сидел.
– Ты как здесь оказался? – спросила Анна, когда они уже вышли из сквера.
– Ведь я живу здесь, – Никита показал костылем на рядом стоящий пятиэтажный дом. – Так что приглашаю в гости.
– Да, мне Лариса Прекрасная объясняла как-то, где ты живешь, но что-то с памятью моей.… А у тебя есть там чем согреться? А то замерзла до самого копчика, – Анна зябко повела плечами.
Никита только сейчас заметил, что она трясется от озноба. Он снял с себя куртку и набросил ей на плечи.
– Пойдем вон к тому киоску, там и разживемся на тему погреться. Дома у меня есть, но мало.
– Здравствуй, Верочка! – сказал Никита, наклоняясь к окошку киоска.
– Здравствуй, свет Никита Егорыч! С чем пожаловали? – задорно ответила стоявшая за прилавком девчонка-продавщица.
– Да мне бы бутылку за «потом отдам» если можно. А может, две? – повернулся он к Анне.
– Две, – та кивнула головой.
– Пожалуйста! – продавщица, поставив две бутылки на прилавок, засмеялась. – Надежных клиентов терять нельзя.

– Так вот, где ты решил спрятаться от судьбы, – сказала Анна, когда они вошли в квартиру, и Никита включил свет.
Она сняла Никитину куртку и повесила ее на вешалку, следом сняла свой легкий плащ и прошла на кухню. Устало опустившись на стул, стянула с головы бандану. Рыжие волосы огнем скатились на ее плечи:
– Ну что ж, давай угощай, друг ты мой стародавний, друг детства моего. Где оно, наше детство, Никита? Прозвенело весенним жаворонком в небе, пролетело – и нет его. А где оно, мое счастье, Никита? Приснилось оно мне в радостном сне – и нет его. Многие сны повторяются, а мой не повторится никогда…
Анна одной рукой поправила упавшие на глаза волосы. Никита, решивший не задавать ей ни каких вопросов, молча достал из холодильника какие-то тарелки с едой и, торопливо открыв бутылку, разлил по стаканам водку. Он чувствовал, что тоже продрог на осеннем ветру, что хмель выходит из него, а следом идет она – неразлучная его подруга боль. Анна выпила налитое, ковырнула вилкой в тарелке и, достав из кармана платья сигареты, закурила.
– А я недавно Коляшу встретила. Говорит, что в области крупным бизнесменом стал. Квартира там и все прочее. Меня к себе звал. Моего отказа не понял. Чудной! – Анна затянулась сигаретой.
Никита снова налил, и они выпили.
– Как же ты посмел уйти от Ларисы Прекрасной, Никита? От таких женщин мужики не уходят. Я никак не думала, что ты такой глупый!
– После аварии в шахте у меня в голове наплывами появляется жуткая боль. Меня ударило стойкой по голове, – неожиданно для себя сказал Никита, впервые озвучил это. – И только когда я выпью, она уходит на время. Я не хочу портить жизнь жене и Егорке. Когда я пьян, я сам себе противен!
– Так есть же врачи, почему им не сказал? – удивленно посмотрела ему в глаза Анна.
– Я твердо уверен, что это бесполезно. Они вскроют мою черепную коробку, залезут в мои мозги и сделают меня дураком. Или будут колоть меня обезболивающими и сделают меня наркоманом. Уж лучше я буду выпивать. Это для окружающих более привычное дело.
Никита вылил в себя  вновь налитую водку. Анна выпила вслед за ним.
– Кстати, о врачах, – сказала Анна, – встретила недавно в деревне на берегу Степана Алексеевича. Просил передать тебе, чтобы ты пришел на медобследование. Или сделают повторную операцию или дадут первую группу инвалидности. Еще какие-то бумаги надо оформить. Шахта запрашивает. Деньги должны тебе выделить для поездки на курорт. Тимоха с Ириской уже укатили на Черное море…
– Анна опять затянулась сигаретой. Она забывала стряхивать пепел, и он сыпался ей на грудь, на платье. Он видел, что она была пьяна, но изо всех сил старалась держаться.
– Наливай! – сказала Анна.
– А может быть хватит?
Он чувствовал, что тоже находится на грани. Лицо Анны, то приближалось, то удалялось и становилось белым пятном. Он уже второй раз налил со второй бутылки. Они выпили.
– Вот теперь хвати, – сказала Анна и медленно, с трудом встала. Она покачнулась, но успела опереться о стол.
– Тебе надо поспать, – сказал Никита и, обхватив ее рукой, припадая на правую ногу, повел к дивану: – Вот, ложись здесь, а я на пол одежды накидаю. Перебьемся до утра.
Анна, шатаясь, стала стягивать с себя платье.
– Помоги! – попросила она. – Я в нем задыхаюсь!
Совместными усилиями они сняли с не одежду. Анна опять покачнулась. Никита, стоя почти на одной ноге, едва не теряя равновесия, обхватил ее руками и почувствовал, как ему обожгло руки горячее тело Анны.
– Какая же ты жаркая! – сказал он.
– Жаркая я, жаркая… А душа моя вся вымерзла… Нет души у меня… Никита… Обними меня покрепче… И не Анна я тебе, а Нюрка… Я Нюрка! – словно в бреду стала говорить Анна.
Она обхватила шею Никиты руками и они, потеряв равновесие, повалились на диван.

Глава четвертая

Как же ему не хотелось отрываться от горячего бока Анны! Но будильник сказал свое веское дребезжащее слово и замолчал в ожидании, как будто готовясь вновь издать этот дергающий за нервы звон. Никита осторожно отодвинулся и поставил ноги на холодный, ничем не покрытый пол с чувством астронавта, ступившего на чуждую, враждебную ему планету.
С этим чувством он жил давно. Еще до ухода от своей Ларисы Прекрасной. Весь этот днем освещенный солнцем, а ночью луной и звездами мир казался иллюзией – ироничной шуткой ловкого фокусника, готового одним движением пальцев вновь упрятать его от глаз потрясенных зрителей.
Он поднялся и стал собирать с пола разбросанные вещи. Рубашку, брюки, носки, туфли. Платье Анны тоже валялось среди этих вещей. Он поднял его и аккуратно повесил на спинку стула. Потом стал одеваться, попутно пытаясь вспомнить, зачем или для чего он завел будильник. То, что сегодня надо сходить на почту и получить пенсию за инвалидность он помнил и так. Скорее всего, надо ехать на рынок. Там Леня Кипиш все объяснит. Это уже не в первый раз он заводил будильник, а утром не мог вспомнить, зачем.
Он уже хотел выйти на кухню, но обернулся и посмотрел на спящую Анну. Она лежала на спине, чуть отвернув голову. Рыжее пламя волос разметалось по подушке. Одеяло сползло, оголив круглые, по-девичьи крепкие, с розовыми сосками груди.
– Не смей на меня смотреть, предатель! – не открывая глаз, неожиданно сказала Анна и натянула одеяло до подбородка.
– Я предатель?! – несколько оторопев, спросил Никита.
– Я тоже предатель, – сказала в ответ Анна, – из нас получилась хорошенькая парочка предателей. Ура-ура-ура! Мы предали Ларису Прекрасную, так давай теперь хлопать в ладоши. Профессиональные предатели и стукачи всегда радуются, когда их жертвы получают удар в спину невидимо от куда.
– Честно сказать, я смутно помню, что между нами было, – сказал Никита, – да и если было, то это случайность, которую вряд ли можно назвать предательством. Мы же оба не хотели этого… Так получилось. Давай забудем и останемся в прежних отношениях. –  Никита посмотрел в уже открытые глаза Анны. – А может, пойдем к Ларисе Прекрасной и покаемся? – спросила она. – Упадем на колени, и она нас простит.


Никита хорошо знал Нюркину честную натуру и понимал, что она сейчас чувствует. Она измаралась в такой грязи, которую не знает, как отмыть.
– Делай, как знаешь, но только ты должна понимать, что этим ты окончательно разрушишь наши с ней отношения. Это случайность. Глупая пьяная случайность, – повторился Никита.
– Ну что ж, я постараюсь выдержать и смолчать, – сказала Анна.
– Я сейчас поправлю здоровье и поеду на рынок, – сказал Никита, – а ты отдыхай сколько хочешь. В холодильнике еда и полбутылки водки.
Он прошел на кухню, вылил в стакан остатки водки из стоявшей на столе бутылки и выпил. Закусил без всякого интереса к еде и пошел к выходу.
– Ключи от квартиры положишь под коврик, – сказал он Анне, заглянув в комнату.
 Она кивнула в ответ головой. Но как же печален был взгляд ее!

Глава пятая

…И продолжился путь. Сначала добывание денег, а потом ускоренное употребление спиртных напитков. Потом опять добывание. И вот уже заканчивается день, и все сотоварищи по питию расползаются по своим углам. Никита тоже добирался до своего жилища и падал на диван. Он оставался наедине с кошмарными снами и спал с включенным светом.


Однажды их с Леней занесло в деревню на берегу. Они приехали на маленьком грузовичке, чтобы забрать купленную хозяином машины капусту у местной бабушки и отвезти ее на рынок. Никита забрался в кузов и стал принимать от Лени мешки с капустой и укладывать их друг на друга. Он не смотрел по сторонам, но, когда оглянулся, то увидел стоявшего возле машины Степана Алексеевича. Тот внимательно смотрел на Никиту. Неподалеку стояла его старенькая «Нива».
– Здравствуй, Никита, – сказал доктор, когда, закончив работу, Никита подошел к нему, и они пожали друг другу руки. – Сегодня понедельник, а завтра вторник, и завтра ты придешь ко мне в больницу и ляжешь на обследование. Ты обещаешь?
– Обещаю. Но только я не буду ложиться, а буду приходить каждое утро, – ответил Никита.
– Это не положено, но возьму всю ответственность на себя. Надеюсь, не подведешь? –  доктор опять внимательно посмотрел Никите в глаза.
– Будьте уверены! – твердо сказал Никита.
Он уже решил, что по утрам будет ходить в больницу, а весь последующий день будет его. Он понимал, что доктор видит его состояние, и старался держаться в тонусе.

При помощи прикрепленной к нему Степаном Алексеевичем медсестры, обследование Никита прошел достаточно быстро. Высокая, дородная медсестра, с подходящим именем Пелагея, как танк, шла впереди него, раздвигая все очереди. Никто из ожидающих не успевал даже слова сказать, как они оказывались в нужном кабинете. Так что боль в голове не успевала проявить себя. Он выходил из больницы и глушил ее водкой.
Наконец Пелагея пригласила Никиту в кабинет к Степану Алексеевичу.
– Присаживайся, – негромок, сказал доктор.
Никита сел на стул, стоящий напротив Степана Алексеевича. Пелагея почему-то взяла стоящий у стола свой стул, перенесла его к двери и там села на него.
– Не буду вам мешать, – сказала она.
– Ну что ж, Никита, обследование ты прошел. О его результатах, о состоянии твоей ноги на данный момент тебе расскажет председатель комиссии главврач нашей больницы Андрей Петрович, – доктор замолчал и, теребя в руках какие-то бумаги, стал смотреть в стол. – А вот о другом я посчитал своим долгом сказать сам. На правах друга. Но сначала ты мне ответишь на некоторые вопросы. Договорились?
– Конечно! А в чем дело? – недоуменно посмотрел доктору в глаза Никита.
– Давай так. Сначала ты на мои вопросы ответишь, а потом я на твои. Договорились? – опять повторил доктор.
Никита в ответ молча пожал плечами.
– Скажи мне, Никита, когда ты был в последний раз с Ларисой прекрасной в интимной близости? – спросил Степан Алексеевич.
Услышав дорогое сердцу имя, Никита весь вскинулся:
– А что такое?
– Никита, мы же договорились, – доктор протянул через стол руку и, едва дотянувшись, положил ее на плечо Никите. – Мы же договорились! – встряхнув его за плечо, он убрал руку.
– Вы же знаете, что я живу один. С ней мы встречались где-то в середине июля, – неохотно сказал Никита.
– А до этого или после ты с кем-нибудь встречался еще?  – спросил доктор.
– До этого нет, а после этого… – Никита засмеялся и мотнул головой в сторону медсестры. – Я при ней не буду говорить.
– Пелагея, выйди, пожалуйста, – сказал доктор.
Пелагея охотно встала и вышла за дверь.
– С Анной, – глухо, едва слышно сказал Никита, – но все получилось случайно. Мы оба были под большим градусом. Ни она, ни я ничего не соображали. Я даже сейчас сомневаюсь, было ли это на самом деле, до того был пьян. Но она женщина и … и она не знает теперь, как будет смотреть в глаза Ларисе Прекрасной.
– Я понимаю. Неразлучные подруги… Но все же не это самое главное, не самое страшное. То, что я скажу тебе сейчас, гораздо серьезней, и я хочу, чтобы ты воспринял это как мужчина, как сын своего отца. У тебя, Никита, положительная реакция на ВИЧ.
Когда до Никиты, до его сознания дошли слова доктора, то ему показалось, что он сидит в самолете, который вошел в штопор и стремительно летит к земле. В голове вдруг вспыхнул яркий свет, и вся его жизнь предстала пред ним, как на ладони. И как тогда, в шахте под завалом, смерть смотрела на него пустыми глазницами.
– И что же, это все?… И сколько же мне осталось? – спросил он одеревеневшим языком.
– Ну, ну, ну, Никита! Жить ты будешь еще долго. При правильном поведении, конечно, – доктор снова положил руку ему на плечо. – Сейчас вопрос стоит о том, как не дать заразе разгуляться. Мы найдем, под каким предлогом взять у Анны кровь и проверить ее на ВИЧ, но привести ее ко мне в кабинет, если это обнаружится, я попрошу тебя. Зная ее взрывной характер, я прошу тебя ничего пока ей не говорить, а то наделаешь дел.
Много лет, друживший с отцом Никиты Егором Ивановичем и часто бывавший у них дома, Степан Алексеевич действительно хорошо знал жильцов их подъезда, как и они его.
– А она не с Белого мыса пришла, эта зараза? – спросил Никита.
– Этого не может быть. Исключено! Потому что Белый мыс пока не заселяется взрослыми людьми, зараженными ВИЧ. Заселяется только детский дом-приют. Собирают инфицированных детей по всей стране. По разным приютам и домам детским, где они влачат жалкое существование. На Белом мысе для них созданы такие условия, что если сам не увидишь, не поверишь. Город в основном построен, и все службы функционируют полностью. Но люди, которые на данный момент обслуживают эти дома и научно-исследовательский центр, – это здоровые люди. Начиная с сантехников,  электриков и выше. Вряд ли кто-то из них останется жить там. Поэтому во всех странах, участвующих в проекте, приглашают людей, имеющих различные специальности, но зараженных ВИЧ. Составляются списки желающих, чтобы потом разом заменить всех, не желающих оставаться там. Так что дело новое, и забот полно. Есть там, правда, один ВИЧ-инфицированный. Работает смотрителем ворот, но он кастрат. Сам пошел на это. Наказал себя за бывшую разгульную жизнь.
Немного помолчав, Степан Алексеевич провел ладонью по усам и продолжил:
– Твою Ларису прекрасную я вынужден был проинформировать в первую очередь, и она уже сдала кровь на анализы. Конечно, она не думает, что ты заразился половым путем. Она строит разные предположения, но только не это. Кстати, ты знаешь, что она продала аптеку и переезжает на Белый мыс? И при всем при этом хочет, чтобы ты поехал вместе с ней. Удивительная она у тебя женщина, Никита!


Оглушенный всем услышанным, Никита молчал. Когда он вышел из больницы, то взглянул на часы. Время подошло к полудню. Долго же он пробыл у доктора. Он шел к остановке автобуса ничего и никого не видя вокруг. Вдруг ощущение, будто он что-то потерял, возникло в нем. Он даже похлопал по карманам куртки, сам не зная, что там ищет. Никита не замечал, что давно стоит на тротуаре, уставившись на асфальт невидящими глазами. Люди обходили его. Некоторые оборачивались и крутили пальцем у виска, но он не обращал внимания. И вдруг – как озарение: «У меня нет боли в голове! Она давно должна была проявиться, но ее нет.
Не было даже предчувствия, что она приближается, и странное дело, ему совсем не хотелось выпить. «Одна беда сменила другую, – подумал Никита, – от внезапного сообщения у меня в сознании что-то переключилось. Но этот новый клин вряд ли можно будет выбить другим!»
   Он стоял на холодном ветру уходящего сентября. Последние, мокрые от недавнего дождя листья берез и тополей срывались и липли к лицу. Их прикосновения казались холодными, неприятными поцелуями незнакомой женщины.

Глава шестая

Когда Никита с Анной вошли в кабинет Степана Алексеевича, то застали его за чтением газеты.
– Проходите, проходите, ребята, – приветливо сказал доктор – рад вашей пунктуальности. Присаживайтесь. Ты сюда, Аня, поближе ко мне, а ты, Никита, вот сюда, напротив. Будем разговоры разговаривать... Пелагея, к нам никого не впускать! – строго обратился он к медсестре.
Пелагея встала и, как и тогда, вышла за дверь.
– Зачем звали-то, Степан Алексеевич? Никита чуть руку не оторвал, когда сюда вел. О какой-то работе в больничной аптеке говорил. Неужели решили меня в аптеку устроить? Да я же свою аптеку забросила. Не знаю, как там Лариса Прекрасная управляется. С меня аптекарь теперь, как… – не найдя подходящих слов, Анна махнула рукой.
– Ну, об этом, Аня, мы чуть позже поговорим, а сейчас послушайте, что в газетенке-то пишут. Пелагея мне сейчас подкинула. Интересные, понимаешь  ли, вещи пишут. Тем более, что мы будем жить рядом с городом, который будет заселяться инфицированными ВИЧ людьми. Вот слушайте. Спрашивается, что такое СПИД? Отвечаем: СПИД – синдром приобретенного иммунодефицита, последняя стадия развития ВИЧ-инфекции. С момента заражения до развития СПИДа может пройти от пяти до пятнадцати лет. В зависимости от лечения продолжительность этой болезни составляет от нескольких месяцев до двух – четырех лет.
«Подготовился старик!» – подумал Никита.
– Ну, да ладно, все мы читать не будем, – продолжал доктор, – хотя вот вам еще: Что такое ВИЧ-инфекция? – это инфекция, вызванная ВИЧ. Протекает в течение многих лет и проходит несколько стадий. Что такое ВИЧ? Вирус иммунодефицита. Открыт и подробно изучается с 1983 года. За его открытие ученым Люку Мотанье (Франция) и Роберту Гало (США) присудили Нобелевскую премию. Что такое ЮНЭДС? Это международная организация в структуре ООН, занимающаяся координацией усилий по борьбе с ВИЧ и СПИДом. Образована она в 1996-ом. Она приняла эстафету от Глобальной программы Всемирной организации здравоохранения по СПИДу, которая работала с 1986 года…
Доктор поправил белый колпак на голове, провел ладонью по белым усам и посмотрел Никите прямо в глаза. В глазах доктора был вопрос: «Ну что пора?»
– Тут еще пишут, что вплотную подошли к открытию вакцины против этой заразы. Еще год или два… – доктор опять провел ладонью по усам, снял очки и стал их протирать фланелевой мягкой тряпочкой.
– Да откуда они могут знать год, два или десять лет? Они по карте идут что  ли? – не выдержала Анна.
Было видно, как ей не терпелось уйти отсюда. Она не понимала, зачем она здесь, в этом кабинете, и от этого нервничала. Никите до боли в груди стало жаль ее. На миг ему показалось, что они с доктором участвуют в каком-то нехорошем сговоре.
– А как охотник чувствует, что дичь рядом, так и ученый чувствует, что до открытия рукой подать, – сказал доктор. – Так что нашему Никите, как и тебе, Аня, не надо отчаиваться. Я на сто процентов уверен, что вакцина против ВИЧ скоро будет создана. Вы вылечитесь, и будете жить долго-долго. Еще со своими внуками наиграетесь, – Степан Алексеевич устало откинулся на спинку стула.
– Никите и мне?!! – у Анны лицо пошло пятнами. – Я что-то вас не понимаю Степан Алексеевич. Мы что?...
– Да, Анечка, Никита заражен ВИЧ, и заразился он…
Никита не дал договорить доктору:
– Мы с тобой оба заразились, Аня, и ни моей, и ни твоей вины здесь нет…
– Так это ты, Анна?!! – услышали они вдруг голос Ларисы Прекрасной. Она стояла у двери и слушала их разговор. Похоже, Пелагея не сориентировалась в обстановке и пропустила ее в кабинет. Небольшими шагами Лариса Прекрасная пошла к ним, на ходу пытаясь распутать узел шарфа на шее, как будто он ее душил. Сумочка, висевшая на ее плече, сорвалась и упала на пол. Из нее посыпались разные мелкие вещицы и раскатились по полу.
– Это ты, Анна!?. Моя любимая подруга! – лицо Ларисы бледнело все больше и больше. Она пошатнулась. Никита вскочил и подхватил ее. Они некоторое время стояли обнявшись. Потом он осторожно опустил ее на стул.
– Пелагея! – неожиданным пробасил доктор. – Быстро укол!
Влетевшая в кабинет Пелагея быстро сняла один рукав пальто Ларисы Прекрасной, закатала рукав кофточки, наполнила шприц успокоительным, и укол был сделан.
Почему Лариса Прекрасная оказалась в верхней одежде в кабинете у доктора никто и не подумал. В суматохе не заметили, как Анна выбежала из кабинета. Звон разбитого стекла и крик технички, убиравшей пол в фойе, заставил всех вздрогнуть. Когда доктор с Никитой оказались в фойе, то увидели, что пожилая женщина изо всех сил удерживает Анну, которая готова была сорваться из окна пятого этажа. Никита обхватил Анну, буквально вырвал ее из проема окна, но не смог удержать равновесие и они оба упали на пол, на блестящие осколки стекла.
– Она… она… креслом окно вышибла, – вся дрожа от испуга, сказала техничка, – его мужчины поднять не могут, а она …она.
Анна между тем вырвалась из рук Никиты и отползла в угол. Сжавшись в комок, она смотрела на всех, из-за упавших на лицо прядей рыжих волос, больными глазами зверя.
– Прости меня, Аня! Прости, пожалуйста! – раздался вдруг за спиной уже вставшего на ноги Никиты голос Ларисы Прекрасной. – Я знаю, что никто не виноват. Это случайность и я тебя по-прежнему люблю. Ты мне как сестра. Не делай так больше, пожалуйста. Не надо умирать. Мы будем жить долго.
Лариса Прекрасная всхлипнула и прикрыла ладонями лицо. Она уже сделала шаг в сторону Анны, но доктор придержал ее:
– Пусть лучше Никита с Пелагеей отведут ее в процедурный кабинет и приведут в порядок. Видишь, у нее порезы стеклом и кровь, а это опасно, – чуть слышно сказал ей доктор.
– Пойдем, Аннушка, пойдем, все будет хорошо, – приговаривал Никита, помогая Анне встать.
По лицу Анны было видно, что она полностью обессилела, и глаза ее наполнились равнодушием ко всему окружающему.
– Я одна управлюсь, – сказала Пелагея, обнимая Анну за плечи мощной рукой, и повела ее по коридору. Пелагея была уже в маске и резиновых перчатках.
– Я к тебе обязательно приду, Анечка, - сказала вслед Лариса Прекрасная.

Глава седьмая

Позже Никита и Лариса Прекрасная вдвоем зашли в кабинет к доктору. Усевшись на стулья, долго молчали.
– Я вам прямо скажу, ребята, – нарушил молчание доктор, – вакцина на подходе. Я разговаривал с некоторыми учеными, которые уже работают в научно-исследовательском центре на Белом мысе, и все они уверены, что открытие рядом. Так что не журитесь и живите полной жизнью, соблюдая, конечно, меры предосторожности. Особенно при некоторых моментах...
Доктор улыбнулся едва заметной улыбкой, и тут Никита понял, что Степан Алексеевич мучительно переживает за них, хотя тщательно пытается скрыть это.
– А что будет с Аннушкой? – спросила Лариса.
– У нее сильное нервное потрясение, – сказал доктор, – но с ней поработают психологи и другие специалисты. Залечат порезы на руках и выпустят на волю. Я же хирург и, конечно же, ввязался не в свое дело, но, зная Никиту и Анну с детских лет, решил сам хоть как-то помочь. Так что простите старика, если что не так. А сейчас идите, а то у меня работы много. Скоро прием начнется.


Выйдя из больницы, они постояли немного, вдыхая наполненный прохладой воздух октября.
– Посмотри, какой сегодня день, как открылись дали и как серебрится река Быстрянка! – сказала Лариса Прекрасная. – Пойдем, погуляем немного. Мы так с тобой давно не гуляли.
И опять она вела себя так, как будто ничего не случилось. «Или успокоительное так действует на нее?» – подумал Никита.
Они вышли за ворота железной ограды, окружавшей больницу, и, свернув направо, пошли по узенькому тротуарчику. Лариса прекрасная взяла Никиту под руку:
– Как хорошо. Вот так бы идти и идти. Идти туда, за горизонт. Так хочется взглянуть на то, что там есть. Но этого не получится. За черту горизонта невозможно попасть. Ты идешь к ней, а она уходит от тебя...
Они уже достаточно далеко ушли от больницы, когда наткнулись на небольшую кафэшку.
– Зайдем, – предложила Лариса, – выпьем горячего кофе.
Они вошли в почти пустой маленький зал, сели за столик и заказали себе кофе. За все это время Никита не сказал жене ни слова. Он как будто боялся потерять то, что только что обрел. И все же он решился:
– Знаешь, мы с Аннушкой очень виноваты перед тобой, но поверь, все это случилось…
– Не надо, Никита! Не надо! Я все очень хорошо понимаю. Все это водка! Вернее сначала шахта, в которую я когда-то не хотела, чтобы ты пошел, а после трагедии – водка. И Аннушку мне очень жаль, хотя она и не терпит никакой жалости к себе. Ей так досталось. Потерять то, чем она жила, потерять того, кого она любила больше жизни… Это страшно. И потому мы должны быть рядом с ней. Так что давай лучше поговорим о делах.
Лариса Прекрасная помолчала, немного успокоившись, отпила большой глоток кофе и продолжала:
– Знаешь, я много думала и спрашивала себя, зачем мне этот большой город, который будет заселен больными людьми? Но когда последний раз побывала там и увидела глаза только что привезенных детей, зараженных ВИЧ, то поняла, что этот город мой, и дети мои. А теперь, когда с тобой случилось это…. У нас с тобой и у Анны одна дорога…. Так что послезавтра я улетаю на Белый мыс. Уже на работу, а завтра схожу к Ане и мы с ней обо всем поговорим. Она будет работать рядом со мной. Я в этом уверена. Вырученные деньги от продажи аптеки я поделила поровну между Марьей Сергеевной и мамой Варей. Они останутся здесь, в наших квартирах, вместе с ребятами. Ты тоже останешься здесь и будешь навещать Аню в больнице. Потом, когда ее выпишут, вы вместе прилетите на Белый мыс. Это твоя задача. Вы меня поняли, Никита Егорыч? – Лариса серьезно и прямо посмотрела Никите в глаза.
– Так точно! – машинально ответил Никита.
– И вот еще что, – Лариса Прекрасная достала из сумки несколько крупных купюр и подала их Никите. – Сейчас мы расстанемся. У меня полно дел, а ты пойдешь и купишь комплект постельного белья, поедешь в свое жилище и сделаешь там генеральную уборку, а к вечеру приготовишь ужин. Сегодня я приеду ночевать к тебе. Тебе все понятно?!
– П.…Понятно! – немного заикаясь, ответил Никита. – А нам разве можно…? - растерянно спросил он.
– Еще как можно! Только в противогазах и резиновых перчатках! – ответила Лариса и неожиданно рассмеялась.
Они вышли из кафе. Идти им надо было в разные стороны.
– Ну что ж, до вечера, дорогой мой, – одной рукой обняв его за шею, сказала Лариса Прекрасная и добавила: – «И в любви, и в радости, и в беде, и в горе, и пока смерть не разлучит нас».


Повернувшись, она быстро пошла прочь. Высокая и стройная, слегка откинув голову назад, она шла, удаляясь от него, и стук каблучков ее осенних полусапожек музыкой отзывался в его сердце.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава первая

В ранних утренних сумерках сверкающий огнями город внезапно появился внизу. Застроенная небоскребами центральная улица рассекала город надвое. Семнадцатиэтажное здание международного научно-исследовательского центра, построенное несколько в стороне, между двумя сопками, с высоты было похоже на готового взлететь журавля.


Вертолет сделал круг почета и приземлился на посадочной площадке. Никита с Анной спустились на землю и немного постояли, осматриваясь. Им предстояло подняться по ступеням гранитной лестницы к воротам, на широкой арке которых светились слова: «Белый мыс». Лариса Прекрасная стояла у лежавшей вдоль белой стены ствола дерева и поджидала их.
– Эта та же сосна или уже муляж? – спросил, подойдя, Никита.
– Сначала здравствуйте, мои дорогие! – сказала Лариса прекрасная и обняла сначала Анну, а потом Никиту. – А дерево то же само. Так что давайте присядем по местным обычаям.


Они сели на ствол дерева и молча стали смотреть, как на востоке над сопками все светлее и светлее становилось небо, но внизу над рекой Быстрянкой вдруг заклубился белый густой туман. Он быстро стал подниматься к ним, к верху. Вот уже не стало видно вертолетной площадки и трех вертолетов стоявших на ней. Не стало видно гранитной лестницы, по которой Никита с Анной поднялись к воротам. Окна семнадцатиэтажного дома-приюта, до этого ярко светившиеся, превратились в желтые пятна.


Дверь небольшого здания, что находилось на противоположной стороне ворот, неожиданно распахнулась. В ярко освещенном  проеме появился высокий человек, одетый в длинный до пят плащ с капюшоном, который был наброшен на голову. Человек, покашливая, подошел к ним:
– Здравствуйте, люди добрые, – сказал он. – С пропиской к нам или по делам?
– С пропиской, – ответила за всех Лариса Прекрасная.
– Ну что ж, нас стало больше, – сказал человек, – а туману не удивляйтесь. Он сейчас быстро рассеется. Быстрянка дурит, бастует. Не хочет сдаваться, но деваться ей не куда. Скоро накроется льдом и встанет.
Он немного помолчал, вглядываясь в туман, и продолжил:
– Я тут смотрителем ворот работаю. В основном настенную живопись забеливаю.
Ребятишки из приюта разрисовывают эту стену от края и до края. А я потом на своем агрегате забеливаю. Машина у меня такая специальная. Быстро получается. Многие рисунки снимают на камеру или фотографируют, а потом организовывают конкурс, – смотритель покашлял, поднеся ладонь ко рту, – маленькие, особенно девчушки, все мам рисуют. Нарисуют, а потом спорят, чья мама красивее. До слез доходит. В бедах взрослых виноваты сами взрослые, но и в бедах детишек виноваты те же взрослые. Взрослые не знают, что… – человек опять закашлялся и, устав от длиной речи, замолчал.
– Чего они не знают? –  переспросила Анна.
– Взрослые не знают, что глазами детей на нас на всех смотрит Бог...
Туман, действительно, быстро рассеялся, открыв уже взошедшее солнце. Распахнулись холодные, осенние дали.
– Ах, ты, архаровец! – воскликнул вдруг смотритель. – Точно он! Это только Петька Стриж может. И где он только краску такую раздобыл? Это же еще советская эмаль! Ею, помню, противопожарные трубы красили.  Ишь, блестит, как живая кровь!
Никита с Ларисой Прекрасной и Анной встали с дерева и повернувшись лицом к стене, на которой большой кистью, алой краской, крупными корявыми буквами было начертано: «ТЕРРИТОРИЯ СПИД».
– Вот он, наш новый адрес: – «Город Белый мыс. Территория СПИД» – сказала Анна.
Буквы ярко и кроваво горели в прямо бьющих  лучах солнца.
– Ну да ладно! Пойду, фронт работ определю, – сказал смотритель, лица которого они так и не разглядели под капюшоном, и пошел вдоль разрисованной стены.
– А как же вас зовут? – крикнула ему вслед Лариса Прекрасная.
– Прохором кличут! Прохор Иванович я, – не останавливаясь, откликнулся человек и скрылся за большими деревьями.
– Надо же… До этого я его ни разу не видела! – сказала Лариса прекрасная.
Она взяла Никиту и Анну под руки, и они втроем, как одно целое, вошли в ворота Белого мыса.

 2006 - 2007г