По ту сторону абрикосовой рощи. Отрывок

Остановка 2.7. Нам звезды ярко светили в Хэллсуорте.

Через пару дней я добрался до самого юга побережья, где из года в год под проливные дожди провожал горячее пьяное лето и наблюдал за тем, как угасали краски субтропической рощи. Это место с давних времен гордо носило название «Хэллсуорт», что как бы невольно намекало на ад, который здесь был представлен выжженными полями, растянувшимися на много миль к западу, и непроницаемой тишиной, поскольку ни одного дома, за исключением моего, на просторах этой глуши не осталось, да и тот порядком обветшал и не мог удерживать тепло больше одного дня. Однако все происходящее здесь мне чертовски нравилось, и, возвращаясь сюда снова и снова, я всегда пребывал в отличном расположении духа. Вдобавок, перед отъездом из Сонного города я успел зайти в магазин музыкальных инструментов, где среди гитар, контрабасов и лютни разных форм, цветов и размеров смог отыскать для Брукс блюзовую губную гармошку роскошного изумрудного цвета.

За порогом меня уже дожидался затертый каштановый диван, где так и остался лежать нетронутым журнал «Малибу», издание для взрослых с глазированными страницами, который в детстве я обменивал на пачку «Мальборо» у отца своего друга Стена, а теперь покупал исключительно как ностальгическую забаву. На столе все так же пылилась толстая телефонная книга со скопленными за прожитые десятилетия номерами, хотя навряд ли теперь мне пригодилась бы даже половина из них. Коллекционеры, филантропы, революционеры и венеры в мехах - все то были призраки прошлого, лица которых я едва ли мог вспомнить.

Моя нога не ступала сюда почти год, так что толстый слой пыли, осевший повсюду - на табаке, засохшем на бельевой нитке под потолком, сухой лаванде в старом серванте, на подоконнике с высушенными яблоками был вполне объяснимым и ожидаемым проявлением моего столь долгого отсутствия. Чайный бар, по крупицам собранный за многие годы странствий по миру, к счастью, не пострадал, поскольку я имел привычку всегда плотно оборачивать чай в марлю. То, что я хранил большую часть своих сортов именно здесь, не было мимолетным намерением или произвольной случайностью. Я мог простить себе файф-о-клок с бумажным вкусом расфасованной чайной пыли в любой буржуазной столице, но только не в этом диком мире, нетронутом оазисе, скрытом от посторонних глаз.

Видимость домашнего порядка и некоторого уюта смогла появиться здесь только под вечер. Помимо отполированных полов и изничтоженной грязи мне пришлось заново стелить себе спальное место. На полу я разложил бамбуковую циновку и подложил свежей травы для крепкого сна. Оставалось только высадить двухлетние саженцы облепихи, которые я за бесценок выкупил у одного старика еще на вокзале.

На следующее утро меня разбудил громкий непрерывный стук в дверь, который из раза в раз становился все сильнее и яростнее и вызывал у меня настоящую головную боль. Долго терпеть этого я был не в силах, так что пришлось, ухватившись руками за стену, поднимать себя на ноги и, стянув с гвоздя замасленный синий халат, тащиться к входной двери. На пороге стоял Дейв. Часы не дотягивали даже до семи утра, и тогда в моей голове кружилась целая карусель из самых разных домыслов, противоречивых догадок и одного-единственного вопроса:
- Какого черта, мужик?

Дейв сбросил гитару и небольшой рюкзак прямо у двери под лестницу и, не выдав ни единого звука, зашел внутрь. Присев на подлокотник дивана, он скинул сандалии и осмотрелся по сторонам. Блуждающая улыбка не сходила с его лица.
- Теперь мне ясно, как должна выглядеть дыра сумасшедшего придурка.

Я прекрасно понимал, как на самом деле выглядит моя заставленная обшарпанной мебелью кухня с пожухлыми растениями, переполненными пепельницами, рваными плакатами, дохлыми мухами и запахом гнилого застоя, которая одновременно служила и холлом и гостиницей. Но я не мог сказать наверняка, что тогда больше чувствовал – раздражение от его слов или же умиление от творящегося здесь бардака.

- Ладно, располагайся. А пока что этот сумасшедший придурок пойдет к себе и продолжит крепко, крепко спать. И не смей его тревожить.
Я вернулся в комнату и лег обратно на пол. Мне, несомненно, стало интересно, чем все-таки Дейв сможет себя там развлечь, но было слишком лень к этому прислушиваться, так что, повернувшись на другой бок, я вскоре забылся и проспал до самого полудня. Во всяком случае, когда я снова встал, то слышал, как он гремел моими запасами джина и ликера. Нужно было поспешить, чтобы отвадить его от столь поспешного утреннего пьянства. Но оказалось слишком поздно. Дейв, развалившись на кухонном диване с джином в руках, разглядывал гранатовую серию работ Брукс, которую я забрал сюда, когда она попыталась от нее избавиться, и продолжал прикладываться к полупустой бутылке.
- Кто тут пришел такой суровый и лохматый? Или нет. Лохматый и суровый! – закричал Дейв и от смеха чуть было не скатился с дивана на пол. По всей видимости, он пытался сказать что-то еще, но оттого, что заплетался язык, у него получалось выдавать только одному богу понятные фразы.
- Я тебя звал сюда не затем, чтобы устраивать очередную круглосуточную вечеринку в духе наркоманов-недомерков. Пить будем после заката, - холодно произнес я, составляя все бутылки со стола на пол. – Сегодня мне нужно проверить лодку, пока снова не начались дожди, так что собирайся.

Пока Дейв продолжал в беспамятстве ловить мух на диване, я сварил нам густого крепкого кофе в надежде, что это поможет ему быстрее протрезветь, а мне таки прийти в чувства. Казалось, это нудное утро, начавшееся так несвоевременно, никогда уже не закончится. Мы пили кофе всего пару минут, а казалось, что за это время я мог бы уже давно переплыть Ганг.
- Сейчас приготовлю с собой чай и выходим, - сказал я и потянулся за термосом к подоконнику. – Тебе взять чего-нибудь?
- Пожалуй, нет, - отозвался Дейв, приподнимаясь с дивана и пошатываясь из стороны в сторону. – А вот чай на свежем воздухе – это самое то.

Уложив термос и две алюминиевые чашки в рюкзак, мы вышли во двор, где перелезли через покосившийся забор и направились прямиком к воде. От начинающихся сезонных дождей насыпная дорога стала настолько вязкой, что до побережья нам пришлось добираться через поросшие колючими кустарниками обочины.

На холмистом берегу, как и год назад, в остролистных серо-зеленых орешниках спряталась от человеческих глаз моя старая добрая лодка. Спустив ее на воду, мы взяли по паре весел и стали не спеша отплывать от берега. Утренний туман уже рассеялся, и горизонты этих пустых далей с перелетными птицами и южным запахом макадамии в воздухе были видны на много миль вперед. Я намеревался продвинуться немного в сторону на юг и потом вернуться на берег по тому же пути.
- Тебе не кажется, что все повторяется? Как будто мы с тобой уже плыли в этой лодке, – спросил я у Дейва, прервав тем наше молчание, длившееся с тех пор, как мы вышли из дома.
- Ну, разумеется,– согласился он. – Кстати, ты знал, что китайцы смотрят на течение времени сверху вниз?

Я пытался представить, как это могло быть возможным, но в голове никак не укладывалось, что каждая последующая минута может казаться уже не такой желанной. Как объяснил мне Дейв, китайское будущее – это будущее сумрачное и неопределенное, которое тем проигрывало уже свершившемуся времени, и потому именно наверх, в прошлое, устремлены восторженные взгляды китайцев. Вообще, в последнее время я был на пороге принятия мысли о том, что умение как следует разобраться в иных представлениях, отличных от собственных, сближает всех нас. Вот, например: люди - горожане всегда казались мне увязшими жабами в одном липком зеленом болоте, развлекающих себя незамысловатой претенциозной игрой «Кто из нас лучше?». Это конкурентное кваканье всегда приводило меня в замешательство и вызывало то отвратное чувство, схожее с пренебрежением, только хуже; но сейчас я бы скорее согласился с мыслью, что каждая из этих лягушек, в первую очередь, является набором неких свершившихся над ней обстоятельств, как и китаец, главным обстоятельством которого было то, что он умудрился родиться в Поднебесной. Получалось, что зеленое болото - это их, вероятно, единственный возможный исход.

Мы продолжали грести, но в начинающийся дождливый сезон озеро так разлилось, что до противоположного берега нам было не добраться. Как только мы это поняли, Дейв предложил передохнуть и разлить нам чай; это был один из тех сортов, что я привез из своего дикого азиатского путешествия трехлетней давности, но название которого я забыл подписать и насовсем утерял из памяти. Еще тогда я по достоинству оценил этот нежно-фисташковый вкус, который, по всей видимости, теперь не ушел и от внимания Дейва. Он утверждал, что все никак не может его распробовать и продолжал нагло подливать себе в кружку.

Так мы сидели, разглядывая белых альбатросов в сизо-пепельном небе и вслушиваясь в едва различимое перешептывание прибрежных деревьев, когда холодный дождь внезапно окружил нас плотной стеной. Не оставалось ничего, кроме как делать ноги и грести оттуда что есть силы, что в итоге все равно оказалось крайне бессмысленным, ведь к тому времени, как мы добрались до дома, и я и Дейв уже промокли до нитки. Дрожа от холода, я бросился к своему халату, в котором ходил по дому утром, а вот Дейву достался дырявый атласный в стиле барокко с бронзовым переливом, который он счел весьма забавным и до конца дня то и дело потешался над нашим видом, утверждая, что выглядим мы не иначе как «жалкие отбросы аристократической роскоши».

Пока я разогревал духовку, Дейв разгребал на чердаке мои никчемные пожитки, чтобы, очевидно, отыскать что-то представляющее для него особую ценность. Не прошло и двух минут, как он с восторженными воплями уже спускался по лестнице со старым телескопом в руках, выглядев при том как окончательно потерявший рассудок звездочет-самоучка.
- Спешу тебя расстроить. Он вот уже как года три сломан. Я все забываю отвезти его в город, - заметил я. От этих слов лицо его заметно вытянулось.
- Забыть про телескоп? Звучит смешно. Да это худшее преступление против самого себя!  – закричал он. И, пожалуй, я был согласен с тем, что в ту самую минуту, когда решил забросить его на чердак среди другого хлама, совершил один из самых непростительных проступков. – Ладно, как-нибудь это исправим, - добавил он, из последних сил стараясь не послать меня подальше, к черту, например.

Я понимал, что таким образом мог потерять Дейва на ближайшие несколько дней, и чтобы этого не случилось, предложил ему выпивки – что, на самом деле, считал не особо-то и порядочным, учитывая, что утром спустил на него не один десяток собак за каких-то пять стаканов - но знал, что только это может сработать. Тогда я достал из бара два своих лучших бокала с оранжево-красным переливом и, разлив джина с ликером и апельсиновым соком, запустил один прямо ему в руки. Как я и думал, этот пьяный вечерний закат в стакане не на шутку вскружил ему голову.

За ужином, состоящим из сладкого брусничного пирога и крепких коктейлей, что выглядело потрясающим воплощением абсурда моих безнравственных будней, мы разговорились об ушедших годах, так скоро растворившихся в позабытом хаосе, когда каждый из нас успел в кого-то поиграть и что-то натворить. Дейв рассказывал, как несколько лет гастролировал со своим другом по Перу, как они запрыгивали в мчащиеся автобусы с неизвестными маршрутами, отрывались в местных барах, заводили новых друзей и делали, как им казалось, что-то очень важное. И что это было, пожалуй, самое лучшее время. 
- А мы с друзьями часто зависали здесь, в Хэллсуорте, отрывались, пока были силы, прыгали из окон, а на том самом месте, где ты сейчас сидишь, я когда-то сыграл свои лучшие партии, - вспоминал я.– Впрочем, не понимаю, что мешает мне делать это сейчас.

К тому времени градус моего опьяненного разума стремительно вырос, и казалось, теперь я был готов на многое. Прихватив с собой бутылку джина, я вскарабкался по лестнице на чердак, чтобы среди груды мусора отыскать гитару.
 - Подожди меня! – закричал Дейв и принес с улицы свою гитару, которая, очевидно, повидала всякие виды. Краска от корпуса практически отошла, а на грифе было видно несколько сколов.
- Не стоит удивляться, – прямо заявил Дейв. – Она одна из самых старых у меня, зато только с ней мне всегда везет.
- Это нетрудно проверить. Разыграем?

Я решил вдоволь поиздеваться над этим самоуверенным малым и играл то, что он навряд ли мог узнать, но, как бы сказал один мой хороший знакомый, «этот ублюдок оказался не из простых». Несмотря на то, что его безумно раздражало звучание моей гитары и отросшие волосы, которые то и дело норовили упасть ему на глаза, он подхватывал буквально на лету и угадывал практически все, что я начинал. Так мы провели несколько часов, прерываясь только затем, чтобы подлить себе еще выпивки.
К полуночи мы набрались до того состояния, когда пьяный угар кажется чем-то естественным и неотделимым от трезвой действительности, и в свете тусклой мигающей лампы продолжали переигрывать знакомые рифы, запрыгивать на стол, висеть на старом бархатном абажуре, носиться взад-вперед и выкрикивать всякие проклятья в адрес друг друга. А что еще было делать, если знаешь, что любая попытка прийти в себя заранее обречена на провал? Ведь сегодня ночью мы оба бесповоротно отказались от нравов повседневности и тонули в алкогольных реках как безнадежные музыканты-романтики. Поистине безумный вечер.

Что-то утром никак не давало мне покоя. Не то, чтобы неугомонная боль в висках, и даже не то, что с похмелья изображение привычно распадалось на жуткие фрагменты. Скорее, что-то более важное, но на чем я никак не мог сосредоточиться. Внезапно я понял: я отчаянно нуждаюсь в разговоре с Брукс. Мне безотлагательно нужно было знать, что за музыка играет у нее дома и на какой вид сейчас выходят ее окна. Проблема заключалась лишь в том, что телефонные линии до Хэллсуорта не доходили, они обрывались на полпути в самую что ни на есть бездну, а ближайшая телефонная будка была примерно в пятнадцати километрах отсюда. Удачно приметив на полу бинокль, которым вчера размахивал Дейв в лихорадочном экстазе, я решил осмотреть окрестности и заодно убедиться в том, что дорогу за ночь не залило окончательно.

Солнце едким светом било прямо в глаза - от вчерашней непогоды не осталось и следа. Дорога просматривалась хорошо вдаль, и, похоже, вся грязь на ней уже успела подсохнуть. Но таков был Хэллсуорт: если сейчас тебе отлично припекает в спину, это совсем не значит, что все останется прежним через пару часов. Приходилось, как всегда, полагаться на интуицию… и еще на такую немного более надежную штуку, как велосипед. И пусть он проржавел и ужасно скрипел, на нем я все равно бы добрался быстрее, чем на своих двоих.

Прихватив с собой сумбурный завтрак из джина, аспирина и радио, которое по идее должно было избавить меня от скрежета велосипедных колес, я вывернул на пыльную дорогу и под неугомонные ритмы одинокой двадцатой радиоволны помчался мимо выгоревших полей навстречу красному аппарату. Я совершенствовал самочувствие с разных сторон: пока глаза глядели на проносящиеся дали, а радиомотивы шлифовали мои ушные раковины, я заставлял свое нутро как следует переваривать джин с болеутоляющим. И это было поистине сказочное утро до тех пор, пока я, добравшись до телефонного автомата, с ужасом не осознал, что забыл бумажник. За возможность разговора нужно платить – и в такое время я жил. Я бы точно не выкрутился, если бы мой халат не оказался счастливым – в карманах звенели какие-то монеты, и этого счастья, вероятно, могло хватить на короткий разговор по существу.
- Слушаю, - нетерпеливо произнес знакомый голос.
- Ну, здравствуй, - ответил я, определенно обрадовавшись тому, что застал Брукс по старому адресу. – Жива там?
- Живее всех живых. Сижу на самом краю изничтоженного мира и задаюсь непростым вопросом о том, как выставить освещение на выставке.
- Что? Какая собака тебя укусила? – возмущался я. Еще вчера она и слышать не хотела об этом, а теперь уже размышляла об «освещении на выставке». 
-Послушай, вот что… - продолжала она, но чертовы помехи и чужая болтовня, из которой следовало, что одной удачливой даме из Демпшинга на сезонной распродаже достался последний размер велюровой юбки из прошлогодней коллекции, явно сбивали с толку. Из всего разговора я успел расслышать только место и время - а впрочем, самое важное.
- Я там буду, - прервал я ее.
- Не сомневаюсь.
Джин заканчивался, и казалось, меня уже достаточно отпустило для того, чтобы я мог логически связать между собой хотя бы два понятия. Итак, сложно было поверить в то, что Брукс организовала свою выставку. Но еще сложнее было понять причину такого поведения, и, зная ее скрытый нрав, когда она была готова говорить обо всем, то есть вообще обо всем, кроме ее работ, я понимал, что навряд ли это когда-либо узнаю.

К тому времени, как я вернулся, Дейв уже не спал – я определил это по душераздирающим стонам, исходящим из его глотки, очевидно от переизбытка алкоголя в крови. В ту самую минуту, когда он зашел на второй круг своих рыданий, мне пришла идея о том, чтобы сделать музыкальное вступление для предстоящей выставки, хотя, вероятнее всего, оно пойдет вразрез с ожиданиями публики и совсем не в духе времени. Да и плевать, думал я, главное, чтобы из этого получилось что-то действительно хорошее. И еще я твердо решил, что большую роль в этом необходимо отвести Дейву, потому как четко планировал избавить его и заодно себя от этого нытья, будто он ни на что не годится. Возможно, полагал я, там его кто-нибудь да заметит.
- Несносный ты алконавт. Не все же святым алкогольным духом перебиваться. На, поешь настоящий завтрак нашего времени, - сказал я, подавая ему миску с хлопьями и молоком, хотя допускал, что в итоге это все окажется на полу. – Слушай меня внимательно. Завтра мы уезжаем. Я разговаривал с Брукс, у нее в городе открывается выставка, и нам с тобой нужно появиться не с пустыми руками… придумать вступление… сегодня нас ждет непростой день, - заключил я. Дейв подавал некоторые признаки умственной активности и, казалось, даже немного понимал, о чем я ему говорил.
- Что это за желтое дерьмо плавает в молоке? … Да, да, не размахивай кулаками. Один вопрос – что это будет? Заплывшее жиром сборище местной богемы?
- Маловероятно, - заверил я.
– Посмотри на меня. Я же просто этого не вынесу. Дай бог, чтобы лишние не смогли протащить туда свои карамельные задницы.

Дейв, мягко сказать, был не в себе. Вчера он, разумеется, выпил лишнего, но вчера - не сегодня, и сейчас мне было плевать на его недомогание, ведь чем бы быстрее он пришел в чувства, тем скорее мы бы все провернули. Уложиться в сутки и не порвать при том струны – и так звучала наша сверхзадача. И нужно отдать ему должное, несмотря на болезненное похмелье, в поте лица он старался с самого начала, хотя половину дня у нас мало чего выходило. Мы никак не могли сыграться и походили на какой-то сельский музыкальный кружок, где каждый по отдельности вроде бы и не плох, но вместе превращались в то, что может окончательно добить бедолагу с неустойчивой психикой.

Алкоголя в этот раз было меньше, зато мата – намного больше. Больше всего времени ушло на то, чтобы соединить воедино все наши замыслы и ровным счетом ничего, чтобы как следует отрепетировать. Целый гребаный день мы старались ради того, чтобы получить две минуты невротического околофанкового интро. Зато какого.
- Давай закругляться. Пошли на звезды поглядим, - предложил Дейв. К тому времени, как мы закончили, уже совсем стемнело. – Пока ты ездил, я его починил. Все работает!


Остановка 3.0. Побег.

Вообще, я советовал всем, к кому относился не очень плохо, никогда не заходить, а уж тем более что-то заказывать в придорожном кафе, но тут у нас самих был особенный случай. Мы перебивались подножным кормом уже несколько суток и напрочь позабыли вкус хорошего плотного обеда. Так что, спрыгнув с вагона, мы уверенным шагом направлялись к дверям этого на вид не очень, но все же приличного заведения.

Пройдя через шесть обшарпанных столиков, потертый диван и такую же официантку, я приземлился за длинный липкий стол и вместе с Дейвом принялся неторопливо рассматривать провинциальное меню с отпечатками чьих-то жирных пальцев. Вот оно, думал я, Самое Скучное Место на Земле, где изо дня в день ничего не происходит, разве что еще одна толстая муха залетит в окно.
 
Скудный выбор блюд этой столовой прошедшего десятилетия не особо радовал, и еще больше расстроило то, что даже половины из указанного списка нам бы не смогли приготовить. Из супов мне больше других приглянулся томатный, а в десертах среди бисквитно-кремового убожества я смог отыскать морковный торт. Однако, как только наши голодные глаза и не менее амбициозные желудки добрались до первого разворота, все было решено. Преисполненное альтруистических намерений предложение «Три блюда по цене одного», как и другие подобные ему, в данных обстоятельствах имели свойство глубоко западать в душу. И мы ничего не могли с этим поделать.

Обед по скидке, как я и думал, оказался той еще дрянью. Теперь я не просто понял, но в полной мере ощутил тот меркантильный душок, который исходил от всех блюд и шлейфом тянулся еще с кухни. Такой пересоленный бифштекс с заветренным сыром и вялеными помидорами никак бы не полез мне в глотку, будь я в другом положении. В это время Дейв давился, видимо, не менее изысканной отбивной подозрительно синего цвета.

После такого начала ехать в город в переполненном автобусе с запахом пота и перегара, который успел разъесть все стены этого злополучного икаруса, было бы просто опасным предприятием. Лучше будет, как мы решили, попытать удачи на основной магистрали, но то ли их пугала моя щетина недельной давности и затертая майка с надписью «Иисус мой спаситель», то ли огромные баулы за спиной, но никто не хотел даже поинтересоваться, в какую сторону нам было нужно.
 
И все же нам подфартило. Через два часа автострадных пыток в жанре околопомойного автостопа нас заметил серый пикап, который, очевидно, был в ходу лет двадцать назад, да и то среди фермеров. Да, думал я, только дровосеки-убийцы и провинциальные уголовники и могли пожалеть нас. За рулем, правда, оказался вполне обычный для тех мест араб-торгаш с гипертрофированной головой, которая по виду должна была перевешивать все его тело, так что я слабо представлял, как он вообще мог ходить и не падать при том. Вот такой мужик и согласился нас подбросить. Не за спасибо конечно, ведь мы находились в Сонном городе, в самом рассаднике алчности абсолютно любого толка.

Деньгами давать мы не хотели. Не то, чтобы их у нас не было, просто здесь мы с Дейвом сошлись во мнении, что нет ничего скучнее, а порой и оскорбительнее, чем предлагать приличному человеку денег. Расклад был таков - примерно сто миль за бутылку бурбона, которую я забрал с собой из Хэллсуорта на случай, если обстановка в галерее, станется, будет уж совсем тошной. Конечно, прежде чем проворачивать подобную сделку, я убедил себя в том, что шататься нетрезвым от стены к стене со стороны выглядело бы, по меньшей мере, устрашающе. Надо было продержаться хотя бы на первой ее выставке.

Этот обмен был на руку, прежде всего, тому, кто сидел за рулем. Хотя с какой стороны взглянуть; лично мне такие эксперименты приносили невероятное удовольствие. Мы решили посмотреть, догонит ли он или будет как здешние зомби, которым шуршание банкнот окончательно разъело последние мозги, настаивать на жалкой десятке, в то время как бурбон на моей памяти стоил многим за сто.
- Закидывайте свои сумки и поехали, - сказал он, пока рассматривал бутылку и приглядывался к маркировке. Вероятно, он мог бы счесть такое предложение аферой двух наглых голодранцев, но, к счастью, нам достался хороший попутчик, ибо он знал толк в выпивке, а, следовательно, и в жизни. И главное, что с юмором у него было все в порядке, так что в дороге нам не пришлось слушать начиненные маразматическим гоготом истории о сбежавшей жене и собаке, которые находились через два дня или около того у его соседа.

Нас высадили на пересечении Аптон-стрит и Собачьего бульвара, где на первом этаже пятиэтажного склада парикмахерского оборудования в прошлом году Брукс обустроила свою мастерскую. Мы опаздывали примерно на полчаса, но хорошо изучив нравы этих людей за годы пребывания в подобных местах, я предполагал, что мы будем одними из первых.

Ан, нет. Навскидку, в мастерской уже толпилось человек сорок-пятьдесят. В глаза бросалось то, что абсолютно все присутствующие пришлись тут к месту. Можно сказать, сюда попали только очень хорошие приятели Брукс, с некоторыми из которых я встречался уже не раз – уставший от жизни постановщик с западного побережья, пару состоявшихся музыкантов, журналистский фрик и писатель по совместительству, который выбил себе колонку в одной небезызвестной газете. Опасения Дейва по поводу «карамельных задниц» были напрасны, и я только что это понял. Сюда никак не могли просочиться толстосумы, любящие растаскивать картины на частные коллекции со всевозможных аукционов, поскольку они были с явной претензией на имена, поскольку «такого рода инвестиции не должны быть рискованными». Ловить здесь им было нечего.

Несмотря на то, что выглядели мы не лучше грязных панков-автостопщиков с дороги и не особо сюда вписывались, никто даже не обратил на нас внимания. И нужно отдать той публике должное, ведь пока я с закусками дрейфовал вдоль картин в полном восторге от увиденного, я ни разу не слышал от кого-либо занудной чуши в духе какого-нибудь теоретика-галериста. Несомненно, у всех собравшихся, как и у меня, было несварение от тех отвлеченно-академических догм искусствоведения, что любили преподавать в университетах, и полагались они, прежде всего, на свои глаза. Оказаться в таком окружении среди этого паршивого города, полного лысеющих коммерсантов и соревнующихся друг с другом домохозяек – большая редкость и неподдельный кайф, схожий с тем, когда внезапно узрел хороший эль в пригородном баре на отшибе. Это тебе не истерзанные финансовой гонкой бизнесмены, мертвенно-бледные экономисты или дельцы с фондовой биржи, которые изо дня в день перемножают-складывают, обслуживая интересы корпораций и бюрократических машин, не забывая, конечно, при удобном случае загребать в карман. Нет, ну вот серьезно – их настолько распирает заниматься одним и тем же, что делалось уже не один век до них, раз они готовы положить на все остальное? Хотя самое худшее, что могло случиться, уже свершилось: эти мерзавцы добрались и до сюда и начали навязывать свои правила игры, порождая здесь гнилые структуры, приносящие им тонны прибыли в качестве благодарности за формирование «подлинного искусства».

Убедившись, что здесь было безопасно оставаться трезвым без ущерба собственной психике, я попросил всех отвлечься от разговоров и уделить мне минуту внимания. Толпа разошлась по углам и стала выжидать. Глазами я отыскал Брукс и, подняв бокал шампанского, который только что одолжил у рядом стоящего зеваки, торжественно заявил:
- Ты все знаешь, детка. Я бесконечно тебе признателен за такой потрясающий труд. Хорошо, что ты, наконец, нам открылась. Кто знает, скольких сил тебе это стоило. В конечном счете, это лучшее, что могло произойти на исходе лета!

Раздались аплодисменты. Разумеется, для многих это звучало как благодарность, которая просто удачно вписывалась в формат, как то, что любой другой в этом зале мог бы сказать прилюдно, однако, в действительности, никто кроме меня не представлял, насколько тяжело ей все это далось.
- И наконец, вы знаете, что все хорошее начинается с музыки, - добавил я и подозвал к себе Дейва, чтобы представить его публике как того, кто отлично в этом разбирается.

Нас слушали очень внимательно, и, как потом говорила Брукс, эти две минуты полиритмической агонии запомнились абсолютно всем, так что они определенно пришлись окружающим по вкусу. После бурных аплодисментов, которые были адресованы, прежде всего, Дейву, поскольку ему изначально и предназначалась главная партия, мы еще раз поблагодарили всех собравшихся. Обменявшись рукопожатиями, Дейв, довольный как слон, забрал гитару и слился с толпой.

Я же решил не терять времени, которого всегда было так мало, и выждал момент, чтобы выхватить Брукс из объятий ее приятелей и подвести к окну, где еще можно было урвать последнюю закуску.
– Ну, поведай мне, какого черта это все, наконец, происходит? Еще и название такое - «Когда я чужой», я прямо сейчас уйду в депрессию.
- Очень смешно. Помнишь наш диалог у моей сестры?
- Конечно, – ответил я и, расплывшись в улыбке, приготовился услышать нечто похожее на благодарность.
- Так вот, мой дорогой, обожаемый мною Сэм, он ни грамма не имеет к этому отношения, - и тут она громко рассмеялась. – Не бери в голову, и, в конце концов, что в этом такого важного? Смотри, как красиво вокруг.

К черту эти расспросы. И правда, красиво. Не хватало только той гранатовой серии, что осталась у меня в Хэллсуорте. Я даже прикинул, куда ее здесь можно было бы повесить.
- На, возьми, это тебе, – сказал я и протянул ей гармошку. – Ладно, мне пора. Ты большая молодец.
- Потрясающая штука, - ответила она и погладила меня по плечу в знак признательности. - Опять сматываешься? Тут все только началось.
- Да. Для меня здесь все давно свершилось. Я позвоню тебе. Главное, не меняй адрес. И следи, пожалуйста, за моей гитарой.

Я забрал рюкзак и двинулся в сторону выхода. Убраться поскорее из этой чертовой клоаки и двигаться дальше. Завтра мне тридцать (или тридцать один?), и я не был готов разменять четвертый десяток в этой дыре, кишащей тысячами тупоголовых тараканов на квадратный метр.

Куда на этот раз? Я вспомнил, как плыл вдоль китайских пейзажей Сан-Коата, как трогал мягкую воду этого молочного разлива и вдыхал сладкий аромат прибрежных лип, пока рыбаки в широкополых шляпах забрасывали свои прозрачные сети в надежде на хороший улов… А шляпы мне всегда были к лицу.